НАКАНУНЕ ИСПАНСКОГО ЗАВОЕВАНИЯ

Кратко деятельность последнего правившего Инки Уайна Капака можно было бы охарактеризовать так; стабилизация внутреннего положения и неустанные уси­лия по закреплению протяженных границ. Под угрозой отпадения оказались обла­сти на востоке современных боливийского альтиплана и северо-запада Аргентины: со стороны Чако наседали воинственные чаркес и чиригуаны, а из Амазонии - гуа­рани. Предпринимаются исключительные по масштабности меры - в долины Кочабамбы переселяется 14 тыс. митимае для строительства 200-километровой загради­тельной стены, крепостей и охраны границ.

Затем угроза отпадения нависла над северными областями - в районе нынеш­них Эквадора и южной Колумбии. Подняли голову неоднократно завоеванные ин­дейцы каранке, кайямби и др, Военная кампания обошлась почти в 20 тыс. убиты­ми. Военные действия здесь растянулись на 12 лет. Эти события надолго отвлекли Уайна Капака от Центральных Анд. Инка фактически основывает на севере новую столицу Тумебамбу на границе современных Перу и Эквадора, которая становится его постоянной резиденцией. Она застраивается каменными дворцами и храмами, окрестности обводняются каналами. Инкскими резиденциями становятся такие ста­рые племенные центры, как Хатун-Каньяр и Киту. Тем самым Куско лишается сво­его исключительного положения. Необходимость удержания северных территорий фактически провоцирует раздел Тауантинсуйу на две части. Гак были посеяны семена ожесточенной династической распри, вспыхнувшей сразу же после неожидан­ной смерти Уайны Капака где-то около 1528 г. Как полагают, он умер от неизвестной болезни (возможно, оспы), занесенной испанскими завоевателями. Перед смертью Инке становится известно о разведывательных экспедициях Ф. Писарро вдоль северного побережья Перу.

Таким образом, за два-три года до высадки испанцев государство инков погру­жается в хаос самого кровопролитного гражданского конфликта в его истории. Впервые он не ограничивается дворцовыми интригами в Куско. Театром действий становится вся страна. Как известно, институт наследования верховной власти не успел сложиться. Как справедливо заметил Дж. Роу, это "было большой слабостью инкской системы", что сыграло роковую роль как раз перед приходом испанцев. Смерть Уайна Капака застала врасплох инкскую династию. В Куско проживало около 40 его сыновей от различных жен и наложниц. Среди старших и "наиболее законных" претендентов числились Куси Уальпа, или Уаскар, сын от родной сест­ры Рауры Окльо. Есть сведения, что орехоны его панаки хотели устранить Уаскара и его мать, чтобы избрать одного из его братьев - Куси Атаучи как "более дос­тойного и способного". Уаскар опередил, соперник был тайно отравлен. Однако самый грозный претендент на власть - сводный брат Атауальпа находился далеко на севере в городе Киту, где он долгие годы был "правой рукой и любимцем" умер­шего Инки.

Стало общим местом утверждать, что Уайна Капак в нарушение всех традиций якобы "поровну" разделил огромную державу между Уаскаром и Атауальпой. Ме­жду тем эта версия более всего устраивала именно Атауальпу и его лагерь как ис­ходная позиция и предлог для начала борьбы за всю полноту власти в Тауантинсуйу. Нa конец 20-х годов XVI в. он владел лишь частью современного Эквадора, со "сто­лицей в Киту". Однако он пользовался полной поддержкой двух лучших инкских во­еначальников, присягнувших ему на верность, соратников его умершего отца - Кискиса и Чалькучимы и возглавляемых ими частей, имевших богатый опыт покоре­ния местных народов.

Уаскар как законный наследник, возведенный в конце концов в ранг Сапа Ин­ки кусканской аристократией, номинально владел основной частью государства. Однако с военной точки зрения его положение было весьма уязвимо, так как наи­более боеспособная часть инкской армии служила его сопернику и считалось, что один воин Атауальпы стоил десяти - Уаскара.

Под предлогом участия в траурных торжествах по случаю смерти последнего Инки Атауальпа начинает широкомасштабную военную кампанию против Куско, от которого его отделяло около 3 тыс. км. Верные ему многотысячные отряды под началом Кискиса и Чалькучимы выступают из Кито на юг. Уаскару было нечего противопоставить этому мощному наступлению, ибо его защищали новобранцы из Контисуйу, "не имевшие воинского опыта по причине длительного мира", а отряды индейцев Кольясуйу, что весьма характерно, вообще не откликнулись на призыв о помощи.

Судьба спора за "инкскую корону" решилась в "наижесточайшей битве" под Котапампой в 20 км западнее Куско в августе 1532 г. В сражении участвовало до ? тыс. воинов с каждой стороны. Сам Уаскар был пленен, его капитаны, причем многие добровольно, последовали за ним в плен. За соперничеством Уаскара и Атауальпы стояли коллективные интересы враждующих кусканских панак, рвав­шихся к высшей власти. Большую роль как наиболее авторитетные играли родственники по матери; мать Уаскара - Раула Окльо была одной из дочерей умершего Инки - Тупака Юпанки, мать Атауальпы - Токто Кока происходила из панаки Пачакутека, члены которой уже считались "знатными плебеями", т.е. инками низшего сорта. Это объяснит, почему именно на материнскую панику Уаскара Атауальпа обрушил свой гнев. Во исполнение его воли военачальники-победители во главе с Чалькучимой вошли в поверженный Куско и развернули по отношению к энским орехонам кампанию возмездия и устрашения. Глава панаки Тупака был сожжен и, что самое невероятное, вместе с мальки, священной мумии великого Инки Тупака Юпанки, пепел их был развеян по ветру. Это была страшная месть, по андским понятиям. Более 200 мужчин и женщин, родственников Уаскара вплоть до 4-го поколения, были лишены жизни. Жестокий урок был преподан и целому народу - индейцам каньяри, верно служившим отцу Атауальпы, но сохранившим верность Уаскару: мужское население, старше 15 лет, было вырезано. В итоге в 40-е годы XVI в., по сообщению Сьесы де Леона, число каньяри в 20 раз превышало число мужчин. Неудивительно, что каньяри стали верными союзниками испанских завоевателей.

Обезопасив себя от будущих соперников, победитель Атауальпа вскоре оказался, однако, перед новой, дотоле невиданной угрозой, поставившей под вопрос не только его личную судьбу, но и участь всей инкской державы.

* * *

Уже несколько веков не утихают споры о характере общественного строя инков - пата. Одни из первых его летописцев, жившие в XVI в. современники конкистадоров гуаман Пома де Айяла и Инка Гарсиласо де ла Вега отстаивали диаметрально противоположные позиции. Так, первый из них, представитель покоренной инками ?, видел в деятельности инков только "жестокость и тиранию", другой же, по­чвенный кусканский орехон, называл инкское общество "полным социальной опии". Эта полемика продолжается и до сего дня, что нашло отражение в позициях целой плеяды европейских и американских ученых конца XIX - начала XX века: У. Прескотта (1847 г.), Т. Кунова (1896 г), Э. Реклю (1905 г.), Л. Бодена. Они рассматривали инкское общество как сугубо патриархальное без социального неравенства (У. Прескотт и Г. Кунов) или даже как пример "государственного социализма" (Л. Воден). Этот идеализированный подход продолжали влиять и ряд современных латиноамериканских ученых, специалистов по истории п. туре инков, такие как перуанец Л. Валькарсель и боливиец X. Лара. В частности К. Лара полагал, что "подневольный класс (у инков. - Авт.) не имел никакого сходства ни с рабами, ни с крепостными Старого Света", что инки "никогда не были заинтересованы во введении режима рабства", что андский пурех "в отличие от плебеев всего мира не знал ни угнетения, ни притеснения, ни голода, ни нищеты...". Однако в последние десятилетия постепенно возобладал высказывавшийся и ранее взвешенный подход с акцентом на ярко выраженное сословно-кастовое расслоение инкского общества, сложную социальную иерархию и подневольное положение самой андской общины. Так, ряд перуанских историков оценивали инкское общество с позиций патриархального рабства или рабовладельческой деспотии наряду с древних государств Египта или Китая (К. Нуньес Анавитарте и Э. Чой). С этой точки зрения, Инкское государство рассматривалось как феодальное или стоявшее на начальной стадии развития феодализма (X. Тримборн, Г. Валькарсель), военный иерархизированный режим (X. де ла Рива Агуэро). Последняя точка зрения наиболее полно раскрыта в работах современных историков марксистского направления К. Ласо и X. Торда. Они справедливо полагают, основной закон андской общины покоился на принципах коллективизма и трудовой солидарности, а это исключало применение рабского труда. Одновременно отмечают глубокий дуализм инкского общества, когда по горизонтали в селах родственных общин еще сохранялся "взаимный паритет прав и обязанностей", но по вертикали эти общины уже подчинялись навязанной (из Куско сверху) новой политической и религиозной власти. Как общий вывод учеными высказыва­ется категорическое мнение, что инкская аристократия эксплуатировала андскую общину, используя "привилегированную корпоративную собственность на общин­ные земли, пастбища и водные источники и присваивала результаты коллективного труда на уровнях производства, обмена и распределения... и в целом инкская эконо­мика развивалась в рамках "традиционного феодализма", как "феодальная модель". Однако верная в деталях эта позиция в конечных выводах, на наш взгляд, песет следы явной модернизации, когда находившиеся в процессе становления такие важные феодальные составляющие, как монополия на средства производства в виде государственной и частной собственности на землю, еще только складывалась и феодализм как целостная система скорее оставался делом будущего.

В работах зарубежных этноисториков последних лет сложилось и целое направ­ление, призывающее отказаться от буквального переноса европейского опыта на уз­ловые моменты андской истории. Так, видный американский социолог, структура­лист Р.Т. Зюйдема обращает внимание "на опасность искаженной интерпретации другой культуры с позиций западного менталитета". Ему вторит известный амери­канский этноисторик Дж. Мурра, много сделавший для познания глубинных механиз­мов андской экономики. Он «не видит никакого смысла в том, чтобы расценивать инкское общество как "социалистическое", "феодальное", или" тоталитарное", рас­сматривая подобный подход лишь как перенос клише из европейской экономической и социальной истории». В качестве направления поиска автор указывает на страти­фицированные традиционные общества пародов Африки и островов Тихого океана. На своеобразном видении особенностей инканата настаивали и Л. Валькарсель и X. Басадре, крупные перуанские историки. Они отвергали и всякие исторические сравнения и параллели с государствами Старого Света как несостоятельные, полагая, что инкское Перу как самобытное общество не имеет аналогов для сопоставления.

В отечественной латиноамериканистике разработкой инкской проблематики занимались ряд крупных историков и этнографов. Они единодушно указывают на активное разрушение институтов первобытнообщинного строя и на классовый ха­рактер инкского общества, делая при этом акцент на общину как на главное орудие эксплуатации. Так, В.А. Кузьмищев полагал, что у инков "не было рабства в обыч­ном понимании этого исторического явления, т.е. индивидуального рабства, в поло­жении коллективного раба оказалась сама родовая община". В целом инканат хара­ктеризуется им как рабовладельческое общество. Близкими оказываются и под­ходы авторитетного знатока инкских проблем Ю.А. Зубрицкого. Он считает, что инкское общество находилось на переходной стадии развития от первобытнооб­щинного к рабовладельческому укладу при незавершенности процесса формирова­ния последнего. В целом инкское общество выступает в его работах как молодое рабовладельческое государство или рабовладельческая деспотия.

Более осторожен в своих оценках Ю.Е. Берёзкин, выступивший в последние го­ды с рядом работ по древним культурам Перу. Он, в частности, полагает, что "ти­пологически инки принадлежат к древнему миру ... как цивилизация бронзового ве­ка ... с выраженными сословно-классовыми барьерами". При этом делается акцент на архаическом компоненте ее структуры, ибо именно родственные связи остава­лись еще "структурообразующей основой" инканата. Показательно, что "путь фео­дализации" Ю.Е. Берё'зкин принимает лишь как одну из возможных "дальнейших перспектив" самобытного развития инканата, прерванного, как мы знаем, испан­ским завоеванием.

Наиболее аргументированный анализ своеобразия социального строя инков со­держится и работах историка-перуаниста И.К. Самаркиной. Признавая факт развития сословного неравенства, автор справедливо отметила, что многие социальные категории носили еще промежуточный характер, "свойственный обществу с неза­вершенным процессом классообразования", что сам "многоукладный" характер экономической структуры инканата дает основания для ее многовариантной трак­товки. Действительно, как показывают факты, у инков наблюдается известный симбиоз различных тенденций развития, потенциально "чреватых" и феодализмом, и рабством и находившихся еще в незрелой форме. При этом в основе сословно-кастовой системы лежало не монопольное владение господствующим слоем средства­ми производства, а монополизация "деспотическими и теократическими властите­лями" (К. Маркс) функций общественного управления.

Господствующее положение в андском обществе занимала община, где основ­ные социальные связи определялись системой кровного родства, где вековые пат­риархальные традиции коллективной собственности на землю, труда, взаимопомо­щи и уравнительного распределения еще были достаточно сильны. Накопленные материальные ресурсы еще регулярно перераспределялись в пользу различных ка­тегорий андского населения. Здесь корни пережившей века легенды о том, что в го­сударстве инков не было нищих, голодных и бездомных. В представлении рядовых масс общинников-пурехов верховный суверен в лице Сапа Инки воплощал высшую политическую и сакральную власть и выступал гарантом существования всей общи­ны и каждого ее члена. Тем самым отношения государственной эксплуатации ка­муфлировались стойкими общинными устоями, пребывая еще в скрытом виде.

Инкское общество представляло прежде всего совокупную систему огосударствленных аграрных общин, эксплуатировавшуюся раннесословным деспотическим го­сударством в лице военно-служилой и чиновничей бюрократии и общинно-племен­ной региональной элиты.

Однако оставаясь в рамках конкретно-исторического инкского опыта, представ­ляется справедливой точка зрения известного перуанского этноисторика М. Ростворовски: в конечном счете "смысл инкской истории в ее собственных андских истоках, а не в классических европейских подходах". Огромно и непреходяще наследство, оставленное инкской цивилизацией. Это и своеобразная система жизнеобеспечения - вертикальный контроль, и трудовая кооперация - мита. Возникшая в древности, она стала всеобщей трудовой повинностью при инках, пережила века, войдя существен­ной частью в систему колониального угнетения в бытность Перу испанской колони­ей. Оказавшаяся жизнеспособной андская община как производственная и податная единица вместе с органами общинного управления продолжала играть значительную роль и в последующей новой и новейшей истории страны. Необычная крепость пат­риархальных традиций и высокая приспособляемость всей общинной системы, ста­бильность ее сервильных связей с центральной властью" в меняющихся историче­ских условиях определили исключительную жизнестойкость общинного андского мира, можно сказать на века и сквозь века.

К 1532 г. андское общество, его экономическая и политическая системы находились на пути глубоких преобразований, прерванных испанским нашествием. Оно оборвало ход самобытного исторического развития этого уникального сообщества андских народов, давшего миру удивительные образцы материальной, экологической и духовной культуры. Накопленный ими опыт социальной мобилизации и уп­равления обогатил историческую память человечества, он остается поучительным и на пороге III тысячелетия.