Бесцельность

Глава 5

 

БЕСЦЕЛЬНОСТЬ[1]

 

Я скитаюсь,

Скитаюсь,

Неустанно,

Бесцельно.

В снегу я вижу

Моих предков

Кровоточащие следы,

Следы мокасин.

Мои сапоги износились

Сбиты их каблуки.

На какой я тропе?

Тропе белого,

Или индейской?

Указателей нет.

Дорога поднимается вверх,

И ветер бьет мне в лицо.

Но я продолжаю идти.

- Желтая Птица

 

Я держалась сама по себе, всегда. Меня не интересовали ни наряды, ни косметика, ни духи - все то, что так сводит с ума многих девиц. Я опасалась белых людей и неуютно себя чувствовала в их компании. Поэтому я старалась не общаться с ними. Я не могла связать себя с полукровками и боялась, что чистокровные меня не примут. Я не могла разделять те жизненные ценности, которыми жила моя мать. Моими подругами были лишь несколько девушек, похожих на меня и разделявших мои мысли. Мне некуда было податься, но великое беспокойство охватило меня, желание сорваться с места, неважно куда. Неизвестность была лучше того места, где я обреталась. Поэтому я поступила так, как уже сделали многие из моих друзей – я убежала. Барбара, будучи старше, уже показала пример. Конфликт с матерью толкнул Барбару на этот путь. С моей матерью в те времена трудно было ужиться. Полагаю, что с ее точки зрения вряд ли кто мог бы поладить с нами. Между нашими поколениями существовала не трещина – Большой Каньон. Ценности матери были чисто пуританскими. Она была нетерпима во всем, что касалось нравственности. Помню, что когда Барб уже ходила на сносях, мама выбранила ее. Барб в то время еще училась в старшей школе, и мать оскорбила ее, назвав дешевой шлюхой, что по-настоящему потрясло сестру. Барб сказала: “Я собираюсь родить тебе внука. Думала, ты будешь счастлива”, но мать повела себя просто ужасно. Она сказала Барбаре, что отныне та ей больше не дочь. Сестра потеряла своего ребенка. У нее случился выкидыш, когда однажды утром она работала в наряде по кухне. Ее заставили нести большую, тяжелую кастрюлю с кашей, прямо там это и произошло. Она потеряла ребенка. Барб так и не смогла оправиться от того, как к ней отнеслась ее собственная мать.

Когда другая моя сестра, Сандра, собиралась родить своего старшего сына Джеффа, мать повела себя так же. Она заявила: “Что, черт возьми, вы пытаетесь со мной сделать? Мне стыдно смотреть людям в глаза”. Она больше беспокоилась о том, как к ней отнесутся соседи, чем о нас. Барб ей сказала: “Мама, если ты не хочешь, чтобы мы были рядом, если ты стыдишься собственных внуков, что ж, тогда мы уйдем”.

Я понимала, что мать чувствовала. Она с головой была погружена в другую культуру. Мы говорили на разных языках. Слова не имели для нее того смысла, который они имели для нас. Я жалела ее, но мы причиняли друг другу боль. Потеряв ребенка, Барб замкнулась. Казалось, что мысленно она обвиняла в происшедшем мать, будто та хотела, чтобы ребенок умер. Это было глупо, но что с того. Однажды, после чрезвычайно эмоциональной стычки, мать сказала нам: “Не приходите ко мне, даже если вам будет нужна помощь!”. Конечно, она так не думала. Мама всегда была готова протянуть нам руку, но оставалась в стороне, если дело касалось случая, который не одобрили бы ее друзья. Ходить, не опуская глаз, в обществе тех, кого называют “правильными людьми” – вот что было для нее важно. У нее есть дом, у нее есть автомобиль. У нее есть телевизор и занавески на окнах. Это то, на что сориентированы ее мысли. Мама - хорошая, работящая женщина, но она никогда не станет выяснять, что происходит на самом деле. Например, одна девушка, работавшая с матерью, сказала ей, что не смогла дозвониться Барб на работу. Тотчас мама пришла к поспешному выводу, что Барб бросила работу. Едва сестра показалась на пороге, мать дала волю чувствам: “Мне наплевать на вас, дети! Бросать работу!”, и далее в том же духе.

Барб просто позвонила своему боссу и передала трубку матери, чтобы та услышала все из первых уст. Затем она сказала ей: “В следующий раз сперва разберись во всем и удостоверься в фактах, прежде чем кидаться на меня, как сегодня. И не беспокойся ты так о работе. В жизни есть вещи поважней, чем убивать там время от звонка до звонка”.

Так что между мамой и нами стояла стена взаимонепонимания, и надо признаться, я ничего не сделала для того, чтобы помочь ее разрушить. У меня не имелось ни малейшего желания становиться одним из тех ошивающихся возле форта индейцев, поэтому однажды я просто встала и ушла, не попрощавшись. Объединилась с другими ребятами в залатанных куртках “Levi’s” и с чокерами на шеях, наши длинные волосы развевались вслед за нами. Мы путешествовали, и нам было плевать, куда ехать.

Один или двое ребят действовали подобно магниту. Мы сбивались в группы. Я путешествовала с десятью этими новыми - а иногда и старыми – знакомцами в одном автомобиле все лето. С собой у нас были спальные и кухонные принадлежности, а если нам чего-то не хватало, то самые большие профессионалы из нашей кампании шли и тырили еду. Крали все, что нам было нужно. Мы просто дрейфовали с места на место, знакомясь с новыми людьми, развлекаясь. Взглянув назад, можно сказать, что многое зиждилось на выпивке и наркотиках. Если у тебя водилась наркота в большом количестве, каждый был твоим другом, все хотели с тобой общаться. Если у тебя имелась машина и хорошая травка, что ж, тогда ты был одним из лучших парней на свете.

Мне потребовалось время, чтобы осознать всю пустоту этих безумных странствий. Я любила анашу. Барб торчала от ЛСД. Она рассказывала мне, что однажды приняла сразу восемь доз. “Все зависит от твоего настроения, от состояния твоего ума”, - говорила она: “Если у тебя крепкий рассудок, все будет хорошо. Но если ты в депрессии, или твой парень не в состоянии тебе помочь, тогда все идет вкривь и вкось, и тебе будет очень тяжело от действия этого наркотика”.

Однажды Барб приняла какое-то количество ЛСД, будучи в спальне одной из своих подруг. Там на стене висел большой, перевернутый вверх ногами флаг. Звезды и Полосы некогда вывешивали вверх ногами как международный сигнал бедствия. Кроме того, это был сигнал бедствия и для американских индейцев. Танцорам Пляски Духов доводилось оборачиваться в перевернутые флаги, танцуя и молясь о видении до тех пор, пока они не падали в трансе. Придя в себя, они всякий раз сообщали, что побывали в ином мире - мире, существовавшем до того, как пришел белый человек: с покрытой стадами бизонов прерией и кругами типи, полными оживших людей, которые в этом мире давным-давно были убиты. Флаги, которые танцоры носили вместо одеял, не помешали однако солдатам их перестрелять. Барб лежала на кровати, и перевернутый флаг начал воздействовать на ее сознание. Она смотрела на него, а он рябью, словно волны струился по стене; звезды и полосы стекли с флага на пол и расплылись по нему в виде тысяч солнечных зайчиков, заполонив всю комнату. Сестра говорила мне, что не знает точно, было ли то видение, как в прежние времена, или же всего лишь пародия на него, но оно ей понравилось.

Вдоволь поскитавшись и позабавившись ЛСД, Барбара ощутила себя выжженной дотла, ее мозг был пуст. Она говорила, что устала от всего этого, от одного путешествия за другим. Она ожидала - ожидала чего-то, какого-то знака, но не знала, чего ждет. И, как и она, все остальные скитающиеся индейские дети, тоже чего-то ждали, словно танцоры Пляски Духов, ожидавшие боя барабанов, послания, которое должен был принести орел. Я тоже ждала, тем временем продолжая скитаться.

Я не торчала от ЛСД, но постоянно курила анашу. У людей существует представление, что резервации изолированы ото всего мира, что все, происходящее вокруг, их не затрагивает, но это не так. Быть может, нас затрагивает далеко не все то, что Америка предлагает своим гражданам, но кое-что до нас доходит, будьте уверены. Городские индейцы из Лос-Анджелеса, Рэпид-Сити, Сент-Пола и Денвера заносят нам это во время своих визитов. Например, где-то в 1969 или 1970-ом году многие мальчишки-подростки из Роузбада внезапно начали нюхать клей. Если индейцы из гетто заносят с собой в резервации город, то мы, беглецы, повсюду в своих спальных мешках таскаем за собой резервацию со всеми ее проблемами. Где бы мы ни находились, мы образовывали свои крошечные резервации.

“Вы представляете собой интересную субкультуру”, - сказал мне в то время один чикагский антрополог. Не знаю, было ли то оскорбление, или комплимент. Мы оба говорили на английском, но не могли друг друга понять. Для него я была интересным зоологическим образцом, который следовало бы сдать в какой-нибудь музей; мне он был просто смешон. Но антропологи сами по себе отдельный рассказ.

Тяжело все время перемешаться с места на место без денег. Мы перебивались магазинными кражами, “экспроприацией” необходимого. Многие из нас стали настоящими профи в этой игре. Я была очень хороша в ней. Мы не считали, что поступаем дурно. Напротив, воровство приносило нам большое удовлетворение, моральное удовлетворение. Мы задним числом восстанавливали справедливость. Нас всегда обкрадывали белые лавочники и правительственные агенты. В 1880-х и 90-х годах белый агент в резервации имел жалованье в полторы тысячи долларов в год. С этим жалованием он умудрялся за пять-шесть лет скопить около пятидесяти тысяч, чтобы было с чем выйти в отставку. Он попросту крал правительственные пайки и товары, которые должен был распределять среди индейцев. В некоторых резервациях люди умирали от голода, так и не дождавшись пайков, которые были разворованы. В Миннесоте Сиу мерли, как мухи. Когда они пожаловались своему главному агенту, тот посоветовал им жрать траву. Это разожгло так называемое Великое Восстание Сиу 1860-х, во время которого индейцы убили того агента и набили ему в глотку травы и земли.

Затем объявились коробейники со своими фургонами, полными иголок и булавок, бисера и ситца, всегда с баррелем-другим индейского виски под сиденьем. Необычайно быстро фургоны превратились в бревенчатые лавки, лавки в свою очередь обернулись большими магазинами, которые по прошествии лет распустились в некую комбинацию из супермаркетов, кафетериев, приманок для туристов, магазинов, торгующих индейским антиквариатом, центров искусств и заправочных станций. Торговый пост в Вундед-Ни, начинавшийся почти с ничего, спустя одно короткое поколение стоил миллионы долларов.

Не надо было быть гением, чтобы разбогатеть на этом бизнесе. В каждом конкретном районе резервации всегда был только один торговый пост. Вам приходилось покупать все только в нем, выбора просто не существовало. Даже сейчас цены на те же товары в торговых постах выше, чем в обычных городских магазинах. Торговые посты вне конкуренции. Они продают индейским умельцам бисер по цене, шестикратно превосходящей ту, по которой его закупают в Нью-Йорке, а расплачиваются с индейскими художниками банками консервированных бобов, также по завышенным расценкам. Они предоставляют индейцам кредиты под те деньги, которые причитаются последним за аренду их земель - под деньги, поступающие месяцы спустя - а проценты просто возмутительны. Я видела, как торговцы под залог индейских украшений и старых работ бисером выдают их хозяевам продукты общей стоимостью долларов в пять, а затем, если в надлежащее время владелец не может выкупить свой залог, продают эти раритеты коллекционерам за сотни долларов. По этой причине мы смотрели на кражи в магазинах, как на частичное возвращение принадлежащего нам, как на подсчет ку в былые дни во время набега за лошадьми на вражеский лагерь.

Я была сложена как раз для этой работы. Я выглядела много моложе, чем была на самом деле и, будучи невысокого роста, могла изображать из себя ребенка, ищущего свою мать. Если мои друзья были голодны и хотели поесть, они частенько посылали меня своровать еду. Однажды, в самом начале этих забав, я попалась с упаковкой ветчины, сыром, хлебом и сосисками под свитером. Внезапно возник белый охранник, схвативший меня за руку: “Пошли, пошли!”. Он был крупным мужиком, и я перепугалась, трясясь, словно осиновый лист. Приказав следовать за ним, он пошел вдоль по проходу, оглядываясь каждые две-три секунды, чтобы убедиться в том, что я иду вслед за ним. Когда он на меня не смотрел, я бросала упаковки с едой обратно в лотки с товарами. Просто швыряла их в обе стороны. Так что, когда я, наконец, дошла до задней части магазина, они обыскали меня и ничего не нашли. Я сказала: “Вы, чертовы реднеки. Вы поступили так со мной просто потому, что я индеанка. Я собираюсь привлечь вас к ответственности за клевету, за ложный арест”. Они были вынуждены извиниться, сославшись на ошибку в личности. Мне тогда было пятнадцать.

Существовала и другая причина наших краж. Хозяева лавок провоцировали их. Они ожидали, что мы обязательно что-нибудь украдем. Будучи индейцем, если ты заходил в магазин, владелец или продавец смотрел на тебя, словно коршун. Они обязательно вставали рядом на расстоянии в два фута, скрестив руки и наблюдая, наблюдая за тобой. Они не поступали так с белыми клиентами. Если ты, выбирая, уделял хоть немного времени какому-нибудь товару, они сразу же подходили вплотную, терлись возле тебя, спрашивали: “Могу ли Вам чем-нибудь помочь?”. Но помощь была далека от их мыслей.

Я отвечала: “Нет, я просто смотрю”. Затем, если они продолжали стоять за спиной, дыша мне в шею, я спрашивала: “Эй, что вам от меня нужно?”. Они говорили: “Да нет, просто смотрим”.

- Смотрите на что? Думаете, я собираюсь что-нибудь украсть?

- Нет. Просто смотрим.

- Ну, тогда не пяльтесь на меня.

Но они продолжали стоять, следя за каждым моим движением. К тому времени белые посетители тоже начинали на меня пялиться. Мне было наплевать, поскольку я и лавочники находились в состоянии открытой, необъявленной войны - войны с первого взгляда. Но они обращались так даже с пожилыми, седовласыми и очень приличными индейцами. В подобной ситуации даже самый честный и законопослушный человек испытает непреодолимое искушение стащить что-нибудь прямо у них из-под носа. Я знавала молодую учительницу, выпускницу колледжа, которая однажды показала мне блок сигарет и упаковку тампаксов с недоуменным выражением на лице: “Только вообрази, я это украла! Сама не могу в это поверить, но они вели себя так, что я просто не могла не украсть. Это был вызов. Что мне теперь делать? Я даже не курю”. Я тоже воспринимала это как вызов.

Во время моих скитаний, меня приютила в Сиэтле индейская пара, предоставив мне пищу и кров и обращаясь со мной так, словно они были моими родителями. Женщину звали Бонни, и мы сразу же сдружились. Мне удалось спереть кредитку у одной очень элегантной дамы – адмиральской жены. Эй, на корабле! Я тут же привела свою подругу в модный магазин и велела выбирать все, что ей по вкусу. Я “накупила” Бонни одежды примерно на две сотни долларов – спасибо военно-морскому флоту. В другой раз я указала менеджеру на такую же хорошо одетую женщину и сказала: “Я работаю на эту даму. Мне нужно отнести эти пакеты в машину. Она с вами рассчитается”. Пока менеджер спорил с дамой, я выкралась с пакетами из магазина и побежала вниз по дороге, а затем нырнула в заросли на обочине.

Однажды я увела красивое бирюзовое кольцо, браслет и булавку индейской работы. Я всегда восхищалась прекрасной работой индейских художников и выходила из себя, если видела подделки, сделанные в Гонконге или на Тайване. Я научилась наблюдать за взглядом лавочников. Пока их глаза не на тебе – ты в безопасности. Пока они не наблюдают за твоими руками. Ты можешь судить также по той манере, в которой они с тобой разговаривают. Если они слишком сконцентрированы на твоих руках, то не слышат, что говорят. Помогает, если с тобой малыш, пусть даже взятый напрокат. По какой-то причине это ослабляет их бдительность. Я не владела какой-то специальной техникой воровства, за исключением наблюдения: за жестами, глазами, губами, движениями тела.

Меня ловили всего дважды. Второй раз это случилось в Дубьюке, что в Айове. Дело было после оккупации Алькатраса, когда движение индейцев за гражданские права начало набирать обороты, и во многих местах происходили стычки между индейцами и белыми. Я примкнула к каравану молодых и воинственных скинов, путешествовавших на автомобилях и в фургонах. Когда караван остановился в Дубьюке, чтобы помыться и перекусить, я решила пройтись по магазинам, увидела понравившийся мне свитер и быстро засунула его под куртку.

Я благополучно вышла из магазина и пошла через парковку, на которой ожидал караван. Но не успела я присоединиться к своим, как меня схватили двое охранников. Один из них произнес: “Отдай мне тот свитер”. Я сказала им: “Но у меня нет никакого свитера”. Охранник просто распахнул мою куртку и вытащил свитер у меня из подмышки. Они привели меня в офис, тщательно изучили мои документы, записали мое имя, ну и все такое прочее. У них в офисе было радио, работавшее на полную громкость, и я слышала, как диктор описывает тревогу граждан по поводу приближавшегося огромного каравана индейских отщепенцев. Один из охранников внезапно взглянул на меня и спросил: “Ты, случайно, не одна из них?”.

“Ну да”, - ответила я: “Они всего в полумиле позади и скоро здесь будут. Они меня разыскивают”.

Охранник сказал: “Ты не называла здесь свое имя. Уходи. Можешь забрать этот чертов свитер. Просто убирайся отсюда!”.

Тот случай дал мне понять, что воровство не стоит того риска, которому я себя подвергала. Кроме того, до меня дошло, что есть иные, более зрелые методы борьбы за свои права.

Барб была не так удачлива. Во время беспорядков в Кастере в Южной Дакоте она провела два дня в тюрьме Рэпид-Сити. Ее обвинили в краже со взломом. То была обычная экспроприация съестного, за которую их задержали – Барб и индейского парнишку – но когда она предстала перед судьей, и тот сообщил, что ей светит пятнадцать лет, сестра привскочила от ужаса. Она тоже начала соображать, что если уж тебе пришлось отправиться за решетку, то это должно быть расплатой не за цыпленка стоимостью в два бакса.

Большинство арестов случалось не за то, что мы делали, а за то, кем являлись – за нашу индейскую сущность. Например, однажды возле Мартина в Южной Дакоте у нас прокололась шина, и мы съехали на обочину, чтобы ее починить. Дело происходило поздней ночью, было темно и очень холодно. Пока ребята занимались машиной, мы, девушки, развели большой костер, чтобы согреться и сварить немного кофе. Кофе – пежута сапа – было тем, что поддерживало нас в наших странствиях. Мимо проехала пожарная машина. Мы не обратили на нее никакого внимания. Чуть позже пожарные вернулись в сопровождении двух полицейских машин. Полицейские пристально посмотрели на нас, но не остановились, а проехали мимо. Однако довольно скоро они сделали разворот и вернулись.

На другой стороне дороги стоял фермерский дом. Хозяин вызвал полицию, сообщив, что индейцы недалеки от того, чтобы спалить его дом. Все, что мы сделали, это чинили шину и готовили кофе. Фермер настоял, чтобы нас арестовали по обвинению в попытке поджога, нарушении границы частного владения, нарушении спокойствия и уничтожении частной собственности – в последнем нас обвинили потому, что мы, разводя костер, сожгли один из сгнивших столбов от его изгороди. Мы провели в тюрьме двое суток, а затем нас признали невиновными.

Мало-помалу, те дни в тюрьме начали накапливаться. Мы без усилий проходили через все это, поскольку подобное случалось постоянно, но, думаю, в подсознании оно оставляло свой след. В описываемые мною годы, простой факт того, что ты - индеец и соответствующим образом одет, привлекал внимание полиции. В результате твою машину останавливали без особой на то причины, под малейшим предлогом тебя забирали прямо на улице, за тобой постоянно следовали тенью и досаждали. Это коварно воздействует на рассудок, и однажды начинаешь думать, что если, так или иначе, но они все арестовывают и арестовывают тебя, то ты должен хотя бы дать им для этого хороший повод.

Я продолжала странствовать, плывя по течению. Дошло до того, что я постоянно находилась в поиске следующего косяка, следующей бутылки джина. Даже когда друзья вокруг меня казались охладевшими, я не могла остановиться. Однажды я раздобыла пятьдесят белых таблеток – амфетамин – и начала их принимать. Люди на улицах делали это, почему бы мне не поступать так же? Это привело к тяжелым последствиям и заставило меня прийти к выводу, что бродяжничество больше не является забавой. Но я не знала иного способа существования.

В сексуальном плане наши бродяжничающие компании - даже после того, как мы политически выросли и присоединились к ДАИ - были раскованы, очень раскованы и необузданны. Если какой-нибудь парень видел тебя, и ты ему нравилась, то за этим сразу же следовало: “Если ты не отправишься со мной в койку, уинчинчала, то я найду какую-нибудь другую девчонку, которая согласится”. Парни относились к сексу именно так, и это создавало для нас с Барб немало проблем, поскольку мы не были столь раскованы. Если дело касалось нас, мы всегда воспринимали любовь очень серьезно. Возможно, крепкая христианская вера наших дедов и бабок и нашей матери и их приверженность моральному кодексу миссионеров имели к этому какое-то отношение. Они настойчиво пытались внедрить в нас свою веру, и, хотя мы яростно отвергали ее, какие-то крохи остались в нашем сознании.

В обществе Сиу есть странное противоречие. На словах мужчины способствовали высокому статусу женщины в племени. Их риторика по этому поводу была прекрасна. Мужчины говорили о Матери-Земле, и о том, как они почитают ее. Нашим величайшим культурным героем – или, скорее, героиней – является Белая Бизонья Женщина, посланная нам Бизоньим народом. Она дала нам священную трубку и научила нас пользоваться ею. Согласно легенде, первыми людьми, повстречавшими эту женщину, были двое молодых охотников. Один из них возжелал ее и попытался заняться с ней любовью, за что юношу на месте поразила молния, и он пал на землю горкой костей и пепла.

В нашей истории были женщины-воины. В старину, когда у девочки случалась первая менструация, все селение оповещалось об этом глашатаем, и семья устраивала большой пир в честь такого события, раздаривая ценные подарки и лошадей, чтобы отпраздновать, что их дочь стала девушкой. Как мужчины соревновались между собой в воинской славе, так и женщины состязались в вышивке бисером и иглами. Женщина, сделавшая самую красивую, полностью расшитую бисером люльку, добивалась славы, сравнимой с засчитанным воином ку. Мужчины все говорят и говорят нам: “Смотрите, как мы восхваляем вас…”. Восхваляют за что? За то, что мы прекрасно вышиваем бисером и иглами, выделываем шкуры, шьем хорошие мокасины и вынашиваем детей. Это прекрасно, но… В офисе губернатора в Пирре можно увидеть большой плакат, повешенный индейцами. Он гласит:

 

КОГДА БЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

ОТКРЫЛ ЭТУ СТРАНУ,

ЕЙ УПРАВЛЯЛИ ИНДЕЙЦЫ –

НЕ БЫЛО НАЛОГОВ И ТЕЛЕФОНОВ,

ЖЕНЩИНЫ ВЫПОЛНЯЛИ ВСЮ РАБОТУ-

БЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК ДУМАЛ,

ЧТО ОН МОЖЕТ УЛУЧШИТЬ

СИСТЕМУ, ПОДОБНУЮ ЭТОЙ,

Если ты скажешь об этом молодому Сиу, он, скорее всего, начнет объяснять: “Наша традиция восходит корнями к тому времени, когда все мужчины были воинами. У нас всегда должны были быть свободны руки, чтобы мы могли защитить вас. Это была наша работа. В любой момент могли появиться Пауни, или Кроу, или белые солдаты и напасть на вас. Даже на повседневной охоте мужчина мог распрощаться с жизнью, растерзанный медведем или поднятый на рога бизоном. Поэтому мы оставляли руки свободными. Такова наша традиция”.

“Что ж, начинай”, - говорю я им: “Будь традиционен. Добудь мне бизона!”.

Мужчины до сей поры традиционны настолько, что не желают иметь подле себя женщину с месячными. Но без большого праздничного пира в честь ставшей девушкой девочки они прекрасно обходятся. Для этого они слишком современны. Я ничего не знала о месячных до того, как они у меня начались. Когда это произошло впервые, я с плачем прибежала к бабушке: “Со мной что-то происходит. Я истекаю кровью!”. Она велела мне прекратить плакать, все нормально. И это было все объяснение, которое я получила. Меня никто не успокаивал. Никто не раздавал лошадей в честь этого события. Никто не приносил меня из отдельного жилища для таких женщин обратно в типи, на одеяле и в новом белом замшевом платье. Вся эта тема в целом была им неприятна. Праздники канули в небытие, осталось только отвращение.

Дело не в том, что женщина во время ее “лунного периода” считается нечистой – на нее смотрят, как на “наделенную слишком большой силой”. Согласно нашим старинным традициям, женщина во время ее периода наделена необычной силой, которая, например, может помешать церемонии исцеления. По этой причине считалось, что при проведении всех обрядов мы во время менструации должны держаться от них в стороне. Один старик как-то сказал мне: “Женщина в период ее луны настолько могущественна, что если она плюет на гремучую змею, змея умирает”. По правде говоря, я никогда не ощущала себя необычайно сильной во время своих месячных.

Когда мне было пятнадцать или шестнадцать лет, меня жестоко изнасиловали. Один красивый молодой человек сказал: “Иди сюда, детка, позволь мне угостить тебя содовой”, и я повелась на это. Он весил вдвое больше меня и был на фут выше. Он просто повалил меня и пригвоздил к земле. Я не хочу вспоминать подробности. Я брыкалась и царапалась, но он наехал на меня, словно паровой каток. Сорвал мою одежду и всю меня истерзал. Я слишком смутилась и постыдилась рассказывать кому-либо о происшедшем. Я выместила свою ярость, проколов этому типу покрышки.

Изнасилования в резервациях случаются постоянно. Это большой позор. В большинстве случаев жертвами являются чистокровные индейские девушки – слишком скромные и стесняющиеся жаловаться. Несколько лет тому назад любимой забавой белых копов было арестовать молодую индейскую девушку за пьянство и неподчинение, даже если девушка была трезва, бросить ее в тюрьму в камеру для алкоголиков и там изнасиловать. Иногда они заталкивали девушку в полицейскую машину и вывозили ее в прерию: “Покажу тебе, что может белый мужчина. Я делаю тебе любезность, детка”. Вдоволь позабавившись, они частенько выбрасывали девушку из машины и уезжали. Тогда девушка, которую только что изнасиловали, вдобавок ко всему была вынуждена топать пешком пять или шесть миль. Индейских девушек, предъявивших обвинения белым копам, редко принимали всерьез в Южной Дакоте. “Вы знаете, каковы они”, - говорили в суде: “Они всегда этого хотят”. Поэтому заявлений об изнасилованиях было немного, также как, впрочем, и жалоб на насильственную стерилизацию. К счастью, время многое меняет, и теперь наши женщины не так стеснительны и не боятся выносить подобное на публику.

Мне нравится дружить с мужчинами, общаться с ними и узнавать их. Но идти в постель с одним из них – это уже своего рода обязательство. Вы становитесь ответственными друг за друга. Но ответственность во взаимоотношениях это не то, чего хотят наши юноши, девяносто процентов из них. Они хотят лишь запрыгнуть с тобой в койку. А потом они станут просто друзьями. Если не потакаешь им в этом, тогда они теряют всяческий интерес к твоей персоне. У некоторых все ухаживание состоит в том, что они укажут пальцем на тебя, а потом на свою палатку, спальный мешок или постель и скажут: “Женщина, пошли!”. Я не желала быть такой доступной, поэтому в основном держалась сама по себе и была этим счастлива.

Однажды я сыграла шутку с одним из наших великих воинов – крутым мачо, красивым парнем и бабником. За ним всегда увивались женщины, особенно белые поклонницы. Одной ночью, в Калифорнии, я лежала в своем спальном мешке, когда внезапно появился этот великий воин (а он действительно великий воин, я называю его так отнюдь не в шутку): “Я немного поссорился со своей старухой. Могу я разделить с тобой твой спальник?”.

Он не дожидался ответа, а тут же забрался в мой спальник. Это происходило незадолго до Вундед-Ни, когда я была на восьмом месяце. Он положил свои ладони мне на грудь. Я ничего не сказала. Затем его руки двинулись ниже, внезапно остановившись на вершине моего раздувшегося живота: “Что за черт?”. Я ему улыбнулась, очень нежно: “Ох, у меня вот-вот должен родиться ребенок. Думаю, у меня начнутся схватки, прямо сейчас!”. Он вылетел из спального мешка быстрее, чем забирался туда.

Одна девушка Сиу, чей возлюбленный оставил ее ради женщины Кроу, сочинила о нем песню сорокадевятников. Эти песни, иногда забавные, иногда язвительные - наполовину на английском, наполовину на индейском - являются общими для всех племен и часто говорят о любви. Мы всегда распеваем их, когда куда-нибудь едем. Та девушка сочинила следующее:

 

Милый, ты бросил меня, чтобы отправиться

На ярмарку Кроу и индейское родео.

Надеюсь, ты получишь диарею.

Хейя-хейя-хейя.

 

Песня стала среди нас чрезвычайно популярна. Правда, я уже не помню все слова. Одна из песен вся пелась по-индейски за исключением припева: “Извините, сегодня пиццы нет”. Но суммируем: наши мужчины были одновременно и великолепны, и посредственны. Они были достойны восхищения. Они постоянно бились за свое собственное мужское достоинство. Они были необычайно храбры, оберегая нас, они могли буквально умереть за нас, и они всегда защищали наши права – от чужаков!

Сексуальные домогательства были причиной многих драк между индейцами и белыми. Наши мальчики по-настоящему пытались оградить нас от этого. Во время суда над индейцами из ДАИ, проходившего в Пирре – столице штата Южная Дакота – туда приехали многие из нас, чтобы оказать моральную поддержку обвиняемым. Мы заполонили мотель, набившись по восемь человек на комнату. Барб была в группе, расселившейся в трех комнатах первого этажа. Отправившись к машине за чем-то из вещей, она прошла мимо трех ковбойского вида белых парней, прислонившихся к стене и потягивавших пиво. Барб позже говорила, что на расстоянии ощутила исходящий от них перегар. Они окружили ее со своими обычными фразочками: “Поглядите-ка на сиськи этой скво. Смотрите, как она трясет перед нами своей задницей. Бьюсь об заклад, мы могли бы научить эту индейскую скво, как надо проводить время!”. Они громко обсуждали, как это было бы поиметь ее. Сестра пыталась не обращать на них внимания, но, в конце концов, развернулась и побежала обратно в мотель. Единственный, кого она смогла там найти, был Том Бедный Медведь – мальчик-Оглала из Пайн-Риджа. Барб сказала ему, что какие-то хонки снаружи приставали к ней. Том сразу же вышел вместе с сестрой на улицу. Эти ковбои опять начали изливать свое дерьмо, сексуально домогаться в том же духе. Заметив Бедного Медведя, они начали медленно отходить. Том окликнул их: “Эй, ребята, вернитесь и извинитесь”.

Ковбой, замечания которого были наиболее оскорбительны, повернулся и ткнул пальцем в сторону Тома. Он ухмылялся: “Никогда не извинюсь перед такой, как она. Она ничто, всего-навсего скво”.

Бедный Медведь сказал ему: “… твою мать. Я покажу тебе, кто здесь ничтожество”. И тут началась драка. Вся троица набросилась на Тома – трое вашичу против одного краснокожего. Поэтому Барбаре опять пришлось продираться в мотель, и в вестибюле она наткнулась на Бобби Возглавляющего Атаку, мальчишку из Роузбада, которому в то время было всего пятнадцать лет. Несмотря на свой возраст, Бобби вынесся из вестибюля словно шаровая молния, если верить Барб, и вступил в драку. К этому времени ковбои обрели поддержку в лице троих своих друзей, и нас снова начали одолевать. Они избивали Бедного Медведя и Бобби, нанося им реальные повреждения, пинали в пах, метили в глаза. Так что Барб сызнова пришлось искать помощи. К счастью в это время в мотеле появился Рассел с братьями Минс и Куком Миллардом. Они вылетели подобно камню из пращи. Хонки попытались смыться, но оказались недостаточно шустры. Кук Миллард бросил одного из них прямо на крышу припаркованного рядом автомобиля. Одного ковбоя нокаутировали, и он рухнул без чувств на землю. Другой пытался уползти на четвереньках. Остальные искали спасения в бегстве. В том, что касалось наших мужчин, инцидент был исчерпан, и все вернулись в мотель.

Этим, однако, дело не кончилось. Не прошло и четверти часа, как весь мотель был освещен прожекторами - примерно полдюжины полицейских машин с красными мигалками и завывающими сиренами выстроились перед мотелем. Из каждой машины выскочило по двое полицейских - в шлемах, с пластиковыми щитами и специальными ружьями для подавления беспорядков. Загремел громкоговоритель:“Говорит шериф. Индейцы, вы разыскиваетесь за оскорбление действием. Мы знаем, что вы внутри. Выходите с поднятыми руками, или мы будем стрелять!”. Барб и все остальные осторожно выглянули из-за штор. Увидев нацеленные на них стволы всех этих ружей и обрезов, они не испытали ни малейшего желания выходить. Полиция Южной Дакоты печально известна своей кровожадностью по отношению к индейцам - особенно людям из ДАИ. Кто-то из братьев Минс подошел к телефону и позвонил одному нашему белому другу, находившемуся в комнате наверху вместе с одним из тех адвокатов, кто помогал нам в суде. Ему сказали, чтобы тот побыстрее оторвал свою задницу, спустился вниз и привел с собой этого адвоката: «…и, пожалуйста, не задавай никаких глупых вопросов, Просто поторопись».

Все происходило в два часа ночи. Было страшно холодно. В Южной Дакоте почему-то всегда либо чрезвычайно жарко, либо очень-очень холодно. Итак, выглянув из окна своей комнаты на втором этаже, я увидела двоих наших белых посредников, дрожащих от холода и выглядевших не слишком счастливыми. Они бродили между мотелем и рядом полицейских машин, под наставленными на них ружьями. Затем я увидела, как из комнаты №108 высунулись две пары рук и втянули их внутрь. В тот момент я не знала, что все это значит. Позже Барбара рассказала мне, что двое адвокатов начали по телефону переговоры с шерифом: “Наши индейские друзья и клиенты подверглись нападению со стороны банды грязных, белых, пьяных насильников, но они не против отозвать свои обвинения, если ваши ковбои отзовут свои”.

В то время как они снова и снова спорили по телефону, у остальных возникли небольшие проблемы с Куком, который успел набраться пива и теперь распевал песню смерти:

 

Сегодня хороший день для смерти!

Выпустите меня отсюда!

Я хочу умереть смертью воина.

 

Дайте мне засчитать ку на этих свиньях!

Хока-хей!

Нашим пришлось держать Кука, в буквальном смысле слова усесться на него, чтобы он не выскочил наружу и не подставил себя под пули. В конце концов, обе стороны договорились отозвать свои обвинения и пойти на мировую, чтобы предотвратить резню. Полицейские машины уехали, и все стихло, но мир был достигнут с превеликим трудом. Для нас постоянно существовала опасность того, что крошечный инцидент обернется большим противостоянием.

Глядя назад, на дни моих скитаний, не могу сказать, были ли они хороши или плохи, добилась ли я чего-нибудь или научилась ли чему, находясь в бесконечном и неустанном движении. По меньшей мере, мое бродяжничество расширило мой кругозор, сделало меня в большей степени индейцем, помогло мне осознать, что значит быть индейцем в понимании мира белых. Моя бесцельность завершилась, когда я повстречала ЦЕЛЬ[2].