Коневодство как отрасль индейского хозяйства

Несмотря на относительно хорошую изученность культуры степных племен, многие важнейшие вопросы их экономической и социальной жизни до сих пор слабо освещены

Множество этнографических монографий, посвященных этим племенам, содержат обычно описания наиболее ярких сторон их культуры: хорошо описаны, например, связанная с охотой и войной обрядность, воинственность индейцев, их изделия из кожи, культ солнца и бизона. Вопросам же индейской экономики исследователи уделяли очень мало внимания.

Обычно степные племена изображались как примитивные охотники на крупную дичь без учета места и значения в их экономической жизни коневодства. Подробно описывалась организация верховой охоты на бизонов, и только из этого мы узнавали о том, что то или иное племя имело лошадей. О лошади упоминалось в описаниях военных походов индейцев. В описаниях семейно-брачных обрядов, религии и фольклора индейцев лошади упоминались в качестве денежной единицы, мерила богатства индейца. Характерны в этом отношении многолетние исследования Р. Лоуи индейцев кроу, одного из самых богатых лошадьми племен. Кроу описываются в работах Лоуи как типичные степные охотники на бизонов, весь образ жизни которых якобы подчинен этому занятию и их военным походам. О коневодстве же, как отрасли индейского хозяйства не говорится ничего. Вообще о наличии у кроу лошадей можно узнать лишь из описания верховой охоты и военных походов с целью захвата лошадей.

Этот явный недоучет значения коневодства в индейском хозяйстве был следствием того, что общепринятым в американской этнографии было положение, высказанное в 1914 г. К. Уисслером, что использование индейцами лошади лишь интенсифицировало охоту и способствовало распространению в степях характерных черт охотничьего быта, сложившихся в долошадный период пешей охоты. Иными словами, произошли лишь количественные изменения, не затронув основных качеств примитивного охотничьего хозяйства. Эта оценка значения лошади К. Уисслером постулировалась в большинстве этнографических монографий о степных индейских племенах.

Взгляды К. Уисслера на значение коневодства в жизни степных племен разделяли такие исследователи быта этих племен, как Дж. Ф. Доби и Ф. Г. Рое. Исследователь политической жизни степных племен М. Г. Смит в охоте на бизонов видел фактор, определяющий характер социальной жизни степных племен. Бизон в его интерпретациях — «фокус культурного комплекса», «индекс культуры» степняков.

В дальнейшем на оценку значения лошади в жизни степных племен большое влияние оказала энергетическая теория Л. Уайта и его учеников, согласно которой лошадь оценивалась как новое средство производства в охотничьем хозяйстве, как более производительное орудие охоты, способствовавшее возрастанию в индейском обществе количества обузданной энергии на душу населения. Лошадь рассматривалась в качестве нового источника энергии, заменившего двигательную энергию человека и собаки как тяглового животного и вызвавшего тем самым подъем культуры охотников, сопоставимый с земледельческой культурой.

Натуралистическая по существу точка зрения сторонников этой теории оценивает лошадь лишь как продукт природы и все выводит из земли, из природы, а не из общества, не из общественно-производственных отношений. Она развивается и в последней работе С. Оливера, посвященной анализу социальной организации степных племен

Сторонники указанных точек зрения учитывали лишь количественную разницу между конной охотой и пешей. Признавая, что лошади, металлические орудия, огнестрельное оружие более эффективны, чем каменные орудия, авторы этих концепций дальше не идут. Совершенно не рассматривается ими вопрос о том, как повлиял признаваемый ими рост производительности охотничьего труда на производственные отношения между людьми.

Но еще более существенным недостатком этих концепций был недоучет значения коневодства как отрасли хозяйства в экономике индейцев, следствием чего было почти полное отсутствие в этнографических монографиях сведений об этом виде деятельности индейцев. Необоснованность подобного рода недооценок коневодства убедительно показали в своих исследованиях такие ученые США, как Б. Мишкин, Дж. Юверс, Дж. Джаблоу, К. Уильсон. Первым против упрощенных интерпретаций индейского общества, развивавшегося в течение XVIII—XIX вв. в зоне американских степей, выступил Б. Мишкин. Обобщив большой историко-этнографический материалу коневодстве степных индейцев, он убедительно показал, что их экономика и общественная жизнь качественно были иными, чем у пеших примитивных охотничьих племен. Основной вывод его исследования заключался в положении, что американские степняки были не просто охотниками, а кочевыми коневодами-охотниками, что коневодство было важной отраслью хозяйства индейцев наряду с охотой, коренным образом повлиявшей на социальную структуру этих племен. «Наличие табунов лошадей,— писал Б. Мишкин,— создавало новый вид экономической деятельности». Он приводит описание связанных с коневодством занятий индейцев, которые обычно игнорировались в этнографических описаниях этих племен.

Исследование Б. Мишкина было замечательным примером историко-материалистического подхода к объяснению специфики экономического и социально-политического развития степных индейцев в связи с развитием у них коневодства. В нем дана совершенно новая трактовка экономических основ индейского общества в этой части Северной Америки. (К аналогичной трактовке значения коневодства в экономической жизни команчей почти одновременно с Б. Мишкиным пришел А. Хобель, долгие годы ведший этнографические исследования этого народа). Однако намеченная Б. Мишкиным линия исследований не оказала вначале существенного влияния на изучение степных племен этнографами США. Слишком велико было еще влияние традиционных концепций, выдвинутых сторонниками антиисторической «исторической школы» в этнографии США. Б. Мишкина же обвинили в «переоценке экономического детерминизма».

С 1940 по 1955 г. о степных индейцах не появлялось работ, которые продолжали бы линию, намеченную Б. Мишкиным. Поэтому выход в свет в 1955 г. работы Дж. Юверса был важной новой вехой в истории изучения индейского коневодства. Характеризуя степные племена как кочевых коневодов-охотников, Дж. Юверс уделяет большое внимание описанию самого коневодческого хозяйства. Пожалуй, впервые в его работе мы обнаруживаем детальное изучение и описание всех сторон этого вида хозяйствования индейцев.

Причину перехода к кочевому образу жизни некогда оседлых и полуоседлых племен Юверс связывает прежде всего с потребностями коневодства, а не охоты, как считает еще большинство американских этнографов. Он убедительно показывает, что появление лошадей потребовало перестройки всего жизненного уклада индейцев. Перед индейцем встала проблема приобретения лошадей, ухода за ними и их использования; потребность в хороших пастбищах определила круглогодичные перекочевки и выбор места стойбищ. Увеличились размеры самих стойбищ, что было необходимо для совместной защиты табунов. Юверс описывает индейские методы пастьбы, треножения, охраны, загона в корали и зимнего ухода за лошадьми. «Повседневная забота о сохранении и разведении значительных табунов,— пишет он,— придали отсталой охотничьей экономике новое качество скотоводческого хозяйства, неизвестное примитивным народам». Как и Б. Мишкин, он подчеркивает влияние коневодства на социально-политическую систему этих племен.

Нельзя не согласиться с мыслью Юверса о возможности сопоставления этих племен с пастушескими народами Центральной Азии, Ближнего Востока и Южной Америки.

К этой же линии исследований примыкает и работа Дж. Джаблоу, показавшего значение коневодства в межплеменной торговле американских степей. Говоря о революционизирующем влиянии коневодства на общества земледельцев и пеших охотников, Джаблоу справедливо отмечает, что «это влияние вызвано не лошадью самой по себе, а лошадью в специфических исторических условиях».

Важное значение в истории оценки роли коневодства в жизни степных индейцев имеет работа К. Уильсона (1963), в которой дан критический анализ прежних подходов к этому вопросу: «При оценке лошади как орудия охоты или как «большой собаки»,— пишет он,— игнорируется пастушеский аспект степной культуры». Интересны выводы автора. Для него совершенно бесспорно, что индейские племена американских степей были прежде всего кочевыми скотоводами, а затем уже охотниками на бизонов. «...Собственность на лошадей, их использование, а не охота на бизонов,— пишет он,— определяли специфику степной экономики. Это оправдывает классификацию ее как скотоводческую».

В то же время автор подчеркивает, что нельзя недооценивать и значение охоты на бизонов в жизни индейцев. Однако он, на наш взгляд, переоценивает значение этой охоты, когда пишет, что исчезновение бизонов привело к падению степной культуры. Это «падение» было вызвано в действительности колонизацией степей, кольцо которой все более и более сужалось вокруг индейцев. С нею связано было не только исчезновение бизонов, но и сокращение индейских пастбищ, и преднамеренное уничтожение колонизаторами индейских табунов.

Не случайно в войнах с индейцами, как отмечают американские ученые, американские офицеры отдавали приказы об уничтожении в первую очередь индейских табунов. Если бы не колонизация, индейцы могли бы продолжать свое развитие после исчезновения бизонов как чистые скотоводы, подобно коневодам степей Центральной Азии. Наличие, например, у команчей и ряда других племен в XIX в. таких элементов чисто коневодческого хозяйства, как потребление конины, использование конских кож и т. д., говорило о возможности такого пути развития.

На протяжении почти трехсот лет в американских степях развивалось индейское коневодческое хозяйство, разрабатывались своеобразные методы ухода за лошадьми, их тренировки, защиты от грабительских набегов, хищных зверей, холода и эпизоотии.

Индейцами были выведены две особые породы лошадей: пинто и аппалуза. Индейское коневодство носило экстенсивный пастбищно-кочевой характер. Скот круглый год был на подножном корму. Большие размеры табунов у некоторых племен вызывали необходимость постоянного кочевания в поисках новых пастбищ. Возможности к расширению пастбищ были ограничены, так как кочевое коневодство распространилось к концу XVIII в. по всей степи. Земли были размежеваны между различными племенами, а иногда и внутри племени между общинами. Забота о пастбищах находилась в центре внимания индейцев, особенно владельцев больших табунов. Она приводила к межплеменным столкновениям и перемещениям племен.

Во время путешествия Л. Г. Моргана по р. Миссури в 1862 г. кроу обитали у подножий Скалистых гор южнее Йеллоустона. Но согласно записанной Морганом племенной легенде кроу первоначально их земли были на Миссури выше порогов, откуда их оттеснили черноногие. «Они говорят,— писал Морган,— что когда они занимали земли, где теперь расселены черноногие, то шошоны-змеи обитали на их теперешних землях, а команчи занимали район, где теперь живут шошоны-змеи». Морган сообщает далее, что первых лошадей кроу купили у команчей к 1750 г. Но в первую зиму много лошадей погибло из-за отсутствия кормов. Это заставило кроу пойти войной на шошонов-змей и захватить их земли в долине Йеллоустона, где были хорошие пастбища. Во время путешествия Максимилиана в 1833 г. кроу кочевали в районе рек Йеллоустон и Биг-Хорн. Но сами кроу были оттеснены оттуда позднее чейенами к подножиям Скалистых гор. Потребность в пастбищах была причиной движения чейенов на запад и юго-запад, в процессе которого они оттеснили кроу на запад, тесня на юг их соседей команчей и кайо-ва, также обитавших в районе Йеллоустона и Черных Холмов. К началу XIX в. команчи и кайова занимали юг степей и р. Арканзас отделяла их от чейенов, живших к северу от нее.

Хотя номадизм был характерен для индейских племен, особенно богатых табунами, и диктовался потребностью прокорма; лошадей, однако кочевание их носило преимущественно сезонный характер. Юверс, изучавший эту проблему у черноногих, пришел к выводу, что черноногие менее «номадны», чем подразумевает прямое значение этого слова, что их номадизм варьировал в зависимости от сезона и обусловливался наличием пищевых ресурсов, погодой, летним общеплеменным праздником. Наиболее «номадны» черноногие были весной, в середине лета и осенью. Дж. Юверс устанавливает ритм сравнительно активного и пассивного номадизма.

О сезонности кочевания степняков писал и К. Уисслер, хотя и связывал его только с потребностями охоты на бизонов. «Хотя мы представляем эти племена как номадов,— писал он,— необходимо помнить, что их номадизм был ограниченным в основном летними месяцами... На зимний сезон, как правило, эти племена распадались на составляющие их общины и обосновывались в постоянных зимних стойбищах, которые располагались обычно более или менее перманентно у ручья или реки в лесных зарослях. Здесь они существовали как могли до наступления лета, когда общины каждого племени объединялись для большой охоты».

В окрестностях индейских летних стойбищ паслись иногда табуны, насчитывавшие тысячи коней. Старейшины стойбищ выбирали место стоянки в зависимости от наличия хороших пастбищ и водных источников в окрестностях. Зимние же стойбища разбивались в лесных зарослях вдоль рек, где животные добывали себе корм из-под снега. Но когда снег бывал особенно глубоким и лошади не могли пользоваться подножным кормом, индейцы кормили их корой тополя, которую иногда заготовляли, срубая деревья. Очищенные от коры бревна использовались на следующий год в качестве топлива. Свои зимние стойбища индейцы стремились разбивать вблизи зарослей тополя, чтобы иметь заслон от ветров и дополнительный корм для лошадей. Учитывалась при этом также близость водных источников. Иногда приходилось менять место зимнего стойбища.

За зиму лошади тощали, много их гибло. Дожившие до весны индейские лошади были страшно худы и медленно поправлялись на весенних пастбищах. При этом лошади богатых индейцев поправлялись быстрее.

В первый период распространения лошадей по материку Северной Америки торговля была главным способом их приобретения. Племена юга степей — кайова, кайова-апачи, команчи — покупали или угоняли лошадей у испанцев и перепродавали их племенам, жившим к северу от них,— чейенам, арапахам, и к западу от них — шошонам плато. Последние в свою очередь перепродавали лошадей племенам севера степей. В межплеменной торговле сложилось в течение XVIII в. три центра распространения лошадей: 1) шошонский центр, снабжавшийся лошадьми племенами юта и команчей и продававший их более северным племенам селишей; 2) центр в верховьях Миссури, в селениях оседлых земледельческих племен манданов, хидатса и арикара, где шла активная торговля лошадьми, поставлявшимися сюда кайовами, кайова-апачами, команчами и кроу. Кроу покупали лошадей у шошонов плато и перепродавали их племенам верховий Миссури; 3) центр на р. Джемс, где открывалось ежегодное торжище дакотских племен, на котором тетон-дакоты перепродавали более восточным дакотским племенам лошадей, скупавшихся ими у арикара_: Ежегодные торжища имели местд еще в начале XIX в.

Племена плато, специально разводя лошадей для продажи степным племенам, обменивали их на кожаные покрышки палаток, плащи из шкуры бизона и замшевую одежду, а также на ружья, шерстяные одеяла и другие товары европейского производства.

Цена коня зависела от его качеств. Хороший скакун стоил несколько вьючных коней. А. Маккензи писал, например, в 1790 г., что у ассинобойнов вьючная лошадь стоила 1 ружье, а хорошего скакуна нельзя было приобрести и за 10 ружей. Хороший конь мог стоить кожаной покрышки типи из 12—14 бизоньих кож или 2—8 плащей из бизоньих кож.

Однако по мере того, как лошади приобретали важное экономическое значение в качестве средства охоты, транспорта, предмета торговли и мерила богатств, развивалась практика хищения лошадей. Согласно собранным Б. Мишкиным и Дж. Юверсом данным, к концу XVIII в. угон лошадей становится по всей степной зоне Северной Америки главным способом пополнения табунов. Наряду с этим развивалась практика ловли мустангов. По наблюдениям художника Кэтлина, особенно славились этим тетон-дакоты. Однако сколько-нибудь существенного значения для увеличения табунов она не имела.

Вместе с тем шел естественный прирост табунов, и в индейском коневодческом хозяйстве вырабатывалась практика разведения лошадей и ухода за молодняком. Дж. Юверс совершенно справедливо отмечает, что эта сторона коневодческого хозяйства степных индейцев оставалась в тени. В этнографических монографиях главное внимание уделялось более яркой теме — описанию грабительских походов как источника обогащения. Между тем к середине XIX в., устанавливает Дж. Юверс, собственное коневодство стало важнейшим способом увеличения табунов. У черноногих владельцы большого числа лошадей славились как опытные коневоды. Они стремились к улучшению породы лошадей путем отбора племенных маток и жеребцов. В табунах богачей содержались племенные животные, необъезжавшиеся и не использовавшиеся для других целей. Большинство же семей могло содержать только одного племенного жеребца, а семьи победнее вынуждены были использовать в работе и племенных лошадей. «Черноногие верили,— пишет Дж. Юверс,— что индейцы, преуспевающие в разведении лошадей, обладали сверхъестественным даром, обеспечивавшим им успех в этом деле».

Есть ряд свидетельств о том, что индейцы на первых этапах знакомства с лошадьми использовали их как дичь согласно своим традициям охотников. Но этот период был очень кратковременным, индейцы быстро поняли огромное хозяйственное значение лошади. Опыт верховой езды индейцы заимствовали у испанцев и мексиканцев. Племена юга степей, похищая лошадей, брали в плен мексиканцев и испанцев и превращали их в пастухов и учителей в обращении с лошадьми и их использовании.

Сначала школу коневодства прошли племена кайова, юта, команчи благодаря их близости к поселениям испанцев и мексиканцев. Это обусловило их быстрое превращение из пеших охотников и собирателей в коневодов и верховых охотников на бизонов. Они стали затем наставниками в коневодстве более северных племен. К концу XVIII в. лошади уже широко использовались в индейском хозяйстве по всей степи.

В индейском обществе лошади приобрели значение средства транспорта, орудия охоты и мерила богатств. Индейцы объезжали и тренировали лошадей для выполнения четырех главных функций:

1) для обычной верховой езды;

2) для охоты, военных набегов и скачек;

3) под вьюк и

4) для упряжки в волокуши.

Большое число необъезженных лошадей в табунах богачей служило их богатством и товаром, который они могли реализовать. Таким образом, лошади в индейском обществе были не только основными хозяйственными, но и товарными животными.

Индейцы объезжали лошадей в возрасте 1—2 лет. Обычно это делали мальчики начиная с 12—13 лет. Способы укрощения лошадей были довольно примитивны: их объезжали либо в воде, либо в глубокой грязи, сковывавшей движения животных. Дж. Юверс, описывая эти методы объездки лошадей, справедливо делает вывод, что их примитивность может служить указанием на сравнительно быстрое превращение пеших индейцев в коневодов.

У команчей лошадей часто объезжали пленные мексиканцы. В индейских общинах появились свои специалисты по объездке лошадей, знахари-ветеринары. Вместе с тем каждый индеец знал ряд средств для лечения обычных конских недугов. Жеребцов, кроме отобранных на племя, кастрировали. Это делали особые специалисты, труд которых хорошо оплачивался. Среди них были: богатые люди.

Вместе с развитием индейского коневодческого хозяйства появляются и новые орудия производства. К ним относится прежде всего конская сбруя. Характерно, что она не была заимствована у испанцев, а возникла, особенно у племен северных степей, в. ее примитивных формах, которые очень напоминали сбрую ранних кочевников Евразии, например скифов VIII—VII вв. до н. э.

У большинства племен изготовлением конской сбруи занимались женщины. Из сыромятной бизоньей кожи они вырезали удила, поводья, подпруги и т. п. Индеанки изготовляли три типа седел. Это прежде всего мягкие мужские седла, представлявшие собой набитую бизоньей или оленьей шерстью кожаную подушку, которая закреплялась одним или двумя подпружными ремнями. Углы подушки расшивались иглами дикобраза, позднее бисером, и украшалась она по краям бахромой из кусочков кожи. Этими седлами индейцы пользовались при охоте, в военных походах, на скачках. Мягкое седло было широко распространено среди степных племен в XVIII в. Им пользовались еще в середине XIX в. Дж. Юверс пишет, что оно вышло из употребления после поселения индейцев в резервации. Ранние сведения путешественников и торговцев говорят об использовании этих седел «без стремян».

Любопытно сравнить мягкие седла индейцев с древнейшей формой седла, которой пользовались алгайцы во II—I тысячелетиях до н. э., известной по находкам в Пазырыкском кургане. По описанию Л. П. Потапова, алтайское «седло состояло из двух соединенных подушек, набитых шерстью оленя, туго простеганных, и не имело ни деревянной основы, ни стремян. Держалось оно на спине лошади при помощи подпруги с двумя прикрепленными ремнями. Имелся простой нагрудник и подхвостник, прикрепленный к подушкам седла».

Женщины, дети и старики пользовались «женским» седлом с деревянным остовом, обшивавшимся кожей. Для длинных переездов мужчины предпочитали третий вид седла, которое было сходно с «женским», но отличалось от него формой и материалом лук. Последние изготовлялись из рога.

Дж. Юверс подробно описывает технику изготовления конской сбруи и седел у черноногих, приводя сравнительный материал о других племенах. Он устанавливает общность форм конской сбруи у всех степных племен, отмечая заимствованные у испанцев и самостоятельные индейские изобретения. О последних говорит примитивность индейской седловки.

В начале XIX в. у индейцев засвидетельствованы простейшие стремена в виде ременных или деревянных петель, обшитых кожей. С середины XIX в. в обиход входят железные стремена. Эволюция индейских стремян по существу повторила путь их формирования у древних кочевников Евразии. Простейшие стремена индейцев удивительно напоминают примитивные стремена скифов V в. до н. э.

Любимого коня индеец украшал богатым конским набором. У черноногих и чейенов путешественники XIX в. описывают конский головной убор в виде маски с глазницами, увенчанной парой рогов и напоминавшей голову бизона или оленя. Художник Ф. Ремингтон в 1880-х годах описал экипировку военного коня черноногих, состоящую из маски и головного убора, ярко украшенных красной фланелью, медными шляпками гвоздей, серебряными пластинками и перьями. Дж. Юверс, видевший такую маску в резервации черноногих в 1942 г., следующим образом описывает ее: «Это была красивая маска, сделанная из одного куска кожи и вся расшитая иглами дикобраза. Ее надевали на голову лошади, и она покрывала лоб и морду. Для глаз в ней прорезаны были дыры». К. Уисслер приводит рисунок индейца, изображающий конскую маску пиеганов. Поражает сходство конских масок индейцев с конскими масками древних алтайцев.

Ранние путешественники, торговцы, военные, сталкивавшиеся с индейцами-степняками начиная с 1754 г., неизменно высказывали восхищение индейцами как прекрасными наездниками. Сами индейцы считали лучшими наездниками команчей и юта, что подтверждалось европейскими наблюдателями и офицерами американской армии середины XIX в. Отчасти это объяснялось тем, что команчи и юта были самые богатые лошадьми племена. Они имели больше возможностей выбирать себе лучших скакунов из больших табунов.