Общественный строй Тауантинсуйю

Знакомство с древнейшим периодом истории народа кечуа указывает на целый ряд проблем, которые еще ждут своего решения. Первое место среди них, несом­ненно, занимают проблемы общественного строя Тауан­тинсуйю и тех историко-этнических процессов, которые протекали в недрах этого строя. К краткому рассмот­рению данных вопросов мы и переходим.

Андское нагорье изобилует долинами с благоприят­ными для земледелия климатическими условиями, с пло­дородными почвами, которые к тому же могут орошаться водой многочисленных рек и озер. Неудивительно, что именно такие долины стали пристанищем для многих бродячих индейских родовых общин. В результате роста производительных сил, о чем свидетельствуют постройки сложных ирригационных сооружений, выращивание куль­турных сортов кукурузы, картофеля, кинуа, приручение и разведение лам и альпака, в горной части андской области начинается процесс имущественной и обществен­ной дифференциации, образования классов и государств[92] на базе союзов земледельческих общин — айлью либо под­чинения этих общин какой-либо внешней силой — бродя­чими воинственными племенами[93]. Однако должны были пройти века, прежде чем на месте нескольких локаль­ных объединений возникло могущественное и гигант­ское по размерам инкское государство — Тауантинсуйю (карта 1).

Основной хозяйственной деятельностью этой страны оставалось земледелие. Главными сельскохозяйственными культурами были кукуруза и картофель. Наряду с ними выращивались кинуа, тыква, бобы, хлопок, бананы, ана­насы и многие другие культуры[94]. Рост населения, необ­ходимость расширения обрабатываемых площадей вызвали к жизни одно из самых замечательных проявлений ин­дейской культуры — громадные террасы по склонам гор. Для орошения таких террас требовались дополнительные сложные ирригационные сооружения.

В некоторых областях Тауантинсуйю, в частности в Кольясуйю[95], значительных размеров достигло скотовод­ство — разведение лам и альпака в качестве вьючных животных, а также для получения мяса и шерсти. Впро­чем, содержание этих животных в меньших масштабах практиковалось повсеместно. Была одомашнена одна из разновидностей уток[96].

В Тауантинсуйю уже имело место отделение ремесла от земледелия и скотоводства. Особенно высокого уровня достигли керамика, ткачество, красильное производство. Способность жителей Тауантинсуйю находить огромное количество цветовых оттенков, гармонично сочетать их между собой составляет целую область ремесленного ис­кусства. Индейские ткачи умели выделывать разнообраз­ные сорта тканей — от толстых и ворсистых, типа бар­хата, до легких, полупрозрачных, типа газовых.

Древнекечуанские металлурги выплавляли и обраба­тывали золото, серебро, медь, олово, свинец, а также не­которые сплавы, в том числе и бронзу. Железо они знали лишь в виде гематита; железная руда не обрабатывалась. Строительная техника (постройка дворцов, крепостей, складов, мостов) достигла больших успехов. Для море­плавания помимо обычных лодок и плотов строились спе­циальные большие плоты, обладавшие значительной грузо­подъемностью— до нескольких тонн. Гончарное ремесло и керамика, унаследовавшие древнейшие традиции Чиму и Тиауанако, отличались необычным богатством форм. В задачу данной работы не входит подробное описание ремесла. Важен сам факт его наличия и его разделения на многочисленные отрасли.

Естественно, что при господстве натурального хозяй­ства, с одной стороны, и при наличии сильной центра­лизованной деспотической власти, о которой мы скажем ниже,— с другой, масштабы внутренней торговли были невелики, о чем свидетельствуют отсутствие единого де­нежного эквивалента для всей страны и появление не­скольких локальных эквивалентов. Однако внутренняя торговля, несомненно, существовала; некоторые хронисты, в частности Инка Гарсиласо, говорят о ярмарках и рын­ках. Мы видим, таким образом, что хозяйственная деятельность в Тауантинсуйю были весьма многообраз­ной.

Карта 1. Государство Тауантинсуйю
1 — территория Тауантинсуйю; 2 — границы современных государств

К моменту появления на территории страны испан­ских завоевателей общественное неравенство зашло да­леко: оно существовало не только между отдельными ин­дивидуумами, но и между целыми общественными груп­пами. Эти группы различались между собой и по своему отношению к средствам производства, и по своему месту в общественной организации труда, и по той доли об­щественного богатства, которой они владели. Некоторые из групп, используя в качестве меры принуждения воен­ную и административную силу, могли регулярно присваи­вать результаты труда других общественных групп. Об­щественные группы Тауантинсуйю резко различались между собой в правовом и политическом отношении. Иными словами, речь идет о наличии в «империи» ин­ков различных классов. Следует оговориться, что опреде­ление классовой структуры инкского общества осложняет­ся двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что государ­ство Тауантинсуйю сложилось в результате покорения инками многочисленных племен и ряда государственных образований Центральных Анд, причем собственно инки составили верхушку господствующего класса, и, во-вто­рых, тем, что в обществе инков существовали многочис­ленные касты, причем каждый класс включал в себя пред­ставителей различных каст, а люди одной и той же касты могли принадлежать к разным классам.

Основной ячейкой Тауантинсуйю была община. Инк­ское завоевание принесло с собой тяжелый гнет и эксплуатацию общин. Они теряли право собственности на землю; собственником земли становился верховный правитель, персонифицировавший собой государство. За общинниками сохранилось право лишь на получение от государства земельного участка (tupu), на котором могла с трудом прокормиться одна бездетная семья. При рождении детей этот участок несколько увеличивался. Остальные же земли общин делились на «поле Инки» и «поле Солнца»; они обрабатывались трудом общинни­ков, но урожай с них шел в распоряжение правящей верхушки. Что касается залежей и разработок металлов, а также плантаций кокаинового куста, то они полностью экспроприировались инками-завоевателями.

Будучи включены в инкское государство, общины должны были значительную часть своих членов посылать по приказу чиновников на строительство дорог, мостов, складов, дворцов и крепостей, на работу в рудниках и на плантациях коки, наконец, в личное услужение к Вер­ховному Инке и сановникам. Некоторые из этих катего­рий трудовой повинности были пожизненными. Кроме скудного питания и в некоторых случаях одежды, члены общин, несшие различные виды трудовой повинности вне общины, не получали за свой труд никакого вознаграж­дения. Какое-либо проявление личной свободы или лич­ной самостоятельности у этих людей отсутствовало. Та­ким образом, все формы трудовой повинности могут рас­сматриваться как разновидности временного либо посто­янного рабства.

История инкского государства показывает, что упомя­нутые повинности непрестанно росли и расширялись. О тяготах рабского труда сохранились поистине трагиче­ские воспоминания. В частности, ввиду отсутствия зна­чительной тягловой силы животных был особенно тяжел труд тех, кто должен был перетаскивать огромные мно­готонные глыбы камня, причем часто на весьма значи­тельные расстояния — за несколько тысяч километров. Даже Инка Гарсиласо, который тщательно пытался скрыть все теневые стороны инкской действительности, описы­вая события, связанные с передвижением одной из таких каменных глыб, рассказывает, что она сорвалась и «уби­ла три или четыре тысячи индейцев». Эти трагические события оставались в памяти индейцев и в хрониках в форме воспоминания об «усталом камне», который «пла­кал кровью»[97].

Но и те общинники, которые трудились в своих об­щинах, подвергались весьма тяжелой эксплуатации и уг­нетению, которые свидетельствуют о наличии процесса превращения бывшего свободного населения в рабов. В самом деле, уровень сельскохозяйственного производ­ства в Тауантинсуйю, несмотря на широкое развитие ир­ригации и применение удобрений, оставался сравнительно невысоким из-за примитивности сельскохозяйственных орудий. Высшим достижением тауантинсуйцев в этой об­ласти была так называемая «чакиталья» — обыкновенная заостренная палка с упором для ноги. Если вспомнить, что земли, обрабатываемые общиной, после ее подчине­ния инкам делились на три более или менее равные части и урожай двух частей экспроприировался господствую­щим классом, становятся очевидны чудовищные масшта­бы эксплуатации. Речь, видимо, может идти об изъятии не только прибавочного, но и какой-то части необходи­мого продукта, что является одним из главнейших при­знаков рабовладельческой эксплуатации. Когда человек является прямым и юридически признанным рабом своего господина, эксплуатация такого человека проявляется в области ограничения размеров его потребления, в урезы­вании потребляемых им материальных и духовных благ. Нечто подобное, но уже в масштабах целого государства мы видим в Тауантинсуйю. Целый ряд хронистов указы­вает на скудность кухни рядовых индейцев, причем за­прещалось изменять ее. В частности, редко присутство­вала в этой кухне мясная пища, а свежее мясо употреб­лялось общинниками лишь по праздникам. Прием пищи (что опять-таки было предписано и строго контролирова­лось властями) совершался лишь два раза в день — утром и при заходе солнца. Так же строго было лими­тировано употребление одежды, украшений, мебели и т. д., резко ограничивалась личная свобода. Без разрешения властей общинник не мог выйти за пределы общины. Разумеется, общинников не клеймили, но зато в каждой местности рядовые тауантинсуйцы обязаны были иметь отличительные знаки, за неношение которых карали смертью.

Власти строго следили за тем, чтобы все общинники работали. Проявление «лени» жестоко наказывалось. Принцип «Ама кэлья» (не будь ленивым!), заимствованный от доклассового времени, получил новое содержание, был возведен в ранг государственной догмы и стал слу­жить целям крайне жестокой эксплуатации рядовых тру­жеников. Не только взрослые, но и дети, начиная с 5—6 лет, обязаны были трудиться, помогая взрослым.

Даже из этого беглого описания положения общин­ников видно, что этот самый многочисленный в Тауан­тинсуйю класс эксплуатировался и угнетался. Однако на­личие ряда признаков, сближавших общинников с рабами (изъятие всего прибавочного и, возможно, части необхо­димого продукта, резкое ограничение потребления и лич­ной свободы, обязанность нести многочисленные неопла­чиваемые трудовые повинности), еще не дает нам права считать их рабами. Общинники — это не порабощенная, а только порабощаемая часть общества, причем процесс их порабощения был далек от завершения. Прогрессивный перуанский исследователь Густаво Валькарсель называет общинников «полурабами». Этот термин, на наш взгляд, довольно точно определяет общественно-экономическое положение громадного большинства трудового и эксплуа­тируемого населения «империи» инков.

Но наряду с «полурабами» в инкском государстве име­лись и самые настоящие рабы. Это прежде всего так называемые янакуны (или янаконы). Согласно инкской традиции первые шесть тысяч индейцев были превраще­ны в янакунов в наказание за выступление против власти инки Тупак Юпанки. Впоследствии в янакуны стали пре­вращать членов тех племен и жителей тех районов, ко­торые оказывали упорное сопротивление завоевателям- инкам. Интересно отметить, что, по-видимому, согласно господствующей концепции перед лицом Верховного Инки, персонифицирующего государство, не было существенной разницы между «свободными» общинниками и рабами-янакунами. Это наше предположение подтверждается следу­ющим фактом: во время инспекционных путешествий инкского «монарха», а также во время посещения инкско­го двора местными правителями стал широко практико­ваться обычай «подношения» Верховному Инке искусных ремесленников, танцоров, музыкантов и просто сильных и здоровых молодых людей. «Подаренные» люди, вчераш­ние «свободные» общинники, становились янакунами. У нас нет данных о численности янакунов. Можно лишь догадываться о том, что их число быстро возрастало, на это, в частности, указывает то обстоятельство, что Верховные Инки стали со временем одаривать янакуна­ми своих приближенных, сановников, военачальников, жрецов и т. д. Можно предположить, что янакунов было скорее всего в несколько раз больше, чем членов инкской знати. Если мы возьмем за отправной пункт число знат­ных людей, приводимое Боденом, то минимальная чис­ленность янакунов лежит между несколькими десят­ками тысяч и несколькими сотнями тысяч. К моменту прихода испанцев в одном только городе Кахамарка на­считывалось несколько тысяч янакунов[98]. К ним близко стояли те общинники, которые вместе с землей оказы­вались «подаренными» какому-либо представителю знати. Земля этих общинников и сами они становились по су­ществу частной собственностью знатного лица. Интересно отметить наличие специальной категории рабынь-женщин — аклакуна («избранниц»). Правда, некоторая часть аклакуна относилась к знати и предназначалась ис­ключительно для роли жриц Солнца, а также наложниц Верховного Инки и сановников. Но подавляющая часть аклакуна была обречена на изнурительный труд от вос­хода до заката в качестве прядильщиц, ткачих, ковров­щиц, прачек, уборщиц и т. п.

Сложное явление представляла собой особая катего­рия населения, называвшаяся «митимае» либо «митимаккуна». В переводе на русский язык эти кечуанские сло­ва означают «переселенцы». Часть митимае были людьми из племен и местностей, пользовавшихся особым дове­рием инкской знати. Этих людей вместе с семьями пере­селяли во вновь завоеванные места и наделяли там зем­лей, превращая их в опору инкского господства. Такие митимае пользовались рядом привилегий по сравнению с основной массой общинников. Но были митимае и другой категории — люди из племен и местностей, недавно по­коренных инками. Опасаясь выступлений против своей власти, инки разбивали покоренные племена на части и переселяли в другую местность, отстоявшую от их роди­ны порой на тысячи километров. Иногда такому насиль­ственному переселению подвергались целые племена. Эта вторая категория митимае не только не пользовалась ни­какими привилегиями, но даже имела меньше прав, чем рядовые общинники. Они жили под особо строгим над­зором среди чуждого, а часто и враждебного им населе­ния. На таких митимае особенно часто ложились тяготы принудительных работ, поборов и «раздаривания» их в качестве янакунов. Эта группа переселенцев приближа­лась к положению рабов.

Положение ремесленников в основных чертах совпа­дало с положением общинников, и мы, не останавливаясь на нем, непосредственно перейдем к краткому знакомству с отдельными категориями правящей верхушки. Низшим ее звеном были кураки[99], местные вожди, признавшие власть инков-завоевателей. Действия кураков, однако, контролировались инкскими наместниками. Инки проявляли много терпения и сил, дабы привлечь кураков на свою сторону и тем самым укрепить свое господство. Вот почему слой кураков был довольно многочисленным. Лишь в местностях, прилегающих непосредственно к сто­лице, должность кураков исчезала; их заменяли пред­ставителями инкской администрации. С одной стороны, в большинстве случаев кураки были объективно заинте­ресованы в подчинении власти инкской деспотии, которая, используя силу своего государственного аппарата, обеспе­чивала им более устойчивое положение, нежели положе­ние выборного и сменяемого вождя родовой общины или племени. С другой стороны, хотя перед отдельными кураками и членами их семей и открывалась перспектива занятия высоких постов[100], эта перспектива была весьма ограниченной, так как между кураками — неинками и ин­ками лежала пропасть.

Инки, занимавшие более высокое общественное поло­жение, нежели кураки, делились на две категории. Более низкая из них включала в себя так называемых «инков по привилегии», т. е. тех, кто как награду за свою вер­ность собственно инкам получали право на особый прокол ушной раковины, а также право называть себя инками. К «инкам по привилегии» относились потомки тех пле­мен кечуа, которые в свое время вступили в союз с ин­ками долины Куско для борьбы с другими племенами (прежде всего чанками). Со временем в разряд «инков по привилегии» получили доступ некоторые вожди иных племен, перешедшие на сторону инков во время военных действий, а также лица, оказавшие Верховному Инке, инкским сановникам или инкской армии те или иные су­щественные услуги. Если кураки стояли обычно на низ­шей ступени сложной системы инкской администрации, то «инки по привилегии» занимали посты контролеров при кураках, а также другие более высокие администра­тивные, армейские и жреческие должности.

Вторая категория инков — это члены родовой город­ской общины Куско, инки по крови, по происхождению, считавшие себя прямыми потомками легендарного пер­вого Инки Манко Капака и других инкских монархов. Они занимали самые высокие должности в государстве. Из них выходили сановники, высшие военачальники, на­местники областей и крупных районов, амауты — мудре­цы, руководители жречества и т. д.

На вершине социальной лестницы Тауантинсуйю сто­ял верховный правитель Сапа Инка — «Единственный Инка». В момент зарождения инкской государственности, тесно связанного с борьбой против соседних племен (глав­ным образом племен чанков), родо-племенная организа­ция долины Куско выступала как коллективный покори­тель и коллективный повелитель покоренного населения смежных территорий. Это обстоятельство затормозило процесс имущественной и социальной дифференциации среди инков, однако одновременно на фоне равноправного коллектива господ-инков, разрывая узы военно-демократических отношений, укрепляется и становится наслед­ственной власть единственного господина, т. е. Единствен­ного Инки (Sapa Inka). Этот господин полностью вопло­щает в себе черты восточного деспота, о котором говорит Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге»[101]. Усиление деспотиче­ской власти Единственного Инки шло продолжительное время и закончилось сравнительно незадолго до прихода испанцев, в первой половине XV в., в годы правления энергичного Инки-реформатора Пачакутека, нанесшего сокрушительное поражение чанкам, претендовавшим, как и инки, на гегемонию в долине Куско и прилегающих районах. Последние Единственные Инки — это подлинные деспоты, обладающие неограниченной законодательной, ис­полнительной и юридической властью. Несмотря на огром­ные размеры государства, система постоянных явных и тайных надзирателей, частых инспекций (в том числе и лично самого Единственного Инки), прекрасно нала­женная служба оповещения, подробный и скрупулезный ценз — все это лишало местных правителей самостоятель­ности и делало власть Верховного Инки всесущей и эф­фективной во всем Тауантинсуйю. Сапа Инка считался хозяином судьбы и имущества всех своих подданных. Распределяемые между общинами и общинниками земли рассматривались как дар верховного правителя. Счита­лось, что даже жену рядовой член общества получал по его милости. Единственным признаваемым официально источником права была воля Сапа Инки.

В народной драме «Апу-Ольянтай» имеются характер­ные слова, с которыми Инка Пачакутек обращается к Ольянтаю — правителю одной из четырех областей, ког­да этот вождь в наказание за собственную дерзость (же­лание взять в жены дочь Пачакутека) просит лишить его жизни:

Ты диктуешь мне готовое решенье?
Я один источник права!
Я один добро и слава!
Прочь, безумное творенье![102]

В стране, правда, имелась сила, которая могла бы ограничить власть Единственного Инки. Эта сила — мно­гочисленное и хорошо организованное жречество. Однако история показывает, что жреческая организация всегда была на стороне монарха. Если и возникали какие-то разногласия, то они носили второстепенный характер. Так, согласно тексту драмы «Апу-Ольянтай», именно по совету Вильях Умы — верховного жреца — вой­ска Сапа Инки громят восставший народ анти. Разно­гласия возникают лишь после разгрома, да и то по мало­важному вопросу: что делать с пленными — предать смертной казни или не предавать[103]. Следует указать, что Вильях Ума всегда был либо братом, либо дядей Единственного Инки[104]. Жречество являлось не самостоя­тельной силой, а одной из опор власти правителя, всеми средствами способствовавшей укреплению этой власти, обожествлявшей и самую власть, и ее носителя.

Общественная структура Тауантинсуйю, деление обще­ства на классы и касты, отношение господства и подчи­нения нашли свое выражение в официальной инкской идеологии, проникнутой религиозной окраской. Существо­вание единоличного правителя — Единственного Инки — на земле должно было вести к появлению главного бога, а впоследствии и единственного бога на небесах. Слияние образа Отца-Солнца с образом Пачакамака (или Виракочи) и некоторых других могучих богов было эффек­тивным и довольно коротким путем к единобожию, по ко­торому шло инкское религиозное мышление. Тексты древ­них гимнов как нельзя лучше обнажают классовую осно­ву нарождающегося монотеизма. Приведем отрывок одного из них:

О всемогущий Виракоча,
Определяющий: это пусть будет мужчиной, Это пусть будет женщиной.
Светлый господин Рождающегося света!
Творец!
Кто ты?
Где ты?
Я не могу тебя видеть?
В Верхнем мире,
Или в Нижнем мире,
Или рядом с миром
Находится твой трон?
Произнеси для меня хоть один звук
Из глубин небесного моря
Или земных морей,
В которых ты обитаешь,
Пачакамак,
Творец человека,
Господин!
Твои рабы К тебе
Поднимают затуманенные взоры,
Желая видеть тебя... [105]

Отношения господства и подчинения, неравноправие меж­ду различными группами населения находили свое отра­жение не только в религиозных текстах, но и во многих «светских» сентенциях инкских правителей, которые при­обретали характер государственных догм. Инка Рока, со­гласно традиции, был автором следующей сентенции: «Неправильно плебейских детей обучать наукам, которые принадлежат благородным... Достаточно, если они будут знать лишь занятие своих отцов...» Другой правитель, Инка Тупак Юпанки, любил повторять это изречение[106].

Показательны изречения и уже упоминавшегося нами Инки Пачакутека: «Когда подданные, военачальники, и кураки искренне подчиняются своему монарху, тогда во всей стране царит мир и спокойствие». Или: «Прави­тели: должны внимательно относиться ко всем явлениям. И первое, что они и их подданные должны неукосни­тельно соблюдать и выполнять,— это законы своих мо­нархов»[107].

Отношения господства и подчинения неизбежно вызы­вали в жизни Тауантинсуйю острые общественные проти­воречия и классовую борьбу, нередко выливавшуюся в восстания. Одно из таких восстаний, длившееся пример­но десятилетие, описано в народной кечуанской драме «Апу-Ольянтай». Речь идет о борьбе населения одной из четырех составных частей (Антисуйю) государства инков против власти Сапа Инки. Под руководством прави­теля области, полководца Ольянтая, жители Антисуйю провозглашают независимость своего края и разбивают инкскую армию, посланную против них Инкой Пачакутеком. Лишь новый Инка, Тупак Юпанки, в конце концов сумел подавить восстание. В данном случае причиной волнений было, по всей видимости, противоречие между нарождавшейся инкской деспотией и традициями воен­ной демократии. Движущей силой восстания были массы рядовых общинников, а руководящей силой — местная родо-племенная аристократия. Восставшие, судя по всему, не ставили перед собой каких-либо задач социального преобразования; их главное требование сводилось к воз­держанию от участия в инкских военных походах, в ре­зультате которых львиная доля добычи попадала в руки инков, а на долю анти доставались лишь тяготы похо­дов и смерть. Отделившись от «империи», восставшие по существу оставили нетронутым общественно-политическое устройство и провозгласили полководца Ольянтая Един­ственным Инком своей страны, выбрали верховного жре­ца и произвели назначения на другие должности, кото­рые существовали у инков. Можно предположить, что именно быстрое нарождение «своей» местной деспотии со всеми ее атрибутами привело со временем к ослабле­нию морального духа восставших и предопределило в кон­це концов их поражение.

Несколько иной характер носило восстание в районе Тумбеса в годы правления Инки Тупак Юпанки. Здесь толчком к нему было противоречие между завоевателя­ми — инками и покоренным местным населением. Как ве­личайшую милость со стороны инков Гарсиласо описыва­ет их решение умертвить не всех восставших, а только каждого десятого. Примерно такой же характер носило восстание на острове Пуна в годы правления Уайна Капака. Кара, постигшая островитян, была поистине страш­ной; инки изощрялись, придумывая новые казни для по­встанцев. Даже Инка Гарсиласо, склонный к идеализации общества инков, пишет: «... одних бросали в море, при­вязав к ним тяжести, других пронзали копьями... третьих обезглавливали, четвертых четвертовали, пятых убивали их собственным оружием... шестых вешали[108]».

В правление того же Уайна Капака, умершего не­задолго до прихода испанцев, на территории современно­го Эквадора произошло восстание племени каранге и не­которых других племен. Подробных сведений об этом нет. Но свидетельства хронистов о том, что Уайна Капак при­казал потопить восстание «в огне и крови», что в после­дующих сражениях погибли «тысячи людей с обеих сто­рон» и что затем инки, расправляясь с повстанцами, уничтожили от 2 до 20 тыс. человек, говорят о большом размахе этого движения[109].

Наряду с подобными движениями, имевшими характер выступлений местных общинников и знати против инков- завоевателей, сохранились глухие упоминания и о сти­хийных вспышках и восстаниях, носивших чисто классовый характер. Одно из таких стихийных восстаний свя­зано с уже упоминавшимися «усталыми камнями, плакав­шими кровью». Так, в хронике Мартина де Моруа встречается упоминание о том, как общинники, занятые на перетаскивании одной из глыб, «плачущих кровью», убили руководителя работ «капитана и принца» Инку Уркона[110].

Страдания угнетенных вызывали сочувствие даже у некоторых прогрессивных представителей господствующе­го класса, вплоть до принцев. Однако эти одиночки, ра­зумеется, не в силах были изменить существующий по­рядок и ликвидировать эксплуатацию человека человеком. Интересный, хотя, к сожалению, очень краткий, рассказ об одном из таких героев-одиночек далекого прошлого мы находим в хронике Фернандо де Монтесинос. Речь идет о принце Инти Капак Пируа Амару, который был объявлен наследником трона, но знать решительно вы­ступила против него. Как пишет хронист, «случилось, однако, что этот Амару стал другом униженного люда, и тогда потребовали отца, чтобы он отнял у сына прав­ление, и тот, хотя и с болью в сердце, сделал это»[111]. Правда впоследствии, когда Инти Капак Пируа Амару смог опереться на реальную военную силу, столичная знать вынуждена была признать его притязания на пре­стол. Фернандо де Монтесинос не приводит никаких де­талей, которые проливали бы свет на правление Амару, и ограничивается лишь одной краткой, но многозначи­тельной фразой: «Он был любим всеми»[112].

Следует сказать, что сведений о проявлении недоволь­ства и выступлениях собственно рабов почти нет совсем.

Правда, в упоминавшейся уже Кечуанской народной дра­ме «Ольянтай» одна из аклакуна довольно недвусмысленно отзывается о жизни в аклауаси (доме для аклакуна):

Этот дом я проклинаю,
Эту клетку ненавижу.
И хотя я всюду вижу
Радость — радости не знаю.
Страшен вид старух-весталок,
Нет печальней этой доли,
В аклас жить по доброй воле
Ни одна б из них не стала.

Воспоминаний о более эффективных выражениях недо­вольства, чем эти слова, не сохранилось. Не сохранилось свидетельств и о каких-либо серьезных выступлениях сре­ди янакунов. Лишь с приходом испанцев янакуны под­нялись против своих хозяев, однако это движение, види­мо, было вызвано европейскими пришельцами искусствен­но, дабы ослабить силы инкского государственного аппарата, который продолжал функционировать и после пленения Атауальпы — последнего Единственного Инки[113].

Материал, приведенный выше, со всей очевидностью указывает на тот факт, что государство инков было об­ществом классовым и эксплуататорским. Более того, ряд хронистов и исследователей зафиксировали в нем нали­чие различных категорий рабов и рабского труда. Значит ли это, что перед нами сложившееся рабовладельческое общество, в котором рабовладельческий уклад победил окончательно? Ни в коем случае. Янакуны при всей их численности составляли незначительное меньшинство эк­сплуатируемого населения, а кроме того, они в большин­стве случаев использовались в сфере личного обслужи­вания, а не в сфере материального производства. Если мы даже безоговорочно отнесем к рабам всех митимае второй категории вместе с аклакунами, то и в этом слу­чае все же получится, что большую часть общественного продукта производили не рабы, а общинники — угнетен­ные, порабощаемые, но не порабощенные, «полурабы», но не рабы.

Однако число рабов хотя и медленно, но неуклонно растет, растет и сфера использования дарового труда «свободных» общинников на различного рода принуди­тельных работах, т. е. увеличивается степень их порабощенности. Таким образом, общество инков — это обще­ство, переживаемое переходный период от первобытнооб­щинного строя к рабовладельческому. Тот факт, что этот переход протекал уже несколько столетий вплоть до того времени, когда на территории Тауантинсуйю появились испанские конкистадоры, и, видимо, длился бы еще не­мало веков,— не должен вызывать недоумение. Развитие человечества идет в убыстряющемся ритме. Если с мо­мента Великой Октябрьской социалистической революции до победы социализма в кашей стране прошли десяти­летия, то с момента падения Римской империи до эпохи окончательной победы феодального уклада даже в передо­вых странах Европы прошло во всяком случае не меньше столетия. Неудивительно, что переход от первобытнооб­щинного строя к рабовладельческому там, где этот про­цесс протекал без какого-либо катализирующего влияния извне, мог исчисляться столетиями и даже тысячелетия­ми. Эти цифры переходного периода кажутся нам совсем небольшими по сравнению с десятками тысяч лет суще­ствования первобытнообщинного строя. Не сама по себе длительность переходного периода должна удивлять нас, а та устойчивость всех проявлений сферы общественных отношений, которая свойственна этому периоду.

Инкское общество не осознает себя в состоянии пе­рехода к каким-либо иным формам устройства жизни, к какому-то иному общественно-экономическому укладу. Речь идет лишь о новых завоеваниях и о приобщении завоеванных к уже сложившимся нормам жизни. Пока­зательно, что при сильно возросшем числе янакунов, аклакунов и митимае второй категории, при расширении сферы использования неоплаченного труда общинников на принудительных работах члены вновь покоренных пле­мен непосредственно не обращаются в рабство, а оста­ются в пределах общины. Это только один из многочис­ленных фактов, указывающих на незавершенность процесса сложения рабовладельческого уклада в Тауантинсуйю. Крайняя замедленность этого процесса ве­дет к тому, что и все виды надстройки в «империи» инков предстают перед нами не как рабовладельческие (и, разумеется, не как первобытнообщинные), а именно как «переходные». Нормы первобытнообщинных обычаев, философии, искусства, религии органически сочетаются с нормами рабовладельческого права, морали, философии, политики, религии, искусства, государства. Главный мо­ральный принцип «Ама суа! Ама льюлья! Ама кэлья!»[114] служит одновременно и целям сохранения равенства и взаимопомощи внутри общины, и целям эксплуатации общинников и иных слоев угнетенного населения, и це­лям защиты нарождающегося принципа частной собствен­ности.

Показательно, что, подвергая общинников и другие группы угнетенного населения жестокой эксплуатации, инки одновременно заботятся о сохранении жизнеспособ­ности этих тружеников, помогая, например, голодающему населению продуктами из государственных запасов, поощ­ряя создание специальных фондов для обеспечения вдов, сирот и престарелых и т. п. Пусть, проявляя эту забо­ту, инки смотрят на трудящееся население, по выражению Прескотта, как «хозяин смотрит на своих животных»[115]. Однако стремление инков сохранить рабочую силу нахо­дится в противоречии с основным экономическим законом рабовладельческого общества, суть которого состоит в «присвоении рабовладельцами для своего паразитического потребления прибавочного продукта путем хищнической эксплуатации массы рабов»[116]. Эксплуатацию общинников еще нельзя назвать хищнической, а само потребление господствующим классом прибавочного продукта с неко­торыми оговорками уже можно считать паразитическим. Верно, что и кураки, и инки по привилегии, и инки по крови не занимались производительным трудом (за исклю­чением символического действия по праздникам и свя­щенным дням) и жили, особенно верхушка господствую­щего класса, в сказочной роскоши. Но безделье и празд­ность, если они уже и существовали на деле, отнюдь не считались добродетелью. Добродетелью даже среди господствующего класса почитался «труд», хотя под ним понимали либо военное дело, либо религиозную службу, либо отправление административных обязанностей.

Классовая борьба в обществе инков протекала совсем не так, как в развитых рабовладельческих государствах. Восстания угнетенного населения — это восстания не ра­бов, а «полурабов» — общинников. Рабы, может быть, и принимают в них участие, но не они определяют лицо этих классовых выступлений.

Итак, мы не можем безоговорочно отнести инкское общество в разряд рабовладельческих, ибо рабовладель­ческий уклад в нем находился в периоде своего станов­ления. Мы тем более не можем отнести государство Тау­антинсуйю к первобытным обществам.

Сущность общества, возникшего в Центральных Андах в первой половине нашего тысячелетия, характеризуется фактом сосуществования двух укладов и двух типов об­щественных отношений: первобытнообщинного и рабовла­дельческого. Это сосуществование настолько органично, что не может быть и речи о революционном развитии общества в тот переходный период. Развитие это чисто эволюционное. Пожалуй, без революционного взрыва и нового революционного переходного периода инкское об­щество не смогло бы прийти к полной победе рабовла­дельческого уклада.

Все эти соображения ставят вопрос о необходимости дальнейших более глубоких и более серьезных конкрет­ных и теоретических изысканий, которые позволили бы дать всесторонний анализ и четкую характеристику обще­ственного строя Тауантинсуйю и других древнейших го­сударств.