В колониальный период

«Они настолько недоверчивы, что не хотят при­нимать ничего, что приходит извне, ищут для своего повседневного потребления продукты, которые рас­тут или производятся в местах их обитания, даже если они плохие и невкусные»[16]. Недоверчивость жителей сельвы, приведшая их к отказу от европей­ских товаров, можно, видимо, усмотреть в словах одного касика[17] племени гуарани, сказанных им еще в 1698 году в ситуации, подобной той, в какой оказались аче: «Эти шелковые пояса представляют собой петли, которые используют, чтобы подстеречь нас и передать испанцам в невыносимую кабалу»[18]. По словам летописца-иезуита, эта фраза принадле­жала известному касику, «грубому и жестокому ти­рану», и «через этого злодея дьявол начал атаку на евангельское учение»[19]. Не слишком любезны были и другие отзывы об аче: «Оба пола проявляют мало разума, а характер их пищи, повседневно проявляе­мая жестокость и полная свобода образа жизни (они с малых лет непривычны ни к какой работе и де­лают лишь то, что им вздумается) развратили их»[20]. «Их разумность проявлялась так слабо, что они почти не отличаются от неразумных существ; они похожи скорее на двуногих животных, чем на людей, выглядят какими-то фавнами, каких мы ви­дим у древних поэтов... одни горбатые, другие с очень короткой шеей, не выходящей из плеч, а иные с такими несовершенствами в своей внешности, ко­торые сказываются и в несовершенстве их душ»[21]. Поведение аче в колониальный период было призна­но нерациональным. Довольно примитивные писания летописцев-иезуитов отражают презрение средневе­ковых колонизаторов к туземцам-нехристианам, ко­торых считали поэтому не вполне человеческими существами[22], чтобы можно было верить в их гуман­ность и разум. Вопрос, есть ли у дикарей душа, был прямо заменен вопросом, обладают ли они разумом. Дикари подобны «неразумным животным, которые, скрываясь, перебегают из одного леса в другой»[23], не проявляют никакого человеческого разума, по­скольку они не приняли христианства, не поняли ма­териальных выгод, не проявили интереса к колони­альным товарам и не подчинились «рационально спланированному» распорядку католических миссий.

А не гуманнее было бы приобщить индейцев к цивилизации и одновременно защитить их от испан­ских эксплуататоров и португальских торговцев ра­бами. Имея дело с не обращенными в христианскую веру дикарями, миссионеры спрашивали себя, дей­ствительно ли те обладают достаточным умствен­ным развитием, чтобы понять христианское учение; в противном случае они, возможно, не являются ра­зумными существами, так же как в прошлые време­на упрямые язычники не были человеческими суще­ствами, обладающими душой. Однако «отсутствие разума у индейцев» заменялось надеждой на боже­ственное милосердие, которое «спасет людей и жи­вотных» (как пишет один миссионер, говоря об аче); «неразумных» дикарей можно было бы окрестить, и это само по себе доброе дело вырвало бы их из «неразумной» жизни в сельве. Миссионер, который видел, как недавно крещенные аче умирали, будучи оторванными от привычной для них обстановки, «порадовался тому, что горсть собранных им злаков оказалась быть достойной крещения и попала посему в житницу Вечного отца»[24]. Только имея в виду по­добную идеологическую предпосылку, мы можем по­нять политику иезуитов в отношении лесных индей­цев. Аче должны были быть, особенно «неразумны­ми», так как, по мнению иезуитов, только оседлая жизнь и тяжелый труд являлись разумностью, В XVII веке европейцы дошли до такого «понима­ния» этой проблемы, что суровость и рациональность жизни охотничьего народа казалась им непонятной, Лосано называет аче «неразумными» и в качестве доказательства приводит следующий аргумент: «Они настолько лишены предвидения заготавливать пищу впрок, что питание их зависит от разовой рыбной ловли или охоты, когда им удается добывать что-либо в лесу или в реке»[25]. Течо выражается еще более конкретно: «Они не работают, потому что, подобно зверям, ищут себе пищу; они не знают ни земледелия, ни торговли»[26]. «Разумной работой они счи­тают не то, что само по себе является работой (ведь жизнь охотника достаточно трудна), а то, что соот­ветствует концепции труда в меркантильной Европе: работой считается все, что относится, например, к торговле с европейцами.

Сегодня аче — это яркий, но и специфический фено­мен, но надо помнить, что летописцы колониальных времен упоминают и ряд других туземных племен, находившихся в положении почти идентичном или по крайней мере весьма схожем с положением ны­нешних аче. Некоторые из них, как, например, мбайа, принадлежали к племени гуарани или были «гуаранизированы», так что в то время они по сво­ему положению и культуре не отличались сильно от аче, по крайней мере не так, как сегодня, то есть были лишь на несколько более высокой эволюцион­ной стадии развития, чем аче. Другие племена при­надлежали, возможно, к большой группе бразиль­ских тупи-каинганг, лингвистически далеких от гуарани и аче, но в другом отношении имевших с аче много общего, хотя и отличались от них глав­ным образом большей агрессивностью и зачастую большими связями с португальскими колонизатора­ми. Ограниченные документальные источники коло­ниальных времен не представляют возможности установить более ясные различия. Вполне возможно, что в действительности был ряд постепенных пере­ходов из одной этнической группы в другую и что их отличия в доколониальный период были менее за­метными. Сусник упоминает непорабощенных гуара­ни, называемых «лесными», или «каннгуа», среди которых выделяется один слой более развитой и дру­гой — более примитивный. Первый — «небольшие группы типа «общинного домашнего рода» — состоял из еще не «прирученных» гуарани, которые скрыва­лись от «приручения», но все же поддерживали кон­такты с «прирученными» гуарани. Второй слой, бо­лее удаленный от военно-политических центров кон­кистадоров, состоял из более примитивных групп, внешней характерной чертой членов которых служи­ли волосы, остриженные по кругу; они, по-видимому, относятся, скорее всего, к тупи-каинганг[27]. Аче, о которых Сусник не упоминает, видимо, должны быть включены в более примитивный слой, имеющий, однако, некоторые спорадические контакты с други­ми племенами. Лингвистически более близкие к гуарани, а в культурном развитии — к каинганг, они занимают среднюю позицию по отношению к другим группам, которые почти не отличаются от аче. Похо­же, что внутри этих групп имелись некоторые раз­личия.

Индейцы кааигуа из нынешней аргентинской про­винции Мисьонес, в особенности те, что живут побли­зости от реки Игуасу и на бразильской территории к северу и северо-востоку от Уругвая[28], не принадле­жали ни к гуарани, ни к каинганг, но с этнической точки зрения, скорее всего, были близки аче: ма­ленькие группы сборщиков плодов, рассеянные по огромному району, занимаемому оседлыми гуарани, и без каких-либо достойных упоминания торговых контактов с ними. Летописцы очень подробно описы­вают одну из этих групп, сопротивление которой включению в большую экономическую систему могло быть сломлено только путем уничтожения ее жите­лей. Так же как нынешние аче, кааигуа жили в ма­леньких хижинах или под временными навесами, ко­торые сильно отличались от больших домов гуарани. «Их название на языке гуарани означает «лесные люди», и они являются таковыми по духу, занятиям и по всему прочему»[29]. Они выходили на охоту и рыбную ловлю с луком и стрелами н имели особое пристрастие к меду лесных пчел (в XX веке культу­ру аче будут именовать «медовая цивилизация»), В то время как группа кааигуа, вероятно, вообще уклоняется от контакта с колониальным миром («эта их неприязнь ко всей обычной торговле»[30]), другая группа, носящая то же название и явля­ющаяся в этническом отношении, по всей видимости, аче, показала себя более агрессивной, стараясь защитить свою территорию от набегов захватчиков. Эти набеги они считают войной и называют себя «воинственными людьми». «Они болезненно пережи­вают, если, нападая, оказываются побежденными, причем настолько, что, котя противник милует их, они впадают в отчаяние, не принимают пищу и не позволяют лечить раненых, чтобы ускорить смерть». Этой группе в бассейне реки Игуасу приписывалось людоедство[31]. Индейцы сератос являлись, возмож­но, подгруппой кааигуа в районе истоков реки Ливи, притока верхнего Уругвая. Обычай покрывать воло­сы воском упоминается и в отношении современных аче[32], идентичны с этой группой индейцы ираити, «прозванные так потому, что имеют обычай надевать шапочку из воска». Они бродят по глухим местам сельвы в истоках реки Уругвай и старинной провин­ции Гуаира[33]. Этнически, весьма вероятно, относи­лись к аче и гуачагис[34], описание которых напоми­нает современных аче во многих отношениях, за исключением того, что они, помимо охоты и рыбной ловли, выращивали маис. Лосано приводит также данные, согласно которым они являлись «племенем, куда вошли различные группы, отделившиеся от ин­дейцев гуарани; это подтверждается, в частности, тем, что их язык является искаженным языком гуарани, отличающимся только тем, что в нем отсут­ствуют родовые слова, которые употребляются в этом языке»,— это главное отличие между языком гуарани и языком аче, который можно отнести к типу обособленного языка. «Но против этого положе­ния другие ученые возражают, указывая на обычай этих индейцев не признавать касиков и не упо­треблять парагвайский чай мате, имеющийся в изо­билии в этой стране»[35]. Гуачагис располагались, по-видимому, между реками Ипети и Капиибари, то есть к северо-востоку от Сан-Хуан-Непомусено, района, в котором сохранялись некоторые аче до XX века.

Дальше на северо-запад, на горном хребте, при­близительно между 25-й широтой и истоками реки Мондай (территория, на которой в XX веке также обитают аче), летописцы локализуют «борода­чей»[36], нескольких таинственных людей; в скудных данных о них имеются по крайней мере две детали, которые позволяют думать, что они тоже относятся к аче: лингвистически они близки гуарани, а основ- ной внешний признак — это густая борода[37]. К се­веро-востоку, между горной цепью Мбаракайу и ре­кой Итаимбей, живут таи[38]; язык их совершенно не­известен, занимаются главным образом охотой и очень мало — земледелием. Неясные этнографиче­ские признаки поззоляют думать об их принадлеж­ности как к каинганг, так и к аче. В зоне обитания таи нет индейцев каинганг, но частично там обитают аче[39]. На левом берегу Верхней Параны, напротив мест размещения таи, жили кальчакиес, считавшиеся особенно дикими: они нападали на селения более ми­ролюбивых соседей[40]. Еще дальше к востоку, на се­вер от нынешнего бразильского федерального штата Парана, по-видимому, надалеко от Серра-дос-Доурадос, иезуитам часто досаждали индейцы гуалачиес. Их название очень созвучно ачегуаяки, а их локали­зация в Хета говорит о том, что их язык и уровень развития родственны аче[41]. Индейцев аре, вероятно происходящих от гуалачиес колониальных времен, Бертони сравнивает с аче-гуаяки[42]. По мнению Течо, район обитания гуалачиес был более обшир­ный, простираясь очень далеко в глубь Бразилии по реке Игуасу[43]. Лосано локализует этих индейцев в сельве между истоками Уругвая и тогдашней про­винцией Гуаира, на равнине вплоть до района близ­кого к Игуасу, неподалеку от Иван и вдоль реки Игуасу вплоть до морского побережья[44]. «Название гуалачиес принадлежит, возможно, ряду групп, этни­чески различающихся между собой. Сами индейцы употребляют попеременно такие названия, как «гуалачос», «куалачи», «гуаньянас», «гуаньяньяс» и «гуянас», последнее давалось всем племенам, кото­рые не были гуарани и не имели собственного наиме­нования... Оно стало нарицательным для «диких» групп, которые жили обособленно, без связей или зависимости от более организованных племен. Эти группы разобщены и рассеяны в направлении грани­цы провинции Сан-Пабло, близ реки Гуайраи, на востоке Уругвая, а также по побережью Параны»[45]. Описания летописцев не полностью совпадают между собой, возможно, потому, что в действительности они пишут не об одних и тех же группах. Мы можем, по-видимому, различить три группы: одну к северу от Игуасу — «свирепейшие люди», «бродят повсю­ду»[46], существуют исключительно за счет охоты и земледелием почти не занимаются[47]. Другая группа находилась дальше к востоку: «С определенным трудолюбием они посвящают себя земледелию, бла­годаря чему собирают обильные урожаи; но охота обеспечивает им значительную часть пропитания»[48], язык «очень отличен от языка гуарани» и содержит испанские звуки j, f и l, которых нет ни в языке гуарани, ни в языке аче[49]. Третья группа, которая располагалась к югу по Игуасу, говорила на языке, «сходном с языком гуарани, и, возможно, имела одно и то же происхождение; и хотя он изменен и искажен иным произношением, его с некоторым за­труднением все же понимают индейцы этих селений; «они существуют охотой... питаются всякими насеко­мыми и червями, но главным в их питании является мед лесных пчел. Они также сеют, но не ухаживают за посевами; все, что они делают, так это бросают семена в каком-нибудь месте, а когда им кажется, что уже есть плоды, возвращаются туда и собирают то, что находят; семена, которыми они располагают,— это американская фасоль различных видов, маис, тыквы разных сортов»[50]. Пристрастие к меду отмечается постоянно в описаниях жизни гуалачиес, и в отличие от современных аче они, ви­димо, приготовляли алкогольный напиток на меду. Живут они в маленьких селениях на небольшом рас­стоянии друг от друга, что указывает на сравнитель­но высокую плотность населения. За исключением более южной группы, которую отмечали как миро­любивую, они постоянно боролись с гуарани. Инте­ресной деталью в сообщениях о гуалачиес является светлый цвет их кожи — общая черта с предшествен­никами аче, именовавшимися кааигуа, и с частью со­временных аче, что послужило как тогда, так и се­годня поводом к абсурдному утверждению об их европейском происхождении[51]. К северу от гуала­чиес находились таяопегуа и таяти[52], по языку и по уровню развития схожие между собой, и оба пле­мени, возможно, людоеды. Часть их были, вероятно, такие люди, чья жестокость превосходила жесто­кость варваров Гуаиры». Течо локализует их между реками Иваи и Парана. «Они носили подвешенные к проколотым губам три — пять камешков, обитали в примитивных жилищах, питались за счет охоты и собирательства». В отличие от своих соседей гуара­ни, они легче поддавались «приручению», не имели металлических инструментов и не вели никакой пря­мой или косвенной торговли с европейцами, достой­ной упоминания[53].

Таким образом мы узнали ряд групп, весьма не­полно описанных из-за того, что все они были весь­ма «дикими» и поэтому к ним был затруднен доступ европейскому наблюдателю. Это были группы, лингвистически родственные гуарани, по крайней мере некоторые из них, но более архаичные в куль­турном отношении: охотники, зачастую сборщики меда, немного земледельцы, они кочуют в глубине сельвы, в районе, который простирается от Мисьонес и через зону каагуасу до севера бразильского штата Парана. Аче в то время не являлись еще исключи­тельной и обособленной редкостью[54].

У миссионеров были свои проблемы с подобными племенами. И это неудивительно, если мы примем во внимание, с одной стороны, часть трудностей, ко­торые обычно возникают при «приручении» кочевых или полукочевых племен, а с другой — применяемые методы «приручения». Гуарани — помощники иезуи­тов — «окружали место, где они (аче) находились, и вязали индейцев веревками»[55], Смысл этих «охот­ничьих» экспедиций заключался в том, чтобы «вну­шить индейцам гуманные чувства»[56], которые охотники-гуарани с трудом могли понять. Охотники за аче «были вооружены луками, стрелами, веревками и дубинками... Веревка нужна была, чтобы связы­вать взрослых и не допускать их бегства; дубин­ка — чтобы отбивать длинную стрелу или палку, ко­торую менее пугливые аче бросают в преследовате­ля. Охотясь, вооруженные христиане разделялись на две группы; впереди шел разведчик, который подавал рукой знак, когда они приближались к огороженному месту «неверных». Они блокировали это место и располагались на ночлег, выставив дозорных; на рассвете очень медленно и осторожно они начинали сужать кольцо вокруг стоянки гуаягис и внезапно, пока те спали, нападали на них с ору­жием; чтобы захваченные пленники, которые, есте­ственно, считают налетчиков своими врагами, со страху не убежали или не дали отпора, нападавшие совершали некоторое насилие: связывали пленников заготовленными веревками; затем они разыскивали детей, которым удавалось скрыться в лесу и спря­таться на высоких деревьях. Покончив с этим, они садились вместе с ними, стараясь держаться друже­любно, давали им поесть и одевали, чтобы их можно было показать перед всеми в приличном виде... Если бы они не совершали эти набеги, дьявол достиг бы задуманной цели, внушив «диким» такой живот­ный страх, что можно было бы потерять сыновей Адама»[57]. Этот отчет интересен тем, что датируется первой половиной XVIII века; таким образом, он почти полностью согласуется с данными, полученны­ми Мюнцелем в 1971/72 году от жителей Нацио­нальной колонии гуаяки близ Сан-Хоакина, в отно­шении охоты за людьми, проводимой ими самими. Как и в некоторых недавних охотах за аче, они, ви­димо, во многих случаях захватывали лишь детей, тогда как родители убегали. Из отчета мы узнаем, что дети иногда становились личной собственностью людей, захвативших их в плен. В источниках, кото­рые авторы упоминали, они не смогли найти указа­ния на то, что взрослых аче убивали с единственной целью захватить в плен их детей, а также на то, что эти последние были объектами торговых сделок; все эти случаи имели место в XX веке[58]. Летописец с удивлением отмечает, что дети, видимо, не ценят то­го, как с ними обращаются: «Очень редко, когда дети аче, воспитанные среди детей других националь­ностей, не приобретают в дальнейшем эту не­приязнь»[59]. «Взрослых, которые пожелали обра­титься в христианскую веру, приводили связанными веревками в миссии, где «многие умирали... как в тюрьме»[60]. «Закованные в кандалы, они грызли их, как тигры, и, разъяренные, с пеной у рта, замыка­лись, не желая притронуться к пище вплоть до того, что с голоду теряли силы и умирали»[61]. Так гово­рится о кааигуа. «Иногда их видели,—подтверждает другой летописец,— как они грызли свои оковы, даже железные… Подобно разъяренным животным... Если их оставляли связанными в течение некоторого времени, они отказывались от еды»[62]. Объяснение этому «неразумному поведению» летописец видит в «своего рода бессилии души»[63] и рассказывает нам о попытках излечить его: «Я убедился, что люди кааигуа, вырванные из своих рсдных потемок, вско­ре умирают, как рыбы, вытащенные из воды, но меня не поколебало это обстоятельство, и я тут же попы­тался проверить, с каким настроением они станут изучать основы христианского учения... Не теряя времени, я спросил каждого из них, верит ли он в чудеса Христа; когда они сказали, что верят, я начал крестить тех, которые этого захотели. Некоторое вре­мя спустя они умерли все без исключения»[64]. Мы постоянно находим соответствующее подтверждение этому и в XX веке. В колониальные времена захват кааигуа именовался «вырывать из родных потемок». Можно сказать поэтому, что женшина-аче, о которой писал одни журналист в 1970 году, вскоре после тот как она была захвачена, «покинула навсегда мир тьмы»[65].

Судьба других пленников была такой же драма­тичной: из 38 пленников, часть которых составляли аче, 11, то есть почти треть, умерли через несколько месяцев[66]. Майнтхузен, рассматривая другой подоб­ный случай массовой гибели индейцев в первой по­ловине XX векa, выдвигает в качестве одной из глав­ных причин проблему питания. «Взамен пищи, кото­рая в их привычной жизни была богата витаминами и состояла из овощей, мяса, жиров и т. д.., они стали получать довольно однообразную, бедную витамина­ми пищу... Мы стали свидетелями смерти гуаяки, которых вынудили покинуть свободную жизнь в сельве и обрекли на неволю, где они питались лишь хлебом, рисом и вермишелью». Майнтхузен упоми­нает также о введении в рацион гуаяки соли, что оз­начало перемену слишком радикального характера и, следовательно, представляло такую же опас­ность, как и «одежда и постоянные жилища, стано­вившиеся рассадниками микробов»[67], Материал, собранный Майнтхузеном. помогает нам лучше по­нять, почему именно индейцы племени аче, не упо­треблявшие соли и не имевшие постоянных жилищ, с большим трудом, чем гуарани, привыкают к оседло­му образу жизни. Наука о диетическом питании при­знает в настоящее время, что пища племен, занима­ющихся собирательством и охотой, лучше и здоровее, чем пища земледельцев; «У этих народов превосход­ная физическая конституция, и они вырастают креп­кими»[68]. «Прогресс» к оседлой жизни означал, сле­довательно, опасный регресс с точки зрения питания.

Имеются сведения, что сами туземцы очень хоро­шо осознавали опасность, заключавшуюся в пере­мене местожительства и питания[69]. Можно описать три различные формы реакции «диких» индейцев на угрозу, исходившую от европейских поселенцев: 1) активное сопротивление; 2) необходимость при­способления, при этом явно оставаясь «себе на уме»; 3) капитуляция.

1. Индейцы кааигуа не только не «соглашались поддаваться «цивилизации», но и переходили к активным ответным действиям, постоянно нападая на иезуитские миссии на реках Игуасу и Пара­на»[70]. «Даже попав в плен, они отказываются го­ворить»[71]. От гуарани они отличались более враж­дебным отношением к иезуитам и португальским работорговцам. Так, они нападали не только на «охотников за христианскими душами», но и на бра­зильских охотников за невольниками, «нападали с яростью (если бы речь шла о европейцах, то, воз­можно, вместо слов «с яростью» говорилось бы «с мужеством») и, оказавшись побежденными, никогда не покорялись»[72]. Индейцам таяопегуа и таяти они покорились лишь частично и с большим трудом[73]. Мы можем наблюдать отдельные случаи компромис­са дикарей из сельвы с конкистадорами. Внешне ка­питулировав, они постоянно стремились сохранить свою независимость, уступая лишь там, где было вы­годно. Южная группа гуалачиес, или гуаянас, под­держивала хорошие отношения с гуарани, обращен­ными в христианскую веру, однако не селилась вместе с ними.

«Гуарани часто посещали земли гуаянас в поисках мате. Гуанас помогали им, находили и указывали места, где имеется много кустарников мате, и даже помогали им продуктами. При этом сами они довольствовались какими-нибудь пустяковыми подарками; стеклянными бусами, зеркальцами, не­большими топорами или каким-нибудь полотняным платком»[74]. Был случай, когда небольшая группа индейцев осела в поселении для обращенных в христианскую веру, но не давала подчинить себя полностью, «ибо, привыкнув искать себе продоволь­ствие в лесах, индейцы возвращались в них, чтобы добыть себе пропитание, чтобы общаться со своими родственниками и друзьями — «неверными»,— и про­водили там многие месяцы, а то и не возвращались совсем. «Неверные», «дикие» индейцы часто посе­щают поселение, в особенности когда нуждаются в еде. Съев все запасы в поселении, они уходят, уводя с собой индейцев, обращенных в хрестианство. По­добное поведение аборигены находят разумным и оправдывают его. Один из индейцев сказал, что не­большие участки земли в поселении и близость к лесу, где индейцы находят все необходимое для про­питания, наряду с тем, что они не освоили еще навы­ки труда в поле, были причинами, повлиявшими на уход обращенных в христианскую веру из поселения, к тому же «неверные», уже будучи обращенными в христианскую веру, зная, что им нечего есть в посе­лении, не хотели приходить туда. Они только тогда посещали поселение, когда знали, что там есть ка­кое-либо продовольствие... и только если бы им дали хорошие земли в другом месте, можно было рассчи­тывать на расширение поселения индейцев, обращен­ных в христианскую веру»[75]. Мы видим в этих сло­вах одну из главных причин провала политики иезуитов, которую они пытались проводить в отно­шении индейцев, проживающих в сельве. Другие гуалачиес, обитающие дальше к востоку, «никогда не допускали, чтобы какой-либо испанец проникал в их края; они сами выходили из леса, будучи заинте­ресованными в торговле на железорудных копях, ко­торые испанцы разрабатывали в Вильяррике»[76]. Но когда соседние гуарани объединились с иезуитами гуалачиес решили последовать их примеру, воз­можно, из страха подвергнуться преследованию со стороны своих врагов, ставших теперь сильнее из-за союза с европейцами.

Рассказ летописца-иезуита о последовавшем затем обращении их в христианскую веру весьма лаконичен, но из него можно понять о провале этой затеи; индейцы восприняли от миссионера все, что показалось им разумным и полезным («поскольку миссионер знал некоторые ремесла и, в особенности, плотницкое дело, то он снабдил индейцев инструмен­тами, в которых те нуждались, за что они его горя­чо благодарили»), но во всем остальном они почти не поддались влиянию миссионера; приняли хри­стианскую веру лишь очень немногие. «Продоволь­ствие, которое ему присылали другие иезуиты» ока­зывалось украденным, в течение года в его руки по­пало только три головки сыра, да и то потому, что гуалачиес решили, что это белый воск»[77]. Обращен­ные в христианскую веру гуалачиес делали четкое различие, иногда малопонятное для самих миссионе­ров, между обращением в христианство и подчине­нием. «Они сохранили всю свою агрессивность и не­покорность; по прибытии отрядов «мамелюков» они отважно защищались и даже напали на самих священников-незуитов, когда те пошли на вынужден­ное отступление... Они ворвались толпою в церковь и потребовали от священника П. Салесара, который служил мессу, вернуть пленников или они убьют его, добавив, что он повинен в грабеже, поскольку отго­ворил гуалачиес от обороны и разрешил наемникам войти в поселение. Разразившись громкими криками, они пронзили ему грудь стрелами и копьями... Унесли с собой церковную утварь, мебель из дома свя­щенника — все, что смогли... В конце концов они были побеждены из-за численного превосходства и наличия огнестрельного оружия у их противника; но так как они были слишком непокорны, работоргов­цы не взяли ни одного пленного, а всех оставшихся в живых после жестокой схватки индейцев прогнали в лес»[78].

Опасность оказаться между двух огней — между испанскими и португальскими работорговцами — должна была вынудить индейцев искать убежища в иезуитских миссиях. О многих парагвайских индей­цах в общих словах можно сказать, «что большин­ство их, в сущности, обращалось к иезуитам, на­деясь, что тогда ни испанцы, ни португальцы из Бра­зилии не смогут их поработить и в этом положении им легче будет обороняться от своих врагов»[79]. Миссионеры же в своих попытках обратить индейцев в христианскую веру всячески использовали угрозу со стороны работорговцев как способ давления, что­бы привлечь их к своей миссии. Так, этот довод по­влиял на три особенно воинственные группы индей­цев: кальчакиес, коронадос и предшественников аче, именуемых кааигуа,— они перешли на более миро­любивые позиции по отношению к иезуитам. «Кааигуа со вниманием слушали то, что он [мис­сионер] говорил им о «мамелюках» и о христианских обычаях»[80]. В другом случае «600 вооруженных ин­дейцев из иезуитских поселений под руководством священников проникли на территорию кааигуа, где португальские работорговцы в тот момент были за­няты переброской одной из захваченных групп кааигуа. Миссионерское «воинство» захватило в плен работорговцев и отвело их в поселение»[81]. «Извест­ный «охотник за душами» проник в пещеры дикарей и с помощью переводчика добился от 18 находив­шихся там индейцев согласия на обращение их в христианскую веру и обещания следовать за ним. Нельзя сказать, что они насильно покинули свои места; они были сголь напуганы нападениями ягуа­ров, что считали невозможным существовать в сельве»[82]. Этот рассказ свидетельствует лишний раз о том, что иезуиты (если верить тому, что они сами пишут о себе) стремились обратить язычников в хри­стианскую веру с помощью убеждения. Поэтому в рассказе указывается на факт присутствия перевод­чика и упоминается разумный довод — нападение ягуаров,— который мог повлиять на решение индей­цев. Но нет возможности проверить, была ли послед­няя фраза уже в те времена столь двусмысленной, как она выглядит сегодня; на языке аче одно и то же слово означает «ягуар» и «белый»[83]. Но даже если кааигуа говорят действительно о ягуарах, их слова не означают, что эта угроза постоянно присут­ствовала в их жизни; видимо, эта опасность возник­ла недавно, похоже даже, что эти индейцы только в последнее время пришли в места, столь отдаленные от леса, где господствуют ягуары,— возможно, что индейцев прогнали из леса постоянно продвигающие­ся колонисты. Кааигуа из Мисьонес — многих из которых уже обращали в христианство, но они неизменно вскоре умирали,— в 1631 году впервые приблизились добровольно к иезуитским поселениям, завязывая торговые отношения с находившимися там гуарани. «Такие факторы, как опасность нападения со стороны «мамелюков» и то, что иезуиты явно стара­лись сдержать охоту за кааигуа со стороны индейцев-христиан, влияли на положение. Позднее, по-видимому, удалось достигнуть обращения в христи­анскую веру небольшой части кааигуа. Возможно также, что на поведение индейцев оказала влияние эпидемия чумы и стремление их получить медицин­скую помощь»[84].

3. В то время как в некоторых случаях капитуля­ция вышеупомянутых индейцев сельвы кажется бо­лее или менее обоснованной, чем капитуляция индей­цев гуарани, есть также иные случаи, когда капиту­ляция была, видимо, более полной, чем капитуляция гуарани,— такой полной, что создается впечатление о сознательном и последовательно осуществленном решении. «Индейцы иниг, родственные индейцам ихвихтихоамбета, попросили вдруг приобщить их к «цивилизации»[85]. Имеются данные, что индейцы добровольно не сдавались в плен, но, когда все же оказывались пленниками, превращались в образцо­вых приверженцев иезуитов»[86]. И в этом случае снова заметна параллель с XX веком, поскольку на аче как на рабочую силу такой большой спрос имеет место в XX веке именно потому, что, попав в плен, они показывают себя более услужливыми и непри­тязательными, чем другие индейцы, и это, может быть, стало одной из причин продолжения на первый взгляд «непонятной» охоты за человеком в Парагвае в XX веке.

---

[16] Techo, 1967, p. 13.

[17] Вождь племени. — Прим. ред.

[18] Ximenez, 1967, p. 42.

[19] Ximenez, 1967, p. 27, 49.

[20] Techo, 1967, p. 13.

[21] Lozano, 1873. p. 412—414.

[22] См. Теологическую дискуссию О ранней колониальной эпохе «Обладают ли упрямые язычники человеческой душой?». См. также: А 1 b о s р i n о, 1959.

[23] Ximenez, 1967, р. 47.

[24] Techo, 1897, IV, р. 85.

[25] Lozano, 1873, р. 412.

[26] Techо, 1897, р 85.

[27] Susnuk, 1965, р. 196, 198.

[28] Techo, 1897, IV, р. 85—91; Techo, 1967; Lozano, 1873; Bertoni. 1920. p. 511. Бертона называют также индейце:) кааигуа — гуаяки из Мисьонес и упоминает о сходстве ме­жду подгруппой индейцев серато и нынешними аче; Метро — Бальдюс подчеркивают этнографические параллелизмы между кааигуа и аче-гуаяки (Metraux — Baidus, 1946, p. 435). Кардосо приравнивает к кааигуа также гуаяки Течо (Саrdzо, 1959, р. 56). В отношении описания Лосано кааигуа Кластрес замечает, что «нет никакого сомнения, что это гуаяки» (С1astres, 1968, p. 59).

[29] Lozano, 1873, p. 412.

[30] Ibid., p. 413.

[31] Ibid., p. 41.

[32] Bertoni, 1920, p. 512.

[33] Lozano, 1873, p. 36.

[34] Ibid., p. 415—421.

[35] Ibid., p. 418

[36] Bertoni, 1920, p. 496.

[37] В отношении этой особенности современных аче см.: Мiraglia — Sagier, 1969, p. 149; Clast res, 1968b, p. 2.

[38] Bertoni, 1920, p. 508.

[39] С h a s e S a r d i, 1971.

[40] Techo, 1897, V, p. 117.

[41] Bertoni, 1920, p. 471.

[42] Ibid.

[43] Techo, 1897, 111, p. 357.

[44] Lozano, 1873, p. 36, 70, 422.

[45] Guzman, 1969, p. 388s.

[46] Lozano, 1673, p. 36.

[47] Techo, 1897, III, p. 358.

[48] Lozano, 1873. p. 424.

[49] Ibid., p. 423.

[50] Dobias, 1970, p. 91.

[51] Lozano, 1873, p. 70, 422; Bertoni, 1920, p. 497, 510; Institutio..., 1970, p. 8, 22s.

[52] Bertoni, 1920, p. 475s.

[53] Techo, 1897, III, p. 19.

[54] «Архаичный» относится к прочим тупи. Тупи — наимено­вание всего лингвистического семейства, к которому относятся гуарани (и с ними аче), сирионо и тупинамба.

[55] Vogt, 1966, р. 291. См. также: Metraux — Baidus, 1946, p. 435; Lozano, 1873, p. 38, 419ss.

[56] Lozano, 1873, p. 420s.

[57] Ibid.

[58] Ibid., p 419; Techo, 1897, IV, p. 127. «П. Клаудио Руйер добился освобождения одного мальчика из племени кааигуа». Сравните с обращением с детьми гуарани во времена кон­кисты. (S u s n i к, 1965 p. 12s., 89, 130s).

[59] Lozano, 1873, p. 413.

[60] Mayntzhusen, 1945, p. 8; Vogt, 1966, p. 291.

[61] Lozano, 1873, p. 413.

[62] Techo, 1967, p. 14.

[63] Ibid.

[64] Techo, 1967, p. 19; Vogt, 1902, p. 45; Vellard, 1934, p. 223

[65] «АВС», 7 de diciembre de 1970.

[66] По данным неопубликованной переписи населения, со­ставленной Мюниелем в сентябре 1971 г.— марте 1972 г. на основе опроса членов этой группы.

[67] Mayntzhusen, 1945, р. 10. См. также; Bertoni, 1920, р. 512.

[68] Wеlbоurn, 1965, р. 9.

[69] «Мне ответили, что... если они придут в поселки, им при­дется умереть». (Do bias, 1970, p. 94). Боязнь гуачаги, см.: Lozano, 1873, р. 419; боязнь других, ibid., р. 38, где летописцы-иезуиты признают, что изменение питания «представляют проблемму» (Techo, 1897, III, р. 19; Techo, 1967, р. 13).

[70] Bertoni, 1920, р. 511.

[71] Lozanо, 1873, р. 413.

[72] Веrtini, 1920 p. 511.

[73] Ibid., p. 475.

[74] Dobias, 1970, p. 91.

[75] Ibid., p. 92, 93.

[76] Lozano, 1873, p. 71. См. также: Techo, 1897, 111, p. 358.

[77] Techo, 1897, III, p. 358-361, IV, p. 80.

[78] Bertoni, 1920, p. 471s.; Techo, 1897, IV, p. 144.

[79] Charlevoix, 1834, II, p. 12s.

[80] Techo, 1897, IV, p. 356; ibid., Ill, p. 371; IV, p. 67; Charlevoix, 1834, II, p. 27, 52s.

[81] Techo, 1967, p. 20.

[82] Ibid., p. 18.

[83] Согласно данным Марка Мюнцеля, слова «хамо», «хамоги» — «ягуар», «белый», — выявленные в последней группе, от­правленной в Национальную колонию гуаяки. Это наименование применялось, например, Майнтхузеном, см.: Сambas, 1967, р 293. См. также статью Мюнцеля в другой части этой книги.

[84] Чума, см.: Techo, 1897, III, р. 359; V, р. 100; 1967, р. 17, 19ss.; А1vеаr, 1970, р. 686.

[85] Веrtоni, 1920, р. 476.

[86] Dobrizhoffer, 1783, I, р. 162; Lozano, 1873, р. 421.