Свидетельство веков

Благодаря исследователям-энтузиастам мы сравнительно хо­рошо знаем достижения инков, их знаменитую империю, кото­рую разрушили испанцы своим вторжением на высокогорную равнину Анд. Нам достаточно много известно об их сооруже­ниях из тщательно обработан­ных камней — дворцах и хра­мах в Куско на территории Перу, крепости Мачу-Пикчу и других, о знаменитых шоссе и достойной удивления организа­ции их обширной империи. Зна­ем об этом от современных исследователей, а также от ста­рых летописцев, испанских и индейских.

Известно, что инки были вождями народа кечуа, и на первый взгляд их развитое го­сударственное устройство и во­обще все, что они создали, нас восхищает. Многие современ­ные исследователи и старые ле­тописцы в значительной степе­ни идеализировали инков и их творения. Все без исключения сначала восхищаются, особенно организацией империи. Когда же начинаешь задумываться об этих вещах более глубоко, осознаешь некоторые важные реальности. Во-первых, период, когда инки находились у вла­сти, был сравнительно корот­ким и начался он примерно около 1100 года нашей эры, поэтому первые инковские вож­ди — фигуры неясные, леген­дарные. Родом они были отку­да-то севернее озера Титикака, где некогда существовало намного более древнее государ­ство индейцев аймара, которые создали достаточно развитую конфедерацию племен и городов-государств. Из распада этой конфедерации, несомненно, извлекли для себя пользу менее развитые тогда кечуа, создавшие в окрестностях Куско соб­ственное небольшое государство, по-видимому, под руковод­ством аймарских вождей. Оно имело в течение двух столетий лишь местное значение. Затем во главе его стали способные и честолюбивые вожди, которые начали захватывать соседние области, пользуясь царившей там неразберихой. Сравнительно быстро им удалось одолеть одного за другим всех соседей и подчинить их себе. Они завоевывали все новые и новые тер­ритории на юге и на севере, пока в XV веке не создали огром­ную империю, простиравшуюся от современного Экуадора вплоть до Северной Аргентины.

Такой необычайно быстрый рост предполагал, однако, на­личие сравнительно развитой базы, опираясь на которую мож­но было идти вперед. Подобной базой явилась культура ай­мара, более старая, нежели культура кечуа. Аймара к тому времени достигли в своем развитии той стадии, когда после распада родовой организации начинается формирование но­вого общества. Как всюду в мире, и здесь это была бурная эпоха, полная борьбы и войн одних против других, эпоха, ко­гда в труднодоступных местах возникали укрепленные селе­ния, а из сумятицы извлекали пользу сильные вожди. Так с трудом, в крови и слезах родилась новая стадия организации общества в высоких горах Перу и Боливии.

Этой эпохе предшествовала, однако, другая, более спокой­ная, тогда-то и расцвела на боливийской стороне озера Тити­кака достопримечательная культура. Ее творцы были снорови­стыми строителями, они успели весьма искусно обрабатывать камень, причем не только сравнительно мягкий красноватый песчаник, но и темно-серый твердый трахит. Ухитрялись до­ставлять этот камень в огромных блоках, весящих много тонн, из отдаленных карьеров на места, где велось строительство, не зная колеса и катков.

Разработан целый ряд теорий о том, как подобные блоки могли транспортироваться, но ни одну из них нельзя считать вполне доказанной, и, таким образом, проблема транспорти­ровки остается до сих пор загадкой.

Люди эти знали также бронзу и умели ее употреблять отчасти для производства орудий труда, отчасти для изготов­ления самых различных вещей и украшений. Бронзовыми и каменными инструментами они вытесывали удивительные ог­ромные статуи из цельного куска камня, ворота весьма вну­шительных размеров — опять-таки из одной огромной камен­ной доски, причем умели обрабатывать камень так, что это вызывает удивление и почти зависть техников нашего атомного века.

Самый значительный памятник их зрелой культуры—раз­валины Тиуанако у деревни того же названия, в 67 километ­рах от Ла-Паса, по дороге на Гуаки. Развалины настолько пора­зительны, что они захватывали воображение уже старых лето­писцев; нет, вероятно, ни одного путешественника и историка, который о них по крайней мере не упоминал бы. Постепенно накопились, кроме более или менее содержательных описаний, самые разные мнения о происхождении Тиуанако и о том, в какое время оно строилось.

Большим романтиком и фантастом, типичным для своей эпохи, был один из первых серьезных исследователей этих развалин, Артур Познанский, который посвятил Тиуанако не­сколько лет своей жизни. Однако он слишком увлекся мыслью о древней заселенности Южной Америки. Познанским руково­дило страстное желание доказать, что Тиуанако очень старое, самое старое поселение на Американском континенте, и это желание породило идею. В первые годы XX века, когда архео­логия еще не была такой зрелой наукой, как теперь, появля­лись самые удивительные теории, особенно о малоизвестных племенах и народах Америки.

Возникла, например, курьезная теория о происхождении древних майя на Юкатане от одного из старых еврейских пле­мен, говорилось даже об их прагерманском происхождении, что по крайней мере было забавно.

Познанский стал утверждать, будто Тиуанако 12 тысяч лет. Это число ему полюбилось, и он пытался всевозможными спо­собами доказать свою теорию. Исходил он из мнимых истори­ческих вычислений древних китайцев, живших в третьем тыся­челетии до нашей эры. Никто ему, однако, не сказал, что эти вычисления чрезвычайно ненадежны, если не легендарны, по­скольку император Цирь Шихуанди, объединитель китайской империи, реформатор и деспот, во II веке до нашей эры при­казал уничтожить все письменные материалы, дабы стереть па­мять о предыдущей династии. Писать о такой тонкой вещи, как астрономические вычисления, по прошествии двух тысяч лет, не имея возможности точно и надежно цитировать,— просто фантастично. Исчисления могли быть самыми точными, но ошибочные исходные данные сделают неверным конечный ре­зультат.

Следующий довод против вычислений Познанского — от­крытие геологов, что эпоха последнего оледенения в области боливийских гор была не намного раньше, чем 12 тысяч лет назад, и, следовательно, к этому времени едва ли могла успеть сложиться зрелая цивилизация. Познанский далее утверждал, будто Тиуанако был островом в озере Титикака и с того вре­мени уровень воды понизился на 34 метра — это также не­правдоподобно. Познанский показал, где, по его мнению, были расположены тиуанакская пристань и оборонительный ров, на­полненный водой, однако и то и другое я наряду с многочис­ленными другими исследователями считаю чистой фантазией.

С того времени, когда Познанский разрабатывал свою тео­рию, у науки появился чрезвычайно важный помощник — ра­диоактивный изотоп углерода С¹⁴, называемый «атомными ча­сами»; он определяет сравнительно точно возраст материалов, добытых с помощью археологических раскопок. «Атомные часы» подтвердили правильность выводов противников Познан­ского, которые проводили раскопки непосредственно на ме­сте, изучали и оценивали культурные слои и пришли к выводу, что первый и самый отдаленный период развития Тиуанако можно отнести к началу нашей эры или к несколько более ран­ней эпохе. Потом наступает период наивысшего расцвета, на­зываемый классическим; его можно отнести что-нибудь к V столетию нашей эры. Затем (800—1200 годы нашей эры) идет период экспансии тиуанакской культуры, когда влияние Тиуанако ширится далеко во все стороны и когда начинается также его упадок.

В последней фазе звучат уже отголоски этой интересной культуры. Она не погибла сразу, вследствие какой-то ката­строфы, как романтически предполагал Познанский, а замол­кала и отмирала медленно и закономерно под натиском заме­нившей ее новой, еще более развитой культуры, принесенной завоевателями. Предполагают, что тиуанакская культура отми­рала, еще когда существовало государство Коля, и позднее, вплоть до эпохи испанского нашествия, поскольку это была культура своя, отечественная, культура аймарского народа, всегда составлявшего большинство в стране. Культура инков была, напротив, культурой завоевателей, культурой навязан­ной, утвердившейся путем насилия и благодаря централистской системе инков, в которой, собственно, никто не был сво­бодным человеком.

Тиуанако

Развалины Тиуанако лежат у самого шоссе на восточной окраине деревни. Наиболее выразительная точка целого круп­ного комплекса, занимающего обширное пространство между шоссе и железнодорожной линией, небольшой, высотой метров пятнадцать холм, называемый Акапайе. Значительная часть исследователей считает, что он искусственно насыпан и, веро­ятно, был когда-то пирамидой, Я осмотрел его очень внима­тельно, времени для этого было достаточно (я был в Тиуанако несколько дней), и у меня сложилось впечатление, что холм естественного происхождения, человеческие руки лишь при­дали ему окончательную правильную форму. Другие два хол­ма, расположенные поблизости (один на востоке и другой на юго-западе), чуть побольше, но также с плоскими вершинами и вообще похожи на первый холм. Никто не утверждает, что они искусственно насыпаны, поскольку их естественное проис­хождение не вызывает сомнений.

Холм Акапана в верхней своей части неправильной формы, посредине его впадина глубиной примерно восемь метров, имеющая форму продолговатой капли; почти весь год ее за­полняет вода, образуя маленькое озеро. Впадина открыта точ­но на восток — это случайность, или же подобное расположе­ние подтверждает мою догадку о естественном происхожде­нии холма, поскольку на его восточной стороне под впадиной выброшена масса глины, вероятно из открытого конца углуб­ления. Если бы холм был создан искусственно, те, кто его воз­водил, сделали бы по-другому, сэкономив таким образом тон­ны материала.

Почти по всему холму рассеяны обработанные каменные блоки самого различного вида и разной величины. Вероятно, именно они внушили некоторым исследователям достаточно бессмысленную идею, будто холм был когда-то пирамидой, подобной тем, которые обнаружены в Мексике. Один архи­тектор разработал даже ее реконструкцию, представляющую собой, конечно, плод чистой фантазии и не имеющую с наукой ничего общего, поскольку для такой реконструкции нет почти никаких реальных оснований.

При трезвом подходе мы придем к такому заключению: Акапана была небольшим естественным холмиком, которому строители Тиуанако придали правильную форму и, возможно, обнесли невысокой стеной из монолитов, но последнее уже спорно, так как лишь на восточной стороне сохранились не­ясные остатки стены, причем из таких крупных монолитов, что они должны были сохраниться во множестве на протяже­нии всей стены до сегодняшнего дня. Впадина с озерком слу­жила, по-видимому, для каких-то культовых целей, и над нею на западной стороне поставили, вероятно, небольшой храм или другое строение, об этом свидетельствуют обработанные камни. По южному склону прорыли канал, что исключает мысль, будто впадина была водохранилищем, поскольку тогда канал вел бы на север, к застроенной части, а не наоборот. Больше сведений дают раскопки, с их помощью мы, вероят­но, яснее представим назначение ряда монолитов.

С Акапаны открывается широкая панорама развалин. На восточном краю буквально врос в землю остаток почти квад­ратного храма, стена которого также укреплена крупными ка­менными блоками, поставленными «на попа». Во все четыре стены «вмонтировано» множество каменных голов, начиная от весьма примитивных и кончая очень хорошо технически испол­ненными. Посредине находилась большая статуя божества, вы­тесанная из цельного куска камня; по непонятным соображе­ниям она была вывезена в Ла-Пас, где стоит теперь перед футбольным стадионом. Весьма интересен большой каменный блок на западной стороне. Он слегка углублен; я предпола­гаю, что блок этот был украшен монументальным рельефом, изображающим человеческую фигуру,— возможно, вождя, возможно, божества. От целого рельефа сохранился лишь ку­сок ноги.

Храм единодушно относят к древнейшему периоду строи­тельства Тиуанако. Его расположение свидетельствует о вы­дающихся астрономических знаниях строителей, которые ори­ентировали стены так, что они протянуты почти точно в направлениях север — юг и запад — восток без значительных отклонений. Они сумели сделать это, не зная магнитной стрел­ки, следовательно, исходя из положения небесных тел, наблю­дение за которыми было для них, вероятно, обычным, хорошо знакомым и освоенным делом. Весь этот объект недавно ре­конструирован, надо сказать, недостаточно хорошо, но забот­ливо.

Великолепная лестница из огромных блоков красного пес­чаника, «подчеркнутая» по сторонам двумя большими грубы­ми каменными блоками, ведет от храма к соседнему объекту, называемому Каласасайя. Значительный по своим размерам, он имеет форму прямоугольника и также приблизительно ори­ентирован в направлении север — юг (только уже с заметным отклонением). Вокруг он обнесен стеной типично тиуанакского стиля с могучими каменными блоками, поставленными «на попа». Часть северной стены реконструирована, опять-таки не самым тщательным образом; все же реконструкция дает воз­можность наглядно представить, как стена выглядела перво­начально.

Внутри стены проводились раскопки, и была найдена дру­гая большая статуя из целого куска камня, названная Стела Понсе (Карлос Понсе Сангинес был в то время директором Центра археоло­гических исследований), по имени того, кто ее обнаружил. Затем было от­крыто великое множество остатков внутренних построек, при­чем из камней как обработанных, так и (на большой глубине) необработанных — свидетельство очеуь давнего заселения, ко­торое можно отнести к началу нашей эры, а возможно, и к более раннему времени.

Западная сторона была фасадной, о чем говорит ряд из десяти огромных каменных столбов четырехгранной формы, которые, вероятно, были соединены наверху поперечными блоками (там хорошо заметны надрезы). Познанский об этом фасаде создал собственную теорию, опять-таки ошибочную, стремясь приписать древним строителям Тиуанако такие спо­собности, которые он хотел бы у них видеть. Он считал десять столбов доказательством культа солнца.

На западной стороне расположены одни из самых прослав­ленных, самых известных творений строителей Тиуанако, древ­них предков современных аймара. То, что именно они были творцами этих статуй, бесспорно по крайней мере на 95 про­центов. В юго-западном углу стоит большая статуя вождя или божества, называемая Эль Фрайле — Монах. В северо-запад­ном углу находится одно из примечательнейших созданий творцов-монолитов, знаменитые ворота из одного куска серого трахита, обыкновенно называемые Воротами Солнца. При пер­вом осмотре они неприятно удивили меня. Я помнил их по многочисленным фотографиям и рисункам и, следовательно, точно знал, что именно увижу. Однако приходится констати­ровать: почти все фотографы и рисовальщики брали Ворота в таких ракурсах, что они казались более величественными, нежели в действительности. Мне Ворота Солнца показались просто маленькими. Вдобавок они обнесены решеткой из же­лезных прутьев, поскольку и в Боливии есть туристы, обуревае­мые желанием увековечить свои имена на памятниках.

Можно быть почти уверенным: Ворота Солнца не имеют к солнцу никакого отношения. В центре фигурных украшений находится изображение, которое кое-кто из первых исследо­вателей счел изображением солнца. Более подробные иссле­дования позднее показали, что оно изображает, вероятнее всего, Вирахочу, мифическую бородатую личность, якобы со светлой кожей, которая сотворила солнце, свет и вообще все существующее на земле. Светлую кожу и бороду присочини­ли, возможно, летописцы после вторжения испанцев, стремясь им польстить.

За Воротами несколько больших плит, на них с увлечением играют в карты сторожа руин, индейцы из соседней деревни.

В обычные дни сюда почти никто не приходит, я был тут целые дни совсем один. Когда же карты надоедают, индейцы соби­рают куски песчаника и занимаются производством «древ­ностей», маленьких имитаций больших монолитов, а также ка­менных фигурок животных и чисто туристских поделок — рас­крашенных черных глиняных фигурок. Дома они весьма искусно отливают бронзовые «инковские» булавки. Весь этот товар находит хороший сбыт. Почти каждый турист что-нибудь да купит, один как сувенир, другой, более наивный, как под­линную древность.

Подобные изделия демонстрируют, однако, безусловный вкус их создателей. Я сам однажды купил у маленького, лет девяти мальчишки каменную фигурку пумы, такую прелестную, что просто умилился. Мальчишка подошел ко мне с весьма та­инственным видом: «Кабальеро, не хочешь купить настоящую старую вещь?» Я ожидал увидеть обломки раскрашенной кера­мики, которые во множестве валяются тут повсюду, особенно после сильных дождей, и являются излюбленной статьей тор­говли здешних мальчишек. Парнишка извлек из кармана фи­гурку пумы. «Ужасно симпатичная фигурка, здорово у тебя получилось!» — сказал я, и парнишка поддался на похвалу.— «Да, я умею». Но тотчас разозлился на себя за то, что прого­ворился. Посмеялись мы оба, и фигурка сменила за несколько песо владельца.

Этот трюк совершают главным образом с бронзовыми бу­лавками и фигурками. Индейцы имитируют «древности» просто великолепно; я подозреваю, что они нашли в конце концов старые формы для отливки, и таким образом не легко отли­чить подлинную вещь от подделки.

Выяснив, что я работаю в музее и могу отличить подделку от подлинного предмета, они перестали предлагать мне свою «продукцию». А когда мы друг друга узнали лучше, индейцы посвятили меня и в некоторые свои торговые тайны.

Раз я сидел на Акапане и рисовал схему расположения развалин. Вдруг приехал автомобиль, роскошная «Америка». Из него вышла чета типичных североамериканских туристов с фотоаппаратами, они сразу же начали друг друга снимать у Ворот Солнца и Монаха. Затем бегло обошли Каласасайю, поднялись на Акапану, заглянули через мое плечо в схему, которую я рисовал, и пошли снова вниз к «вросшему в землю» храму. Через минуту я услышал громкие голоса. Пара ожив­ленно разговаривала со сторожами, те жестикулировали, пока­зывая руками в разные стороны. Потом все направились наис­кось через Каласасайю, американцы подошли к машине, сели и уехали.

Я спустился вниз и застиг индейцев в тот редкий момент, когда они смеялись до коликов — а индеец смеется редко. Разумеется, я спросил о причине такой веселости. Один из сторожей объяснил: Лос янкис, американцы,— страстные кол­лекционеры сувениров, и индейцы им немного «помогают».

Когда видят, кто приехал, ловко подбрасывают (если в развалинах мало людей) какую-нибудь из собственноручно сделан­ных «древних» фигурок там, где велись раскопки, и так, чтобы ее можно было заметить. Затем ведут мимо этого места тури­стов, давая им возможность самим «найти» и незаметно под­нять фигурку. Лучше всего, мол, умеют искать женщины. Обычно турист пытается свою находку утаить и спрятать, тогда выступает бдительный страж и требует отдать предмет, при­надлежащий музею. Делается это чрезвычайно искусно, и обыкновенно турист пытается уговорить сторожа, просит оста­вить ему вещь, предлагая за нее деньги. Платят, не торгуясь, обычно дают кругленькую сумму, чтобы сторож молчал. В ре­зультате индеец продает фигурку по цене, как правило, втрое, даже впятеро большей, чем та, которую он выручил бы, пред­ложив эту фигурку сам.

***

В последний день моего пребывания в Тиуанако фортуна улыбнулась мне, подарив интересное открытие. К востоку от Акапаны находится группа обработанных камней, называемая Кантатаита. К самому большому из них, прекрасно обработан­ному плоскому камню с четырехгранным углублением, спу­скается пять маленьких лестниц. Все вместе немного напоми­нает игрушку или модель. Так оценили камень мои предшест­венники. В конце концов они стали утверждать, что это модель какого-то из тиуанакских храмов. Сидел я на том камне и раз­мышлял, чьей моделью мог бы он быть. Храма, вросшего в землю,— нет, поскольку у того лишь одна лестница, а посредине был монолит, статуя. Моделью Каласасайи он также не может быть, тогда бы камень имел форму прямоугольника и хотя бы намеки на фасадные монолиты, да к тому же у Каласа­сайи нет стольких лестниц. И таким образом я пришел к заклю­чению: это не модель храма из Тиуанако. Положил — скорее всего случайно — на камень буссоль и вдруг вижу, что грань углубления точно соответствует направлению восток — запад.

Теперь меня интересовал только этот камень. Средняя лестница показывает точно на запад. Крайние лестнички пока­зывают на север и юг. Против средних лестниц край камня выломан в виде грубой арки. Оттуда открывается вид через среднюю лестницу прямо на запад, а крайние лестницы подви­нуты одна к северу, другая к югу, образуя, следовательно, с точкой наблюдения определенный угол. В голове у меня сверкнула мысль. Солнцестояния! Ведь они непременно имели боль­шое значение для земледельцев, которые тут жили, по ним можно определять время посева, пахоты и т. п., и это было особенно важно здесь, на Альтиплано, где времена года друг от друга особенно не отличаются.

Замеряю буссолью угол, он составляет приблизительно 8,5 деления. Всего у буссоли 64 деления. Следовательно, одно деление равно 5,625 градуса. После подсчета получаю угол примерно 48 градусов. Этим результатом, а также определе­нием точной ориентировки и обмером камня я в тот день удо­вольствовался. Позднее, по возвращении в Ла-Пас, я зашел в тамошнюю университетскую библиотеку и отыскал угол обо­их солнцестояний. Это подтвердило мое открытие; оказалось, что я определил угол, несмотря на примитивные средства, до­статочно точно. Угол составляет 49°23^/, и, когда я начертил ка­мень соответственно проведенному обмеру, обнаружилось, что прямые, соединяющие точку наблюдения с серединами боковых лестниц, образуют именно такой угол.

К западу от портала Каласасайи расположены другие руи­ны, здесь явно был двор со столбами или очередное храмовое пространство. Точнее нельзя его определить: тут до сих пор не проведены раскопки. Далее на запад вся площадь раско­пана. В результате стало ясно, что тут была группа жилых до­мов, вероятно часть до недавнего времени разыскивавшегося поселения, которое прилегало к главным развалинам.

Здесь находятся многочисленные остатки стены из обрабо­танного камня с могилами в виде ящиков (или шкафчиков), составленных из больших тонких каменных досок. О том, что тут были жилые строения, свидетельствует целый ряд найден­ных камней с углублениями. На них другими, овальными кам­нями растирали корни, готовя пищу. Направо оттуда, в направ­лении к шоссе, на отлогом холмике — изящные каменные ворота, ничем особенно не украшенные, ориентированные в направлении север — юг, их называют Ворота Луны. Вокруг ворот, да и вообще на всем холмике раскопок до сих пор не велось, так что нельзя сколько-нибудь точно определить их назначение. Вероятно, это были ворота меньшего храма.

Когда я переходил железнодорожную линию в направле­нии к Пума-Пунку — следующим весьма интересным развали­нам, то обнаружил прямо у железнодорожного полотна ма­ленькие ворота, вытесанные также из одного куска камня. Чуть дальше — большой монолит, статуя из красного песчани­ка, которую явно должны были врыть в землю, но почему-то бросили. И подобные следы ведут вплоть до самых развалин Пума-Пунку.

Пума-Пунку (по-аймарски Ворота Пумы) представляет со­бой невысокий холмик, выровненный человеческими руками, с отлогим углублением посредине. На его восточном краю — довольно новая глиняная ограда, окружающая самое ядро раз­валин. Не знаю, кто эту ограду придумал, но из-за нее все в целом производит отчасти впечатление кладбища и как-то удручает. Посетитель теряет обзор, не видит окружающий ландшафт и чувствует себя словно на складе остатков работ каменотесов.

Но какие это работы! Прежде всего здесь расположены по одной линии три огромных блока из красного песчаника и на каждом вытесано три каменных сиденья, как будто для великанов. Перед каждым из блоков лежит другой плоский блок, составляющий с первым единое целое. У концов их до сих пор прекрасно видны вытесанные желобки для бронзовых соединительных звеньев. Один из таких блоков длиной в доб­рых восемь метров недоделан, сиденья лишь легко намечены. И снова человека поражает, как древние строители транспор­тировали такие махины.

Как попало, друг на друге лежат обе половины следующих ворот из одного куска камня, большие неоконченные камен­ные доски и множество каменных плит, тщательно отесанных и обработанных. Трудно сказать, были ли они приготовлены для возведения монументальной постройки или это развалины какого-то храма. Лично я склонился бы скорее к первому пред­положению. Интересны вытесанные желобки и отверстия для бронзовых соединительных звеньев самых различных форм и типов. Здешние каменотесы, безусловно, знали целый ряд приемов соединения и применяли их по мере надобности. По­чему, однако, мы находим на одном камне четыре и пять раз­ных типов соединения, можно сказать, почти выставку образ­цов? У больших плит около граней обычно два отверстия, которыми они были, вероятно, как-то технически соединены с другими блоками. Большинство работ вплоть до упоминавших­ся огромных блоков из серого трахита технически выполнены блестяще и представляют собой значительную художествен­ную ценность. Часто попадаются большие двойные каменные корыта, совершенно одинаковые, вытесанные всегда в форме плит. У одного из них выдолблено отверстие (почти всегда на одном конце), ведущее в самом глубоком месте из коры­та. Может быть, это какие-нибудь священные сосуды? Или самые прозаические корыта для мытья, стирки, для того, чтобы поить лам? Тиуанакские мальчишки и тут объявились очень бы­стро, предлагая покрашенные глиняные черепки. В их измазан­ных ручонках перед вами дефилируют осколки посуды перио­да упадка, периодов инковского и классического; у каждой свои характерные знаки в орнаменте, своя обработка.

Если же вы хотите видеть не черепки, а целую посуду, то вам надо вернуться из Пума-Пунку метров на 400 обратно, на окраину деревни: там напротив железнодорожной станции находится красное здание музея, филиала Национального ар­хитектурного музея в Ла-Пасе. Филиал этот оборудован для работы на местности. Он располагает современными лабора­ториями и мастерскими, прекрасными спальнями с ванными для сотрудников, приезжающих сюда из Ла-Паса, и залами, где выставлены предметы, найденные при раскопках. Здесь много посуды, относящейся ко всем трем периодам истории Тиуанако, хранятся также орудия и украшения из кости, брон­зы и камня — все в образцовой чистоте. Экспозиция очень наглядная, хотя и несколько старомодная.

Не менее интересна и уединенно расположенная деревня Тиуанако. С первого взгляда заметно, что от нее очень близко до развалин. Многие дома построены на фундаментах из древ­них отесанных плит, старыми камнями, порой украшенными, обложены двери. Даже ворота кладбища сделаны из тесаных трахитовых камней с украшениями. Однако вершина всего — церковь, очень красивая, в типичном стиле колониального ба­рокко со многими индейскими элементами. Церковь почти це­ликом построена из камней, взятых в развалинах. Отобраны наиболее тщательно отесанные плиты, подобные тем, которые я видел в Каласасайе и Кхери-Кале. Из них сооружена и стена перед храмом, причем камни в воротах пробиты отверстиями точно так же, как в Пума-Пунку. По обеим сторонам ворот две огромные статуи. И та и другая относятся к древнейшему пе­риоду, они примитивно вытесаны, но производят впечатление. Одна из статуй как будто должна изображать мужчину, дру­гая — женщину, однако я не мог их друг от друга отличить. Кто-то из усердных приходских священников в давние времена поставил статуи здесь в надежде, что символы старой веры индейцев аймара повысят посещаемость его церкви.

И еще одно из старинных творений аймара «пересели­лось» в деревню Тиуанако. На одной из боковых уличек в гли­няной стене двери, обитые жестью. Мне повезло: они были 134 открыты, и я увидел исключительно интересную вещь. Во дво­рике стояла великолепная статуя из серого камня — четырех­метровый монолит прекрасной работы. Рядом привязаны ослы, а на голове статуи пышно восседает чрезвычайно довольная своим местом курица. Как монолит попал сюда во дворик, выяснить не удалось, лучше всего, говорили мне, владельца домика о том не спрашивать. Здесь верят, что эти статуи при­носят счастье, и каждый год в их честь устраивают праздне­ства, во время которых пьяные крестьяне льют на статуи по­токи пива и водки, дабы их умилостивить.

Когда я окончательно покидал деревню Тиуанако, где по­купал продукты для своей скромной кухни, мне пришло в го­лову, как резко изменился бы вид развалин, если бы удалось вернуть все похищенные камни на свои места. И как было бы хорошо, если бы камни больше уже не крали.