Либеральные революции и реформы второй половины XIX века

Тема 3.

Промышленный переворот в странах Западной Европы и Северной Америки. Расцвет мировой торговли и его перспективы для стран Латинской Америки.

Внутренние предпосылки революций и реформ второй половины XIX в.

Идеологические истоки нового цикла либеральных революций.

Сопиально-экономическое содержание либеральных революций и реформ. Типология аграрных преобразований.

Движущие силы, характер, первоначальные цели и конечные результаты либеральных революций.

 

Промышленный переворот, или промышленная революция, представляет собой совокупность экономических и социально-политических изменений, в которых находит выражение переход от основанной на ручном труде мануфактуры к крупной машинной индустрии.

Первой на путь промышленного переворота вступила Англия, а отраслью, давшей импульс этому перевороту, стала хлопчатобумажная промышленность. В конце XVII начале XVIII в. хлопчатобумажная мануфактура в Англии достигает своего наивысшего расцвета и переходит к внедрению первого механизма ткацкого челнока.

В 1785 г. Э. Картрайт изобрел механический ткацкий станок, заменявший до сорока ткачей. После множества усовершенствований этот станок нашел широкое применение в 20-х годах XIX в. Так в английской и мировой промышленности появились первые машины и первые фабрики, а в 60-80-х годах они распространились также в шерстяном, сукноделательном, бумажном, полиграфическом производствах.

В 1782 г. Джеймсом Уаттом была создана паровая машина, которая сначала применялась на прядильной фабрике, а затем получила распространение в самых различных отраслях промышленного производства и на транспорте. Применение машин и пара дало толчок развитию металлургической и угольной промышленности, а общее увеличение промышленного производства вскоре привело к строительству пароходов, паровозов и железных дорог первая линия между Манчестером и Ливерпулем была открыта уже в 1830 г.

Потребность механизации производства встала и перед машиностроением. В 1797 г. механик Г. Модели создал токарно-винторезный станок, который и был положен в основу металлообрабатывающей промышленности. Вслед за этим были изобретены строгальный и фрезерный станки.

Создание фабричной промышленности привело к коренному преобразованию общественных отношений: возникла социально-экономическая структура капиталистического индустриального общества. Важнейшим социальным последствием промышленного переворота явилось утверждение полного господства буржуазии в экономике Англии.

Коренные изменения претерпела структура занятости: уже к середине XIX в. почти половина трудоспособного населения была занята в промышленности. Стала другой и структура самой английской буржуазии: вместо купца главное место в буржуазном обществе занял фабрикант. За счет разоренных крестьян и ремесленников формировался пролетариат.

Промышленный переворот в Англии оказал огромное воздействие на развитие всего мира. Колоссальный рост промышленного производства вызывал потребность в постоянном увеличении поставок сырья.

На основе фритрейдерства (от англ. фри трейд - свободная торговля) Англия начала заключать договоры с другими странами. В 1860 г. был заключен англо-французский договор, по которому Англия отменила ввозные пошлины на французские шелка и продовольствие, а Франция снизила таковые на английские машины, металлоизделия, уголь, шерсть. Подобные отношения были установлены с США, Бельгией, Италией, Австрией, Швецией и др.

Другим универсальным буржуазным средством внешнеторговой экспансии была для Англии активная колониальная политика. В первой половине XIX в. английские колонизаторы проникли в Африку, подчинили себе и освоили Австралию, осуществляли захваты в Тихоокеанском бассейне, продолжали освоение Индии. В 40-х годах Англия навязала в результате опиумной войны торговые договоры Китаю, по которым получила право ввозить в Китай любые товары при уплате льготной 5% пошлины. Торговые войны велись Англией также и на Среднем Востоке.

Складывавшаяся вокруг Англии система международного разделения труда таила в себе благоприятные перспективы для других капиталистических держав, особенно для Франции, Германии и США. Это в первую очередь относится к США, которые еще в конце своего колониального периода достигли значительного уровня промышленного производства, особенно в судостроении и металлургии. После завоевания независимости факторами, способствовавшими переходу от мануфактурной к промышленной стадии в США, стали отсутствие средневековых пережитков в виде цеховых ограничений, мощный приток европейских иммигрантов, возможности наживаться во время наполеоновских войн на поставках воюющим сторонам, оставаясь при этом в стороне от конфликта, заимствование передового английского технического опыта. Не последнюю роль в ускорении темпов промышленного переворота сыграли доходы от поставок сельскохозяйственной продукции в Англию. Промышленный переворот в США завершился примерно к 1870 г. К этому времени страна заняла второе место в мире по уровню развития индустрии (после Англии).

Наиболее развитая страна Европейского континента Франция в процессе индустриализации во многом следовала той же стратегии. Однако по темпам промышленного переворота Франция значительно уступала другим страдам: если еще в 1860 г. она занимала второе место в мире (после Англии), то через 10 лет США оттеснили ее на третье место, а в конце XIX в. она пропустила вперед и Германию.

Промышленный переворот в Германии развернулся во второй половине XIX в. почти на столетие позже Англии, и на полстолетия позже Франции. Это отставание было вызвано затянувшейся государственной раздробленностью и длительным господством устаревшего средневекового ремесла. Несмотря на пережитки феодальных отношений в германской деревне, сельское хозяйство здесь еще в большей степени, чем во Франции, служило базой и источником финансирования промышленности. Прусский путь развития капитализма в деревне показал в Германии гораздо большую эффективность, чем реформированное сельское хозяйство Франции. Юнкерские хозяйства к 50-60-м годам XIX в. выдвинулись на передний край в развитии племенного животноводства и прогрессивных методов агрикультуры. Во второй половине XIX в. Германия вышла на первое место в мире по сбору картофеля и сахарной свеклы. Широко возделывались такие технические культуры, как лен, конопля. На этой основе большое развитие получила пищевая промышленность, а вслед за тем начали создаваться отрасли тяжелой промышленности. Если в первой половине XIX в. Германия еще являлась аграрным придатком Англии и Франции, то к 1870 г, она не только обошла в своем промышленном развитии Францию, но и вместе с США начала теснить Англию на мировом рынке.

Таким образом, середина XIX в. представляла собой тот исторический рубеж, который ознаменовался распространением промышленного переворота также на США, Германию, Францию и другие западноевропейские страны. Этот процесс расширил в громадной степени потребности в сырье и продовольствии, способствовал дальнейшему революционному изменению средств сообщения, поднял международную торговлю на небывалую высоту, создал подлинно мировой рынок и общемировое хозяйство.

Однако какое значение имеет все вышеизложенное для истории Латинской Америки?

Бурные изменения в международном разделении труда и мировой торговле до середины XIX в. по большей части оставляли латиноамериканские государства в стороне от главных магистралей прогресса. Лишь очень немногим из них удалось до середины XIX в. наладить вывоз сравнительно небольшой доли собственной продукции непосредственно на фабрику мира. Такой продукцией оставались драгоценные металлы (а их добыча неуклонно приходила в упадок), шкуры, кожа и шерсть из Аргентины и Уругвая, некоторое количество бразильского сахара, естественные красители индиго, кошениль из Мексики и Центральной Америки, небольшие партии кофе из Венесуэлы, Бразилии, Коста-Рики, селитра и гуано (помет бакланов, применявшийся в Англии для удобрения почвы) из Перу и Чили и некоторые другие. Такая торговля все же не могла дать надежного и долгосрочного импульса латиноамериканскому производству, а ввоз английских промышленных изделий, крайне необходимых странам региона, мог осуществляться в таких условиях лишь за счет увеличения внешней задолженности.

Новый этап промышленной революции приобрел колоссальное значение для стран Латинской Америки. Ведь войну за независимость латиноамериканские патриоты вели отнюдь не для ликвидации, а, напротив, для самого широкого развития внешней торговли:. Но если в первой половине XIX в. молодые государства столкнулись с большими трудностями в налаживании производства продуктов, необходимых фабрике мира Англии, то с распространением индустриализации на другие капиталистические державы природные ресурсы Латинской Америки вдруг, будто по мановению волшебной палочки, обрели громадную ценность.

Пробил час латиноамериканской экспортной буржуазии.

Чтобы включиться в новую систему международного разделения труда и в полной мере использовать ее выгоды для процветания, вступающая на этот путь страна должна быть внутренне к этому готова, т. е. иметь соответствующий этому разделению минимум социально-экономических и политических условий. Поэтому возглавившие войну за независимость горнодобытчики, латифундисты и крупные торговцы, связанные еще с колониальных времен с внешней торговлей, не ограничились ликвидацией колониальных запретов и налогов, а попытались провести социально-экономические преобразования, отвечающие условиям системы международного разделения труда, которая складывалась вокруг фабрики мира Англии.

В первую очередь речь шла о превращении всех видов собственности в буржуазную, свободно отчуждаемую и продаваемую частную собственность. С этой целью латиноамериканские буржуа стремились экспроприировать и распродать с молотка майоратные, церковные, общинные, пустующие государственные земли, а также, подобно североамериканским буржуа, земли, занятые кочевыми индейскими племенами. Эти и другие меры первых революционных правительств способствовали укреплению крупного латифундистского землевладения.

Второй важнейшей целью латиноамериканской буржуазии являлось формирование рынка наемного труда, чему должны были содействовать общее укрепление частной собственности, экспроприация индейцев-общинников, отмена рабства, законы против бродяжничества, привлечение массовой европейской иммиграции, а также разорение в конкурентной борьбе городских и сельских ремесленников.

Необходимым дополнением свободы частной собственности и найма рабочей силы должна была стать свобода предпринимательства, в том числе и уже известное нам фритредерство. В этом направлении революционные правительства во всех латиноамериканских странах действовали весьма энергично, снижая или даже отменяя вовсе таможенные пошлины, довершая ломку цеховых барьеров, широко привлекая в свои страны иностранный капитал.

По замыслу латиноамериканских революционеров наиболее адекватной политической и правовой надстройкой над создававшимся такими реформами базисом общественно-экономических отношений являлись национальное государство в форме президентской и федеративной республики, всеобщее избирательное право, гарантии неприкосновенности частной собственности и основных буржуазно-демократических свобод. Именно таким духом и были пронизаны первые латиноамериканские конституции, рождавшиеся в ходе или по завершении войны за независимость.

Перечисленные социально-экономические и политические мероприятия не изобретались латиноамериканскими буржуа, а заимствовались из идейного багажа их западноевропейских и североамериканских собратьев. В конце XVIII начале XIX в. этот багаж был представлен главным образом идеологией либерализма (от лат. либералис - свободный). Хотя в широкое употребление термин либерализм вошел в первой половине XIX в., когда в ряде стран Западной Европы появились политические партии либералов, многие идеи либерализма восходили к эпохе буржуазных революций XVIIXVIII вв. В тот период буржуазия боролась против феодальной регламентации экономики и других сфер общественной жизни, классовые антагонизмы между нею и пролетариатом еще не проявились с той остротой, с какой они вспыхнули в 40-х годах XIX в., и она вполне искренне полагала, что достижением Свободы, Равенства и Братства она облагодетельствует не только себя, но и представляемый ею народ. А потому для либерализма начала XIX в. была характерна абстрактная постановка вопроса о равенстве человеческой личности.

В этом значении понятие либерализм настолько укоренилось в умах, что в массовом, обыденном сознании оно приобрело совершенно искаженный смысл. Так, в современном Словаре иностранных слов наряду с трактовкой этого понятия как буржуазного политического и идеологического течения, отстаивающего свободу предпринимательства, буржуазно-парламентский строй и буржуазную демократию, мы также можем прочесть и следующее: 2) уст. свободомыслие, вольнодумство; 3) излишняя терпимость, снисходительность, вредное попустительство. В реальной исторической действительности Латинской Америки либерализм отличался от данной трактовки. Пока же напомним: в первой половине XIX в. в Западной Европе стали очевидными положения о том, что в обществе абстрактной свободы человека не существует, что свобода одних людей отнимает свободу у других, что свобода в толковании либералов на деле означает лишь свободу для буржуазии. И уже тогда возникли движения чартизм, прудонизм и др., которые боролись за свободу, но против либерализма, в первую очередь против свободы предпринимательства.

Поначалу либеральной называли лишь тенденцию в среде латиноамериканских патриотов, стремившуюся к осуществлению вышеуказанных социально-экономических и политических реформ. Несколько позднее сторонники этих преобразований создали свои политические партии, повсеместно получившие в Латинской Америке название либеральных. В своем стремлении декретировать в собственных странах общественные отношения Англии, Франции или США латиноамериканские либералы, конечно же, руководствовались благими намерениями: им хотелось освободить человека, достичь неограниченного прогресса и общего благосостояния. Но чтобы стать подлинным гегемоном в обществе, чтобы накрепко привязать к своим интересам интересы других классов и слоев, мало установить республику и декларировать буржуазные свободы. Для этого еще требуется как минимум сделать привлекательными для народа те новые формы жизни, которые вводятся взамен разрушаемых старых.

Между тем накопленные буржуазией внушительные средства производства вплоть до середины XIX в. из-за неблагоприятной внешнеэкономической конъюнктуры оставались по существу мертвым капиталом. Нет поэтому ничего удивительного в том, что при общей слабости буржуазного руководства декларированные свободы сплошь и рядом оборачивались против интересов буржуазии.

Сменившие либералов консервативные режимы 1830-1860-х годов, конечно же, сделали много для формирования в странах континента рынка средств производства (прежде всего земли) и рынка рабочей силы, для ужесточения трудовой дисциплины. Они немало потрудились над тем, чтобы сплотить различные группировки буржуазии и укрепить в целом ее гегемонию в обществе, чтобы обеспечить элементарную внутриполитическую стабильность. Но для завершения строительства соответствующих свободной конкуренции рыночной экономики, гражданского общества и правового государства требовалась последняя, но решительная подвижка и в экономике, и в социальной сфере, и в политике.

В новых условиях необходимость перемен осознавали и выдающиеся умы из числа латиноамериканских консерваторов, следствием чего явились расколы в консервативных партиях, блокирование части консерваторов с либералами, а в некоторых случаях проведение решающих преобразований самими консерваторами. Но консерватизм в целом как определенная система экономических, социальных, политико-идеологических, культурных ценностей справиться с этой задачей был не в состоянии. Он не мог секуляризовать церковное имущество, отделить церковь от государства и школы, ввести свободу вероисповеданий; он не мог сократить расходы на армию и передать дела военных в ведение гражданских судов; он не мог допустить полного разрушения общинного землевладения; не мог отказаться от протекционизма, монополий и других элементов меркантилизма в угоду полной свободе торговли и предпринимательства. Потому что и церковь, и армия, и самобытность индейцев-общинников, и защита внутреннего рынка, все это выражало самую сущность консервативной системы. Поэтому гегемонию во втором цикле латиноамериканских революций осуществляли главным образом либеральные партии и режимы.

Идеологические истоки нового цикла буржуазных революций в Латинской Америке восходили к первоначальным либеральным идеям Просвещения и Французской революции 1789 г. Вместе с тем, несмотря на приверженность идеалам "свободы, равенства и братства" или "Декларации прав человека и гражданина" значительных слоев населения, к середине XIX в. либеральная идеология и в Старом и в Новом Свете заметно отличалась от постулатов либерализма конца XVIII начала XIX столетий.

К этому времени под влиянием промышленной революции, роста пролетариата и классовых антагонизмов, а с другой развития специальных наук возникло новое философское направление позитивизм (от лат. "позитивус" положительный). Его основателем стал французский мыслитель Огюст Конт (1798-1857), который сформулировал знаменитый закон трех стадий: "Каждая отрасль знания по самой природе человеческого духа неизбежно проходит в развитии три теоретических стадии: теологическую, или фиктивную, метафизическую, или абстрактную, и научную, или позитивную". Философию Конт относил ко второй стадии знания и не считал ее наукой, способной на исследование реальной действительности. Подлинное, "позитивное", знание об этой действительности могли обеспечить лишь специальные науки, благодаря которым возникла истинная наука об обществе (социология), содействующая его рациональной организации. В сочинении "Система позитивной политики" Конт, в частности, доказывал, что выдвинутое философами понятие "личность" представляло собою абстракцию, в то время как действительностью было человеческое общество. Соответственно пересматривалось взаимоотношение человека и общества, прав и обязанностей, политики и морали. Позитивизм, согласно Конту, не признавал за кем бы то ни было иного права, кроме права выполнять свои обязанности перед обществом. Задача же политики состояла в организации современных обществ на научных основах и в сочетании "порядка" и "прогресса". Политика не могла не подчиняться морали, а "позитивная мораль" заключалась в преодолении частного эгоизма и интеграции личности в общество.

Для Латинской Америки новая либеральная доктрина была сформулирована такими мыслителями, как Доминго Фаустино Сармьенто, Эстебан Эчеверриа и Хуан Баутиста Альберди (Аргентина), Хосе Мария Луис де Мора (Мексика), Хосе Викторино Ластаррия (Чили), Хуан Монтальво (Эквадор) и многие другие. Она по-прежнему и даже в более категоричной форме исходила из ущербности латиноамериканских наций, из необходимости решительной победы "цивилизации" над "варварством" и призывала не оставаться латиноамериканцами, а превратиться в "Соединенные Штаты Юга" (Д.Ф. Сармьенто) или "в янки по другую сторону Северной Америки" (по выражению мексиканца Хусто Сьерры). Иначе странам континента угрожала колонизация извне, как это в 1848 г. произошло с Мексикой, у которой США отняли более половины территории.

Однако в целом под влиянием позитивизма либерализм уже значительно отличался от своего прежнего образа защитника "прав человека и гражданина" и "доктрины свободы". В нем теперь отчетливо проявлялось неприятие революционной "анархии" и приверженность "порядку", пробивались националистические и даже расистские нотки. В практическом же плане преодоление "ущербности" латиноамериканского общества мыслилось либо посредством этнической чистки, смены населения (как это и состоялось потом в Аргентине, Уругвае, Чили, Бразилии путем истребления кочевых индейцев и массового переселения европейских колонистов), либо за счет длительного и болезненного воспитания диктаторскими режимами (типа порфириато 1876-1911 гг. в Мексике).

В ряде случаев либералам удалось заручиться поддержкой низших классов и слоев латиноамериканских обществ. И все же для середины XIX в. еще в большей мере, чем для его начала, было характерно понимание значительной массой трудящихся противоположности их интересов интересам либеральной буржуазии. При этом старые, подчас реакционные, одежды, в которые рядились массовые выступления социального протеста, не исчезли. Однако новым явлением для Латинской Америки середины XIX в. стало все более частое облечение народных требований в оболочку идей домарксового социализма идей Сен-Симона, Оуэна, Фурье, Прудона и др. Подобно тому как латиноамериканская буржуазия многое заимствовала из багажа западноевропейского либерализма, трудящиеся Латинской Америки все чаще обращались к наследию европейских разновидностей утопического социализма. И в том, и в другом случае проникновение европейских идей на американскую землю объясняется в первую очередь тем, что здесь они находили для своего произрастания весьма плодородную почву.

В течение 1851 г. по Чили прокатилась волна народных выступлений под лозунгами утопического социализма, охватившая не только ремесленников, но и некоторые воинские подразделения. Одним из руководителей этих восстаний был Франсиско Бильбао выдающийся чилийский революционер, участник июньских баррикадных боев 1848 г. в Париже. В ходе федеральной войны в Венесуэле (1859-1863) крестьяне и ремесленники, возглавляемые Эсекиелем Саморой, боролись под лозунгами радикальной аграрной реформы, социального равенства и справедливости. Показательно, что в рядах армии Саморы сражались и французские революционеры участники парижского июньского восстания в Париже в 1848 г.

Эти устремления народных масс Латинской Америки к равенству и социальной справедливости служили питательной почвой для выдвижения к середине XIX в. целой плеяды идеологов и глашатаев утопического социализма, будь то из среды самих трудящихся, низших звеньев интеллигенции или выходцев из элитарных слоев, вставших на защиту угнетенных. Ярким примером тому являются социалисты-утописты Новой Гранады (ныне Колумбии). Один из видных деятелей либеральной революции Мануэль Мурильо Торо писал в те годы: Мы считаем социализм новой экономической системой, возникшей в той обстановке, которая сложилась в Европе, погрязшей в эгоистической доктрине индустриалистской школы Адама Смита... Эта школа безразлична к судьбе большинства, и в ней додумались даже до того, что один класс имел право пожирать другой... Школа же социалистическая это та, которая дополняет задачи политической экономии разрешением вопроса, как добиться того, чтобы созданные продукты равномерно распределялись между всеми, кто принимал участие в их создании. Это школа, созданная Сисмонди. На этой основе Мурильо Торо создал теорию, главными моментами которой были требования равномерного распределения собственности и искоренения ростовщичества. Другой новогранадец, один из редакторов газеты Алакран Хоакин Пабло Посада, в 1849 г. доказывал: Коммунизм, полностью соответствующий законам природы, есть самая крепкая база и единственно прочный скрепляющий материал для строительства человеческого общества. Впоследствии Посада, выходец из богатой семьи, сражался вместе с ремесленниками против объединенной буржуазной коалиции в дни боготинской коммуны.

Распространение социалистических идей в странах Латинской Америки приняло к середине XIX в. такой размах, который вызывал озабоченность не только у латиноамериканских, но и у западноевропейских либералов. Примечательно, что именно к началу 50-х годов XIX в. на континенте стала широко известной книга французского публициста Шарля Масада Социализм в Южной Америке. Доказывая невозможность осуществления идей социализма в условиях Латинской Америки, Масад утверждал, что эти импортные идеи, находя опору в невежественных массах, препятствуют развитию цивилизации, консервируют варварство.

Итак, стремясь к захвату власти, либералы не могли не осуществлять демократические свободы. Часть народных масс, поддерживая либералов, не могла не использовать эти свободы против интересов буржуазии в целом. Противоположность классовых интересов, уже накануне либеральных революций проявившаяся в сфере идеологии, сулила серьезные размежевания по классовому признаку как внутри консерватизма, так и внутри либерализма. Все эти предпосылки, взятые в целом, обещали весьма богатое событиями и динамичное развитие революционных процессов на латиноамериканской земле.

Вторая после войны за независимость волна буржуазных преобразований прокатилась по Латиноамериканскому континенту главным образом в 1850-1870-х гг., не обойдя при этом ни одну страну. В одних странах эти преобразования были осуществлены в ходе буржуазных революций снизу и в относительно сжатые исторические сроки, в других посредством реформ сверху, растянувшихся во времени (особенно в Эквадоре, где этот процесс завершился только к 1915 г.). Но во всех случаях они носили однотипный характер, воплощая в жизнь основные идеи либерализма в области экономических, социальных и политических отношений.

Вместе с тем конкретное содержание социально-экономических преобразований обусловливалось спецификой страны (или группы стран), отражавшейся в составе населения, природно-климатических особенностях, исторических традициях и т. п. Поэтому, хотя большинство либеральных реформ идентично во всех государствах Латинской Америки, национальные особенности осуществления некоторых из них позволяют положить в основу классификации революций второй половины XIX в. различия в формах отделения основной массы трудящихся от средств производства. Первый вариант аграрных преобразований связан с упразднением общинного землевладения и разграблением земель индейцев-общинников. Он наблюдался в Новой Гранаде (Колумбии), Мексике, Сальвадоре, Венесуэле. Второй вариант также связан с попыткой экспроприации индейских общин, у которых, в частности, были отрезаны и распроданы с молотка общинные пастбища эхидо. Однако полностью разрушить общину и общинное землевладение не удалось. В итоге в Гватемале, Перу, Боливии и Эквадоре буржуазии пришлось подчинять общинную организацию нуждам капиталистического производства. Наконец, третья основная разновидность преобразований напоминает заселение Австралии, Новой Зеландии, Канады и США, осуществлявшееся с помощью вытеснения и физического истребления аборигенов. В Латинской Америке такое насаждение цивилизации особенно характерно для Аргентины, Уругвая, Бразилии и Чили, хотя встречается и в других районах континента.

Соответственно выявленным различиям рассмотрим теперь либеральные революции в конкретных странах.

1. Либеральные революции и уничтожение индейской общины

Новая Гранада

Республика Новая Гранада образовалась в результате выхода в 1830 г. из состава созданной Симоном Боливаром Великой Колумбии Венесуэлы и Эквадора. Хотя большинство историков указывают на наличие уже в конце войны за независимость консервативной тенденции, которую обычно связывают с именем самого С. Боливара, и либеральной, родоначальником которой считается бывший соратник Боливара Франсиско де Паула Сантандер, тем не менее оформление их в политические партии происходит в 40-е годы XIX в., когда наблюдается резкое обострение противоречий общественного развития страны.

До этого момента у власти поочередно находились то либералы, то консерваторы. Но, несмотря на осуществление некоторых реформ либерального толка, в целом политическая практика в Новой Гранаде была преимущественно пронизана консервативным содержанием. В 18301847 гг. оно выражалось в сохранении многих элементов государственного вмешательства в жизнь новогранадского общества. В области экономики государственное вмешательство проявлялось в свойственном всем консервативным режимам протекционистском таможенном тарифе, в государственной монополии на переработку и сбыт особо доходных продуктов, как-то: водки, соли и в особенности табака, в предоставлении отдельным предпринимателям или компаниям монопольных привилегий в некоторых отраслях (например, в производстве фаянса в 1832 г., бумаги и стекла в 1834 г. и др.), сохранении жесткого государственного централизма в сборе налогов и некоторых устаревших налогах колониального периода (особенно церковной десятине на сельскохозяйственную продукцию).

Как и другие консервативные режимы Латинской Америки, консерватизм в Новой Гранаде в целом сохранил за католической церковью обширные земельные владения, ростовщические операции под залог недвижимой собственности, не сумел довершить начатую ломку общинного землевладения, не ликвидировал полностью рабство негров. В государственной собственности находилось немало целинных и заброшенных земель, не вовлеченных в сельскохозяйственное производство.

Как и в других странах континента, в Новой Гранаде консерватизм опирался на католическую церковь и армию, проводил жесткий централизм в управлении страной в ущерб автономии провинций, значительно ограничивал политические и гражданские свободы, отдал систему образования в руки католиков, для чего позволил вернуться в страну изгнанным было иезуитам.

И как во всей Латинской Америке, в Новой Гранаде к середине XIX в. для подключения к бурно развивавшемуся мировому капиталистическому рынку все настоятельнее ощущалась потребность в осуществлении буржуазных реформ.

В 1840 г. разрозненные течения объединились в Либеральную партию, которая немного позднее окончательно сформулировала свои программные требования: свобода предпринимательства и свобода торговли, включая свободную продажу оружия и боеприпасов; упразднение монополий, церковной десятины и ростовщичества; отмена тюремного заключения за долги; отмена церковного фуэро, изгнание иезуитов и свобода вероисповедания; единый и прямой налог; отмена рабства; ограничение исполнительной власти; укрепление автономии провинций; абсолютная свобода слова и печати; всеобщее, прямое и тайное голосование; суд присяжных; отмена смертной казни и смягчение других наказаний. Иными словами, новогранадский либерализм снова поднимал знамя Великой французской революции 1789 г., возрождал абстрактное понимание свободы. Одни из либералов сознательно обращались к формулам, которые уже и для Европы в значительной мере устарели, дабы скрыть свои истинные цели. Но были и такие, кто, как Мануэль Мурильо Торо, вполне искренне заблуждались в оценке направленности либерализма. Мурильо Торо горячо утверждал: Все, кто защищает свободу, гарантии и права человека, под какими бы знаменами они ни выступали прежде, должны считаться либералами. Именно уважение прав человека, его стремления к абстрактной справедливости и составляет существо республики... Демократия, являющаяся формулой права, регулируя развитие общества, неизбежно имеет своей конечной целью добиваться прав личности, отвечающих естественным потребностям человека.

В реальной действительности Новой Гранады расстановка сил была куда сложнее, чем это казалось Мурильо Торо. Дело даже не только в том, что под многими положениями либеральной программы могли бы поставить свою подпись такие руководители Консервативной партии (создана в 1848 г.), как Хосе Игнасио Маркес, Луис Оспина Родригес и в особенности Томас Сиприано де Москера, но также и в том, что внутри самой Либеральной партии в эти лозунги вкладывалось совершенно различное, а подчас и прямо противоположное содержание.

Наиболее разработанную в теоретическом плане программу имела собственно буржуазная фракция Либеральной партии. Она не только сознательно апеллировала к абстрактным идеалам Великой французской революции, но была не прочь также использовать в своих интересах представления передовой части новогранадской интеллигенции, сформулированные под влиянием французской революции 1848 г. в духе утопического социализма, и в частности Мурильо Торо и Хосе Марии Сампера. Именно последний заявил: Голгофа стала своего рода первой трибуной, с которой начал проповедоваться социализм, и тем самым сыграл, видимо, не последнюю роль в том, что буржуазная фракция либералов охотно приняла название Голгофы. Однако политической практикой Голгофы в реальной действительности заправляли заметно выросшие к середине XIX в. крупные торговцы, владельцы золотых приисков, латифундисты и фабриканты и такие их идеологи, как Флорентино Гонсалес и Мигель Сампер (брат Хосе Марии Сампера).

Демократическая фракция Либеральной партии, так называемые драконовцы, в качестве основной социальной опоры имела сельских и особенно городских ремесленников, а также часть свободного крестьянства и владельцев мануфактур. Наиболее организованной опорой драконовцев стали ремесленники, которые во второй половине 40-х годов на базе ремесленных обществ создали в крупнейших городах Новой Гранады сеть демократических обществ. Среди драконовцев было немало представителей городской и сельской буржуазии, но наиболее глубокий отпечаток на идеалы фракции в целом накладывал народный дух ее массовой социальной базы.

В результате, несмотря на сосуществование в рядах одной и той же партии, голгофцы и драконовцы имели существенные расхождения даже по кардинальным пунктам либеральной программы. Эти расхождения были результатом главного разграничения между ними, заключавшегося в том, что Голгофа в основном обращалась к расплывчатым идеалам 1789 г., в то время как драконовцы к идеалам западноевропейских трудящихся, проявившимся в революциях 1848 г. Иными словами, если голгофцы добивались абстрактной свободы, которая на практике не могла не означать свободу для буржуазии, то драконовцы хотя и скептически относились к теоретическим выкладкам социалистов-утопистов, все же выражали уравнительные, эгалитарные устремления мелкобуржуазных масс. Поэтому если первые были сторонниками постепенных преобразований, подобных постепенным изменениям в природе, то вторые сторонниками быстрых и прямых действий, поскольку, по их мнению, формирующиеся общества не могут позволить себе длительных ожиданий. Первые отстаивали полную свободу предпринимательства и торговли, чем разделяли взгляды Манчестерской школы буржуазной политэкономии, проповедовавшей фритредерство, вторые же, напротив, выступали за государственный протекционизм. В вопросе о табачной государственной монополии драконовцы требовали ее полной отмены, чтобы беднейшие землевладельцы могли сделать надежный шаг к своему освобождению, голгофцы же, боясь, что вслед за этим придут и другие требования демократизации общества, доказывали, что отмена табачной монополии оставит государственную казну без доходов. В вопросе об отмене рабства негров буржуазное крыло либералов утверждало, что такая мера означает нарушение права собственности, а демократически настроенная часть настаивала на том, что такая собственность есть нарушение свободы. По вопросу о системе образования первые требовали полной отмены государственных учреждений и всякого государственного вмешательства, вторые же доказывали, что подобная мера означала бы оставление нищего народа без средств на образование и, следовательно, отказ от правил демократии. Голгофцы выступали за расширение свобод личности в ущерб мощи государственной власти, драконовцы же за усиление этой власти и даже за подавление репрессиями, вплоть до смертной казни, пропаганды и преступлений против безопасности государства. Первые выдвигали требование федеративного государственного устройства, вторые централистского. И когда вспыхнула Боготинская коммуна, не было ничего удивительного в том, что буржуа-либералы совместно с буржуа-консерваторами объединили свои силы для ликвидации постоянной армии во имя принципа гражданских правительств и республиканской чистоты, а демократы, напротив, поддерживали диктатуру Мело или же занимали благожелательный нейтралитет, видя в союзе с армией возможность освобождения народа от угнетения.

Словом, наличие водораздела по классовому признаку как внутри либерализма, так и внутри консерватизма создавало в Новой Гранаде такую расстановку социально-политических сил, которая сулила самые неожиданные повороты в процессе развития либеральной революции. И первой такой неожиданностью стало то, что начало реформам было положено как раз в период правления Томаса Сиприано де Москеры (1845-1849), избранного на пост главы государства от Консервативной партии. Справедливости ради надо все же признать, что, когда Москера вместе с Маркесом и Оспиной создавали в 1848 г. свою партию, сам он настаивал на том, чтобы назвать ее умеренно-либеральной.

Главным инициатором реформ при Москере был один из крупнейших лидеров Голгофы Флорентино Гонсалес, занявший в консервативном правительстве ключевой пост министра финансов. Начиная с 1846 г. он изложил главные направления экономической Политики и правительственную программу в полном соответствии с постулатами Манчестерской школы. Прежде всего он подверг резкой критике консервативную попытку государственного поощрения индустриализации Новой Гранады, провал которой стал очевидным к 1840 г. Эту неудачу Ф. Гонсалес объясняет тем, что в рамках международного разделения труда страна не призвана быть промышленной нацией, так как у нее нет необходимых для учреждения фабрик капиталов и технических средств, нет сырья для уже созданных предприятий, нет покупателей, которые бы на рынке, открытом свободной конкуренции, предпочли национальные товары иностранным. А без использования машин ново-гранадское ремесленное и мануфактурное производство, по его словам, создавало лишь грубое полотно и фланель, которые продаются нищим индейцам.

В этом презрении к национальной продукции Ф. Гонсалес был отнюдь не одинок. Напротив, оно составляло устойчивый для определенных слоев населения социально-психологический феномен, нашедший широкое отражение и в художественной литературе той эпохи. Так, например, новогранадский писатель Просперо Перейра Гамба в романе Студенческие амуры (1865) рисует весьма" характерный для 3040-х годов эпизод, когда главный герой романа влюбленный студент одного столичного колледжа приходит в крайнее отчаяние от того, что стыдится войти в дом родителей своей невесты одетым в форменную одежду, в особенности в брюки из полотна Сокорры (которые, между прочим, нас заставляли носить для защиты промышленности страны). Автор? романа намекает на то, что качество местных тканей было столь низким, что их можно было заставить носить лишь в приказном порядке, применимом по отношению к солдатам или студентам. По доброй же воле ни один свободный гражданин на такое не соглашался.

В чем же тогда состояло историческое предназначение Новой Гранады? В том, доказывает Гонсалес, чтобы развивать сельское хозяйство и добычу драгоценных металлов для обмена на заграничные промышленные изделия. Этому, однако, мешало то обстоятельство, что единственными изменениями со времени колонии* были лишь имена функционеров да республиканская форма правления. Сущность же независимого новогранадского государства осталась колониальной сугубо бюрократической, в результате чего скудные капиталы, имевшиеся в стране, не смогли достичь в. предпринимательстве прибыльных результатов из-за того, что они действовали под тяжестью угнетающих законов, которые сковывают производство и транспортировку. При этом Гонсалес любил повторять широко расхожий в стране афоризм о том, что единственной правящей силой, недостающей Новой Гранаде, является богатство. Отсюда следовал второй краеугольный манчестерский вывод об упразднении государственного вмешательства в социально-экономическую сферу и предоставлении полной свободы частному предпринимательству.

В соответствии с изложенной Гонсалесом программой правительство генерала Москеры в 1847 г. максимально снизило таможенные пошлины на импортные товары, в 1848 г. отменило государственную табачную монополию. В сумме с открытием пароходного сообщения по реке Магдалена в 1833 г. эти меры чрезвычайно ускорили развитие свободного частного предпринимательства в табаководстве и сняли преграды на пути в страну иностранных промышленных изделий.

С 1849 г., когда у власти оказывается либеральное правительство генерала Хосе Иларио Лопеса (1849-1853), процесс осуществления реформ получает дополнительные стимулы. В 1850 г. отменяется церковная десятина, издается декрет о немедленном изгнании из страны Ордена Иисуса, довершается ломка индейской общины, за исключением лишь южных районов Новой Гранады, децентрализуется налоговая система страны, отменяется налог на поместья. В следующем году правительство окончательно отменяет рабство (к этому времени насчитывалось около 17 тыс. рабов, на выкуп которых государство ассигновало 2 млн. песо). Одновременно издается закон о свободе печати и отменяется смертная казнь, упраздняется церковное фуэро и разрешается гражданский брак, вводится обязательное и бесплатное начальное образование, которое изымается из рук церковников.

Главным инициатором всех этих реформ выступала Голгофа, и в целом ряде случаев они отличались ультрабуржуазным характером. В частности, ограничив роль государства заботой о начальном образовании и объявив полную свободу среднего и высшего его звена, правительство Лопеса в то же время декретировало упразднение университетов и академических званий (этот перегиб был либералами исправлен лишь 17 лет спустя). Та же ультрабуржуазность проявилась и в аграрной политике, когда, с одной стороны, началась распродажа общинных и пустующих земель, а с другой был отвергнут план министра финансов Мурильо Торо, направленный на ограничение земельных владений до 1 тыс. га и наделение участками возможно большего числа безземельных и малоземельных крестьян. Наконец, в 1853 г. национальный конгресс, в котором большинство депутатских мест принадлежало именно голгофцам, отменяет старый испанский закон об ограничении ростовщичества, которое немедленно приняло невообразимые размеры. Самый последовательный защитник этой меры видный либеральный юрист Анибаль Галиндо доказывал ее необходимость исходя именно из ортодоксальной логики либерализма. Переходя от абстрактных идей права в сферу экономики, восклицал он, какое различие, говоря строго научно, имеется между правом собственности и правом использования ее? Законы против ростовщичества при логическом развитии этих идей неизбежно приведут к назначению размеров арендной платы, цен на продовольствие, уровня зарплаты и т. д.

Начатые социально-экономические преобразования очень быстро обнажили классовые интересы и обострили политические противоречия в стране. С одной стороны, в 1851 г. подняли восстание консерваторы, недовольные, как утверждается в литературе, отменой рабства и антиклерикальными законами. Хотя уже сам факт распространения восстания в провинции Пасто и других населенных индейцами районах недвусмысленно указывает и на массовое недовольство роспуском общины. С другой стороны, не успели либералы подавить волнения, как вслед за отставкой с поста министра финансов Мурильо Торо (по причине отклонения его аграрного плана) еще резче обозначились классовые противоречия между голгофцами и драконовцами.

В 1853 г. демократическое крыло либералов при поддержке армии добилось избрания на пост президента страны своего кандидата генерала Хосе Мариа Обандо. Но едва тот вступает в должность, как уже в мае 1853 г. конгресс, в котором по-прежнему преобладают голгофцы, принимает новую конституцию ультралиберального толка. Она не только декларирует всеобщее избирательное право и свободу печати и собраний, но также устанавливает приоритет конгресса по отношению к исполнительной власти и децентрализует эту власть посредством значительного расширения автономии провинций. В результате у президента-драконовца оказываются урезанными возможности для проведения какой-либо самостоятельной политики.

Между тем свободный приток в страну иностранных промышленных товаров после отмены таможенных пошлин в 1847 г. в громадной степени ускорил разорение ремесленников Новой Гранады. Созданные на их основе демократические общества все настойчивее добиваются восстановления государственного покровительства ремесленному производству и все чаще обращаются к идеям утопического социализма. По мере радикализации обществ стоявшие у их истоков либералы вытесняются новыми руководителями из среды самих ремесленников, такими как кузнец Мигель Леон, сапожники Хосе Мариа Вега, Сааведра. Появляются новые газеты и листовки, в которых речь идет уже не только о хлебе насущном, но и ставится под сомнение эффективность буржуазного строя. В листовке под названием Мужество ремесленников утверждалось, что в Новой Гранаде, демократия является сплошной фикцией. В теории все мы как республиканцы обладаем соответствующими правами, на деле же мы рабы. На словах прославляются свободы, а на практике царит рабство. Мигель Леон, оказавшийся талантливым руководителем ремесленников и ярким публицистом, уже призывал народ отказаться от иллюзий о беспристрастности государства и вступить на путь решительной борьбы за свои права.

Радикализация ремесленников привела к быстрому разграничению и в рядах драконовцев. Президент Обандо открыто отмежевался от своей главной опоры на выборах 1853 г. и не скрывал враждебного отношения к дискредитировавшим себя социалистическим школам. Он категорически заявил, что его принципом является абсолютное уважение ко всем видам собственности, а сам он сторонник только одной школы школы свободы производства, обмена продуктов труда и свободы передавать их по наследству.

Таким образом, страна оказалась на грани открытой классовой войны между буржуазией и городскими низами. Достаточно было одной искры, чтобы внутри либеральной революции вспыхнула социальная революция, подобно тому как это наблюдалось во французской революции 1848 г.

Этой последней искрой стала антимилитаристская акция новогранадской буржуазии. Доказывая необходимость ликвидации постоянной армии, идеологи буржуазии, естественно, обосновывали эту меру самыми благими соображениями. Если всеобщее избирательное право отдает формирование правительства в руки народа, рассуждали они, то какое оправдание может иметь содержание в стране постоянных вооруженных сил? Ведь если декретируются свободы и устанавливается согласие между управляющими и управляемыми, то армия остается совершенно не у дел и начинает искать себе занятие в подрыве конституционного строя и установлении военных диктатур. Да и экономически, доказывал X. М. Сампер в Очерках о политических революциях, этот институт слишком обременителен для государства. Ведь правительство призвано финансировать развитие народного просвещения, создание библиотек, обсерваторий, академий и т. п. Средства нужны государству, чтобы в целях просвещения, очищения и уравновешивания рас поощрять европейскую иммиграцию в страну. Громадных финансовых затрат от государства требует создание железных и шоссейных дорог, водных путей сообщения, почтовых и телеграфных линий. И все это в то время, когда каждый мятеж военщины оборачивается для страны миллионными убытками! Вот такими аргументами голгофцы убедили конгресс принять закон о свободной продаже всем гражданам оружия и боеприпасов, сокращении армии до 800 человек и упразднении в ней звания генерала.

Но разве страна не стояла на грани классовой войны? Разве буржуазное государство не нуждалось в репрессивном аппарате для угнетения трудящихся? Или же новогранадские либералы были настолько неисправимыми доктринерами, что не понимали ни того, ни другого?

Лишь сравнительно ответил на эти вопросы видный латиноамериканист А. Ф. Шульговский. Вооруженные силы Новой Гранады, как и во всей Латинской Америке, складывались в ходе войны за независимость на основе двух видов воинских формирований: во-первых, колониального ополчения, главное ядро которого составляли отряды, сформированные помещиками-каудильо из числа пеонов их поместий, а во-вторых, профессиональной армии, значительно более народной по своему составу. Военные-профессионалы происходили в большинстве случаев из малоимущих слоев населения, а военная карьера была для них таким же ремеслом, каким, например, для учителя служит преподавание в школе, и, следовательно, средством (чаще всего единственным) существования. Армия профессионалов в ту эпоху не являлась преторианской гвардией, а в период частых и продолжительных социальных конфликтов нередко становилась на сторону угнетенных слоев. Когда же радикализировались новогранадские ремесленники, во время уличных столкновений столичный гарнизон был на их стороне.

Ясно теперь, что разрешением свободной продажи оружия голгофцы вооружали не народ, а обеспеченные слои населения, и сокращением регулярной армии до чисто символических размеров делали трудящихся совершенно безоружными против буржуазии, обладавшей к тому же нерегулярными отрядами помещиков-каудильо. Враждебность голгофцев к политизированной армии не в последнюю очередь была обусловлена и личностью командующего столичным гарнизоном генерала Мело, выходца из крестьянской семьи, сделавшего карьеру благодаря высоким профессиональным качествам.

По мере радикализации ремесленников и усиления нападок со стороны Голгофы на армию происходит сближение Мело и его сторонников с Демократическим обществом Боготы. В 1852 г. Мело основывает газету Орден (Порядок), главным редактором которой стал Хоакин Пабло Посада, анархист и ниспровергатель общественных устоев, по определению либералов. Но тот порядок, к которому стремятся Посада и Мело, во многом противоположен буржуазному: для них порядок отождествляется с существованием сильного просвещенного государства, защищающего интересы народных масс, препятствующего своей политикой разорению трудовых слоев населения в результате капиталистической конкуренции. В армии они видели главную гарантию построения и защиты этого государства, и в публикациях газеты проводилась мысль о том, что именно благодаря народной армии была завоевана независимость и создано свободное Отечество.

Вступление Мело и некоторых других военных в ряды Демократического общества Боготы было естественным логическим итогом их жизненного пути. Избранный в руководство общества. Мело активно участвовал в подготовке вооруженного восстания, содействовал укреплению национальной гвардии, которая была создана в качестве противовеса революционизированной армии, но вместо этого также превратилась в вооруженную руку демократических обществ. После принятия конгрессом закона о продаже оружия и отказа ограничить иностранную конкуренцию Демократическое общество обратилось к народу с воззванием развернуть решительную борьбу с классом богачей. На стенах жилых домов и общественных зданий появилась надпись Хлеб, работа или смерть!, созвучная лозунгам лионских ткачей в 1831 г. и парижских пролетариев в июне 1848 г.

Ранним утром 17 апреля 1854. г. войска и сотни вооруженных ремесленников во главе с Мело с лозунгами Да здравствует армия и ремесленники! Смерть спекулянтам! заняли столицу, свергли буржуазное правительство и основали Боготинскую коммуну. Хотя формально речь шла о диктатуре генерала Мело, он неоднократно подчеркивал, что на смену прежним институтам придет не военный деспотизм, а государство, основанное на принципах подлинной свободы и независимости, и выдвигал задачу безотлагательного созыва подлинно народного Национального конвента для разработки конституции.

Осуществляя важнейшие требования городских низов, правительство Мело декретировало прогрессивный налог на крупную собственность, ввело экспортные пошлины на табак и некоторые другие вывозимые за границу продукты, а главное значительно повысило таможенные тарифы на ввоз иностранных промышленных изделий. Органический декрет, ставший временной конституцией, устанавливал жесткий централизм в управлении государством, ликвидировал всякие монополии и вводил свободу на все виды профессиональной деятельности, гарантировал право частной собственности, но делал важную оговорку о возможности ее отчуждения за компенсацию в случае общественной необходимости. Заключительная статья декрета объявляла о поддержке режимом католической религии, поскольку ее исповедует подавляющее большинство жителей Новой Гранады.

Совместные выступления армии и ремесленников происходили и в других городах. Но буржуазии все же удалось подавить их и ограничить власть коммунаров районом боготинской саванны. В столице самые богатые семьи облагались принудительным займом и большинство их из боязни расправы скрывалось в иностранных посольствах. Однако, как это случалось и в Европе, почти за девять месяцев своего существования военно-ремесленная коммуна, несмотря на страстные призывы X. П. Посады, так и не откликнулась на нужды крестьянства.

Между тем буржуа-либералы, еще вчера клеймившие консерваторов как защитников колониального варварства, теперь заключили с ними классовый союз цивилизации для борьбы против варваров и анархистов, прикрываемый целями защиты конституции (отсюда и название конституционалисты). Такой альянс среди прочих выгод давал им возможность опереться на часть крестьянства, шедшего за консерваторами. В результате к осени 1854 г. две армии конституционалистов с севера и юга под командованием бывших президентов Москеры и Лопеса развернули наступление на Боготу.

Параллельно военным действиям развернулась острейшая борьба и на идеологическом фронте. Либерал Ф. Гонсалес, всегда называвший демократическую тенденцию в либерализме уравнительной, проводя тем самым аналогию между нею и левеллерами времен английской буржуазной революции XVII в., окрестил режим Мело диктатурой преторианцев и черни, грозившей ввергнуть страну в варварство. Такие же оценки Боготинской коммуны давали консерваторы, в частности Анхель и Руфино Куэрво, утверждавшие, что военная диктатура Мело опиралась на отбросы, общества и угрожала интересам собственности.. А известный идеолог консерватизма М. Оспина пугал новогранадцев дилеммой либо стать жертвами анархии, испытать все ужасы коммунизма, социализма и мести, либо продолжать наслаждаться свободой и миром под охраной закона и просвещенного патриотизма. Руководители коммуны, напротив, подчеркивали прогрессивный характер осуществляемых преобразований, доказывая, что они направлены не к угнетательскому феодализму, при котором цехи в силу своей ущербности и устаревшей организации препятствовали развитию промышленности, а многочисленные злоупотребления давили своей тяжестью на трудящихся, но на создание общества ассоциации и такого государства, которое способно защитить трудящихся от вражды различных интересов, хаотической конкуренции и безжалостных антагонизмов. Соответственно и в историографии одни авторы разделяют буржуазные оценки Боготинской коммуны, другие видят в ней движение социального протеста масс новогранадских ремесленников, которое пыталось осуществить идеалы утопического социализма и представляло собой прообраз будущих классовых битв колумбийского и латиноамериканского пролетариата.

Справедливость народного возмущения капитализмом, несущим народу неисчислимые бедствия, благородные цели коммунаров освободить трудящихся от угнетения, массовый героизм рядовых бойцов коммуны в ходе классовых боев, меткая и беспощадная критика порядков в передовых буржуазных странах, осуществленная идеологами коммуны, все это составляет позитивный багаж движения в Боготе. Однако это не должно заслонять всей сложности проблемы 1854 г., тем более что в марксистской исторической науке, как правило, исследователи ограничиваются констатацией незрелости общественных условий для социалистических устремлений мелкобуржуазных слоев и исторической обреченности подобных движений, до тех пор пока на арену классовой борьбы не выдвигается пролетариат. Между тем в реальной действительности движения социального протеста мелкой буржуазии не только вспыхивали, но иногда и лишали эксплуататорские классы политической власти. Интересно проанализировать, какой же общественный строй устанавливался в результате победы класса мелких собственников.

Обратимся к раздумьям основоположников марксизма. Мелкая буржуазия является, наряду с крестьянами, самым жалким классом, когда-либо оставившим свой след в истории, утверждал Ф. Энгельс. <...> Там, где отсутствие дворянства и буржуазии делает возможным их господство, как, например, в горных кантонах Швейцарии и в Норвегии, вместе с ними господствуют дофеодальное варварство, местная ограниченность, тупое, фанатическое ханжество, слепая преданность и добропорядочность. В Манифесте Коммунистической партии, написанном им совместно с К. Марксом, недвусмысленно заявляется: Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории. Кроме того, в апелляции к сильному государству, защищающему трудящихся Новой Гранады от вражды различных интересов, лишний раз просматривается правота К. Маркса, доказывавшего, что мелкие собственники неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. А раз так, то их политическое влияние неизбежно оборачивается тем, что исполнительная власть подчиняет себе общество.

Впрочем и в самой Латинской Америке опыт победоносных выступлений народных масс против буржуазии подсказывает, что в случае полной победы у Боготинской коммуны, при тогдашней неразвитости буржуазных отношений, отсутствии крупной промышленности, пролетариата и многого другого, было лишь два реально возможных пути: либо, как на Гаити, вернуть страну к добуржуазным отношениям и к необходимости снова пережить длительный и мучительно медленный процесс становления, развития и утверждения капитализма; либо же, как в Парагвае, увенчать революционные устремления трудящихся установлением порядков казарменного коммунизма, который также был объяснен и беспощадно раскритикован К. Марксом: Всякая частная собственность как таковая ощущает по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности зависть и жажду нивелирования... Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной... простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

В Новой Гранаде объединенная буржуазная коалиция одержала верх в классовой войне с трудящимися и жестоко расправилась с коммунарами. Драконовская фракция либералов очистила свои ряды от демократов, слилась с частью консерваторов во главе с Т. С. Москерой, образовав Национальную партию, и заняла умеренно-либеральные позиции, встав по правую сторону от Голгофы. Но на президентских выборах 1856 г. и те, и другие либералы потерпели поражение власть перешла в руки консерваторов, которые не только покончили с демократическими завоеваниями коммуны, но даже отменили большинство чисто буржуазных из осуществленных либералами реформ.

Поднятое либералами восстание в 1860 г. привело в президентский дворец Москеру и положило начало второй фазе преобразований. Главный удар был нанесен по церковному землевладению, в результате чего буржуазия награбила огромное количество плодороднейших земель. Ведь из 3,3 млн. га бывших церковных владений, распределенных с 1870 по 1880 г., мелким крестьянам досталось только 8%.

Экспроприацией церковного имущества и отделением церкви от государства, освобождением капиталистического предпринимательства от ростовщических процентов и прочих поборов со стороны церковников в сущности завершается новогранадская либеральная революция. Эти меры наряду с реформами первой фазы открыли небывалый простор развитию производительных сил страны.

Мексика

Бывшей колониальной жемчужине в испанской короне Мексике с первых же дней независимости помимо прочих трудностей послереволюционного времени пришлось столкнуться с территориальными притязаниями своего северного соседа Соединенных Штатов Америки. Уже в 1822 г. американский посланник Дж. Пойнсет начал официальные переговоры о передаче половины мексиканской территории США. А после неудачного для него завершения переговоров Пойнсет стал одним из главных основателей в Мексике масонской ложи йоркцев. В 1825 г. он снова прибыл в Мексику, на сей раз для подписания договора о дружбе и торговле. Когда же мексиканская сторона во главе с Лукасом Аламаном выдвинула в качестве предварительного условия заключение американо-мексиканского договора о незыблемости существующих государственных границ, Пойнсет затеял совместно с йоркцами интенсивную кампанию за устранение Аламана из правительства. Мотивы поведения Пойнсета вполне понятны, но чем же Аламан не угодил йоркцам?

Лукас Игнасио Аламан-и-Эскалада (1792-1853), выходец из аристократической семьи, получивший воспитание в духовной семинарии и окончивший горное училище, был самым стойким п последовательным в Мексике сторонником индустриализации, успехи которой он отмечал как в Европе, так и в США. В то время как йоркцы, создавшие позднее Либеральную партию, полагали, что для этого надо максимально точно скопировать для Мексики государственное и общественное устройство США (потому и конституция 1824 г. была почти копией американской конституции), Лукас Аламан, напротив, доказывал, что Мексика к такому строю расположена не более, чем Турция, и что ей надо перенимать сам пример осуществления независимости, но оставляя в неприкосновенности ту форму правления, которая наиболее привычна нации. ...

Несмотря на то что у истоков Консервативной партии Мексики стояла масонская ложа шотландцев, уже в конце колониального периода пользовавшаяся немалым политическим влиянием, настоящего вождя эта партия получила именно в лице Аламана. Занимая в разные годы посты министра иностранных и внутренних дел, Аламан стремился превратить страну в индустриальную с помощью активной политики государственного протекционизма, создания совместных англо-мексиканских компаний, а политический вес Англии пытался использовать для сдерживания американской экспансии.

Однако в целом период от завоевания независимости до начала либеральной революции, т. е. с 1821 по 1855 г., отличался крайней социальной и политической нестабильностью. Особенно грозным был рост вооруженного крестьянского движения, пик которого приходился на начало 50-х годов. Недовольство зрело в среде мексиканских ремесленников, которым политика индустриализации несла массовое разорение. Буквально раздирали страну противоречия между консерваторами и либералами, причем и те, и другие искали их разрешение в вооруженных мятежах и государственных переворотах. В результате страна сменила полсотни президентов. Раздираемая внутренними антагонизмами, Мексика не смогла противостоять военной экспансии США, которые поначалу отняли у нее Техас, а затем по итогам войны 1846-1848 гг. т ту территорию, на которой сегодня расположены американские штаты Нью-Мексико, Аризона, Калифорния, Невада, Юта, а также часть штатов Колорадо, Оклахома, Канзас и Вайоминг. Страна оказалась в катастрофическом состоянии.

Среди первых попыток проведения либеральных реформ наиболее видное место занимали ликвидация рабства (1825), отмена церковной десятины и экспроприация недвижимого имущества церкви, упразднение привилегий и сокращение численности профессиональной армии (1834). Главными вдохновителями их были представители старшего поколения либералов: Хосе Мария Луис Мора, Гуадалупе Виктория, Висенте Герреро, Валентин Гомес Фариас и др. Но большинство этих преобразований отменялось, как только к власти приходили консерваторы.

Новое поколение мексиканских либералов, как и в Новой Гранаде, делилось на радикалов (пурос) и умеренных (модерадос), хотя классовые различия между ними ощущались менее остро, а разделение было обусловлено главным образом вопросом о темпах проведения реформ. Несмотря на поражение Мексики в войне 18461848 гг., либералы по-прежнему ориентировались на США, полагая, что не только своими институтами, но и гражданской практикой те должны служить маяком для судеб Мексики.

В результате восстания в 1855 г. была создана либеральная правительственная хунта и провозглашены важнейшие законы о реформах. Первый из них был разработан Бенито Хуаресом, одним из очень немногих в Мексике индейцев, которые сумели интегрироваться в класс буржуазии. Закон Хуареса лишал католическую церковь ее привилегий. Закон Иглесиаса запрещал церкви контролировать кладбища и взимать приходские взносы с бедняков. Но самым ультрабуржуазным стал закон Лердо (по имени его автора Мигеля Лердо де Техады), который объявлял о конфискации недвижимого имущества церкви и монашеских орденов, с одной стороны, и индейских общин с другой. Все эти законы были подтверждены конституцией 1857 г., которая также устанавливала федеративный принцип государственного устройства, республиканскую и демократическую форму правления, возможность вмешательства государства в церковные дела, основные буржуазные свободы и права человека.

Закон Лердо нанес сильнейший удар по индейскому общинному крестьянству, которое составляло половину населения страны. Общинное землевладение упразднялось, а пользователи этой-земли обязывались выкупить свои участки. Это создало благодатную почву для бесчисленных махинаций, ограбления крестьян латифундистами и превращения их в бездомных бродяг, которым пришлось испытать на себе и другое универсальное буржуазное средство законы по борьбе с бродяжничеством, посредством которых либеральное правительство разрешило губернаторам ссылать бездомных на бессрочные принудительные работы.

Хотя осуществление этих законов проводилось при непосредственном участии вооруженных сил, в целом ряде штатов начались массовые крестьянские восстания. Значительная часть крестьянства встала под знамена консерваторов и с лозунгом Религия и фуэро! повела борьбу с цивилизаторами. Вся страна раскололась на два лагеря и была ввергнута в длительную и до крайностей ожесточенную гражданскую войну. Только к 1861 г. либералы начали одерживать верх в этой битве и вновь учредили свое правительство в г. Мехико.

Между тем их ориентация на США давно внушала тревогу Франции, которая успела предоставить Мексике и другим странам Латинской Америки немалые займы. Воспользовавшись тем, что сами Соединенные Штаты были расколоты войной между Севером и Югом и что мексиканское правительство приостановила выплаты по внешнему долгу, Франция склонила Испанию и Англию к осуществлению совместной интервенции в Мексику, которая началась в декабре 1861 г. После переговоров с мексиканским правительством Англия и Испания вывели из страны свои войска Франция продолжила интервенцию и, торопясь возвести монархическую и латинскую преграду республиканской экспансии Соединенных Штатов, реставрировала в Мексике императорский трон и усадила на него австрийского принца Фердинанда Максимилиана Габсбурга.

Эта грубая акция вызвала массовое партизанское движение в самой гуще мексиканского народа и в то же время парализовала мексиканских консерваторов. Ибо, несмотря на заинтересованность их в сильной власти и защиту самобытности Мексики, поддержать Максимилиана I означало превратиться в пособника интервентам, на что решились лишь несколько генералов из числа отъявленных монархистов. Либералы же, теснимые французскими штыками к границам США, хотя и получали американскую помощь деньгами, оружием, добровольцами, превратились в символ независимости и национальных героев.

Народное партизанское движение в тылу у интервентов, завершение войны в США и активизация американской дипломатии, разгром Австрии Пруссией и начало объединения Германии, предвещавшее франко-прусскую войну, все это вынудило Францию в марте 1867 г. вывести свои войска.

Без этой опоры "империя" Максимилиана продержалась всего 2 месяца и в мае 1867 г. пала. Император Максимилиан вместе с консервативными генералами Мирамоном и Мехией был расстрелян. И поскольку в стране не нашлось теперь организованной силы, способной противостоять национальным героям либералам, то и "Реформа" стала едва ли не самой антинародной на континенте. В частности, насколько широкие масштабы приняло ограбление народа либералами, можно судить по тому, как в соответствии с законом Лердо" у индейских общин было отнято и распродано с молотка земли на сумму 11 млн. песо. Для сравнения стоит указать, что вся американская компенсация за отнятую у Мексики в 1848 г. половину территории составила 18 млн. песо.

Сальвадор

Как и большинство стран Латинской Америки, эта центральноамериканская республика имела аграрную структуру экономики. Потребности в продовольствии покрывались главным образом индейскими общинами и мелкими крестьянами. Внешняя торговля Сальвадора еще с колониальных времен базировалась на экспорте естественного красителя индиго. Большую его часть производили крупные латифундистские хозяйства. Мелкие крестьяне, так называемые покитерос, также выращивали индиго, вместе с продовольственными культурами на своих участках, которые, как правило, входили в состав коммунальных земель селения (эхидо). Крупные городские торговцы или латифундисты выдавали покитерос небольшие авансы, скупали выращенный ими индиго и перепродавали за границу. Так продолжалось до тех пор, пока цены на мировом рынке не были сбиты крупными поставками индиго из Индии, а чуть позднее и появлением в Европе химических красителей. Промышленной революции в Европе и США и новым потребностям мирового рынка внутренняя социально-экономическая структура Сальвадора, уже не отвечала.

Первыми уловили эти изменения крупные латифундисты, которые с 1850 г. вместо индиго начали создавать кофейные плантации. По мере увеличения спроса на этот продукт в Европе, пик которого приходится на 18641880 гг., в стране началась настоящая кофейная лихорадка, когда не только латифундисты, но даже городские торговцы, священники, государственные и военные деятели, врачи и адвокаты все стремились заполучить кредиты и обзавестись кофейными плантациями.

Как и в других странах Латинской Америки, попытки проведения либеральных реформ в Сальвадоре предпринимались и прежде, с первых же дней независимости, когда Сальвадор был составной частью федеративного государства Соединенные провинции Центральной Америки. Особое усердие реформаторы проявили в период правления Франсиско Морасана (18321840), который занимал пост президента федерации и для всех ее провинций декретировал свободу вероисповедания, поощрение европейской иммиграции, отмену, межпровинциальных пошлин и типичный для либералов набор буржуазных свобод, вошедших в новую конституцию 1835г.

Однако в те времена буржуазия еще не обладала достаточной экономической, политической и военной мощью, чтобы навязать народам Центральной Америки, в большинстве своем состоявшим из индейцев-общинников, плоды прогресса и цивилизации. На насилие правящих кругов массы ответили серией вооруженных восстаний. В самом Сальвадоре в январе 1833 г. вспыхнуло индейское восстание под руководством Анастасио Акино. Вскоре оно охватило все центральные районы страны, где была установлена индейская монархия Акино. Хотя сальвадорской буржуазии удалось подавить это движение, в Гватемале в 1837 г. началось еще более массовое и организованное выступление индейского крестьянства во главе с Рафаэлем Каррерой. Его итогом стали повсеместное свержение либералов и отмена проведенных ими реформ, распад федерации на пять самостоятельных республик и установление в них консервативных режимов.

Продажа индиго за границу, переход латифундистов к выращиванию кофе и кофейный бум 1864-1880 гг. многократно усилили мощь сальвадорской буржуазии, но также поставили перед нею проблему поиска кредитов, новых земель и рабочих рук для расширения экспортного производства. Все это наряду с изменениями на мировом рынке способствовало кризису консерваторов и назреванию либеральных преобразований.

В отличие от Новой Гранады и Мексики либеральные реформы б Сальвадоре были проведены в довольно сжатые исторические сроки и сверху, при помощи государственного насилия над народом, а главным реформатором стало либеральное правительство Рафаэля Сальдивара (1876-1885). Обычное для либералов упразднение церковного землевладения не могло утолить алчность латифундистов, поскольку в Сальвадоре церковь не обладала обширными угодьями. Между тем общинные и эхидальные земли занимали в 1879 г. 25% территории страны. Большинство их концентрировалось в районе центральных нагорий, наиболее пригодном для культивирования кофе. Сюда и обратили свои взоры буржуа-либералы.

В 1879 г. Р. Сальдивар издал декрет, по которому право владения общинными и эхидальными землями предоставлялось лишь тем лицам, которые определенную часть своих парцелл отводили под посевы кофе и других экспортных культур. Веками выращивавшие маис индейцы и многие покитерос не обладали для этого ни необходимыми средствами, ни кредитами, ни техническими знаниями и в итоге не смогли приспособиться к новым требованиям.

Тогда правительство издало новые декреты, которые ликвидировали общинное и эхидальное землевладение (соответственно 1881 и 1882 гг.). Эти земли были разделены на участки для распределения между их пользователями, но для вступления во владение ими надо было внести определенную сумму, которую в установленный срок удавалось собрать очень немногим индейцам и покитерос. Следствием такой аграрной реформы стали расширение старых и возникновение новых латифундистских хозяйств раскрестьянивание основной массы населения и выбрасывание тысяч и тысяч безземельных индейцев на рынок труда. В Сальвадоре не были реставрированы принудительные отработки общинников, но посредством законов по борьбе с бродяжничеством государство подталкивало обезземеленных крестьян к найму на кофейные плантации или же к применению своей рабочей силы в городах.

Аграрная реформа, осуществленная Сальдиваром, носила ультрабуржуазный характер. С ее помощью буржуазия награбила такое количество крестьянской земли, что часть ее так и не была вовлечена в производство и со временем превратилась в пустыри. Но и в этом факте для верхов содержалась несомненная польза вместе с участками работники теряли средства к самостоятельному существованию, а буржуазия независимо от дальнейшей судьбы награбленной земли получала тем большее количество дешевых рабочих рук, чем большие масштабы приобретала экспроприация.

Такое неслыханное насилие над народом, естественно, не могло не вызывать его сопротивления. По всему Сальвадору прокатились крестьянские волнения, крупнейшее из которых было зарегистрировано в 1889 г. на востоке страны. Но либералы были готовы к такому ходу событий и бросили на их подавление регулярные войска. А чтобы впредь иметь возможность быстрее реагировать на крестьянские протесты и отлавливать бродяг, в том же году они учредили конную сельскую полицию.

Реформированный базис общественных отношений закреплялся и надстроечными изменениями, как-то: отделением церкви от государства и школы от церкви, введением бесплатного начального образования, провозглашением основных буржуазных свобод. Но, пожалуй, самой большой насмешкой над экспроприированными народными массами было провозглашение всеобщего избирательного права. Этими реформами революция в Сальвадоре завершилась.

Венесуэла

Самостоятельной республикой Венесуэла стала после выхода из состава Великой Колумбии в 1830 г. С этого момента и вплоть до 1848 г. власть в стране осуществляла одна из группировок крупнейших латифундистов во главе с Хосе Антонио Паэсом, бывшим вожаком льянеро и героем войны за независимость, а теперь владельцем свыше 30 тыс. га земли. Эта группировка в венесуэльской историографии получила название консервативной олигархии.

Действительно, в период ее господства проявились многие черты типичных консервативных режимов Латинской Америки. В 1830-1848 гг., в частности, государственное устройство покоилось на принципе централизма, избирательные права граждан ограничивались высокими имущественными и образовательными цензами, церковь сохраняла свои богатства и контроль над школой, а католическая религия официально признавалась государственной, отсутствовали многие буржуазные свободы, сохранялось рабство негров.

Хосе Антонио Паэс

В ряду подобных режимов правление Паэса (в том числе через его ставленников) занимает особое место, потому что оно отмечено осуществлением и многих либеральных реформ. В 1831 г. правительство покончило с индейскими ресгуардо (имевшими, правда, сравнительно малое значение) и начало распродажу пустующих земель из государственного фонда. В 1834 г. оно, подобно либералам Новой Гранады, приняло Закон о свободе контрактов, по которому ростовщичеству была предоставлена полная свобода. С именем Паэса связаны также отмена налога на торговые сделки (алькабалы), упразднение церковной десятины и государственной табачной монополии, общее сокращение импортных и экспортных таможенных пошлин.

Столь ощутимый отпечаток либеральных рецептов в деятельности правителей, называвших себя консерваторами, объясняется, видимо, тем, что, во-первых, и до независимости внешняя торговля играла в жизни страны куда более заметную роль, чем во многих других испанских колониях, и что, во-вторых, именно Венесуэле освободительная война принесла наибольшие материальные разрушения, отчего государству приходилось не столько заботиться о защите местной промышленности от иностранной конкуренции, сколько всячески поощрять свободное развитие экспорта.

Когда в 1840 г. возникла Либеральная партия, консерваторов бранили не за сохранение варварских социально-экономических отношений, а в большей мере за элитарный и замкнутый характер созданной ими политической системы да за использование власти для обогащения олигархии (Паэс и в самом деле распродавал за бесценок пустующие земли своему ближайшему окружению). Более того, принадлежа к тем же крупным латифундистам, но лишенным доступа к государственной кормушке, либералы, по крайней мере в вопросе о ростовщичестве, проявили себя менее последовательными, чем их оппоненты, сторонниками манчестерской доктрины, требуя отмены Закона о свободе контрактов. О непринципиальном характере разногласий между теми и другими говорит и тот факт, что главный пропагандист либерализма и обличитель консервативной олигархии Антонио Леокадио Гусман с 1830 по 1840 г. занимал в консервативном правительстве высшие посты, в том числе пост министра внутренних дел, с которого он отдавал энергичные распоряжения о гонениях на деятелей либеральных взглядов и, только поссорившись с другим министром, перешел в лагерь либералов.

Распри внутри латифундистов особенно разгорелись с падением в 18421844 гг. цен на главный продукт экспортакофе. Общее ухудшение экономического положения страны отразилось в первую очередь на жизненном уровне трудящихся. И на этой почве пропагандистские лозунги либералов о равенстве, свободе и демократии, о законодательных реформах, отмене рабства и смертной казни, о необходимости свержения угнетателей народа изменили соотношение сил между двумя партиями.

В конце 1847 г. либералы одержали победу и был установлен так называемый режим либеральной олигархии (1848-1858), связанный с поочередным правлением братьев Монагасов Хосе Тадео и Хосе Грегорио. При них законом от 1848 г. был дан новый импульс распродаже государственных земель в частную собственность, причем эта земля продавалась целыми поместьями в 30, 40, 130, 150 и даже 185 тыс. га. Одновременно изменением Закона о свободе контрактов был уменьшен произвол ростовщиков в их отношениях с латифундистами. Были также приняты законы о таможенном режиме и европейской иммиграции в страну, отменена смертная казнь за политические преступления, окончательно упразднено рабство. Эти преобразования закрепила новая конституция, принятая в 1857 г., которая, однако, сохранила централистский принцип государственного устройства, отменяла прежние запреты на переизбрание президента, не отделила церковь от государства, а, расширив несколько круг избирателей, оставила высокий имущественный ценз для избрания членов палаты сенаторов.

Распродажа пустующих земель лишила огромное число их прежних пользователей источников к существованию и вызвала мощные крестьянские движения за радикальную аграрную реформу, Одновременно ее передача собственникам столь крупными поместьями вызывала недовольство значительной части буржуазии чрезмерной концентрацией земли в руках олигархии. В 1858 г. в США разразился очередной циклический кризис, который быстро достиг берегов Европы, а затем отозвался и на Венесуэле. Цены на кофе упали на 20%, вызывая банкротство многих предпринимателей, увеличение внутреннего и внешнего долга и т. п. В сумме с диктаторскими замашками Монагасов, фактическим подчинением парламента президенту, ростом численности постоянной армии, ограничением свободы печати и в особенности жестким централизмом это способствовало оживлению регионализма, объединению части либералов и консерваторов в федералистском движении.

Федерализм стал знаменем и венесуэльского крестьянства, составившего мощное демократическое крыло Либеральной партии. Гораздо позднее, в 1867 г., А. Л. Гусман в своем циничном выступлении в конгрессе заявит: Не знаю, откуда вы взяли, что народ Венесуэлы питает любовь к федерации, когда он даже не знает, что означает это слово. Эта идея пошла от меня и других из нас; мы тогда сказали, что поскольку всякая революция нуждается в знамени, а конвент Валенсии не пожелал окрестить Конституцию именем федерации, то давайте обратимся к этой идее; потому что, если бы наши противники, господа, высказались за федерацию, мы бы тогда выступили за централизм.

Действительно, венесуэльские крестьяне мало разбирались в политической лексике либералов. Но, встав под знамена федерализма, спи в либеральные лозунги вкладывали свое собственное содержание, свои собственные классовые требования: Земля, равенство, свобода! И подобно тому как во времена войны за независимость выразителями этих требований и вождями крестьянства становились те Бовес, то Паэс, так и теперь крестьяне не шли слепо за буржуазно-либеральными лидерами, а выдвинули собственного вождя Эсекиеля Самору.

Вся обстановка в стране предвещала новую гражданскую войну, и она действительно разразилась после того, как, при поддержке либералов свергнув Монагасов, консерваторы установили свой собственный режим конвент Валенсии. Федеральная война 1859-1863 гг. стала самой кровопролитной войной в истории Венесуэлы и стоила ее населению, не достигавшему и двух миллионов, 300 тыс. убитых, раненых и искалеченных. Эта ожесточенность как раз и объясняется тем, что война не стала обычным столкновением либеральной и консервативной фракций венесуэльской буржуазии, а вовлекла огромные массы трудящихся страны.

Как и во всяких крупных социальных потрясениях того времени, непосредственным поводом к восстаниям обездоленных в 1859-1863 гг. служили зачастую просто слухи, нередко даже фантастические. Либералы ради собственной корысти активно использовали и такой канал агитации. Так, например, появился подделанный ими правительственный документ о возвращении бывшим хозяевам только что освобожденных рабов. В индейских селениях появились слухи, будто либералы борются с консерваторами за реставрацию индейских ресгуардо. Но самым распространенным и самым нелепым был слух, будто консервативное правительство собиралось всех венесуэльских бедняков продать англичанам, чтобы те из их мяса изготовляли мыло, а из костей рукоятки для ножей, тростей и зонтиков.

Возможно, либералы провоцировали терроризм толпы, чтобы сделать его, по выражению К. Маркса и Ф. Энгельса, плебейским способом разделаться с врагами буржуазии. Однако классовая ненависть, как и любая другая, часто слепа в своей ярости и нередко выходит за пределы ожидаемых последствий. Так произошло и в Венесуэле, когда повсеместно начались стихийные выступления низов, которые, если и вливались в ряды федералистов, действовали под собственными лозунгами такими, например, как Все мы равны! Смерть белым! Долой аристократов! Создадим свободную родину для индейцев! Вместе с отрядами народных мстителей такие повстанцы во многих местах устраивали массовую резню богачей и даже просто белых, как это случалось еще во времена Бовеса.

Эсекиэль Самора

Вот в таких-то условиях и проявился яркий организаторский талант генерала Саморы. В свои отряды он охотно принимал не только восставших крестьян или вчерашних рабов, но даже откровенных разбойников. Но из этой разношерстной массы он умел создавать высоко дисциплинированную, спаянную единой целью и единой волей революционную армию: Многие из офицеров, даже генералов этой народной армии происходили из самых низов общества и не умели ни писать, ни читать. Хотя, разумеется, в отдельных случаях Самора не останавливался перед расстрелом отъявленных головорезов например, Мартина Эспиносы, который во главе шайки льянеро вступил в армию Саморы. Благодаря организационному и военному

таланту Саморы демократическое крыло либерализма, становилось крайне опасным и для либералов. Это движение уже не представляло собой простой бунт черни, страшный своей слепой яростью, но потому-то и бессильный в исторической перспективе. Напротив, обладая организованной силой и более или менее ясной целью, оно в социальном плане объективно могло вылиться скорее всего в воплощение идеалов утопического крестьянского социализма, но непременно на обломках буржуазных устоев общества (вспомним Парагвай времен доктора Франсии). Но ведь к укреплению этих устоев как раз и стремились либералы-буржуа. И, видимо, не случайно некоторые из венесуэльских историков полагают, что пуля, оборвавшая жизнь Саморы 10 января 1860 г. в г. Сан-Карлосе, была выпущена именно из лагеря либералов, а стрелявший выполнял приказ руководящих деятелей либерализма.

После гибели Саморы в демократическом движении наметился спад. Это заметно ослабило лагерь федералистов, и Федеральная война растянулась еще на долгих три года. Впрочем, затяжной характер военных действий может быть объяснен и теми затратами огромных усилий, которые потребовались от руководства Либеральной партии, чтобы в условиях массовой мобилизации низов венесуэльского общества вновь ввести федералистское движение в русло чисто политических задач.

Таким образом, в ходе Федеральной войны 1859-1863 гг. народное движение не сумело ни отвоевать экспроприированную землю, ни хотя бы приостановить процесс обезземеливания крестьянства. Стычки местного значения продолжались еще несколько лет, и только с установлением диктатуры Гусмана Бланко (1870-1887) либералы получили возможность заняться выяснением своих отношений с католической церковью, чем они довели процесс буржуазных преобразований до логического завершения.

2. Либеральные революции и подчинение индейских общин

Гватемала

Структура землевладения и экономики Гватемалы к середине XIX в. сохраняла черты колониального периода и была почти такой же, как в Сальвадоре. Главным продуктом экспорта страны была кошениль насекомые, из которых добывался кармин, красный краситель, находивший применение в хлопчатобумажной и иных отраслях промышленности в Европе и особенно в Англии. Разведением кошенили занимались некоторые латифундисты, но чаще всего мелкие арендаторы издольщики и испольщики из числа индейцев и метисов, арендовавших землю у помещиков, часть которых даже не вела своего хозяйства и постоянно проживала в столице. Случалось, среди производителей кошенили попадались мелкие крестьяне, владевшие или пользовавшиеся мелкими участками. Столичные торговцы (а ими могли быть и помещики), а также церковники предоставляли крестьянам авансы под урожай, скупали его, на мулах или на индейцах доставляли в столицу и на Тихоокеанское побережье и перепродавали кошениль за границу. Внутренние потребности страны в продовольствии и промышленных изделиях для аристократии удовлетворялись импортом, а для подавляющего большинства населения, т. е. индейцев, за счет общинного сельскохозяйственного и ремесленного производства.

Впервые попытку изменить подобную структуру в Гватемале предприняло либеральное правительство Мариано Гальвеса (1831-1838), одного из соратников Ф. Морасана. Его стремление европеизировать страну особенно резко контрастировало с жизненным укладом и ценностями основной массы населения Гватемалы и вызвало мощное индейское восстание в 1837 г., которое покончило с либеральным правительством и вознесло к власти самбо Рафаэля Карреру. Период его 27-летнего правления в либеральной историографии получил название мрачного тридцатилетия.

Каррера вернул земли индейским общинам и коммунальные земли (эхидо) деревням, освободил общинников от многих налогов и трудовых повинностей, оградил их ремесленное производство от иностранной конкуренции. Словом, это была попытка реализации национально-капиталистического пути развития Гватемалы с опорой на внутренний рынок. Экспортное хозяйство, в котором большую роль играла католическая церковь, при Каррере продолжало развиваться. Над всем этим социально-экономическим базисом возвышался консервативный режим Карреры, опиравшийся и на церковь, и на армию, и на индейские общины. Несмотря на то что консерваторы не во всем были довольны политикой Карреры, они были вынуждены считаться с его силой.

Так продолжалось до тех пор, пока к середине XIX в. не обнаружились признаки скорого заката в процветании торговли кошенилью. С 1858 г. торговля химическими красителями оттеснила Гватемалу с ее прежних позиций на мировом рынке и лишила ее прежних доходов. Национального капитализма на базе индейских общин и эхидо, с одной стороны, и ремесленных производств с другой, тоже, как и следовало ожидать, не получилось. И тогда сам пожизненный президент Каррера был вынужден вернуться к начинаниям М. Гальвеса и стал робко, с постоянной оглядкой на индейское население поощрять культивирование кофе и некоторых других модных продуктов экспорта, главным образом с помощью премирования и освобождения от налогов их производителей.

Сделав этот шаг, консервативный режим, по сути дела, подписал себе смертный приговор. Кофе сулил огромные прибыли гватемальской буржуазии, но требовал в отличие от кошенили крупных площадей земли, большого числа рабочих рук, сельскохозяйственного кредита. Наладить все это Каррера не мог, не подорвав главных опор своего режима поддержку церкви, армии и индейских общин.

По мере расширения плантаций кофе и поступлений от его вывоза за границу не только сформировалась фракция буржуазии, готовая драться за свои экономические интересы, но и все большее число земельных собственников, торговцев, высших должностных лиц и военных стремились стать кофейными плантаторами. Смерть диктатора в 1865 г. усугубила кризис его режима, и уже никто не мог оказать серьезного сопротивления мощному наступлению гватемальской буржуазии.

К этому времени на территории соседней Мексики, где уже была завершена Реформа, гватемальская оппозиция готовилась к свержению консервативного режима с согласия мексиканского правительства. Главными руководителями этой оппозиции являлись Мигель Гарсия Гранадос и Хусто Руфино Барриос. В марте 1871 г. отряд либералов из гватемальских эмигрантов под командованием Барриоса вторгся в Гватемалу, а 3 июня того же года либералы сформировали свое правительство во главе с временным президентом М. Гарсией Гранадосом.

Новый глава государства склонялся к постепенности преобразований, приводя в пример Англию, где за последние два века не было бурных революционных потрясений, а все реформы совершались после тщательного, неторопливого обдумывания. X. Р. Барриос, напротив, настаивал на немедленном проведении преобразований и, если это необходимо, с применением силы. Занимая пост губернатора провинции Лос-Альтос, Барриос начал осуществлять реформы в провинциальном масштабе, тем самым подталкивая к ним и центральное правительство. Из Лос-Альтос в столицу были депортированы иезуиты, там к ним присоединились еще несколько членов Ордена Иисуса, и в сентябре 1871 г. центральное правительство выслало их из страны навсегда. В ответ церковники подняли индейцев на вооруженное восстание, а затем склонили консервативное правительство Гондураса начать войну с Гватемалой.

Находясь временно во главе правительства Гватемалы (с 8 мая по 10 июня 1872 г.), Барриос декретировал еще несколько реформ, направленных против крупнейшего землевладельца страны католической церкви. На вечные времена была запрещена всякая деятельность в стране Ордена Иисуса ^и ликвидированы монастыри. Имущество ордена и монастырей конфисковалось в пользу государства для продажи частным лицам. Еще одним декретом церковь была поставлена на содержание правительства. Провозглашалась также свобода слова вплоть до критики государственной власти.

Став полноправным хозяином президентского дворца в результате выборов 1873 г., X. Р. Барриос ускорил темпы преобразований. В августе того же года был принят закон о секуляризации церковного имущества. Другой закон от 1877 г. отменил долгосрочные цензы систему, состоявшую в такой аренде земли, при которой создавались вечные права на занятие ее арендатором, хотя юридически собственность не меняла хозяина. Такой порядок аренды включал часть общинных и эхидальных земель. И вот теперь от долгосрочных цензов высвобождалось 75 тыс. га, а арендаторов в 6-месячный срок обязывали выкупить арендовавшиеся участки, которые в противном случае продавались с молотка. Цены же на участки определялись из того расчета, что годовая арендная плата должна была составлять 3% от их стоимости. Иными словами, бывшие арендаторы должны были уплатить за свои участки сумму, в 33 раза превышавшую годовую арендную плату. Так многие из них, т. е. в первую очередь общинники и мелкие крестьяне, лишились своих земель. Третьим крупным аграрным декретом была начата распродажа пустующих земель, в состав которых наряду с действительно пустующими вошли конфискованные церковные поместья, освобожденные от цензов и не выкупленные арендаторами участки, а также и те земли, которые находились в фактическом пользовании крестьян, но без формального титула собственности или аренды. При распределении этих земель правительство Барриоса проявило большую щедрость, так как не только продавало их буржуазии за бесценок, но и раздавало бесплатно в обмен лишь на обязательство культивировать на полученной земле кофе и другие ценные продукты экспорта. В целом же за период с 1871 по 1883 г. в руки старых и новых кофейных плантаторов было отдано 400 тыс. гектаров пустующей земли.

В целях обеспечения кофейной буржуазии современной для той эпохи системой кредитов, правительство на средства, вырученные от продажи земли, учредило Национальный банк, а с 1877 г. разрешило учреждать в Гватемале частные, в том числе иностранные банки. Немало сделало либеральное правительство для облегчения связи кофейных плантаций с мировым рынком, начав строительство железных и шоссейных дорог, портов, телеграфных и телефонных линий.

Но где взять рабочие руки, которые могли бы эксплуатировать кофейные плантаторы? Частично разрешить эту проблему правительство Барриоса стремилось посредством поощрения европейской иммиграции, для чего оно освобождало от уплаты всех портовых сборов и налогов любой иностранный пароход, который привозил в Гватемалу не менее 50 иммигрантов. Частично также этой цели служила отмена долгосрочных цензов, поскольку она урезала общинное и эхидальное землевладение. В какой-то мере снабжала плантации дешевыми рабочими руками распродажа пустующих земель, вызвавшая обезземеливание множества их фактических пользователей.

Подавляющее большинство населения страны проживало в индейских общинах. Разрушить эту социальную организацию у гватемальских либералов не хватало сил, да и свежи еще были в памяти годы Мрачного тридцатилетия. Более того, иногда само либеральное правительство Барриоса, боясь повторения 1837 г., выделяло земли тем общинам и эхидо, где их крайне недоставало. К тому же индейцы горных районов, обладая тысячелетними навыками организации интенсивного земледелия на склонах гор, действительно осваивали целинные земли.

В таких условиях либералы не могли не вернуться к методам эксплуатации колониальной эпохи, основанным на внеэкономическом принуждении. В марте 1876 г. Барриос разослал властям на местах циркуляр, вменявший им в обязанность поставлять плантаторам до сотни парней из индейских общин, находившихся под их юрисдикцией. Их заработная плата, как и в колониальное время, выплачивалась вперед касику и управляющему деревни, а местные власти понуждались наблюдать за их работой, своевременно наказывая индейцев за бродяжничество и лень, а по истечении установленного срока отработок заменять их новыми партиями общинников. В апреле 1877 г. был издан Регламент поденщика, весьма своеобразное трудовое законодательство, которое разрешало и местным властям, и плантаторам насильно рекрутировать общинников горных районах в определенные периоды для работ на плантациях и при этом весьма жестко с ними обращаться. Этот закон вызвал восторг у кофейной буржуазии и, поскольку оказался в ее руках исключительно эффективным средством решения проблем найма, служил верой и правдой еще двум поколениям гватемальской буржуазии, пока демократическая революция 19441954 гг. не покончила и с ним. Наконец, третьим элементом трудового законодательства стал закон о преследовании за бродяжничество, который был принят в сентябре 1878 г. и устанавливал жесткий контроль над трудовыми ресурсами.

Итак, либеральная революция в Гватемале имела своим содержанием ограбление буржуазией церкви, индейских общин и мелких крестьян. Это позволило латифундистам (старым и новым) сосредоточить в своих руках все основные богатства страны и обеспечить свои хозяйства почти даровой рабочей силой экспроприированных крестьян. Но поскольку индейские общины в Гватемале были сохранены, буржуазии понадобились законы о внеэкономическом принуждении.

Эти конкретные результаты буржуазной революции в корне подрывают весьма расхожую в научной и популярной литературе оценку преобразований X. Р. Барриоса как буржуазно-демократических. Такое впечатление обычно возникает при чтении конституции 1879 г., которая наряду с закреплением всех перечисленных законов декларировала расширение избирательных прав (но при сохранении имущественного ценза), обычный набор буржуазных свобод, учреждение гласного суда с правом на защиту и т. п.

При более внимательном подходе к данному вопросу легко заметить, что эти и другие демократические права распространялись в сущности только на класс буржуазии, составлявшей явное меньшинство населения страны. Иными словами, конституция декларировала создание такой политической системы, которая по форме была более демократичной, нежели консервативный режим Р. Карреры, но лишь для буржуазии. Что же касается подлинного смысла слова демократия, означающего народовластие, то при всей одиозности фигуры Р. Карреры и всего периода Мрачного тридцатилетия для гватемальской и советской историографии они все же были более демократичными, чем либеральный режим X. Р. Барриоса. И нет ничего удивительного в том, что подавляющее большинство народа Гватемалы ответило на буржуазно-демократические реформы либералов единственным остававшимся у него средством массовым восстанием.

Ожесточенная борьба гватемальской буржуазии против своего народа требовала чрезвычайных мер со стороны буржуазного государства, а всякие чрезвычайные меры возможны лишь при чрезвычайных полномочиях властей. В этом заключается главная причина того, что, несмотря на принятие конституции, X. Р. Барриос в действительности и до и после ее принятия правил страной откровенно диктаторскими методами, полностью отбросив институты представительной демократии и, следовательно, урезав права и свободы даже для буржуазии. Такой политикой он мог приобрести в стране врагов не только в обездоленном им народе, но и внутри буржуазного лагеря. Поэтому, когда в 1^5г. Барриос погиб одном из боев, ведя войну против Сальвадора за объединение под эгидой республик Центральной Америки Гватемалы, высказывались предположения, что роковой выстрел был произведен из его собственного лагеря.

Разумеется, прогрессивный и буржуазный характер либеральной революции в Гватемале не подлежит сомнению она в громадной степени укрепила буржуазные устои общества и расчистила почву для быстрого развития капитализма в стране. Но этот прогресс становился возможным не потому, что реформы были демократическими, а потому как раз, что они были сугубо антидемократическими.

Перу

До войны за независимость собственно перуанская экономика была развита относительно слабо. В стране имелись золотые прииски, а также серебряные рудники, хотя значение последних было сравнительно невелико. На Тихоокеанском побережье так называемой Косте существовали рабовладельческие плантации сахарного тростника, хлопка и некоторых других тропических культур, ориентированные в основном на экспорт. Внутреннее потребление Перу покрывалось за счет импорта, а также производства в горных районах Сьерре, бывшей некогда центром империи инков. Здесь и проживало подавляющее большинство населения, в основном индейцы-общинники. Они отрабатывали миту на серебряных рудниках, ртутных месторождениях и золотых приисках, на крупных мануфактурах обрахе, посылали членов общины на заработки к местным латифундистам и таким образом уплачивали подушную подать, в остальном же вели натуральное хозяйство и почти независимый образ жизни.

Тем не менее два обстоятельства наличие крупнейших месторождений ртути и посредничество в торговле между Испанией, с одной стороны, и Чили и Верхним Перу с другой, придавали дополнительную значимость Перу. Без ртути в ту пору было невозможно производство серебра, поэтому поставки его в соседнее Верхнее Перу - крупнейший в Южной Америке центр добычи серебра, а также посредничество в торговле давали перуанской аристократии, особенно купечеству г. Лимы, возможность наживаться за счет своих соседей. Вероятно, в этом заключалась одна из причин, по которой Перу на протяжении почти всей освободительной войны оставалось главной цитаделью испанского колониального режима в Южной Америке.

Независимость принесла Перу больше материальных потерь, чем остальным испанским колониям, так как с образованием суверенных Чили и Боливии (бывшее Верхнее Перу) поставила страну перед необходимостью жить и развиваться не за счет соседей, а за счет того, что она сама производит. Вот тогда-то в Перу с еще большей остротой, чем в других освободившихся странах Латинской Америки, встали проблемы нехватки капиталов и рабочих рук, крайней узости и раздробленности внутреннего рынка, но в особенности отсутствия жизнеспособной отрасли производства, которая могла бы стать стержнем национальной экономики.

Наличие множества провинциальных рынков, не связанных в общенациональный, делало перуанское общество чрезвычайно хрупким. Каждая провинциальная группа экономически господствующего класса в стремлении защитить свою отрасль и свой рынок, а то и превратить их в общенациональные объединялась вокруг фигуры каудильо, формировала вооруженные отряды и была готова силой отстаивать свои интересы. В какой-то мере этому способствовала и инерция освободительной войны, которая сформировала и еще долго сохраняла стереотипы силового решения проблем послевоенного времени. В таких условиях достаточно было даже легкого преобразующего толчка, чтобы нарушить это хрупкое равновесие и вызвать гражданские войны, военные перевороты и контрперевороты.

Первый такой толчок сделал Симон Боливар, наделенный еще в 1824 г. диктаторскими полномочиями перуанским конгрессом. Он декретировал разрушение общинного землевладения, предоставив индейцам право на отчуждение обрабатываемых ими участков. Латифундисты тут же бросились грабить общинников, дабы таким образом решить проблему земли и рабочих рук. Резкое . обострение антагонизмов в обществе вынудило Боливара другим декретом отсрочить роспуск общин до 1850 г. Поскольку экспроприация индейского общинного крестьянства не состоялась, под давлением латифундистов Боливар реставрировал в 1826 г. подушную подать, отмененную за год до этого, под названием индейской контрибуции. Иного средства принудить крестьян к продаже рабочей силы у латифундистов не было. По той же причине сохранилось и рабство негров, составлявших основную массу рабочих рук на плантациях.

С целью преодоления внутренних антагонизмов и удержания перуанского общества в состоянии равновесия в 1826 г. Боливар добился принятия унитарной конституции, двухступенчатой системы выборов, а также своего назначения на пост пожизненного президента с правом назначить себе преемника. Так Боливар стал первым консервативным правителем Перу.

Бесконечные гражданские войны между консерваторами и либералами начались уже в 1826 г., когда Боливар был вынужден назначить своим преемником в Перу генерала Ла Мара и отбыть в Колумбию. Дважды, в 1828 и 1834 гг., либералам удавалось добиться принятия либеральных конституций. Но к 1836 г. консерваторы восстановили свое верховенство и до середины 40-х годов XIX в. оказывали преимущественное влияние на судьбы страны.

С 1836 по 1839 г. вместе с консервативным президентом соседней Боливии маршалом А. Санта-Крусом они попытались создать перуано-боливийскую конфедерацию, которая, однако, распалась в результате поражения в войне с Чили. Укрепив свою власть с принятием в 1839 г. консервативной конституции, консерваторы продолжили типичную для них политическую линию. С одной стороны, в 1836 г. был принят торговый статус, означавший либерализацию внешней торговли страны. С другой консерваторы начали проводить индустриализацию Перу, когда в 1839 г. учредили металлургическую компанию и даже попытались уничтожить цеховую организацию отдельных ремесел. С началом быстрого развития экспорта гуано консерваторы в 1842 г. установили государственную монополию на добычу и вывоз этого продукта. Этим расширялось государственное вмешательство в экономику и увеличивались ресурсы для проведения индустриализации. При консервативных режимах продолжался также процесс наступления латифундий на общинные земли и постепенного обезземеливания крестьян. Он привел к тому, что уже к 1847 г. почти 41% плательщиков индейской контрибуции не имели земельных участков.

Наиболее существенные из либеральных реформ были проведены правительством маршала Рамона Кастильи (1845-1851 и 1854-1862), который непосредственно не примыкал ни к консерваторам, ни к либералам. Кастилья сохранил государственное вмешательство в экономику страны, свойственное консервативным режимам, в том числе государственную монополию на добычу гуано. В 1849 г. он, правда, ввел так называемую систему консигнаций, по которой гуано, принадлежавшее государству, за комиссионные были обязаны сбывать на мировом рынке торговые дома. За 10 лет такая мера содействовала поступлению в государственную казну свыше 18 млн. ф. ст.

Часть этих средств шла на учреждение новых промышленных предприятий, таких как Флорес и К (1846), завод по очистке металлов в Кахатамбо близ г. Лимы (1848) и др. Протекционизм, свойственный также консерваторам, проявился при Кастильи и в других мерах содействия промышленности. В частности, в 1848 г. одна из текстильных компаний получила от правительства монопольные привилегии на производство хлопчатобумажных тканей.

Другая, либеральная сторона деятельности правительства Кастильи проявилась в отмене привилегий церкви и индейской контрибуции, а также в окончательной отмене рабства (1854). В сумме с гражданским кодексом 1852 г., запрещавшим церковникам ростовщические операции с земельной собственностью, эти реформы имели большое значение для дальнейшего развития буржуазных отношений в Перу.

Индейская община сохранилась и даже была освобождена от уплаты контрибуции, но именно это обстоятельство побудило латифундистов горных районов усилить наступление на общинные земли и постепенно расширять пеонаж и мелкую аренду общинниками латифундистских земель. Таким способом они обеспечивали себя рабочей силой для производства не только продовольственных культур, но и шерсти ламы, альпако и других животных, пользовавшейся большим спросом на мировом рынке. В результате индейцы-общинники в основной своей массе продолжали концентрироваться в районе сьерры, но пользовались теперь гораздо меньшей, чем в былые времена, независимостью от местных латифундистов. К 1876 г. в асьендах проживало 28% крестьян.

При отмене рабства государство за каждого из остававшихся 20 тыс. рабов выплатило их владельцам самую высокую в Латинской Америке компенсацию 300 песо. Этим оно значительно увеличило денежные активы плантаторов косты, позволило им расширить производство экспортных тропических культур. А поскольку индейцы горных районов крайне редко переселялись на побережье, потери в рабочей силе от ликвидации рабства была призвана компенсировать иммиграция в Перу китайских кули. С 1849 по 1874 г. для работ на плантациях косты на крайне выгодных для плантаторов условиях в Перу прибыло свыше 86 тыс. китайских кули, которые надолго и с успехом заменили собою освобожденных рабов.

Неудачной оказалась попытка экспроприации и городских ремесленников, составлявших значительную долю тех 15% населения, которые по данным переписи 1876 г. проживали в городах страны. Как и в других латиноамериканских государствах, ремесленники Перу страдали от иностранной конкуренции, а также от конкуренции со стороны местных фабрик, создание которых поощряли как консерваторы, так и правительство Кастильи. Но здесь была еще сильна цеховая организация ремесла, которая ограничивала свободу предпринимательства, защищала ремесленников от полного разорения и, следовательно, сдерживала развитие фабричной промышленности. Нередко цехи придавали организованный характер и тем самым увеличивали силу волнений ремесленников, одно из которых произошло в 1858 г. в Лиме. В 1862 г. правительство Кастильи упразднило цеховую организацию ремесла, надеясь, по-видимому, подорвать мощь выступлений ремесленников. Но ремесленное производство еще долго сохранялось в Перу, хотя сопротивление ремесленников капиталистическому предпринимательству теперь действительно ослабло.

Неполная экспроприация общинного крестьянства, сохранение ремесел и широкое привлечение в страну китайских кули задержали формирование рынка наемного труда в Перу. Но и при его недоразвитости страна сумела найти свое место в новой системе международного разделения труда и использовать ее выгоды. Так, только за первый президентский срок Кастильи с 1845 по 1850 г. экспорт Перу возрос с 470 тыс. до 1656 тыс. ф. ст. Постоянно увеличивалась добыча селитры и ее поставки на мировой рынок, началась добыча цветных металлов, в особенности меди, строительство железных дорог и других средств сообщения.

Реформы и вызванные ими успехи в экономическом развитии Перу позволили перуанской буржуазии консолидировать свои позиции в обществе. Прежние распри провинциальных группировок постепенно уступали место экономической взаимозависимости и сотрудничеству в деле эксплуатации громадного большинства народа. В рядах перуанской буржуазии собственно промышленная буржуазия в этот период занимала второстепенные позиции, а на первый план в полном соответствии с экономической структурой страны выдвинулись плантаторы косты, латифундисты сьерры, горнорудные магнаты, связанные как экономическими, так и родственными узами с крупными торговцами и финансистами. Связь с мировым рынком и сама экономическая модель Перу предполагали союз местной буржуазии с иностранным капиталом, который действительно укрепил во второй половине XIX в. свои позиции в горнодобывающей промышленности, в строительстве и эксплуатации железных дорог, в крупнейших банках, в изобилии возникавших в стране. Все это позволило перуанской буржуазии отказаться от услуг военных в деле управления страной и заявить претензии на непосредственное осуществление власти в Перу. На этой основе в 1871 г. была создана и выступила на выборах новая политическая партия сивилисты. Она включила в себя большинство либералов и часть консерваторов и объявила своей целью освобождение страны от засилья военных в ее политической жизни (отсюда и название партии). В 1872 г. лидер партии Мануэль Пардо стал первым штатским президентом Перу.

Уже в этот период проявились и некоторые негативные моменты избранного перуанской буржуазией пути развития. Зависимость от мирового рынка и иностранного капитала, англо-американские межимпериалистические противоречия в Южной Америке обострили соперничество между Перу и Чили. В 1879-1884 гг. между Перу и Боливией, с одной стороны, и Чили с другой, за которыми соответственно стояли американские и английские горнодобывающие компании, разразилась одна из наиболее жестоких войн за всю историю континента. Селитряная война имела своим следствием утрату перуанцами и боливийцами той части своей территории, на которой находились богатейшие залежи селитры, крупные экономические проблемы для Перу и дальнейшее усиление эксплуатации перуанского народа.

Эквадор

По своей социально-экономической структуре Эквадор очень напоминал соседнее Перу. Тихоокеанское побережье Коста со второй половины XVIII в. превратилось в центр производства тропических культур, в особенности какао, связанный с внешним рынком. На этой основе здесь формировались крупные латифундии асьенды, которые расширяли свои границы посредством покупки или просто отчуждения мелких крестьянских хозяйств метисов, мулатов или свободных негров. Утратив свои участки, мелкие крестьяне чаще всего превращались в зависимых от латифундиста арендаторов: с одной стороны, они обрабатывали кусочек земли, полученный от хозяина, для прокормления себя и своих семей, с другой производили какао, сдавая продукцию латифундисту. На побережье имелись и рабы, но их число было сравнительно невелико всего около 2 тыс. человек. Хотя на косте проживало в первой половине XIX в. не более 15-17% всего населения Эквадора, именно латифундисты косты и тесно связанные с ними крупные торговцы порта Гуаякиль выступали наиболее динамичной фракцией господствующего класса страны. Постоянно растущий спрос на какао на мировом рынке толкал их к расширению производства и использованию в качестве рабочей силы не только зависимых арендаторов и рабов, но и наемных сельскохозяйственных рабочих.

Между тем подавляющее большинство населения Эквадора проживало в горных районах Сьерре. Еще в XVI в. здесь начала формироваться система крупного латифундистского землевладения, главным образом за счет постепенного поглощения земель индейских общин, в результате которого уже к концу XVIII в. большинство крестьян-общинников утратило свои участки и было вынуждено продавать рабочую силу латифундистам либо в обмен на пользование их землей, либо по системе пеонажа, напоминавшей скорее долговое рабство. Прикреплению общинников к латифундиям служила также подушная подать, которая после достижения независимости была сохранена под названием индейской контрибуции и составляла 3 песо и 4 реала в год на одного мужчину. Пытаясь удержать за собою дешевые рабочие руки, латифундисты сьерры стремились увековечить долговые обязательства индейцев и добивались от государства принятия строгих мер по отношению к должникам, пытавшимся уклониться от отработок. В этом пункте заключалось одно из противоречий между латифундистами сьерры и косты.

Второе главное противоречие обусловливалось тем, что латифундия сьерры представляла собой более сложный хозяйственный комплекс и включала в себя не только земледельческое и скотоводческое производство, но и довольно развитую мануфактуру обрахе. Она, следовательно, производила продовольствие для внутреннего потребления, сырье для собственной мануфактуры и готовые промышленные изделия (особенно текстильные), которыми в колониальную эпоху снабжала Перу и Верхнее Перу. После достижения независимости на основе обрахе в некоторых латифундиях стало возникать настоящее фабричное производство. Так, в 1832 г. полковник Агирре учредил в своей асьенде передовую по тем временам текстильную фабрику в селении Чильос, которая успешно выдерживала иностранную конкуренцию вплоть до 1867 г. Крупные центры фабричного производства имелись также в Латакунге, Пухили и Гуано. Но если даже фабрика может разориться в конкурентной борьбе с продукцией более высоко развитой промышленности, скажем, Англии, то тем более легко себе представить, насколько уязвимыми были эквадорские обрахе, где преобладал ручной труд. Латифундисты сьерры по этой причине на протяжении всего XIX в. требовали от эквадорских правительств протекционистских мер, ограждающих местную промышленность от конкуренции иностранных товаров. В этом пункте они вступали в острейшее противоречие с латифундистами косты, само положение которых зависело от процветания свободной торговли и реализации других постулатов либерализма.

Либеральные преобразования в Эквадоре заняли самый продолжительный в Латинской Америке промежуток времени от 1835 г., начала правления Висенте Рокафуэрте, до 1915 г., последнего года правительства Элоя Альфаро. И этот процесс не раз прерывался в результате политических или же военных побед Сьерры над Костой.

В 1835-1839 гг. правительство В. Рокафуэрте добилось снижения таможенных пошлин, отмены церковных привилегий и некоторых религиозных праздников, реорганизовало армию и военно-морской флот страны, дало начальный импульс дорожному строительству между Костой и Сьеррой. Хотя сам Рокафуэрте был гражданским президентом, во имя прогресса и цивилизации он не гнушался использовать репрессивные меры в отношении инакомыслящих.

Следующий импульс либеральные реформы получили в 1851-1859 гг., в период правления X. М. Урбины и его преемника Ф. Роблеса. Таможенные пошлины были упразднены вовсе, вновь были подтверждены законы испанского короля Карла III об изгнании иезуитов, отменялось рабство негров, индейская контрибуция, некоторым общинам возвращались водные источники, разрабатывались проекты распространения начального образования.

Вспыхнувшая в результате обострения антагонизмов гражданская война поставила эквадорское общество на грань распада, предотвратить который сумел консервативный режим Г. Гарсии Морено (1859-1875). Этот режим централизовал и усилил государственный аппарат, повысил роль церкви в системе образования и в сфере идеологии в целом, проводил протекционистскую политику в отношении эквадорской промышленности, преследовал либералов. Но в это же время именно консервативный режим Гарсии Морено в течение 15 лет подготовил необходимые условия для дальнейших либеральных преобразований.

Этого он достиг, во-первых, тем, что посредством выплаты внешних долгов и постепенного понижения таможенных пошлин повысил авторитет страны на мировом рынке и содействовал дальнейшему росту экспортной торговли и, следовательно, могущества буржуазии косты. Во-вторых, за счет государственных средств Гарсия Морено к 1875 г. связал между собою главнейшие города косты и сьерры 40 км железных дорог и еще более протяженной сетью шоссейных дорог (общественные работы поглощали до 32% госбюджета и составляли самую большую статью государственных расходов). В-третьих, внедрив обязательное начальное образование и распространив школы профессиональной подготовки (на это уходило 11% госбюджета), консерваторы в сущности наладили систему формирования более или менее квалифицированной рабочей силы для эквадорской буржуазии. В-четвертых, мощь этой буржуазии и ее власть над трудящимися укреплялись консервативным режимом за счет резкого повышения сверхэксплуатации индейского крестьянства и одновременно подавления всякого сопротивления трудящихся. Так, например, дорожное строительство велось силами индейцев, для чего была восстановлена их трудовая повинность, отмененная еще в 1812 г. Многочисленные крестьянские восстания, среди которых особо выделялись выступления индейцев в Каньяре (1862), Имбабуре и Гуано (1868), а также в Чимборасо и Асуайе (1871), самым зверским образом подавлялись регулярной армией, которую Гарсия Морено оснастил современным для той эпохи заграничным вооружением. Вся политика консервативного режима отвечала, таким образом, провозглашенному Гарсией Морено девизу: Направлять Эквадор железной рукой по пути процветания.

В 80-е годы XIX в. мощь агроэкспортной буржуазии косты продолжала нарастать. Она нашла себе мощного союзника в лице иностранного капитала, который начал широкое проникновение в золотодобывающие прииски страны. Создавая с его помощью банки, агроэкспортная эквадорская буржуазия постепенно подчинила себе финансовую систему страны и все больше привязывала к своим интересам латифундистов и промышленников сьерры. Так, например, к 1885 г. через порт Гуаякиль за границу вывозились уже рафинированный сахар, соломенные сомбреро, готовая одежда, пончо и сигареты на сумму 1,5 млн. песо. Из сьерры за границу стали направляться первые партии продовольствия маиса, муки и картофеля. Такие латифундисты уже тяготели к союзу с буржуазией побережья.

Постепенно расширялась социальная база буржуазии косты среди различных категорий трудящихся. Возникавшие в стране первые профсоюзы ремесленников и рабочих, в частности Общество ремесленников сторонников прогресса (1879), Общества типографских рабочих Гуаяс (1884), Художественное и промышленное общество Пичинчи (1892), оказывались, как правило, под сильным влиянием либералов. Угнетаемое латифундистами сьерры индейское крестьянство также начинало симпатизировать агроэкспортной буржуазии, которая помимо привлекательных лозунгов сулила ему заработки, в 47 раз превышавшие те, что оно получало в асьендах сьерры.

Так шаг за шагом укреплялась гегемония косты в эквадорском обществе, а вместе с нею и влияние либерализма на социально-политическую и идеологическую сферы общественной жизни страны. Этот либерализм, как и в других странах Латинской Америки, был весьма и весьма разнородным как по социальному составу, так и по конечным целям его участников. Главная же линия водораздела вырисовывалась по классовому признаку. С одной стороны, агроэкспортная буржуазия косты и связанные с нею латифундисты сьерры образовывали умеренное крыло либерального движения, которое провозглашало целями своей борьбы свободу совести, свободу торговли, свободу труда, свободу образования и т. п., но в действительности боялось самодеятельного выступления народа. С другой стороны, мелкобуржуазные слои города и деревни, первые отряды эквадорского пролетариата составляли радикальное крыло, так называемый либерализме мачетеро (от исп. мачете длинный нож для рубки сахарного тростника, служивший крестьянам как основным орудием труда, так и оружием), которое разворачивало в стране народную партизанскую войну, стремясь поскорее воплотить в жизнь провозглашенные буржуазией лозунги.

Нарастание либерального движения приводило к существенным переменам и прежде. Так, консерватизм Гарсии Морено уже представлял собой не господство сьерры, а ее компромисс с Костой.

Смерть диктатора повлекла за собой новые уступки в ее пользу. В 1889 г. была отменена церковная десятина, что отвечало давнему требованию либералов. В 80-е годы в угоду агроэкспортной буржуазии резко расширилось железнодорожное строительство. Причем, если Гарсия Морено строил дороги исключительно за счет национальных ресурсов, справедливо полагая, что увеличение внешней задолженности Эквадора ограничивало бы его суверенитет, то теперь ради быстрейшего решения проблемы двери страны распахнулись перед европейскими, в особенности английскими, компаниями по строительству железных дорог.

Либеральная революция 1895 г., приведшая к власти правительство Элоя Альфаро, положила конец всяким компромиссам и установила безраздельное господство агроэкспортной буржуазии в эквадорском обществе. Она довершила ломку остатков компромиссной политической системы посредством отделения церкви от государства, а просвещения от церкви, экспроприировала церковную земельную собственность, провозгласила свободу вероисповедания. Последний механизм внеэкономического закрепления индейцев за латифундиями сьерры тюремное заключение сельскохозяйственных поденщиков за долги был упразднен в 1918 г., на что латифундисты ответили широким распространением испольщины и ужесточением условий труда гуасипунгеро (как называют испольщиков в Эквадоре и поныне).

Вознесясь к власти на волне народного движения, агроэкспортная буржуазия тут же устроила термидор. Элой Альфаро, наиболее видный руководитель партизанской борьбы либералов в прежние времена (а потому подверженный влиянию своих вчерашних бойцов), в январе 1912 г. был зверски убит в Кито, а крестьянское восстание 1913-1916 гг. в провинции Эсмеральдас, стремившееся к подлинным идеалам либерализма, было разгромлено регулярными правительственными войсками.

Так в Эквадоре наступил так называемый плутократический период (19121925) период консолидации буржуазного порядка и всемерного подавления недовольства народных масс, период самой тесной интеграции страны в международное разделение труда, а следовательно, период открытых дверей для иностранного капитала и переплетения его интересов с интересами эквадорской агроэкспортной буржуазии.

Боливия

К моменту завоевания независимости Верхнего Перу население этой страны на 80% состояло из индейского общинного крестьянства, которое вело в основном натуральное земледельческое хозяйство, но одновременно отрабатывало миту в серебряных рудниках и выплачивало подушную подать, для чего нанималось на подработки к крупным латифундистам. Отсюда весь процесс либеральных реформ в Боливии не мог не являть собою длительную и упорную борьбу боливийской буржуазии с громадным большинством своего народа.

Буржуазным преобразованиям в Боливии положили начало ее Освободители С. Боливар и А. X. Сукре. Первому принадлежит первенство в попытке консолидировать позиции ведущей фракции боливийских буржуа горнопромышленников за счет их союза с английским капиталом. С этой целью он в 1825 г. объявил о распродаже и сдаче в аренду заброшенных в годы войны серебряных рудников частным лицам и компаниям. В Лондоне немедленно были созданы горнопромышленные ассоциации Потоси, Ла-Паса и Перуанская горнодобывающая ассоциация, но уже в декабре 1825 г. выяснилось, что восстановление рудников было связано с огромными капиталовложениями, и компании потерпели банкротство. .

Между тем, стремясь создать рынок наемной рабочей силы, Боливар и Сукре отменили миту и личные услуги индейцев латифундистам, заменили подушную подать всеобщим подоходным налогом и попытались ликвидировать общинное землевладение посредством его распределения в частную собственность. Эти реформы сопровождались также конфискацией церковных земель, установлением государственного контроля над сбором церковной десятины, распродажей пустующих земель в счет погашения государственного долга. Общим результатом реформ стала концентрация земельной собственности в руках латифундистов и горнопромышленников, хотя и явно недостаточная, чтобы вынудить боливийских индейцев продавать рабочую силу.

Медленные темпы восстановления серебряных рудников, отсутствие других значимых продуктов экспорта и неблагоприятная внешнеэкономическая конъюнктура в сумме с недоразвитостью рынка наемного труда, во-первых, побудили господствующий класс отказаться от освобождения рабов (несмотря на декларацию этой меры конституцией 1826 г.), реставрировать подушную подать (с 1835 по 1865 г. она давала государству около 80% бюджетных поступлений) и приостановить распределение общинных земель между их пользователями, а недостаток рабочих рук на рудниках покрывать за счет добровольной миты; во-вторых, перечисленные обстоятельства обусловили падение руководящей роли горнопромышленников и торговцев, распри между провинциальными фракциями господствующего класса, общее состояние хаоса и анархии в стране.

Консервативные режимы А. де Санта-Круса (1829-1839) п М. И. Бельсу (1848-1855) пытались связать интересы различных групп господствующего класса посредством сочетания протекционизма и свободы торговли, государственного содействия подъему горнодобычи и железнодорожному строительству, развитию ремесла и мануфактуры: Бельсу даже попытался подкрепить становление внутреннего рынка Боливии чем-то вроде крестьянской аграрной реформы де-факто. Этим деятелям принадлежит также заслуга в отмене принудительного труда индейцев и рабства негров.

Оба они пытались развивать госсектор в экономике страны, особенно в экспорте серебра и коры хинного дерева.

С изменением конъюнктуры мирового рынка во второй половине XIX в. боливийская буржуазия переходит в решающее наступление под знаменами либерализма. Этот поворот стал особенно заметным в период диктатуры Мариано Мельгарехо (1864-1871), девизом которого была его фраза: Власть диктует тот, у кого заряжено оружие. Мельгарехо в короткий срок создал крепкую армию и, опираясь на нее как главную силу, широко развернул экспроприацию индейского общинного крестьянства. В 1866 г., в частности, он декретировал обязательный выкуп общинных земель их пользователями в частную собственность, в противном случае они продавались с молотка. Массовые индейские восстания, вспыхнувшие по всей стране, но в особенности в столичном округе, с помощью армии Мельгарехо удавалось подавлять в течение целых пяти лет, пока одно из них не покончило с его правительством.

С этого момента боливийская буржуазия проводила более осторожную и гибкую политику постепенного наступления латифундий на индейские общины. В 1874 г. был принят закон об упразднении общинного землевладения и передаче участков индейцам в личную собственность. В действительности этот закон служил удобной ширмой для прикрытия отчуждения земли у общинников, которое получило ускорение с 1881 г. и после короткого перерыва во время Федеральной революции 1898-1899 гг. продолжало нарастать до 1920 г.

Это наступление на жизненные средства громадного большинства боливийского народа вызывалось не только жаждой латифундистов обеспечить свои хозяйства рабочими руками, но и общей потребностью боливийской буржуазии в формировании рынка наемного труда. С декретом от 1872 г. о свободном вывозе из страны минерала, содержащего серебро, боливийские горнопромышленники получили мощный приток капиталов от заграничных, особенно английских, акционеров, значительно активизировали свою отрасль и сумели сделать ее основой национальной экономики.

Именно горнопромышленники стали ведущей фракцией созданной в 1883 г. Либеральной партии, не только через профессиональных политиков, но и непосредственно сами осуществляли власть в стране и, в полном соответствии с идеологией либерализма, все теснее смыкались с интересами иностранного капитала. Так, одна из первых крупных горнорудных компаний Сосьедад дель реаль со-кавон, основанная Авелино Арамайо, вскоре превратилась в Ройал силвер майнс К. Другой горнорудный магнат и президент Боливии в 1884-1888 гг. Грегорио Пачеко вместе с другими национальными и иностранными акционерами образовал Компания Гуадалупе де Боливиа. Еще один горнопромышленник и президент страны в 1888-1892 гг. Антонио Арсе на паях с иностранными вкладчиками владел Компания Уанчака.

Но и латифундисты не были пассивными наблюдателями в правящем блоке. Нередко ими являлись сами горнорудные магнаты, так как земельная собственность обеспечивала в отличие от рискованного предпринимательства в горнодобыче стабильные доходы в виде земельной ренты. Земля служила им, кроме того, торговым активом для получения нужного финансирования. Латифундисты поставляли продовольствие в горнодобывающие центры, их наступление на общинные земли способствовало вытеснению общинников на рынок труда в те же горнодобывающие центры и формированию настоящего пролетариата в стране. Иными словами, развитие экспорта руды, который в 1896-1900 гг. составлял 27 млн. ф. ст. в среднем за год, в 1901-1905 гг. 33 млн., а в 1920-1929 гг. 122 млн. ф. ст., шло рука об руку с процессом расширения латифундий и обезземеливания боливийских индейцев. Иногда даже латифундисты становились на время главными экспортерами в стране, как это произошло, например, после падения спроса на серебро и превращения каучука в первую статью боливийского экспорта, остававшегося таковым вплоть до 1910 г., пока горнорудные магнаты не превратили Боливию в оловянную республику.

Как и в Гватемале, Перу и Эквадоре, процесс экспроприации индейского крестьянства в Боливии не был доведен до уничтожения общины. Даже в 1950 г. здесь все еще имелось около 4 тыс. общин, владевших 7 млн. га земли. Но и реально осуществленные масштабы раскрестьянивания заложили достаточно прочную основу под быстрое развитие в стране буржуазных отношений.

3. Буржуазные преобразования и переселенческий капитализм

Исторический процесс становления и развития буржуазной общественно-экономической формации шел разнообразными путями. Наряду с классическим вариантом ее появления из недр феодализма встречались и такие формы, которые превосходили классические образцы чистотой буржуазных отношений. Такой путь генезиса капитализма связан с вытеснением и даже физическим истреблением аборигенов для массового переселения западноевропейских колонистов и был характерен для голландской колонизации Южной Африки, английской колонизации Австралии, Новой Зеландии и особенно Северной Америки, где, по выражению К. Маркса, буржуазное общество развивалось не на основе феодализма, а начинало с самого себя.

Эти примеры развития переселенческого капитализма настолько широко известны, что даже среди латиноамериканских историков англосаксонская колонизация противопоставляется, как некоему совершенно отличному от нее пути, иберийской колонизации Латинской Америки. Как-то забывается при этом, что попытки реализовать англосаксонский путь предпринимались либералами в Латинской Америке повсеместно (вспомним хотя бы усилия М. Гальвеса по европеизации даже такой индейской страны, как Гватемала). Не вина, а беда латиноамериканских либералов заключалась в таком бездумном копировании ими североамериканского образца многие из них поплатились за это собственной жизнью. Но это вовсе не означает, что переселенческий капитализм в Латинской Америке постигла полная неудача. Как раз наоборот, он не просто пустил корни в отдельных областях континента, но и сформировал такие страны, как Бразилия и Чили. Более того, он настолько успешно внедрился в Аргентине и Уругвае, что в населении этих стран процент европейских переселенцев и их потомков даже более высок, чем в самих Соединенных Штатах Америки! Как могло такое случиться?

Аргентина

С начала XVIII в. в лаплатских провинциях Энтре-Риос, Коррьентес, Санта-Фе и в особенности Буэнос-Айрес началось формирование крупных скотоводческих латифундий, которым было суждено сыграть решающую роль не только в истории, но и в сегодняшнем месте Аргентины в рамках формирующегося у нас на глазах самого современного международного разделения труда. В колониальный период бизнес скотоводов состоял главным образом в продаже английским контрабандистам шкур крупного рогатого скота. Чуть позднее они нашли применение и мясу, из которого на предприятиях мануфактурного типа приготовляли солонину и вывозили за границу (в основном в Бразилию и на Кубу, где ею кормили негров-рабов). Владельцы этих латифундий эстансьеро в союзе с торговой буржуазией Буэнос-Айреса вполне закономерно выступили гегемоном Майской революции 1810 г. и главными носителями идей либерализма.

Первый тур либеральных преобразований в стране, связанный с именем Бернардино Ривадавьи (1821-1827), всего за несколько лет сделал эстансьеро богаче на 8,5 млн. га государственных пустующих земель, которые, правда, были переданы им не в частную собственность, а долгосрочную аренду. Второй тур реформ проделал уже консервативный режим X. М. Росаса (1829-1852), который передал арендуемые миллионы гектаров в частную собственность скотоводам, завоевал для них еще 5 млн. га в результате похода в пустыню 1833 г., увеличил объем аргентинского экспорта в три раза и поставил пастухов-гаучо в условия строжайшей дисциплины наемного труда. Тем самым к моменту начавшихся крупных изменений на мировом рынке Росас подготовил важнейшие внутренние условия для успешного включения страны в общемировой капиталистический процесс, дальнейших либеральных преобразований и развития буржуазных отношений в Аргентине.

Правда, процветание экономики на основе вывоза шкур и солонины к середине XIX в. из-за французской и англо-французской блокад, а также включения в конкурентную борьбу с Аргентиной южной части Бразилии и соседнего Уругвая в основном завершилось. В этом была одна из причин нового обострения межпровинциальных противоречий в стране, ослабления позиций консервативного режима Росаса и его свержения не столько собственно аргентинскими либералами, сколько федералистскими силами прибрежных и внутренних провинций Аргентины.

Новая конституция 1853 г., действующая в стране и поныне, декларировала основные буржуазные свободы, неприкосновенность частной собственности и федеративный принцип государственного устройства. Это нередко дает основание исследователям видеть в ее принятии доказательство победы либерализма. В действительности же она отразила победу федералистов как над консерваторами, так и над либералами Буэнос-Айреса и означала попытку уравнять провинции с Буэнос-Айресом. Собственно аргентинские либералы, напомним, были централистами (унитариями), хотя, разумеется, свержение Росаса было им на руку.

Внутренние провинции Аргентины ничего реального уже не могли предложить в качестве общенациональной альтернативы. Буэнос-Айрес, напротив, по-прежнему выступал наиболее динамичным полюсом страны. Здесь еще во время Росаса обосновались иммигранты ирландцы, шотландцы, баски, французы, которые, хотя и прибывали небольшими партиями, активно участвовали во внедрении овцеводства и сумели включиться в класс местных эстансьеро. Разведение овец мериносовой породы придало новый мощный импульс развитию Буэнос-Айреса. При населении страны в 1867 г. в 1,7 млн. человек здесь к этому времени насчитывалось 10 млн. голов крупного рогатого скота и 14 млн. овец. С 1850 по 1875 г. вывоз шерсти из Аргентины увеличился в 12 раз и с 1865 г. по начало 80-х годов XIX в. составлял половину стоимости всего аргентинского экспорта.

Поэтому после свержения Росаса очень быстро обнаружился конфликт между самими его свергателями либералами Буэнос-Айреса и федералистами прибрежных и внутренних провинций. Подобно тому, как в 1852 г. федералисты и либералы померились силами с Росасом в битве при Касерос, так и теперь, 10 лет спустя либералы одержали решающую победу над федералистами во главе с героем Касероса генералом Уркисой в битве при Павоне. Победитель этого сражения Бартоломе Митре стал президентом Аргентины (1862-1868).

Аргентинское скотоводство, имея колоссальные преимущества перед западноевропейским благодаря возможностям экстенсивного развития, требовало все больше земли. Этот постоянный земельный голод либеральные правительства утоляли за счет организации военных экспедиций в пустыню. По темпам захвата новых земель и по жестокостям в отношении индейских племен с ними ни в какое сравнение не шли североамериканские вестерны. Еще в 1833 г. Чарльз Дарвин, совершавший путешествие по Аргентине во время похода в пустыню Росаса, с ужасом писал: Мне кажется, что никогда еще до сих пор не существовало армии столь мерзкой и разбойничьей... Солдаты рубят всех без разбора... Кто в наше время поверит, что такие зверства могут совершаться в цивилизованной христианской стране?.

Однако и после захватов Росаса едва ли не половина территории страны, т.е. десятки миллионов гектаров плодородной пампы, все еще оставалась неподвластной аргентинскому правительству. Это обстоятельство, помимо постоянного земельного голода у старых и новых латифундистов, было нетерпимым еще как минимум по двум причинам.

Во-первых, еще с XVIII в. воинственные чилийские арауканы объединили, арауканизировали и подчинили себе множество разноязыких племен аргентинской Патагонии, что придало местным индейцам и их набегам на города и села Аргентины невиданную прежде силу. Особенно широкие масштабы набеги индейцев стали приобретать начиная с 1835 г., когда арауканский вождь Кальфукура постепенно подчинил своей власти всех других касиков чилийской и аргентинской Патагонии, образовав Конфедерацию Салинас Грандес. Правда, в годы правления Росаса между конфедерацией и Буэнос-Айресом существовали мирные торговые отношения, однако после падения диктатора Кальфукура превратился в настоящую напасть для эстаньеро не только Буэнос-Айреса, но даже Кордовы.

Во-вторых, независимость Патагонии делала уязвимыми позиции как аргентинского, так и чилийского правительств с точки зрения международного права, чем пытались воспользоваться разного рода авантюристы. В этом смысле поучительна история французского искателя приключений Орейя-Антуана де Тунена.

Он родился во Франции в 1825 г., в детстве и юности начитался книг по географии и философии, почерпнув немало сведений о загадочных арауканских кентаврах. Он свято верил в цивилизаторскую миссию Франции и считал несправедливой утрату ею колоний в Новом Свете. Тунен получил юридическое образование, причем избрал карьеру правоведа, по его собственным словам, исключительно ради изучения законов и подготовки себя к высокому званию короля индейцев.

В 1858 г. без оружия и почти без денег он прибыл в Чили. Два года жизни в Сантьяго и Вальпараисо он посвятил изучению испанского языка и налаживанию связей в различных кругах. В 1860 г. он перебрался на юг, в Вальдивию, а затем поселился в Араукании, где незадолго до этого почитаемый арауканский шаман предсказал появление на этой земле белого человека, призванного возглавить и объединить индейцев в их борьбе с цивилизаторами. Слух о прибытии Тунена тут же облетел индейские племена и был интерпретирован ими как исполнение пророчества.

Поскольку Араукания так и не была покорена испанцами и признавалась независимой договорами между Республикой Чили и арауканскими вождями, Тунен нашел в этом юридическую зацепку для создания на ее территории суверенной монархии.

Арауканы избрали Орейя-Антуана своим королем, и тот составил и подписал декрет о создании в Араукании конституционной наследственной монархии. Через три дня он повстречался с вождями аргентинской Патагонии и получил поддержку даже от грозного Кальфукуры. Так появились манифест Орейя-Антуана I, Короля Араукании и Патагонии, конституция, гимн и флаг королевства Новая Франция.

Франция открестилась от новоявленного монарха, а французская пресса обрушила на него поток саркастических статей. Тем не менее он четырежды отправлялся во Францию и всякий раз возвращался в свои владения с деньгами и даже оружием для индейцев. В последней поездке он в 1877 г. был схвачен аргентинской полицией, заключен в тюрьму на три месяца, а затем отправлен во Францию, где умер год спустя.

Наверное, над этой историей можно было бы только посмеяться, если бы претензии на Стальную корону Орейя-Антуана не предъявил сначала Антуан II, затем Антуан III, а потом Филипп, если бы один из претендентов на корону не выступил в 1961 г. в ООН, если бы в 1969 г. представитель королевства Патагонии-Араукании не был принят в США как иностранный дипломатический агент, если бы нынешний монарх не осуществил в 1989 г. поездку по южным районам Аргентины и Чили и если бы в 1995 г. не было создано Североамериканское арауканское роялистское общество (NAARS), которое занимается углубленным изучением и пропагандой истории Орейя-Антуана и его королевства на сайте http://www.anchorpresbyterian.com/index.html.

Возобновил походы в пустыню самый ярый враг Росаса Доминго Фаустино Сармьенто, ставший президентом Аргентины (1868-1874). Особенно отличился в организации походов назначенный в 1879 г. военным министром генерал Хулио Архентино Рока, который считал, что лучшее средство покончить с индейцами... это обрушиться на них в их собственном логове. Получив от конгресса 1.600.000 песо ассигнований, Рока приступил к модернизации армии. В частности, он отменил ношение тяжелой кирасы, сковывавшей движения кавалеристов, перестал привлекать артиллерию, которая лишь ограничивала передвижение войск, но оказывалась совершенно неэффективной при столкновениях с чрезвычайно мобильными и рассредоточенными отрядами индейцев. Он снабдил армию новыми винтовками Ремингтон, а для оперативного управления войсками раскинул по пампе густую сеть телеграфных линий.

Если с колониальных времен католическая церковь стремилась оградить остатки индейцев от полного истребления и обращала их в христианство, то милитаризация индейского вопроса в независимой Аргентине оставила миссионеров совершенно не у дел. В итоге завоевание пустыни 1879 г. стоило жизни примерно 200 тыс. индейцев. Некоторые племена навсегда исчезли с карты народов мира. Но перенесение границы колонизации на реки Негро и Неукен принесло аргентинским эстансьеро еще 26 млн. га земель. К концу 80-х годов уже вся территория Аргентина была очищена от индейцев.

Завоеванные земли, во-первых, поступали в свободную продажу с молотка. Декретами от 1876 и 1878 гг. продажа была разрешена участками не более... 80 тыс. (!) га. Во-вторых, землей компенсировались услуги скотоводов и торговцев по финансированию военных экспедиций. Так, например, в результате одной из экспедиций 50 таких финансистов получили в виде компенсации по 40 тыс. га. В-третьих, герой кампании 1879 г. генерал X. А. Рока, став президентом страны, издал в 1880 г. закон о премиях, по которому в награду бесплатно передавалось по 8 тыс. га каждому начальнику пограничного форта, по 5 тыс. га каждому командиру полка или батальона, по 4 тыс. га каждому майору, по 2,5 тыс. галейтенантам, по 1,5 тыс. га сержантам. Небольшие участки получали и наиболее отличившиеся солдаты.

В отличие от прежних времен земельная собственность теперь огораживалась, для чего Аргентина с 1876 по 1907 г. импортировала столько металлических тросов, что ими можно было бы опоясать территорию страны 140 раз. Огораживание еще более ограничило доступ беднякам к пользованию землей и еще прочнее подчиняло труд капиталу. Некогда свободный охотник на скот гаучо утратил и возможность самостоятельного пропитания, и дом, и свободу передвижения, превратившись в преследуемого со всех сторон бродягу.

В то же время всячески поощрялась европейская иммиграция в страну, особенно с момента прихода к власти Д. Ф. Сармьенто, этого столь ярого европоцентриста, что он лишь в виде исключения в 1872-1873 гг. разрешил въезд в страну небольшому числу китайцев и японцев с целью культивирования чая, риса и других ценных сельскохозяйственных культур. Но уже в 1876 г. новым законом о колонизации земель были отменены льготы иммигрантов при покупке или аренде земли, в результате чего собственниками участков могли стать лишь сравнительно состоятельные европейцы, остальные же оседали в городах или арендовали землю у латифундистов. Только за период 1856-1882 гг. в Аргентину въехало 6,4 млн. человек, что составило свыше 10% мировой миграции населения. С середины XIX в. и вплоть до мирового экономического кризиса 1929-1933 гг. по количеству европейских иммигрантов Аргентина уступала только США, да и то в абсолютных цифрах, а не по доле в общем населении.

Декларированные конституцией 1853 г. буржуазные свободы постепенно дополнялись другими декретами. В 1872 г. был введен новый Гражданский кодекс, в 1884 г. всеобщее обязательное бесплатное светское начальное образование, в 1887 г. гражданский брак и другие ограничения привилегий церкви и т. п. Но все эти свободы были именно буржуазными, а не демократическими поскольку сохранялся целый ряд имущественных, образовательных и других ограничительных цензов на полноправное участие в политической жизни страны. К 1910 г. только 9% населения Аргентины обладали правом голоса.

Либеральные преобразования в Аргентине, включая аграрные реформы, носили, таким образом, подлинно буржуазный характер. Концентрация средств производства на одном полюсе, в верхах, и ее отсутствие на другом, у подавляющего большинства низов, заложили прочный фундамент под головокружительные темпы роста страны. Латифундистская и частично фермерская система землевладения продемонстрировала полное свое соответствие с потребностями буржуазного развития и гибкую приспособляемость к изменениям конъюнктуры мирового рынка. Если падал спрос на шерсть, на первый план тут же выдвигалась пшеница или кукуруза, если падал спрос на зерновые, то получал приоритетное развитие экспорт мяса и т. д.

Только за 80-е годы XIX в. экономика Аргентины выросла больше, чем за всю предшествующую историю страны. В итоге к 1914 г. страна заняла первое место в мире по поголовью скота в расчете на душу населения и по объему экспорта мяса, по вывозу на мировой рынок кукурузы (на долю страны приходилось 46% мирового экспорта), четвертое место в мире по вывозу пшеницы (16% мирового экспорта) и по протяженности железных дорог (34 тыс. км), одно из первых мест в мире по доходу в расчете на душу населения и т. п.

Но эти успехи достигались ценой сверхэксплуатации громадного большинства народа и не только не сокращали, но и увеличивали пропасть между богатством верхов и благосостоянием низов. В этом разрыве было заложено одно из острейших противоречий капиталистического развития Аргентины и основа для будущих классовых битв и общедемократической борьбы.

Уругвай

Более чем двухвековая история формирования латиноамериканских наций создала заметные различия между народами континента. Сравнительно легко отличить мексиканцев от колумбийцев или перуанцев, боливийцев от аргентинцев или чилийцев. Но даже сегодня далеко не каждый латиноамериканец сумеет по традициям, культуре и даже специфическому диалекту испанского языка отличить уругвайца от жителя соседней аргентинской провинции Буэнос-Айрес.

Уже с XVII в. и по своей социально-экономической структуре, и по жизненному укладу населения Уругвай (тогда еще провинция Восточный Берег вице-королевства Рио-де-ла-Плата) был как две капли воды похож на Буэнос-Айрес такие же крупные скотоводческие эстансии с пастухами-гаучо, такой же, как и Буэнос-Айрес, порт Монтевидео, а через него поставки шкур и говяжьего жира до конца XVIII в., солонины до середины XIX в., затем овечьей шерсти, а с конца XIX в. мороженого мяса.

Изобилие скота в пампе и фактическое отсутствие частной собственности позволяли типичному жителю Уругвая гаучо жить, не работая по найму. Конь придавал ему скорость передвижения, шкуры животных шли на изготовление сапог, уздечки, сомбреро, гамака и палатки. Он заарканивал любого понравившегося ему быка, вырезал лучший кусок мяса, который готовил затем на углях, а остальное бросал на съедение стервятникам.

Возможно именно потому, что интересы жителей двух провинций были одинаковы, противоречия между ними завершились отделением Восточного Берега от остальных аргентинских провинций в 1815 г. После кратковременного самостоятельного существования он был завоеван и присоединен к тогда еще португальской Бразилии под названием Цисплатинской провинции. С образованием независимой Бразилии свои права на Восточный Берег стала предъявлять Аргентина. Восстание жителей провинции против бразильского правительства в 1825 г. послужило поводом к войне между Аргентиной и Бразилией, которая длилась три года и закончилась преобразованием Восточного Берега в самостоятельное государство Уругвай (1828).

Первое правительство страны во главе с президентом Фруктуосо Риверой добилось принятия в 1830 г. конституции, составленной в полном соответствии с основными постулатами либерализма. Она провозглашала введение свободы торговли, уничтожение майората, отмену фуэро церкви и армии, ликвидацию работорговли и рабства, свободу слова, печати и т. п. И будто специально для историков создатели этой конституции самым недвусмысленным образом заявили о ее чисто буржуазном характере посредством введения высоких имущественных цензов. Так, например, депутатом национального конгресса мог быть избран лишь тот гражданин, который имел годовой доход не ниже 4 тыс. песо, а сенатором не менее 10 тыс. песо. Да и для рядовых избирателей требования были столь высоки, что в 1842 г. в выборах участвовало лишь 7% городских жителей и еще меньше в сельских районах.

Точно так же подлинно буржуазной была и аграрная реформа, начатая уругвайскими либералами. В отличие от Аргентины, где, как мы видели, решение индейской проблемы растянулось на десятилетия, уругвайский президент Фруктуосо Ривера покончил с нею одним ударом и навсегда в 1832 г., когда заманил кочевых индейцев племен чарруа якобы на переговоры, а в действительности в засаду и с помощью регулярных войск устроил им самую разнузданную кровавую бойню. В результате к 1836 г. уругвайское государство сосредоточило в своих руках 10,1 млн. га земли из 17,4 млн. га, имевшихся в стране. Поскольку этим государством безраздельно заправляли буржуа-эстансьеро и торговцы Монтевидео, земельный вопрос состоял не в том, кому передать это богатство, а в том, на каких условиях долгосрочной аренды государственной земли или же частной собственности. Ривера сделал выбор в пользу эмфитевса, т. е. долгосрочной аренды государственной земли, которую он раздавал участками по 5 тыс. га каждый. Этот декрет от 1833 г. был идентичен политике аргентинского президента Б. Ривадавьи. Декретом 1833 г. подтверждалось также право собственности за держателями земли, получившими ее ранее, в том числе по Временному регламенту X. X. Артигаса от 1815 г., но лишь за теми, которые были в состоянии уплатить за нее треть цены сразу, а остальное в рассрочку. Так впервые был проведен естественный отбор буржуа из всей массы земельных обладателей, поскольку этим правом могли воспользоваться лишь зажиточные хозяева, прочие были обречены на сгон.

Следующий тур естественного отбора осуществил преемник Риверы на посту президента М. Орибе (1835-1838), который обязал пользователей земли, получивших ее при Ривере, в 60-дневный срок оформить титул собственности на свои участки. По истечении этого срока не узаконенные владения (а узаконить их могли опять-таки состоятельные хозяева) поступали в продажу и переходили к тем, кто имел соответствующие средства.

В 30-е годы либералы начали поощрять европейскую иммиграцию в страну, и к 1852 г. въехавшие сюда французы, итальянцы и испанцы (без учета детей, которые родились в Уругвае и, следовательно, автоматически считались уругвайцами) составляли уже 22% от общего числа жителей Уругвая. В их руки попало немалое количество земли, очищенной в свое время от племен чарруа. Об этом свидетельствует тот факт, что среди учредителей организации крупнейших латифундистов в 1871 г. Сельскохозяйственной ассоциации Уругвая 32% составляли иностранцы (без учета потомков иммигрантов).

Столь откровенно буржуазный характер реформ привел к крайнему обострению социальных и политических антагонизмов, страна была ввергнута в более чем 10-летний период гражданских войн Великую войну 1839-1851 гг. Главными противоборствующими политическими силами были партия либералов (Колорадо) и партия консерваторов (Бланко, оформившиеся в 30-е годы, но в гражданскую войну в Уругвае вмешивались, поддерживая ту или другую сторону, Аргентина и Бразилия, Англия я Франция.

Кратковременную передышку в период правления президента Б. П. Берро (1860-1864), создавшего правительство национального единства, либералы использовали для возобновления процесса реформ окончательного лишения церкви ее привилегий, уничтожения таможенных пошлин и установления свободы торговли. В значительной мере это было вызвано изменениями в международной конъюнктуре и выдвижением Франции и особенно Англии в число главных потребителей продуктов уругвайского животноводства. В стране развернулось строительство, железных дорог для связи различных уголков Уругвая с главным экспортным портом Монтевидео, были построены судостроительные верфи, а также несколько мясоконсервных заводов (ведь солонина не пользовалась особым спросом у англичан или французов и преимущественно сбывалась в Бразилию и на Кубу, где ею кормили рабов). Все эти процессы сопровождались дальнейшими изменениями в области аграрных отношений.

При диктатуре генерала Флореса в 1867 г. был принят последний в истории Уругвая декрет, который предоставил землю бесплатно нескольким сторонникам диктатора за оказанные государству услуги. Законодательными актами того же года незаконные держатели земли обязывались в срок от 30 до 60 дней выкупить свои участки. Это был не просто очередной раунд естественного отбора буржуазии. Отныне единственным путем приобретения угодий становилась покупка земли по рыночным ценам. Для неимущих же слоев населения открывалась только одна перспектива: продавать свою рабочую силу латифундистам либо за деньги, либо за право проживать на их земле и пользоваться ее плодами.

Окончательное разделение страны на буржуа и пролетариев постепенно закреплялось процессом огораживания поместий, начатым в 60-е годы теми латифундистами, которые занимались откормом скота для мясоконсервных заводов и последующего вывоза мясопродуктов в Англию, Францию и некоторые другие европейские страны. До этого момента поместья не имели строгих границ, а скот того или иного хозяина не имел клейма. Это не только вызывало ссоры между соседями, но также оставляло неимущим слоям населения лазейки к пользованию (бесплатному) буржуазной собственностью. Огораживание означало упорядочение деревни, которого еще с колониальных времен добивались латифундисты. Если в 1862 г. Уругвай импортировал проволоки для оград на сумму 7 тыс. песо, то уже в 1872-1876 гг. эта статья импорта составляла в среднем 700 тыс. песо в год. Одновременно ввозились столбы из не гниющего дерева.

Естественно, буржуазные преобразования в Уругвае, как и в любой другой латиноамериканской стране, наталкивались на упорное сопротивление народных масс. Оно, по-видимому, лежало в основе ожесточенности Великой войны 1839-1851 гг., проявилось в Трехцветной революции 1875 г., в других многочисленных восстаниях, нередко выдвигавших цели защиты национальных ценностей и традиций. Это находило отклик у отдельных провинциальных каудильо, становившихся на сторону угнетенных против их угнетателей, защищавших нацию от нашествия иностранных цивилизаторов.

Но тщетно! Опираясь на буржуазное государство, укрепляя его репрессивные органы, латифундисты жесточайшим образом подавляли движения социального протеста, а каждую свою победу закрепляли юридическими актами уругвайского государства. В этом умиротворении деревни особенно отличились президенты П. Варела и полковник Л. Латорре. Именно в правление последнего (1875-1880) огораживание приобрело силу государственных законов. В 1876 г. он издал декрет, которым юридическая собственность на землю определялась как собственность огороженная, а в 1879 г. провел еще одну подлинно буржуазную аграрную реформу принудительное посредничество государства в воздвижении оград, в результате которого мелкие собственники, бывшие не в состоянии нести расходы по огораживанию, принуждались к продаже своих участков вместе со скотом более состоятельным лицам.

С появлением в конце XIX в. первых мясохладобоен, массовым притоком европейских иммигрантов и иностранного капитала в Уругвай, расширением сети железных и шоссейных дорог окончательно сложилась агроэкспортная цепочка: скотоводческая эстансия мясохладобойня Монтевидео Лондон (или Париж), а по чистопородности европейского начала Уругвай оставил далеко позади Соединенные Штаты Америки, Австралию, Новую Зеландию, не говоря уже о Южно-Африканской Республике. Бывших хозяев этой земли индейцев, а заодно и негров в Уругвае не осталось даже для показа иностранным туристам, метисы же составляли ничтожную долю населения, были сосредоточены во внутренних районах страны и являлись главным образом батраками и неквалифицированными рабочими.

И вот этот-то едва ли не самый чистый в мире переселенческий капитализм советские ученые упорно называли феодализмом на том основании, что таковой здесь был представлен латифундизмом. Не ясно только, где, в каких уголках своих стран умудрились откопать и доставить в Уругвай этот феодализм те французы, итальянцы или испанцы, которые в 1871 г. учреждали Сельскохозяйственную ассоциацию Уругвая. Непонятным остается также и то, каким образом аргентино-уругвайский феодализм всего лишь за вторую половину XIX в. сумел в пять раз увеличить поголовье первоклассного крупного рогатого и прочего скота, в то время как чисто капиталистическая Франция с ее американским путем в сельском хозяйстве за тот же период добилась этого увеличения лишь на 50% и была вынуждена кормиться за счет поставок от заокеанского феодализма.

Чили

Колониальный период истории Чили начинался с добычи золота и в меньшей мере серебра. Животноводство и земледелие служили продовольственной базой для горнорудных центров. Развитие кожевенных ремесел, сукнодельческих мануфактур, вывоз говяжьего жира с 80-х годов XVI в., а позднее и пшеницы по мере снижения добычи драгоценных металлов способствовали тому, что земледелие и животноводство приобрели решающее значение для чилийской экономики и сформировали на свой лад общественные отношения страны.

К концу XVIII в. в центральных районах Чили уже сложилась система частновладельческие латифундий, отвечавшая потребностям крупнобуржуазного предпринимательства. Правда, здесь же имелось 18 майоратных поместий, но господствующий класс Чили к этому времени состоял из 200 семейств крупнейших асендадо и эстансьеро. Негров-рабов было сравнительно мало всего около 5 тыс. человек, которые использовались преимущественно в качестве домашней прислуги. Всего 20 тыс. человек составляли свободные негры, самбо и мулаты. Несколько сотен тысяч индейцев арауканов вели к югу от Чили совершенно независимый образ жизни в Араукании, независимость которой была вынуждена закрепить Испания договором от 1774 г. Поэтому собственно чилийское население, составлявшее к началу войны за независимость 800 тыс. человек, делилось примерно поровну на креолов и метисов. Отсутствие многочисленного оседлого индейского населения, незначительное распространение рабства и сам состав населения страны обусловили складывание адекватных крупному предпринимательству той эпохи форм эксплуатации рабочей силы, притом гораздо раньше, чем в большинстве остальных латиноамериканских стран. Скотоводческая эстансия, такая же экстенсивная, как в Аргентине и Уругвае, базировалась на труде свободных пастухов, которые в Чили назывались уасо, а земледельческая асьенда на труде мелких арендаторов-испольщиков, называемых инкилино. В роли уасо и инкилино выступали не только метисы, но и креолы-бедняки.

Таким образом, уже к концу колониального периода Чили имела многие черты типичной для переселенческого капитализма страны. О расовой чистоте чилийского населения в годы войны за независимость позаботился ее вождь Бернардо (О'Хиггинс совместно с деятелем аргентинской национально-освободительной революции Хосе де Сан Мартином. Оба эти деятеля из аргентинских и чилийских негров-рабов формировали ударные батальоны для Андской армии и бросали их в самое пекло военных баталий как на территории Чили, так и впоследствии на территории Перу. В результате большинство и без того немногочисленных негров Аргентины и Чили, вступавших в армию ради завоевания свободы, полегли на полях сражений за свободу латифундистов-креолов.

Сложившаяся социально-экономическая структура в центральных районах Чили нуждалась разве что в некоторых косметических реформах, которые пытались осуществить либеральные правительства страны, начиная с самого О'Хиггинса и кончая Ф. Пинто. К этим реформам относятся отмена майората, дезамортизация церковных земель, введение свободы торговли. Гораздо более важная и трудная задача либералов состояла в том, чтобы перенести такую структуру на юг страны, где продолжала существовать независимая Араукания.

Индейские племена арауканов (мапуче) борьбой против испанских конкистадоров завоевали славу стойких борцов за независимость, а один из их вождей Лаутаро не только был воспет в эпической поэме испанца Алонсо де Эрсильи Араукана, которая считается первым национальным произведением Чили и наиболее значительным художественным произведением латиноамериканской литературы XVI в., но и явился символом борьбы за независимость для О'Хиггинса, который вместе с Сан-Мартином и другими деятелями южноамериканского национально-освободительного движения основал в свое время масонскую ложу Лаутаро. Этому восхищению арауканами в среде чилийских либералов пришел конец, как только испанские угнетатели были изгнаны из страны и встала задача дальнейшего развития буржуазных отношений, приобщения к плодам цивилизации. Вот тогда-то либералы увидели в арауканах главную опору варварства, которую следовало непременно уничтожить для успешного распространения в Чили цивилизации.

О'Хиггинс первым выдвинул план оттеснения арауканов дальше на юг и заселения захваченных земель ирландскими или шотландскими колонистами-овцеводами. Однако отстранение от власти в 1823 г. не позволило ему самому реализовать эти планы. Более успешно продолжил эту политику консерватор Д. Порталес, который в 1833 г. добился нового договора с арауканами о границах, а на освобожденную ими часть территории стал поселять европейских иммигрантов. Эта новая граница просуществовала до середины XIX в.

После победы Чили в войне с перуано-боливийской конфедерацией 1836-1839 гг. в стране наметились крупные социально-экономические сдвиги. На севере получает развитие добыча меди, гуано и селитры, а затем и каменного угля. Если в 1817 г. Чили экспортировала медь в основном в Калькутту и в сравнительно небольших количествах, то в 60-е годы в стране уже имелось 1,5 тыс. медных рудников и добывалось почти 50% всего мирового производства меди. Экспорт меди повлек за собою строительство медеплавильных заводов, а затем добычу каменного угля. И если первые медеплавильные заводы работали на английском угле, то вскоре Чили не только обеспечила их своим углем, но и стала вывозить его в Англию.

Развитие горнорудной промышленности вызывало увеличение спроса на продукцию сельского хозяйства. Параллельно возрастал на нее спрос и на мировом рынке, главным образом в связи с открытием золота в Австралии и в особенности в Калифорнии. Ведь до полного освоения западных районов в США было еще далеко, и Чили на всем протяжении Тихоокеанского побережья Америки оставалась пока крупнейшим производителем пшеницы и продуктов животноводства и к тому же обладательницей самого мощного в этом районе торгового и военно-морского флота.

Чилийский феодальный латифундизм сумел наилучшим образом ответить на повышение этого, спроса, особенно с проведением таких косметических либеральных операций, как отмена майората (1855) и дезамортизация церковных земель (1857), введение гражданского (1857) и торгового кодекса (1867), свободы вероисповедания (1865) и т.д. Позднее, со спадом золотой лихорадки в 60-е годы на чилийское сельское хозяйство обрушится жесточайший кризис перепроизводства. Но пока экстенсивные асьенды и эстансии требовали все больше и больше новых земель.

Консервативный президент Мануэль Бульнес (1841-1851) открыл новый тур арауканских войн, сумел очистить от индейцев еще часть территорий к югу и основал в Вальдивии крупную колонию немецких поселенцев. Еще более усилил натиск цивилизации против варварства следующий президент-консерватор Мануэль Монт (1851-1861), при котором продвижение правительственных войск на юг сопровождалось строительством укрепленных военных фортов. Восстание арауканов в 1859 г. на захваченных территориях было потоплено в крови. Но, хотя цивилизаторы и победили индейцев, подчинить их на данном этапе они не смогли. В 1864 г. новое правительство Хосе Хоакина Переса, теперь уже либерально-консервативное, было вынуждено подписать с арауканами мирный договор, устанавливавший новую границу и признававший неприкосновенность арауканской территории. В 70-е годы натиск цивилизаторов возобновился, хотя договор 1864 г. формально оставался в силе. Арауканы поднимали крупные восстания в 1868, 1870, 1873 и 1880 гг. В 1882 г. они формально признали власть чилийского правительства над своей территорией, но еще три года продолжали упорную борьбу за независимость. Под натиском превосходящих сил правительственных войск, снабженных самым современным вооружением, в 1885 г. арауканы окончательно сложили оружие.

В результате завоевания Араукании чилийское государство обрело дополнительно 90 тыс. кв. км територии. Оставшиеся в живых примерно 80 тыс. индейцевв 1884-1919 гг. были сосредоточены в 3000 общин, которым выделялось около 500 тыс. га земли в гористой и удаленной местности и которые оставались замкнутыми натуральными коллективными хозяйствами. За этот же период как чилийским, так и иностранным колонистам на юге было выделено свыше 9 млн. га земель.

Итак, главное направление либеральных преобразований в Чили было таким же, как в Аргентине и Уругвае, истребление аборигенного населения варваров и замена его цивилизованными европейцами. Показательно, что этот процесс шел рука об руку с процессом утверждения капитализма свободной конкуренции в Чили и его интеграции в международное капиталистическое разделение труда с 1842 по 1875 г., т. е. в разгар арауканских войн, после независимости, посевные площади под зерновые были расширены латифундистами в три раза.

Бразилия

Пожалуй, среди латиноамериканских стран переселенческого капитализма ближе других к Соединенным Штатам Америки стоит Бразилия. Такое утверждение на первый взгляд может показаться спорным, особенно если принять во внимание сложившиеся стереотипы как в самой Латинской Америке, так и в советской исторической науке. Но попробуем сравнить их исторические судьбы.

До Гражданской войны между Севером и Югом (1861-1865) основу богатства Соединенных Штатов составляло рабовладельческое плантационное хозяйство на юге. Оно давало хлопок текстильной промышленности Англии и других европейских стран, приносило громадные доходы стране, часть которых посредством внутренней торговли между северными и южными штатами оседала на Севере и стимулировала развитие местной промышленности (текстильной). Ведущая роль рабовладельческого Юга в экономике закономерно увенчивалась и его политическим главенством в стране: из 70 лет, прошедших после образования независимых США до Гражданской войны, 50 лет у кормила государственной власти стояли южане. Рабовладельческий Юг был настолько тесно связан с мировым капиталистическим рынком, что привел К. Маркса в 1847 г. к небезызвестному выводу: Без рабства Северная Америка, страна наиболее быстрого прогресса, превратилась бы в патриархальную страну. Сотрите Северную Америку с карты земного шара, и вы получите анархию, полный упадок современной торговли и современной цивилизации. Уничтожьте рабство, и вы сотрете Америку с карты народов. Попутно заметим, что рабство не помешало К. Марксу назвать США такой страной, где буржуазное общество развивалось не на основе феодализма, а начинало с самого себя.

Основой экономики Бразилии почти сразу же после начала колонизации тоже стало рабовладельческое плантационное хозяйство. Правда, вывозила Бразилия в Европу не хлопок, а сахар-сырец, но суть была та же. Рабовладельческая плантация в Бразилии была самым что ни на есть капиталистическим предприятием, где все было подчинено получению конечной прибыли и где все было строго подсчитано. Жизнь негра-раба потреблялась в течение 8 лет (в США 7 лет), сам он в конце XVI в. стоил 25 фунтов стерлингов, содержание его обходилось еще в 7 фунтов, но за это время он в среднем производил сахара-сырца на сумму 1 333 фунта стерлингов, т. е. в 40 раз больше, чем стоил своему хозяину. За вычетом других производственных и транспортных издержек чистая прибыль на вложенный в плантацию, рабов и в энженьо (сахароварочную мануфактуру) капитал составляла в конце XVI второй половине XVII в. 100-120%.

В Бразилии, как и в США, рабовладельцы-плантаторы выступили гегемоном национально-освободительной революции 1822 г. Португальцы не смогли оказать серьезного сопротивления патриотам, революция свершилась в сравнительно мирных формах, а рабы не успели восстать в тылу освободительного лагеря так, как это происходило в тылу у первой и второй Венесуэльской республики с лозунгом Да здравствует Фердинанд VIII. И были обречены за это на рабство вплоть до 1888 г. Отмены рабства не желали бразильские фазендейро (владельцы фазенд, крупных поместий) по вполне понятным причинам: оно давало сахар, а вывоз сахара в Европу приносил 1,2 млн. ф. ст. (30% от всего экспорта),.в то время как вывоз золота доставлял всего 300 тыс. ф. ст. (7,5% от общего вывоза страны).

Хотя Бразилия после завоевания независимости стала империей, не будем забывать, что в остальных латиноамериканских странах республики существовали по большей мере формально, фактически же они были наполнены мощным абсолютистским зарядом. Поэтому конституционная монархия в Бразилии вполне адекватно отразила интересы ее создателей бразильских фазендейро-рабовладельцев. Но и в рамках конституционной монархии в Бразилии разворачивалась такая же борьба между либералами и консерваторами, как и в других латиноамериканских странах.

Первые мероприятия бразильского правительства в полной мере отвечали духу либеральных преобразований. Сказанное относится в первую очередь к проводимой им политике свободы торговли, которая выразилась сначала в установлении 24% пошлины на любые иностранные товары, но на английские лишь 15% (1822), затем в подписании англо-бразильского договора о наиболее благоприятных условиях торговли (1827), в снижении до 15% пошлин на импорт из всех остальных зарубежных стран в 1828 г. и, наконец, в упразднении межпровинциальных судоходных торговых пошлин в 1831 г. Наряду с этим был отменен майорат и под давлением Англии запрещен (хотя и формально) ввоз рабов на территорию Бразилии.

Эти мероприятия проводились в жизнь настоящими буржуазными либералами, называвшимися в Бразилии умеренными либералами. Но эти меры вызвали целую серию восстаний мнимых либералов экзалтадус, хотя в действительности это были федералистские восстания, направленные против рецептов либерализма, в первую очередь против свободы торговли, разорявшей ремесленников и провинциальных фазендейро, как это было везде в Латинской Америке. В Рио-де-Жанейро экзалтадус основали Федералистское общество и создали республиканские клубы во многих других городах, требуя республики и федеративного принципа государственного устройства и протекционистских мер. Хотя выступление федералистов в Рио-де-Жанейро было подавлено, оно развернулось в провинциях.

В какой-то мере вспышке федералистских движений на местах способствовало ослабление центрального правительства. В 1834 г. Генеральное собрание приняло Дополнительный акт к конституции 1824 г. С одной стороны, этот документ сохранял за центральным правительством страны прерогативу назначения президентов провинций, имевших полномочия утверждать решения провинциальных собраний. С другой он означал некоторую демократизацию власти, ибо, во-первых, придавал провинциальным собраниям законодательную силу в вопросах о местном бюджете, налогообложении и т. п., а во-вторых, упразднял Государственный совет, назначавшийся прежде императором и, подобно английской палате лордов, состоявший из пожизненных членов, и расширял полномочия палаты представителей.

Конституционная реформа расколола правящий блок. Часть бывших умеренных образовала Либеральную партию, руководящую роль в которой играли Диогу Фейжу, Эваристу Вейга, семейство Кавалканти и братья ди-Андраде-и-Силва. Либералы и были инициаторами реформы, а их лидер Д. Фейжу в 1835 г. был избран регентом при несовершеннолетнем императоре Педру II и, следовательно, возглавил центральное правительство.

Серию федералистских восстаний открыло восстание 1835 г. в провинции Пара под руководством А. Винагре и Э. Ф. Ногейру, которое в августе того же года нанесло поражение правительственным войскам и провозгласило образование Республики Пара. В том же году в провинции Риу-Гранди-ду-Сул вспыхнуло еще более мощное федералистское восстание, которое в ноябре 1836 г. вылилось в образование Республики Риу-Гранди-ду-Сул. Если Пара отстаивала свою республиканскую власть в течение 9 месяцев, то в Риу-Гранди-ду-Сул республика просуществовала в течение 10 лет. В 1837 г. федералистское восстание в провинции Баия также завершилось провозглашением независимой республики, которая сохраняла свою независимость до марта 1838 г. В 1839 г. федералисты Риу-Гранди-ду-Сул при поддержке моряков знаменитого итальянского революционера Джузеппе Гарибальди вторглись в провинцию Санта-Катарина и установили здесь республику, продержавшуюся с июля по ноябрь того же года. Крупными федералистскими восстаниями в 1842 г. были охвачены провинции Сан-Паулу и Минас-Жерайс. Завершила эту затяжную серию восстаний революция прайейров 1848 г. в Пернамбуку.

Освещение этих сюжетов бразильской истории в советской и российской историографии по сей день остается противоречивым. С одной стороны, все эти восстания признаются федералистскими и считаются составной частью либерального движения, направленного на установление в Бразилии республики. С другой требование ослабления центральных властей и укрепления автономии провинций (в чем и заключается собственно федеративный принцип) в ряде латиноамериканских стран, особенно Аргентине, приписывается крупным латифундистам, стремившимся чуть ли не к феодальной раздробленности страны.

В условиях Бразилии требование республики и требование федерализма означало, по-видимому, одно и то же. Ведь монархия олицетворяла собой централизм, в то время как противопоставление ей республиканской формы одновременно означало противопоставление централизму федерализма. В этом смысле бразильские восстания 3040-х годов явились составной частью федералистских восстаний, типичных в тот период для Латинской Америки в целом. В них, как и в других латиноамериканских странах, действительно участвовали и латифундисты, и мелкобуржуазные слои народа ремесленники, мелкие торговцы, крестьяне. Как отечественные советские, так и зарубежные историки прямо указывают на то, что основу федералистских восстаний составляли крупные движения социального протеста народных масс провинций кабанус (лачужников) в провинции Пара, фаррапус (оборванцев) в Риу-Гранди-ду-Сул, Балайада (от балайа корзина) во главе с корзинщиком Мануэлем Франсиску дус Анжус Ферейрой в Мараньяне, Сабинада (Сабино Виэйра) в Баие и др.

Неужели все эти движения низов выступали за либеральные преобразования?

Напротив, сами историки подчеркивают, что одним из главных требований повстанцев было требование защиты местного производства от иностранной конкуренции, между тем как свобода торговли и в Бразилии, и в Латинской Америке, и в Западной Европе являлась краеугольным камнем идеологии и практики либерализма. Интересны и другие требования повстанцев, например прайейров в 1848 г. в Пернамбуку. Вопреки утверждению о связи этого восстания с либерализмом, прайейры среди прочих требований добивались раздела поместий семейства Кавалканти лидеров Либеральной партии, а кроме того, их восстание было вызвано значительным удорожанием продуктов питания и... прибытием первой партии немецких колонистов, из-за которых бразильцы теряли заработки (между тем европейская иммиграция другой важнейший постулат бразильских либералов). Либеральные настроения низов опровергаются волнениями 1852 г. в Параибе и Пернамбуку, причиной которых послужило введение гражданской процедуры регистрации рождений взамен церковной. Мулаты и свободные негры, видевшие в католической церкви своего единственного защитника от цивилизаторов, в гражданской регистрации заподозрили средство их обращения в рабство. Эти восстания заставили бразильских либералов сохранить церковную регистрацию до 1889 г., когда наконец было окончательно отменено рабство.

Итак, как и во всей Латинской Америке, бразильские либералы не только не стали выразителями народных требований, но, напротив, столкнулись с упорным сопротивлением низов своей цивилизаторской деятельности. Ко всему перечисленному следует добавить, что, как в США, на Кубе и некоторых других странах, бразильские либералы не помышляли об отмене рабства, чем вызывали многочисленные восстания рабов, усложнявших общую обстановку в стране.

Консерваторы, партия которых образовалась из части умеренных в 1835 г., отличались от либералов, похоже, лишь большей приверженностью централизации власти. Сменив у власти либералов в 1837 г., т. е. в момент разгара провинциальных движений, они попытались сдержать распад бразильского общества за счет ограничения демократических атрибутов и применения военной силы. В 1840 г. они урезали законодательные полномочия провинциальных собраний и одновременно увеличили прерогативы президентов провинций. В 1841 г. был восстановлен Государственный совет, 12 членов которого назначались императором пожизненно, а в 1842 г. распущена палата представителей. Наряду с военными экспедициями в провинции эти меры консерваторов способствовали некоторому снижению накала федералистских движений. Сменившим их либералам в 1845 г. удалось уладить конфликт с федералистами Риу-Гранди-ду-Сул.

Единственными союзниками мелкобуржуазных слоев населения в период волны федералистских движений были, как и в других латиноамериканских странах, провинциальные группы латифундистов и промышленников. Заинтересованные в национально-капиталистическом развитии, они поначалу противились либеральным преобразованиям в стране. Это положение сохранялось до тех пор, пока на мировом рынке и внутри самой Бразилии не наметились позитивные сдвиги.

Сахарное производство уже не могло сохранить ведущие позиции в экономике и постепенно приходило в упадок. На смену этому продукту шел кофе. Первые кофейные рабовладельческие плантации появились в провинции Рио-де-Жанейро еще в конце XVIII в., и уже к 1833 г. они производили 60 тыс. т кофе. Затем такие же рабовладельческие плантации кофе появились в Сан-Паулу, еще позднее в Минас-Жерайс.

В 20-е годы XIX в. на долю Бразилии приходилось 20% мирового производства кофе, к 1850 г. 40%, а к 1875 г. 50%.

С объявлением совершеннолетия 14-летнего императора Педру II и до его свержения в 1889 г. правящая фракция господствующего класса Бразилии как раз и была представлена рабовладельческой кофейной олигархией Рио-де-Жанейро, Минас-Жераиса и Сан-Паулу. Владение рабами отнюдь не мешало ей исповедовать и проводить либеральные преобразования, особенно с середины XIX в., когда благоприятная внешнеэкономическая конъюнктура позволила постепенно привязать интересы провинциальных групп фазендейро к своим собственным. Так, в 1850 г. была ликвидирована система пожалований земельных угодий, а земля теперь могла приобретаться только путем покупки по рыночным ценам. В том же году был принят торговый кодекс, а в 1855 г. свод законов гражданского права, декретировано снижение таможенных пошлин и т. п.

Вряд ли задумалась бы кофейная рабовладельческая олигархия об отмене рабства, если бы не изменения в международной работорговле. Англия, которая сама некогда разбогатела на работорговле, превратилась теперь в ярого противника рабства и работорговли. Она организовала патрулирование своих военных кораблей у побережья Африки, навязывала другим государствам отмену рабства и т. п. В 1850 г. под ее давлением Бразилии снова пришлось издать закон об отмене работорговли. Приток рабов прекратился, а цены на них неуклонно поползли вверх: в 20-е годы XIX в. раб стоил еще в среднем от 30 до 40 ф. ст., в 1852 г. 72, 1854 г. 138, в 1879 г. 190-200 ф. ст. Иными словами, к 1879 г. раб стоил хозяину уже такую сумму, на которую можно было купить 60 голов крупного рогатого скота, 50 лошадей или 20 золотых часов. Стало ясно, что рентабельность рабовладельческой кофейной плантации резко падает, а в условиях конкуренции на мировом рынке это грозит разорением плантаторам. Начались поиски альтернативных решений, и Бразилия пережила свои вестерны.

Внутренние области провинции Сан-Паулу имели прекрасные экологические условия для выращивания кофе. Они представляли собою огромные равнины между реками Гранде, Парана и Паранапанема, по которым можно было наладить судоходство, не считая того, что с середины века стало возможным и железнодорожное строительство. Скупка земли, сгон кочевых индейцев и частичное их истребление получили особенно быстрое развитие в Сан-Паулу с принятием в 1850 г. закона о земле. Одновременно началось привлечение европейской иммиграции в Бразилию, и особенно в Сан-Паулу. С 1827 по 1936 г. Сан-Паулу принял 3 млн. европейцев, главным образом итальянцев, португальцев, испанцев, немцев, выходцев из России, а также немного японцев. Небольшая доля европейских иммигрантов оказалась достаточно состоятельной, чтобы включиться в бешеную погоню за земельными участками, и интегрировалась в господствующий класс Бразилии. Основная же масса осталась безземельной и была вынуждена продавать свою рабочую силу плантаторам. Наиболее распространенным отношением найма являлся колонат, при котором колонист брал на себя заботу о тысяче кофейных кустов, получал за это определенную сумму денег и разрешение хозяина выращивать между рядами кофейных кустов продовольственные культуры. Иногда в контракте оговаривались дни дополнительной работы на плантатора и заработная плата за них. Колонат в условиях постоянного роста издержек в рабовладельческой плантации оказался для бразильских фазендейро удачной находкой. Сан-Паулу начал выдвигаться на первые позиции в бразильском кофейном производстве, а благодаря этому страна к 1897-1900 гг. увеличила свою долю в мировом производстве кофе до 73%. Нечто подобное заселению Сан-Паулу происходило в 1880-1900 гг. в Баие, где получило развитие производство какао.

После нескольких промежуточных декретов в 1888 г. рабство было окончательно отменено. К этому времени на 14 млн. населения страны приходилось немногим более 700 тыс. рабов. Вслед за отменой рабства были довершены либеральные преобразования. Монархию сменила в 1889 г. республика, были отменены телесные наказания в армии, введен гражданский брак, церковь отделена от государства.

Все эти изменения были закреплены конституцией 1891 г., а страна получила название Соединенных Штатов Бразилии. Конституция декларировала основные буржуазные свободы, но с помощью образовательного ценза они распространялись лишь на имущие слои населения. В истории Бразилии наступил период республики кофейной олигархии Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Рио-де-Жанейро, просуществовавшей до 1930 г.

***

Таким образом, либеральные революции и реформы второй половины XIX столетия везде довершили ликвидацию неотчуждаемых форм собственности майоратов, церковного и монастырского, государственного, муниципального и большей части общинного землевладения, заменив их настоящей буржуазной частной собственностью. Иными словами, путь буржуазного прогресса на континенте пролегал через дальнейшее укрепление крупного частного землевладения, т.е. латифундизма. Революции сокрушили также церковную десятину, цеховую организацию ремесла, монополии, запреты и протекционистские пошлины, возведенные провинциями внутренние таможни, барьеры на пути иностранных инвестиций, словом, обеспечили максимально полную свободу торговли и предпринимательства. Они отменили остатки рабства и других форм внеэкономического принуждения там, где это не подрывало производство, повсеместно ужесточили законы против "бродяг", значительно удешевили рабочие руки и многократно подняли дисциплину наемного труда.

Реформы повсюду в Латинской Америке придали обществу исключительно светский характер, отделив церковь и монашеские ордена от государства и школы, отобрав у них регистрацию актов гражданского состояния, введя свободу вероисповеданий и т.п. Отменив реанимированные консерваторами сословные суды для духовенства и военных, законы о покровительстве индейцам, установив равенство перед законом, они стерли остатки сословных различий и утвердили гражданское общество. Но, как и прежде, место сословных перегородок тут же заняли имущественные и образовательные цензы, цензы оседлости для миллионов европейских иммигрантов, оставившие вне гражданского общества подавляющее большинство населения.

Права имущего "человека и гражданина" вновь стали предметом забот государства и гарантировались теперь не только конституциями, но и всевозможными сводами законов гражданскими, торговыми, горнорудными, сельскими и прочими кодексами. Эти реформы означали установление политической демократии, но не в смысле власти всего народа, а лишь его имущей верхушки (хотя и чуть более широкой по составу, чем в период войны за независимость).

Массовые экспроприации, законы о "бродягах", резкое снижение жизненного уровня народа вызывали ожесточенное сопротивление реформам со стороны низов. В наиболее "мирной" форме оно воплотилось в распространении по всей Латинской Америке милленаристских движений, связанных с поселением бедняков в глухих районах в ожидании конца света и наступления "тысячелетнего царства божьего на земле". Там обычно возникали общины на основе всеобщего равенства христиан, общности земли, лесов, водных источников, а также общности труда на земле и плодов этого труда. Одно из крупнейших таких селений в Бразилии возникло в 1893-1897 гг. в Канудусе, штат Баия, во главе с падре Антониу Консельейру и было разгромлено войсками. В Аргентине подобное движение возникло в 1876 г. на юге провинции Буэнос-Айрес и возглавлялось Х.Х. де Солане, известным под именем Тата-Дьос. В Мексике роль такой святой в 1873-1903 гг. принадлежала Тересе Уррере, любовно прозванной народом Святой Тереситой из Каборы.

Немирные формы борьбы получили наибольшее распространение. Прежде всего они воплотились в массовых индейских восстаниях, которые отмечались повсюду, но особенно в Мексике. Если в 1829-1832 гг. здесь ежегодно вспыхивало 2-3 восстания, то к 1849 г. их число возросло до 23. Самым же длительным из них стало вооруженное выступление индейцев майя на Юкатане, известное как "война каст" 1847-1904 гг. и проходившее под лозунгами изгнания всех белых и реставрации индейской государственности.

Массовым явлением стала и вооруженная борьба мелкопарцелльного крестьянства и городских низов. Случалось, она начиналась и до конца развивалась под либеральными лозунгами "Свободы, Равенства и Братства". Но при этом низы вкладывали в данные понятия такое социальное содержание, которое вступало в непримиримое противоречие с постулатами истинного либерализма, особенно в Боготинской коммуне 1854 г. в Новой Гранаде.

Однако в целом народное сопротивление либеральным преобразованиям на континенте было потоплено в крови. Наибольшие жертвы на алтарь "цивилизации" выпало принести народу Парагвая, который в войне 1864-1870 гг. против армий либералов Аргентины, Бразилии и Уругвая защищал созданный им строй "казарменного коммунизма" столь героически, что на полях сражений полегли все мужчины в возрасте от 12 до 65 лет. Впоследствии, чтобы хоть как-то восстановить население, этой католической стране пришлось вводить у себя полуофициальное многоженство. Поражение не позволило народным массам Латинской Америки не только оставить заметный след на итогах революций второй половины XIX в., но также предотвратить резкое снижение уровня жизни и удешевление наемной рабочей силы.