Коневодство и охота на бизонов
Мы уже отмечали выше, что степные племена, наиболее богатые лошадьми, в этнографической литературе изображались обычно как преимущественно охотники на крупную дичь. Бесспорно, охота играла в жизни этих племен важнейшую роль, доставляя им бизонье мясо — их основную пищу и кожи, служившие материалом для одежды, жилищ и домашней утвари.
Главное значение в индейском хозяйстве имела летняя охота, косившая в большинстве случаев общеплеменной характер. Исключением были команчи и тетон-дакоты, у которых летняя охота устраивалась отдельными общинами или объединениями нескольких кочевых общин.
В общих чертах организация охоты у всех племен была сходна. Всюду выделялись специальные руководители охоты, блюстители порядка в общем стойбище и следопыты, выявлявшие местонахождение бизоньего стада. Практиковались два способа охоты: 1) путем окружения стада мчащимися на своих скакунах охотниками и 2) путем преследования стада верховыми охотниками. Первый способ применялся более широко, он представлял собой продолжение традиций пешей загонной охоты. С приближением к стаду охотники разделялись на два крыла, которые охватывали стадо с двух сторон. Во главе каждого крыла ехали по два-три руководителя (акацита). Если одно крыло продвигалось слишком быстро и тем самым спугивало стадо раньше, чем замыкался круг, то руководители этого крыла наказывались руководителями другого крыла. По правилам охоты ни одна стрела не должна была быть пущена раньше, чем соединятся оба крыла. Когда круг замыкался, тогда акацита давали знак к атаке и охотники начинали пускать свои стрелы в бизонов.
Характерно, что индейская организация коллективной облавной охоты была похожа на летние коллективные облавные охоты, предпринимавшиеся еще в конце XIX в. бурятами. У последних она также проводилась всем племенем, съезжавшимся в установленный срок в определенном месте, где разбивали кольцевой лагерь из палаток. Конные участники облавы у бурят, так же как и у дакотов, например, разбивались на два крыла. О правильной организации больших облавных охот у монголов писал Б. Я. Владимирцев.
Индейских верховых охотников напоминали древние номады Евразии, также охотившиеся верхом и с помощью лука и стрел. На тюркских петроглифах р. Лены I тысячелетия н. э. изображена верховая охота на лосей. По сообщению Геродота, скифы охотились верхом на конях, вооруженные луком и стрелами (Геродот, IV, стр. 21). «Азиатские, как и европейские скотоводческие племена середины I тысячелетия до н. э.,— писал советский исследователь Руденко,— выезжали на охоту верхом, вооруженные луком и стрелами. Они преследовали зверей на лошадях с собаками». О верховой охоте на мясного и пушного зверя как ведущей наряду со скотоводством отрасли хозяйства у тувинцев и эвенков XIX в. пишут советские сибиреведы.
Оценивая важное значение охоты на бизонов в экономике степных племен Северной Америки, мы должны иметь в виду, что применение лошади в охоте как важнейшего средства производства внесло в эту отрасль индейского хозяйства коренные изменения. Качественное отличие конной охоты от пешей проявилось прежде всего в области разделения труда. При пешей загонной охоте в.ней участвовало все население общины, включая женщин и детей, конная же охота стала чисто мужским делом, женщины из участия в ней были высвобождены. Уделом женщины стала переработка охотничьей добычи. Разделение охотничьего хозяйства на две отрасли: добывающую с мужским трудом и обрабатывающую с женским трудом — поднялось на новую ступень.
В верховой охоте могли участвовать лишь охотники, имевшие специально тренированных быстроногих охотничьих коней. Успех конного охотника зависел не только от его ловкости и меткости, но и от качеств его лошади как орудия его труда, и в совершенствование этих качеств индейцы вкладывали много сил. Путешественник Тиксиер писал в 1840 г., что лучшая дичь в степях принадлежит лучшей лошади и поэтому индейцы говорят: «моя лошадь убила много бизонов». Самые ловкие охотники на лучших конях могли убить за одну охоту четыре-пять бизонов. Охотники на худших конях убивали одного-двух бизонов, а на плохих конях убивали лишь отставших животных, а иногда не убивали ни одного бизона.
Распространение среди индейцев огнестрельного оружия не вытеснило лука и стрел как орудий охоты. Стрелы каждого охотника обозначались метками, и по ним определялась убитая им дичь.
Разделка убитой охотниками дичи была не менее важной отраслью производительной деятельности индейцев, чем сама охота. Это было так же, как и охота, мужским занятием, но часто удачливые охотники разделку своей добычи поручали безлошадным соплеменникам, вознаграждая их за это мясом. Обработка же шкур, консервирование и приготовление мяса были делом женщин. Мясо заготовлялось впрок в вяленом виде или в порошке, называвшемся пеммикан. Пеммикан мог сохраняться в течение нескольких лет; употребляли его, смешав с жиром, или делали из него мясные лепешки. Эти продукты охотничьего хозяйства находили с начала XIX в. широкий сбыт среди наступавшей с востока волны колонизаторов. Шедшие впереди ее скупщики пушнины в больших количествах покупали продукты индейской охоты. Последние имели сбыт также у периферийных земледельческих племен, будучи обмениваемы на продукты земледелия — маис, табак, бобы, тыквы и т. д.
Очень важной отраслью перерабатывающего «промысла» в индейском хозяйстве была обработка кож, служивших материалом для жилья, одежды, обуви, утвари и конского снаряжения, а затем и товаром.
Индейские кожевницы с помощью очень примитивных средств труда выделывали несколько сортов кожи. Хотя обработка кож производилась в каждом индейском хозяйстве, но выделялись мастерицы-кожевницы, выполнявшие заказы за определенную плату. Особо ценилось мастерство в изготовлении покрышек для палаток. Коническая кожаная палатка, известная в литературе под дакотским названием «типи», была общераспространенным типом жилища степных кочевников. Ею пользовались и земледельческие племена во время летних охотничьих экспедиций в степь, жившие обычно в землянках. Покрышки палаток сшивались в среднем из 12—14 бизоньих шкур. Но размеры палатки зависели от состоятельности занимавшей ее семьи. На самые маленькие палатки покрышку сшивали из шести кож, на самые большие — из 30—40 кож. Добротно и красиво сшитые покрышки были делом чести богатых индейцев. Они нанимали для их изготовления лучших кожевниц общины.
Покрышки для палаток играли роль товара в межплеменной торговле. Одна покрышка могла стоить пять-шесть лошадей. Высоко ценилась и в домашнем быту, и в торговле также замшевая, расшитая иглами дикобраза, а позднее бисером одежда и обувь, различного рода кожаные мешки, сундуки и футляры, изготовлявшиеся индейскими женщинами.
Все изделия индейских кожевниц пользовались большим спросом среди племен степных окраин, а с начала XIX в. бизоньи кожи стали скупаться в торговых постах европейско-американских торговых компаний.
Таким образом, женский труд в индейском хозяйстве приобрел уже значение труда, производящего товары. Эксплуатация женского труда собственниками основного средства производства — охотничьих лошадей — облекалась в древние формы родовых и семейных отношений. Использование в охоте лошади увеличивало производительность охотничьего труда. Развитие же торговли стимулировало его рост, вызывая необходимость расширения переработки продуктов охоты, обращавшихся в товары. Поскольку методы этой переработки оставались примитивными, то расширение ее масштабов могло осуществляться лишь путем увеличения числа рабочих рук. Это достигалось путем использования труда бедных родственниц из семей, не имевших охотничьих лошадей, но чаще всего увеличением числа жен и пленниц. Именно о таком способе расширения рабочей силы говорят слова одного индейского вождя, что его восемь жен за год успевают обработать 150 бизоньих кож, тогда как одна жена смогла бы обработать лишь десять кож.
Долгие годы проживший среди индейцев торговец Э. Дэниг писал, что «индеец с одной женой не может накопить богатства, потому что все ее время занято необходимыми домашними делами и ей некогда собирать кожи для торговли».
Скупщик пушнины Ч. Ларпентер в 1860 г. писал, что «индеец, имевший одну жену, всегда был беден; но тот, у кого три-четыре жены, может стать богатым — одним из лидеров, если не вождем... Приятно видеть одного из этих больших людей черноногих, имеющего две-три палатки, пять или шесть жен и 20— 30 детей и от пятидесяти до ста голов лошадей; его годовой торговый оборот превышает 2000 долл., и я уверяю вас, такой человек держится с большим достоинством».
Среди жен выделялась «любимая жена», или «главная жена», сопровождавшая мужа на празднества, освобожденная от черной работы и руководившая работой других жен. По словам Э. Денига, первая и последняя жены индейца освобождены от тяжелого труда, «остальные же считаются просто работницами». У черноногих термин для четырех или пяти жен означал жена-рабыня и вполне характеризовал ее участь". Р. Курц в 1851 г. писал по этому поводу: «Полигамия у индейцев не является признаком чувственности, а просто свидетельствует о существующей у них системе труда... Индеец стремится иметь одну жену для личных удовольствий, остальные же являются главным образом работницами...». Экономическое значение многоженства здесь выступает предельно ясно. Развитие торговли повело к возникновению своеобразной формы эксплуатации женского труда для производства товара внутри семьи как производственной ячейки. Внутри семьи было положено начало выделению ремесла и развитию второй, по определению Энгельса, формы разделения труда.
Конная охота отстранила женщину от участия в этом производстве, оставив ей труд по переработке продуктов охоты. Развитие торговли этими продуктами сделало ее труд производящим товары из сырья, добытого мужчинами. Это требовало высокой квалификации женского труда, ибо только изделия высокого качества находили сбыт. Все это способствовало многоженству богачей и росту специализации женского труда. Как отмечает О. Льюис, «богатому коневладельцу было выгодно обменять часть своего табуна на несколько жен, обратив таким образом «бездействующий» капитал (избыток лошадей) в производительный капитал (женщин)».
Вторым источником рабочих женских рук стало рабство. Как пишет О. Льюис, «черноногие после 1830 г. уже не продавали своих пленниц. Они ценились теперь как дополнительная рабочая сила, необходимая для возросших потребностей в обработке кож и консервировании мяса для огромного рынка, открытого меховой торговлей». Возросший спрос на кожи и кожевенные изделия поднял значение женского труда. Индейцы предпринимали специальные набеги для захвата пленниц.
Обработка кож и изготовление из них различного рода изделий были еще на стадии домашнего ремесла. В каждой семье велась обработка кож для собственных нужд. Но появились уже кожевницы-профессионалки, которые производили продукцию не столько для себя, сколько на продажу. В области своей специализации они достигали большого мастерства. Имели место уже зародышевые формы цехов кожевниц и вышивальщиц по коже в виде их объединений в специальные женские общества кожевниц и вышивальщиц.
Характеризуя эти индейские племена как чисто охотничьи, многие этнографы США подчеркивали коллективизм у этих племен, якобы отличавший их от индивидуализма «охотничьих» же племен канадского севера. Но учет коневодства как важнейшей отрасли индейской экономики и развития частной собственности на лошадей вскрывает несостоятельность такого изображения общественных отношений в степях. Частная собственность на лошадей становилась основой складывавшихся в охотничьем хозяйстве индейцев производственных отношений. Главным содержанием этого процесса было преодоление принципов древнего коллективизма в производстве и распределении и установление отношений неравенства и эксплуатации. Это проявлялось во всем. «Коллективизм» летней общеплеменной охоты, по словам Дж. Юверса, «сохранял лишь фикцию равных возможностей для всех». По существу же он ограничивался лишь совместной облавой стада бизонов кольцом конных охотников. Убитая же дичь считалась собственностью убившего ее охотника.
Поражает строгость в соблюдении правил летней охоты. Самым тяжелым преступлением в этот период было нарушение запрета одиночной охоты. Он был направлен фактически против бедняков, у которых не было запасов пищи, а из-за отсутствия лошадей многие из них не могли принять участия в облаве. Этот запрет строго соблюдался, «когда в некоторых палатках стойбища люди голодали», пишет Дж. Юверс. Он давал возможность владельцу лучшего коня первым достигнуть стада. Он лишал бедняка, не имевшего охотничьей лошади, права на охоту. «Очевидно,— заключает исследователь,— в этих условиях положение бедняка было более тяжелым, чем жизнь индейца в долошадный период, когда каждая семья в стойбище активно участвовала в охоте и принимала участие в распределении добычи».
Использование лошади как средства производства, находящегося в частной собственности, по существу нарушило прежний принцип коллективного распределения добычи. Семьи безлошадных и не имевших в семье охотника всецело зависели от благотворительности богатых. Как устанавливает Дж. Юверс, они нередко отправлялись со своими собаками и плохими лошадьми к месту, где разделывались туши убитых бизонов в надежде, что кто-нибудь из удачливых охотников даст им мяса. Но последние жалели отдавать им мясо жирных бизонов. Они предпочитали давать беднякам постное мясо. Жива еще была традиция, согласно которой никто в племени не должен голодать. У команчей молодым охотникам специально поручалось убить одну-две буйволицы для снабжения стариков.
Пережиточной формой прежнего коллективизма были общие трапезы вернувшихся с охоты охотников, совместное поедание языков бизонов. Но бедняки не всегда были участниками этих трапез. Сохранялось еще представление об обязанности старейшин общин заботиться о том, чтобы все в стойбище были сыты. Но и эта обязанность превращалась в свою противоположность.
Коллективизм собственности на землю также становился уже фикцией; частная собственность на скот в корне подрывала его основы. Хотя пастбища и охотничьи угодья считались общей собственностью племени, фактически они находились в преимущественном пользовании владельцев больших табунов и охотничьих лошадей. При этом общинная форма собственности полностью соответствовала интересам последних, так как они имели неограниченные возможности использования большей доли общинных угодий. Этот дуализм общинной собственности на землю и частной — на скот был также характерной чертой большинства кочевников-скотоводов Азии и Африки. «У монгольских кочевников,— пишет, например, С. Е. Толыбеков,— в пределах одного и того же племени зимние и летние пастбища были общими для всех, богатство определялось не количеством десятин земли, а числом голов скота». У киргизов XVIII в., пишет С. М. Абрамзон, «владение пастбищами внешне имело общинный характер. Племенная и родовая собственность на пастбища существовала лишь номинально, выступая как юридическая фикция фактически феодальной формы земельной собственности».