Сколько хозяев у индейца?

Глава вторая

СКОЛЬКО ХОЗЯЕВ У ИНДЕЙЦА?

Индейцы — подлинные рабы в этих стра­нах, счастливыми почитают себя те, у кого один только хозяин.
X. Хуан и А. де Ульоа. Секретные известия об Америке. 1826 г.

Вице-королевство Перу, самое богатое, самое золотонос­ное среди колониальных американских владений Испа­нии, во второй половине XVI в. занимало обширную часть Южноамериканского континента, за исключением северо-восточного побережья и бассейна Амазонки. В 1739 г. из его состава было выделено вице-королевство Новая Гранада (в границах современных Панамы, Ко­лумбии и Эквадора) и в середине 1776 г., в связи с уг­розой португальского вторжения во владения Испании на Атлантическом побережье, образовано новое вице-коро­левство — Ла-Плата, куда вошли земли современных ла­тиноамериканских республик Боливии, Аргентины, Уруг­вая и Парагвая. Однако и в таком урезанном виде вице­королевство Перу значительно превышало по своим размерам метрополию и продолжало оставаться важней­шим звеном испанских колоний.

Многочисленная армия королевских чиновников пред­ставляла интересы испанской короны в ее заокеанских владениях. Высшая власть вверялась вице-королям — на­местникам испанского короля, правившим от его имени и располагавшим всей полнотой политической, юридической и военной власти на подведомственной им территории.

Ступенькой ниже на иерархической лестнице находи­лись члены аудиенсии — органа колониального управле­ния с широкими административными и судебными пол­номочиями. Аудиенсия выполняла совещательные функ­ции при вице-короле, ее члены замещали вице-короля, если он долго отсутствовал или болел, следили за вы­полнением колониального законодательства. Среди чинов­ников аудиенсии — ойдорес — были судьи, казначеи и протекторы — особые коронные покровители индейцев. В аудиенсии главенствовала испанская титулованная знать. Она сидела в Лиме, главном городе вице-королев­ства Перу, и зачастую плохо знала, что делается на об­ширных подвластных ей просторах.

Для управления провинциями, глубинными районами, вице-король или аудиенсия назначали губернаторов, или коррехидоров (от испанского «коррехир» — «исправлять») на срок от трех до пяти лет. Те в свою очередь воз­главляли кабильдо — органы городской власти провинци­альных центров, ведавшие всеми местными администра­тивными и хозяйственными делами.

Однако высший административный оргап, занимав­шийся глобальной разработкой колониальной политики Испании в законодательной, политической и экономиче­ской областях, находился в Мадриде, за многие тысячи километров от Испанской Америки. Речь идет о Верхов­ном Совете по делам Индий[16] (далее — Совет по делам Индий), учрежденном в 1511 г. Он был наделен огром­ными полномочиями: назначал и смещал вице-королей и других должностных лиц всех рангов — светских и ду­ховных; контролировал деятельность колониального аппа­рата; как высшая апелляционная инстанция вершил суд и расправу над жителями колониальных владений. Совет по делам Индий, перед которым отчитывались вице-коро­ли, возглавлял министр по делам Индий, бывший в свою очередь членом королевского правительства. Все нити этой централизованной системы колониального управле­ния сходились в руках испанского монарха, лично ут­верждавшего все решения Совета по делам Индий.

Какие же этнические, экономические и социальные процессы были характерны для различных частей Испан­ской Америки? За два с половиной века, прошедших с начала завоевания, изменился облик Древнего Перу. Мно­гочисленные индейские племена, жившие на засушливом побережье, были вытеснены со своих земель и в основ­ном уничтожены. Вдоль побережья протянулись обшир­ные сахарные, хлопковые и другие плантации и поместья, принадлежавшие потомкам испанских завоевателей. Плантации обрабатывались руками завезенных сюда ра­бов — африканских негров.

Индейские народы по-прежнему обитали главным об­разом в высокогорных долинах Анд. В отличие от мало­населенной, полупустынной Косты (побережья) Сьерра (нагорье) оставалась преимущественно индейской. Наибо­лее компактно были заселены горные склоны и равнины вокруг древних городов Куско, Пуио и Арекипа, а так­же обширное плоскогорье в окрестностях озера Титикака. На этих землях, издревле принадлежавших высокоразви­тым индейским народам, и спустя два века после кон­кисты жили потомки и наследники их культуры — ин­дейцы кечва и аймара.

Как и в древности, индейцы продолжали заниматься земледелием, возделывая такие традиционные сельскохо­зяйственные культуры, как маис (кукуруза), киноа (вид проса), перец, фасоль, картофель: Они разводили одо­машненных ламу и альпаку. Из европейских культур здесь привился ячмень, из завезенного европейцами ско­та прижились овцы, козы, ослы, мулы.

Достижения более передовой европейской сельскохо­зяйственной техники практически не затронули хозяй­ственный уклад индейских общин. Традиционный инвен­тарь, преимущественно деревянный, остался неизменным. Принадлежали прошлому и многие выдающиеся достиже­ния древних инков в области высокогорного земледелия, такие, как террасирование склонов и система ирригацион­ных каналов, бывших одной из главных забот инкской администрации. В своем большинстве террасы были за­брошены или разрушены, техника обработки полей была забыта. Количество обрабатываемых земель сократилось.

Признававшиеся колониальным законодательством формально свободными индейцы Анд большей частью были отданы под власть испанской короны и низведены его до положения вассалов испанского короля, как выра­жались официальные документы, «своего естественного сеньора». Индейцев лишили личной свободы и права пе­редвижения. Именно индейские народы стали той осно­вой, на которой зиждилась вся система колониального угнетения.

Испанцы уничтожили самобытную государственность кечва: её высшую правящую иерархию — династию ин­ков, сложную, разветвленную систему управления. Одна­ко испанские колонизаторы частично сохранили и при­способили к своим целям низовые звенья древней соци­альной структуры: общину — айлью и тесно связанный с ней институт касиков[17].

Индейская айлью с ее древними земледельческими традициями, высокоэффективной организацией коллектив­ного труда и самообеспечения давала возможность испан­цам «без коренной экономической перестройки создать колониальную систему», пишет советский историк И. К. Самаркина. «Быстро оценив выгоды, которые в пер­спективе сулила эксплуатация айлью, испанская корона направила усилия на сохранение и интегрирование ее в колониальную систему»[18].

Особая роль в деле приспособления индейской общи­ны к новым, колониальным, условиям отводилась мест­ным правителям, касикам, — среднему и низшему адми­нистративному звену в государстве инков.

Испанцы вменяли касикам в обязанность сбор подуш­ной подати — трибуто, которую коренное население долж­но было выплачивать испанскому королю. Подать составляла львиную долю всех колониальных доходов испан­ской короны. Для королевских чиновников и духовенства касик с его неоспоримым, освященным временем авторитетом в глазах рядовых индейцев, с его знанием язы­ка, бытового уклада, психологии коренных жителей стал главной фигурой в процессе включения индейского насе­ления в систему колониальной эксплуатации. Другими словами, индейского общинника закабаляли с помощью индейской элиты и индейских традиционных институтов.

В документах колониального периода касики обозна­чались еще термином «сеньор натураль», т. е. туземный, или индейский, правитель. Испанское законодательство XVI—XVII вв. настойчиво рекомендовало местным вла­стям «защищать наследственные права касиков на их зе­мельные владения, собственность и привилегии... согласно древнему праву и обычаю»[19]. Покровительством испанской короны пользовались не только собственно касики индей­ских общин, но и представители древней индейской ари­стократии, в частности потомки инкской династии, весьма многочисленные.

Ряд привилегий закреплял за индейской знатью ее особое по сравнению с рядовой индейской массой сослов­ное положение. Индейские касики получили право при­соединить к своему имени подобно испанским аристокра­там приставку «дон», одеваться на испанский манер, пользоваться холодным оружием «для защиты и украше­ния своей персоны» (так гласит один из королевских указов XVI в.), ездить верхом, разводить и покупать вьючный скот. Все это строжайше запрещалось простым индейцам. Касики подсудны были лишь королевской аудиенсии, и им разрешалось обращаться с жалобами и прошениями непосредственно к испанскому королю. Наконец, что особенно важно, касики и их старшие сыновья освобождались от уплаты подушной подати, а зачастую и от всех видов личной службы в шахтах, ткацких мастер­ских, поместьях испанцев. За ними закреплялись в лич­ную собственность земельные владения, передававшиеся но наследству. Индейские правители получали от индей­цев вверенных их попечению общин ежегодную подать; имели в личном распоряжении слуг и располагали до­статочной свободой для злоупотребления своей пусть ограниченной, но властью.

Так, например, касик провинции Чукито в 1567 г. владел 20 га земли, которые обрабатывали индейцы-общинники. В различных селениях ему принадлежали 10 пастбищ и стадо лам в 300 голов. Индейцы выпла­чивали касику подать плащами и одеждой. Для работы в его усадьбе ежегодно выделялось 40—50 индейцев, зани­мавшихся продажей зерна, овощей, шерсти и выполняв­ших другие хозяйственные поручения. Семья касика Чокеванка из Асангаро к концу XVIII в. владела 16 усадь­бами и стадом мулов, овец, лам[20].

Неудивительно, что многие индейские вожди, получив возможность обогащаться в условиях колониальной систе­мы, превращались в угнетателей своего народа и интере­сы испанской короны защищали как свои собственные. К их числу принадлежал, например, и знатный индеец Бустаманте Карлос Инка, автор опубликованного в 1773 г. дневника путешествия, которое он проделал из Буэнос-Айреса в Лиму. Убежденный испанофил, Бустаманте Карлос не только закрывал глаза на бедствия своих со­отечественников, но и прямо утверждал, что индейцы не могут желать лучшего правления, чем то, которое даро­вала им испанская корона. Это был один из многих ин­дейских вождей, «порабощенных духом, полностью подчи­нивших себя интересам и требованиям хозяев, презрев­ших голос крови, — врагов своего народа», — пишет известный боливийский ученый и писатель Хесус Лара[21].

Таким образом, в лице индейской аристократии ис­панская монархия создала социальную опору, ставшую проводником и орудием ее колониальных устремлении, и тем самым провела глубокий водораздел между немно­гочисленной элитой и массами рядовых индейцев, на пле­чи которых и легло все бремя колониальной эксплуата­ции. Однако не все касики стали пособниками колониаль­ного режима. Некоторые из представителей этого древнейшего института, олицетворяя коллективные инте­ресы индейской общины, как этого и требовала тради­ция, встали на защиту индейцев перед лицом тяжелой колониальной действительности, находясь в открытой или скрытой оппозиции к ней.

Итак, индейский касик теснее всех соприкасался с индейским крестьяннном-общинником. За его спиной сто­ял коррехидор.

Институт королевских коррехидоров был учрежден в 1565 г. Главная их задача заключалась в том, чтобы «обеспечивать справедливость и порядок в жизни ин­дейцев и защищать их от посягательств со стороны свя­щенников, индейских касиков и жителей новых горо­дов»[22].

Согласно закону коррехидору поручался пристра­стнейший надзор за жизнью индейцев: объезжая свои владения, он должен был лично проверять, как соблю­дались королевские указы; ежегодно составлять списки налогоплательщиков; смотреть за сохранностью дорог и мостов; следить, чтобы не отправлялись языческие куль­ты, чтобы индейцы не носили огнестрельного и холод­ного оружия (и ослушников примерно наказывать), что­бы в селениях не пили горячительных напитков и т. д.

Однако из фигуры, призванной противостоять хищни­ческим устремлениям испанских колонистов, коррехидор превратился со временем во всесильного владыку, обла­давшего бесконтрольной и неограниченной властью над жизнью индейских общин, вверенных его «отеческим за­ботам». Плодами этой власти он не захотел делиться ни с кем: «Каждый коррехидор в своей провинции вице-король»,— недвусмысленно гласит документ эпохи[23].

Обычно коррехидоры набирались из числа состоятель­ных испанских дворян, предпочтение отдавалось офице­рам испанской армии, отличившимся в военных действи­ях в Европе. Из 62 коррехидоров, управлявших в коло­ниальный период провинцией Кондесуйо (центр — город Арекипа), большая часть принадлежала к военно-религиозным орденам Сантьяго и Калатравы и находилась в тес­ных родственных связях с колониальной знатью[24].

В колониальной жизни Перу XVIII в. не было фигу­ры более одиозной, чем фигура коррехидора. «Торговцы и судьи в одном лице, они по своей необузданной стра­сти к богатству по справедливости могут называться ско­рее грабителями, чем исправителями»,— читаем мы в официальном сообщении конца XVIII в.[25]

Сам коррехидор получал весьма мизерное жалованье. А поскольку он покупал свой пост за деньги, то, естест­венно, за пятилетнее «царствование» стремился выжать максимум возможного из индейцев и метисов, нещадно их эксплуатируя.

Среди таких средств обогащения, как спекуляция, ро­стовщичество, прямое воровство (коррехидоры держали у себя один из трех ключей от общинных касс, где вре­менами скапливались запасы на 100 тыс. песо и куда они без стеснения запускали руку), самым прибыльным счи­талось репартимьенто[26], или сокращенно — репарто, при­нудительная распродажа европейских товаров.

Обычно коррехидоры чуть ли не ежегодно объезжали индейские селения, заставляя каждого индейца покупать любые, даже ненужные предметы по взвинченным (в 5— 6 раз) ценам. Индейцам насильственно навязывали доро­гие ткани — бархат и атлас, бритвенные приборы и шел­ковые чулки, зеркала и очки, табакерки, карты и кольца, перья, бумагу и книги, даже руководства по правилам хорошего тона, духовную и светскую литературу. Среди принудительно продававшейся книжной продукции фигу­рировали 14 томов сочинений Б. X. Фейхоо, испанского просветителя, и монументальная «Киропедия» — прослав­ление завоеваний персидского царя Кира, принадлежащая перу великого греческого историка Ксенофонта. Не на­смешка ли! Ведь все это предназначалось для полуни­щих, забитых, неграмотных индейцев, которые в подав­ляющем большинстве не владели испанским языком. В одной из челобитных 70-х годов XVIII в. есть такие строки: «Все эти коррехидоры пускают в продажу все, что им заблагорассудится, и при этом товары, ненужные индейцам, так что скоро дождемся, когда эти воры начнут продавать нам молитвенники, требники и рясы, что­бы мы могли служить обедню, и камилавки, чтобы сделать из нас докторов богословия»[27]. Перуанский исто­рик Модесто Басадре в прошлом столетии видел в доме одного индейского касика мраморный бюст Минервы, сохранявшийся как реликвия; бюст был куплен родителями индейца в конце XVIII в. во время одного из таких репарто.

Если индеец не выплачивал в положенный срок день­ги, коррехидор отбирал в залог у него скот, сажал под арест его жену и детей, заколачивал дом, превращал от­чаявшегося должника и всех его домочадцев в своих слуг и рабов. В результате всех этих бесчинств корре­хидорам удавалось собирать за свое правление от 60 тыс. до 300 тыс. песо. Установлено, что только в 1746 г. кор­рехидоры «продали» перуанским индейцам товаров на 10 млн. песо[28].

А вот что писал о незаконной торговле в одном из обличительных посланий испанскому королю вождь ин­дейцев аймара Томас Катари: «Без сомнения, тираниче­ские репарто коррехидоров есть главная причина разрухи всего королевства, потому что с их помощью не только сам коррехидор сдирает с нас шкуру, но и заместители, казначеи и присные его, что видно на примере коррехи­дора дона Хоакина Алоса: этот продал почти на 400 тыс. песо. Его заместитель с женою выручили еще большую сумму, другой заместитель... столько же, помимо прочих пособников, твердо уверенных, что после коррехидора и его помощников наступает их очередь нагружаться доб­ром, а бедные индейцы остаются ни с чем»[29].

Однако у коррехидора были и другие пути обогаще­ния. При сборе подушной подати, которую индейское на­селение выплачивало испанскому королю, фигурировало два списка. В официальный включались трудоспособные мужчины от 18 до 50 лет; в тайный — все индейцы по­головно: от малолетних детей до глубоких стариков, а так­же инвалиды, умалишенные, умершие и беглые. Индей­ская община под страхом телесных наказаний расплачи­валась за всех и, случалось, не единожды. Поступления по тайному списку — падронсильо — исчезали в бездон­ных карманах коррехидоров. Стоит ли удивляться, что действия этих королевских чиновников вызывали повсе­местное негодование и протест.

Но не только касик, не только коррехидор беззастен­чиво обирали ипдейца. Наследникам испанских конкиста­доров — завоевателей — владельцам богатых имений — асьенд, собственникам тысяч голов скота, горнодобытчикам все больше и больше требовались дешевые рабочие руки. И выход был найден в жестко регламентированном, принудительном труде коренных жителей колонии — индейцев.

Согласно указу Филиппа II от 1574 г. индейцы долж­ны были отбывать трудовую повинность «по причине сво­его язычества». Трудовая кооперация — мита — применя­лась в государстве инков на общественных работах: ремонте дорог и мостов, строительстве дворцов и храмов и т. д. Колониальные власти превратили миту в централизованную систему обеспечения рабочей силой различ­ных отраслей хозяйства, придав ей небывало массовый и хищнический характер. Для любого вида деятельности, признанного, говоря словами официального документа, «полезным государству и королевской казне», разреша­лось использовать индейцев, шла ли речь об обработке плантаций хлопка, коки (кустарник, листья которого со­держат кокаин), сахарного тростника, о выпасе скота или обслуживании хозяйства богатых землевладельцев — асендадо, священников и монастырей.

Наиболее изощренные, варварские формы принял при­нудительный труд индейцев в обрахе, примитивных ткац­ких мастерских, и на горных промыслах, где царили са­мые бесчеловечные условия труда.

Испанская метрополия, рассматривавшая свои коло­нии лишь как источник поступления драгоценных метал­лов и продуктов сельского хозяйства, всячески тормозила развитие местной промышленности. Готовые изделия, тка­ни и одежда, предметы первой необходимости ввозились из Испании, облагались высокими таможенными пошли­нами и стоили очень дорого. Потребность в одежде, а сле­довательно, и в тканях, в колониях была весьма велика. Вот почему уже в конце XVI в. в Перу появились первые ткацкие мастерские.

В горах владельцами обрахе становились собственники мелкого скота (некоторые стада насчитывали до 80 тыс. овец), на побережье и в жарких долинах рек — владель­цы плантаций хлопка и технических культур, среди них были как обладатели знатных титулов, так и военные, и члены кабильдо: ведь изготовление тканей и предме­тов одежды приносило огромный доход. Обрахе могли принадлежать и испанской короне, и индейской общине.

В последнем случае произведенными тканями община вы­плачивала налоги в королевскую казну.

Всего во второй половине XVIII в. в вице-королевстве Перу насчитывалось более 300 обрахе, в том числе более 50 в окрестностях Куско. Существовал огромный внутренний рынок — ежегодно жителям вице-королев­ства Ла-Платы отсюда поставлялось одежды и тканей на сумму около 1 млн. песо.

В отдельных обрахе производилось до 100— 150 тыс. вар^[30] различных тканей, в наиболее крупных работало до 400—450 индейцев[31].

Обрахе обычно строились возле воды. В горных ма­стерских сучилась пряжа из шерсти овец, ламы, выделы­вались различного качества шерстяные ткани, из которых индейские мастера изготавливали одеяла и ковры, пончо и юбки, шали, плащи и т. д. Значительные доходы при­носили шляпные мастерские в городах Потоси и Куско. В обрахе на побережье вырабатывались тонкое хлопча­тобумажное полотно, парусина, мешковина и т. д. Вла­сти строго следили за тем, чтобы применялись только примитивные ткацкие станы. Большая часть обрахе, осо­бенно в Сьерре, под названием энтеро полностью обес­печивалась за счет окрестных индейцев. Владельцы ма­стерских нанимали специальных людей — гуатако, кото­рые охотились за индейцами и сгоняли их в обрахе насильно. Вереницы индейцев с цепями на ногах или привязанные за волосы к хвостам лошадей — обычная сцена на горных дорогах того времени. Мастерские слу­жили одновременно и долговой ямой, и тюрьмой, посколь­ку индейцы отрабатывали здесь долги и наказание за про­ступки. Если подневольный работник умирал, не распла­тившись с долгами, их отрабатывали члены его семьи.

В обрахе индейцев отправляли на 312 дней в году. Все это время каторжного труда индейцы называли «го­дом зарубок»: зарубками они отмечали каждый прожитый день. Во всем царил чудовищный произвол. Трудились от зари до зари, практически бесплатно: часть заработка отдавалась коррехидору для уплаты налога, другую часть забирал владелец обрахе за так называемое «содержание». Обычно индейцев запирали на целый день, пока они не выполняли положенной нормы, за малейшее ослушание их жестоко избивали. На вспомогательных операциях широко использовался труд индейских детей.

Мастерские — один или несколько сараев, обнесенных стеной, закрывались тяжелыми воротами. Побеги исклю­чались. Обязательную принадлежность обрахе составляли колодки, цепи, ошейники, подвалы, предназначавшиеся для «нерадивых и провинившихся». По свидетельству очевидцев, жены и старые матери оплакивали своих сы­новей, осужденных на эту пытку, как если бы они уже умерли.

Однако символом и кульминацией колониальных зло­употреблений была горная мита — каторжная повинность индейцев на разработках драгоценных металлов. Амери­канские недра чрезвычайно богаты залежами металлов. Всего к концу колониального периода в различных про­винциях вице-королевств Перу и Ла-Платы разрабатыва­лось 1400 месторождений. К самым крупным относились серебряные копи в окрестностях города Потоси, к юго-востоку от озера Титикака. Испанская корона, получав­шая значительные отчисления, щедро раздавала горные разработки на откуп частным лицам с целью интенсифи­кации добычи золота и серебра.

Первые два столетия добыча металлов считалась поч­ти единственным источником колониальной прибыли. Ви­це-король Франсиско Толедо писал королю в 1580 г., что, если бы индейцы покинули шахты, нечем стало бы удов­летворять потребности испанской монархии и «вице-коро­левство погибло бы»[32]. Согласно закону седьмая часть податных индейцев раз в семь лет должна была отрабо­тать 18 недель в году на рудниках, после чего им раз­решалось вернуться домой; владельцев рудников обязы­вали оплачивать индейцам дорогу и работу в шахтах, при этом запрещалось вывозить индейцев далее 100—120 км от их селений. Одновременно рекомендовалось использо­вать и труд вольнонаемных рабочих. На практике все указанные постановления нарушались.

Шахтовладельцы, наживавшиеся на изощренной экс­плуатации индейского труда, были крайне заинтересова­ны именно в рабочих-митайо. Уже упоминавшийся вице- король Толедо утверждал, что если бы им отдали полови­ну всех индейцев, они потребовали бы и вторую.

И это не случайно. Владельцы рудников предпочита­ли митайо вольнонаемным рабочим, потому что последним приходилось платить в 4—5 раз больше, а за счет даро­вого труда каждого индейца-митайо горнодобытчики Потоси в начале XVII в. получали до 300 песо прибыли ежегодно; только на оплате дорожных расходов митайо владельцы шахт экономили до 180 тыс. песо в год[33].

Непосильный труд, бесчеловечное обращение, отказ владельцев шахт соблюдать самые элементарные нормы безопасности вели к высокой смертности индейцев-шахтеров. В одном обличительном документе 1657 г., направ­ленном королю, сообщалось, что ртутные шахты в Уанкавелике опустошили девять окрестных, некогда процветав­ших провинций. Индейцы работали на глубине свыше 400 м, разутые и раздетые, отравляемые ядовитыми ртут­ными испарениями, кровь сочилась у них изо рта и ушей. Они неделями не покидали забоев и к концу срока пре­вращались в безнадежно больных. Вот почему в окрест­ностях Уанкавелики индейские матери нередко калечили своих детей, чтобы избавить их в будущем от подобной смерти.

В 1777 г. 30 тыс. индейцев со всех концов Перу со­гнали на шахты Потоси, многим из них пришлось пройти путь в полторы тысячи километров, на что ушло два месяца. Как правило, только один митайо из пяти выжи­вал. Подсчитано, что в течение колониального периода на шахтах погибло более 8 млн. индейцев.

Для многих представителей колониальной админист­рации были очевидны чудовищные последствия «серебря­ного» геноцида. Даже отнюдь не сентиментальный коро­левский чиновник Хосе Антонио де Арече, о котором пойдет речь позже, писал в частном письме 1777 г.: «И самое огрубевшее сердце не может спокойно видеть, как прощаются со своим домом каторжные индейцы, потому что если уходят 100, хорошо если обратно вер­нутся 20»[34].

Прибавьте к этому притеснения со стороны приход­ских священников, испанских землевладельцев — асендадо, тогда понятными станут слова о том, что «для ин­дейцев только воздух и был свободным». Об этом хорошо сказали испанские ученые Хорхе Хуан и Антонио де Ульоа, свидетели колониальных порядков в Перу середи­ны XVIII в.: «Нельзя без слез взирать на злосчастную, убогую и безнадежную судьбу народа, чья единственная вина — простодушие и природное незнание — обрекли его на рабство столь тяжелое, что по сравнению с ним мож­но назвать счастливыми рабов африканских»[35].

Попытки испанских властей ограничить произвол вла­дельцев ткацких мануфактур и рудников не давали ни­какого результата. Такова, например, и судьба указа 1621 г., запрещавшего строить ткацкие мастерские вбли­зи индейских селений, дабы владельцы обрахе не застав­ляли работать на себя живших там индейцев. В 1664 г. вице-король Сантистебан издал распоряжение точно уста­новить рабочий день и жалованье шахтеров-индейцев, а также прекратить использовать труд детей и преста­релых. Однако, как справедливо заметил английский ис­торик К. Маркхэм, «он так и не поколебал института миты... а его спасительные указы искусно саботирова­лись»[36]. И не случайно. Мало заклеймить злоупотреб­ление или исправить его «мудрым» постановлением, необ­ходимо было решить проблему дешевых свободных рабочих рук, помимо индейцев, что противоречило бы всей практике колониальной эксплуатации американских вла­дений Испании.

Известно, что в России XVIII—XIX вв. труд крепост­ных или зависимых, временно обязанных крестьян широ­ко использовался в суконном производстве и на горных заводах Урала, при этом крестьяне насильственна отрыва­лись от хозяйства и превращались в работных людей.

В. И. Ленин считал эти отношения «примером того са­мобытного явления в русской истории, которое состоит в применении крепостного труда к промышленности»[37]. Система миты в ткацком и горном производствах коло­ниальной Америки содержала, на наш взгляд, некоторые сходные черты.

В результате сложившейся колониальной системы уг­нетения к концу XVIII в. индейское население — общин­ники, батраки, а также рабочие шахт и мастерских — были фактически низведены до положения сословно не­полноправных крестьян, опутанных такими формами эксплуатации, близкими к крепостничеству, как долговое рабство, различные виды отработок.

Численность индейцев резко сократилась. Если в на­чале конкисты на территории Перу проживало, по раз­личным данным, от 6 млн. до 10 млн. индейцев, то, по Данным переписи 90-х годов XVIII в.,— немногим более 600 тыс.[38]

Конкиста принесла в мир индейцев не только соци­альные, но и этнические перемены. Вице-королевство Пе­ру конца XVIII в. представляло собой многоукладное иерархическое кастовое общество, весьма пестрое в со­циальном и этническом отношении. В этом, по выраже­нию чилийского социолога А. Липшутца, «царстве пигментократии» исключительное значение придавалось цве­ту кожи. По канонам колониалистской философии, коренные жители страны — индейцы — считались «под­лой расой».

Таким образом, в добавление к социальному гнету индейцы подвергались и национальному, составляя наи­более униженную касту колониального Перу. К ним при­мыкала абсолютно бесправная, относительно немногочис­ленная прослойка негров, работавших на сахарных план­тациях, в помещичьих асьендах перуанской Косты, обслуживавших хозяйство жителей крупных городов.

В продолжение двух столетий, с начала эпохи конки­сты, в вице-королевстве Перу активно происходил про­цесс метисации — смешения различных этнических общ­ностей. Потомство от браков негров и европейцев полу­чило название мулаты, от негров и индейцев — самбо, от индейцев и испанцев — метисы. Число лиц смешан­ного происхождения к концу XVIII в. значительно выросло.

Метисы, порвавшие связи с индейской общиной, зани­мались мелкой торговлей, ремеслом, работали пеонами — батраками в поместьях испанцев, подмастерьями на ма­нуфактурах, особенно большое число их проживало на по­бережье и в городах. Испанская корона рассматривала метисов как более привилегированную по сравнению с ин­дейцами касту: они не платили подать. Подобно мулатам метисы, лишенные гражданских прав, не могли занимать чиновничьих и офицерских должностей, участвовать в вы­борах городских органов управления.

К концу колониального периода среди разбогатевших метисов и мулатов наметилось стремление «обелиться», отречься от индейских или негритянских корней, чтобы обрести более высокий социальный статус. Такую возмож­ность предоставляла сама испанская корона, с разреше­ния которой можно было купить специальный документ — «грасиас а сакар», санкционировавший переход его вла­дельца в «разряд белых», невзирая на цвет кожи.

По-прежнему чужеродным элементом оставались пенинсуларес — испанцы, выходцы из метрополии, цвет ко­лониальной знати: вице-короли, члены аудиенсии, корре­хидоры, военные, епископы. Среди приезжих испанцев попадались и разорившиеся дворяне. Они оседали в ко­лонии на короткий срок и стремились к личному обога­щению любыми средствами.

Испанцы, родившиеся в Америке, назывались креола­ми. Потомки первого поколения конкистадоров и коло­нистов, они считали себя европейцами, хотя зачастую в их жилах текла и индейская кровь. Они представляли новую земельную и денежную аристократию, разбогатев­шую на плантационном хозяйстве, торговых операциях и добыче драгоценных металлов. Среди креолов встречались и мелкие землевладельцы, мелкие чиповпики, военные, низшее духовенство.

В документах той эпохи креолы часто называли себя, очевидно в пику выходцам из Испании, «сыновьями или Отцами Отечества», имея в виду американскую землю, на которой они родились. Другими словами, креол как Отец Отечества (оба слова писали с заглавной буквы) считал себя патриотом, испанца же — всегда чужеземцем. За испанцами закрепилась презрительная кличка чапетонес (новобранцы, новички). Характерна реплика жителя Куско, знатного испанца дона Симона Гутьерреса, соглас­но которой «легкомысленное и вульгарное звание Отцов Отечества присвоено людьми, враждебно настроенными по отношению к испанской нации» (3, 29).

Креолы, испытывавшие на себе воздействие индейской культуры и в ряде случаев осознававшие свою причаст­ность к историческим судьбам метисов и индейцев, стре­мились тем не менее к равенству с чистокровными ис­панцами, чтобы превратиться в полноправных хозяев страны. Однако всей сутью колониальной политики ис­панская монархия решительно препятствовала осущест­влению этого стремления.

Формально испанское законодательство предоставляло равные права в управлении колониями испанцам и крео­лам. Однако на практике креолы третировались испан­цами как «нечистокровные» и в редких случаях допуска­лись к высшим граждапским и духовным должностям, связанным с реальной властью. Из 170 вице-королей в Испанской Америке до 1813 г. только четверо родились на ее земле, когда их отцы, выходцы из метрополии, служили в колониях; все четверо получили воспитание в Испании. Из 602 генерал-капитанов, президентов аудиенсий и губернаторов лишь 14 были креолами, из 706 епископов несколько больше — 105. О том, сколь ост­ро воспринимали креолы свое политическое неравнопра­вие, говорит памфлет под названием «Речь о предпочте­нии американцев в занятии должностей в Америке», на­писанный деятелем освободительного движения времен войны за независимость (1810—1826) адвокатом из Чукисаки М. А. Альваресом. Вот характерный отрывок: «На­ши города управляются теми, кто их не основывал, а церкви — теми, кто их не воздвигал. Выходцы из Ка­стилии и Леона стали хозяевами всех духовных и свет­ских должностей»[39]. Креолам были доступны главным образом среднее и низшее звено органов местного само­управления.

Испанская метрополия, в течение двух веков всячески тормозившая развитие экономики и торговли колоний, подвергала их жителей обременительному налоговому гне­ту. Огромный источник королевских доходов составляли поступления от продажи гражданских должностей— ад­вокатов, нотариусов, казначеев и т. д.— в размере поло­вины годового оклада, так называемая медиа аната. На­лог платили владельцы дипломов об окончании универси­тетов, а также врачи, аптекари, цирюльники, ткачи и т. д.; лансас выплачивали владельцы знатных титулов; сиса взималась со всех в пользу муниципалитетов на соору­жение дорог, крепостных стен, памятников. Так, мост че­рез реку Римак в Лиме был построен на 185 тыс. песо, собранных в счет сисы. Аррерия взыскивалась со всех товаров, ввозившихся и вывозившихся из колоний (эти поступления шли на содержание испанского флота); алькабала — торговый сбор — начислялась при любой купле-продаже. Мелкие и крупные торговцы регулярно отчиты­вались в своих доходах перед специальными сборщиками алькабалы. Всего насчитывалось около 20 видов налого­вых обложений, включая и многочисленные церковные поборы: десятину, «на святой храм в Иерусалиме», «на крестовые походы» и т. д.

Дополнительным и немалым источником дохода для королевской казны служила торговая монополия. Испан­ская корона монополизировала торговлю практически всеми товарами, которые могли принести прибыль: от табака, вина, пороха, гербовой бумаги до мороженого, соли и перца. Все эти товары продавались в специальных лав­ках (их в народе называли эстанко) по очень высоким ценам. С помощью налогов метрополия не только души­ла местную зарождавшуюся креольскую буржуазию, но и заставляла ее делиться своими доходами.

Представление о накале антииспанских настроений в креольской среде дает отрывок из письма коррехидора Арриаги от 11 июля 1780 г. вице-королю в Лиме: «Все креолы без каких-либо исключений — смертельные враги европейцев и до такой степени, что эта ненависть рас­пространяется даже и на отцов, виданное ли это дело не­навидеть своего отца только потому, что он — испанец. И как можно любить короля, если он не американец»[40].

Что же касается жителей горных андских селений — индейцев кечва и аймара, то для них фигуры испанско­го чиновника — коррехидора — и его помощников; крео­лов — владельцев шахт и обрахе; землевладельцев-асендадо представлялись одинаково ненавистными, у них было одно лицо — лицо беспощадного угнетателя.

* * *

К концу XVIII в. в вице-королевстве Перу насчитыва­лось 1300 тыс. жителей, причем европейцев (испанцев и креолов) было 12,6% всего населения, негров и мулатов — 3,7%. Даже в крупных городах Сьерры испанцы остава­лись в меньшинстве, только в Куско, столице всего на­горья, испанцы и креолы составляли половину от 32 тыс, жителей города. В 1791 г. в провинции Абанкай на 22 тыс. коренного населения приходилось 2 тыс. испанцев и крео­лов, в Тинте на 35 тыс. индейцев — 324 испанца, в Урубамбе на 9 тыс. индейцев — 835 испанцев[41].

Притом что между кастами колониального Перу су­ществовали подчас непримиримые противоречия, их всех объединяла ненависть к испанскому колониальному режи­му. Жестокая политическая и экономическая дискримина­ция, бесправие вызывали возмущение и протест индей­цев — общинников и пеонов; мулатов и метисов — ре­месленников и городской бедноты; креолов — землевла­дельцев, купцов и владельцев мануфактур. К середине XVIII в. сложилась определенная общность интересов индейского, метисного и креольского населения, пробуди­лось национальное самосознание.

По мнению аргентинского историка Б. Левина, в Перу к концу колониального периода наметились «два револю­ционных течения — креольское и индейское, хотя в каж­дом из них были представители этих двух слоев колони­ального общества... Эти революционные движения вре­менами переплетались, временами развивались параллель­но, но в конечном итоге оба включились в непреклонную борьбу с испанским режимом»[42].

Между тем приближались 80-е годы XVIII в., подхо­дил к концу колониальный период. С середины 50-х го­дов экономика вице-королевства Перу переживала все уг­лублявшийся кризис, тяжелым бременем ложились на страну военные расходы: население колонии расплачива­лось за оборону огромных владений Испании в Южной Америке и за ее военные конфликты в Европе. Испан­ская корона на протяжении всего XVIII в. вела дли­тельные, разорительные войны: 1701 — 1714 гг. — война за Испанское наследство; 1740—1748 гг. — война за Австрий­ское наследство; 1756—1763 гг. — Семилетняя война (по­следняя поглотила 89,5% всех доходов вице-королевства Перу). Метрополия требовала все новых и новых поступ­лений от своих американских владений.

Испанская монархия, возглавлявшаяся в 1759— 1788 гг. королем Карлом III, представителем «просве­щенного абсолютизма», осуществила ряд социальных и экономических реформ с целью укрепления колониальной империи. Была пересмотрена торговая политика: разре­шены внутренние торговые связи между различными ко­лониальными владениями; предпринята попытка регла­ментации мануфактурного производства и упорядочения административного устройства. Однако главным направ­лением колониальной политики Карла III продолжало ос­таваться безудержное ограбление природных и людских ресурсов американских земель.

14 марта 1776 г. Карл III назначил Хосе Антонио де Арече генеральным виситадором — инспектором вице­королевств Перу, Ла-Платы и провинций Чили. Надви­гался новый испано-английский конфликт, вновь нужны были огромные средства. Согласно инструкциям миссия Арече «носила исключительно экономический характер»: виситадору следовало «изыскать дополнительные источники дохода», в связи с чем он получил исключитель­ное право на ревизию и пересмотр всех налоговых по­ступлений в королевскую казну.

Так в Лиме появилась эта мрачная личность, инкви­зитор по образу мыслей и по призванию, наделенный чрезвычайными полномочиями. Королевский эмиссар при­нялся за выполнение порученной ему миссии столь рья­но и методично, что последствия принятых им мер в кратчайший срок перешли из сферы экономической в со­циальную и политическую. Первым долгом он пересмот­рел все податные списки и отдал приказ обложить «об­роком» не только индейцев, как практиковалось ранее, но и всех подданных смешанного происхождения: мети­сов, мулатов, самбо. Таким образом, значительная по чис­ленности прослойка метисов была фактически уравнена по положению с индейцами, что вызвало взрыв недоволь­ства. Только в 1779 г. в королевскую казну поступило около 6 млн. песо. И весьма своевременно, так как Ис­пания объявила войну Англии на сей раз в качестве союзника английских колоний в Северной Америке. Ис­панское правительство срочно приступило к подготовке в Кадисе экспедиционного корпуса для отправки его в помощь английским колониям, которые начиная с 1775 г. вели ожесточенные сражения за свою независимость.

Между тем Арече продолжал политику выколачива­ния денег любой ценой: был увеличен до 12% налог на вино, от чего пострадали винодельческие креольские хо­зяйства побережья; с 4 до 6% — ненавистная алькабала, ее впервые обязали выплачивать и индейцев; пошлиной облагался даже урожай, снятый с окрестных полей. Во многих городах были установлены адуаны — таможни. Словом, не осталось в Перу такой социальной прослойки, которая не ощутила бы тяжелые последствия экст­ренных налоговых мер виситадора Арече.

Массовые протесты не заставили себя ждать. В 14 про­винциях из 50 вспыхнули стихийные бунты и вооружен­ные мятежи. Первыми восстали жители Кочабамбы. Клич «Смерть таможенникам!» пронесся над страной. В январе 1780 г. вслед за Кочабамбой восстали жители Ареки­пы — крупного торгового и экономического центра Южно­го Перу. Они ворвались в помещение местной таможни и уничтожили все хранившиеся там документы. На следую­щий день власти поторопились ее закрыть и уволить не­навистных чиновников. «Заговорили» стены домов и ка­толических соборов перуанских городов, на них запестре­ла «паскинес» — «поджигательные листки», глас возмущенного народа.

Вот что было написано в настенной листовке, по­явившейся 8 марта 1780 г. в городе Паска: «Прокля­тый Арече! Приходи сам собирать налоги. Вот соль, что­бы засолить и сварить тебя! Вот уголь, чтобы поджарить тебя... Только тогда мы обретем покой. Кровавый волк всего королевства, сам дьявол ждет тебя в аду. Ты — враг короны, разоритель Карла III!»[43].

В этом любопытном документе отразился не только накал бушевавших страстей, но и весьма характерное всеобщее заблуждение, что к налоговой политике Арече испанский король не имеет никакого отношения, а вино­ваты во всем местные правители.

Вскоре недовольные предприняли попытку организо­вать еще одно выступление, на этот раз в Куско, однако в январе — марте 1780 г. по доносу священника Кастель­яноса власти раскрыли тщательно готовившийся план вос­стания. У истоков заговора стояли креолы, метисы, ин­дейцы, в том числе видный горожанин Лоренсо Фарфан и индейский касик Бернардо Тамбоваксо; 400 жителей Куско — ремесленники, торговцы, а также жители окрест­ных селений ждали приказа взяться за оружие.

На допросе Тамбоваксо, выданный испанцам, сказал: «Для дела, которое мы задумали, нужно сердце боль­шее, чем главная площадь в Куско» (2, 216). И такое сердце нашлось. Огромное, как вся страна инков, вместив­шее в себя боль и страдание всего индейского народа. Оно билось в груди индейского вождя Хосе Габриэля Кондорканки, который бросил дерзкий вызов испанской тирании.

[16] В испанских официальных документах название «Ин­дии», присвоенное американ­ским владениям Испании еще во времена Колумба, упо­треблялось в течение всего колониального периода вплоть до начала XIX в.

[17] Так называли своих вождей индейцы араваки, жившие на Антильских островах, где вы­садились первые испанские конкистадоры — завоеватели. По мере проникновения ис­панцев в глубь Американско­го континента это обозначе­ние было перенесено ими на представителей ипдейской знати других народов и при­нято в колониальном законо­дательстве и официальных документах. В древнем госу­дарстве инков глав земле­дельческих общин именовали «курака» от кечванского «ве­ликий господин».

[18] Самаркина И. К. Указ. соч., с. 65, 63—64.

[19] Spores R. The Mixtec kings and their people. Norman, 4967, p. 114.

[20] См.: Romero E. Historia econo­mica del Peru. Lima, s/a, t. 1, p. 172-173.

[21] Lara J. La cultura de los Incas. La Paz-Cochabamba, 1966, p. 60-61.

[22] Lohmann Villena G. El correjidor de Indios en el Peru bajo las Austrias. Madrid, 1957, p. 509.

[23] Colin M. Le Cuzco a la fin du XVII-e et au debut du XVIII-e siecle. Caen, 1966, p. 142.

[24] См.: Anales del III Congreso nacional de historia del Peru. Lima, 1965, p. 223.

[25] Lohmann Villena G. Op. cit., p. 422.

[26] «Репартимьенто» буквально значит «распределение». В первые годы после конкисты этим термином обозначалось также закрепление индейцев одной или нескольких общин за тем или иным испанским землевладельцем с целью об­работки земли и обслужива­ния его хозяйства, а также для работы на горных про­мыслах, в частности в Мекси­ке.

[27] Valcarcel L. Е. Op. cit., р. 188.

[28] См.: Vargas Ugarte R. Historia del Peru. Virreynato. Lima, 1956, p. 238.

[29] Valcarcel L. E. Op. cit., p. 187.

[30] Вара — испанская мера длины, равная 83,5 см.

[31] См.: Silva Santisteban F. Los obrajes en el virreynato del Peru. Lima, 1964, p. 8, 150, 161.

[32] Villaran М. V. Apuntes sobre la realidad social de los indigenas del Peru ante las Leyes de Indias. Lima, 1964, p. 115.

[33] Ibid., p. 130—131.

[34] Lewin B. La insurrection de Tupac Amaru. Buenos Aires, 1963, p. 9.

[35] Juan I., Ulloa A. de. Noticias secretas de America. Buenos Aires, 1953, p. 181—182.

[36] Markham Cl. R. Op. cit., p. 180-181.

[37] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 471; 484-485.

[38] Относительно численности индейцев Перу в начале кон­кисты не существует единого мнения. Так, перуанский ис­следователь С. Лоренте (1860) определил ее в 10 млн., аме­риканский историк Ф. Минс (1931) — в 16—32 млн. X. К. Мариатеги (1928)— в 10 млн.; представитель нового направ­ления в демографических ис­следованиях — американец Ш. Кук — в 38 млн. (Informe demografico del Peru. Lima, 1972, p. 7; Markham Cl. R. Op. cit., p. 218).

[39] Rene-Moreno G. Bolivia у Pe­ru. Mas notas historicas у bibliograficas. Santiago-de-Chile, 1905, p. 12-13, 24.

[40] Valcarcel L. E. Op. cit., p. 193.

[41] См.: Informe demografico..., p. 10, 22, 26.

[42] Lewin B. La supuesta partici­pation jesuitica en la rebelion de Tupac Amaru. Cochabamba, 1948, p. 15.

[43] Lewin B. Los movimientos de emancipation en Hispanoamerica у la Independencia de Estados Unidos. Buenos Aires, 1952, p. 176.