Чанкпе Опи Вакпала

Глава 8

ЧАНКПЕ ОПИ ВАКПАЛА[1]

Я знал, когда шел сюда, что мое тело может стать пищей для червей и сорок.

Я отрекся от своего тела, когда пришел сюда.

-Юноша из Игл-Бьютт

Я не считаю себя радикалом или революционером. Это белые люди накладывают на нас такое клеймо. Все, что мы хотели, это чтобы нас оставили в покое и дали жить так, как нам хочется. Реального самоуправления, а не только на бумаге. Уважения наших прав. Если это революционно, что ж, тогда я и впрямь подхожу под это определение. В действительности я жадно стремилась к нормальной, мирной жизни – нормальной в Сиукском смысле этого слова. Я могла бы принять наш ветхий барак, нашу вонючую уборную и нашу бедность, но только на моих собственных условиях. Да, я бы приняла бедность - достойную, независимую ни от кого бедность - но не пьяную, деградирующую и унижающую нищету, с которой нам приходиться мириться. Но нормальное существование не приходит так сразу. Даже сейчас я не имею того мира, о котором так мечтаю.

Когда мой муж находился в Льюисбургской тюрьме строгого режима, что в Пенсильвании, я вместе с друзьями провела много месяцев в Нью-Йорке, чтобы находиться подле него. Впервые я жила жизнью, которую белые американцы считают “нормальной”. Должна признаться, она пришлась мне по вкусу. Это была новая, комфортная, волнующая жизнь для молодой индейской бродяжки, такой как я. Я вполне ощутила себя жительницей Нью-Йорка. Я отправлялась с моим маленьким Педро в Виллидж к “Pancho” и покупала там ему восхитительные начо, а себе вирджин-коладу[2]. Мне нравилось рассматривать витрины. Все было намного дешевле, чем в резервации, где торговые посты вне конкуренции и устанавливают такие цены, какие им заблагорассудится. Все намного дороже в том случае, если вы бедны. Я ходила в магазин Грина на 38-ой Стрит и покупала там бисер по цене в шесть раз меньше той, по которой продавцы продают его индейским ремесленникам в Роузбаде. Там был гораздо больший выбор бисера – сорта, которые я не видела годами, неотличимые от старого, образца девятнадцатого века бисера, такие как мельчайший зеленый и желтый бисер, а также обрезной бисер[3], который Кайовы используют для украшения церемониальных жезлов и тыкв. Я научилась любить острую китайскую кухню, научилась общаться с нашими белыми друзьями и утратила часть своей природной застенчивости до такой степени, что смогла произносить публичные речи в защиту моего брошенного за решетку мужа. Я наслаждалась ванными с горячей и холодной водой из-под крана и поняла, что современные туалеты со сливом устраивают меня много больше, чем наши вечно заваливающиеся набок, словно Пизанская башня, нужники – пусть все это и являлось частью белой Америки, которую я обычно порицала. Однажды, в порыве полной безответственности, я выбросила 99.99 долларов за имитацию персидского ковра, которая продавалась в “Macy’s” по специальной цене. Я отвезла эту вещь домой и расстелила его на полу нашей хибары с самодовольным чувством принадлежности к среднему классу. Ковер долго не протянул, и как могло быть иначе со всеми этими собаками, детьми и людьми, постоянно заглядывающими к нам со своими проблемами. Однажды даже лошадь зашла через незапертую дверь и облегчилась прямо на эту мою собственность, которой я была так горда. Этот ковер являлся символом хорошей домохозяйки, которой я могла бы быть. Это правительство превратило меня в бунтаря. Если вы приходите к ним со шляпой в руке, как “ответственное и уважаемое” яблоко, красное снаружи и белое внутри, вы ничего не добьетесь. Если вы приходите к ним как боец, вы не добьетесь ничего иного, кроме того, что предоставите им основание уничтожить вас, но в этом случае вы хотя бы не будете ощущать себя полным ничтожеством. Вундед-Ни не было детищем диких, необузданных бунтарей. Оно зародилось в сердцах терпеливых и абсолютно не интересовавшихся политикой традиционных Сиу, в основном – пожилых Сиукских женщин.

Трудности начались с появлением Дика Вилсона, или скорее они начались давным-давно, с Индейского Реорганизационного Акта 1934 года. В то время какой-то правительственный чиновник решил сделать что-то для “Лоу, Бедного Индейца” и написал конституцию для всех племен. Индейцам следовало иметь свои собственные крошечные правительства, слепленные по образцу правительства Великого Белого Отца в Вашингтоне. Каждая индейская нация должна была иметь избранного президента и племенной совет. Бедный и погрязший в невежестве мистер Лоу должен был вкусить всех благ демократии, дарованных ему всемудрейшими белыми благодетелями. Люди, которые все это затеяли, вероятно, и в самом деле желали нам добра. Иногда я думаю, что такие доброхоты причинили нам больше зла, чем типы вроде генерала Кастера. Этот внезапный подарок демократии был порочен по двум причинам. Самое важное – Реорганизационный Акт разрушил старинную традиционную форму индейского самоуправления. У Сиу всегда был их древний совет вождей; другие племена возглавлялись матерями кланов или, как это было заведено среди Пуэбло, касиками и кикмонгвисами, то есть жрецами. Все традиционные индейские правительства основывались на религии. Реорганизационный Акт породил класс политиканов с половиной, а то и с четвертью индейской крови в жилах, преданных, главным образом, Вашингтону. Чистокровные традиционалисты никогда не примыкали к этим марионеточным режимам, взирая на них как на творение белых людей, учрежденное ради выгоды белых людей. Они не хотели иметь с этим ничего общего и часто отказывались от участия в племенных выборах. В результате во многих племенах председатели были приведены к власти ничтожным меньшинством полукровок – Дядюшек Томагавков - которые представляли собой не всех коренных жителей, а лишь образованных, обеспеченных, безземельных полу-индейцев. Огромное число племен оказались раздробленными Реорганизационным Актом на “дружественно сотрудничающие” и “непокорно враждебные” группировки. Первые обычно занимали места в племенных административных центрах, вторые оказывались на задворках в глуши. Этот разлад, возникший в 1934 году, во многих местах существует и по сей день.

 Второе, что было порочно во всей этой схеме, это то, что племенные правительства в том виде, в каком они были созданы, практически не имели реальной власти. Власть оставалась всегда в руках белых суперинтендантов и белых бюрократов из БДИ. Это белый суперинтендант держался за кошелек и распределял те немногие вакансии, которые имелись в наличии. Его поддерживал Вашингтон. В конфликте между президентом племени и суперинтендантом именно суперинтендант всегда оказывался наверху. То же самое происходило с племенными судами, которым было дозволено расследовать лишь незначительные преступления – избиения жен, превышение скорости, пьянство, неповиновение и прочую ерунду. Так называемые десять главных преступлений, в которые входило все, кроме простых правонарушений, расследовались за пределами резерваций федеральными судами и белыми судьями. Было несколько неплохих племенных председателей, но подавляющее большинство были коррумпированы. Типичный плохой председатель племени практиковал кумовство, заполняя все имеющиеся в наличии вакансии своими родственниками. Его брат становился шефом полиции, племянники – племенными полицейскими, зятья и шурины – племенными судьями, дядюшка – главой избирательной комиссии. Улавливаете идею! Стоило такому парню водвориться на этом месте, и вы уже никак не могли от него отделаться.

Дики Вилсон в Пайн-Ридже был одним из худших племенных президентов такого типа. Пайн-Ридж это наша соседняя резервация. Вместе с нашей собственной, Роузбадом, она образует огромный ломоть земли размером в два – три миллиона акров. Обе являются резервациями Сиу. Люди говорят на одном и том же языке, имеют одинаковые традиции, проводят одинаковые церемонии и постоянно заключают межплеменные браки. У большинства людей из Роузбада есть родственники в Пайн-Ридже. Сиу из Пайн-Риджа это Оглалы – народ Красного Облака и Неистовой Лошади. В начале шестидесятых Вилсон с женой были вынуждены покинуть резервацию из-за обвинений в злоупотреблении служебным положением. В те годы Вилсон работал водопроводчиком в системе жилищного строительства. По прошествии нескольких лет он вернулся и был обвинен вместе с другим человеком в незаконном обороте племенных фондов. Став президентом племени, он упразднил в резервации свободу речей и собраний. Вилсон занимался распространением литературы Общества Джона Бирча[4] и всячески его поддерживал. Он злоупотреблял денежными средствами племени. Он забрал коробки с племенными бюллетенями в свой подвал и там “считал” голоса избирателей. Но что было хуже всего, Вилсон утверждал свою власть при помощи личной армии, которую знали и которой страшились под именем “гуны”. Противникам его режима поджигали дома, их машины и окна были изрешечены пулями. Людей избивали и расстреливали. Пайн-Ридж был охвачен эпидемией диких смертей, необъяснимых и не расследованных. Люди боялись выйти из дома. Маленькой девочке пулей выбили глаз. Большинство жертв были людьми, выступавшими против Вилсона или как-то иначе навлекшими на себя его гнев. В его присутствии людей избивали ногами. Ситуация настолько вышла из-под контроля, что зароптали даже долготерпеливые, живущие в глуши чистокровные индейцы, известные своей способностью молча переносить все невзгоды. Старые договорные вожди, шаманы, племенные толмачи и традиционалисты в конце концов создали организацию, известную как OSCRO – Oglala Sioux Civil Rights Organization[5]. Ее главой стал Педро Биссонет – наш близкий друг, впоследствии при таинственных обстоятельствах убитый гунами.

Пока в резервации Пайн-Ридж разгоралось нечто вроде необъявленной гражданской войны, ДАИ прибыло в полном составе в близлежащий Рэпид-Сити, который некоторые индейцы называли “самым расистским городом Соединенных Штатов”. Люди из ДАИ протестовали против ужасающих жилищных условий в индейских трущобах, против дискриминации и полицейского террора. В то время, как на улицах и в барах Рэпид-Сити вспыхивали схватки между индейцами и белыми, Сиу по имени Уэсли Бык С Больным Сердцем был заколот насмерть белым мужчиной прямо перед входом в салун в Баффало-Гэпе, деревушке, находящейся недалеко от Рэпид-Сити. Дело расследовалось в Кастере – городе, расположенном в самом сердце Паха Сапа, наших священных Черных Холмов. В Кастер стеклось множество индейцев – людей из ДАИ, Сиу из Пайн-Риджа, Роузбада. Члены ДАИ и OSCRO перемешались между собой. Среди лидеров ДАИ был Рассел Минс, сам коренной Сиу из Пайн-Риджа, там родившийся и включенный в племенные списки Оглалов. Дом его семьи находился в Поркьюпайне, примерно в десяти милях от Вундед-Ни. Вилсон пообещал “лично отрезать Расселу Минсу косы, если тот ступит хоть шаг на территорию резервации”. Он запретил Минсу выступать в Пайн-Ридже. Рассел все равно туда отправился, и Вилсон его избил. Рассел оказался в больнице с нитевидной трещиной черепа, но вскоре его оттуда выписали. OSCRO попросила у ДАИ помощи в борьбе против гунов. Так была подготовлена сцена.

Для меня Вундед-Ни началось в Рэпид-Сити. Это страна Джона Уэйна. Все стремятся выглядеть, как парни на рекламе “Marlboro”. В то время я еще не была женщиной Вороньего Пса. Я крутила любовь с молодым парнем, который не годился на роль мужа, а еще меньше - на роль отца. Он исчез из моей жизни, но оставил меня беременной. Я была на восьмом месяце и очень раздалась. Мое хрупкое телосложение лишь подчеркивало огромный живот. Выглядело так, словно вся Нация Сиу, все Семь Костров пришли в Рэпид-Сити выступить против расизма, которым печально прославился этот город. Мой брат был там, и Барб. Мы все жили в Семинарии матери Батлер – постоянном месте сбора индейских активистов. Однажды ночью я пыталась уснуть, когда появилась одна девушка по имени Тони, вся дрожащая от возбуждения. Она была моей хорошей подругой. Тони сказала мне: “Весь этот чертов город готов взорваться в любую минуту”. Она деловито схватила свой рюкзак, вытащила из него нож и засунула его в сапог. Ее ковбойские сапоги были отделаны металлом. Она их мне продемонстрировала: “Это мои специальные говнодавы. Я наношу боевую раскраску”.

Я спросила: “Что происходит? Я могу пойти?”.

“Нет”, - сказала она: “только не ты. Ни в коем случае. Не в твоем положении”.

Снаружи Рассел и Денис муштровали каких-то парней в тактике ненасильственных действий. Они дули в свисток, и все должны были выбегать на улицу. Другой свисток, и все бегут обратно в семинарию. Большинство парней воспринимало это как шутку. Индейцы не очень хорошо поддаются муштровке – даже своими собственными лидерами.

 Бары в Рэпид-Сити известны своей нетерпимостью по отношению к индейцам. Негласный закон был таков: “Индейцы входят на свой риск”. Были образованы группы скинов, чтобы разобраться с салунами. Никто не хотел брать меня, но я все равно пошла. Мы двигались строем из бара в бар и повсюду затевали беспорядки. Один реднек сказал мне: “Мы сделаем из вас хороших индейцев!”. Я пнула его в голень, а он сильно ударил меня в грудь. Я слепо атаковала, и мы оба покатились по полу. Можно с уверенностью сказать, что такое поведение не слишком соответствовало женщине в моем интересном положении. Что-то вроде безумного гнева овладело, казалось, не только мною, но всеми вокруг. Рэпид-Сити всегда был для нас скверным местом, с самого его основания на земле, украденной у нас после того, как Кастер нашел в Черных Холмах золото. Не было ни одного Сиу из Пайн-Риджа, Роузбада, Стэндинг-Рока, Шайен-Ривер или Оук-Крик, кто не был бы отмечен шрамами унижений, необоснованных арестов или избиений, полученных в этом городе, в котором главным спортом всегда была охота на индейцев. Возмущение, тлевшее на протяжении последних восьмидесяти лет, в конце концов выплеснулось наружу одной буйной ночью. Полиция впала в неистовство, бесчинствуя со своими дубинками, круша ими головы всех тех, кто был похож на индейца. Они наугад арестовывали скинов, запихивая их в большой, старый автобус дальнего следования, а затем отвезли около двух сотен наших в тесную и ветхую тюрьму Округа Пеннингтон. Те из нас, кто не был арестован, танцевали змейкой вокруг тюрьмы, стуча в барабаны и распевая боевые песни.

 Это тогда Денис Бэнкс сообщил нам, что Уэсли Бык С Больным Сердцем был убит белым мужчиной, и что суд вот-вот начнется в Кастере, в глуби Черных Холмов в сорока пяти милях от Рэпид-Сити. Кастер! Само это название является вызовом. Кастер – город, построенный в том месте, которое, как гласили наши легенды, когда-то служило домом для священных птиц грома, а теперь было осквернено приманками для туристов вроде фальшивой индейской деревни под большой вывеской: “ПОСМОТРИТЕ, КАК ОНИ ЖИВУТ!”.

Две сотни наших сформировали караван из тридцати машин, чтобы ехать в Кастер. Стояло начало февраля 1973 года, и было очень холодно, ниже ноля. Шел сильный снег. Когда мы приехали, первое, что я увидела, был гигантский плакат: “ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КАСТЕР – ГОРОД С ПРИВКУСОМ РУЖЕЙНОЙ ГАРИ” и еще одна вывеска: “ПОСМОТРИТЕ ЗРЕЛИЩЕ: КАК БЫЛ ЗАВОЕВАН ЗАПАД!”. Вскоре запах гари усилится. Мы приехали не творить беспорядки, но чтобы увидеть, как свершится правосудие. В Южной Дакоте убийство индейца обычно рассматривалось как простое правонарушение и оставалось безнаказанным, но если индеец убивал белого, его приговаривали к смерти, и ему еще везло, если адвокатам удавалось выторговать пожизненное заключение. Мы были сыты по горло этими двойными стандартами судов.

Мы собрались перед зданием суда. Поначалу все было пристойно, даже празднично. Делегация из четырех или пяти наших представителей (все они были мужчины; мы, женщины, тогда еще не участвовали в переговорах с властями) вошла в здание. Чуть позже из суда с улыбкой на лице вышел окружной прокурор и встал на ступеньках, чтобы обратиться ко всем нам. Насколько помню, его речь звучала примерно так: “Мои индейские ддрррузья. Обещаю вам, что правосудие свершится. Положитесь на это. Человек, который убил Уэсли Быка С Плохим Сердцем понесет наказание по всей строгости закона – за непреднамеренное убийство второй степени”.

При словах “непреднамеренное убийство второй степени” по толпе прокатился глухой ропот. Эти слова поразили нас подобно удару ножа. Они означали, что еще один убийца индейцев останется безнаказанным. Деннис, Рассел и Вороний Пес вступили с прокурором в спор, убеждая его не определять статью обвинения заранее, но позволить присяжным решить, было ли то преднамеренное или непреднамеренное убийство. Прокурор отказался. То, что началось потом, нельзя назвать ни пристойным, ни праздничным. Дорожные патрули штата попытались вытеснить Сиу из здания суда. Разразилась драка. Полицейские словно только этого и дожидались, вооружившись шлемами с забралами, ружьями и длинными резиновыми дубинками. Ударом дубинки они сбили с ног мать убитого индейца, Сару Быка С Больным Сердцем, и душили ее, давя дубинкой на горло. Наша делегация, находившаяся в здании суда, также подверглась нападению. Я видела, как вытащили Рассела. Он сидел на мостовой, ошеломленный, в наручниках, в крови и говорил полиции следующее: “Мы сражаемся за свою жизнь. Вы же сражаетесь лишь за свою зарплату”. Вороний Пес был выброшен через разбитое окно первого этажа. За ним выпрыгнул Деннис с мрачной ухмылкой: “Я следую за своим духовным наставником”.

Затем разразился кромешный ад. Полицейские применили слезоточивый газ, дымовые шашки и брандспойты, чтобы вышвырнуть нас из здания суда. Несколько пожилых мужчин и женщин все еще пытались их урезонить: “Во всем этом нет надобности. Мы всего лишь хотим, чтобы нас услышали”. Но это было ни к чему. Полиция и индейцы затеяли схватку за обладание главной улицей, на которой стоял суд. С молодой индейской девушки в драке сорвали всю одежду. Я видела, как две свиньи в шлемах, вооруженные огромными палками, волокли ее по снегу, почти нагую. Она истекала кровью. Человека, стоявшего перед Барб, свалили ударом дубинки. Он упал без сознания и лежал посреди дороги, словно куча старого тряпья. Одна из свиней прокричала нам: “Вы, чертовы индейцы, устроили здесь такой бардак, и мы собираемся надрать вам задницу. Мы не позволим вам разгромить этот город. Сперва мы разобьем ваши тупые головы”.

Тогда Сиу издали боевой клич и атаковали. Они принялись крушить припаркованную на улице полицейскую машину. В негодовании они прыгали на нее, пинали ногами, били кулаками. Кто-то зажег спичку и бросил ее в бензобак. Он не загорелся. Кто-то другой разлил вокруг машины бензин и попытался его поджечь. Его спички не хотели гореть. Все отсырело из-за снегопада. Затем парни попытались перевернуть машину, раскачивая ее взад и вперед. Она не сдвинулась с места. Все вымещали на ней свою ярость, но эта тварь казалась неуязвимой. Барб смеялась: “Столько индейцев, а они не могут справиться с одной вшивой полицейской машиной”.

Люди сновали по магазинам, разворовывая их и круша окна. Прибежали двое молодых людей со ржавой канистрой, полной бензина. Они взбежали по ступеням суда, облили дверь горючим и плеснули его внутрь сквозь разбитое окно. Какие-то другие парни прибежали с бензозаправки с горящими осветительными патронами – того сорта, что зажигают на темной дороге, если ночью требуется сменить шину. Они швырнули патроны на площадку перед входной дверью, где разлитый бензин образовал лужу, но промахнулись. Патроны беспомощно шипели на ступенях. Еще больше патронов. Шериф, выглядевший так, словно вышел прямо из второклассного вестерна, навел свою винтовку на одного из наших: “Если швырнешь тот патрон, я тебя пристрелю. Ну же!”. Девушки скандировали: “Давай, давай, давай! ДАИ, ДАИ, ДАИ, меть прямо в цель”. Я тоже кричала. У одной из девушек была свеча, у второй – керосиновая лампа. Юноши готовили бутылки с коктейлем Молотова и швыряли их. Полицейские орали: “Мы убьем любого, кто кинет патрон!”.

Внезапно по толпе прокатился громкий рев: “Ааааааббббббб!” – старинный медвежий клич, который Сиу издают, когда впадают в боевое неистовство. Бензин, наконец, загорелся. Из-за угла на огромной скорости выехала пожарная машина. Пока пожарные и полицейские пытались спасти здание суда от пожара, мы подожгли Торговую Палату – имитацию бревенчатой хижины первопроходцев. Она зашлась языками пламени и превратилась в гигантский костер. Во все стороны летели искры. Плакат “ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КАСТЕР – ГОРОД С ПРИВКУСОМ РУЖЕЙНОЙ ГАРИ” ярко пылал. Все женщины издавали пронзительный вибрирующий клич храбрых сердец. Из ниоткуда возник бензовоз и остановился прямо перед пылавшей Торговой Палатой. Водитель бензовоза полностью отключился. Он не мог понять, что за черт вокруг происходит. Он сидел в кабине, с круглыми глазами, остолбенев от страха и не зная, что делать. Он просто сидел с открытым ртом и пялился на пожар. Мы махали ему, но он не трогался с места. Один из наших парней сунул голову в кабину и заорал на водителя: “Вали отсюда, живо. Ты что, хочешь всех нас взорвать?”. Водитель был так перепуган, что мы его почти жалели. И в то же время мы смеялись, настолько смешно это выглядело. В конце концов, он очнулся и рванул оттуда со всей скоростью, на которую был способен его бензовоз.

 Схватка продолжалась с утра до середины дня - к счастью без стрельбы, только при помощи кулаков, камней и дубинок. Многие индейцы были арестованы, некоторые позже предстали перед судом. Саре Быку С Больным Сердцем предъявили обвинение по нескольким статьям (за участие в бунте и за поджог) и приговорили к максимально возможному сроку заключения – сорок лет. Убийца ее сына был оправдан, тогда как Сара действительно провела несколько недель в тюрьме за то, что излишне эмоционально отнеслась к смерти собственного ребенка. Барб тоже арестовали. Она рассказала мне, что ей светило десять лет, но из этого ничего не вышло, и ее отпустили. Меня вообще не тронули. Я покидала Кастер в автомобиле со старой наклейкой на заднем крыле: “КАСТЕР ПОЛУЧИЛ ПО ЗАСЛУГАМ[6]”. Это меня сильно рассмешило. Той же ночью, в Рэпид-Сити, мы могли видеть самих себя по телевизору. Это был тот еще денек.

У нас было мало времени, чтобы перевести дух. Люди OSCRO из Пайн-Риджа уже обратились к нам с настоятельной мольбой о помощи. Гуны Вилсона безумствовали, калеча и убивая людей. Старейшины Оглалов считали, что мы впустую растрачиваем время и силу в Рэпид-Сити и в Кастере тогда, когда нож приставили к нашим глоткам в нашем собственном доме. Итак, окончательно и неотвратимо, наш караван взял путь вперед, на Пайн-Ридж. Вилсон нас ждал. Его основательно вооруженные гуны были усилены значительным числом реднеков с винчестерами и ремингтонами на задних сиденьях их автомобилей. Все они жаждали убить по индейцу. Маршалы и ФБР тоже присутствовали примерно с тридцатью бронированными машинами, вооруженными пулеметами и реактивными гранатометами. Они назывались APC – Armored Personnel Carriers[7]. Здание племенного правления было забаррикадировано мешками с песком, а на его крышу водрузили пулемет. Индейцы называли его “Форт Вилсон”. За нашими передвижениями пристально наблюдали и о них докладывали по несколько раз на дню. Но мы не остановились.

Сказать по правде, я присоединилась к каравану, не имея ни малейшего представления о том, что мне доведется участвовать в событиях, которые позднее назовут “великим символическим актом”. Я даже не знала, что мы в итоге окажемся в Вундед-Ни. Никто не знал. Я поехала, потому что поехали все, потому что я была еще молода, и к этому призывал мой образ жизни. Мне и в голову не пришло отказаться от участия. В это время общинный зал в Калико, в пяти милях к северу от Пайн-Риджа, был местом встреч членов OSCRO и всех тех, кто противостоял режиму Вилсона. Теперь к ним присоединилось ДАИ. Люди собирались провести там небольшое пау-вау с песнями и танцами, хотя Вилсон его и запретил.

Когда мы туда приехали, картина выглядела довольно мирно. Старейшины пили кофе из бумажных стаканчиков. Дети играли в фрисби[8]. Один пожилой мужчина сказал мне: “Что нам делать? Если ты с ДАИ, то ты никчемный отщепенец. Если ты с Вилсоном, то ты чертов гун. Если ты с правительством, то вообще не индеец”. Все старые вожди с великими историческими именами присутствовали там, так же как и все шаманы - такие люди как Фрэнк Обманывает Ворона, Уоллас Черный Лось, Вороний Пес, Стружки и Пит Кэтчес. Отсутствовал лишь один из значимых традиционалистов, но он был слишком стар и болен, чтобы посетить нас. Там были даже некоторые из племенных судей. Один из них, комментируя то, что произошло в Кастере, сказал парням из ДАИ и OSCRO: “По моей должности я в действительности должен быть против любого уничтожения частной собственности, но как частное лицо я доволен тем, что вы сделали. Вам следовало бы спалить весь тот чертов городишко”. В противоположность тому, что позже утверждали некоторые средства массовой информации, подавляющее число присутствующих являлись Сиу, родившимися и выросшими в резервации. Рассел Минс произнес несколько слов, которые я все еще помню, хотя и не могу процитировать дословно. Смысл его речи заключался в следующем: “Если мне суждено умереть, я не хочу погибнуть в какой-нибудь кабацкой драке или в дурацкой автокатастрофе. Я хочу, чтобы моя смерть не оказалась бессмысленной. Быть может, настало то время, когда нам понадобятся индейцы-мученики”. Один старик сказал, что он прожил всю свою жизнь в Пайн-Ридже во тьме. Что белые и люди вроде Вилсона набросили на всю резервацию одеяло, и что он надеется, что мы будем теми, кто сорвет это одеяло и даст место солнечному свету.

До меня начало доходить, чему вот-вот суждено было случиться. Что-то, во что я лично ввязалась, будет совсем непохоже ни на одно из тех событий, которым я была свидетелем прежде. Думаю, все, кто там присутствовал, чувствовали нечто подобное – возбуждение, которое перехватывало наше дыхание. Но четкого плана что делать все еще не было. Мы все решили, что нам следует ехать в город Пайн-Ридж - административный центр резервации, оплот Вилсона и правительства. Мы всегда думали, что судьба Оглалов решится именно там. Но по ходу переговоров стало ясно, что никто не хотел, чтобы мы штурмовали Пайн-Ридж, укрепленный всеми этими гунами, маршалами и ФБР. Мы не хотели, чтобы нас перебили. В нашей истории было уже слишком много перебитых индейцев. Но если не Пайн-Ридж, тогда что? Насколько помню, это были пожилые женщины вроде Эллен Двигает Лагерь и Глэдис Биссонет, кто первыми произнес магическое слово: “Вундед-Ни”, кто сказал: “Идите и станьте насмерть в Вундед-Ни. Если вы, мужчины, не сделаете этого, то можете оставаться здесь и болтать до бесконечности, а мы, женщины, сделаем это”.

Когда я услышала слова “Вундед-Ни”, то стала очень, очень серьезной. Вундед-Ни – Чанкпе Опи по-нашему – имело особое значение для моего народа. Там находится длинная траншея, в которую побросали, словно дрова, закоченевшие тела почти трех сотен наших людей, большей частью женщин и детей. И тела эти до сих пор там, в своей общей могиле, необозначенной ничем кроме цементного бордюра по ее периметру. Рядом с траншеей, на холме, стоит покрытая белой штукатуркой католическая церковь, сверкая на солнце своей белизной; монумент чужой веры, доминирующий над ландшафтом. А под холмом течет Чанкпе Опи Вакпала – ручей, вдоль по которому Седьмая Кавалерия, старый полк Кастера, гнала, словно зверей, детей и женщин, в надежде расквитаться за свое былое поражение убийством беспомощных и беззащитных. Это произошло давным-давно, но ни один из Сиу так этого и не забыл.

Вундед-Ни является частью истории моей семьи. Прапрадед Леонарда, первый Вороний Пес, был одним из предводителей Пляски Духов. Со своей общиной он всю зиму скрывался в промерзших лощинах Бэдлэндов, но когда пришли солдаты с намерением перебить всех танцоров, ему пришлось сдаться вместе с общиной, чтобы предотвратить убийство своих людей. Старые свидетельства описывают, как Вороний Пес просто сел между шеренгами солдат с одной стороны и индейцами с другой; все жаждали драки и были готовы начать стрельбу. Он накрылся одеялом и просто сидел. Никто не знал, что с этим поделать. Предводители обеих сторон были настолько озадачены, что забыли о стрельбе. Они подошли к Вороньему Псу, приподняли одеяло и спросили, что тот намерен делать. Вороний Пес им ответил, что единственное, что он смог придумать, дабы так озадачить все горячие головы, как белые так и красные, чтобы те позабыли о стрельбе, это усесться там под одеялом. Затем он убедил своих людей сложить оружие. Так Вороний Пес спас своих людей всего в нескольких милях от того места, где была перебита община Большой Ноги. А старый дядюшка Дик Глупый Бык, родственник как Вороньих Псов так и моей собственной семьи, часто рассказывал мне, как сам он, когда был маленьким мальчиком и стоял лагерем всего в двух милях от места, где и случилась эта резня, слышал ружейную и пушечную пальбу, которая косила наших людей. Он видел тела и рассказывал мне, как нашел тело мертвой малышки с вышитым на ее крохотном чепчике американским флагом.

Прежде чем мы отправились в Вундед-Ни, Леонард и Уоллас Черный Лось помолились за всех нас со своими трубками. Я насчитала около пятидесяти автомобилей, полных народу. Мы проезжали прямо через Пайн-Ридж. Полукровки и гуны, маршалы и правительственные снайперы на крышах наблюдали за нами, ожидая, что мы остановимся и ринемся в бой, но наш караван проехал прямо сквозь них, оставив их в удивлении. От Пайн-Риджа было всего восемнадцать миль до места нашего назначения. Леонард ехал в первой машине, а я в последней.

Наконец, 27 февраля 1973 года мы стояли на холме, в месте, где была решена судьба прежней Нации Сиу, нации Неистовой Лошади и Сидящего Быка, и где теперь мы сами смотрели в лицо своей собственной судьбе. Мы стояли безмолвно, кое-кто завернулся в одеяла, отделенные друг от друга своими личными думами и чувствами, но все же единые, чуть дрожа от возбуждения и холода уходящей зимы. Можно было слышать, как бьются наши сердца.

Не было холодно в этот предпоследний день февраля – во всяком случае не так холодно для февраля в Южной Дакоте. Большинство из нас даже не позаботились натянуть рукавицы. Я ощущала легкий ветерок, нежно обдувающий лицо и ласкающий волосы, трепещущие возле лица. В воздухе кружились немногочисленные снежинки. Мы все ощущали присутствие духов тех, кто лежал вблизи от нас в длинной траншее. Нам хотелось знать, не присоединимся ли мы вот-вот к ним, хотелось знать, когда объявятся федералы. Мы знали, что они не заставят долго себя ждать.

Юноши привязали к своим косам орлиные перья – больше не безработные дети, не малолетние преступники или пропойцы, но воины. Я думала о наших былых военных обществах – Лисах, Храбрых Сердцах, Барсуках, Солдатах-Псах. Лисы – Токалы – имели обыкновение носить длинный кушак. В разгаре сражения Токала иногда мог спешиться и копьем пригвоздить конец своего кушака к земле. Этим он обозначал свою решимость оставаться на избранном месте и сражаться либо пока его не убьют, либо пока кто-нибудь из друзей не выдернет копье и тем самым освободит его от клятвы, либо до победы. Старые или молодые, мужчины или женщины, мы все стали Лисами, а Вундед-Ни стало тем местом, к которому мы себя пригвоздили. Скоро нас возьмут в кольцо, и невозможно будет отступить. Я не могла и помыслить, что кто-нибудь или что-нибудь “отколет” нас. Где-то извне, в окружавшей нас прерии стягивались войска правительства Соединенных Штатов – войска самой мощной силы на земле. Там и тогда я приняла решение, что рожу своего ребенка в Вундед-Ни и будь что будет.

Внезапно пауза прервалась. Все закипело. Мужчины рыли окопы и сооружали бункеры, строили невысокие стены из шлакобетонных блоков и возводили оборонительный периметр вокруг церкви Святого Сердца. Те немногие, у кого имелось оружие, проверяли его. В основном это были мелкокалиберные .225 и старые охотничьи ружья. У нас было лишь одно автоматическое оружие – АК-47, которое один оклахомский парень привез из Вьетнама в качестве сувенира. В совокупности у нас имелось двадцать шесть единиц огнестрельного оружия – не так уж много в сравнении с тем, что могла противопоставить нам другая сторона. Никто из нас не испытывал иллюзий, что нас оставят в покое. Наше послание правительству было таково: “Приходите и обсудите наши требования или убейте нас”. Кто-то звонил кому-то по телефону из торгового поста. Я слышала, как он гордо скандирует, снова и снова: “Мы удерживаем Колено!”.