Цели воспитания у нагуа

Действительно, имеется большое число источников, говорящих нам о Тлакагуапагуалицтли: об «искусстве выращивать и воспитывать людей» в доиспанском мире нагуа[346]. Поэтому можно было бы написать отдельную книгу, в которой в подлинно гуманистическом смысле могла бы быть восстановлена — как сделал это Егер относительно греческой Paideia — богатая и глубокая кон­цепция о человеке, содержащаяся в Т лакагуапагуа­лицтли[347].

Данной работой предусматривается лишь анализ не­которых основных сторон искусства воспитания, для того чтобы раскрыть одну из наиболее возвышенных целей нагуа как творческого субъекта, рассмотренного в его развитии.

Несомненно, что у всех культурных народов воспита­ние является способом передачи новому поколению опыта и духовного наследства предшествующих поколе­ний. Воспитание преследует две цели: обучение и форми­рование человека как личности и включение его в жизнь общества. Однако если в Paideia греков подчеркивается характер отдельной личности, то у нагуа, особенно в Им­перии ацтеков, отдается предпочтение второй стороне воспитания: приобщению человека к жизни и высшим це­лям общества. Эта идея, выявляющая общественный характер Т лакагуапагуалицтли, не выражает, однако, стремления поглощения личности: «лица и сердца», обществом. Мы находим свидетельства текстов, которые будем изучать, и они ясно говорят о цельном формировании «лица и сердца». Единственное, что должно быть выделено, для того чтобы с самого начала понять движущие силы нагуа в деле воспитания, так это инте­рес у руководителей общества к включению человека в жизнь группы, где он всегда должен будет выполнять определенную роль. Эту же идею удачно выразил и отец Хосе де Акоста; его мнение приводит Клавихеро в своей «Истории»:

«Никакая вещь, — говорит отец Акоста, — не вызы­вала у меня большего удивления и не казалась более заслуживающей упоминания и похвалы, чем забота и по­рядок, присущие мексиканцам в воспитании своих детей. Действительно, трудно представить себе народ, который в языческий период проявил столько старания в таком важном для государства деле»[348].

Принимая все это во внимание, рассмотрим вначале воспитание, получаемое детьми впервые в родном доме. С самого начала выступала идея о необходимости твер­дости и самоконтроля, она прививалась детям как практически, так и с помощью советов. В «Мендосском кодексе» показывается, например, что для обучения де­тей контролю над своим аппетитом[349] им давали очень ограниченный рацион пищи; этот же кодекс описывает первые трудовые домашние навыки, которым обучались дети: они приносили воду и дрова. Что касается роди­тельских советов, то следующий текст индейских инфор­маторов Саагуна очень красноречиво описывает первые воспитательные функции отца:

«1. — Отец людей: корень и начало родословной чело­века.

2. — Его сердце доброе, получает вещи, оно состра­дательно, беспокоится, он предвидит, поддерживает, за­щищает своими руками.

3. — Он выращивает, воспитывает детей, обучает, де­лает замечания, учит их жить.

4. — Он ставит перед ними большое зеркало, зерка­ло, продырявленное с двух сторон, большой факел, кото­рый не дымит...»[350]

Как легко убедиться, некоторые из функций, припи­сываемых здесь «отцу людей» (те-та), имеют большое сходство с некоторыми чертами тламатини-воспитателя. Так, во второй строке отец определяется как человек доброго сердца (ин куалли ийолло), который предвидит и является опорой и защитой своих детей. Но особенно в 3 и 4 строках ясно говорится, каким образом он осуществляет дома свою воспитательную функцию: он не только «выращивает» своих детей, не только обращает внимание на биологический аспект их роста — его основ­ная задача состоит в том, чтобы учить их и делать им замечания. Эта идея, напоминающая о длинных отече­ских наставлениях своему сыну, сделанных по различ­ным поводам, повторяется большинством хронистов, со­хранивших в испанском переводе некоторые из так на­зываемых моральных наставлений[351]. И для усиления мысли, что именно отец первый наставляет и учит своих детей узнавать себя и управлять своими желаниями, здесь употребляется та же самая метафора, которая применяется к тламатиниме: «ставит перед ними боль­шое зеркало», чтобы они научились познавать себя и владеть собою.

Следовательно, начиная с родительского дома воспи­тание руководствуется двумя основными принципами: принципом самоконтроля, прививаемого с помощью ряда лишений, к которым ребенок должен привыкать, и прин­ципом самопознания и знания того, кем он должен быть, что прививается с помощью неоднократных родитель­ских наставлений.

Второй этап процесса Тлакагуапагуалицтли: «искус­ства выращивать и воспитывать людей» начинался с по­ступления детей в воспитательные центры, именуемые ныне общественными.

Согласно «Мендосскому кодексу», когда юношам нагуа исполнялось пятнадцать лет, они определялись или в Телпочкалли (дом юношей) или в Калмекак (школу более высокого типа), где из них воспитывали знатных людей и будущих жрецов[352]. Однако, как отмечает Сустель, «этот документ [Мендосский кодекс] находится в противоречии с другими, более достоверными, тек­стами. Кажется, что чисто семейное воспитание конча­лось много раньше. Некоторые родители определяли своих детей в Калмекак с момента, когда они начинали ходить, во всяком случае, дети поступали в школу между шестью и девятью годами»[353].

Как бы то ни было, моменту вступления в школу, когда ребенок или уже юноша нагуа включался в жиз­ненные и культурные сферы общества, придавалось ог­ромное значение. В своей «Истории...» Саагун кратко пе­редает речи, которыми обменивались отец воспитанника со жрецами и руководителями школы, когда он доверял им дальнейшее воспитание сына[354].

Не имея возможности углубиться в подробное изуче­ние различных аспектов системы воспитания нагуа, мы ограничимся показом того, что представлял собой идеал, который они стремились достичь в Телпочкалли и Кал­мекак[355].

Вопреки мнениям многих исследователей, мы утвер­ждаем, что существование двух различных типов школ у нагуа не предполагало какой-то дискриминации, опре­деляемой тем, что сегодня мы называем социальными классами. То есть неверно утверждение, что если юноша является сыном масегуалов, «людей из народа», то обя­зательно должен вступить в Телпочкалли, а если из знати, то в Калмекак. Об этом очень ясно говорит «Флорентийский кодекс», согласно которому вступле­ние в какой-либо из этих учебных центров зависело пре­жде всего от выбора родителей — посвятили они себя божеству, покровительствующему Телпочкалли или Калмекак:

«Когда ребенок рождался, родители определяли его или в Калмекак или в Телпочкалли, то есть обещали его в качестве дара и вели его или в Калмекак, чтобы он стал жрецом, или в Телпочкалли, чтобы он стал вои­ном»[356].

Нельзя отрицать, что в Калмекак получали более вы­сокое образование, так как там больше внимания уделя­лось интеллектуальному образованию слушателей. В этой связи можно утверждать, что Калмекак — это те центры, в которых тламатиниме передавали самые воз­вышенные элементы культуры нагуа. Поэтому нельзя удивляться, что, как правило, в них обучались дети пра­вителей, знати и богатых людей. Однако свидетельство информаторов Саагуна показывает, что классовых огра­ничений для поступления не существовало:

«Вожди, знать и другие хорошие родители, а также все, кто этого желал, предлагали своих детей Калме­как»[357].

Мы достоверно знаем, что большинство родителей, следуя укоренившейся традиции, отдавали своих детей в Телпочкалли, откуда они выходили воинами. «Люди (ин масегуалтин), — говорится во «Флорентийском ко­дексе», — оставляли своих детей в Телпочкалли»[358].

Однако главное заключается в том, что все дети и юноши нагуа без всякого исключения так или иначе посещали школу; как правильно отмечает Сустель, «вызывает удивление, что в ту эпоху на американском континенте индейский народ осуществлял обязательное воспитание и что в XVI веке не было ни одного мекси­канского ребенка независимо от его социального поло­жения, который бы не посещал школу»[359].

Учитывая все это и исходя из факта, что самая вы­сокая форма воспитания осуществлялась в Калмекак, мы приведем тексты, рассказывающие о том, какой образ жизни вели в Калмекак и каков был ее высший идеал. Саагун перечисляет пятнадцать «правил, которые соблюдались в доме, называемом Калмекак»[360]. Среди целого ряда наиболее важных положений, представляющих своего рода «регламент», призванный формировать и обеспечивать самоконтроль собственного «я» воспитан­ников, упомянем следующие:

«Все подметали и убирали дом в четыре часа утра...

Более старшие юноши ходили собирать листья агавы...

Приносили на плечах с гор дрова, которые сжигались каждую ночь в доме...

Кончали работу довольно рано и шли прямо в мона­стырь учиться служить богам и выполнять обряд покая­ния, но перед этим купались...

Обед, приготовляемый ими, варили в доме Калме­как...

На закате они начинали готовить необходимые вещи...

Каждую полночь все вставали молиться, а тех, кто не просыпался и не вставал, наказывали, кололи уши, грудь, ляжки и ноги...»[361]

Далее описываются наказания, применяемые к высо­комерным, пьяницам и сожительствующим вне брака, а также к виновным в том, что Саагун называет «легким проступком», описываются обряды, существовавшие в Калмекак в связи с постами, и заканчивается самым главным, ясным указанием на получаемое там интеллек­туальное воспитание:

«Юношей учили хорошо говорить, приветствовать и делать реверансы.

Учили всем строфам песен, чтобы они могли их петь, эти песни назывались божественными, строфы были на­писаны в их книгах шрифтом...

Еще их учили индейской астрологии, толкованию снов и летосчислению...»[362]

Относительно интеллектуального воспитания здесь отмечаются три момента, и прежде всего манера гово­рить. Согласно «Флорентийскому кодексу», «их тща­тельно учили хорошему языку» (вел немачтилоиа ин куалли тлатолли)[363]. Это означает, что в интеллектуаль­ном плане воспитание начиналось с того, что сегодня, придерживаясь классической терминологии, мы назы­ваем обучением риторике. Доказательством того, что юноши, посещавшие Калмекак, преуспевали в риторике, могут служить многочисленные речи, сохранившиеся в Гуэгуэтлатолли и в текстах индейских информаторов Саагуна. Фактически вся VI книга «Истории...» Саагуна является наилучшим свидетельством ин куалли тлатолли — «хорошего языка», которому научились бывшие ученики Калмекак. На существовавшее заметное разли­чие между этой «благородной» манерой говорить и обык­новенной, народной манерой указывает еще и то, что у нагуа было два термина для обозначения этих форм выражения: масегуаллатолли (народная манера гово­рить) и тепиллатолли (благородный, или разработан­ный, язык).

Второй аспект интеллектуального воспитания, упомя­нутый Саагуном и подтвержденный большинством хро­нистов, состоит в обучении куикатл (песням), а в осо­бенности теукуикатл (священным песням), которые, как указывает «Флорентийский кодекс», «были написаны в кодексах (алюххотока)»[364]. Это более, чем что-либо другое, содействовало приобщению момачтике (уча­щихся) к религиозным и философским доктринам нагуа, которые, как мы уже видели, всегда выражались с по­мощью поэзии: «цветка и песни». Дуран, знавший по первоисточникам старину древних мексиканцев, по по­воду обучения интеллектуальным элементам культуры нагуа писал:

«В наставниках у них были знающие учителя, кото­рые обучали и тренировали их во всех военных, церков­ных и механических искусствах, а также в астрологии путем изучения звезд; у них были прекрасные книги с рисунками и изображениями всех этих искусств, по этим книгам их и обучали. Они имели также книги с за­конами и учениями, по которым их обучали до тех пор, пока они не становились умными и ловкими, после чего их отпускали уже мужчинами...»[365]

Наряду с песнями, в которых содержались самые воз­вышенные идеи тламатиниме, момачтике обучались искусству хронологии и астрологии. «Они, — говорится в «Флорентийском кодексе», — изучали Тоналпогуалли — книгу снов (Темикаматл) и книгу лет (Хиугаматл)»[366]. Чтобы представить себе значение этого последнего аспек­та воспитания в Калмекак, необходимо вспомнить много­образие и сложность тех элементов, которые следовало учитывать, чтобы пользоваться одним лишь тоналаматлом. Вместе со сложными математическими расчетами, которых требовали их астрономические концепции, это еще раз подтверждает, что мысль нагуа достигла до­вольно высокой степени рационалистической абстрак­ции[367]. Поэтому, когда слушатели Калмекак изучали песни, им передавали «цветок и песню» их философской мысли, а когда они упражнялись в использовании и изу­чении хронологическо-астрономических систем, они при­учались к строгости математической мысли.

К этому двойному характеру мышления добавлялось, на что ясно указывает цитированный текст «Флорентий­ского кодекса», изучение истории, которая содержалась в их Хиугаматл (книге лет), где, как отмечает Гарибай, с помощью рисунков и числовых знаков «отмечалась дата определенного события и обстоятельства, при кото­рых оно имело место»[368]. Поскольку о понимании исто­рии мы будем говорить ниже, то здесь отметим лишь, что изучение событий прошлого, содержащихся в Хиугаматлах, было у нагуа составной частью интеллектуаль­ного воспитания.

Именно в такой форме выполняли тламатиниме свою миссию «делать мудрыми чужие лица»[369]. А если мы вспомним сказанное относительно ряда правил или внеш­них «обычаев», соблюдавшихся в Калмекак, то увидим, что их непреклонная строгость, которую можно было бы даже назвать суровостью, была направлена именно на придание твердости динамическому аспекту личности: сердцу. Посредством этого свода правил и установлен­ных покаяний выковывалось «человеческое желание», способное само себя контролировать. Таким образом, создается впечатление, что своей системой воспитания в Калмекак тламатиниме добивались совершенствования личности учеников в двух основных направлениях: дать мудрость их лицам и твердость их сердцам[370].

Этот вывод не является просто предположением, его подтверждают еще два текста нагуа, имеющие большое историческое значение. Первый из них, принадлежащий информаторам Саагуна, так говорит относительно омасик окичтли (зрелого человека):

Зрелый человек имеет сердце, твердое как камень, мудрое лицо.

Он хозяин своего лица, у него ловкое и понятливое сердце[371].

Такова глубоко человеческая цель воспитания, пре­следуемая тламатиниме. И эта цель часто достигалась, что подтверждает существование таких исторических личностей, которые могут вызвать гордость любого народа. В качестве таких личностей можно назвать «силь­ных сердцем» — Ищкоатла, Тлакаэлеля, Монтекуцома Илгуикамина, Куитлагуака, Куаутемока, а также такие личности, выделяющиеся из всех своим «мудрым ли­цом», как Нецагуалкойотл и его сын Нецагуалпилли. Относительно последнего можно привести характери­стику Торквемады:

«Достигнув разумного возраста, он начал обнаружи­вать качества, развившиеся у него в будущем. Проявляя большую мудрость и постоянство воли, он ко всему от­носился одинаково невозмутимо, в неблагоприятных де­лах проявлял неукротимость духа, а в благоприятных и удачных не подавал особых признаков радости и удо­влетворения. Говорят, что он был великим астрологом и очень гордился пониманием движения небесных светил; он разыскал во всех частях своих владений всех сколько-нибудь сведущих в этом деле и привел их в свой двор; сообщил им все, что знал сам, и ночью поднялся на крышу своего дворца, откуда наблюдал звезды, давая объяснения тому, кто не понимал. Я утверждаю по крайней мере, что видел на крышах их домов сооруже­ния из четырех стен не выше одной вары [Вара — мера длины, равная 83,5 см.] и не шире, чем место, которое может занять лежащий человек; в каждом углу имелось углубление или отверстие для шестов, на которых устанавливали навес. Я спрашивал, для чего служила эта комната? Мне ответил один его внук, который показал дом, что это была комната госпо­дина Нецагуалпилли, который приходил сюда ночью со своими астрологами наблюдать небеса и их звезды...»[372]

Второй текст, о котором упоминалось ранее для под­тверждения идеи о воспитательном идеале нагуа, взят из «Флорентийского кодекса» и говорит о качествах, необходимых при избрании верховными священниками, «Жрецами нашего господина» (Тотек тламакацки, Кетцалкоатл) и «Жрецами Тлалока» (Тлалок тламакацки, Кетцалкоатл):

Даже если бы он был бедным или нищим,

даже если бы его мать и отец были бедными из бедных...

не смотрели на его происхождение,

учитывали только его образ жизни...

чистоту его сердца,

его доброго и человечного сердца...

его твердого сердца...

Говорили, что он имеет бога в своем сердце,

что он был сведущим в божественных делах...[373]

Это пример высшего человеческого идеала, к кото­рому было направлено Тлакагуапагуалицтли (нагуаское искусство выращивать и воспитывать людей). На социальное различие не обращалось внимания: «не смотрели на его происхождение» (амо тлакамекаиотл мотта), а обращали внимание на самое возвышенное в человеке, на его личность: «его доброе и человечное сердце... его твердое сердце» (ин куалли йиолло, ин тлапаккаигиовиани, иниоллотетл) и если видели, что «он имеет бога в своем сердце» (теутл йиолло) и что он «сведущ в божественных делах» (ин тлатеуматини) , его избирали верховным священником и он получал титул Кетцалкоатла — нагуаский символ знания и происхож­дения всего того хорошего, что охватывает термин Толтекайотл, абстрактно и собирательно выраженный сло­вом Толтектность.

---

[346] Само слово Тлакагуапагуалицтли, образованное из тлака (люди) и гуапагуалицтли, абстрактного термина, означающего «выращивание и воспитание», говорит о том, что нагуа уже осозна­вали, что владеют своего рода «искусством воспитания». В самом «Huehuetlatolli Documento A» («Tlalocan», t. I, p. 99), где мы встре­чаем слово Тлакагуапагуалицтли, имеется и другой исключительно выразительный термин, которым обозначается идея воспитания: Ихтламачилицтли — сложное слово от уже анализированного в пер­вой главе слова: тламачилицтли, знание в пассивной форме (знаемое знание), и корня их (тли) (лицо). Отсюда получается, что Ихтламачилицтли равнозначно выражению «знание, которое пере­дается чужим лицам» (см. «Tlalocan», t. I, p. 97). Относительно термина Ихтламачилицтли см. «El concepto náhuatl de la educación» в «Siete ensayos sobre Cultura Náhuatl», por Miguel León-Portilla, Fac. de Filosofía y Letras, UNAM, México, 1958, p. 57—81.

[347] Д-р Франциско Ларойо дал удачное описание методов и идеалов основных форм воспитания доиспанского периода. В связи с проблемами нашей работы особый интерес имеет глава из его «Historia Comparada de la educación en México», 3^a edic., Ed. Porrúa, México, 1952, p. 56—67, посвященная воспитанию у ацтеков.

[348] Цит. по Clavijero Francisco Javier, Historia Antigua de México, t. III, p. 196.

[349] Д-р Эусебио Давалос рассказывает о том, как детей при­учали правильно есть: «С малолетства их приучали не злоупо­треблять едой. Самоконтроль, очевидно, был характерной чертой мексиканца». (Davales E., La alimentación entre los Mexica, en Rev. Мех. de Est. Antropológicos, t. XIV, ¡p. 107.)

[350] «Textos de los Informantes indígenas de Sahagún», ed. facs. de Paso Troncóse, vol. VI (2), fol. 190 (пр. I, 59).

[351] Для примера приводятся только те, которые даются Саагуном, op cit t I, p. 513—555; Mendieta, op. cit., t. I, p. 121—lab.

[352] Калмекак — слово, образованное из калли (дома) и мекатл (шнур), дословно «ряд домов». Этим образно обозначалось распо­ложение в ряд, как в монастырях, комнат учеников, в которых они обучались и где им передавали самые возвышенные элементы куль­туры нагуа.

[353] Soustelle Jacques, La vie quotidienne des Aztéques, p. 199.

[354] To, что говорили отцы, отправляя своих детей в Телпочкалли, можно прочитать у Саагуна, op. cit., t. I, p. 319—320; речи тех, кто отправлял детей в Калмекак, там же, стр. 325—327.

[355] Сустель думал (см. «La vie quotidienne des Aztéques». p. 201—202), что между этими двумя типами школ существовал определенный антагонизм и идеологические противоречия, символи­чески изображаемые мифическими сражениями между двумя боже­ствами: Кетцалкоатлом и Тецкатлипокой, первый из них покрови­тельствовал Калмекак, второй — Телпочкалли. Однако ни эти его утверждения, ни его ссылки на Саагуна не являются достаточно убедительными для признания существования борьбы доктрин и пе­дагогических систем обеих школ.

[356] «Códice Florentino», lib. Ill, p. 49 (ed. bilingüe Florentine Codex, Part IV, translated from Aztec into English by A. J. O. Ander­son and Ch. E. Dibble) (пр. I, 60).

[357] «Códice Florentino», p. 59 (пр. 1, 61).

[358] Ibid., p. 49 (np. I, 62).

[359] Soustelle Jacques, La vie quotidienne des Aztéques, p. 203. Далее Сустель приводит свидетельство Торквемады, который дословно говорит следующее: «Вообще все родители следили за тем, чтобы их дети ходили в эти школы, или их заставляли это делать...» (Torquemada, Monarquía Indiana, ed. facsimüar, Мех., 5943, t ?, р. 187).

[360] Sahagun Fray Bernardino de, op. cit., t I, p. 327.

[361] Ibid.

[362] Ibid., p. 329.

[363] «Códice Florentino», lib. Ill, p. 64.

[364] «Códice Florentino», lib. Ill, p. 64.

[365] Duran Diego, Historia de las Indias de Nueva España, t. II, p. 229.

[366] «Códice Florentino», lib. Ill, p. 65 (пр. I, 63).

[367] Для изучения астрономических расчетов тламатиниме см. ци­тированную выше работу Рауля Нориэга «La Piedra del Sol y 16 Monumentos astronómicos del México Antiguo» (3 ed. preliminar, México, 1955), которая представляет собой самый последний анализ индейской астрономической мысли, сделанный на основе археологи­ческих памятников.

[368] Garibay К., Angel Мa Historia de la Literatura Náhuatl, t. I, p. 453.

[369] «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. XVIII, fol. 118, v.

[370] Хотя выражение «дать твердость сердцам», на что были на­правлены все строгие упражнения в Калмекак, имело глубокое мо­ральное значение, мы оставим для следующего раздела изучение того, что назовем основными этико-юридическими принципами нагуа.

[371] «Textos de los informantes de Sahagun», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. VI, fol 215 (пр. I, 64).

В недавно опубликованном очерке «Записки относительно кол­лективной психологии и система ценностей в Мексике до конкисты», включенном в книгу «Estudios Antropológicos publicados en home­naje al Dr. Manuel Gamio», Univ. Nac. de México (1956, p. 497—502) Сустель приходит к подобному выводу, выделяя самоконтроль как одау из целей, которую преследовало воспитание в Калмекак: «идеал сдержанности, золотая середина, нечто, что напоминает об осуждении насилия (hubris) древними греками» (op. cit., p. 500).

[372] Torquemada Fray Juan de, op. di., t. I, p. 188.

[373] «Códice Florentino», lib. Ill, p. 67 (пр. I, 65).