Путь на Запад
Два исхода. Три корабля в пятницу, 3 августа 1492 года, при крепком северном ветре отошли от песчаных отмелей в устье Одьеля — Рио-Тинто и взяли курс на юг.
Миновав унылый и плоский мыс Умбрию, они вступили в открытое море.
Кастилия и Арагон в этот день проснулись в великом волнении. Потрясающую новость обсуждали на все лады: дома, в четырех стенах — откровенно, но не слишком громко, на улицах и площадях — вполголоса, е оглядкой на случайных прохожих.
Накануне, в четверг, 2 августа, истек последний срок указа их высочеств от 31 марта 1492 года» Указа о поголовном изгнании из кастильского и арагонского королевства всех Моисеевых сынов.
Последние корабли с последними изгнанниками покинули гавани Испании в ночь со 2 на 3 августа. С наступлением дня — а 3 августа солнце взошло в шесть часов утра — любой иудей, какого бы пола и возраста он ни был, обнаруженный на территории Кастилии, подлежал казни.
Корабли с последними изгнанниками утром 3 августа уже были в открытом море и держали курс на Лиссабон, Геную, Марсель, Оран, Алжир, Ла-Рошель и Лондон.
За мысом Умбрия им, возможно, встретилась небольшая флотилия, которая под всеми парусами шла прямо на юг. Флотилия Адмирала Моря-Океана. О выходе же ее в дальнее плавание решительно ничего не знали подданные Католических Королей, встревоженные, опечаленные и обрадованные вестью об исходе из Испании двухсот тысяч врагов истинной веры.
«Атлантическое кольцо», Уже сам по себе выбор генерального курса — до Канарских островов да юг и далее на запад — был решением гениальным. Лучшей морской дороги из Испании в тропические области Нового Света не существует. От берегов Пиренейского полуострова к Канарским островам следует очень сильное Канарское течение. Сразу же к югу от этих островов оно круто поворачивает на запад и вливается в струю Северного Пассатного течения. Это течение в полосе восточных пассатов пересекает Атлантический океан в интервале между 25 и 10 градусами северной широты и доходит до берегов Кубы и Флориды. Но по Северо-Пассатному пути возможно лишь одностороннее движение (конечно, для парусных кораблей, а не для паро- и теплоходов). В обратном направлении, от Антильских островов в Испанию, надо держать путь в зоне Гольфстрима, который пересекает Северную Атлантику с юго-запада на северо-восток и выносит корабли к Азорским островам. Именно так шел Колумб домой в 1493 году, вторично избрав единственно верную трассу. С той поры только так — туда через Канарские острова, обратно через Азоры — ходили решительно все корабли на линиях, связывающих Испанию с Центральной и Южной Америкой. Правда, в 1664 году один упрямец решил пройти из Америки в Испанию по «южной» дороге, но вместо полутора месяцев он затратил на этот путь полтора года.
Колумб, таким образом, открыл кольцевые течения в Атлантике и тем самым предопределил всю систему трансокеанской навигации. Бесспорно, он использовал богатый португальский опыт: законы течений в восточной части Атлантики португальские мореплаватели познали еще в первой половине XV века. Но португальцы не заходили далеко на запад от Канарских островов и тем более не совершали кольцевых плаваний в Атлантике, и заслуга первого такого перехода, несомненно, принадлежит Адмиралу Моря-Океана.
Странно, но его биографы крайне редко отмечают значение этого выдающегося открытия, хотя именно оно и определило возможность постоянных сообщений с Новым Светом в кольцевом контуре североатлантических течений.
Искусство водить корабли. Три корабля Колумба вышли в плавание в ту пору, когда кораблевождение было хитрым и тонким искусством. Только огромный опыт и богатая интуиция помогали капитанам и кормчим Колумбовой эпохи определять место корабля в открытом море. Никаких приборов для определения долготы тогда не существовало в природе. Широту «ловили» весьма несовершенными способами. Ее можно было определить либо по высоте Полярной звезды, либо по высоте солнца в полдень, в то время уже существовали таблицы, в которых было указано, какой широте соответствует угол возвышения над горизонтом солнца в полдневный час. Но беда заключалась в том, что угол этот измерялся крайне неточными приборами, квадрантом и морской астролябией, причем пользоваться ими было невероятно трудно при малейшем волнении на море.
Но по одной только широте совершенно невозможно было проложить курс и определить, где же именно в данный момент находится корабль. Сугубо приближенно это удавалось сделать методом счисления, сущность же его заключалась в том, что кормчий устанавливал место корабля по трем элементам: направлению, времени и скорости хода.
В самом деле, если известно, что судно шло на северо-северо-запад 24 часа со средней скоростью
Направление легко было определить по компасу, хотя в те времена никто не знал, что стрелка тянется не к географическому, а к магнитному полюсу Земли. Куда хуже обстояло дело со скоростью. В XV веке еще не было лага, прибора для измерения скорости хода судна, и ее оценивали лишь на глаз. При этом, разумеется, можно было допустить очень серьезную ошибку, ведь наблюдатель не мог учесть скорость попутного или противного течения, а оно либо форсировало, либо замедляло движение судна.
Неладно обстояло дело и с измерением времени. Карманных часов XV век не знал, время на кораблях рассчитывалось по песочным часам — ампольетам. Песок пересыпался из верхней склянки в нижнюю за полчаса, после чего приставленный к этому прибору юнга должен был перевернуть ампольеты, а вахтенный начальник отметить на грифельной доске очередной интервал времени. Стоило юнге на несколько минут зазеваться или командиру, стоящему на вахте, пропустить очередную отметку, и в отсчет времени вносились серьезные ошибки.
К счастью, исправимые, так как мореплаватели имели возможность определять местное время по солнцу или по Полярной звезде (если эти светила не скрывались за облаками).
В результате допускались колоссальные ошибки. На обратном пути Колумб и его кормчие разошлись, определяя место корабля, на 10 градусов, или почти на
Мы доплывем, хоть путь далек... Хотя дисциплина на кораблях оставляла желать лучшего, распорядок морской службы соблюдался весьма строго. Вахта сменялась через каждые восемь ампольет, то есть по истечении четырех часов, причем время смены возвещал судовой колокол.
Корабли шли под флагом Католических Королей, и естественно, что во флотилии соблюдались традиционные религиозные церемонии.
С. Э. Морисон описал их очень образно и ярко:
«На каждом корабле юнга должен был встречать утреннюю зарю песней, начинавшейся так:
Благословен будь свет дневной,
Благословен будь крест святой.
После чего он читал «Отче наш» и «Аве Мария» и просил благословения команде корабля. Юнга перевертывал склянки ампольеты каждые полчаса тоже с песней. Так, например, когда било пять склянок, он пел:
Пять минуло, шесть пришло,
Бог захочет — семь придет.
Ход быстрей, усердней счет.
С заходом солнца, перед ночной вахтой, все матросы вызывались на вечернюю молитву. Церемония начиналась с того, что юнга зажигал лампу нактоуза и пел:
Дай нам, господь, доброй ночи,
Доброго плавания дай кораблю.
И капитану, и всей корабельной команде.
Потом все матросы пели «Отче наш», «Верую» и «Аве Мария», в заключение исполнялась «Сальве Регина». До нас дошел точный текст и музыка этой старинной бенедиктинской песни, но сам Колумб говорил, что «моряки поют и пересказывают ее всяк на свой лад», искажая без пощады мелодию и перевирая торжественную латынь. Но разве она, пусть искаженная, не возносилась к святой деве, под чьим покровительством все моряки чувствовали себя в безопасности?
Вот юнга перевертывает склянку восьмой раз и поет так:
Лишь в склянке кончится песок —
И время вахты минет,
Мы доплывем, хоть путь далек,
Господь нас не покинет.
А чудесной тропической ночью, когда корабли, стремясь на запад, вздымались и опускались на волнах, хлопали парусами и надували их, натягивали шкоты и отбрасывали носами пену, каждые полчаса юнга отмечал следующей песней:
Давайте господа молить,
Чтоб в гавань счастливо доплыть.
Защита наша божья мать,
Нас не коснется горе, —
И нам ни смерч, ни ураган
Не страшны будут в море»
Таков был повседневный ритуал на море, не меняющийся ни при какой погоде» (22, 50—52).
Лето 1492 года было на исходе, и в предосенние дни шли к неведомой земле корабли с кастильскими аргонавтами. Это были сыновья своего времени, люди XV столетия, которые горячо верили в пресвятую деву и в блаженных мучеников, держали в своих сундучках чудотворные реликвии — волос из бороды святого Петра или зуб святого Роха, — пугливо осеняли себя крестным знамением, когда на верхушках мачт занимались таинственные огни святого Эльма, и даже в самые знойные дни не сбрасывали с себя рубах, ибо добрым христианам не полагалось обнажать прилюдно грешное тело.
Все это не мешало им браниться черными словами, втихомолку играть в карты и кости, по любому поводу вступать в драку и рассказывать о былых своих похождениях в палосских и севильских кабаках.
Адмирал был их современником, никого не удивляло, что в те минуты, когда сорок глоток пели «всяк на свой лад» «Сальве Регина», он преклонял колени на грязной палубе и обнажал голову, когда поминал имена господа и пресвятой девы.
Но для всех он оставался загадкой, его не понимали, ему не очень верили, хотя постепенно люди убеждались, что в морском деле он ничуть не уступает Мартину Алонсо Пинсону или Пералонсо Ниньо.
Глухая и смутная тревога жила в душах этих невольных аргонавтов, и чем дальше отодвигались родные берега, тем беспокойней становилось на кораблях Колумбовой флотилии.
Начало пути. «Залив Кобыл» — уголок Атлантики между юго-западным выступом Пиренейского полуострова и Канарскими островами — был самой обжитой частью Моря-Океана, Колумб бывал в этих водах в пору своих гвинейских плаваний, а палосские моряки чувствовали себя здесь как дома. Переход к Канарским островам занял шесть дней, но благополучным он не был. Случилось происшествие, без которого редко обходятся авторы морских романов. В 1973 году такие происшествия считаются диверсиями, в 1492 году Колумб называл их кознями. На «Пинте» дважды, 6 и 7 августа, ломался руль. После второй поломки выяснилось, что рулевое управление требует полной замены, да к тому же еще в корпусе «Пинты» открылась течь.
«Полагают и подозревают, — говорится в дневнике первого плавания (24, 80), — что все это случилось из-за козней Гомеса Раскона и Кристобаля Кинтеро, которому принадлежала каравелла, потому что он не желал выйти в это "йлавание. И Адмирал говорит, что перед выходом в море было замечено, что эти люди строят козни и ковы».
Гомес Раскон был совладельцем «Пинты» и соумышленником главного «диверсанта» — Кинтеро. Надо полагать, что капитан «Пинты» Мартин Алонсо Пинсон прозрачно намекнул заговорщикам, какова будет их участь, в случае если подобные происшествия повторятся, и в дальнейшем на «Пинте» аварий больше не было. Однако поврежденный корабль нуждался в замене или ремонте, а поэтому решено было «идти к острову Гран-Канария, дабы там оставить каравеллу» (24, 80).
9 августа флотилия подошла к Канарским островам. В ту пору Кастилия утвердилась лишь на восточных и центральных островах этого архипелага — Лансароте Гран-Канарии и Гомере. На самом большом из этих островой — Гран-Канарии правила вдова ленника королевы Изабеллы Хуана Фернандеса де Боабдильи, которая впоследствии, если верить земляку Адмирала и его спутнику по второму плаванию Микелю Кунео, была неравнодушна к первооткрывателю Нового Света.
«Пинта» отдала якорь у берегов Гран-Канарии, но противные ветры помешали пристать к этому острову «Санта-Марии» и «Нинье», и Адмирал увел оба эти корабля на Гомеру, куда прибыл 12 августа. Он надеялся заменить «Пинту» одним севильским кораблем, на котором где-то плавала донья Беатрис, но ни ее, ни этого корабля не дождался. Волей-неволей пришлось оставить во флотилии «Пинту». Ремонт «Пинты» затянулся и был закончен только в первых числах сентября, и тем временем Адмирал сменил оснастку на «Нинье» и поставил вместо косых парусов прямые.
В двадцатых числах августа Адмирал побывал на Гран-Канарии и по пути, проходя мимо острова Тенерифе и гигантского вулкана Пико-де-Тейде, «растолковал морякам, какова причина й основание такому огню, и слова свои подкрепил описанием горы Этны в Сицилии и многих других подобных же гор, которые довелось ему повидать» (58, 77).
Здесь, у подножия огнедышащей горы, которую суеверные моряки считали пастью дьявола, Колумб ошеломил свою аудиторию, объяснив ей суть вполне естественных причин грандиозных вулканических извержений. Недаром Александр Гумбольдт отметил, что великий мореплаватель был великим натуралистом, наделенным даром познавать загадочные явления природы. Он открыл законы атлантических течений, он обратил внимание на феномен магнитных склонений, он дал первое описание флоры и фауны новооткрытых земель Нового Света.
Правда, этот дар сочетался в нем с наивным и слепым преклонением перед боговдохновенным Ветхим заветом, правда, он свято верил авторитетам седой древности, утверждая, что мир мал, правда, у берегов Ориноко он искал земной рай, но ведь жил, думал и плавал он в XV веке, предпоследнем столетии средневековья...
В начале сентября Адмирал пополнил на Гомере запасы мяса, пресной воды и дров и в четверг, 6 сентября, вышел в море, взяв курс на запад. «Таким образом, — писал Фернандо Колон, — день 6 сентября 1492 года следует считать исходным днем этого предприятия и перехода через океан» (58, 78).
Только 7 сентября на море был штиль, с 8-го подули северо-восточные пассаты, свежие и благословенные ветры, попутные для плавания в западном направлении.
«В течение первых десяти дней (с 9 по 18 сентября) дул ровный восточный пассат, и флотилия продвинулась к западу на 1163 морские мили. Это был медовый месяц плавания», — пишет С. Э. Морисон. «Que era plazer grande el gusto de las mananas» — «Как чудесен был вкус утра!» — записал Колумб в своем дневнике. Эти слова тронут сердце любого, кто только плавал в пассатах, — ему придут на память и прелесть утренней зари, бросающей розовые отсветы на облака и паруса, он вспомнит и нечто такое, чего не было у Колумба, — первую чашку кофе. Каравеллы шли по северной границе северовосточных пассатов, где ветер только начинает взрывать воду, и море было спокойным, а воздух, как отметил Адмирал в своем дневнике, «был как в Андалузии в апреле, не хватало только пения соловья» (22, 52).
Корабли шли на запад необыкновенно быстро, случалось, что за сутки они пробегали по 60 лиг, а 60 лиг — это около 150 морских миль[49].
Пожалуй, шли они даже слишком быстро! С каждым днем отдалялась флотилия от родных берегов, а Морю-Океану не было конца, и на кораблях нарастала тревога. Адмирал, однако, нашел способ успокоить команду.
В воскресенье, 9 сентября, в дневнике было отмечено: «Прошли за день 15 лиг, Адмирал принял решение отсчитывать доли пути меньше, чем проходили в действительности, в том случае, если плавание оказалось бы длительным, чтобы людьми не овладевали страх и растерянность» (24,81).
На следующий день вместо 60 лиг, пройденных за сутки, объявили экипажу 48 лиг.
Так заведена была «двойная бухгалтерия», так отныне вели истинную и обманную, запись пройденным дистанциям.
У Адмирала совесть была чиста. Сама церковь, всемогущая и непогрешимая, оправдывает «ложь во спасение». В данном же случае от поведения участников экспедиции зависело, быть ей или не быть.
В четверг, 13 сентября, взбунтовались стрелки компаса. «В первые часы ночи, — писал Фернандо Колон, — компасные иглы отошли на северо-восток на полчетверти [четверть 11 1/4 градуса], а к утру они отошли еще на полчетверти, и отсюда он, Адмирал, заключил, что стрелка глядит не на звезду, которую называют Полярной, а в другую точку, определенную, но невидимую. Это отклонение, до той поры никому не ведомое, по праву вызвало удивление, и еще больше изумило оно на третий день, когда от тех мест прошли сто лиг и стрелки в начале ночи отошли на целую четверть, а к утру снова показывали в то место, где находилась Полярная звезда» (58, 78).
Это было явление магнитного склонения, и Колумб сразу же сообразил, что не везде и не всегда стрелка компаса точно указывает на север. Отныне он постоянно сверял по Полярной звезде показания путеводного прибора.
Богу хвала, 16 сентября появилось «множество пучков зеленой травы, и, как можно было судить по ее виду, трава эта лишь недавно была оторвана от земли. Поэтому все полагали^ что корабли, находятся вблизи какого-то острова, и, по мнению Адмирала, это был именно остров, а не материк. Он говорит: «Материк лежит еще дальше» (24,82—83).
Итак, корабли подошли к неведомому острову. Быть может, к таинственному острову Антилье, быть может, к не менее загадочному острову Семи городов.
Саргассово море. Да, трава была зеленая и свежая, и становилось ее все больше и больше, но лот всякий раз, когда бросали его в воду (удивительно прозрачную и голубую, как небо), дна не доставал.
Где там! Свинцовое грузило уходило в пучину, двести саженей линя вытравили впустую, и морякам невдомек было, что даже на двух тысячах саженей лот не достанет дна. Корабли вступили в Саргассово море, в море без берегов, тихую океанскую заводь, окольцованную великими атлантическими течениями. Стаи морских птиц пасутся здесь на бездонных лугах. Огромные скопления саргассовых водорослей странствуют в этом море по воле волн, по прихоти переменчивых ветров. Порой кажется, будто на пенистых гребнях колышутся морские виноградники. Подобны лозам длинные зеленовато-бурые плети, и часто они усеяны крупными «виноградинами» — полыми поплавками, которые удерживают на воде эти блуждающие заросли.
Плавучие луга радовали моряков, всем казалось, что вот-вот покажется земля, и однажды с «Пинты» заметили берег, и Адмирал, стоя на коленях, дал приказ: всем петь благодарственную молитву. Земля, однако, вскоре превратилась в легкое облачко. Капитан «Пинты» очень хотел продолжить поиски ближнего острова, но Адмирал сказал: не надо, наша цель Индии, и здесь задерживаться нет смысла.
А зеленая трава по-прежнему щекотала борта кораблей, и она уже не возбуждала надежд на обретение земли. Напротив, многие опасались натолкнуться на предательские рифы, скрытые этой постылой зеленью.
Как это ни удивительно, но противные ветры (а они дули весь день 22 сентября) не обескуражили, а обрадовали людей. «Мне пришелся очень кстати этот противный ветер, потому что мои люди очень тревожатся, решив, что в этих морях не дуют ветры, с которыми можно возвратиться в Испанию» (24, 85) .
Правда, эти настроения были столь же изменчивы, как и ветры. На следующий день наступил штиль, и «люди стали роптать, говоря, что море тут странное и никогда не подуют ветры, которые помогли бы им возвратиться в Испанию» (24, 85). И тут же они снова угомонились — началось при безветрии сильное волнение, которое почему-то всем пришлось по душе. «Большую пользу принесло мне это бурное море, — писал Адмирал, — и подобного, пожалуй, не случалось со времен иудейских, когда евреи роптали на Моисея за то, что он освободил их из плена» (24, 85).
Над кораблями часто пролетали морские птицы: фрегаты, глупыши и фаэтоны. Когда 30 сентября четыре фаэтона показались над «Санта-Марией», Адмирал отметил, что это «важный признак близости земли, потому что, когда появляются вместе несколько птиц одной породы, можно с уверенностью сказать, что то не отбившиеся от стаи и не потерявшие свой путь птицы» (24, 85). Увы, уповать на близость берега при виде стайки фаэтонов никогда не следует — эти птицы отличные летуны, и 30 сентября 1492 года флотилия их встретила, когда до ближайшей земли оставалось не менее 800 морских миль.
В пятницу, 5 октября, травы не стало. Корабли вышли из Саргассова моря. Никаких признаков земли не было, начался новый и самый тяжелый этап плавания.
Перелетные птицы и таинственная карта Пинсона. Йерро — последний остров Канарского архипелага — флотилия миновала 9 сентября. Стало быть, 6 октября корабли шли Морем-Океаном двадцать восьмой день. Шли на запад через необъятное водное пространство. До субботы, 6 октября, Мартин Алонсо Пинсон беспрекословно подчинялся указаниям Адмирала. Курс — запад возражений у него не вызывал. Однако в ночь на 6 октября он вступил в переговоры с Адмиралом и «сказал, что лучше было бы плыть на запад, четверть к юго-западу. Адмиралу показалось, что Мартин Алонсо, говоря это, имеет в виду не остров Сипанго» (24,87-88).
Двадцать с лишним лет спустя король Фердинанд и его советники проявили немалую изобретательность в стремлении умалить заслуги Колумба и лишить юридической силы, претензии его сына Диего на отцовские титулы и привилегии.
В 1515 году не без участия дона Хуана де Фонсеки, главы коронного ведомства, которое управляло всеми новооткрытыми землями (с этим деятелем нам предстоит неоднократно встретиться в будущем), был разработан хитроумный вопросник из 24 пунктов. Вопросник был вручен коронному фискалу Педро Руису, который должен был объехать ряд андалузских городов и предъявить означенный документ тамошним морякам-старожилам. Все 24 вопроса поставлены были так, чтобы ответы на них могли опорочить покойного Адмирала Моря-Океана.
От свидетелей требовалось подтвердить, что во всех четырех плаваниях Колумб не совершал, в сущности, никаких открытий, что он либо следовал в решающий момент рекомендациям своих спутников, либо искал новые земли в тех местах, где до него уже побывали кастильские мореплаватели.
Разумеется, прежде всего корона стремилась свести на нет заслуги Адмирала в открытиях 1492 года. Для этого надо было доказать, что корабли первой экспедиции привел к берегам Индий не ее глава, а поскольку Мартин Алонсо Пинсон заслуженно считался выдающимся мореходом, составители вопросника заранее приписывали ему роль истинного первооткрывателя Нового Света[50].
Фискал Педро Руис в сентябре и октябре 1515 года посетил города Севилью, Уэльву, Лепе и Палос, и опрошенные им свидетели дали ответы по всем 24 пунктам. Три вопроса, № 11, 12 и 15, непосредственно касались знаменательных событий октября 1492 года и были сформулированы так, чтобы свидетели сразу же сообразили, чего от них хочет король Фердинанд.
Сущность этих вопросных пунктов сводилась к следующему. Верно ли, что Мартин Алонсо Пинсон в 1491 году приобрел в Риме, в библиотеке папы Иннокентия VIII, какое-то описание или карту Соломоновых времен? Верно ли, что Мартин Алонсо Пинсон сообщил Колумбу, что от Испании до земли Сипанго, показанной на этой карте, надо плыть на запад до 95-го градуса и что эта земля больше и богаче Европы и Африки? Верно ли, что в первом плавании Мартин Алонсо Пинсон был главным лицом, что именно он в пору, когда корабли находились в 200 лигах от земли и когда Адмирал растерялся, дал нужные путеводные указания?
Большинство опрошенных свидетелей, не желая кривить душой, уклонялись от ответов или указывали, что нечто подобное где-то слышали, но толком ничего не знают. Однако нужные короне ответы охотно дал сын Мартина Алонсо Пинсона, Ариас Перес. Он отметил, что в 1491 году был с отцом в Риме и что оба они получили в папской библиотеке от одного великого космографа сведения о землях, которые надлежало открыть, и описание этих земель. Отец показал приобретенную в Риме карту Адмиралу, и тот по настоянию Мартина Алонсо решил принять курс на юго-запад (56, VIII, 228-229).
И вопросы, и ответы призваны были подорвать доверие к Адмиралу и внушить мысль, будто Мартин Алонсо Пинсон вел корабли экспедиции по маршруту, который указан был в таинственном «описании», найденном в папской библиотеке.
Но составители вопросника слегка перемудрили. Для вящей убедительности они объявили римскую находку «шпаргалкой» Соломоновых времен. В XVI веке это звучало солидно, в XX столетии ссылка на царя Соломона лишает пинсоновский документ какого бы то ни было значения.
Допустим, однако, что римский друг Мартина Алонсо Пинсона снабдил его не путеводителем библейских времен, а картой, составленной в том же 1491 году лучшими картографами Европы.
Увы! Такая карта была абсолютно бесполезна, -и, пользуясь ею, нельзя было прокладывать путь к желанным островам и материкам, показанным ее составителями в Море-Океане.
До 1493 года картографы решительно никаких сведений о дальних атлантических землях не имели, что, однако, не мешало им размещать в Море-Океане всевозможные острова, большие и малые. Рассеивая их в Атлантике, картографы руководствовались совершение фантастическими озарениями.
Так поступал, в частности, консультант Жуана II Португальского немец Мартин Бехайм. На его глобусе, изготовленном в 1492 году, мифические острова «плавали» как раз в тех местах, где 6 октября находились корабли Колумба, а полумифическая страна Сипанго располагалась в той же широте, но чуть западнее.
Вполне возможно, что в Риме Мартин Алонсо Пинсон и в самом деле раздобыл какую-то карту, весьма вероятно, что он пользовался ею в пути, отнюдь не исключено, что он показывал ее Адмиралу и, ссылаясь на нее, убеждал главу экспедиции отклониться от взятого курса к югу-западу.
Но пинсоновский остров на пинсоновской карте был землей мифической, в природе его не существовало, а поэтому и пинсоновские целеуказания лишены были смысла.
7 октября Адмирал, однако, сменил курс и направился на запад-юго-запад. Последовал он при этом совету Мартина Алонсо Пинсона?
Вряд ли. Есть все основания полагать, что такое решение он принял по иной, гораздо более убедительной причине. Не пинсоновская карта, а перелетные птицы побудили его отклониться от западного курса. Тому свидетельство запись от 7 октября:
«Пролетело великое множество птиц от севера к юго-западу: судя по всему, можно было полагать, что они летят, чтобы ночевать на суше, или же, быть может, бегут от зимы, которая в тех землях, откуда они вылетели, должна была уже наступить (Адмирал знал, что большинство островов, которыми владеют португальцы, были открыты благодаря птицам). Поэтому Адмирал решил оставить путь к западу и направился на запад-юго-запад с тем, чтобы в течение двух дней идти этим путем. Это случилось за час до захода солнца» (24, 88).
Всего лишь на четверть румба — на 11 1/4 градуса отклонился Адмирал от прежнего курса. Слава птицам: они подсказали ему наивернейший путь к наиближайшей земле. Трудно сказать, чем закончилось бы Колумбово плавание, если он и дальше шел бы строго на запад. Первая земля по этому курсу — мыс Канаверал на восточном берегу Флориды, где ныне расположен главный американский космодром. Но вдоль флоридского берега проходит могучий Гольфстрим, и эта великая океанская река могла бы отбросить корабли Адмирала от американской суши и отнести их затем на северо-восток в открытое море.
Стаи птиц летели на юго-запад и в последующие дни, а поэтому Адмирал по-прежнему шел новым курсом — запад-юго-запад. Корабли незаметно отклонялись к югу, но пернатые вестники земли обманывали ожидания главы экспедиции. Прошли четыре дня — 7, 8, 9, 10 октября, но никаких признаков близкой суши не было. Из постылого моря, тихого, теплого, синего, на рассвете выкатывалось осеннее солнце, и в это же море оно погружалось на закате, в той стороне, где люди уже не чаяли найти землю.
Мятеж. Именно в эти дни глухое беспокойство переросло в открытое возмущение. Дневник донес до нас лишь очень слабый отголосок бурных событий второй недели октября. Это сообщение от 10 октября, вероятно весьма далекое от записи в дневнике Колумба: «Плыли к запад-юго-западу, шли по 10, а порой по 12 и по
Гораздо подробнее тягостные события последних дней плавания Лас Касас описал в «Истории Индий». Он утверждал, что моряки возмущались «самоубийственными» планами Колумба и готовы были сбросить упорного чужестранца в море. Лас Касас прямо обвинял Пинсонов в подстрекательстве к мятежу, подчеркивая, что они верховодили большой группой своих земляков.
Версия о злодейском замысле смутьянов, которые решили, улучив удобный момент, столкнуть Адмирала в море, восходит к Пьетро Мартиру де Ангьере, а Мартир не раз беседовал с Колумбом и подобные сведения мог получить непосредственно от него. Но Мартир ни звука не говорит об участии в заговоре Пинсонов, и прямо не обвиняет их в подобном грехе и Фернандо Колон, который во всем остальном предварил сообщение Лас Касаса.
Обвинения Пинсонов в предательстве и мятежных умыслах выдвинуты были во второй четверти XVI века, когда страсти в Кастилии разгорелись в связи с тяжбой между короной и наследниками Колумба. Адмирал имел основания жаловаться на Мартина Алонсо Пинсона, черная кошка не раз пробегала между командиром флотилии и капитаном «Пинты», но никогда Колумб не обвинял Мартина Алонсо в подстрекательстве к мятежу» А с Висенте Янсоном Пинсоном Адмирал перенес все тяготы обратного пути в Кастилию, и младший брат Мартина Алонсо в трудные минуты неизменно оказывает ему поддержку.
Материалы тяжбы далеко не всегда заслуживают доверия, порой пользоваться ими бывает опасно, но кое-какие показания свидетелей все же небезынтересны.
В 1536 году восьмидесятилетний Эрнан Перес Матеос, кузен братьев Пинсонов, сообщил следующее: «Когда в связи с волнениями на «Санта-Марии» Адмирал спросил Мартина Алонсо, как ему поступить, капитан «Пинты» ответил: «Сеньор, вздерните пяток этих людишек или бросьте их в море, а ежели вы на это не решитесь, мы подрулим к вам и разделаемся с ними сами. Нельзя допустить, чтобы флотилия, посланная высокими государями, возвратилась не солоно хлебавши домой». Колумб этот совет отклонил: «Мы, — сказал он, — с этими рыцарями пойдем дальше, а коли в ближайшие дни не найдем землю, дадим иной приказ» (93, I, 287—288; 56, VII, 421-422).
Эти показания даны сторонником Пинсонов, но они отнюдь не бросают тень на Адмирала.
Довольно правдоподобно звучит свидетельство некоего Франсиско Моралеса. Моралес слышал от участника первого плавания Хуана Ниньо, что еще на полпути Колумбу предъявили требование возвратиться на родину все три маэстре, причем, когда тот отверг их требование, они и бывшие с ними в сговоре моряки взялись за оружие, но Адмирал заставил их смириться, напомнив, что мятежные Действия рано или поздно сурово покарают король и королева. В конце концов они согласились выждать еще три-четыре дня, а затем уж взять курс на Кастилию» (56, VII, 421-422).
Маэстре-подстрекатели — это Хуан де ла Коса, Хуан Ниньо, от которого все это слышал свидетель, и Франсиско Мартин Пинсон. С Колумбом у Косы впоследствии были серьезные столкновения, и он, несомненно, был в числе возмутителей спокойствия. Хуан Ниньо был владельцем «Ниньи», и ему, естественно, хотелось уберечь свою собственность и как можно скорее в целости и сохранности вернуть «Ниныо» в родную гавань.
Во всяком случае, несомненно одно — и первые биографы Колумба, и очень многие его спутники, люди, которые, кстати говоря, гораздо лучше относились к своим землякам Пинсонам, чем к Адмиралу, неизменно подчеркивают: в эти роковые дни глава экспедиции вел себя с великой выдержкой и несгибаемым мужеством.
На «Санта-Марии» вот-вот должен был вспыхнуть мятеж, люди открыто поносили Адмирала, они грозили сбросить его в море, но он спокойно беседовал с бунтовщиками и доказывал им, что все их опасения и тревоги неосновательны.
Взрыв был бы неминуем, если бы Адмирал повел себя высокомерно и запальчиво и, вместо того чтобы убеждать мятежно настроенных моряков, стал бы им угрожать крутой расправой, на что, кстати говоря, имел неотъемлемое право.
Любопытно другое. Адмирал никогда не прощал обид, причиненных ему врагами и недоброжелателями, но он не затаил недобрых чувств к виновникам волнений на кораблях, и многие из них принимали участие в последующих экспедициях великого мореплавателя и пользовались его неограниченным доверием.
Установить, что на самом деле произошло во флотилии Колумба в исходе первой декады октября 1492 года, невозможно было уже двадцать лет спустя. Тем более немыслимо разобраться в этих событиях по прошествии без малого пяти столетий.
Можно лишь предположить, что до бунта дело не дошло отчасти благодаря отваге и такту Адмирала, отчасти и по иной причине: 11 октября, а именно в этот день трехдневная отсрочка пришла к концу, признаки суши стали настолько явными, что ропот на кораблях смолк, и о возвращении в Кастилию позабыли думать даже самые отъявленные бунтовщики.
Земля! Земля! За черной средой настал светлый четверг. В этот день, 11 октября, «люди с каравеллы «Пинты» заметили тростинку и сук и выловили обтесанную, возможно железом, палочку и обломок тростинки, и прочие травы, что родятся на земле, и одну дощечку. Люди на каравелле «Нинья» видели другие приметы суши и веточку, усеянную ягодами шиповника, и обрадовались, видя эти приметы» (24, 89).
Между тем попутный пассат достиг силы шторма и развел на море высокую волну. Корабли безудержно неслись по курсу запад-юго-запад, и кормчий «Санта-Марии» Пералонсо Ниньо высказал серьезные опасения: при столь быстром ходе флотилия могла в ночную пору нарваться на прибрежные рифы. Флагман шел в арьергарде, впереди держались обе каравеллы, «Пинта» и «Нинья».
В час заката, когда команда «Санта-Марии» собралась, чтобы хором пропеть «Salve Regina», Адмирал обратился к морякам с речью. С господней помощью, сказал он, нам всем удалось совершить переход через Море-Океан, и сегодня мы убедились, что желанная земля близка. Еще на Канарских островах капитанам дана была инструкция — коль скоро флотилия пройдет семьсот лиг, в ночные часы корабли должны продвигаться вперед с зарифленными парусами, и моряки, отбывающие вахту, обязаны проявлять особую бдительность. До сих пор мы так поступали не всегда, но нынче ночь сулит встречу с землей, а поэтому все должны приложить старания, чтобы приметить берег, и первому, кто его увидит, дана будет годовая пенсия в 10 тысяч мараведи и бархатный камзол.
В 10 часов вечера Адмирал, «находясь на кормовой площадке, увидел свет, но он был неясен, и, чтобы удостовериться, не земля ли впереди, Адмирал вызвал королевского постельничего Перо Гутьереса и сказал ему, что он видел свет, и попросил его всмотреться в даль. Тот исполнил просьбу, также увидел свет. Об этом Адмирал сообщил Родриго Санчесу де Сеговии... и они стали всматриваться и раз или два увидели нечто подобное огоньку восковой свечи, который то поднимался, то опускался» (24, 89).
А затем заметил свет еще один матрос, и паж Адмирала, Педро Сальседо, сказал ему, что его господин уже видел какой-то огонь[51].
В двенадцатом часу ночи взошла луна.Корабли растянулись в кильватерной колонне: впереди «Пинта», за ней «Нинья», за «Ниньей» «Санта-Мария». Крепкий пассат при ясном небе и сильном волнении — погода и ветер хороши, но смотреть надо было в оба, чересчур быстро флотилия неслась вперед, и дозорные с корабельных надстроек беспокойно вглядывались в прозрачную полумглу. В ампольетах медленно пересыпался песок. Через тридцать минут после полуночи юнга перекинул склянки, миновала первая ампольета ночной вахты.
Тихо шурша, ссыпался песок второй ампольеты, склянки переменились местами, истекла третья ночная ампольета.
Луна клонилась к западу. Волны взрывали серебристые лунные дорожки, чуть выше горизонта мерцала Полярная звезда. Восток тонул во мгле, запад тускло сиял в жемчужном свете ущербной луны.
В узкую воронку втягивались последние песчинки четвертой ампольеты. Было два часа пополуночи.
Родриго Бермехо, он же Родриго де Триана, матрос в экипаже «Пинты», с носовой надстройки прокричал капитану: «Tierra, Tierra! — Земля! Земля!»[52]. Вдали, на западе, он увидел невысокий холм или утес, его вершина слегка поблескивала, будто покрытая лунным снегом.
Мартин Алонсо Пинсон дал выстрел из бомбарды. Он приказал убавить паруса. «Пинта» замедлила ход, спустя несколько минут ее догнала «Санта-Мария».
— За мной рождественский подарок, — сказал Адмирал Мартину Алонсо Пинсону.
Далекий холмик на неведомом берегу. Два часа пополуночи 12 октября 1492 года. Семь часов утра в Севилье, девять в Стамбуле и Москве, десять в Казани и Астрахани. Европа, старая Европа, не спеша просыпалась, служила мессы, заутрени и ранние намазы; она еще не ведала, что открыта первая земля Нового Света, о которой понятия не имели библейские пророки и александрийские географы, Пьер д'Айи и Эней Сильвий Пикколомини.
Осторожно! Неведомый берег! Дана команда убрать паруса и лечь в дрейф.
[49] Счет пройденному расстоянию Колумб вел в лигах, причем он отмечал, что лига равна 4 итальянским милям (
[50] В конце XIX века испанский историк С. Фернандес Дуро, издатель материалов этой тяжбы, выступил в защиту Мартина Алонсо Пинсона. В двух своих трудах (62, 63) Фернандес Дуро пытался доказать, что в экспедиции 1492 года все выдающиеся открытия совершил не Колумб, а Пинсон. Доводы Фернандеса Дуро были отвергнуты колумбоведами, несостоятельность их продемонстрировал, в частности, выдающийся русский географ Д. Н. Анучин (4).
В равной мере пропинсоновские гипотезы не удалось возродить и 60 лет спустя советскому историку Д. Я. Цукеркику (33), взгляды которого были подвергнуты обоснованной критике (11, 12).
[51] Итак, пятеро участников экспедиции заметили дальний огонек. В это время корабли находились в
В октябре 1959 года директриса музея Нового Света на острове Уотлинг-Гуанахани Рут Вольпер, удалившись от берега этого острова на
И, вероятно, прав С. Э. Морисон, который пришел к такому выводу: «В попытках найти объяснение вспышке... исписаны целые тома. Однако моряку не требуется никаких объяснений. Когда вы не знаете, где вы находитесь, и жаждете увидеть в ночной темноте землю, вы можете услышать звон несуществующих колоколов или шум берегового прибоя» (22, 56—57).
Это объяснение, бесспорно, правдоподобнее и «блошиной» версии, и гипотезы французского колумбоведа Россели де Лорга, который сто с лишним лет назад объявил, что световой сигнал был дан самим господом богом...
[52] Родриго Бермехо был родом не то из севильского пригорода Трианы, не то из андалузского городка Молинаса. И порой его называли не только Родриго де Трианой, но и Родриго де Молина-сом. Награды он не получил, она была дана Колумбу, который за четыре часа до того, как Родриго заметил землю, увидел посланный с этой земли свет. Годовую пенсию в 10 тысяч мараведи получала Беатрис Энрикес Арана, и корона платила ей деньги со сборов, взимаемых у кордовских мясников.