ХРИСТОФОР КОЛУМБ

<...> Наконец 24 октября в полночь, адмирал от­плыл от острова Изабелла, но море было до того тихо и неподвижно, что корабли едва двигались. Так про­должалось до самого полудня, а в полдень поднялся легкий ветерок, который, по выражению Колумба, «лю­бовно подул», и этим дуновением позволил им поплыть быстрее. Тотчас же все паруса были распущены и ко­рабли направились к западо-юго-западу, то есть туда, где, по расчетам адмирала, должен был находиться остров Куба.

После трехдневного плавания, в продолжение кото­рого открыли еще несколько маленьких островков, за­видели утром 28 октября остров Куба.

Приближаясь к этому великолепному острову, Ко­лумб был поражен его величиной и величественным ви­дом. Он восхищался высокими горами, напоминавшими ему горы Сицилии, плодоносными долинами, длинными равнинами, орошаемыми прекрасными реками, чудес­ными лесами, зеленеющими перешейками и мысами, теряющимися вдали.

Колумб бросил якорь в широкой, удивительно проз­рачной реке, где не было ни утесов, ни подводных кам­ней и где по берегам росли деревья.

Тут испанцы вышли на берег, ввели себя во владе­ние островом, которому адмирал дал название Жуана, в честь принца Жуана. Реку окрестили именем Сан-Сальвадор.

Когда испанские корабли приблизились к острову, от берега отделились две лодки, но, заметив спущен­ную шлюпку, с которой матросы измеряли глубину ре­ки, дикари проворно повернули и уплыли назад.

Адмирал осмотрел покинутые хижины и нашел там сети, очень искусно сплетенные из пальмовых во­локон, крюки и гарпуны из кости, еще кое-какие ры­бачьи снасти и одну из немых собак, которых он уже видел на других островах[48].

Адмирал очень строго запретил что-либо похищать из этих хижин, или что-либо в них портить.

Затем адмирал сел в шлюпку и отправился вверх по реке.

С каждым взмахом весел открывались новые вос­хитительные виды. На берегах реки возвышались боль­шие густолиственные, развесистые деревья. На одних деревьях пестрели плоды, на других сверкали яркие цветы, а на некоторых красовались вместе и цветы и плоды. Все здесь заявляло об удивительном плодоро­дии земли. Между прочим показалось множество пальм, совершенно непохожих на испанские и африканские пальмы, и с такими огромными, широкими листьями, что дикари покрывали ими свои хижины.

Растительность была до того богата и роскошна, что могла удивлять хоть кого. Зеленые рощи, яркие цветы казались еще ослепительнее в этом чистом, прозрачном воздухе, под безоблачным лазурным небом. Леса насе­лены были множеством яркоперых птиц, попугаи пере­пархивали в листве, а колибри перелетали с цветка на цветок, сияя своими чудесными радужными перышка­ми. Через лесные прогалины виднелись вдали на са­ванне[49] красные фламинго, стоящие, точно солдаты во фрунт, позади своего сторожа, который должен давать им знать о приближении опасности. Яркие, сверкаю­щие насекомые ползали, кружились и жужжали около каждого цветка.

Птиц певчих было сравнительно немного,— уже дав­но замечено, что при красивом оперении редко бывает приятный голос.

Впрочем Колумб говорит, что некоторые лесные пти­цы пели чрезвычайно сладкозвучно и что ему часто казалось, будто он слышит соловья, который, однако, не водится в этих местах.

«Век бы прожил тут,— говорит Колумб.—Это прекраснейший остров на свете, он изобилует отличными гаванями и глубокими реками. Климат здесь еще луч­ше, чем на прочих здешних островах, ночи не холодны и не жарки. Птицы и кузнечики не смолкают от сол­нечного заката до рассвета. Хороши эти тропические ночи со своим голубым небом, белыми, точно серебря­ными, звездами! Душистые цветущие рощи и весь ве­ликолепный пейзаж кажутся еще восхитительнее при ночном освещении».

Колумбу чудился аромат деревьев и зелий Востока, и он внимательно ко всему приглядывался.

Он нашел на берегу несколько жемчужных раковин, и это его оч:ень утешило.

Видя, что по берегу, у самого моря, растет трава, он предположил, что здешнее море очень спокойно и никогда сильно не хлещет в прибрежье.

С самого его прибытия к острову погода стояла ти­хая и ясная, и можно было вообразить, что никогда не бывает яростных бурь в этой счастливой местности. Колумб не знал еще, что море это, как говорит Шарльруа, «подобно тем людям, которые нелегко раздража­ются, но, раз разгневавшись, делаются неукротимыми. Когда оно разыгрывается, оно ужасно. Оно опрокиды­вает все препятствия, затопляет землю, смывает все встречающееся ему на пути, и обозначает свое шест­вие страшными опустошениями. После этих бурь, из­вестных под именем ураганов, все берега усеиваются яркими морскими раковинами, в сравнении с которыми европейские раковины никуда не годятся».

Колумб поплыл вдоль берега, направляясь к запа­ду, где, как уверяли его пленные дикари, находится ве­ликолепная резиденция короля острова Куба.

Идя вдоль берега, Колумб иногда останавливался и посещал деревушки дикарей. Между прочим, он по­сетил одну деревушку, расположенную у широкой реки.

Жилища дикарей были построены из пальмовых ветвей, в виде беседок, и расположены не улицами в ряд, а разбросаны там и сям среди цветущих рощ, под тенью густолиственных деревьев, как палатки в ла­гере.

Жители все разбежались, завидев чужеземцев, и скрылись в лесах.

Колумб тщательно осмотрел все постройки снаружи и внутри. Эти постройки оказались гораздо прочнее и искуснее тех, которые он видел на других островах, и содержались чрезвычайно опрятно, В хижинах адми­рал нашел грубые статуи и деревянные маски с очень недурной резьбой.

Все это доказывало, что на Кубе жители пообразованнее, что, разумеется, немало радовало адмирала.

Видя во всех хижинах рыболовные снасти, Колумб заключил, что в этих деревушках живут рыбаки, кото­рые, вероятно, сбывают свою рыбу вовнутрь островов. Он нашел на берегу коровьи черепа, как ему показа­лось, и заключил, что на острове разводят рогатый скот, но черепа эти оказались черепами тюленей, кото­рые выкинуло волнами.

Направляясь все к северо-западу, испанцы завиде­ли большой мыс, образующий западный вход в лагуну де Морон. Колумб назвал его мысом Пальм, потому что он весь был покрыт прекрасными пальмовыми ро­щами.

Три пленных дикаря с острова Гуанахани или Сан-Сальвадора уверили Мартина Алонсо Пинсона, что за этим мысом есть река и что по этой реке можно в че­тыре дня добраться до Кубанакана, места, изобилую­щего золотом.

Пинсон внимательно просмотрел карту Тосканелли, разделяя заблуждение Колумба относительно берега Азии, и порешил, что дикари толкуют о столице хана Кублая, татарского владыки. Он заключил из расска­зов дикарей, что Куба не остров, но континент, прости­рающийся далеко на север, и что какой-то соседний король ведет войну с великим ханом.

Пинсон тотчас же передал вышеприведенные рос­сказни Колумбу и таким образом разрушил его мечту об острове Ципанго.

Но адмирал тотчас же утешился новой иллюзией: он вообразил себе, что достиг азиатского континента, или, как он называл, Индии, и, значит, был уже не очень далеко от королевств Манги и Катая — конечной цели своего путешествия.

Он немедленно принял решение отыскать реку, те­кущую за мысом Пальм, и послать к тамошнему мо- нарху дары, а с дарами одно из писем, которым его снабдил король испанский, затем посетить владения монарха, и уже отправиться в столицу Катая, в рези­денцию великого хана.

Но реку искали напрасно: ее нигде не оказалось. Мысы шли за мысами, гаваней удобных не встречалось, подул встречный ветер, и пришлось вернуться ни с чем назад.

1 ноября на рассвете Колумб отправил с корабля шлюпки для осмотра деревушки, но все жители разбе­жались по лесам.

Адмирал, предполагая, что дикари приняли испан­цев за подданных великого хана, желавших их обра­тить в рабство, послал индейца-переводчика растолко­вать им, что у испанцев намерения самые мирные и дружелюбные, и что они не имеют ничего общего с ве­ликим ханом.

Индеец отправился, закричал из шлюпки островитя­нам, собравшимся на берегу, какие-то слова, затем ки­нулся в море и вплавь добрался до берега. Островитя­не встретили его очень приветливо, и ему удалось ус­покоить их.

Еще вечер не наступил, а около корабля уже очути­лось больше шестнадцати лодок с хлопчатой бумагой и прочими предметами торговли.

Колумб запретил всякую мену, исключая на золо­то. Он, таким образом, хотел искусно выведать у дика­рей о богатствах их острова. Но золота у дикарей не оказалось. Никто не носил у них золотых украшений, и всего только у одного было серебряное кольцо в носу.

Из объяснений дикаря с серебряным кольцом Ко­лумб понял, что их король живет внутри страны, в че­тырехдневном расстоянии от берега, что даже отправ­лены гонцы к нему с вестью о появлении чужеземцев и что дня через три, наверное, прибудут его послы, а так­же прибудут и купцы торговать с белыми людьми.

Колумб поглядел на карту, на свой журнал и вооб­разил, что он находится на границе Катая, в ста лье, или около того, от столицы великого хана. Рассудив, что ему бесполезно оставаться во владениях монарха низшего разряда и что лучше прямо спешить ко двору великого хана, он, вместо того чтобы дожидаться пос­лов и купцов, послал осмотреть резиденцию монарха своих людей, Родриго де Хереса и Луиса де Торреса.

Луис Торрес был выкрестившийся еврей и знал по- еврейски, по-халдейски и даже немного по-арабски. Колумб надеялся, что который-нибудь из этих языков знаком восточному монарху.

С послами отправлялись, разумеется, и провожа­тые — два индейца, один с острова Гуанахани, а дру­гой — житель деревушки, расположенной у реки.

Послы взяли с собой разных стеклышек и бубенчи­ков. Они должны были известить короля, что Колумб прислан от короля Кастильского с письмами и дарами, которые он будет иметь честь вручить ему лично. Они должны были тоже собрать точные сведения о положе­нии и расстоянии между провинциями и о гаванях и реках страны. Кроме того, они захватили с собой неко­торые травы и пряности, чтобы удостовериться, есть ли в стране подобные.

Послы отправились с приказом вернуться через шесть дней. В ожидании их возвращения, адмирал сде­лал распоряжения насчет некоторых починок на ко­раблях, а сам занялся исследованиями, расспросами и разведками.

На другой день после отправления послов адмирал сел в шлюпку, поднялся по реке и, проехав два лье, нашел источник. Он взобрался на небольшую гору и хотел обозреть окрестности, но это оказалось невоз­можным, потому что все закрывали собою густые ди­кие леса.

В этих лесах было много благовонных деревьев, и Колумб все более и более убеждался в том, что овла­дел драгоценными пряностями.

Три дня адмирал безустанно разыскивал корицу, мускатный орех, ревень, но все его старания пропали даром.

Он показывал дикарям образчики этих растений и по их знакам понял, что подобные растут на юго-вос­токе от их земли.

Колумб показал также золото и жемчуг, и некото­рые старики начали толковать ему, что есть страна, где люди носят такие украшения. Рассказывая, стари­ки часто упоминали слово «богио», и Колумб принял это слово за название описываемого ими богатого края.

Старики объяснили, что этот край — остров, и к этим показаниям приплетали разные несообразности, на­пример, что там живут люди об одном глазе, потом живут другие, с песьими головами, что люди эти пере­резают горло своим пленникам и пьют теплую кровь, и прочее, тому подобное.

Все эти рассказы о золоте, жемчуге, пряностях, ве­роятно большей частью вымышленные в угоду адми­ралу, очень тешили Колумба.

Раз матросы развели огонь для нагревания дегтя и дерево, которое они зажгли, сильно пахло.

— Мастика! — закричали все.

Это дерево изобиловало в соседних лесах, и Колумб уже решил, что можно будет ежегодно собирать не­сколько тысяч пудов мастики,— значит, больше чем на острове Хиосе и других островах Греческого архипела­га. В своих поисках драгоценных продуктов испанцы нашли патату, то есть картофель, на который они об­ратили очень мало внимания, но который впоследствии принес больше пользы человечеству, нежели все пря­ности Востока.

6 ноября оба посланника вернулись и, разумеется, их тотчас окружили земляки, жаждавшие узнать что-нибудь про внутренность страны и про государя, у ко­торого они были.

Вот что рассказали послы:

Пройдя около двенадцати лье[50], они добрались до деревни, в которой было около пятидесяти домов; эти дома походили на постройки на берегу, но жилища бы­ли немного побольше. В деревушке было, по крайней мере, около тысячи жителей.

Дикари встретили послов самым торжественным об­разом, повели их в лучшую хижину и с разными це­ремониями попросили их садиться на табуретках, сде­ланных из одного куска дерева. Затем они им предло­жили различные коренья, плоды и, совершив все об­ряды, предписываемые их законами вежливости и го­степриимства, сели на полу вокруг гостей и пригото­вились слушать их речи.

Еврей Луис де Торрес напрасно пускался в красно­речие то по-еврейски, то по-халдейски, то по-арабски; дикари, очевидно, его не понимали, и потому слово взял переводчик. Он сказал по всем индейским правилам речь, в которой восхвалял могущество, богатство и щедрость испанцев.

По окончании, его речи индейцы окружили испан­цев, которые, очевидно, казались им какими-то сверхъ­естественными созданиями, иные до них дотрагивались, рассматривали их одежду в цвет их лица, иные цело­вали им руки и ноги в знак восхищения и покорности.

Скоро мужчины удалились и явились женщины. Повторилась та же самая церемония. Некоторые из женщин носили покрывало, но большинство были сов­сем нагие.

В отличие от прибрежных индейцев у внутренних дикарей имелись, по-видимому начальники и несколько лиц с разной степенью власти.

Но ни золота, ни других каких драгоценных укра­шений не было видно. Когда дикарям показали кори­цу, перец и другие пряности, они объявили, что их нет нигде в окрестностях, но можно найти очень далеко от их края —на юго-востоке, где эти продукты водятся в изобилии.

Когда послы решились вернуться, индейцы вырази­ли сильное желание оставить их еще на несколько дней и, увидев, что белые люди не внимают их просьбам, толпами просили позволения их провожать, воображая, что они возвращаются на небо. Но испанцы взяли толь­ко одного из важнейших индейцев, сына этого дикаря, и его слугу.

Дорогой они увидели любопытный индейский обы­чай. Некоторые дикари держали в одной руке горящую лучинку, а в другой — пучок сухих листьев, скатанный в трубочку. Один конец этого пучка они зажигали, а другой клали себе в рот и то вдыхали дым, то выдыхали. Индейцы называли такой пучок табаком, а пото­му испанцы и окрестили табаком растение, которое про­изводило помянутые листья.

Хотя испанцы постоянно ждали каких-нибудь не­обыкновенных вещей, но они все-таки сильно удивля­лись, как мог такой противный обычай где бы то ни было укорениться.

Испанцам встречалось много деревушек в четыре или пять хижин. Хижины эти прятались в деревьях, кло­нившихся под обилием прекрасных на взгляд, благо­вонных плодов. Кругом простирались поля, где возде­лывались оги, или сладкий перец, патат, или картофель, маис, сорт люпина, или волчьих бобов, и юкка, из ко­торого индейцы пекли хлеб. Эти растения вместе с пло­дами вышеупомянутых неизвестных деревьев составля­ли главную пищу туземцев.

Послы также видели много хлопчатников (деревьев, из которых добывается хлопчатая бумага), одних не­давно посаженных, а других в полном росте; у дикарей имелось много хлопчатой бумаги, частью уже спряден­ной, из которой они делали себе гамаки или висячие постели.

Всюду порхали и летали множество разных птиц, до сих пор неизвестных, с великолепными яркими перь­ями, много попадалось филинов и маленьких куропа­ток. Испанцы слышали пение какой-то птицы, которое они приняли за пение соловья.

Городов, очевидно, не было во всем крае.

Рассказ послов рассеял мечты Колумба, но это не повергло его в уныние. Разве он не добрался до вол­шебной страны, где на каждом шагу встречаются не­обычайные вещи? Индейцы показывали ему знаками, что есть край на западе, где жители собирают при све­те факелов на берегах какой-то реки золото и из этого золота выделывают молотками бруски.

Рассказывая об этих местах, дикари снова употре­били слова: «бабэк» и «богио», которые Колумб опять принял за название острова. Впоследствии разным об­разом растолковывали значение этих слов. Говорили, что так назывался у дикарей берег материка, утверж­дали еще, что «богио» значит дом и что индейцы часто употребляли это слово для обозначения густонаселен­ного острова; так например, они называли Эспаньолу, более известную под именем Гаити.

Неверное понимание этих и других выражений было причиной постоянных ошибок Колумба: то он думал, что Бабэк и Богио один и тот же остров, то, что это были острова разные. Название Квисквейа (другое имя Гаити) он услыхал с радостью, вообразив, что это и есть Квинсей, или Куинсай, то есть описанная Марко Поло Небесная столица.

Колумб денно и нощно мечтал, как бы ему поско­рее добраться до богатой и цивилизованной страны Во­стока, с которой он мог бы устроить торговые отноше­ния и вывезти в Испанию некоторое количество новых, неизвестных в Старом Свете товаров.

Время шло быстро, свежие ночи показывали бли­зость зимы. Адмирал решил не подвигаться более к северу и не оставаться в этих диких странах, которые он еще не мог обратить в колонии, а держать путь к юго-востоку и отыскать остров Бабэк, который он по­лагал богатым островом, находящимся недалеко от бе­рега Азии.

Адмирал, прежде чем выплывать из реки, названной им Рио де Марес (Морская река), взял к себе на борт несколько индейцев, которых он захотел увезти с собой и выучить испанскому языку так, чтобы они могли впо­следствии служить ему переводчиками в его будущих путешествиях. Узнав от португальских мореплавателей, что мужчины были всегда довольнее и услужливее, ког­да их не разлучали с женами, Колумб взял и жен.

Колумб был ревностный католик и полагал, что об­ращением дикарей в христианство он и Богу угодит, и приобретет огромную славу отечеству. Он воображал, что у индейцев нет никакой религии и что они способ­ны воспринять католичество. Он вывел такое заключе­ние из того, что индейцы присутствовали с большим вниманием и почтительностью при всех церемониях ис­панцев, легко запоминали молитвы, которым их учили, и творили крестные знамения с большой набожностью. У них была даже смутная мысль о будущей жизни. Педро Мартир о них говорит: «Они веруют в бессмер­тие души и думают, что, оставив тело, душа удаляет­ся в горы и леса и там навсегда поселяется в пещере, где она ест и пьет».

Индейцы считают эхо откликом усопших душ, ко­торые бродят вокруг родных мест. Склонность дикарей к набожности, их кротость, неведение военных наук за­ставляли Колумба предполагать, что из них легко мож­но сделать благочестивых сынов церкви и верных под­данных государю.

Колумб мечтал о выгодах, которые сулила колони­зация этих стран, он надеялся устроить здесь большую торговлю — золото должно было тут изобиловать,— ему часто говорили о существовании жемчуга и драгоцен­ных каменьев, хотя ему ни разу не удалось видеть ни того, ни другого; он воображал, что напал на верные признаки существования пряных растений; он нашел большое количество хлопчатников — значительная часть этих произведений найдет хороший сбыт ближе, чем в Испании, а именно во владениях великого хана, а вла­дения эти, он был твердо убежден, очень близко.

12 ноября Колумб повернул к востоко-юго-востоку и пошел вдоль берега.

Испанцы плыли в виду берега два или три дня, ни­где не останавливаясь для исследований местности и нигде не видя многолюдных городов. Обогнув большой мыс, которому дано было название мыса Кубы, ад­мирал поплыл к востоку с целью разыскивать Бабэк, но 14-го числа жестокий ветер и бурное море не позво­лили ему идти дальше, так что он должен был бросить якорь в глубоком и безопасном рейде, который был на­зван Пуэрто Принсипе (бухтой Наследного принца). Здесь, на ближайшей возвышенности, он водрузил крест в знак обладания.

Несколько дней прошло в исследовании групп ма­леньких, но роскошных островков соседней местности, которые были названы «Садами королевы». Это имен­но то место, которое впоследствии сделалось гнездом пиратов по причине глухих и уединенных проходов между островами и пристаней, где можно было с успе­хом укрываться и производить грабежи. Острова были покрыты великолепными деревьями, между которыми испанцы рассчитывали найти мастиковое дерево и алоэ.

15 ноября Колумб снялся с якоря и пошел далее. В продолжение двух дней он безуспешно боролся с сильным ветром, напрасно силясь добраться до остро­ва, лежащего на востоке в расстоянии около шестиде­сяти миль, и который он принимал за Бабэк. Встречный ветер продолжал дуть с той же силой, море сильно бу­шевало, Адмирал принужден был переменить направ­ление в вечер 20 ноября и сделал сигнал прочим кораб­лям следовать за собою. «Пинта», находившаяся дале­ко к западу, не заметила сигналов. Адмирал повторил их, но безуспешно. Наступила ночь. Адмирал заставил убавить паруса и поместить фонарь на большой мач­те, в надежде, что каравелла к нему подойдет,—это тем легче можно было сделать, что для нее ветер был попутный, но е рассветом «Пинты» не было видно.

Колумба очень беспокоило исчезновение «Пинты». Пинсон был старый моряк» привыкший к почету; пре­имущественно благодаря его влиянию и его усилиям, был снаряжен флот. Ему тягостно было подчиняться власти адмирала, которого он, может быть, считал ни способнее, ни ученее себя самого и которому он помо­гал своим кошельком. Несколько раз во время путеше­ствия между ними происходили несогласия и ссоры, и когда Колумб увидел, что этот командир от него отде­лился, не назначив условного пункта встречи, он запо­дозрил, что тот хочет или самостоятельно отправиться продолжать исследования от своего имени, или же скорее вернуться в Испанию и там приобрести славу за открытие.

Однако поиски оказались бесполезными. «Пинты» не было видно, и невозможно было догадаться о на­правлении, по которому пошло это Ходкое судно.

Итак, Колумб направился к Кубе, чтобы окончить исследования берегов этого острова, _Но у него уже не было той обычной ясности ума и твердости решений, его волновали всякие сомнения относительно планов задуманных Пинсоном.

24 ноября адмирал вернулся к мысу Кубы и бросил якорь в прекрасной гавани, образуемой устьем реки. Эта гавань, которой адмирал дал название «Святой Екатерины», была окаймлена чудными лугами. Сосед­ние горы были очень лесисты; тут были видны такие громадные сосны, что их можно быдо бы употребить на мачты самых больших кораблей, и роскошные ду­бы. В ложе реки находились камни с прожилками золота.

Колумб в течение нескольких дней исследовал ос­тальную часть берега. Он восхищался великолепным расположением местности, свежей зеленью, прозрачньь ми водами и большим числом удобных для стоянки фло­та гаваней. Рассказывая в одном письме к испанскому монарху о местности, названной им Пуэрто-Санто, он говорил: «Спокойствие этой реки и прозрачность воды, через которую на дне виден песок; тысячи пальм раз­нообразнейших форм, самых больших и таких изящ­ных, каких я никогда не видел, и столько же других дерев, высоких и зеленеющих; богатство птичьих перь­ев и зелени в равнинах придают этой стране такую удивительную прелесть, что сравнительно с другими она по красоте и изяществу стоит так же высоко, как ясный день в сравнении с ночью. Поэтому я часто го­ворю моим компаньонам: какие бы усилия я ни делал, чтобы дать Вашим Величествам понятие обо всем, мои уста не выразят всей действительности, перо мое не опишет этого зрелища. Я нахожусь под впечатлением такого обаяния, что не знаю, как изобразить все, что я видел».

Прозрачность воды, которую Колумб приписывал чистоте рек, в этих широтах составляет свойство океа­на. Вблизи некоторых из этих островов вода так чиста, что в тихую погоду морское дно видно, как в хрусталь­ном графине, и жители ныряют на четыре и пять са­жень[51] глубины для собирания раковин и черепах, за­меченных с берега. Приятный воздух и чистая вода этих островов составляют, может быть, их главную пре­лесть.

В доказательство гигантской растительности остро­ва Колумб рассказывает о громадных размерах лодок, сделанных из одного ствола дерева; он видел одно из этих гребных судов, которое могло выдерживать пять­сот человек пассажиров. В числе предметов, найденных в обиталище индейцев, находится восковой пирог, кото­рый он послал в подарок испанскому монарху. «Где есть воск,— говорил он,— там должны быть тысячи дру­гих хороших вещей». С тех пор предположили, что пи­рог этот был занесен сюда из Юкатана, потому что жители Кубы не имели привычки собирать воск.

5 декабря адмирал достиг восточной оконечности Кубы, которую он принял за восточный край Азии, по­этому и дал ей название Альфы и Омеги, начала и конца. В то время он находился в большом недоуме­нии насчет пути, по которому ему следовало идти. Идя по изгибу берега на юго-запад, он мог прийти в самые цивилизованные, самые богатые области Индии, но в таком случае он должен был отказаться от всякой на­дежды открыть остров Бабэк, который индейцы указы­вали теперь на северо-востоке и которому они продол­жали давать самые прелестные описания. Вот что бы­ло препятствием в этом необыкновенном путешествии: новый, неведомый свет был открыт перед Колумбом, его всюду влекли чудеса и красоты, а между тем он не знал куда идти. Направься он в одну сторону — он мог оставить за спиной настоящую страну, которая доста­вила бы ему будущую славу.

Когда адмирал поплыл в море от восточной оконеч­ности Кубы, не зная, куда ему направиться, он заме­тил на юго-востоке землю, которая по мере приближе­ния делалась все больше и больше; высокие горы, под­нимавшиеся над горизонтом, предвещали остров боль­ших размеров. Индейцы принялись кричать «богио» — название, которое Колумб принимал за страну, изоби­ловавшую золотом. Но когда они увидели флот направ­ляющимся в сторону острова, то обнаружили глубокий страх и умоляли не посещать этот остров, показывали знаками, что жители на нем жестоки и нелюдимы, что они имеют только один глаз и людоеды. По причине встречных ветров и продолжительности ночей, в тече­ние которых было рискованно плыть между неизвест­ными островами, потребовалось почти два дня, чтобы добраться до этой земли.

В прозрачной атмосфере тропиков предметы обозна­чаются на большом расстоянии, а чистота воздуха и ясность голубого неба придают местности неизъясни­мую прелесть. В этих благоприятных условиях предста­вился живописный остров Гаити глазам его посетите­лей. Горы его были выше и более скалисты, чем у про­чих островов, но скалы показывались среди превосход­ных лесов. У подошв гор по отлогости тянулись бога­тые равнины, зеленеющие саванны, возделанные поля. Яркие огни ночи, столбы дыма, показывающегося во время дня, свидетельствовали о многочисленном насе­лении. Во всем блеске тропической растительности по­казался этот самый восхитительный остров, которому предназначено было сделаться самым несчаст­ным.

Ввечеру 6 декабря Колумб пришел к западной око­нечности Гаити, в порт, которому он дал название Сен-Николя, оставшееся за ним и по настоящее время. Рейд был просторный, глубокий и окружен большими де­ревьями, которые изобиловали фруктами, впереди тяну­лась великолепная равнина, которую прорезывал кра­сивый ручей. Большое число лодок, виднеющихся с раз­ных сторон, доказывало, что близко должна быть де­ревня, но жители с ужасом бежали прочь при виде ко­раблей.

Оставив порт Сен-Николя, 7-го числа испанцы по­плыли вдоль острова к северу. Остров был высок и го­рист, но покрыт зелеными саваннами и длинными рав­нинами. В одном месте они заметили богатую и краси­вую долину, которая углублялась вовнутрь между двух гор и, казалось, была хорошо обработана.

Они снова остановились на несколько дней у пор­та, который был назван портом Зачатия: небольшая ре­ка после многочисленных изгибов по живописным по­лям в этом месте вливалась в море. Берег изобиловал рыбой — рыбы вскакивали даже в шлюпки. Матросы пустили в ход свои сети и устраивали роскошные рыб- ные ловли. Им удалось, между прочим, поймать рыбу, похожую на испанских рыб,— это в первый раз обнару­жилось такое сходство. Пение птицы, которую они при­няли за соловья, и некоторых других, голос которых был им знаком, напоминало им отдаленные рощи Ан­далусии. Они рассчитывали найти сходство физиономии обитателей этой страны с физиономией жителей пре­красных провинций своей родины — вот почему адми­рал и назвал этот остров Эспаньолой.

Желая завести сношения с туземцами, которые тол­пились на берегу при его приезде, Колумб послал на берег шесть человек, хорошо вооруженных. Те видели возделанные поля, дороги, одно место, где горели огни, но туземцы с ужасом бежали от них в горы.

Хотя вся страна была необитаема, Колумб утешал себя мыслью, что внутри острова должны быть много­людные города, где бегущие укрывались, и что огни, которые он видел, были сигналами, подобно тому, как зажигали их на горах Испании во время войны с мав­рами, сигналы, возвещающие тревогу в случае нападе­ния неприятеля.

12 декабря адмирал, в честь вступления во владе­ние, торжественно водрузил крест на возвышении, на­ходящемся при входе в порт.

Три матроса, бродившие по деревне, увидели толпу туземцев, которые, заметя их, немедленно бросились бежать; те бросились за ними и поймали молодую жен­щину, которая была привезена на судно. Она была сов­сем нагая — признак, мало говорящий в пользу циви­лизации,— в носу у нее было вправлено золотое коль­цо — это позволило надеяться, что драгоценный металл добывается где-нибудь на острове. Колумб скоро ус­покоил эту женщину, обошелся с нею чрезвычайно кротко: он дал ей много мелких стеклянных вещей, медных колец, птичьих звонков, еще разных безделу­шек, и затем, одев ее, отправил назад в сопровожде­нии нескольких матросов и троих индейцев-переводчи- ков. Она была так очарована своим костюмом и ра­душным приемом, который ей оказали, что очень хо­тела остаться с индейцами, которые находились на ко­рабле Колумба. Посланные с нею провожатые верну­лись на судно поздно ночью, не осмелясь следовать за нею до самой деревни, которая находилась очень да­леко.

Рассчитывая на благоприятное впечатление, какое должен был произвести рассказ этой женщины, адми­рал на другой день послал девять человек, смелых и хорошо вооруженных, с одним туземцем острова Куба, в качестве переводчика, с целью разыскать деревню; они нашли ее на расстоянии около четырех с полови­ной лье к юго-востоку, в живописной долине, на берегу прекрасной реки. Деревня состояла из тысячи домов, но жители при их приближении убежали. Переводчик нагнал их и стал убеждать в доброте чужеземцев, ко­торые объехали весь мир, раздавая драгоценные и пре­красные подарки. Ободрившиеся индейцы вернулись в числе двух тысяч. Они боязливо приближались к ис­панцам, часто останавливались и клали их руки на свои головы, в знак уважения и покорности. Они были красивее обитателей прочих островов. В то время как испанцы разговаривали с ними при помощи своего пе­реводчика, другие подошли толпою, приведенные му­жем индеанки; они с триумфом несли ее на своих пле­чах. Муж рассыпался в благодарностях за радушие, с каким приняли его жену, и за великолепные подарки, которые ей были сделаны.

Затем индейцы повели испанцев в свои хижины, где предложили им маниоковый хлеб, рыбу, коренья и раз­личного рода фрукты, они принесли им также боль­шое число ручных попугаев и предоставили их распо­ряжению все, что сами имели.

Большая река, протекающая по долине, была окай­млена роскошными лесами, в которых виднелись паль­мы бананы и много других деревьев, покрытых плода­ми и цветами. Воздух был тих и приятен, словно в ап­реле, птицы пели целый день, а некоторые даже и ночью. Испанцы, еще ничего не знавшие о различии времен года в этом противоположном полушарии зем­ли, удивлялись, слыша пение птицы, принимаемой ими за соловья, в декабре-месяце, и выводили из этого за­ключение, что в этом счастливом климате зимы не бы­вает. Они вернулись на судно, восхищенные прелестью страны, которая, говорили они, превосходит даже пре­красные равнины Кордовы.

По их рассказам, индейцы Гаити находились в той дикой и первобытной простоте, которую некоторые фи­лософы в воображении представляли себе за идеал че­ловечества; осыпанные дарами природы, они не имеют забот первой необходимости. Плодоносная земля поч­ти без всяких возделываний доставляет большую часть их пищи, реки и берега изобилуют рыбой, остается за­тем охота за игуаной и множеством птиц. Для людей, имеющих умеренные и незатейливые привычки, такие условия были богатством. Они охотно делились со все­ми приходящими тем, чем природа наделила их так щедро; гостеприимство, как мы сказали, было естест­венным законом, сохранившимся повсеместно. Для то­го чтобы получить от них какую-нибудь помощь, не на­до, чтобы они вас знали: их двери открыты для всяко­го чужеземца.

Колумб в одном письме к Луи Сент-Анжелю выра­жается об этих чужеземцах следующим образом: «Это совершенно верно, что они, раз возымев к вам доверие и перестав бояться, становятся так щедры на все, что У них только есть, что трудно поверить этому, не уви­дя собственными глазами. Если вы у них попросите ка­кую-нибудь вещь, они не только не откажут вам, но дадут с удовольствием и от всего сердца. Был ли пред­ложенный вам предмет дорог или дешев, они остаются весьма довольны всем, что вы дадите им взамен его… Мне кажется, что на всех этих островах мужья доволь­ствуются одной женой, хотя их начальник или король может иметь их до двадцати. Женщины, кажется, больше трудятся, чем мужчины. Мне не удалось разведать,

имеют ли эти люди какую-либо личную собственность, и, я думаю, что каждый из них имеет свою долю в общем достоянии, и особенно в провизии»,

Педро Мартир представил самое верное изображе­ние этого народа по сведениям, полученным, как он говорит, от самого адмирала. «Достоверно,— рассказыва­ет он,— что земля также обща для этих людей, как свет и вода, что различие моего от твоего, бывающее причиной невозможных преступлений, у этого народа не существует. Они довольствуются таким малым, что, живя в столь обширной стране, более пользуются из­лишком всякого добра, чем его недостатком; эти люди живут в благодатной стране, которая усталости вовсе не знает, живут в садах открытых, не огражденных ни рвами, ни заборами, ни стенами. Не имея ни законов, ни книг, ни судей, они честно относятся друг к другу. На человека, который находит удовольствие вредить ближнему, они смотрят, как на негодяя, на человека развратного. Хотя они излишества не любят, однако запасаются кореньями, из которых приготовляют хлеб, и привыкли к правильному образу жизни, которая под­держивает здоровье и предохраняет от болезней».

14 декабря Колумб снова попытался отправиться на поиски острова Бабэка, но встречные ветры опять помешали плаванию.

В эту экспедицию он посетил новый остров, лежа­щий против гавани Зачатия. Тут водилось столько чере­пах, что он назвал остров Черепашьим, или островом Черепах. Завидя чужеземцев, дикари зажгли костры по горам, чтобы уведомить земляков об опасности, и убежали в леса.

Страна была так прелестна, что Колумб дал одной долине имя Райской, а великолепную реку назвал Гвадалкивир, в память прекрасного испанского Гвадал- кивира.

16 декабря, ровно в полночь, адмирал распустил паруса и поплыл к Эспаньоле.

Приплыв на середину залива, разделяющего остро­ва, он увидал лодку, а в лодке дикаря. Колумб снова подивился бесстрашию и ловкости диких пловцов. Мо­ре было неспокойно, ветер очень силен, а дикарь как ни в чем не бывало несся себе в своей скорлупке.

Колумб принял этого смельчака к себе на борт, до­вез до берега, угостил, щедро наградил подарками и отпустил.

Кажется, хорошее обращение всегда производило выгодное впечатление на туземцев. Вскоре после ухо­да обласканного дикаря островитяне перестали пря­таться, установились дружественные отношения между ними и испанцами, а на корабль явился касик.

Этот касик и его приближенные много толковали с Колумбом об острове Бабэке, и по их рассказам выхо­дило, что помянутый остров лежит очень недалеко.

Впрочем, адмирал в дальнейших своих описаниях уже не говорит более про остров Бабэк: вероятно, ему наскучили бесполезные попытки. Жители Эспаньолы показались Колумбу гораздо красивее жителей прочих островов, все они были очень кротки и спокойны. Неко­торые носили золотые украшения, которые с большой охотой меняли на самые простые безделушки.

Страна была изрезана высокими горами и зеленею­щими долинами, уходившими из глаз. Склоны гор бы­ли так покаты, что на них с большим удобством можно было пахать, а роскошная зелень лесов показывала плодородие почвы. Долины орошались множеством прекрасных прозрачных рек.

Пока Колумба задерживали встречные ветры у бе­рега Эспаньолы, его посетил молодой касик. Касик этот явился в чем-то вроде носилок, его несли четыре человека, а за ним следовало двести человек свиты. Ад­мирал в это время обедал, и касик оставил свою свиту, вошел в адмиральскую хижину только с двумя стари­ками, по всей видимости со своими -приближенными, которые, как только он сел, тотчас же легли у его ног. Касик знаками упросил адмирала не беспокоиться и не подниматься с места, и, когда его потчевали, он только отведывал угощение и тотчас же отсылал его своей свите. У него была чрезвычайно важная и до­стойная осанка, держался он чинно, говорил мало; ста­рики, лежавшие у его ног, глядели ему в лицо, следи­ли за движениями его губ и тотчас же передавали его мысли.

После обеда молодой касик поднес адмиралу пояс замечательной работы и две золотые монеты. Адмирал, со своей стороны, подарил ему платье, несколько зе­рен янтаря, цветные башмаки и бутылочку померан­цевой воды; он показал ему также монету с изображе­нием испанских короля и королевы — как могуществен королевский дом Испании; показал ему также зна­мя и штандарт с крестом, но напрасно старался рас­толковать значение креста. Молодой касик никак не мог поверить, чтобы люди, производившие такие чудные вещи, были простые земные жители, он разделял общее мнение дикарей и думал, что испанцы существа сверхъестественные и что страна и монархи, о которых ему толковали, должны обитать где-нибудь на небе.

Ввечеру касика посадили в шлюпку и с большими церемониями проводили на берег. На берегу его ожи­дали родственники и свита. Испанцы видели, как его опять понесли на носилках, а на некотором расстоянии точно так же понесли за ним его сына, а за сыном шел' брат, которого поддерживали под руки два дикаря. По­дарки адмирала несли торжественно впереди процессии.

Испанцы приобрели здесь очень мало золота, хотя туземцы охотно меняли все свои золотые украшения. Из рассказов одного старика, сопровождавшего моло­дого касика, Колумб понял, что он скоро должен при­быть на какие-то острова, где в изобилии находился желанный драгоценный металл.

Перед отплытием адмирал приказал поставить боль­шой крест посреди деревни; дикари с большой готов­ностью помогали испанцам в этой работе.

19 декабря Колумб отплыл на рассвете, но поднялся встречный ветер, и 20-го ввечеру он бросил якорь в прекрасной гавани, которую окрестил именем Святого Фомы.

Край был великолепен и хорошо населен. Туземцы тотчас же явились, кто в лодках, кто вплавь, и предлагали какие-то неизвестные плоды, отменно вкусные и душистые. Туземцы отличались необычайной щедростью:; они отдавали и плоды, и золотые украшения, и все, что имели. У них не было никакого понятия о мене и тор­говле, но как только они замечали, что испанцам нра­вится то или другое, они тотчас же совали это им в ру­ки. Колумб запретил своим матросам злоупотреблять великодушием простодушных дикарей и велел всегда давать что-нибудь за их услуги.

На корабль явились многие касики с дарами и при­гласили испанцев побывать в их деревушках, где прини­мали их с необычайным радушием.

22 декабря к кораблю приплыла большая лодка, на­полненная дикарями,— это было посольство могущест­венного касика Гуаканагари, управлявшего частью острова. Один из послов поднес адмиралу пояс, искус­но сработанный из цветных камешков и костей, а также деревянную маску, в которой глаза и нос были зо­лотые. Посол просил адмирала проплыть поближе к резиденции своего повелителя, которая находилась не­много восточнее. Встречный ветер не позволил адмира­лу воспользоваться тотчас же этим приглашением, но он послал своих приближенных в сопровождении мат­росов заявить свое, почтение, местному властелину.

Эгот властелин жил в городе, на берегу реки, ис­панцы назвали этот город Пунта-Санта, а теперь он известен под именем Рио-Гранде. Могущественный ка­сик принял чужеаемцев на большой площади, которая, видимо, была подметена в ожидании этого посещения, оказал им большой почет и подарил каждому по платью из бумажной материи. Народ толпился около испанцев и беспрепятственно предлагал им разные уго­щения. Многие водили матросов в свои хижины, уго­щали их, дарили бумажные ткани и все, на что толь­ко драгоценные гости обращали взгляд. Дикари ничего не просили в обмен, а если им что-нибудь давали, то принимали с величайшим благоговением как священ­ные дары.

Касик желал удержать своих гостей на целую ночь, но они не посмели остаться без разрешения адмирала. Касик послал с ними в дар Колумбу попугаев и золо­тые монеты. Целая толпа дикарей проводила их до шлюпок.

Пока приближенные адмирала ездили в резиденцию, на корабле побывали многие мелкие касики, которые уверили адмирала, что остров их чрезвычайно богат. .Они особенно часто упоминали о какой-то внутренней стране Сибао, лежащей дальше к востоку. У касика этой страны, по их рассказам, были знамена иэ золо­та, Колумба опять сбили эти рассказы,, и он снова во­образил, что Сибао — не что иное,, как исковерканное название Циданго, а касик с золотыми знаменами — не кто иной, как великий хан, описанный Марко Поло.

23 декабря, на рассвете, Колумб отплыл из гавани Святого Фомы и направился к востоку, намереваясь бросить якорь у владений касика Гуаканагари. Ветер Дул с берега, но дул так слабо, что паруса не надува­лись, и корабли шли очень медленно. В половине две­надцатого ночи, накануне Рождества Христова, море­плаватели находились в полутора милях от резиденции касика. До сих пор адмирал бодрствовал, но тут, видя, что море гладко и спокойно, что судно почти не дви­гается, он отправился отдохнуть. Колумб вообще был очень осторожен в своих плаваниях у берегов. Он, не обращая внимания ни на какую погоду, проводил це­лые ночи напролет на палубе и очень редко доверял своим помощникам, когда впереди предвиделась не только опасность, но даже затруднения. На этот раз он не мог предвидеть ничего опасного: море было совершенно тихо и, кроме того, посольство, которое он от­правлял к Гуаканагари, осмотрело берега, прошло по этому пути благополучно и объявило, что там не было ни подводных камней, ни отмелей.

Как только адмирал отправился отдохнуть, лоцма­ну тоже захотелось спать, он доверил руль юнге и улег­ся. Другие матросы тоже воспользовались отсутствием Колумба, и спустя несколько минут после его ухода весь экипаж уже спал. Пока все таким образом покои­лись, течение незаметно увлекало корабль к песчаной банке. Юнга не заметил бурунов, хотя шум прибоя был так силен, что его можно было услыхать за милю. По­чувствовав страшный толчок, он закричал и стал звать на помощь. Колумб спал очень чутко и первый прибе жал на палубу, за ним прибежал лоцман, за лоцманом полусонные испуганные матросы. Адмирал приказал им сесть в шлюпки и буксировать корабль. Они тотчас же кинулись исполнять адмиральское приказание, но с пе­репугу не поняли, в чем дело, и понеслись к другому судну, «Нинье», которое шло в миле от них. Лоцман первый добрался до этого судна, опомнился и рассказал, что случилось. Командир упрекнул его за сумас­бродное бегство, сел сам в шлюпку и полетел на по­мощь адмиралу.

Но корабль уже нельзя было спасти. Колумб, уви­дев, что шлюпка ушла и что судно погружается все бо­лее и более, велел срубить мачту, в надежде, что ко­рабль всплывет. Но все было напрасно. Киль глубоко врезался в песок, сломался во многих местах, и свирепые буруны сильно били корабль. Наконец корабль лег набок. По счастью, погода стояла тихая, иначе корабль разбился бы вдребезги и весь экипаж погиб бы.

Адмирал и его приближенные приютились на дру­гом судне. Диего де Арана, флотский судья и Педро Гутиерес, королевский ключник, были отправлены на берег уведомить Гуаканагари о посещении Колумба и о несчастном крушении. В ожидании их возвращения адмирал, опасаясь наткнуться еще на какие-нибудь подводные скалы, приказал лечь в дрейф до утра.

Резиденция касика находилась всего в миле от ме­ста крушения. Узнав о несчастье, Гуаканагари чрезвы­чайно огорчился и даже заплакал. Он немедленно по­слал всех своих подданных в лодках, и подданные его выказали такое проворство, что корабль был очень бы­стро разгружен. Сам касик со своими братьями и род­ственниками наблюдал, чтобы работа производилась аккуратно, чтобы ничего не портили и не расхищали. Время от времени касик посылал кого-нибудь из своей родни или из своих приближенных к адмиралу с увеще­ванием не огорчаться и с уверениями, что все его име­ние он предоставляет в распоряжение адмирала.

Туземцы вовсе не были расположены воспользовать­ся несчастьем чужеземцев, и, хотя выгруженные из ко­рабля вещи были в их глазах неоценимыми сокрови­щами, они не тронули ничего.

«Эти люди до того кротки,— пишет Колумб в сво­ем дневнике,— что я ничего подобного от роду не ви­дывал. Мне кажется, в целом свете не существует наро­да лучше их. Они любят своих соседей, как самих се­бя; речь их всегда спокойна, ласкова и сопровождается улыбкой; хотя они ходят совершенно нагие, но отлича­ются большой скромностью и ведут себя как нельзя благопристойнее».

26 декабря Гуаканагари явился к адмиралу. Уви­дав, что адмирал очень печален, был тронут этим до слез, стал уговаривать не огорчаться и предложил в его распоряжение все, что только имел,— он уже дал три хижины для помещения испанцев и вещей, уцелевших от кораблекрушения, а теперь обещал, если нужно, отыскать еще хижин пять-шесть.

Во время этого разговора приплыла лодка с дру­гой части острова, и прибывшие привезли куски золо­та, которые желали променять на европейские по­гремушки.

Дикари страстно любили танцы, которые у них со­провождались пением и боем на чем-то вроде бараба­на, обвешанного деревянными побрякушками, а когда они получили европейские бубенчики, звеневшие при каждом прыжке, то восторгу их не было границ.

Матросы, отправленные адмиралом на разведку во­внутрь страны, воротились и доложили, что туземцы приносили отовсюду значительное количество золота и меняли большие куски драгоценного металла на вся­кие безделушки.

Это известие очень обрадовало Колумба, и внима­тельный касик тотчас же осведомился, что за причина этой радости. Узнав причину и то, что адмиралу очень бы желалось приобрести золото, он знаками показал ему, что в горах, и очень недалеко, есть место, где это желаемое золото находится в таком огромном количе­стве, что не имеет никакой цены, и обещал доставить его оттуда столько, сколько адмирал хочет.

Место, о котором говорил касик, точно находилось в горах, и позже там открыли очень крупные золо­тые прииски.

Гуаканагари пообедал с адмиралом, а затем пригла­сил его в свою резиденцию.

В резиденции приготовили самый великолепный обед, какой только позволяло незамысловатое поварен­ное искусство: европейцев угощали какими-то кролика­ми, разной рыбой, всякими кореньями и плодами. Касик употреблял все усилия, чтобы развеселить адми­рала, он выказал столько сочувствия и такое деликат­ное внимание, какого нельзя было ожидать от дикаря. Вообще касик держал себя с большим достоинством, в нем даже была заметна утонченность, изумлявшая испанцев; он ел медленно, умеренно, соблюдая чрезвы­чайную опрятность, после еды тотчас же мыл руки и натирал их какими-то мягкими ароматными травами. Подданные прислуживали ему с почтением и охотно, а он обращался с ними просто и ласково.

По окончании обеда Гуаканагари повел адмирала в великолепные рощи, окружавшие его резиденцию. За ними последовало более тысячи совершенно нагих ди­карей, которые тотчас же пустились танцевать. Касик надеялся этими танцами рассеять печаль адмирала.

После танцев Колумб, в свою очередь, пожелал до­ставить удовольствие дикарям, а вместе с тем показать им и то, какими могущественными средствами облада­ют белые люди. Он приказал принести с корабля лук и колчан со стрелами и призвал находившегося в его экипаже кастильца, не раз побывавшего на войне и чрезвычайно искусного стрелка. Касик, совершенно и занимавшийся военными упражнениями, был чрезвы­чайно удивлен ловкостью этого человека. Он сказал адмиралу, что видел такие стрелы только у караибов,! которые иногда делали набеги на его остров и захва­тывали в плен его подданных, Колумб уверил его, что теперь ему уже нечего бояться караибов, что могуще­ственный монарх совершенно уничтожит этих разбой­ников. «У нас есть орудия,—сказал Колумб,— постраш­нее этих стрел». И в доказательство своих слов тотчас же приказал выстрелить из большой пушки и из муш­кета.

При громе выстрела индейцы попадали на землю, словно пораженные молнией, а когда увидали, что ядро разбило и исковеркало деревья, как небесный огонь, перепугались еще более. Но испанцы объяснили им, что этими орудиями они зла им не сделают, а толькр будут их защищать от караибов и других неприятелей, и тогда страх их исчез, они предались безумной радости и вообразили, что им покровительствуют сверхъес­тественные существа, сошедшие с неба и вооруженные громом и молнией.

Касик поднес в дар адмиралу деревянную маску с золотыми глазами и ушами, он также повесил ему на шею золотые пластинки и надел на голову что-то вроде золотой короны. Адмиральскую свиту щедрый дикарь тоже одарил чем мог.

Всякая безделица, которую давал Колумб дикарям, принималась с благоговением, как божественный дар. Индейцы, восхищаясь европейскими вещами, лизали их языком, попробовав таким образом, давали в обмен куски золота. Все, что ни давали им испанцы — обломок заржавленного железа, обрывок веревки, шляпку гвоздя,— все в их глазах имело несказанную цену. Они схватывали каждую вещь как талисман, подносили ее к губам и вскрикивали от восхищения. Но ничто не возбуждало в них такой жадности, как погремушки и бубенчики. Они не могли удержаться от радостных восклицаний, заслышав их звон, и тотчас же начинали скакать и танцевать. Один индеец, отдав пригоршню золота за бубенчик, тотчас же пустился бежать во весь дух, опасаясь, что белый человек спохватится, поймет свой промах и погонится за утраченным сокровищем.

Чрезвычайное простодушие и доброта касика, кро­тость его подданных, большое количество приобретен­ного золота и самые заманчивые рассказы о золотых приисках принесли адмиралу немало утешения.

Потерпевшие кораблекрушение скоро привыкли к праздной и спокойной жизни островитян. Поля здесь почти не обрабатывались, но на них в изобилии произ­растали коренья и овощи, реки кишели рыбой, деревья гнулись под тяжестью превосходных золотистых аро­матных плодов, Матросов незаметно разнеживала эта роскошная природа; они целые дни лежали под деревь­ями, а ввечеру танцевали в благоухающих рощах и пе­ли свои родные песни.

Не красна жизнь матроса в наше время, не красна она была и в те времена, а потому неудивительно, что экипаж Колумба скоро начал с завистью думать о сча­стливом и беспечном житье дикарей, и многие из них приняв во внимание ожидающие их при возвращений на родину беды и тяжелые работы, попросили у адми­рала позволения навсегда остаться у касика Гуакана­гари.

Когда матросы выразили адмиралу желание посе­литься на острове, адмиралу тотчас же пришла мысль, что тут можно основать колонию: разбитый корабль доставит материал для постройки форта, который бу­дет защищаться пушками, в этом форте будет склад орудий и военных снарядов, а съестных припасов можно оставить столько, что их хватит маленькому гарни­зону на целый год. Гарнизон этот будет понемножку исследовать остров, откроет здесь россыпи и прочие со­кровища, раздобудет искусной меной огромное количе­ство золота, научится туземному языку, узнает привыч­ки туземцев, вникнет в их нравы и обычаи, и все это принесет огромную пользу при будущих торговых сно­шениях. А адмирал между тем отправится в Испанию, объявит там об успехе своего предприятия и, захватив побольше людей, снова возвратится для дальнейших завоеваний.

Адмирал со свойственной ему живостью и энергией немедленно принялся приводить свою мысль в исполнение. Разбившийся корабль был разобран, и обломки переправлены на берег. Место для форта было выбрано, расчищено, и скоро приступили к сооружению. Узнав, что адмирал намерен оставить часть своего экипажа на острове, чтобы защищать их от нашествия ка­раибов, и что он плывет в Испанию затем, чтобы при­везти еще больше белых воинов, Гуаканагари ужасно обрадовался. Подданные его тоже пришли в восхище­ние при мысли, что чудесные белые люди поселятся у них навсегда и что к ним прибудут целые корабли, на­груженные погремушками, бубенчиками и тому подоб­ными сокровищами.

Простодушные дикари с чрезвычайным рвением по­могали испанцам в их постройках. Они, бедные, совер­шенно не подозревали, какое ярмо они сами себе готовили.

Едва только начались эти постройки, как явились индейцы и объявили, что какой-то большой корабль, похожий на корабль адмирала, бросил якорь при входе в большую реку на южной оконечности острова. Это из­вестие освободило Колумба от большого беспокойст­ва — вероятно, корабль этот был «Пинта», Адмирал тотчас же взял у Гуаканагари лодку и несколько ин­дейцев, посадил на эту лодку испанца и отправил его с письмом к Пинсону. Письмо адмирала было очень мягкое; он даже не поминал о том, что «Пинта» ушла без его позволения, а только просил Пинсона как мож­но скорее к нему присоединиться. Через три дня лодка вернулась. Посланный на поиски испанец доложил Ко­лумбу, что он проплыл вдоль берега целых двадцать лье, но ничего не видал и не слыхал о «Пинте», что, ве­роятно, известие было ложное.

Скоро разнеслась другая новость. Говорили, что по­явился большой корабль у восточного берега острова. И эти слухи не оправдались.

Адмирал снова начал тревожиться. Куда же дева­лась «Пинта»? Потонула? Из трех судов, отплывших из гавани Палос, значит, осталось только одно, которое может принести в Испанию весть об открытии Нового Света, а если и это погибнет, то пропадут даром все труды, все мучения и никогда Старый Свет не узнает новой дороги в Индию. И скажут, как не раз уже го­ворили, что Христофор Колумб безумный мечтатель, что он напрасно погубил и себя, и других людей.

Эти мысли так мучили адмирала, что он, невзирая на пламенное желание дальше исследовать страну и поскорее побывать у великого хана, решил отложить эти предприятия до другого раза и не теряя времени возвратиться в Испанию для доклада о своих откры­тиях.

Между тем форт понемногу воздавался, и каждый день великодушный Гуаканагари осыпал адмирала но­выми ласками и вниманием. Он устраивал для него бе­седки из пальмовых листьев, скамейки из какого-то чер­ного блестящего дерева, похожего на стеклярус, при всяком свидании угощал его, как мог и умел, и вешал ему на шею какое-нибудь золотое украшение.

Раз Гуаканагари явился к адмиралу на берег в со­провождении пяти подвластных ему касиков, которые несли золотую корону. Гуаканагари взял адмирала за Руку, почтительно привел его в беседку, посадил и на­дел ему на голову свою собственную корону. В ответ на такую любезность адмирал снял с шеи стеклянное ожерелье и повесил его на шею Гуаканагари, кроме того, он подарил ему свой плащ из тонкого сукна и пару цветных сапог и на палец надел ему большой сереб­ряный перстень.

Гуаканагари употребил все усилия, чтобы добыть адмиралу побольше золота, и добыл столько, что у Колумба закружилась голова и он опять принялся меч­тать о золотом царстве.

Благодаря усердию испанцев и услужливых дикарей, форт был сооружен в десять дней, и Колумб окрестил его и прилежащую к нему деревушку именем Навидад, то есть Рождество, в память своего кораблекрушения накануне Рождества.

Многие из испанцев просились остаться на острове; адмирал оставил из них тридцать девять человек, ко торые поискуснее и понадежнее, в том числе доктора, плотника, конопатчика, купора, портного и артиллери­ста — людей отлично знающих свою специальность. Уп­равление фортом адмирал поручил Диего де Арана, уроженцу Кордовы, нотариусу флота, предоставил ем полную власть казнить и миловать. В случае смерти Диего де Арана место его должен был занять Педро Гутиерес, а в случае смерти Педро Гутиереса управле­ние флотом должно было перейти в руки Родриго де Эскобедо. Он оставил им шлюпку от разбитого кораб­ля для рыбной ловли, разных семян и множество безде­лушек, на которые приказал выменять как можно боль­ше золота.

Перед отплытием Колумб желал нагляднее предста­вить могущество белых — палил из мушкетов и пушек, что произвело сильное впечатление на дикарей: они и трепетали при виде таких страшных орудий, и вместе с тем радовались, что караибы уже не посмеют напа­дать на них и грабить.

Прощание было самое трогательное. Гуаканагари плакал, расставаясь со своим дорогим гостем. Тяжело было и новым поселенцам расставаться с земляками.

4 января 1493 года Колумб отплыл в Испа­нию, <...>

---

[48] Животные, которых испанцы принимали за собак, действи­тельно не умели лаять. «Собаки» были приручены индейцами, но европейцы начали их систематическое уничтожение, и примерно к 1520 году исчезли последние представители этого вида.

[49] Саванна — тропическая степь с редко растущими деревьями и кустарниками.

[50] Лье — старинная французская мера длины, равная примерно 4,5 км.

[51] Сажень – 2,1336 м.