Взаимодействие цивилизаций

Тема 7.

Воздействие европейской иммиграции, ввоза африканских невольников и процессов метисации на состав народонаселения стран Латинской Америки. Понятия "Евро-Америки", "Индо-Америки" и "Афро-Америки".

Взаимовлияние европейской, индейской и африканской культур в Латинской Америке: общее и особенное.

Полемика об индейцах между Бартоломе де Лас Касасом и Хинесом де Сепульведой

Испанские хроники и поэмы

Роль католической церкви в культурной жизни колониального общества

Инка Гарсиласо де ла Вега и Хуана Инес де ла Крус как первые представители подлинно испаноамериканской литературы

Общественная мысль в колониях в преддверии войны за независимость

Завоевание и первоначальное освоение Испанией, Португалией, а позднее и Францией земель за Атлантическим океаном период, получивший у испанцев название конкисты, могут и должны рассматриваться не только с военно-политической и экономической точек зрения, но и как один из поворотных моментов в истории мировой культуры. Это была беспрецедентная встреча двух миров, сопровождавшаяся неравной борьбой, а порой и сотрудничеством, в ходе которых, как результат расового и культурного смешения, зародилась и стала развиваться новая цивилизация.

В отличие от Америки, получившей впоследствии название латинской, на Севере континента все происходило по-иному. Нормы пуританской этики колонизаторов, преимущественно англосаксонского происхождения, в какой-то мере действительно позволяли им сохранять свою этническую чистоту и европейскую первозданность, не разрешая поселенцам смешиваться с аборигенами, которые чаще всего истреблялись или оттеснялись англосаксонскими завоевателями в труднодоступные районы. Но в большей мере эта чистота объясняется тем, что появившиеся здесь почти на столетие позднее европейские пришельцы столкнулись не с высокоразвитыми местными культурами, а со сравнительно примитивными племенами. Как бы то ни было, применяя культурологическую терминологию, можно сказать, что на Севере абсолютно преобладали процессы транскультурации и ассимиляции. По этой причине и США, и Канаду относят к этно-культурному региону, именуемому Евро-Америкой.

К югу от него, в латинской Америке, значительную роль играла культурная и биологическая гибридизация. Этому способствовал и такой чисто житейский момент: первые партии испанских конкистадоров, а это были уже довольно значительные массы людей отправлялись за океан по-холостяцки, без женщин, брать которых в Америку было запрещено, а католическая религия, в отличие от протестантской, смотрела на заморские браки завоевателей достаточно снисходительно.

Не следует думать, однако, что конкиста как этнокультурный процесс на территориях нынешней Латинской Америки везде протекала одинаково и сводилась лишь к смешению и культурному взаимообогащению противоборствовавших народов. Неповторимое своеобразие отдельных латиноамериканских наций уходит корнями в первые годы завоевания и в последующий колониальный период. Оно объяснялось прежде всего взаимодействием трех основных факторов: а) разным уровнем и характером подвергшихся завоеванию культур; б) разными сроками колонизации; в) разным составом колонизаторов на разных этапах освоения новых земель.

Так, на территории нынешних Мексики, Центральной Америки и Андских стран конкиста была не только военной операцией, но и интеллектуально-нравственным поединком, в ходе которого испанцы отнюдь не одержали безоговорочной победы и не смогли полностью разрушить многовекового культурного субстрата ацтеков, майя и инков, до сих пор во многом определяющего национальный облик их нынешних потомков. При этом следует иметь в виду, что рассматриваемый регион подвергся завоеванию еще в первой половине ХVI века и его осваивали движимые лишь жаждой обогащения искатели приключений из среды разорившейся знати, обедневшие дворяне-идальго и другие деклассированные элементы, неизменно сопровождаемые католическим духовенством. Этот союз креста и меча обусловил в ходе колонизации гибкую политику кнута и пряника и наложил свой отпечаток не только на жизнь колониального общества, но и на облик независимых народов, возникших на развалинах испанской империи. Из-за мощного индейского субстрата указанные страны принято относить к этнокультурному региону, именуемому в литературе Индо-Америкой.

С другой стороны, если к началу ХVII века на территориях нынешней Мексики и Андских стран уже существовала развитая культура с сильным влиянием дворянства и католической церкви, опиравшаяся на индейскую народную основу, то на Юге континента, там, где сейчас расположены страны Ла-Платы (Аргентина, Уругвай, Парагвай), а также южные районы Бразилия и Чили, не было еще ничего, кроме небольших военных поселений и патриархальных религиозных миссий. Местные племена, за редким исключением, были перебиты, и их культурное наследие вскоре исчезло, никак не повлияв на новые, возникшие здесь формы жизни. А они были во многом непохожи на праздное, полное риска и роскоши существование первых конкистадоров, обогащавшихся за счет грабежа несметных богатств и эксплуатации покоренных ими народов Мексики и Андского нагорья. Более поздняя волна колонизаторов, осваивавших в ХVII века Юг Американского континента имела совершенно иной характер: здесь преобладал тип колониста из более трудовых и демократических слоев, сложившихся в метрополии в результате первых шагов капитализма. Они искали в Америке уже не легкой наживы, а свободную землю и возможность применить свой труд и коммерческие способности. Не было здесь и дешевых рабочих рук в виде порабощенных индейцев, а негры-рабы, завозившиеся сюда в сравнительно небольших количествах по причине более сурового климата, почти полного отсутствия плантационного хозяйства и преобладания исконно европейских форм хлебопашества и скотоводства, не оставили в местной культуре сколько-нибудь существенных следов. По этой причине здесь, как и в Северной Америке, тоже преобладали процессы транскультурации и ассимиляции, и потому данный регион также принято относить к Евро-Америке. Кроме того, дворянство и католическая церковь здесь не играли той роли, которая им принадлежала в Индо-Америке. Позднее это способствовало более раннему развитию антиколониальных идей, более успешной борьбе с дворянскими пережитками.

На начальном этапе конкисты, охватывающем первые десятилетия ХVI века, главными действующими лицами культурного и вооруженного противостояния были лишь два этноса: белые иберийские завоеватели, обладавшие передовыми для своего времени средствами борьбы, и индейцы, находившиеся на разных, порой весьма высоких стадиях развития, но в целом обреченные на поражение из-за своей разобщенности и чисто технического отставания в военном деле. В 1573 году Филипп II запретил использование термина конкиста (завоевание) и заменил его на умиротворение, как бы подводя черту под насильственным освоением захваченных в Америке новых земель.

Примерно с этого же времени в игру вступает третий участник гигантского этно-исторического и культурного процесса, положившего начало современной Латинской Америке. Это были огромные массы негров-рабов, которые завозились из Африки для использования в набиравшем силу плантационном хозяйстве, где индейцы жители сравнительно прохладных горных районов были физически неспособны обеспечить высокий уровень производства и тысячами вымирали от непривычных климатических условий тропиков. Если по отношению к испано-португальскому культурному вкладу местные индейские культуры можно считать субстратом, то африканцы с их своеобразной психологией и обычаями, завезенные в Америку несколько позднее, представляли собой культурный суперстрат. В результате насильственной этнической, а следовательно, и культурной трансплантации население Африки сократилось по некоторым подсчетам более, чем на 100 млн. человек, и только в одну Бразилию было продано от 6 до 18 млн. африканцев. Помимо большей части Бразилии, зона их распространения охватывала в колониальную эпоху острова Карибского бассейна, где местное индейское население было полностью уничтожено, прибрежные полосы нынешних Венесуэлы, Колумбии и Эквадора, а до отмены рабства, даже такие районы с неблагоприятным для африканцев климатом, как страны Ла-Платы, Мексиканское и Центрально-Андийское нагорье, где в наше время след их присутствия в культуре носит характер экзотического воспоминания.

Если испанцы, португальцы и французы прибыли в Америку как завоеватели и будущие хозяева, захлестывая ее этническими волнами, сохранившими устойчивое языково-культурное единство, то африканцы ввозились в Новый Свет как рабочий скот, как огромное человеческое стадо, где беспорядочно перемешивались представители самых различных племен и языков. Рабовладельцы отлично сознавали опасность взаимопонимания и единства между рабами и поэтому стремились на своих плантациях максимально перемешивать разнородный африканский этнос, делая его практически безъязыким. К тому же, если учесть, что в колониальный период в качестве рабов в Америку завозилась главным образом молодежь в возрасте от 15 до 20 лет, выгодная экономически, но почти лишенная глубокой культурной традиции, то станет ясным, что творческий потенциал многочисленного африканского населения колоний был искусственно ослаблен колонизаторами по сравнению с потенциалом белых переселенцев и даже по сравнению с возможностями сохранить свою культуру, которые имелись у монолитных и вросших в родную почву индейских этнических групп и народов. Таким образом, в американские колонии из Африки пересаживалась не столько культура, сколько этнос и генофонд будущих этно-культурных комбинаций. И хотя негритянский вклад в духовную и художественную жизнь колониального общества был крайне незначительным, считаясь недостойным какого-либо внимания и даже чем-то находящимся за гранью приличия, это не мешало африканцам на новых землях сохранять свойственные им этно-психологические черты, некоторые наиболее укоренившиеся нравы и обычаи, а также многообещающее ностальгическое чувство об общей утраченной родине Африке. Много позднее все это выльется в замечательные образцы современной афроамериканской культуры Ямайки, Бразилии, Гаити, Кубы и других стран с многочисленным негритянским и мулатским населением, составляющих третий этно-культурный регион Нового Света Афро-Америку.

Колониальная культура периода конкисты, представленная образцами индейского и испанского строительного искусства, произведениями ремесел и другими материальными предметами и памятниками, говорившими об уже начавшемся межэтническом сосуществовании, в своих духовных проявлениях дошла до нас прежде всего в эпистолярном, мемуарном и летописном творчестве наиболее образованного слоя завоевателей, как конкистадоров-мирян, так и представителей весьма многочисленного духовного сословия. И те, и другие, таким образом, выступали рука об руку, не только как активные участники покорения и евангелизации туземного населения, но и как создатели первых письменных свидетельств происходивших событий. При этом их видение у разных авторов, в зависимости от военной или религиозной роли в конкисте, далеко не всегда совпадало.

Наиболее распространенным жанром раннеколониальной словесности были т.н. хроники или летописи, которые иногда выполнялись даже в стихотворной форме. В них описывались приключения при открытии и завоевании новых земель, незнакомая европейцам природа, нравы и обычаи туземцев, их общественная организация, их фольклор и мифология и т.п., все это нередко со значительной долей вымысла и фантазии, принимая во внимание завороженность первооткрывателей новой действительностью. Начало произведениям такого рода, еще не ставшим собственно литературой, положили весьма выразительные письма-донесения испанской короне самого Колумба, а позднее завоевателя Мексики Кортеса. Даже полуграмотный Писарро, покоритель инков, пытался описывать свои подвиги в стихотворной форме, уступив их прозаическое и хвалебное изложение своему более образованному секретарю.

Наиболее известными хронистами начального периода завоевания были: Áльваро Нýньес Кабеса де Вака (1490-1559) один из высших офицеров, направившихся на покорение Флориды, но потерпевший кораблекрушение и долгие годы проживший среди принявших его индейцев. Записки Нуньеса имеют не только историко-этнографическое значение, но и являются ценным человеческим документом, проникнутым уважением к местным обычаям и симпатией к своим спасителям.

В противоположность Нуньесу, конкистадор и первый официальный историограф Нового Света Гонсало Фернáндес де Овьедо (1478-1557), автор Всеобщей и естественной истории Индий, был открытым апологетом имперской роли Испании, и для него индейцы выглядели как ленивые, нетрудолюбивые, трусливые люди, порочные и с дурными наклонностями, со слабой памятью и не знающие никакого постоянства ни в чем.

Примером хроники полуфантастического типа с гиперболизированным описанием тропической природы и жизни туземцев стал труд конкистадора-монаха Гаспара де Карвахаля (1504-1548) Повествование о новооткрытии достославной великой реки Амазонки, где он, в частности, довольно красочно изображает сомнительную встречу с воинственным женским племенем белокожих и высоких амазонок, существование которых в Америке было отвергнуто историками еще в ХVI веке.

Но, пожалуй, наиболее известным и оригинальным трудом этого столетия может считаться Подлинная история завоевания Новой Испании Берналя Диаса дель Кастильо (1495-1584). Он был простым солдатом в войске Кортеса и видел встречу двух миров не глазами высокомерного аристократа-конкистадора или религиозного святоши, а глазами простого человека из народа. Отсюда и взвешенность его отношения как к индейцам, так и к официальным героям конкисты, в частности, к своему непосредственному начальнику Кортесу. Важными особенностями Берналя Диаса-летописца было то, что он выступал как бы от имени коллективного субъекта истории солдатской массы, приписывая успехи конкисты скорее не её руководителям, а её прямым исполнителям. В восприятии индейского мира Берналь Диас был в равной степени далек и от его хулителей, и от его идеализаторов.

Наконец, среди свидетельств более позднего периода завоевания по своим чисто литературным достоинствам выделяется эпическая поэма Араукана участника умиротворения Чили Алонсо Эрсильи и Суньиги (1533-1594). Это было первое собственно художественное произведение XVI века о завоевании Нового Света. Представитель родовитой знати, Эрсилья писал большую часть своей поэмы, выдержанной в античной эпической традиции, на самой войне, в тех местах, где она происходила, и обращал свое строго хронологическое повествование (отсюда его родство с летописью) к королю Филиппу II, которому оно и посвящено. Дневниковая и автобиографическая природа поэмы не помешала ей стать своеобразным гимном имперскому величию Испании, и в то же время индейцы, оказавшие в Чили наиболее ожесточенное сопротивление завоевателям, предстали у Эрсильи не столько варварами и дикарями, сколько жертвами и героями защитниками своей земли и своей свободы. Издавна ведущийся спор о том, кто же истинный герой Арауканы испанцы или индейцы? во многом способствовал тому, что позднее эта поэма за её симпатии к туземцам была признана первым произведением уже не колониальной, а чилийской национальной литературы.

Из вышеприведенного и достаточно беглого анализа письменных памятников рассматриваемого периода видно, что одним из главных вопросов во многом определивших судьбу Нового Света и разделивших колонизаторов на два лагеря, было отношение белых к индейцам и к их культуре. Справедливости ради, следует признать, что испанская корона с самого начала признавала в индейцах свободных людей, а у многих завоевателей хватало объективности должным образом оценивать высокий уровень разрушаемых ими американских цивилизаций. Тем не менее, учитывая изначально корыстные цели конкисты и основной состав её участников, движимых прежде всего стремлением к личному обогащению, открываемые земли и их жители сразу же стали жертвами беззастенчивого грабежа и жестокой эксплуатации. В этом процессе однако вскоре проявились определенные различия между теми, кто появился в Америке со шпагой, и теми, кто осенял покоряемых индейцев католическим крестом. Конечно, абсолютизировать противостояние между главарями конкистадоров и священнослужителями, представлявшими церковь, не следует, ибо и среди тех, и среди других было достаточно людей и с обскурантистско-расистским, и с гуманистическим мироощущением. Вспомним, что Европа ХVI века уже жила идеями эпохи Возрождения, и многие участники заморских экспедиций, особенно, их наиболее образованная часть духовенство уже были так или иначе заражены ими.

Крупнейшей фигурой испанского и общеевропейского гуманизма, духовное влияние которой не ограничивается колониальной эпохой, а во многом сохраняет свое значение и в наши дни, когда речь идет о равном праве всех народов на суверенитет и достойное существование, был доминиканский монах, а позднее епископ, фрай (брат) Бартоломé де лас Касас (1474-1566). Основную часть жизни он прожил в Новом Свете, был участником и свидетелем боевых действий в Карибской и Центральной Америке, стал за свою пастырскую деятельность епископом и пользовался покровительством королевской семьи, отстаивая перед ней естественные права индейцев, подвергавшихся произволу и жестокостям колонизаторов. По его рекомендациям, в частности, был принят ряд весьма передовых для своего времени законов в защиту местного населения, которые, однако, постоянно нарушались. За полвека правоохранительной и творческой деятельности Лас Касаса им было создано более 80 различного рода трудов историографического, богословского, философско-юридического и эпистолярного характера, из которых наиболее известными стали: Кратчайшее сообщение о разрушении Индий и монументальная История Индий. Первое из названных сочинений стало страстным публицистическим обвинением не только против алчных и жестоких конкистадоров, но по существу против самой Испании, которой, как позднее предсказывал в своем завещании Лас Касас, за её грехи может угрожать божья кара в виде собственной гибели. Эти пророчества, как известно, отчасти сбылись, когда рухнула испанская колониальная империя, и страна вступила в длительную полосу упадка. В глазах потомков зверства завоевателей, с особым пафосом описанные Лас Касасом в Кратчайшем сообщении..., положили начало так называемой Черной легенде о неприглядной роли Испании в Новом Свете, в отличие от Розовой легенды, изображавшей белых пришельцев чуть ли не благодетелями и спасителями диких индейцев от их темноты и безбожия.

Главный труд Лас Касаса История Индий, во многом сохраняя полемичность и гуманистическую направленность Кратчайшего сообщения..., считается в то же время едва ли не самым серьезным, полным и достоверным источником сведений о раннем периоде колонизации. В нем, в отличие от других хронистов своего времени, Лас Касас сказал правду о конкисте как об экономическом предприятии, показав завоевателей не как бескорыстных крестоносцев, а как рыцарей наживы, жаждавших лишь обогащения. В историю зарождавшейся латиноамериканской культуры вошел публичный диспут епископа-гуманиста с главным идеологом имперской антииндейской партии, придворным историком и богословом Хинесом де Сепульведой (1490-1573), который считал индейцев гомункулами, человекоподобными животными, самим Богом предназначенными служить испанцам. Лас Касас, напротив, облагораживал и героизировал туземцев, наделяя их чертами природных христиан, естественных людей Золотого века и даже сравнивая их с античными персонажами. Полемику он заключил фразой, обобщившей всю его деятельность: Индейцы наши братья.... Уже перед самой смертью в своих трактатах он писал о необходимости ухода испанцев с завоеванных земель, восстановления их независимости и власти прежних индейских правителей и вождей. Неудивительно, что уже после смерти Лас Касаса некоторые его сочинения были официально осуждены и запрещены инквизицией. Зато для последующих поколений он стал первым борцом за равноправие индейцев и белых, что особенно ярко проявилось в годы войны за независимость, когда Боливар намеревался назвать именем Лас Касаса будущую столицу единого государства на землях Америки.

ХVII век во многих отношениях может считаться временем расцвета колониальной культуры, в недрах которой уже вызревали посеянные Лас Касасом семена будущего духовного и политического освобождения. Из Санто-Доминго и бассейна Карибского моря первых очагов колонизации, где начиналась полемика об индейцах, культурная жизнь постепенно перемещается на континент, в два созданных вице-королевства Новую Испанию со столицей в г. Мехико и Перу со столицей в г. Лиме. К тому времени это были, даже по масштабам Европы, довольно крупные города с богатой архитектурой, своими университетами, типографиями и даже зачатками прессы, не говоря уже о широкой сети религиозных учреждений и храмов, призванных обеспечивать распространение католической религии. Вся культурная жизнь была теснейшим образом связана с церковью: зарождавшаяся местная литература, музыка, театр, архитектура, резьба по дереву и т.п. носили религиозный или полурелигиозный характер и в то же время в своих выразительных средствах не могли не подвергаться заметному влиянию местной природной и человеческой среды процесс, который особенно усилился к концу колониального периода и в ходе войны за независимость.

Роль церкви в культурной жизни колониального общества была противоречивой, но на фоне жестокостей и разрушительной деятельности конкистадоров, в конечном счете, носила охранительный и даже созидательный характер. С одной стороны, действовала инквизиция, направленная на борьбу с ересью и на искоренение местных верований, что тормозило проникновение передовых идей в Америку и вело к утрате богатого творческого наследия индейцев. Так, например, епископ Юкатана Диего де Ланда (1524-1579) прославился тем, что сжег на публичном аутодафе ценнейшую библиотеку рукописей майя. С другой стороны, были и такие иерархи церкви, как Лас Касас и немалое число его последователей, носителей ренессансного мироощущения, которые активно выступали в защиту индейцев. Они изучали культуру ацтеков, инков и майя, занимались переводами их письменных памятников, составляли грамматики и словари местных языков, и фактически именно они способствовали хоть какому-то сохранению того, что впоследствии вошло важной составной частью в латиноамериканскую культуру. Прекрасными образцами испано-индейского религиозного синтеза, помимо литературы, о которой речь пойдет ниже, могут служить, например, многие скульптурные изображения Христа с явными индейскими чертами; каменные кресты с элементами ацтекской символики; колониальная архитектура храмов с широким использованием орнамента, воспроизводящего местную фауну и флору и т.п. Любопытно, что церковь, поощряя евангелизаторскую деятельность духовенства, установила правило, согласно которому священники могли получить приход только при условии владения местным языком.

Большую роль в колониальном обществе играла миссионерская деятельность монашеских орденов. Её проводили, прежде всего францисканцы, доминиканцы и иезуиты, действуя обычно вне больших городов и способствуя продвижению католической религии и бытовой культуры в самые отдаленные уголки континента. Новообращенные индейцы, поселявшиеся вокруг миссий, строго соблюдали религиозные обряды, изучали испанский и португальский языки, овладевали под руководством монахов различными ремеслами. Их труд использовался для обработки земли, ухода за стадами, прокладки сети оросительных каналов и запруд, заготовки древесины для строительства и т.п. В результате было налажено производство многих сельскохозяйственных продуктов и изделий, необходимых для развития колониальной экономики в целом.

Значение миссий как инструмента колонизации не ограничивалось духовной и экономической деятельностью. Они были силой, содействовавшей территориальному и административному укреплению империи. Особенно организованными, а иногда, с точки зрения короны, и слишком инициативными в этом отношении, были иезуиты. Их усилиями на стыке нынешних Парагвая, Уругвая и Аргентины было образовано целое миссионерское теократическое государство. Оно состояло из 30 однотипных индейских поселений (редукций), насчитывавших к середине ХVII века около 100 тыс. человек. Под умелым и достаточно гуманным руководством иезуитов это государство, опираясь на общинно-родовые традиции индейцев-гуарани, достигло относительного процветания и просуществовало около 150 лет.

Как это ни парадоксально, оно было уничтожено объединенной испано-португальской армией, после того, как иезуиты совместно с индейцами поднялись на вооруженную борьбу против Испании и Португалии, решивших разделить между собой их территорию. В результате поражения в четырехлетней войне, декретом испанского короля Карла III иезуиты в 1767 году были изгнаны из Испании и всех ее заморских территорий, на долгое время оказавшись в оппозиции к всесильной королевской власти. Очень показательно, и это аргумент в пользу наиболее дальновидной части церкви, что многие, находившиеся в изгнании иезуиты, оказались врагами колониализма и связали себя в последствии с борьбой за независимость.

Одним из ярких примеров иезуитского диссидентства может служить жизнь и судьба португальского философа-утописта, политического деятеля и писателя Антониу Виэйры (1608-1697), ставшего, подобно испанцу Лас Касасу, духовным провозвестником независимости Бразилии. Он был привезен в Америку ребенком, блестяще закончил иезуитский колледж в г. Баия, изучил индейские языки и стал блестящим проповедником, заслужив доверие короля Жоана IV. Разоблачая злоупотребления плантаторов, Виэйра выступал за создание более либеральной коммерческой экономики, и ему удалось убедить монарха полностью передать индейцев под власть иезуитского ордена. Массовое освобождение индейцев от фактического рабства, вызванное деятельностью Виэйры, послужило причиной ярости предпринимательской оппозиции, которой даже удалось поднять восстание и временно изгнать иезуитов из районов евангелизации. Однако, по свидетельству Виэйры, с тех пор судьба бразильских индейцев стала единственным вопросом, который его занимает и будет занимать впредь всю его жизнь. По его данным, приводимым в письме королю, только на северо-западе Бразилии в провинции Мараньян за сорок лет было уничтожено 2 миллиона индейцев и никто не понес за это наказания. В защиту эксплуатируемых и обездоленных Виэйра шел дальше Лас Касаса, заступаясь не только за индейцев, но и за негров-рабов, ставших к тому времени важным этническим элементом страны, равно как и за белых бедняков, которые в поисках лучшей доли массами покидали метрополию и отправлялись за океан. Так же, как и Лас Касас, бразильский иезуит грозил своим соотечественникам-плантаторам Божьей карой и осуждал сам институт рабовладения. Говорят, писал он, что от рабства зависит сохранение и развитие здешнего государства, а я отвечу, что это ересь даже и в политическом смысле, ибо то, что опирается на несправедливость, не может быть прочным и постоянным. При этом угнетенного негра-раба Виэйра сравнивал с распятым Христом. В конце концов деятельность и взгляды священника-гуманиста привели его к опале, он был арестован инквизицией, два года провел в заточении и лишен права проповедовать и выступать в печати. Добившись позднее отмены сурового приговора, он с 1681 года до конца жизни провел в родном городе Баия, работал над многотомным собранием своих проповедей, каждая из которых, как оказалось впоследствии, была небольшим литературным шедевром и, по выражению одного из современных поэтов, заслужила ему титул императора португальского языка. Без преувеличения можно утверждать, что в ХVII веке в пределах португалоязычного мира не было другой фигуры, которая с такой полнотой воплотила бы в своей деятельности все основные проблемы исторического и культурного процесса того времени.

В Испанской Америке двумя вершинами колониальной культуры, так же озаренными первыми лучами грядущей независимости, были: представитель испано-индейской знати Инка Гарсиласо де ла Вега (1539-1616) и служительница церкви сор (сестра) Хуана Инес де ла Крус (1648-1695).

Сын испанского конкистадора-аристократа и инкской принцессы (такие браки между представителями высших слоев белых и индейцев не возбранялись) Инка Гарсиласо стал самым ярким примером плодотворного слияния в Новом Свете двух рас и двух культур. Первые 20 лет жизни он провел в Перу, тесно общаясь с высокопоставленными местными родственниками из окружения матери, но после развода родителей уехал в Испанию, где лишь с наступлением старости посвятил себя литературному труду. Хронологически его творчество завершает эволюцию колониального летописного жанра, но, в равной степени уходя корнями в испанскую и индейскую семейную традицию автора, становится в то же время провозвестником грядущего этно-культурного синтеза. Говорят, что Гарсиласо спас от забвения инкское духовное наследие. И это действительно так, если учесть, что его предки по материнской линии не имели письменности, а все, что мы знаем об их величественной империи, сохранилось на основе устного предания, впечатлений и записей отдельных конкистадоров и монахов, ставших свидетелями её разрушения. Поэтому Инку Гарсиласо без преувеличения можно считать первым и весьма авторитетным историографом Андских стран преемником цивилизации инков и вице-королевства Перу. Его главные произведения Подлинные комментарии и Всеобщая история Перу вышли в свет как две части единого повествования, одна в 1609, а вторая уже посмертно, в 1617 году. В них автор, обладавший несомненным литературным даром, живо и выразительно, с заметным влиянием своих проиндейских симпатий, сначала подробно описывает древнюю культуру своих предков-индейцев, а затем, теперь уже с гордостью за испанцев, их покорение конкистадорами и последующую междоусобную борьбу между ними. В равной степени чувствуя себя и испанцем, и индейцем, он стремится с одинаковым уважением оценивать и своих отцовских, и своих материнских предков. Не удивительно, что позднее, и с той, и с другой стороны против Гарсиласо выдвигались обвинения в пристрастности и искажении исторической правды, хотя по своим взглядам он не был сторонником ни черной, ни розовой легенды о завоевании Нового Света. Его тщательно документированные труды можно считать подлинной энциклопедией доколониальной и колониальной жизни народов Андского нагорья. В них описывается окружающий их природный мир, их драматическая история, нравы и обычаи, мифология, особенности языка, а так же даются яркие портреты наиболее известных деятелей, воплотивших встречу двух миров. Существование самого Инки Гарсиласо де ла Вега как одного из наиболее неординарных персонажей этой встречи наглядно опровергает теории колониальных и нынешних расистов, выступавших за чистоту крови и считавших индейцев неполноценным и отсталым народом.

Если Инка Гарсиласо был метисом и представлял уже смешанную, индо-испанскую культуру, то сестра Хуана Инес де ла Крус была креолкой, т.е. чистокровной испанкой, но родившейся в Америке. Среди испанцев Нового Света, духовно подготовивших независимость, трудно найти фигуру, с которой связано столько легенд и кажущихся невероятными фактов. Посвятив себя поэзии и науке, Хуана Инес де ла Крус еще при жизни, будучи совсем молодой, широко прославилась по обе стороны Атлантики. Современники называли её Фениксом Америки, Десятой музой, Мексиканским Фениксом и т.п., ибо ум и таланты этой женщины ни в тогдашней Испании, ни в ее колониях не имели себе равных. В колониальной Мексике её роль напоминала роль Ломоносова в России. Вот наиболее красноречивые факты её биографии: в возрасте 3-х лет она выучилась читать; в 6 лет овладела письмом; в 8 уже говорила и писала по латыни и получила свою первую литературную премию; в 14 лет она блестяще выдержала публичный экзамен, где её по всем отраслям тогдашнего знания проверяли 40 лучших умов вице-королевства; в это же время она становится первой дамой при дворе вице-короля Новой Испании, поражая всех своим поэтическим талантом, образованностью и красотой. А в 19 лет неожиданно... ушла в монастырь, дабы, по ее словам, отрешиться от самой маленькой обязанности, могущей помешать моему служению наукам и безмолвной беседе с любимыми книгами. Её келья, в которой сестра Хуана помимо поэзии занималась философией, историей, физикой, математикой, литературой, риторикой и провела 26 лет вплоть до своей кончины, превратилась в подлинный храм знаний и место паломничества для многочисленных посетителем из обеих Испании. В ней была собрана огромная для того времени библиотека, насчитывавшая около 4 тыс. томов. Ученая монахиня состояла в переписке с виднейшими деятелями науки и культуры как метрополии, так и колоний и снискала у них высочайший духовный авторитет. В конце жизни, однако, не без влияния клерикальных кругов, она разочаровалась в могуществе научного знания, продала библиотеку и целиком посвятила себя благотворительности и молитвам. Умерла сестра Хуана, ухаживая за больными и заразившись сама, во время эпидемии чумы, вспыхнувшей в столице Мексики в 1695 году.

Творческое наследие Хуаны Инес де ла Крус сравнительно невелико: один том поэзии и три тома театральных произведений и прозы. Однако, значение этой выдающейся поэтессы и ученой-монахини трудно переоценить. Задолго до обретения независимости она стала провозвестницей т.н. мексиканизма, т.е. зарождавшегося национального духа Мексики. Владея местными наречиями, прекрасно зная нравы и обычаи страны, она способствовала обогащению книжного испанского языка за счет разговорной речи простого народа, открыла путь широкому проникновению демократических элементов в будущую мексиканскую культуру. С другими гуманистами колониального периода ее роднят симпатии к обездоленным, выступления в защиту не только индейцев, но и негров-рабов, чему она посвятила немало вдохновенных строк. В масштабах Америки, а, может быть, и всего тогдашнего западного мира, она стала первой и единственной женщиной, получившей столь высокое признание и открыто отстоявшей свое право на творчество и человеческое достоинство.

Последний, ХVIII век, в культуре колониальной Америки, по сравнению с периодом конкисты и временем расцвета вице-королевств Новая Испания и Перу, не может похвастаться самобытными именами масштаба Лас Касаса, Инки Гарсиласо или Хуаны Инес де ла Крус. В области литературы и искусства он характеризовался определенным застоем и послушным следованием испанским образцам, что, в частности, выражалось в повсеместном распространении господствовавшего тогда в Испании и Европе художественного стиля барокко, позднее постепенно сменившегося неоклассицизмом. Эстетика барокко с усложненной и подчиненной единому ансамблю орнаментацией, ярко проявила себя в роскошной колониальной архитектуре, пышном убранстве католических храмов, детализированной живописи и вычурной поэзии, чему, кстати, отдала определенную дань и сестра Хуана. Тем не менее, на барокко продолжала оказывать заметное влияние окружающая американская действительность и своеобразный менталитет местных жителей, обогащая этот стиль неизвестными Европе художественными элементами. Так, в Новой Испании барокко в архитектуре, доведенное до крайности, до вакханалии декора, порождает т.н. креольское ультрабарокко или стиль чурригереско, воспринятый в определенной степени даже Европой.

Если в искусстве и художественной литературе, нередко по чисто цензурным причинам, почти не наблюдалось ничего нового, то в области общественной мысли к концу века Просвещения и началу войны за Независимость в Северной Америке, несмотря на усилия испанской короны сохранить свою власть, быстро набирал силу сепаратизм. Его главной идейной силой стали креолы, которых иногда сравнивают с третьим сословием во Франции. Проще всего креола можно определить как этнического испанца, родившегося в Америке, хотя позднее это сословие получило пополнение за счет людей смешанной крови, которые за деньги стали приобретать у властей креольский статус. Креолы занимали в колониальном обществе серединное положение: были второстепенными чиновниками в административном аппарате, составляли основную массу среднего офицерства и клира, представляли свободные профессии врачей, законодателей, инженеров и т.п. Пользуясь современной терминологией, можно сказать, что они составляли тогдашний интеллектуальный слой или интеллигенцию. И именно как таковые были призваны стать не только основными вдохновителями освободительной борьбы, но и единственным коллективным субъектом культурного процесса.

Действительно, в отличие от презиравших их пиренейцев, родившихся в Испании и молившихся на неё; в отличие от порабощенных ими индейцев или завезенных из Африки негров-рабов, на начальном этапе становления новой цивилизации, преимущественно они и могли быть носителями зарождавшегося самосознания будущих латиноамериканских наций. Правда, на территориях наследницах развитых культур инков, майя и ацтеков, сознательное стремление креолов к освобождению от ига метрополии тесно переплеталось со стихийными выступлениями наиболее угнетенных слоев, претендовавших на свое собственное этническое самоопределение. Особенно это характерно для Перу, где в XVIII веке наблюдается всплеск своего рода инкского национализма. Так, в 40-х годах один из местных касиков провозгласил себя наследником Инки Атауальпы и возглавил восстание, продолжавшееся свыше 10 лет; в 1780-1782 гг. вице-королевство потрясло восстание под руководством одного из потомков инкской династии, назвавшего себя Верховным Инкой под именем Тупака Амару II. С 60-х гг. аналогичные выступления произошли на Юкатане, в Новой Испании, Гватемале и других районах. Но, пожалуй, наиболее характерным с полиэтнической точки зрения было восстание 1781 года в Новой Гранаде под руководством креолов, когда совместно с ними выступили негры, мулаты и индейцы, символизируя будущее сотрудничество всех рас в годы войны за независимость.

Как бы ни рассматривать участие индейских и афроамериканских масс в борьбе против колониального владычества, креольской элите, тем не менее, принадлежит основная роль в идейной подготовке и последующем руководстве развернувшимся освободительном процессом. В последней четверти ХVIII века на всей территории колониальных империй Испании и Португалии в креольской среде множатся полулегальные и нелегальные салоны и общества, где с антииспанских позиций ведутся горячие дискуссии о характере и судьбах народов Американского континента. Эти споры питались, в частности, и развернувшейся в то время в Европе с участием изгнанников-креолов полемикой о Новом Свете. Её главной темой стала неполноценность или полноценность (?) американского населения по сравнению с европейцами. Как молодой континент Америка представлялась тогдашним евроцентристам, в целом, менее приспособленной к жизни, более слабой, чем Европа; креолы, индейцы и афроамериканцы этносами пока незрелыми для освоения плодов цивилизации, хотя и имеющими право на развитие. С другой стороны, было немало и таких европейских мыслителей, которые, опираясь на труды Лас Касаса, Инки Гарсиласо или Хуаны Инес де ла Крус, подчеркивали, если не превосходство Латинской Америки в вопросах культуры, то, по меньшей мере, культурное равноправие ибероамериканцев и европейцев. Показательно, что среди защитников самобытности и самоценности Америки немалую роль играли писатели-иезуиты, хорошо знавшие все богатства и возможности Нового Света и его населения. Большую роль в духовной реабилитации Южной Америки как континента будущего, а латиноамериканцев как трудолюбивых и талантливых хозяев своей земли сыграл великий немецкий естествоиспытатель Александр фон Гумбольдт (1769-1859). На рубеже двух веков он совершил длительную научную экспедицию по Центральной и Южной Америке, дал первое систематическое описание географии, флоры и фауны этого региона, его естественных богатств; ликвидировал много белых пятен на его карте, а также познакомил европейцев с наиболее существенными моментами латиноамериканской истории, в частности, с наследием её выдающихся гуманистов ХVI-ХVII веков. С восхищением высказываясь об их деятельности и идеях, он с симпатией относился к назревавшему в те годы национально-освободительному движению и был дружен с его будущим лидером Боливаром.

Креольская духовная элита кануна независимости, выступая против изживавшего себя колониального господства и объединенная идеологией антииспанизма, в то же время во многом ориентировалась на европейское Просвещение, руссоизм и кое-где начинала усваивать элементы утопического социализма. Наиболее известной фигурой, идейно подготовившей вооруженную борьбу и на начальном этапе принявшей в ней непосредственной участие, был венесуэлец Франсиско Миранда (1750-1816). Находясь на военной службе в качестве адъютанта генерал-губернатора Кубы, он вступил в связь с местными патриотами-сепаратистами и преследуемый властями, бежал в 1783 г. в США, от которых пытался заручиться поддержкой антииспанского освободительного движения. С этой же целью позднее он посетил Россию, Великобританию, а также революционную Францию, где в 1792 году стал генералом и принял участие в военных действиях против прусских и австрийских интервентов. В 1801 году он обратился к народам Колумбова континента и, в частности, к индейцам, с революционной прокламацией, призывавшей сбросить испанское иго. Все последующие годы Миранда с переменным успехом был организатором и участником вооруженных выступлений в Венесуэле, а после провозглашения её независимости стал главнокомандующим с диктаторскими полномочиями. Его жизнь однако закончилась трагически: после поражения в одной из решающих операций против колонизаторов он был предан друзьями, захвачен в плен, отправлен в Испанию, где и умер в тюремном застенке.

Из других видных креолов, провозвестников, а позднее и участников войны за независимость, заслуживают упоминания: колумбиец Антонио Нариньо (1765-1823) первый переводчик и издатель на испанском языке Декларации прав человека и гражданина (1794); венесуэлец Симон Родригес (1771-1854) философ и педагог, идейный наставник и друг Боливара, один из ранних пропагандистов руссоизма и утопического социализма в Латинской Америке; аргентинец Мариано Морено (1778-1811) историк, издатель и первый переводчик Общественного договора Руссо, позднее один из руководителей первого правительства независимой Аргентины Патриотической Хунты (1810); наконец, эквадорец Франсиско Хавьер Санта-Крус и Эспехо (1747-1795) просветитель, публицист и врач, издатель первой национальной газеты, который, хотя и не был креолом, а вышел из индейско-мулатских низов, однако, занимает в истории латиноамериканской культуры видное место, не только как борец против колониальных порядков и религиозного фанатизма, но и как выдающийся ученый, заложивший основы светской материалистической науки.

Что касается Бразилии, то здесь самыми заметными мятежными фигурами кануна Независимости были также креолы: казненный португальцами руководитель неудавшегося заговора инконфидентов (1789) прапорщик Жоакин Жозе да Силва Шавьер (1748-1792) по прозвищу Тирадентис, провозглашенный впоследствии национальным героем; и участник этого же заговора крупный поэт и общественный деятель Томас Антониу Гонзага (1744-1810).

Оценивая как решающую роль креолов в идейной подготовке и организации освободительной борьбы, нельзя не учитывать и такого важного обстоятельства, как преимущественно креольский состав низового колониального клира. Выше уже говорилось о заметной роли иезуитов в пробуждении национального самосознания американских народов. Оппозиционность иезуитов испанской короне особенно усилилась после изгнания ордена из Америки в 1767 году. Иезуитские изгнанники в европейских странах и США стали для внешнего мира важным источником знаний о находившихся за железным занавесом испанских и португальских колониях. К началу XIX века идеи сепаратизма начали проникать и в среду колониального духовенства, определенная часть которого не только нравственно поддерживала освободительное движение, но и выступила против испанцев с оружием в руках. В качестве ярких примеров религиозного бунтарства можно привести трагическую судьбу таких служителей культа, как национальные герои Мексики и руководители борьбы за ее независимость Мигель Идальго (1753-1811) и Хосе Мария Морелос (1765-1815) или как священник-поэт Мариано Мельгар (1791-1815), которого считают основоположником национальной поэзии Перу. Все они были захвачены на поле боя и казнены испанцами как демократы и революционеры.