Глава XXIII

Несмотря на свою природную решительность и рав­нодушие к опасностям, доходившее почти до безрас­судства, дон Луи почувствовал себя не совсем уверен­но, когда очутился с одним только Санчо в окружении гаитян. Однако ничего подозрительного не происходи­ло, и скоро он с помощью жестов вступил в разговор с Маттинао, обращаясь иногда по-испански и к Санчо, всегда готовому поболтать.

Вместо того чтобы следовать за шлюпкой «Санта Марии», на которой возвращался посланник касика, пирога пошла дальше на восток. По договоренности с адмиралом дон Луи должен был появиться при дворе Гуаканагари лишь после прихода каравелл, чтобы присоединиться к своим товарищам незаметно, не привле- кая к себе внимания.

Восхитительное зрелище открылось перед доном Луи, когда пирога приблизилась к берегу. Резкий и жи­вописный пейзаж был смягчен влиянием южных широт, которое придавало скалам волшебное очарование. То и дело дон Луи вскрикивал от восторга, ему добросо­вестно вторил Санчо.

— Я полагаю, сеньор знает, куда нас везут,— нако­нец заметил матрос, когда пирога вошла в устье ре­ки.— Надеюсь, что эти голые кабальеро имеют в виду какой-нибудь порт, судя по тому, как они спешат, ра­ботая веслами!

— Ты чего-нибудь опасаешься, друг мой Санчо?

— Если и опасаюсь, то только за наследника рода Бобадилья: случись с ним что-нибудь, не сносить мне головы! Что касается меня, то не все ли равно, женят ли меня на царевне Сипанго, усыновит ли великий хан, или я останусь простым матросом из Могера? А вот вы, сеньор граф, вряд ли захотите променять свой замок на дворец великого касика.

— Ты прав, Санчо, кастильский дворянин не станет завидовать гаитянскому касику!

— Особенно после того, как сеньор адмирал объ­явил, что отныне этот государь стал подданным нашей королевы! — насмешливо подхватил Санчо.

—  Молчи, Санчо, и держи свои соображения при се­бе! — оборвал его дон Луи,

Навстречу им попалась целая стайка легких лодок, они направлялись в бухту Якуль, чтобы посмотреть на чужестранцев.

Между тем пирога вошла в устье небольшой речки, но причаливать туземцы не стали, а двинулись вверх по течению. Пока пирога скользила мимо берегов, по­крытых пышной растительностью, Луи обнаружил де­сятки райских уголков, где с удовольствием бы посе­лился, разумеется, вместе с Мерседес.

При входе в устье Маттинао достал из складок сво­его легкого одеяния тонкий обруч из чистого золота и надел его на голову, как корону. Дон Луи понял, что молодой гаитянин был одним из касиков и вместе с гребцами привстал, чтобы приветствовать Маттинао. По-видимому, владения Маттинао начинались от устья речки и ему уже не нужно было скрывать свое звание. Он перестал грести, обрел величественный вид и попы­тался завязать с доном Луи разговор, насколько позво­ляла скудные возможности собеседников. Много раз он повторял слово «озэма». Судя по тому, как он его про­износил, дон Луи заключил, что это, вероятно, имя его любимой жены. Испанцы уже знали, что у касиков мог­ло быть по нескольку жен, в то время как их поддан­ным строжайше запрещалось иметь больше одной.

Пирога довольно долго поднималась вверх по тече­нию, пока не достигла одной из тропических долин, где природа, казалось, сосредоточила все свои красоты. Долина обладала естественным очарованием, еще не испорченным людскими ухищрениями. Хижины, зате­рявшиеся в ее зелени, были изящны, хотя и предельно просты. Кругом цвели яркие цветы, и ветви деревьев склонялись под тяжестью сочных плодов.

Жители селения встретили Маттинао с большим по­четом, хотя, по правде говоря, их больше занимали чу­жестранцы.

То ли благодаря своему легкому характеру, то ли умению подладиться под наивные вкусы туземцев, Сан­чо вскоре сделался любимцем толпы, а граф де Лиер- ра был целиком предоставлен касику. Поэтому обоих испанцев разлучили: Санчо увлекли на площадь в цент­ре селения, а Луи Маттинао пригласил к себе.

В жилище касика завязался оживленный разговор с двумя приближенными Маттинао, в котором то и дело повторялось имя Озэмы. Индейцы отправили куда-то гонца и удалились, оставив дона Лун наедине с каси- ком. Сняв с головы золотой обруч, касик, сделав гостю знак следовать за ним, вышел из дому. Закинув за спи­ну легкий щит и пристегнув меч так, чтобы он не ме­шал при ходьбе, дон Луи последовал за Маттинао так же доверчиво, как за старым знакомым по улицам Се­вильи.

Около полумили прошли они по тропинке, змеившей­ся среди диких зарослей, когда внезапно перед ними воз­никла группа хижин, возведенных на живописном скло­не холма, откуда открывался вид на море. Луи сразу догадался, что это уединенное местечко предназначе­но для представительниц прекрасного пола,— видимо, здесь находился своего рода гарем молодого касика. Гостя ввели в центральную хижину и предложили ос­вежающие напитки из местных плодов.

Маттинао отослал служанку в соседнюю хижину и, когда Луи отдохнул, пригласил его следовать за собой таким благородным жестом, какой сделал бы честь при­дворному церемониймейстеру самой доньи Изабеллы. Они пересекли террасу и подошли к самому большому строению, увитому цветущими растениями. Войдя, они очутились в своего рода приемной. Касик отдернул за­навес, искусно сплетенный из водорослей, и ввел гостя во внутреннее помещение. Здесь их встретила молодая женщина, и дон Луи понял, что это и есть Озэма. Юный граф поклонился гаитянке так же почтительно, как ес­ли бы перед ним стояла знатная испанская дама, а ког­да выпрямился и поднял на нее глаза, с его губ неволь­но сорвалось:

—  Мерседес!

Маттинао повторил это слово, очевидно, приняв его за выражение восторга. Молодая гаитянка сначала ис­пуганно отступила на шаг, потом вспыхнула, рассмея­лась и певучим голосом так же повторила: «Мерседес, мерседес».

Все описания жителей Вест-Индии сходятся в од­ном: авторы в один голос говорят о превосходном сло­жении туземцев, их природной грации. Цвет кожи их, в сущности, был немногим темнее загорелых лиц испан­цев, те же из них, кто благодаря своему привилегиро­ванному положению не работал и, следовательно, не подвергался влиянию палящих лучей солнца, могли быть причислены по внешнему виду к белой расе. Такова бы­ла и Озэма, не жена, а любимая сестра касика.

Согласно законам Гаити власть касика переходила по наследству по женской линии, и так как у Маттинао не было других братьев и сестер, его наследником дол­жен был стать сын Озэмы. Поэтому Озэма была окру­жена таким почетом и вниманием.

Гаитяне иногда носили кое-какое одеяние, хотя не стеснялись показываться публично и без него. Однако все более или менее уважаемые представители племени появлялись на людях только одетыми. Правда, одежда эта была весьма легкой и служила скорее знаком до­стоинства, чем настоящей одеждой.

Озэма не была исключением из этого правила. Во­круг ее гибкой талии был обернут кусок яркой ткани, едва доходивший ей до колен, а на плечах лежала лег­кая белоснежная накидка, ниспадавшая красивыми складками. Обута она была в затейливые сандалии, сквозь ремни которых виднелась такая ножка, что впо­ру позавидовать и королеве. На шее у Озэмы висело ожерелье из мелких раковин с подвеской в виде диска довольно грубой работы, но зато из чистого золота. Золотые браслеты украшали ее тонкие запястья, а два широких золотых обруча охватывали щиколотки. Вол­нистые густые волосы Озэмы сплошным потоком струи­лись по плечам, ниспадая почти до пояса, и легкий ве­терок, залетая в комнату, чуть колыхал эти невесомые пряди.

Однако поразила дона Луи не красота Озэмы, а ее необычайное сходство с юной испанкой, чей образ жил в его сердце. Конечно, если бы поставить девушек ря­дом, между ними легко можно было бы найти разли­чие, и все же сходство любому бросилось бы в глаза.

Так как завязать разговор было невозможно, хозяе­вам и гостю оставалось выражать свои дружеские чув­ства улыбками и жестами. Отправляясь с «Санта Ма­рии», дон Луи на всякий случай запасся разными мел­кими подарками, но, увидев Озэму, он почувствовал, что все эти мелочи недостойны ее красоты. По счастью, на нем была захваченная когда-то в бою мавританская чалма из легкой, как дымка, ткани. Быстро развернув ее, дон Луи накинул дивную ткань на плечи краса­вицы.

Озэма приняла подарок с искренним восхищением и горячей признательностью. Она непритворно любова­лась тканью, благодарно повторяя: «Мерседес, мерсе­дес!» Затем юная гаитянка гибким движением сняла с себя ожерелье с золотым диском и протянула этот дар дону Луи, сопроводив его взглядом, более красноречи­вым, чем любые слова. Дон Луи принял подарок и по европейскому обычаю поцеловал хорошенькую ручку,

Касик, с довольным видом наблюдавший эту сцену, сделал гостю знак следовать за собой и повел его в дру­гое строение, весьма схожее с первым. Здесь дон Лун был представлен нескольким молодым и красивым жен­щинам, вокруг которых резвились ребятишки. Он по­нял, что это жены и дети Маттинао. Тут дону Луи уда­лось наконец выяснить, кем в действительности прихо­дилась касику Озэма. Не без удовольствия узнал он, что она сестра Маттинао, так как испытывал какую-то беспричинную ревность, вызванную, видимо, сходством Озэмы с Мерседес.

Три дня провел дон Луи в резиденции касика. Ра­зумеется, наш герой был в центре всеобщего внимания. Окружающие с почтительной осторожностью ощупыва­ли на нем каждую вещь, сравнивали цвет его кожи с цветом кожи Маттинао. Озэма держалась скромнее и сдержаннее всех, и лишь выражение лица выдавало ее чувства. Она же была всех понятливее, и дон Луи все чаще обращался к ней со всевозможными расспросами. Озэма с удивительной легкостью запоминала испанские слова, произнося их с мягким, своеобразным акцентом. Дон Луи находил в ней все больше сходства со своей возлюбленной, и порой ему начинало казаться, что это не Озэма, а Мерседес.

Беседуя с юной гаитянкой, Луи де Бобадилья не за­бывал наставлений адмирала и старался разузнать о местонахождении золотых приисков. Ему удалось рас­толковать Озэме, что его интересует, но ответы ее бы­ли не столь ясны, как он того желал.

На другой день пребывания дона Луи в селении гос­теприимные хозяева решили позабавить гостя приняты­ми у них развлечениями: играми, плясками, борьбой и гимнастикой, причем и дону Луи было предложено при­нять в них участие. Обладая недюжинной силой и по­движностью, он легко отобрал пальму первенства у Мат­тинао. Впрочем, молодой касик нисколько не был огор­чен, а его сестра хохотала и радостно хлопала в ладо­ши. Жены Маттинао даже пытались ее пристыдить, но Озэма продолжала чистосердечно высказывать свою радость и восхищение чужеземцем, и как бы дон Луи ни был предан своей Мерседес, но это явное и наивное поклонение льстило ему.

Время летело незаметно, и дон Луи даже удивился, вдруг осознав, что живет в этом селении уже несколь- ко дней. Зато Санчо не терял времени даром. Он так­же пользовался успехом, но не забывал о том, что в сущности больше всего интересовало испанцев в этой стране — о золоте. Он так превосходно ладил с темно­кожими нимфами, не отходившими от него ни на шаг! Санчо одаривал их звонкими соколиными бубенчиками, а взамен довольствовался любым украшением из драго­ценного металла. Все, что напоминало золото, он при­нимал без разбору!

— Я вижу, твоя любовь к золоту верна и неизмен­на!— со смехом воскликнул дон Луи, когда старый мо­ряк показал ему свою добычу.— Из того золота, что у тебя в мошне, можно начеканить штук двадцать дуб­лонов!

—  Вдвое больше, сеньор, вдвое больше, и все это за какие-то бубенчики. Ей-богу, эти дикари заботятся о золоте не больше, чем ваша милость о погребении дох­лого мавра! Пусть себе думают, что эти украшения и желтый песок ничего не стоят,— я охотно расстанусь еще с двадцатью бубенчиками, хоть они у меня и по­следние!

— Разве это честно, Санчо, отнимать у бедных ин­дейцев золото в обмен на медные погремушки? — пы­тался устыдить его дон Луи.

— Но разве ценность вещи не определяется ценой, которую за нее дают на рынке? — возразил Санчо.— Спросите любого купца, и он вам ответит, что это так же ясно, как солнце на небе! Только бы милостивая донья Изабелла не разрешила нашим новым поддан­ным морскую торговлю, не то эти голубчики, приехав к нам в Испанию, узнают, что за один золотой можно купить сто таких бубенчиков!

Так Санчо излагал дону Луи свои соображения о свободной торговле, когда со стороны селения внезап­но донесся крик ужаса, возвещавший о какой-то смер­тельной опасности. Испанцы находились в этот момент на полпути между селением и домом Маттинао. Оба вполне доверяли своим новым друзьям, а потому были безоружными. Дон Луи оставил меч и щит у Озэмы, которая забавлялась ими, изображая из себя амазон­ку, а Санчо, решив, что аркебуза для прогулок слиш­ком тяжела, спрятал ее в отведенной ему хижине.

—  Неужели эти черномазые узнали настоящую це­ну бубенчикам и собираются взыскать с меня убыт­ки?! — воскликнул Санчо.

___  Нет тут что-то другое...— озабоченно сказал дон

Луи.— Слышишь, они как будто кричат «Каонабо!»?

—  Так это еще хуже, сеньор! Это имя вождя кара­ибов[37].

—  Беги скорей за своей аркебузой! А потом возвра­щайся наверх, к хижинам женщин. Надо любой ценой защитить Озэму и семью нашего друга!

И дон Луи побежал к селению женщин.

Между тем страшная весть уже достигла жилища Маттинао. Когда дон Луи вошел в дом, он увидел, что Озэму окружила толпа женщин, прибежавших из се­ления, которые умоляли ее бежать. Насколько можно было понять, женщины были убеждены, что нападение Каонабо имело целью похищение сестры молодого ка­сика.

Увидев Луи, Озэма бросилась к нему и, простирая руки, произнесла имя Каонабо. Через мгновение щит был у него на локте, а меч в руке. Как только женщи­ны поняли» что молодой чужестранец принимает защи­ту девушки на себя, они поспешили вернуться в свои дома, чтобы спрятаться самим и спрятать своих детей. Дон Луи и Озэма впервые остались одни. Однако мед­лить было нельзя: враг мог подкрасться к дому неза­меченным. Доносившиеся из селения вопли и крики сви­детельствовали о том, что опасность приближается.

Дон Луи сдернул с плеч девушки подаренную им ткань и быстро свернул чалму, чтобы она могла ею хоть как-то защититься от стрел. Затем он сделал ей знак следовать за ним и они выбежали из дома.

Дон Луи заметил, что они покинули дом вовремя: из зарослей уже показался отряд врагов, они прибли­жались молча, намереваясь захватить добычу врасплох. Юноша почувствовал, как Озэма, дрожа, уцепилась за его руку.

- Каонабо, нет, нет, нет,— шепотом настойчиво по­вторяла она.

Это испанское слово она твердо запомнила и хотела им выразить свое отвращение к караибу.

Привыкший к схваткам чуть ли не с детства, Луи быстро огляделся, отыскивая, где можно укрыться. Он заметил неподалеку расщелину, загроможденную об­ломками скал и превратившуюся таким образом в ес­тественную цитадель.

Едва молодой испанец со своей спутницей достигли укрытия, как более дюжины индейцев выстроились в ряд шагах в пятидесяти от скалы. Они были вооруже­ны луками, дротиками и боевыми палицами. Наш ге­рой мог защищаться лишь мечом да щитом.

К счастью, самого Каонабо не было в числе напа­дающих. Этот грозный воин в это время преследовал группу женщин, полагая, что среди них находится Озэ­ма. Конечно, Каонабо организовал бы атаку общими силами, но, не имея командира, индейцы поступили ина­че. Они избрали из своей среды лучшего стрелка и предоставили ему возможность пустить стрелу в ис­панца.

Метко пущенную стрелу дон Луи принял на щит, и она, скользнув в сторону, воткнулась в землю. Другую стрелу юноша отбил на лету мечом. Тогда нападающие решили стрелять залпами. Человек восемь разом натя­нули луки, и стрелы забарабанили о щит дона Луи. Большую часть он отбил, но две слегка зацепили его. Индейцы снова натянули луки, но в этот момент Озэма выскочила из-за камней и заслонила его собой. При ви­де ее среди индейцев послышались крики: «Озэма! Оз­эма!»

Напрасно дон Луи пытался заставить девушку вер­нуться в укрытие, никакие слова не могли убедить ее оставить его одного.

Тогда он вместе с ней укрылся за скалой.

Едва они отступили, к нападающим присоединился свирепого вида воин. Индейцы принялись шумно объ­яснять ему, что произошло.

—  Каонабо? — спросил у Озэмы Луи.

Девушка отрицательно покачала головой:

—  Нет, нет... Нет Каонабо!

Из первой части ее ответа дон Луи понял, что этот свирепый воин не Каонабо, а из второй — что Озэма ни за что не хочет быть женой караибского вождя.

Вдруг шестеро индейцев, вооруженных палицами и дротиками, устремились вперед. Подпустив их к себе шагов на двадцать, молодой испанец выскочил из за­сады, и в тот же момент два дротика вонзились в его щит, но ударом меча он отсек их оба разом. Вторым взмахом он отсек уже занесенную над ним руку с па­лицей. Еще один взмах — и из ран еше двух индейцев хлынула алая кровь, будь они чуть ближе, удар был бы смертельным.

Быстрота действий при полном спокойствии испан­ца произвела ошеломляющее впечатление на индейцев, не имевших представления о толедских клинках. Даже самый свирепый воин невольно отступил назад при ви­де моментально ампутированной руки.

Дон Луи уже начал надеяться на победу, но гром­кие крики индейцев и появление нового отряда, возглав­ляемого высоким надменным туземцем, возвестили, что прибыл сам Каонабо. Воинственному касику тотчас до­ложили обо всем. Доблесть испанца, видимо, восхитила его, он приказал воинам отойти подальше, положил на землю свою палицу и бесстрашно пошел к дону Луи, делая дружелюбные жесты.

Испанец последовал его примеру, и они сошлись как друзья. Караиб обратился к графу де Лиерра с прочувствованной речью, из которой он разобрал толь­ко имя прекрасной гаитянки. После этого из своего укрытия выступила Озэма, желая что-то сказать, нэ Каонабо теперь обратился к ней со страстными, но, ви­димо, не очень убедительными словами. Он то и дело прижимал руки к сердцу, голос его стал мягким и умо­ляющим. Озэма отвечала быстро и резко, как человек, уже принявший решение. Лицо девушки раскраснелось, и, словно для того чтобы наш герой мог ее понять, она закончила свою речь по-испански:

— Каонабо — нет, нет, нет! Луи! Луи!

В одно мгновение лицо караиба изменилось, стало грозным, как небо во время тропического урагана. Он понял, что ему предпочли этого чужестранца. Сделав угрожающий жест, он вернулся к своим воинам и при­казал готовиться к нападению.

Целый дождь стрел посыпался на дона Луи, и он вынужден был укрыться за скалой. Это было единст­венное средство уберечь Озэму от опасности, так как она упорно становилась перед ним, надеясь заслонить его своим телом.

Каонабо упрекнул того караиба, который при пер­вом нападений оробел и отступил; желая искупить свое малодушие, тот кинулся со своей палицей на дона Луи. Удар, подобный удару молота, переломил бы руку лю­бому менее опытному бойцу, но Луи успел повернуть щит, и палица, скользнув по нему, с размаху врезалась в землю. Сознавая, что теперь все зависит от впечат­ления, которое произведет его ответный удар, Луи за­нес меч, и тот словно молния сверкнул на солнце. Го­лова караиба слетела с плеч и упала рядом с его пали­цей. Удар был так стремителен, что тело без головы еще какое-то время стояло на ногах. Человек двадцать индейцев бежали за караибом, но при виде такого страшного зрелища все словно оцепенели. Лишь Као­набо, удивленный, но не устрашенный, продолжал ре­веть, как разъяренный бык. Вновь собрал он своих дрог­нувших воинов и сам повел их в атаку, но тут вдруг раздался громкий выстрел аркебузы, и еще один гаи­тянин рухнул, словно подкошенный. Этому дикари уже не могли противостоять: им показалось, что само небо посылает им смерть!

Через минуту поблизости не было ни Каонабо, ни его воинов. А когда они все в ужасе скатились с холма и скрылись в зарослях, из-за куста спокойно вышел Санчо со своей аркебузой, которую он на всякий случай снова зарядил.

Медлить было нельзя. Никого из племени Матти­нао не было видно, все разбежались и попрятались. Верный своему намерению спасти Озэму любой ценой, дон Луи повел гаитянку и Санчо к реке, надеясь, что им удастся бежать на пироге.

Проходя через селение, испанец с удивлением за­метил, что все хижины целы и ничто не разграблено.

— Каонабо — нет, нет, нет! Озэма! Озэма! — объяс­нила девушка.

На берегу беглецы обнаружили несколько пирог, и через несколько минут они уже плыли вниз по реке. Час спустя, еще до заката, они высадились на мыске, где их нельзя было заметить из залива, так как дон Луи помнил о приказании Колумба сохранить в тайне свою отлучку.

---

[37] Караибы — воинственное племя Антильских островов, людоеды.