Осада

Глава 9

ОСАДА

Приход в Вундед-Ни был всего лишь самым естественным в мире поступком.

 -Вождь Фрэнк Обманывает Ворона

Я не боюсь умереть.

Если я умру в Вундед-Ни,

то отправлюсь туда,

где пребывают теперь Неистовая Лошадь,

Сидящий Бык и наши прадеды.

-Вороний Пес

Тремя основными центрами, вокруг которых вертелась семидесятидневная осада Вундед-Ни, были церковь Святого Сердца, Торговый Пост Гилдерсливов и музей. Наиболее важным для нас был торговый пост, который фактически сам по себе являлся небольшой империей. Он состоял из магазина индейских поделок, сувениров и артефактов, лавки антиквариата Дикого Запада, супермаркета, кафетерия, в меню которого входила самая скверная мороженая пицца фабричного производства, какую мне только доводилось есть, бензозаправка и личные апартаменты семьи управляющего – куча всевозможных пристроек, нагроможденных друг на друга. Круглое здание музея являлось частью торгового поста, но стояло отдельно на некотором от него удалении. Гилдерсливы всегда старались выжать максимум из места нашей величайшей трагедии, превратив его в аттракцион для туристов. На семьдесят пять миль по округе они возвели рекламные щиты: “ОСМОТРИТЕ МЕСТО РЕЗНИ ПРИ ВУНДЕД-НИ, ПОСЕТИТЕ ОБЩУЮ МОГИЛУ, ОТКРЫТКИ, ЛЮБОПЫТНО, НЕ ПРОПУСТИТЕ!”. На некоторых из рекламируемых открыток были изображены наши перебитые мужчины и женщины, окоченевшие в гротескных позах. Другие демонстрировали ухмылявшихся солдат, позирующих рядом с трупами. Мы всегда испытывали отвращение к Гилдерсливу и его империи, построенной на доллары, выжатые из нашей нищеты.

Я провела свою первую ночь в церкви под очами Девы Марии и каких-то гипсовых святых. Кто-то из молодежи вытащил наружу церковные скамьи, принес барабан и затеял индейские танцы. Пожилой священник не мог понять, что происходит. Кто-то сказал ему: “Вы теперь военнопленный, отец”. Он задрожал. Один из мужчин обратился к священнику: “Мы только хотим, чтобы вы перешли в заднюю часть церкви, на случай, если начнется стрельба. Мы не хотим, чтобы вы пострадали”. Его увели ошеломленным. Он бубнил, что наши танцы и барабан оскверняют его храм. Одна из женщин ответила, что это его церковь оскверняет могилы наших убитых, которые не были христианами. В лощинах выли койоты.

Наутро все вокруг кипело. Стэна Холдера назначили шефом охраны, Боба Фри – главным инженером, команда которого должна была отвечать за электричество и все остальное. Вороний Пес был духовным лидером. Пересчитали ружья. Кто-то измерял, сколько горючего осталось в цистернах бензозаправки. Некоторые из нас, женщин, спустились к магазину пересчитать бакалею и консервированные продукты. По дороге мы встретили целую охотничью экспедицию – люди несли из кафетерия продукты, чтобы накормить толпу в церкви и воинов в бункерах. Машина, полная гунов, появилась на горизонте. Кто-то в нее выстрелил, и она, развернувшись, поспешила уехать. Я видела, как по дороге навстречу к нам едет машина ФБР, но она остановилась на приличной дистанции. За нами наблюдали.

Деннис Бэнкс говорил нам: “Не берите ничего из магазина”. Он хотел сам лично избежать неприятностей. Но к тому времени местечко уже было изрядно пообчищено. Какой-то юноша выглядел счастливым с 30-30 винтовкой, которую он “экспроприировал”. Группы индейцев уже столбили свою территорию, обустраивая свои жилища, возводя перегородки – Сиу здесь, ребята из Оклахомы там, парни из ДАИ за следующей дверью. Столы и кровати изготавливались из всевозможного хлама. Кто-то развешивал индейские плакаты. Какой-то мальчишка расписывал стену лозунгами. Один из них гласил: “ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!!! КОСЫ РАССЕЛА МИНСА. ОДНА КОСА - 50.00$. ДВЕ КОСЫ – 300.00$. С ГОЛОВОЙ МИНСА – 1 000.00$. ПОЛУЧИТЕ В ПЛЕМЕННОМ ОФИСЕ”. Это была ссылка на обещание Вилсона лично отрезать Расселу Минсу косы – обещание, которое он так и не исполнил. Другой плакат обещал два блока “Bull Durham” за целое тело Вилсона – замаринованное.

Вскоре после того, как я съела свой ланч – запеченные бобы из разогретой над огнем банки – над деревушкой появились самолеты. В некоторых из них находились фотографы. К концу дня три сотни полицейских и агентов ФБР сформировали вокруг нас плотное кольцо. Их броневики заблокировали те немногие дороги, которые вели в Вундед-Ни. В ответ мы возвели свои собственные блокпосты. У нас появился первый раненый. Молодой парень, незнакомый с огнестрельным оружием, отстрелил себе палец.

Осада Вундед-Ни длилась семьдесят один долгий день. Далеко не все эти дни были заполнены героическими делами или шоу для репортеров. Большая часть времени протекала в скуке. Мы всего лишь пытались поддержать тепло и найти что-нибудь поесть. Вундед-Ни было тем местом, в котором люди иногда теряли голову, занимались любовью, женились по-индейски, давали другим жизнь и умирали. Старейшим участникам было далеко за восемьдесят, самым юным – меньше восьми. Это было жилищем хейоки, жилищем священных клоунов, которые смеялись, когда плакали. Молодой воин, посредине перестрелки вставший во весь рост, чтобы попозировать для прессы. Рассел Минс, заявляющий фотографам: “Позаботьтесь заполучить мое расположение”.

Мы организовывали свой быт. Самая большая комната в магазине стала общественным залом. Дом белого человека - единственное жилье с обогревом и водой из-под крана, стал госпиталем, и им заправляли женщины. Музей стал штабом службы безопасности. Мы все поочередно кашеварили, шили рубашки и делали спальные мешки для наших мужчин в бункерах. Мы вышили слова “Вундед-Ни” на разноцветных полосках материи. Каждый получил одну из них как почетный знак, чтобы “однажды показать нашим внукам”, как сказал Деннис Бэнкс. Мы участвовали в одном, общем деле. Мы заботились друг о друге. Как-то одна белая медсестра-доброволец обругала нас за то, что мы возложили на себя всю черную работу, в то время как мужчины купаются в славе. Мы предали дело женщин, так она это определила. Мы объяснили ей, что ее понятия о женской эмансипации являются точкой зрения белых представительниц среднего класса, а у нас на этом критическом этапе другие приоритеты. Когда наши мужчины отвоюют свои права и добьются своего, вот тогда мы сможем начать споры о том, кто должен мыть посуду. Но не раньше.

В действительности наши женщины играли важную роль в Вундед-Ни. У нас имелись две или три девицы, упакованные пистолетами. С висящими на бедрах шестизарядниками они горделиво прохаживались по местечку, занимали места на передовой, обменивались свинцом с федералами. Индейские медсестры, вытаскивавшие раненых под градом пуль, были храбрее многих воинов. Мужчины тоже выполняли свою часть грязной работы. Боб Фри, наш первый главный инженер, руководил командой, которая построила двенадцать укрепленных бункеров, переделала торговый пост в жилой дом, выкопала отхожие места и соорудила деревянные сортиры, поддерживала обеспечение поселка электроэнергией, чинила автомобили, управляла автопогрузчиком и бульдозером. Мужчины также сформировали бригаду мусорщиков, которые собирали мусор и копали канавы, чтобы зарывать весь этот хлам. Однажды Боб сформулировал правило: “В общем так. Электричество мы используем только для холодильников, чтобы хранить мясо, для бензоколонок и для трех ламп. Это все!”. И он провел его в жизнь.

Какое-то время я оставалась в торговом посту, но в итоге это оказалось мне не по силам. Слишком много народу и никакой уединенности. Я высчитала, что рожу ребенка в ближайшие две недели, и переселилась в жилой автоприцеп на краю Вундед-Ни. К тому времени перестрелки стали обычным делом. Пули летали, а я становилась все больше и больше. Однажды правительство объявило о прекращении огня, чтобы женщины и дети могли покинуть осажденный поселок. Один из лидеров ДАИ подошел ко мне: “Собирайся, ты уходишь. Ты беременна, так что тебе надо уходить”. Я ему ответила: “Нет, ни за что. Если мне суждено умереть, то я хочу умереть здесь. Все, что имеет для меня хоть какое-то значение, находится именно здесь. Мне незачем жить где-то там, наружи”.

“Неважно, хочешь ты того или нет, но ты уйдешь. Все женщины и дети уходят”.

Но мы не ушли. Я осталась, все пожилые женщины остались, большинство молодых матерей с детьми остались, возлюбленные воинов остались. Лишь горсточка воспользовалась перемирием и покинула Вундед-Ни. Срок перемирия прошел, и перестрелки возобновились. Тяжелые MG, автоматические винтовки, растяжки с осветительными патронами, одиночные выстрелы правительственных снайперов. Наши мужчины сожгли деревянный мост через ручей, чтобы федералы не смогли по нему до нас добраться. Кто-то сказал: “Что ж, мы сожгли за собой мосты”.

Однажды утром я встала рано, чтобы принести кофе охранникам в их бункеры, и федералы открыли по мне огонь. Юный Апач по имени Карлос подбежал ко мне, повалил на землю и прикрыл своим телом. Я невысока, но он был еще меньше. Пули едва нас не задели. Когда стрельба поутихла, он затащил меня в бункер. Там он накинулся на меня: “Ты что, с ума сошла? Ты должна оставаться внутри. Снаружи тебе нечего делать”. Я над ним посмеялась: “Я скоро стану матерью, а ты всего-навсего ребенок. Ты хочешь поучать меня?”. Но я была тронута. На самом деле я была ненамного его старше. Все наши мужчины были очень заботливы и волновались за меня. Мы перешли на сухие бобы и муку. Ни кофе, ни сахара, ни сигарет. Один из полицейских чинов заявил публично: “Мы намерены изменить их диету”.

Деннис следил за нашими уменьшающимися припасами. К Пасхальному Воскресению он ухитрился сохранить немного ветчины и картошки. Так что у нас было что-то вроде пиршества, состоявшееся во второй, меньшей по размеру церкви на другой стороне Вундед-Ни. Я отправилась туда, неся еду в тяжелом заплечном мешке. Ко мне подошел Стэн Холдер: “Ты что делаешь? Тебе ли не знать?”. К нему присоединился кое-кто из друзей: “Снимай этот мешок! Мы за тебя отвечаем”.

Я им ответила: “Уберите от меня руки! Вы за меня не отвечаете. Я сама за себя отвечаю”. Я продолжала исполнять свои обязанности, готовить пищу, разносить кофе по бункерам. Педро Биссонет, всякий раз, когда мы с ним сталкивались, подсмеивался надо мной, показывая на мой живот: “Тот маленький воин внутри, он голоден. Тут есть кое-что для него”, и заставлял меня взять те кусочки еды, которые, как я знала, являлись частью его собственного скудного рациона. Или же он подходил и интересовался, не хочу ли я поиграть в баскетбол. Это всегда вызывало громкий смех, потому что у меня был такой живот. Мы и в самом деле много смеялись и подшучивали друг над другом. Это помогало нам жить в осаде.

Когда ситуация с едой вышла из-под контроля, мы отправили отряд молодых охотников за каким-нибудь “неторопливым лосем”, то есть за скотом белых ранчеро, который пасся поблизости. “Добудьте молодую сочную корову”, - сказал им Деннис. Они наоборот притащили старого жесткого быка. Тот несчастный старый бык не хотел умирать. В него выстрелили раз двадцать, прежде чем он свалился на землю и испустил дух. Затем обнаружилось, что наши юноши не знают, как разделывать тушу. Ну и охотники! Все они были городскими детьми из Сент-Пола, Денвера или Рэпид-Сити. Одному из белых репортеров пришлось показать им, как это делается. Женщины все отбивали и отбивали то мясо. Они часами варили его. Но мясо осталось твердым как камень. Есть его было все равно, что жевать ремень. После этого случая Деннис повесил огромный плакат. На нем был нарисован бык сзади, с яйцами и подписью: “ЭТО БЫК”. Рядом с ним была изображена коровья задница с выменем и подписью: “ЭТО КОРОВА”. А над всем этим крупными буквами шла надпись: “КОРОВА – ДА, БЫК – НЕТ!”.

Трем сотням федералов, гунов и полицейских БДИ так никогда и не удалось полностью нас изолировать. Как сказал Педро Биссонет: “Сама земля была на нашей стороне”. Весь окружающий нас ландшафт представлял собой скопление холмов, лощин, оврагов, пересохших речных русел, зарослей полыни и групп тополей. Маршалы просто там потерялись. Кроме того, они оказались слабаками для ночных партизанских схваток врукопашную. Они были хорошо снащены технически и предпочитали убивать с дальней дистанции. Так что происходило множество проникновений через периметр, множество приходов и уходов. Индейцы из Денвера, Нью-Мексико и Лос-Анджелеса просачивались тонкой струйкой, по дюжине или полдюжины за раз. Группа Ирокезов из Нью-Йорка присоединилась к нам на какое-то время. Большинство из этих групп следовали за проводниками из наших местных Сиу, которые знали каждый куст и каждый холмик в округе и могли найти дорогу с завязанными глазами. Обычно люди начинали свой путь от Поркьюпайн, находившегося в восьми-девяти милях от Вундед-Ни. Некоторые тащили на себе тяжелые вьюки с едой. Правительство держало наготове свои бронетранспортеры и освещало ночи ракетами. Кроме того, местность держали под постоянным перекрестным огнем, стреляя вслепую. Нескончаемый поток добела раскаленных трассирующих пуль крест накрест пересекал всю лежащую вокруг нас прерию. Но все это так никогда и не остановило приходивших к нам братьев и сестер. Среди пришедших к нам групп были люди Северо-Западного побережья, Паллайюпы и Нискуолли под предводительством Сида Миллса, который так долго боролся за права индейцев штата Вашингтон на рыбную ловлю. Эти индейцы находились в числе наших самых стойких бойцов.

Однажды Сид с двумя-тремя другими парнями отправился, чтобы добыть чего-нибудь съестного. Они бродили и бродили всю ночь, но так ничего и не добыли. Когда рассвело, они обнаружили, что отошли от церкви Святого Сердца всего на несколько сотен ярдов. Всю ночь они бродили кругами, так и не отойдя дальше, чем на бросок камня. Деннис провел в их честь церемонию. Вместо орлиного пера Сид получил компас. Так или иначе, но он заслужил свое орлиное перо.

В другой раз молодой индеец на нашем маленьком мотоцикле “Датсун” гонялся за одним из тех огромных правительственных броневиков. Он колотил по броне палкой, “засчитывая ку”. Бронетранспортер не знал, что делать, и загромыхал прочь, но всю дорогу до блокпоста на хвосте у него висел маленький “Датсун”, унижая это бронированное чудовище.

Несколько молодых парней из Оклахомы добыли большой ку, совершив набег на правительственный бункер и своровав все находившиеся в нем припасы – кофе, яйца, сигареты, индивидуальные пайки, хлеб и сосиски. Маршалы, должно быть, были пьяны или просто дрыхли. В другом случае наши ребята устроили грандиозное шоу, закапывая большие, брошенные командой телевизионщиков контейнеры из-под кинопленки. Федералы тут же забили тревогу, передавая на короткой волне: “Эти индейцы минируют местность!”. Все броневики пустились наутек, и мы засчитали еще один ку. Так что в осаде присутствовала и доля юмора.

Все это время мы общались с противоположной стороной, перебрасываясь шутками, выкрикивая друг друга по именам и поддразнивая. Но однажды мы вдруг услышали голос главы федералов: “Игры и забавы закончены!”. Кольцо вокруг нас сужалось. Были подтянуты подразделения 82-го воздушно-десантного полка, дожидавшиеся теперь своей очереди в близлежащем Хот-Спрингс – просто так, на всякий случай. В вертолете, прозванном “Снупи”[1], вдруг оказался снайпер, который палил по нам наугад. Тяжелые пулеметы 50-го калибра открыли огонь по нашему периметру. Телефонные линии, связывавшие нас с внешним миром, перерезали – все, за исключением одной, соединенной со штаб-квартирой федералов. По воздуху были переброшены группы спецназа с обученными бойцовыми собаками и инфракрасными прицелами, которые позволяли снайперам видеть нас в темноте. Всю местность напичкали растяжками с осветительными ракетами. Если мы касались проволоки, взлетала ракета, освещавшая все вокруг странным, призрачным светом. Пресса больше не допускалась. Один из последних покинувших нас репортеров спросил Рассела: “Как думаете, завтра утром вы еще будете здесь?”. Расс Минс ответил: “Это решать правительству”.

Приток подкреплений и припасов уменьшился до тоненькой струйки. Снаружи, за нашим периметром картина была словно из дешевого фильма о Первой Мировой Войне. Федералы возвели для себя постоянные позиции из мешков с песком, с печками и всеми прочими жилыми удобствами. Для развлечения у них было радио и даже телевизоры. Мы могли слышать рок-н-роллы, доносившиеся из их бункеров. Они носили яркие светло-голубые комбинезоны а-ля “Люди-с-Марса”, или камуфляж. Их позиции были окружены все увеличивавшимися грудами пустых гильз и банок из-под пива. Их бронированные автомашины были оснащены мощными прожекторами и гранатометами.

Мы мало что могли противопоставить этим образцам военной технологии. Боеприпасов было также мало, как и провизии. Во время типичной перестрелки федералы могли потратить на нас от пяти до десяти тысяч патрон, в то время как мы были в состоянии ответить, может быть, двадцатью пятью - тридцатью выстрелами. Все те боеприпасы, которые мы могли наскрести, складывались на алтарь церкви Святого Сердца. Время от времени мужчины приходили туда из своих бункеров, чтобы набить карманы патронами. Проблема была в том, что они с трудом могли подобрать подходящие патроны для своего своеобразного вооружения, некоторым экземплярам которого следовало бы находиться в музее. У меня было ощущение, что, несмотря на все свое изощренное вооружение, федералы испытывают перед нами что-то вроде страха. В то время как мы были расслаблены, как обычно и бывают индейцы, они находились в постоянном напряжении и ежесекундно были готовы схватиться за оружие. Однажды ночью, когда мы исполняли индейскую музыку – песни для пляски травы и всякую ерунду в стиле пау-вау – маршалы решили, что это наши песни смерти, и засуетились, готовясь к отражению нашей отчаянной атаки. В один из дней Деннис нашел старую печную трубу и соорудил из нее нечто, что походило на оружие. Мы установили трубу на позиции и распустили слухи, что нам удалось раздобыть ракетную установку. Это также сильно расстроило федералов. У нас всегда было моральное превосходство, но они обладали техническим обеспечением.

Опять я возвращаюсь к старой Шайенской пословице: “Народ не исчезнет, пока тверды сердца его женщин”. Осада все продолжалась, и наши женщины становились тверже. Один из бункеров оборонялся семейной парой. Когда муж получил несколько пулевых ранений, жена настояла на том, что одна будет удерживать позицию. Женщины, засевшие в бункере, вступили по радиосвязи в спор с кем-то из маршалов. В конце концов, девушки взяли мегафон и прокричали через ничейную землю так, что каждый мог это слышать: “Если вы, сукины дети, не заткнетесь, мы позовем мужчин”. Одну из девушек ранили в белой церкви. Пуля срикошетила и задела ей руку. Это была всего лишь царапина. Она вела себя так, словно ничего не произошло. Другая девушка заслужила особое внимание, сдержав во время перестрелки натиск семерых федералов, в то время как мужчины спрятались в укрытие. Все, что у нее было, это старый пистолет. Она использовала его, чтобы отпугнуть их. То была жена Серого Лиса. Она и впрямь была умела с ружьем. Думаю, некоторые наши мужчины из-за этого не любили ее. В особенности, думаю, те, кто полз в убежище, пока она их прикрывала.

Одним из того хорошего, что случилось со мной в Вундед-Ни, оказалось знакомство с Энни Мэй Акуаш – индеанкой племени Микмак из Новой Шотландии – которая стала моей близкой подругой. Она была замечательной женщиной, твердой и энергичной, оказавшей огромное влияние на мои мысли и взгляды на жизнь. Первый раз я обратила на нее внимание во время спора, возникшего среди женщин. Одна группа, как мне вспоминается, называла себя “Пирожный патруль”. Уж не знаю, почему. Пирогов не было, а патрулированию, насколько я видела, они уделяли не слишком большое внимание. Они были громкоголосыми городскими женщинами, чрезмерно озабоченными тем, чтобы попасть в средства массовой информации и находиться в центре внимания. Кроме того, они были еще и властолюбивыми, и пытались руководить нами. Они постоянно позировали перед фотографами и телевизионщиками, получая всю честь и славу, в то время как мы занимались грязной работой, отскребая тарелки или мастеря спальные мешки из старых курток.

Энни Мэй дала отповедь этим женщинам, и я заняла ее сторону. Так что мы сразу же с ней поладили и стали неразлучными подружками. Энни Мэй многому учила меня. Она могла из ничего сделать что-то. Она готовила вкусные блюда, практически не имея никаких припасов за исключением сухих бобов и гороха. После того как я родила, она сделала крошечную нашивку с символикой Вундед-Ни для маленького Педро. Энни Мэй была старше меня, к тому времени она уже стала матерью, разведенной с мужем, у которого не хватило на нее сердца. Она нашла у нас, Сиу, ту индейскую культуру, которую давно утратило ее собственное племя. Энни Мэй всегда говорила: “Если мне суждено умереть, я умру. Когда-нибудь я обязательно умру. Это может случиться и здесь, где мне есть, за что умирать”. У нее было предчувствие, что ее воинственность навлечет на нее насильственную смерть, и в этом она оказалась права. Она слышала крик совы. Когда в конце осады мы покидали Вундед-Ни, она вручила мне револьвер 38-го калибра и нож, просто на тот случай, если мы наткнемся на гунов вместо того, чтобы сдаться федералам. Если мы повстречаемся с бандой Вилсона, нам, возможно, придется защищать свою жизнь, говорила она мне.

Мой брат был с нами в Вундед-Ни. Однажды ночью он отправился за периметр, чтобы добыть съестного и боеприпасов, и был схвачен. У него отобрали все его вооружение, но у полиции не было против него никаких доказательств, и вскоре он снова оказался в Вундед-Ни, положив начало новому кругу приходов и уходов. Он принес мне подарки, всякую всячину, из-за которой только любящий брат был готов рисковать своей жизнью ради того, чтобы порадовать ею сестру – немного кофе, сигареты, леденцы, и тому подобную ерунду: дешевые, повседневные товары, однако чрезвычайно ценные для одной осажденной, беременной дамы. В то время нас изводили снайперы с бойцовыми собаками, обученными не подавать голос. Федералы в темноте не могли разглядеть наших мужчин, но собаки находили их по запаху. Это был ветеран Вьетнама, один из нескольких наших белых братьев в Вундед-Ни, кто научил нас тому, как разделаться с этими шавками. Фокус состоял в том, что с собой следовало иметь немного перца, помочиться и как следует потоптаться в этом месте вашими ботинками. Уходя, человек мог оставить за собой хороший горячий след для собаки, а потом, отойдя на несколько сотен ярдов, положить в один из следов большую щепотку перца. Когда перец забьет собаке нос, та станет беспомощна до конца недели.

Диковинкой среди наших воинов являлись два брата, Чарльз и Роберт. Они были праправнуками генерала Джорджа Армстронга Кастера - того самого, которого мы, Сиу, вместе с нашими Шайенскими братьями уничтожили на Литтл Бигхорне в 1876 году. Когда Кастер напал на мирное селение на реке Уашита, убив большинство мужчин, среди его пленников оказалась молоденькая девушка, Майотси, которую белые звали Монасита. Она пленила взор генерала. Ей сказали быть с ним “милой”, иначе он будет безжалостен с ее народом, и ей довелось увидеть, насколько безжалостен тот мог быть. Когда Майотси забеременела, Кастер дал ей пинка. Его больше не интересовала ни она, ни ее потомство. Родился сын, который выжил в знаменитом, смертельно опасном походе Шайенов и позднее женился на женщине Сиу, обосновавшись в племени своей жены, которое его усыновило.

Вот так и случилось, что праправнуки Желтоволосого Кастера засчитывали ку на голубых мундирах 1973-го. Для них Вундед-Ни стало сведением счетов. Кое-кто из репортеров - тех, кто нас не любил - называли Вундед-Ни “театральной партизанщиной”. Театр является притворством, а осада была очень реальна, и также реальны были раны и смерти. Впрочем, в Вундед-Ни и в самом деле присутствовала некая театральность, как в самих событиях, так и в участвовавших в них людях.

Политики, знаменитости и правозащитники объявлялись в Вундед-Ни в начале осады, когда федералы еще пропускали VIP визитеров сквозь блокпосты. Наши сенаторы от Южной Дакоты, Абурезк и МакГоверн, были в их числе. Абурезк выказал нам свое участие, что лишило его каких либо шансов на выборах на второй срок. МакГоверн таковым не был. Он являлся великим либералом повсюду кроме Южной Дакоты, поскольку дружба с индейскими активистами стоила бы ему переизбрания. Одно время МакГоверн всерьез предлагал взять Вундед-Ни штурмом, что должно было бы порадовать его белых избирателей. Он подошел ко мне, когда я мыла посуду, и протянул руку. Он сказал: “Привет, я Джордж МакГоверн”. Я мельком взглянула на него, сказала: “Ну и что”, отвернулась и продолжила оттирать тарелки.

Согласно Договору Форта Ларами 1868 года Сиу были признаны как независимая нация. Правительство в одностороннем порядке аннулировало этот договор, не спросив индейцев, которые являлись одной из сторон. 12 марта 1973 года – великий день – Вундед-Ни провозгласило себя суверенной территорией независимой нации Оглала-Сиу. Любой человек доброй воли, индеец или белый, мог стать ее гражданином. Что бы ни говорили о ДАИ, оно никогда не было расистским. Как выразил это Вороний Пес: “Мы не хотим сражаться с белым человеком, только с системой белого человека”.

Время от времени проводились встречи наших представителей с правительственными делегациями с целью найти мирное решение вопроса. Они обычно проходили в типи на нейтральной полосе. Всякий раз перед началом переговоров сооружался алтарь и раскуривалась трубка. Кое-кому из чиновников это сильно не нравилось. Один из них сказал: “Подумать только, сидеть на земле вокруг бизоньего черепа, чтобы разговаривать с этими людьми”. Переговоры всегда вертелись вокруг того, что было первым: яйцо или курица. Представители правительства говорили: “Разоружитесь и сдайтесь, тогда мы рассмотрим ваши жалобы”. Мы всякий раз отвечали: “Давайте сперва поговорим о наших жалобах, потом мы сдадим оружие и покинем Вундед-Ни”. Вороний Пес предложил компромисс. Вместо того, чтобы сразу сдать все вооружение, мы сложим его в типи на время переговоров. Вход в типи будет прегражден священной трубкой, тогда никто не сможет прикоснуться к этому оружию. Люди правительства отвергли это предложение. У них не было веры в трубку. По сути, для них мало что было свято. У них не было и своих собственных убеждений, за исключением веры в голую силу, число и параграфы. Итак, осада все продолжалась.

Одним из наиболее примечательных событий в Вундед-Ни стали две авиаперевозки. Первый авиамост доставил в периметр четыреста фунтов продовольствия – сухого молока и “Симилака”[2] для детей, бобов, муки, риса, кофе, сахара, чая, питьевой соды и сигарет наряду с бинтами, антибиотиками и витаминами. Одинокий самолет летел очень низко над землей. Он едва не задел телеграфные провода, но ухитрился под них поднырнуть и совершить очень трудную посадку на дороге возле торгового поста. Как только он коснулся земли, все вокруг подбежали к нему и разгрузили. Мне показалось, что это было сделано за минуту или даже меньше. Все произошло так быстро, что самолет успел взлететь прежде, чем федералы смогли отреагировать. Авиамост явился для них полным сюрпризом. Мы видели, как они мечутся, жестикулируют, трясут кулаками в небо. Первый и второй пилоты оба были вьетнамскими ветеранами. Второй пилот почти месяц провел с нами в качестве медика и смог показать первому пилоту путь, ориентируясь по местности. Он был белым с небольшой примесью Могавской крови в жилах. Прежде чем отправиться в этот полет, он совершил Сиукский обряд, принеся в жертву свою плоть.

Второй авиамост был осуществлен тремя самолетами “Piper Cherokee”[3] – и впрямь удачное название для самолетов, которые стараются ради индейцев. Каждый самолет нес четыре парашюта; к каждому парашюту были подвязаны два под завязку набитых мешка с продуктами. Всего самолеты доставили около тонны продовольствия. Они появились 17 апреля при первых лучах зари. Люди, которые пилотировали эти маленькие аппараты, были большими храбрецами. Они летели очень низко, сквозь тьму и плохую погоду, каждую минуту ожидая, что их перехватят реактивные самолеты правительства. Один из парашютов не раскрылся. Я видела, как он ударился об землю. Он был полон муки, так что при ударе возникло большое белое облако, и кое-кто из перевозбудившегося народа закричал, что нас бомбят. Вся заброска продовольствия продолжалась не более пяти минут, а потом самолеты исчезли. День этого авиамоста был тем днем, когда убили Клиэруотера.

Двое из наших мужчин были убиты в Вундед-Ни, и многие получили серьезные ранения. На другой стороне никто не погиб, и лишь один из маршалов был тяжело ранен. Насколько я знаю, он мог попасть под собственный перекрестный огонь. Федералы очень быстро отреагировали на второй авиамост. Тут же прилетел вертолет, и снайпер открыл огонь по нескольким из наших людей, кто все еще перетаскивал продовольствие на торговый пост. Наши мужчины обстреляли вертолет, и началась перестрелка, которая не утихала почти два часа. Фрэнк Клиэруотер прибыл в Вундед-Ни накануне со своей беременной женой Утренней Звездой. Она была Апач, а он был Чероки. Фрэнк отдыхал на кровати в церкви, когда пуля прошила стену и поразила его в голову. Когда стало известно, что один из наших братьев тяжело ранен, мы по рации запросили маршалов о прекращении огня. Федералы пообещали прекратить стрельбу, и двое из наших мужчин с несколькими медсестрами отправились вверх на холм за раненым. Они размахивали белым флагом. Медсестры носили нарукавные повязки, на их касках были нарисованы красные кресты, но маршалы сразу же открыли по ним огонь и пригвоздили к земле на два часа, до наступления темноты, когда огонь наконец затих. Трое братьев из близлежащего бункера в конце концов ухитрились положить Клиэруотера на одеяло и отнести вниз с холма. Всю дорогу они находились под огнем. Клиэруотера принесли к блокпосту и после переговоров федералы предоставили вертолет, который доставил раненого в Рэпид-Сити, где он и умер несколько дней спустя, так и не придя в сознание. Его жену всю ночь продержали в тюрьме. Она хотела похоронить мужа в Вундед-Ни, где тот отдал свою жизнь, но Вилсон и правительство не дали на это разрешение, “поскольку он не являлся Сиу из Пайн-Риджа”. В результате Вороний Пес похоронил его на своей собственной земле по индейской традиции, с трубкой и Дедушкой Пейотлем.

27 апреля Бадди Ламонт - тридцатиоднолетний Оглала-Сиу, бывший морской пехотинец, ветеран Вьетнамской войны и единственный сын - был ранен в сердце и скончался на месте во время серьезной перестрелки. Бадди подстрелили возле покинутого дома, стоявшего по соседству с общинным центром. Думаю, снайпер, засевший в одном из правительственных бункеров, и уложил его. Бадди потерял терпение и выбежал из дома, вызвав огонь на себя. Его застрелили сразу же, как он оказался снаружи. Снова стреляли по врачам. Снова родственники, выносившие из Вундед-Ни его тело, были арестованы и брошены за решетку в Пайн-Ридже. Бадди был с почетом уволен из корпуса морской пехоты как раз тогда, когда правительственная пуля пробила его сердце. Он похоронен на холме возле братской могилы, присоединившись к духам всех остальных Сиу, убитых в Вундед-Ни. Надпись на его надгробном камне гласит: “Две тысячи пришли в Вундед-Ни в 1973. Один остался”.