Индейские войны
Закономерности переходного этапа от доклассового родового общества к классовому, убедительно прослеженные Ф. Энгельсом на материалах истории пастушеских племен Старого Света, действовал хотя и значительно позднее, но с той же неизбежностью и у пастушеских народов на американском материке.
Материалы по истории этих народов XVII—XIX вв. позволяют в то же время конкретизировать многие стороны раннего этапа в развитии кочевого скотоводства, слабо прослеживаемые у народов Старого Света. Они дают богатую источниковедческую основу для уточнения условий и закономерностей становления наиболее ранней в истории человечества формы политической организации, сменяющей родовое устройство общества. На основе этих материалов довольно наглядно прослеживается процесс крушения первобытно коммунистических основ родового общества под натиском развивающейся частной собственности на скот и связанных с этим войн. В то же время выявляется диалектическая сущность этого процесса: с одной стороны, рушатся нормы родового коллективизма, с другой — внешняя форма родовых институтов используется для становления отношений неравенства
Приспособление родовых институтов в качестве структурных элементов военно-демократического строя позволило многим ученым Запада назвать этот строй «родовым государством», хотя по своей сущности он далеко не был ни родовым, ни государством.
В своем анализе военной демократии у американских степняков мы исходим из определения сущности ее Ф. Энгельсом, который писал об этой организации общества как «военной» «потому, что война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни... Война, которую раньше вели только для того, чтобы отомстить за нападения, или для того, чтобы расширить территорию, ставшую недостаточной, ведется теперь,— писал Ф. Энгельс,— только ради грабежа, становится постоянным промыслом». Эта характеристика Ф. Энгельсом состояния общества на этапе военной демократии прекрасно применима к обществу степных племен Северной Америки XVII—XIX вв.
Индейские войны
В индейском обществе того периода еще сосуществовали обе отмеченные Ф. Энгельсом формы войны: войны с целью мести за смерть соплеменника или захвата территории и 2) походы с целью грабежа. Характерно, что сами индейцы различали эти два типа войн, и кайова, например, обозначали их разными терминами.
Правда, первая форма войн в XIX в. была уже более редким явлением, чем вторая. Она отличалась от грабительских набегов тактикой, вооружением воинов и сложной обрядностью, которой обставлялись подготовка воинов к походу и их возвращение. Военные походы с целью мести, получившие название «походов за скальпами», предпринимались большими (от 100 до 1000 человек) отрядами конных воинов и носили чаще всего общеплеменной характер. Иногда эти отряды состояли из воинов союзных племен. Предводителями их были выдающиеся военачальники, иногда верховные вожди племен.
Степные племена Северной Америки выработали в общем сходные приемы ведения войны, которые американский историк У. Уошборн сравнивает с «партизанской» тактикой войны. Индейцы вели свои военные действия небольшими, очень подвижными стремительно и внезапно нападающими на врага отрядами. Индейская конница, вооруженная огнестрельным оружием, представляла собой опасного врага для европейцев. В начале колонизации «европейцы,— по словам У. Уошборна,— вынуждены были изменить свои методы войны с индейцами как в отношении тактики, так и вооружения... Большие построения войска уступили место группировке солдат в небольшие отряды с максимумом возможности к разведке и действию».
Перед походом за скальпами воины кочевых племен устраивали большое празднество, сочетая скачки с плясками. Они надевали на себя парадный военный наряд, раскрашивали тело красками войны, на крупах боевых коней изображали пиктограммы своих подвигов, надевали на их головы маски, мартингалы с бубенцами, в хвосте укрепляли перья орла В этом облачении с оружием в руках воины устраивали скачки вокруг или вблизи стойбища, затем, спешившись, исполняли пляски. Все это сопровождалось гиканьем, боем барабанов. Описывая этот обряд подготовки воинов к походу черноногих, К Уисслер отмечал, что целью его было поднять «боевой дух и энтузиазм воинов».
Перед походом воины постились. В поход отправлялись в повседневной одежде, но к седлу привязывали сверток с предметами парадного военного костюма и с амулетами У богатых и прославленных воинов этот костюм состоял из замшевых расшитых иглами дикобраза рубахи и ноговиц, а также плаща из шкуры бизона. Самые выдающиеся из них были обладателями знаменитого головного убора в виде короны из перьев орла и полосок из шкурок ласки, хранился он в кожаной цилиндрической коробке. Захват этого убора врагом считался величайшим позором как для военачальника, так и для его воинов. Перед боем воины, если успевали, одевались в парадные военные костюмы и раскрашивали свои лица.
Возвращение отряда из удачного похода также обставлялось большими торжествами. У кроу, по описанию Р. Лоуи, возвращаясь из удачного похода, воины проводили ночь на привале недалеко от своего стойбища. Здесь они наносили на свои плащи или рубахи знаки, возвещавшие о совершенных ими подвигах: конские следы, параллельные черточки и очертания человеческих фигур, изображавших захваченных коней и убитых или полоненных врагов. Плащ или рубаха воина, первым выхватившего ружье из рук врага или первым ударившего врага, сплошь окрашивались в черный цвет; плащ сделавшего это вторым или третьим окрашивался в черный цвет лишь наполовину, а у четвертого в черный цвет окрашивались лишь рукава рубахи.
На следующий день о своем приближении к стойбищу воины возвещали залпом из ружей и въезжали в него с барабанным боем. У стойбища воинов встречали женщины с шестами для скальпов в руках и входили впереди воинов в стойбище. Возвращение воинов отмечалось празднествами, длившимися несколько дней. На них публично объявлялось о подвигах каждого воина.
В случае гибели начальника войска воины лишь приближались к своему стойбищу, давая знак о постигшем несчастье, и вновь отправлялись в поход, чтобы отомстить за смерть военачальника. Все стойбище в это время находилось в трауре.
Во второй половине XIX в. такого рода войн почти уже не было. Сражения индейцев велись с солдатами армии США.
Вооружение воинов, составлявших отряды в этого рода войнах, отличалось от вооружения участников грабительских походов. Еще в начале XIX в оно состояло у многих племен из лука, тяжелого копья, палицы и кинжала. Наряду с этим упоминаются индейцы, вооруженные дробовиками, но для конного воина они были менее удобны, так как трудно заряжались.
Ранние путешественники в американские степи описывают индейских воинов одетыми в кожаные панцири в виде безрукавных рубах до колена, изготовленных из трех, шести, восьми слоев кожи, отмечая их непроницаемость для стрел. Характерно, что солдаты экспедиции Коронадо, как отмечает историк этой экспедиции Айтон, сменили свои металлические панцири на индейские кожаные, потому что они были удобнее испанских и защищали от индейских стрел. По мнению Дж. Юверса, эти панцири были оставлены индейцами к концу XVIII в., так как не защищали от ружейных пуль и стрел с железными наконечниками.
Воины племен юга степей (вичита, команчи, апачи) изобрели для защиты своих боевых коней панцири из нескольких слоев кожи, обмазанные сверху слоем песка, смешанного с клеем. Они также вышли из употребления вместе с панцирями воинов.
Высоко ценились индейскими воинами щиты как средства личной защиты Они были круглой формы и изготовлялись из дубленой кожи с шеи бизона. Упругость и твердость ей придавали путем пропитки клеем, вываривавшимся из копыт и суставов бизона. Щиты покрывали магическими рисунками и оторачивали перьями орла. Перед боем щит освящался шаманом, и поскольку это стоило лошади, бедные воины не всегда имели щит, заменяя его сложенной в несколько слоев шкурой бизона, перекинутой через левое плечо. Но от ружейных пуль они не защищали.
Дж. Юверс приводит сведения о попытке американской меховой компании ввести металлические щиты, но этому воспротивились шаманы, боявшиеся потерять источник дохода от практики освящения щитов. Потеряв свое функциональное значение средства защиты, щиты приобрели религиозное значение, став символами магической силы военачальников или знаменем племени. Такова же была судьба лука, который приобрел, например, у тетон-дакотов значение священного знамени племени. Впереди выступавшего в поход отряда тетон-дакотов специальный жрец нес «священный лук». Плащ и тело жреца разрисовывались магическими символами. У чейенов знаменем племени считались четыре стрелы.
Индейцы разрабатывали способы коллективной защиты стойбища и главным образом табунов. На ночь лошадей загоняли в центр лагерного кольца или угоняли в укрытые места, или сооружали коррали, около которых выставляли охрану. Стойбище охраняли собаки.
В общем же стойбище кочевников охранялось слабо, и это объяснялось тем, что они вели по преимуществу наступательные войны. Полуоседлым же земледельцам — верховым охотникам степных окраин чаще приходилось вести оборонительные войны и развивать тактику этих войн. Омаха, например, достигли значительных успехов в развитии системы оборонительных войн, имевшую свою обрядность, отличную от обрядности наступательной войны. Значительного совершенства достигла у этих племен техника сооружения оборонительных брустверов и укрепленных селений. Например, деревни мандапов описываются обнесенными палисадом с бастионами, вокруг которого вырывался ров Понка сооружали земляные крепости.
Кэтлин писал, что деревни манданов «удачно расположены для обороны». Главная их деревня располагалась на высоком мысу, и укрепить ее нужно было только со стороны суши. Укрепление состояло из палисада в 5—6 м высотой, сооруженного из бревен диаметром около 30 см, врытых в землю на таком расстоянии одно от другого, чтобы проходило дуло ружья. Вдоль палисада внутри укрепления вырывался ров в 1 —1,2 м глубиной для укрытия воинов, где они заряжали ружья. Этот же автор сообщает о деревне арикара, состоявшей из 150 жилищ и также окруженной палисадом в 3—4 м высотой.
В отличие от войн с целью мести набеги с целью угона лошадей в XIX в. стали в индейском обществе повседневным явлением как способ обогащения. Они действительно превратились в разновидность промыслового труда. Дж. Гриннель буквально повторяет характеристику Энгельсом этих войн как промысла, когда пишет, что у чейенов было много «храбрых и удачливых воинов, которые в своих походах избегали близкого контакта с врагами и не стремились их убивать. Такие люди,— писал он,— шли в по» ход с единственной целью увеличить свои богатства путем угона лошадей: это значило, что они занимались войной, как ремеслом, ради прибыли».
Набеги с целью угона лошадей, как правило, предпринимались небольшими отрядами в 10—12 человек, формировавшимися в рамках общины, на началах личной инициативы того или иного опытного воина. Такой отряд мог угнать 40—50 лошадей. Характерно, что у большинства племен в отличие от войн первого типа воины шли в поход пешком, беря с собой сверток с запасом мокасин, который иногда несли собаки. Возвращались же они из набега на угнанных лошадях. Только с середины XIX в. распространились конные набеги. Одеты воины бывали в повседневную одежду и вооружались луком или ружьем и тесаком. Каждый воин имел лассо. В этих набегах нередко принимали участие и прославлялись женщины. Одна из них стала героиней книги У. Шультца «Бегущий Орел, девушка-воин».
В предыдущих разделах нашего исследования было уже показано, что общественное положение индейца в пастушеском племени определялось числом лошадей в его табуне,- и пока главным источником его богатств был грабеж, высоко ценились его воинские качества. Военные набеги как источник обогащения становятся третьим ремеслом коновода и охотника.
Военные столкновения и угон лошадей были нормальным состоянием индейского общества в амершанских степях почти до середины XIX в. По-видимому, мы имеем здесь пример общества на той стадии его развития, на которой военное дело, завоевание по существу относились к экономическим условиям существования этого общества. Благодаря этому само общество приобрело характер военизированного общества. Индейские кочевники были в постоянной готовности с оружием ь руках защищать свои табуны и земли или отправиться в поход с цепью захвата чужих коней.
Все мужчины племени были воинами. Не случайно европейские колонизаторы степей величину индейских племен определяли по числу воинов в каждом племени. Один из первых чиновников по индейским делам США на юге степей сообщал, что в 1836 г. команчи насчитывали 4500 воинов, отмечая в то же время, что мексиканское правительство оценивало военную силу этого народа в XVIII в. в 8 тыс. воинов. В 1837 г. военные власти насчитывали 5400 команчских воинов. В 1849 г. общая численность команчей оценивалась в 20 тыс. человек с 4 тыс. воинов.
В источниках XIX в. указывалось, что кроу насчитывали от 1000 до 1200 воинов, что соответствовало общей численности племени 3250—3560 человек. Согласно данным Р. Курца, черноногие насчитывали в середине XIX в. около 4 тыс. воинов.
Война у американских кочевников считалась самым почетным занятием мужчин и воинская храбрость — их высшей добродетелью. Мальчиков с детства готовили быть хорошими охотниками и воинами. Юношей подвергали тяжелым постам и жестоким пыткам, чтобы научить их стойкости и мужеству, которые могут им понадобиться в войне. Их учили тому, что, попав в плен, они должны не только стойко переносить все пытки, но, пренебрегая болью, насмехаться над врагом.
Война пронизывала все стороны жизни кочевников. И, как пишет Р. Лоуи, «она была делом не одного класса и даже не только мужчин, а всего народа от люльки до могилы. Девочкам, как и мальчикам, давались имена, производные от успехов воинов. Женщины исполняли пляски, держа скальпы и военные доспехи мужей. Воинская слава мужа определяла и их положение в обществе».
Грабительские войны усиливали роль в общественной жизни племени военачальников и воинов. Не случайно военные успехи индейца были одним из важнейших факторов, определяющих его положение и влияние в обществе, ибо от них зависело его богатство. Этим объяснялись детализация и скрупулезность, с которыми велся в каждом племени публичный учет воинских подвигов индейца. В степях сложилась в общем сходная система градации четырех главных подвигов воинов, дававших им основу для притязаний на занятие постов военачальников.
Характерно, что у всех племен наиболее ценилась храбрость, проявленная в рукопашном бою, а затем уже в систему подвигов был включен угон лошадей. У кроу, например, самым высоким подвигом считалось прикосновение к врагу независимо от того, приносило это ему смерть или нет. Черноногие же различали и более высоко оценивали прикосновение к живому врагу, чем к уже падшему. Прикосновение к мертвому врагу и снятие его скальпа считались подвигом третьего значения в их четырехстепенной системе. Захват оружия врага черноногие ставили на первое место, тогда как у кроу это считалось подвигом второй степени. Третьим по значению подвигом кроу считали угон привязанных к палаткам врага лошадей, тогда как у черноногих этот подвиг ставился на четвертое место, у тетон-дакотов же на первое. На четвертое место у кроу ставились заслуги воина как военачальника — организатора походов. У всех племен более высоко ценилось умертвление врага копьем или дубиной, чем пулей или стрелой. В то же время значение скальпов в качестве военных трофеев, по свидетельствам исследователей в XIX в., явно упало у всех племен. Скальпы ценились лишь как материал для бахромы, украшавшей костюм воинов. У кроу сохранялась еще в 1910 г. память о военачальнике, превосходившем своими подвигами остальных. На его счету были захват пяти ружей врага, похищение двух стоявших на привязи коней, нанесение шести ударов по вражеским воинам, руководство не менее 11 походами.
На одежду прославленных воинов наносились символические знаки их подвигов. У кроу, например, воин, ударивший врага, прикреплял к пяткам своих мокасинов волчьи хвосты; захвативший оружие врага украшал свою рубаху шкурками горностая; возвратившийся с добычей руководитель отряда украшал свои ноговицы бахромой из полосок горностая или локонов скальпов. О подвигах воина говорили пиктограммы на его плаще, на занавесях, отделявших его место сна в палатке, на покрышке палатки.
У кроу большим почетом пользовались те военачальники, которые возвращались из походов без потерь, чем те, которые всегда пригоняли лошадей или «всегда убивали врага».
Однако, уделив большое внимание изучению системы оценок воинских подвигов у разных племен американских степей, исследователи, как нам представляется, переоценивали значение воинских заслуг, видя в них основу социальной дифференциации. Многие авторы этих исследований видели главный мотив их войн в погоне за славой. Например, по мнению Р. Лоуи, у кроу «страсть к славе была целью всех войн». Признавая, что имел значение и захват лошадей, исследователь в то же время подчеркивал, что «утилитарные мотивы не были доминирующими». Это положение Р. Лоуи подкреплял тем, что у кроу более почетным считалось угнать одну лошадь, стоявшую на привязи у палатки врага, чем дюжину голов из табуна. Однако к оценке этой практики необходимо подходить, учитывая наличие в индейском обществе двух форм войны и имущественного неравенства, основанного на частной собственности на лошадей. Необходимо также принимать во внимание и то, что у палатки привязывались лучшие боевые и охотничьи кони. Для богатого лошадьми воина достаточно было угнать лучшую лошадь, которая как средство производства стоила десятка необъезженных коней из табуна, в то же время самый угон этой лошади, как более трудный, чем набег на табун, возвышал престиж индейца.
В отношении команчей, одного из самых богатых лошадьми племени, Э. Уаллас и А. Хобель также писали, что военные заслуги были у них основой общественного положения индейца Однако за последние годы многие этнографы США подвергли критическому пересмотру эту идеалистическую, по сути, оценку значения войн в индейском обществе. Экономические причины индейских войн были убедительно вскрыты уже в работе Б. Мишкина, писавшего, что до этого «ранг и война рассматривались в отрыве от социально-экономического их содержания, без должного учета значения лошадей в жизни индейцев... Путаница в анализе природы войн в степях, — писал он, — происходит главным образом вследствие смешения трех различных факторов: причин войн, форм войны и личных мотивов воина». У. Ньюкомб, развивая мысль Б. Мишкина в своем интересном анализе природы войн, отмечал, что в работах американских этнографов «преувеличена и неправильно истолкована развлекательная сторона войны». Дж. Юверс в своем исследовании убедительно показал, что в военных набегах индейцев «доминировал экономический мотив... Нужда, а не слава была главным стимулом, заставлявшим большинство молодых людей участвовать в трудном и опасном деле набега. Богатые составляли незначительное меньшинство в отрядах. Ими были обычно люди средних лет, которые преуспевали в разведении лошадей... В то же время очень мало молодых людей не испытывало нужды в большем количестве лошадей, чем имели их семьи, в связи с женитьбой и содержанием семьи; сыновья бедняков, превышавшие численно сыновей богачей, были обычно наиболее активными и закоренелыми похитителями лошадей».