Школа открытий

До возвращения из северного плавания линию жизни Колумба удается наметить лишь пунктиром, тонким и прерывистым. С конца 1477 года пунктир «жирнеет», обрывается куда реже, но порой эта размытая временем кривая неожиданно раздваивается, вводя в заблуждение следопытов-колумбистов.

Пока Уго Ассерето не сдул хронологическую пыль с пожелтевших листков знаменитого «документа», о кото­ром пришлось уже дважды упоминать, историки полага­ли, что Колумб спокойно жил на острове Порто-Санто и на Мадейре, рылся в бумагах рода Перестрелло и вел там беседы с португальскими мореплавателями, приобщаясь к тайнам Атлантики.

«Документ Ассерето» навел колумбистов на четкие следы, которые шли в Геную. Судя по этим следам, Ко­лумб на какое-то время покидал перестрелловское семей­ное гнездо и занимался делами генуэзского дома Чентурионе: дела же эти прямого отношения к португальским занятиям Колумба не имели, хотя площадь Сен-Сиро и была связана с Лиссабоном множеством незримых нитей.

«Документ Ассерето» вышел из канцелярии генуэзско­го нотариуса Джироламо Вентимильи, а этот деятель, подобно всем своим коллегам, был точен и пунктуален. Его свидетельству можно доверять полностью, в неизме­римо большей степени, чем показаниям Фернандо Колона и собственным словам великого мореплавателя.

Касается «документ Ассерето» чисто торговых опера­ций. Лодовико Чентурионе в июле 1478 года поручил сво­ему лиссабонскому агенту Паоло Негро закупить на ост­рове Мадейре сахар. Негро, в свою очередь, наказал трем своим факторам — Джеронимо де Медичи, Эулогио Каталано и Христофору Колумбу — отправиться на Мадей­ру, приобрести там возможно больше сахара и отгрузить затем товар в Лиссабон.

По какой причине, неведомо, но, посылая Колумба аа Мадейру, Негро из ассигнованных ему на эту сделку 1290 дукатов выдал этому агенту на руки только 10372 дуката. Колумбу пришлось покупать сахар в кре­дит, но главные неприятности поджидали его в столице Мадейры — Фуншале. Капитан загодя зафрахтованного корабля заявил, что сахар он перевезет в Лиссабон только за наличные деньги.

Разбором этого дела и занимался 25 августа 1479 года нотариус Вентимилья. Решение было принято в пользу Колумба, пострадавшего по вине Паоло Негро.

Очевидно, в Геную истец прибыл ненадолго. В «доку­менте Ассерето» значится, что на следующий день некто Христофор Колумб, 28 неполных лет от роду, отбывает в Лиссабон.

Надо полагать, что Паоло Негро поручил Колумбу ску­пать сахар на Мадейре, заведомо зная, что его агент легко и быстро осуществит эту операцию.

Действительно, на Мадейре Колумб бывал не раз. До 1877 года в Фуншале, на улице Эсмералдо, стоял «Дом Колумба», где, по местным преданиям, он всегда останавливался, приезжая в этот город. Знал он, вероятно, и осев­ших на Мадейре генуэзцев, Луку Ломеллини и Джованни Узодимаре.

И уж конечно, посещая Мадейру, он был в курсе са­харных дел. Остров жил сахаром, остров снабжал сахаром всю Западную Европу.

И весьма вероятно, что дому Чентурионе выгодно бы­ло иметь на Мадейре агента, тесно связанного с местны­ми знатными фамилиями. Колумб, член влиятельной семьи Перестрелло и давний клиент фирмы на площади Сен-Сиро, как нельзя более отвечал этим требованиям.

Но, должно быть, и Колумбу небезвыгодно было под­держивать связь с домом Чентурионе. И с Генуей. И вы­годы были не только материальные, в эти годы Колумб нужды не испытывал. Генуя лежала ближе, чем Лисса­бон, к главным центрам итальянской науки — Павии, Бо­лонье, Флоренции, а как раз в конце 70-х годов Колумб становится завзятым книжником.

А может быть, даже и книготорговцем. Священник Андрес Бернальдес[21] с которым в 1496 году Колумб неод­нократно встречался, писал: «Волею всемогущего господа жил человек из земли генуэзской по имени Христофор Колумб, и торговал он книгами на этой андалузской сто­роне» (46, 211).

Правда, в Андалузию Колумб попал только в 1485 го­ду, а книгами стал там торговать года два спустя, но ка­кое-то касательство к книжному делу он имел и в Порту­галии.

Агостино Джустиниани утверждает, что младший брат великого мореплавателя, Бартоломе, обосновался в Лисса­боне до его прибытия туда, открыл картопечатню и затем обучил космографии своего старшего брата, который стал компаньоном этого картографического предприятия.

Фернандо Колон с негодованием отвергает «ложные измышления Джустиниани», считая, что они унижают достоинство его отца, и добавляет, что отец был не учени­ком, а учителем своего младшего брата (58, 31—32)[22].

Добавление это справедливо: ведь в 1476 году, когда Колумб был выброшен на португальский берег, Бартоломе шел лишь шестнадцатый год. Младшего брата Колумб скорее всего захватил с собой в Португалию, возвращаясь в августе 1479 года из Генуи в Лиссабон. Но в чем-то прав и Джустиниани. В Лиссабоне Бартоломе Колумб действительно торговал картами, и можно не сомневаться, что действовал он не без поддержки старшего брата.

Нас меньше всего интересует коммерческая сторона картографического заведения «Братья Колумбы», хотя, разумеется, ничего зазорного в их деятельности не было, и, по-видимому, зазорным ее не считала и семья Перестрелло.

Гораздо важнее другой аспект этого «бизнеса». Ничто в такой степени не могло приобщить Колумба к источни­кам географических знаний, как торговля картами и пе­чатными изданиями.

Последняя четверть XV века была младенческой порой типографского дела, недаром же книги, вышедшие до 1500 года из-под печатного станка, называются инкуна­булами (incunabulum — по-латыни «колыбель»).

Еще жива была память о великом первопечатнике Ио­ганне Гутенберге, еще сохранялись рукописные традиции в оформлении печатных книг, еще кое-где считали слуга­ми сатаны последователей Гутенберга, еще редки и дороги были издания римских, венецианских, болонских, базельских, кельнских, страсбургских и валенсийских типо­графий.

Но уже вышли в свет труды великих географов минув­ших времен, уже поступили на книжный рынок издания Птолемея, отпечатанные в 1477 году в Болонье и в 1478 году в Риме, уже тискали с липовых и дубовых досок карты мира.

Колумбу-книготорговцу доставать книги было не так уж трудно, а следовательно, он мог в часы досуга приоб­щаться к знаниям.

Что именно в португальские годы Колумб восполнил пробелы в своем образовании, подтверждают и генуэзские историки Галло и Джустиниани, и сам великий морепла­ватель.

В 1504 году в письме к испанской королевской чете (это письмо воспроизведено на стр. 340—341) Колумб признавался, что космографию, геометрию, арифметику он изучил лишь в той мере, в какой это требовалось для чисто практических целей.

«Ombre de muy alto ingenio sin saber muchas letras» (человек весьма изобретательный, но не слишком пона­торевший в науках) — так отозвался о нем Андрес Бер-нальдес, кстати говоря, не бог весть какой эрудит (46, 211), «по era muy docto» — не был ученым, — говорил о великом мореплавателе хронист Лопес де Гомара (80, И, 14).

Да и сам Колумб не однажды признавался, что не очень искушен в науках. Спору нет, ученым он не был. Однако все, что шло на пользу его проекту, все, что не­обходимо было знать для того, чтобы водить в море ко­рабли, он изучал с величайшим рвением, по собственному его признанию, с «дрожью в руках». И в стремительном темпе: ведь, подобно шиллеровскому дону Карлосу, он мог сказать: «Двадцать семь лет, и ничего не сделано для вечности...»

Такая самоподготовка имела свои преимущества. Она избавляла Колумба от многих ученых ненужностей, на которых вскармливались легионы пустословов и педан­тов. Система университетского образования покоилась на семи китах — семи «свободных искусствах». Грамматика, риторика и логика — предметы трехчленного «словес­ного цикла» — тривиума — были тем цоколем, на котором зиждились арифметика, астрономия, музыка и геомет­рия — четыре дисциплины «реального цикла», квадривиума.

Основой основ был третий предмет тривиума — логи­ка. Поскольку философия ходила в служанках богословия. курс ее читался в строгом соответствии с христианской догматикой. Профессора витали в мире схоластических аб­стракций, студенты зубрили этику, физику и метафизику Аристотеля в чудовищных переводах, искренне веря, что усваивают мысли предтечи Христа. Тривиум, и особенно его третий, философский предмет, отнимал у студентов львиную долю времени, положенного на усвоение универ­ситетского курса.

В бесплодных диспутах умы обтачивались в соответ­ствии с требованиями догматики, юным школярам внуша­лось чувство уважения к авторитетам, априорным конструк­циям и к ортодоксальным толкованиям «вечных» истин.

Схоластика царила и в дисциплинах квадривиума. Аст­рономия преподавалась как подсобный предмет, призван­ный пролить свет на те или иные положения псевдоари­стотелевской философии и библейской космогонии. В нее входили и правила составления церковного календаря, и основы астрологии. Космографию изучали по трактату английского ученого XIII века Джона Холивуда (в пере­воде на латынь фамилия его звучала Сакробоско, и имен­но так называли его ученые XIII — XV веков) «О земной сфере». Эта «Земная сфера» была компиляцией из трудов античных авторов, отрывков из «Альмагеста» — араб­ского перевода астрономических работ Птолемея в пере­ложении на скверную латынь, и откровений отцов церкви.

В XV веке, так же как и в X или XII столетии, наука писала, говорила и заблуждалась на очень странном язы­ке. Назывался он латынью, но такая латынь привела бы в содрогание Цицерона и Вергилия. Шершавая и грубая, как дешевое сукно, она обросла репьями слов и словечек, заимствованных из монастырского, судейского и канце­лярского жаргонов. Она впитала в себя бездну «варвариз­мов», ведь в быту мужи науки говорили на английском или итальянском, польском или немецком языках.

Правда, как раз в Колумбовы времена европейские гуманисты затеяли великую чистку, и в их трудах возро­дилась меднокимвальная речь древних римлян.

Но Колумб этих трудов не знал, да и не нужна ему была цицероновская латынь. Он изучал косноязычную и вульгарную латынь тяжеловесных ученых трактатов. Что­бы их читать и делать на полях выписки и пометки.

И надо отдать ему должное. За короткий срок он эту латынь освоил. И, быть может, потому, что синтаксис средневековой латыни Колумб не зубрил в школьных аудиториях, его латынь приятнее суконного наречия Сак­робоско. И, кроме того, в латинских писаниях Колумба проявляются оригинальные особенности его неровного, «астматического» стиля.

Да, самоучка Колумб многое приобрел, но вместе с тем он и лишился кое-каких благ, которые давало в ту пору учение в главных центрах европейской научной мысли.

Мысль эта билась в тенетах схоластики, ее подавляли и распинали поборники старой, освященной веками систе­мы ортодоксального мракобесия, но уже занималась заря эпохи Возрождения, и все чаще и чаще рыцарям вчераш­него дня приходилось устранять прорехи и прорывы в вет­шающих тенетах

Наука вступала в эпоху, «которая создала в Европе крупные монархии, сломила духовную диктатуру папы, воскресила греческую древность и вместе с ней вызвала к жизни высочайшее развитие искусства в новое время, которая разбила границы старого orb is и впервые, соб­ственно говоря, открыла Землю» (3, 508)

Из праха возрождались памятники античной культу­ры, без устали работал печатный станок, выходили в мир труды древних философов, поэмы Вергилия и Горация, извлеченные из забвения книги римских историков, астро­номические таблицы, описания путешествий в дальние страны Востока, сатиры на папу монахов, схоластов-водолеев

Флорентиец Поджо Браччолинни открыл своим изум­ленным современникам Цицерона и Лукреция, моденец Пико делла Мирандола на открытых диспутах громил схо­ластов, высмеивал астрологию и астрологов, утверждал безграничные возможности разума в познании мира Рим­лянин Лоренцо Велла издевался над мракобесами в сута­нах и рясах, он доказал, что так называемый «Констан­тинов дар» — грамота императора Константина (312— 337), на которую римские папы опирались, притязая на светскую власть, — грубая фальшивка. Он же выявил грубейшие ошибки в каноническом латинском переводе Библии

Уже родились Леонардо да Винчи и Микеланджело, уже жил на свете Коперник, уже возведена была Сикстин­ская капелла, и в угрюмую резиденцию наместников свя­того Петра вступили учителя Рафаэля.

Не очень полноводен, не бог весть как широк был этот духовный поток, но он набирал силу и исподволь подмы­вал старые дамбы

В этот поток лиссабонский генуэзец Колумб вступил лишь по щиколотку. Новые веяния едва доносились до не­го, и он был пленником устойчивых, стереотипных норм средневекового мышления и средневекового мировос­приятия

Правда, о молодом Колумбе волей-неволей приходится судить по словам и поступкам Колумба преклон­ных лет.

В последние годы жизни, в этом мы со временем убе­димся, он свято верил не только в дух, но и в букву священного писания, и его религиозные чувства доходили до явного юродства.

Черта эта не очень была свойственна истинным гену­эзцам, суеверным прагматикам, подобным тем евангель­ским мытарям, которых Христос изгнал из храма.

Но, несомненно, и в юные годы она была присуща Колумбу. И во многом определяла направление его мыс­лей и круг его чтения.

Новый и особенно Ветхий завет Колумб знал превос­ходно.

Склонность к мистической трактовке космогонических идей священного писания и отцов церкви в позднейшие годы была ему присуща в высшей степени, и надо пола­гать, что проявлялась она и в молодости.

Мы вскоре увидим, что не очень велик был набор тех географических и астрономических трудов, которыми он пользовался, разрабатывая свой проект.

С классиками античной и средневековой географии Ко­лумб знакомился не по первоисточникам, а извлекал нуж­ные ему сведения из вторых рук.

И он разделял веру этих робких компиляторов в не­погрешимость великих авторитетов, хотя порой по част­ным поводам и оспаривал канонические суждения Пто­лемея

А верил и заблуждался он искренне и упорно. Он был подвижником своих идей, истинных и ложных, и готов был отстаивать их любой ценой с таким же мужеством и с такой же отвагой, как это делали и христианские великомученики, и такие дерзкие разрушители средне­векового миропорядка, как Томас Мюнцер и Джордано Бруно.

Вспоминая былые годы, Колумб намеренно во главу угла поставил не книжные свои занятия, а опыт общения с людьми разного звания и положения

И действительно, его «университетами» были таверны лиссабонской Рибейры, причалы Риштеллу, рейд Фуншала, откуда уходили в дальние дали ветераны бесчисленных морских походов, и кривые закоулки Порто-Санто, ма­ленькой столицы маленького острова, продутого всеми ветрами Атлантики.

Порто-Санто... Из морской синевы выплывает навстре­чу кораблям верблюжий силуэт этого двугорбого остров­ка. Он чуть побольше ленинградского Васильевского ост­рова, очень горист, берега его истерзаны морем, и только на юге миль на шесть вдоль побережья тянется широкая полоса золотых песков, и в тихой бухте этого пляжа ютит­ся островная столица, городок Порто-Санто — Святая гавань.

Обойти его можно было за пять минут. Особого смыс­ла, правда, в этом не было: кроме складов, корчмы и ма­ленькой церквушки, никаких достопримечательностей в Святой гавани не имелось.

Резиденция его светлости, капитана-донатария Бартоломео Перестрелло II, — приземистый белый дом со стена­ми крепостной толщины стоял на пыльной площади, украшенной покосившимся позорным столбом.

Там Колумб бывал часто, перебирая старые бумаги времен Бартоломео I и его преемника Педро Корреа де Акуньи.

Но, вероятно, еще чаще он посещал просторную га­вань, в которой сновали юркие рыбачьи лодки и отстаи­вались на якоре корабли, идущие из Лиссабона на Мадей­ру и из Мадейры в Лиссабон.

Кормчие и матросы этих кораблей коротали долгие часы стоянки в портовой корчме, и с ними Колумб вел долгие и небесполезные беседы.

Фернандо Колон и Лас Касас, со слов великого море­плавателя, приводят кое-какие сообщения этих бывалых людей об их плаваниях в Море-Океане. Некто Мартин Висейнте рассказывал Колумбу, что в 450 лигах (2700 ки­лометров) к западу от мыса Сан-Висенти он подобрал в море кусок дерева, обработанный, и при этом весьма ис­кусно, каким-то орудием, явно не железным. Другие мо­ряки встречали за Азорскими островами лодки с шала­шами, причем эти суденышки не опрокидывались даже на большой волне. Видели у азорских берегов огромные сос­ны, эти мертвые деревья приносило море в пору, когда дули сильные западные ветры. Попадались морякам на берегу азорского острова Файял трупы широколицых лю­дей «нехристианского» обличья. Некто Антонио Леме, «женатый на жительнице Мадейры», - говорил Колумбу, что, пройдя сто лиг на запад, он набрел в море на три неведомых острова.

И, должно быть, не в местной корчме, а в губернатор­ском доме свояк Колумба Педро Корреа де Акунья сооб­щил ему, что на Порто-Санто некогда собственными гла­зами видел, как море вынесло на берег гигантские узло­ватые стебли. Так велики они были, что между их соузлиями можно было поместить три большие винные буты­ли (77, I. 66-67; 58; 52).

«Школа слухов» на Порто-Санто ввела Колумба в ат­мосферу морских открытий и приключений, конкретные же сведения о португальских плаваниях в Атлантике он получил в архивах Порто-Санто и Фуншала, доступ к ко­торым открыла ему его теща.

На Порто-Санто родился у Колумба сын Диего, и про­изошло это скорее всего в 1478 Году.

Должно быть, после рождения сына он пополнил про­грамму своих университетов курсом практического море­плавания. Для этого и в Лиссабоне, и на Порто-Санто, и на Мадейре возможности были отличные.

«Лиссабон, — пишет один современный португальский историк, — был главным центром океанских плаваний, очагом новых открытий. Это был Рим морских душ, выс­шая школа навигационных наук, сосредоточие их прогрес­са. В арсенале Рибейры Новы работали лучшие корабелы того времени, в Лиссабоне можно было приобрести луч­шие карты, лучшие астролябии, лучшие квадранты. Нигде так любовно не украшали карты и портоланы, они бли­стали золотом и пурпуром. Лучшие астрономические тру­ды легче всего было достать именно здесь, и здесь же обитали самые отважные и самые опытные кормчие» (83, 17).

В эту школу дальних плаваний стекались со всех кон­цов Европы юные моряки, в Лиссабоне учились фламанд­цы и французы, итальянцы и немцы.

В Лиссабоне родились новые типы кораблей дальнего плавания: легкие каравеллы и тяжелые «науш редон­душ» — суда большой грузоподъемности, вооруженные прямыми парусами. Широкие прямоугольные паруса кре­пились к реям, а не перебрасывались, как треугольные па­руса каравелл, через гафели. Грузные «науш редондуш» не слишком были пригодны для каботажных рейсов, но они отлично зарекомендовали себя в многомесячных пла­ваниях к африканским берегам. И, кроме того, в свои ем­кие чрева они могли вместить сотни тонн грузов и сотни черных рабов.

В Лиссабоне охотно учили иноземцев, менее охотно до­пускали их в дальние плавания и в редчайших случаях доверяли им посты капитанов и кормчих. За похищение секретных морских карт рубили головы, тайны новых от­крытий оберегались сурово и бдительно.

Но, во-первых, генуэзцы проникали куда угодно, не­даром во времена Энрике Мореплавателя лучшими его кормчими считались генуэзские выходцы Антониотто Узодимаре и Антонио де Ноли. И, во-вторых, зять покой­ного капитана-донатария Бартоломео Перестрелло I и шу­рин его наследника Бартоломео Перестрелло II уже не вызывал сомнений как подозрительный иностранец.

Вероятно, начальную школу практической навигации Колумб прошел на Порто-Санто и Мадейре, плавая к Азорским островам, а затем завершил курс морской науки в гвинейских экспедициях.

Колумб не раз говорил, что ему довелось побывать в Гвинее в гавани Сан-Жоржи-да-Мина. Крепость Сан-Жоржи-да-Мина была заложена на Золотом берегу, близ тех мест, где ныне находится ганская гавань Такоради, португальским мореплавателем Дього де Азамбужей в се­редине 1482 года. Экспедиция Азамбужи была первым африканским предприятием юного и энергичного короля Жуана II (1481—1495), и укрепленная гавань Сан-Жоржи-да-Мина стала опорной базой для всех последующих португальских экспедиций, стремительно продвигавшихся к южной оконечности Черного материка.

Вряд ли Колумб плавал в Гвинею с Азамбужей, но он мог посетить ее в 1483 или 1484 году. Как раз в эти годы из Лиссабона постоянно отправлялись в Сан-Жоржи-да-Мину большие и малые флотилии. В каком качестве при­нимал участие в гвинейских экспедициях Колумб, ска­зать трудно. Несомненно одно: эти плавания завершили практический курс морского дела, который он прошел в португальской школе открытий.

И моряком он стал отличным. О его искусстве водить корабли с уважением отзывались мореплаватели после­дующих времен. В наш век интуиция и опыт Колумба-морехода нашли высокую оценку в трудах видных знато­ков морского дела, француза Ж. Шарко (53) и американ­ца С. Э. Морисона (22, 93). И, бесспорно, навыки, приобретенные Колумбом в годы его пребывания в Пор­тугалии, во многом определили успели его великих пла­ваний к берегам Нового Света.

---

[21] Андрес Бернальдес (ок. 1450—1513) — священник из андалузского селения Лос-Паласиос. В 90 х годах XV века неоднократно встречался с Колумбом в Севилье. Сведения о великом мореплавании внес в свою хронику, посвященную ис­тории правления Изабеллы и Фердинанда (46). Со слов Колум­ба записал ход событий экспедиции к берегам Ямайки и Кубы (лето 1494 года). В русском переводе главы хроники Бернальдеса, в которых идет речь об этом плавании Колумба, воспро­изведены автором этих строк (24, 279—298).

[22] О картографической деятельности обоих Колумбов говорит также Антонио Галло, а португальский хронист XVI века Гаспар Фруктозо, уроженец Мадейры, писал: «Генуэзец Христофор Колумб, живший на Мадейре, промышлял здесь морскими кар­тами» (67, IV, 659).