Западня на Ямайке

16 апреля 1503 года три корабля покинули устье Бе­лена. «Я отправился в путь, — писал Адмирал, — с име­нем святой троицы в пасхальную ночь на прогнивших, сплошь дырявых и изъеденных червями кораблях... без лодок, без снаряжения, а предстояло либо пройти морем семь тысяч миль, либо погибнуть в пути с сыном и бра­том и большим числом людей» (24, 457).

Необходимо было добраться до Санто-Доминго — ко­ролевская чета милостиво дозволила зайти туда в случае крайней нужды на обратном пути — и отремонтировать корабли. Но Адмирал полагал, что от устья Белена он прямым путем не дойдет до Эспаньолы, помешают во­сточные ветры. И он решил спуститься вдоль панамского берега возможно дальше к востоку, а затем направить­ся к Эспаньоле, взяв курс на север. Это было верное ре­шение, но, опасаясь критических замечаний недоброже­лателей, Адмирал счел нужным заранее их отпарировать.

«Пусть же теперь, — писал он, — те, кто пятнал меня и поносил меня, задают мне вопросы, находясь в безопас­ности в Испании — а почему вы поступили так именно, а не иначе? Хотел бы я, чтобы они сопутствовали мне в этом плавании...» (24, 457).

До 1 мая корабли все время шли вдоль панамского берега на восток. В конце апреля флотилия вступила в Дарьенский залив — морской тупик, огромный треуголь­ник, вершина которого упирается в тот участок материко­вой земли, где панамский берег встречается с карибским берегом Колумбии. До места стыка Адмирал не дошел. И он не знал, что с востока, со стороны Венесуэлы к Дарьенскому заливу в 1501 году приплыл бывший севильский законовед Родриго Бастидас. Стало быть, покидая эти берега, Адмирал все еще тешил себя надеждой на об­ретение желанного пролива, ведущего в Индийский океан. Если бы Адмирал прошел на восток и юго-восток еще миль сто — сто пятьдесят, он вступил бы в самую вер­шину Дарьенского залива и убедился бы, что берег круто поворачивает на север и северо-восток. Однако у мыса, который Адмирал назвал Мраморным (вероятно, это мыв Пунта-де-Москитас современных карт), решено было даль­ше вдоль панамского берега не плыть, и корабли взяли курс на север. Произошло же это потому, что кормчие сочли, будто флотилия так далеко зашла к востоку, что перемахнула через меридиан Санто-Доминго, хотя на са­мом деле до этого меридиана еще оставалось пятьсот с лишним миль.

Адмирал же вынужден был согласиться с кормчими, на этот раз решимость покинула его, быть может, потому, что он был невероятно истомлен долгим плаванием и истерзан лихорадкой.

Итак, флотилия двинулась на север. Следуя этим кур­сом, Адмирал 12 мая вышел не к Эспаньоле, а к Кубе, точнее, к архипелагу Сады Королевы. Между тем на всех кораблях обшивка пришла в такое состояние, что, по сло­вам Фернандо Колона, напоминала пчелиные соты,

Суда чудом держались на плаву, всем было ясно, что флотилию надо завести в удобную гавань. Адмирал все же надеялся на западный ветер и три недели лавировал у ку­бинских островов. В конце концов решено было идти к Ямайке, и 25 июня 1503 года Адмирал ввел свою флоти­лию в бухту Санта-Глория (ныне она называется Сент-Аннс) на северном берегу этого острова. Корабли заведе­ны были на песчаный берег, укреплены подпорками и ста­ли на долгие месяцы сухопутным убежищем экспедиции.

116 моряков выброшены были на обитаемый остров. Оби­таемость не очень радовала Адмирала. Рядом находилось индейское селение, очень мирное, но главе экспедиции ведомы были повадки его спутников — ангельски кротких аборигенов они могли довести до белого каления. Прокор­мить орду изголодавшихся людей было делом нелегким. Провиантскую часть взял на себя добрый гений экспеди­ции Диего Мендес. Он ушел за припасами к восточной окраине Ямайки, раздобыл там лодку-долбленку, привез много всевозможной снеди, а затем вступил в торговые сношения с местными индейцами.

Был установлен обменный курс для торговых опера­ций. Одна лепешка кассавы отдавалась за два стеклянных шарика, две утии (зверьки, подобные кроликам) шли за вязальный крючок, меру кукурузы приобретали за бу­бенчик.

7 июля 1503 года Адмирал написал свое знаменитое письмо, не питая, однако, надежды на скорую доставку его в Кастилию. По существу, экспедиция очутилась в западне, своими силами корабли отремонтировать было не­возможно, а пускаться в плавание на этих источенных червями посудинах равносильно было самоубийству.

Некоторые выдержки из этого письма мы привели уже выше. О тоне и стиле адмиральского послания по этим отрывкам можно составить себе довольно ясное представ­ление. Остается лишь добавить, что по своей сумбурности оно намного превосходит не слишком «упорядоченные» письма Адмирала времен третьего плавания.

Неоднократно и по разному поводу Адмирал вспоми­нает о своих злосчастьях, порой открыто, порой намеками обвиняя во всех этих бедах королевскую чету. Неодно­кратно твердит он о несметных богатствах новооткрытых земель и в одном месте, говоря о мирских благах, произ­носит сентенцию, которая по праву может быть признана девизом всех рыцарей первоначального накопления.

«ЗОЛОТО СОЗДАЕТ СОКРОВИЩА, И ТОТ, КТО ВЛАДЕЕТ ИМ, МОЖЕТ СОВЕРШИТЬ ВСЕ, ЧТО ПО­ЖЕЛАЕТ, И СПОСОБЕН ДАЖЕ ВВОДИТЬ ЧЕЛОВЕ­ЧЕСКИЕ ДУШИ В РАЙ» (24, 461).

Да, этот гимн золоту вырвался из самого нутра ново­го Ясона, который привел полчища аргонавтов в замор­ские земли. Но собственную душу он не мог ввести в зо­лотой рай; в эти знойные июльские дни на дальней и чу­жой земле он, «одинокий, больной, томимый печалью», признавался, что не ради почестей и прибылей отправил­ся в это плавание. «Надежда на то и другое умерла во мне», — писал он, и смерть этой корыстной надежды пу­гала его и лишала опоры.