Экспедиции в Анды

Писарро отплыл из Испании в январе 1530 года. Наступил январь 1531 года, прежде чем экспедиция наконец покинула Панаму — три судна, два больших и одно маленькое, сто восемьдесят человек, двадцать семь лошадей, оружие, снаряжение и припасы. Даже силы, оговоренные в подписанных условиях, были недостаточны для завоевания империи, протянувшейся на две тысячи морских миль на юг от Кабо‑Бланке, территория которой включала в себя одну из величайших горных цепей мира и распространялась внутрь материка до дождевых лесов Амазонки. Но у Писарро для выполнения даже этого совершенно недостаточного условия не хватало семи десятков человек. Он не мог не сознавать сложности стоявших перед ним задач, зная, что вся громадная территория империи инков пронизана военными дорогами, изобилует сильными крепостями с большими гарнизонами и живет в абсолютном подчинении воле единоличного правителя, и трудно объяснить, что же гнало его вперед, как он мог верить, что победа возможна. Был ли он настолько недалек, настолько лишен воображения, что просто не мог охватить разумом всю невозможность выполнения этой гигантской задачи? Ему должны были противостоять не только люди, но и сам фантастический ландшафт этой страны. Неужели он был настолько ослеплен гордостью, настолько был охвачен жаждой золота и власти, что отказывался видеть, что все обстоятельства против него? Сейчас никто не может ответить на эти вопросы. Вероятно, на него действовали все перечисленные причины и, кроме того, осознание своей миссии, то же рвение крестоносца, которое гнало вперед и Кортеса. Все письма Кортеса к императору уже были опубликованы, и хотя Писарро не мог прочитать их самостоятельно, но, будучи в Испании, он должен был слышать историю завоевания Мексики во всех подробностях. Возможно, он слышал ее непосредственно от самого Кортеса. В своей гордыне и новообретенном социальном статусе он, вероятно, убедил себя, что то, что смог совершить один уроженец Эстремадуры, другой вполне может повторить. Возможно, здесь сыграл свою роль и возраст Писарро — ощущение уходящего времени и мысли о том, что терять ему нечего; невероятно, но ему было уже почти шестьдесят, когда он пустился в эту третью и последнюю экспедицию.

Однако нет никаких оснований проводить параллели между Кортесом и Писарро. Писарро не был ни дипломатом, ни великим военачальником. Единственными их общими чертами можно считать храбрость и целеустремленность высшей пробы. Вот, к примеру, первый поступок Писарро в качестве начальника новой экспедиции. Руис планировал плыть прямо в Тумбес, вероятно, морским, удаленным от суши путем; однако внезапные шквалы, встречные ветры и течения вынудили его после тринадцати дней похода зайти в бухту Сан‑Матео.

Суда находились все еще на 1° севернее экватора, а Тумбес — почти в трехстах пятидесяти милях, и все же Писарро высаживает своих людей и начинает пеший марш на юг. Суда при этом идут с той же скоростью вдоль берега. После тринадцати дней скученного существования на трех маленьких суденышках, пытающихся пробиться против ветра при ненастной погоде, настроение в его войске, без сомнения, существенно упало. Кортес в подобной ситуации высадил бы своих людей на берег, позволил бы им размять слегка мускулы, вбил бы в их головы немного дисциплины, а затем посадил снова на корабли и продолжил путь к намеченной цели. Он, безусловно, не стал бы демонстрировать свои истинные намерения неспровоцированной атакой на небольшой городок. После трудного перехода через разлившиеся реки района Коаке Писарро позволил своим людям взять штурмом и разграбить незащищенный городок. Испанцам повезло, им досталось некоторое количество золота и серебра стоимостью в 20 000 песо, большая часть в виде примитивных украшений. Достались им также изумруды, но только Писарро и еще несколько человек, включая доминиканца, фрея Реджинальдо де Педрасу, оценили их реальную стоимость. Эта небольшая сиюминутная выгода стоила Писарро дружелюбия местных жителей и надежды застать неприятеля врасплох. Он отослал сокровища в Панаму на своих кораблях, надеясь, что столь скорый успех воодушевит людей присоединиться к нему, а сам продолжил свой марш на юг.

Встреченные далее деревни оказались покинутыми, без людей и имущества. Как и в Новой Испании, войско Писарро носило защитные доспехи из стеганого хлопка, а всадники‑кабальеро — стальные доспехи. Стояла ужасающая жара; солдаты, измученные тропическими ливнями и тучами насекомых, страдали от нарывов. Люди падали в обморок прямо на ходу, многие умирали; начало кампании оказалось совершенно бессмысленным, что мог бы понять любой военачальник. Тот факт, что испанцы смогли достичь залива Гуаякиль, многое говорит о выносливости и закалке испанской пехоты. Пуна показалась вполне подходящим местом для организации базы. Ее воинственные обитатели враждовали с Тумбесом, лежавшим всего в тридцати милях, за высокой южной оконечностью острова. После предварительно проведенных переговоров с изъявлением дружеских намерений все войско Писарро было переправлено на остров на бальсовых плотах. Здесь, на этом большом лесистом острове, в безопасности от внезапных атак, Писарро организовал лагерь и стал ждать подкреплений. Во время марша на юг к нему уже успели присоединиться два корабля, один с королевским казначеем и чиновниками администрации, опоздавшими присоединиться к экспедиции в Севилье, другой с тридцатью солдатами под командой капитана по имени Беналькасар.

Почти все, что предпринимает Писарро на этом этапе, производит впечатление недалекости и недостатка воображения. Прибывают индейцы из Тумбеса, и он, зная об их старой вражде с обитателями Пуны, тем не менее принимает их в своем лагере. А затем, когда два его переводчика, сами происходившие из Тумбеса и плававшие с ним в Испанию, предупреждают его о том, что вожди Пуны собрались на военный совет, он тут же окружает место сбора вождей и выдает их с головой их тумбесским врагам. Результатом явилась кровавая резня, вызвавшая те самые враждебные действия, которые Писарро пытался предотвратить. Несколько тысяч воинов Пуны напали на его лагерь. Холодная сталь и кавалерия в конце концов вынудили их искать убежища в лесу. Потери оказались сравнительно легкими — несколько человек убито и Эрнандо Писарро ранен дротиком в ногу, — но после этого лагерь подвергался неутихающим партизанским атакам. Всего этого можно было бы избежать, проявив немного такта и приняв во внимание чувства индейцев Пуны. Наконец назрела необходимость эвакуации с острова, и после прибытия еще двух кораблей с сотней добровольцев и лошадьми под командой Эрнандо де Сото Писарро почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы вернуться на материк. К этому моменту жители Тумбеса, похоже, уже не верили ему, однако высадка испанцев встретила очень слабое сопротивление, с которым легко справились Эрнандо де Сото и кавалерия. Основная часть войска пересекла залив на двух кораблях, которые позже, вероятно, были переведены на защищенную якорную стоянку, которую мы теперь знаем как Пуэрто‑Писарро, расположенную в нескольких милях к северо‑востоку от современного города.

Наконец испанцы добрались до Тумбеса — города Дев Солнечного Короля, сверкающего золотыми фруктами садов и покрытого золотом и серебром храмов. Реальность, однако, оказалась совсем не такой радужной. Тумбес напоминал пустую раковину. От города ничего не осталось, за исключением крепости, храма и нескольких наиболее прочно построенных домов. Люди, проплывшие семьсот миль и пробиравшиеся затем больше трехсот миль через ад мангровых топей и влажных джунглей, поддерживавшие свой дух видениями золотого города, при виде этих жалких развалин испытали страшное потрясение. Однако для Писарро все обернулось стратегической выгодой. Индейцы, убившие на его глазах захваченных военных вождей Пуны, должны были, через его переводчиков, дать ему объяснения своей кровожадной мстительности. Лишившись сиюминутной добычи от несостоявшегося ограбления Тумбеса, он получил гораздо больше — ключ к завоеванию страны, в чем смог вскоре убедиться.

Удачливость Писарро, без сомнения, является предметом зависти любого военачальника, давшего себе труд изучить проведенную этим конкистадором кампанию. Если бы он попытался завоевать Перу во время любой из своих предыдущих экспедиций, он потерпел бы неудачу. Случай привел его в Тумбес именно тогда, когда на всем трехтысячемильном пространстве империи начиналось брожение и ее население устало беспрекословно подчиняться одному человеку. Писарро узнал об этом, выясняя причины плачевного состояния города. Ему сказали, что это работа людей Пуны; Король Солнца — Инка Уаскар — был слишком занят войной с собственным братом Атауальпой, чтобы вовремя направить необходимую городу помощь; из Тумбеса был выведен даже гарнизон.

Эта борьба за власть завершилась незадолго до высадки Писарро в Тумбесе. Атауальпа победил, и его армия захватила Уаскара. Узурпатор из Кито теперь стал Инкой, однако это не означало, что население Тумбеса, так же как и других поддерживавших Уаскара городов, примет эту замену. Возникла та же ситуация, как и в Мексике, что дало Кортесу шансы на победу. Однако здесь, в Перу, Писарро не пришлось создавать эту ситуацию; она уже созрела до его прихода. Империя инков была расколота, и как только Писарро осознал все значение этого факта, он полностью изменил свое отношение к происходящему. Перед его глазами уже вставала яркая картина полного завоевания страны.

Оставив часть своих сил в Тумбесе, Писарро с отборным отрядом направился в глубь материка. Перед ним стояли две задачи: превратить свое небольшое войско в дисциплинированную военную машину и завоевать симпатии местного населения. Он решил, как и Кортес, придерживаться тактики умиротворения страны. Он запретил грабежи. Сопровождавшие его доминиканцы повсюду насаждали христианскую веру. Поход превращался в крестовый, это зажгло в сердцах его людей священный огонь божественной миссии, и жажда золота притупилась на время.

Как и во время марша вдоль побережья, в продовольствии не было недостатка. Море щедро снабжало испанцев рыбой, а в местах, где действовала великолепная инкская система орошения, тропическая жара позволяла фруктам и овощам обильно расти вне зависимости от времени года. Начиная с 16 мая Писарро заставлял своих людей безостановочно двигаться от селения к селению, так что думать о будущем не хватало ни времени, ни сил. Индейских вождей, выступивших против, сожгли в назидание остальным, и после короткой кампании вся окружающая местность была приведена в покорность. В этих действиях Писарро можно видеть первые признаки рождения новой политики — политики набора вспомогательных сил. Хотя в испанских источниках совсем не упоминаются индейские союзники (так же, как у Гарсиласо, по очевидным причинам), мало сомнений, что Писарро, как и Кортес, старался пополнить свое маленькое войско местными рекрутами. В июне он начал работы по строительству постоянного поселения. Место было выбрано у Тангарары, на реке Чира, примерно в восьмидесяти милях к югу от Тумбеса. Строилось поселение по обычной колониальной схеме: церковь, арсенал и суд размещались внутри линии укреплений. Однако, несмотря на то что Сан‑Мигель законным образом обзавелся надлежащим набором муниципальных чиновников, Писарро не пришлось пускаться на пригодившиеся в свое время Кортесу политические уловки — ведь его полномочия и без того исходили непосредственно из Испании. Это позволило ему даровать каждому колонисту по repartimiento, а поскольку местные индейцы привыкли к строгой регламентации их жизни правительством, они покорно приняли новое положение вещей. Позже поселение было передвинуто немного дальше на юг, к реке Пьюра, в более здоровую местность. Все золото и серебро, полученное к этому моменту, испанцы переплавили в слитки, и Писарро, как и Кортес, убедил своих людей пожертвовать своими долями ради того, чтобы после выделения причитавшейся королю пятой части он мог отправить сокровища на двух кораблях в Панаму и уладить таким образом финансовые дела экспедиции.

Нетрудно понять дилемму, стоявшую перед Писарро, когда он наблюдал, как паруса этих кораблей постепенно опускаются и исчезают за горизонтом. Отправленные на них сокровища, безусловно, должны послужить весомым подтверждением рассказов их капитанов о блестящих перспективах поселенцев Новой Кастилии. Следует ли ему дождаться подкреплений, которые, безусловно, начнут прибывать, или же следует идти вперед с имеющимися — силами? Пока он пытался принять решение, миновало три недели, и за это время он убедился, как до него Кортес, что бездействие порождает недовольство в армии. Почти наверняка именно настроение людей заставило его наконец сделать выбор. Он решил выступить в поход.

Решение это подкреплялось и донесениями разведки о том, что Атауальпа уже находится не в столице империи Куско, а в Кахамарке. Куско располагался от Сан‑Мигеля примерно в тысяче трехстах милях, и даже в наше время, если воспользоваться панамериканским шоссе на Лиму, это расстояние отнимет несколько дней и немало сил, настолько трудны последние участки пути через Анды. В 1532 году экспедиции Писарро, отягощенной снаряжением, потребовалось бы несколько недель, несмотря на то что он придерживался неплохих инкских дорог. Кахамарка же, с другой стороны, располагалась на расстоянии всего в триста пятьдесят миль, и, хотя лежала в глубинах Сьерры, то есть горной части страны, на высоте 9000 футов, новообретенные индейские друзья сообщили Писарро, что идти до нее не более двенадцати дней. Такую возможность нельзя было упустить. Случай привел правящего Инку в пределы досягаемости испанцев.

24 сентября 1532 года, примерно через полгода после первой высадки на побережье, Писарро вышел из маленького поселения с боем барабанов и развевающимися на солнце знаменами — его собственным и Кастилии. Его войско составляли сто десять пехотинцев, из которых не более двадцати имели на вооружении арбалет или аркебузу, и шестьдесят семь всадников. И с этой жалкой армией он собирался противостоять Инке, с которым, по некоторым докладам, шла армия численностью от сорока до пятидесяти тысяч человек. Хотя Атауальпа, как говорили, лечился на горячих вулканических источниках Кахамарки — воспалилась полученная в боях против брата рана, — он, без сомнения, совмещал лечение с королевской инспекцией новых владений для закрепления их лояльности к новому владыке.

Испанцы переплыли реку Чира на плотах, переночевали в индейском селении Поэчос и последовали дальше на юг, к реке Пьюра. Здесь они пошли вдоль берега реки на восток, в глубь материка. Выбора у них не было. Рассказы индейцев о том, что южная пустыня представляет собой непреодолимое препятствие, к этому моменту должны были найти подтверждение от собственных разведывательных партий. Эта пустыня, Сечура, настолько бесплодна, что даже кактусы в ней не растут. Это наиболее суровый из обширных пустынных районов Перуанского побережья; он же и самый крупный — от реки Пьюра до следующего речного оазиса сто двадцать пять миль. Маршрут вдоль берега реки повел испанцев по широкой дуге к северу. По обеим сторонам реки орошаемая равнина зеленела всходами, виднелись многочисленные пыльные индейские поселения. Тем, кто смотрел в раскаленное лицо Сечуры с поднимающимися от земли миражами, край этот должен был показаться подлинным «раем изобилия», по красочному описанию Прескотта, который, впрочем, никогда там не был. Дальше, за пределами орошаемых участков, холмы тоже зеленели густыми зарослями цератонии, более высокими и густыми, чем в наше время, после массовой вырубки в последние годы. Эти деревья, длинные стручки которых служат кормом многочисленным животным, напомнили, должно быть, испанцам о рожковых деревьях Средиземноморья.

Несмотря на относительно благоприятные условия, в Рядах маленькой армии постепенно поднимался ропот. Люди начали падать духом. Через четыре дня Писарро сделал остановку для «подготовки к маршу». Первым делом он устроил парад своего войска и сделал официальное объявление недовольным. Любой, чье сердце не лежит к начатому предприятию, может вернуться в Сан‑Мигель и получить впоследствии точно такую же долю земли и индейцев, как люди гарнизона. Мы не знаем, подготовил ли Писарро заранее почву, как Кортес при затоплении кораблей, так как в рядах конкистадоров Перу не нашлось человека, подобного Берналю Диасу. Однако факт остается фактом: всего девять человек — четверо пехотинцев и пятеро всадников — предпочли возвращение на базу. Вероятно, не только речь Писарро, но и сама окружающая обстановка воодушевила остальных сто шестьдесят восемь человек на продолжение похода. К этому моменту испанцы, должно быть, миновали Тамбо‑Гранде и вновь оказались на главной инкской дороге из Тумбеса, примерно там, где сейчас находится асьенда Санта‑Летисия. Русло реки здесь представляет собой широкую полосу высохших белых камней, отложений отполированной водой гальки с близлежащих холмов. Хотя орошаемая равнина уже начала сужаться с приближением первых андских предгорий, а горы впереди, где брала исток Пьюра, ощутимо придвинулись, склоны их были по‑прежнему одеты зеленью цератонии и не казались непроходимыми; холодные белые пики великих горных цепей, которые необходимо было преодолеть на пути в Кахамарку, в этом месте как нарочно скрыты от взгляда.

Здесь войско провело десять дней, и испанцы могли наблюдать вокруг обычную оседлую жизнь индейцев, их сооруженные из саманного кирпича и крытые тростником хижины в пыли вдоль глубоких ирригационных каналов. Здесь надежды вновь возобладали над реальностью. Земля обетованная с покрытыми золотом стенами храмов действовала на испанцев как видение рая, полного гурий, на воинов — последователей Магомета. Наконец отдохнувшее войско бодро зашагало дальше по шоссе Инков на Саран. Здесь от основной дороги отделилась соединительная ветка в горы на Уанкабамбу, связывавшая ее с великим Андским шоссе, соединявшим, в свою очередь, столицу колонии Кито с древней инкской столицей Куско.

Писарро предстояло принять первое стратегическое решение. Спешить с этим не стоило, ибо в Саране размещабольшое тамбо^[41], включавшее в себя не только помещения для отдыха Инки и неизменно сопровождавшей его в королевских турне большой свиты, но и склад и арсенал для снабжения его армии продовольствием, одеждой и оружием. Люди Инки были хорошо обеспечены, и в любом случае Писарро следовало дождаться де Сото, отправленного с небольшим отрядом вперед на разведку горного шоссе и для установления контакта, а при необходимости и подчинения инкского гарнизона в Кахасе, примерно в десяти милях к северо‑востоку от Уанкабамбы. Чтобы понять положение Писарро в этот момент, необходимо вспомнить, что он еще не был как следует знаком с горными индейцами и не понимал их. До сих пор он получал информацию только из вторых рук. Его практический ум способен был иметь дело только с реальными вещами, и, хотя ему не хватило бы воображения, чтобы начать и выиграть войну нервов, он понимал, что контакт с Инкой установить необходимо. Не обладая качествами Кортеса, его пониманием дипломатических тонкостей, позволивших этому военачальнику добиться таких успехов, Писарро все же готов был следовать по его стопам.

Де Сото смог достичь Кахаса всего за два с половиной дня, и объяснялось это тем, что здесь, на северной оконечности перуанских Анд, горы значительно ниже, а проход в Сьерру лежит на высоте немногим более 5000 футов. Отсутствовал он восемь дней. В Кахасе, стоявшем в «маленькой долине, окруженной горами», находился один из сборщиков дани Атауальпы. Этот чиновник сообщил ему, что до Куско тридцать дней пути на юг по Андскому шоссе, и описал ему столицу инков. Местные индейцы рассказали, что Атауальпа захватил долину Кахаса около года назад, «потребовав огромную дань и ежедневно учиняя жестокости» — они вынуждены были отдавать в качестве дани не только товары и продукты, но и своих сыновей и дочерей. Огромное здание в деревне целиком было отдано женщинам, занятым прядением и тканьем полотна для армий Атауальпы. У входа же в это здание были подвешены за ноги несколько местных жителей. В Уанкабамбе, в одном дне пути от Кахаса, де Сото увидел «крепость, целиком выстроенную из отесанных камней, самые крупные из которых составляли пять или шесть ладоней в ширину, пригнанных настолько плотно, что между ними, похоже, вовсе не было раствора». Это было первое знакомство испанцев с необычайным искусством каменных дел мастеров андских индейцев, ведь виденные ими на побережье крепости строились из высушенных на солнце кирпичей, обмазанных глиной.

По возвращении де Сото подтвердил, что Атауальпа по‑прежнему стоит со своей армией у горячих источников в Кахамарке; он привел с собой инкского чиновника, который должен был приветствовать испанцев и пригласить их нанести визит Инке в его лагере. Становилось ясно, что Атауальпа был полностью осведомлен обо всех передвижениях испанцев. Писарро сознавал, что подлинной целью посольства является выяснение его сил и намерений, но он не придал этому значения. Он достиг своей цели. Он установил контакт с Инкой и при этом гораздо ближе продвинулся к своей цели, чем Кортес в тот день, когда послы Моктесумы встретили его в песчаных дюнах у Сан‑Хуана‑де‑Улуа. Он принял присланные Атауальпой дары — два керамических кубка, изготовленные, возможно символически, в форме двух крепостей‑близнецов, некоторое количество ткани из шерсти лам, расшитой золотыми и серебряными нитями, и самое необычное — ароматическое вещество, приготовленное на высушенном и растертом в порошок гусином жире, — и отослал посланца обратно с ответным подарком — головным убором из алой ткани, рубашкой и двумя стеклянными кубками, а также с наказом передать королю, что испанцы, выполняющие здесь поручение самого могущественного императора в мире, предлагают свою помощь в борьбе с врагами Атауальпы.

Несмотря на доклад де Сото о том, что горное шоссе «надежно и достаточно широко, чтобы шесть всадников могли ехать в ряд», Писарро повернулся спиной к связующей дороге вверх через горы и пошел на юг. Это неожиданное решение можно объяснить только желанием следовать завоевательным методам Кортеса. Писарро нуждался в индейских союзниках, прежде чем завести свое маленькое войско высоко в горы. Этим же можно объяснить четырехдневную задержку в Мотупе, которую в противном случае пришлось бы приписать нерешительности, а нерешительность определенно не была свойственна этому человеку.

Марш на юг оказался непростым — три дня почти без воды, за исключением единственного скудного источника, и по‑прежнему никаких признаков жилья. Испанцы продвигались по краю Сечуры, и в местах, где переносимый ветром песок пустыни образовывал у подножия холмов волнистые дюны, внезапно обрывалась успокаивающая зелень глубоко укоренившегося цератониевого леса. Испанцы вошли в безводный пояс, протянувшийся в южном направлении вдоль всего Перуанского побережья на сотни миль. Все вокруг стало коричневым: слева коричневые скалы высохших, изъеденных зноем холмов, справа более бледный коричневый оттенок пустыни, с отрогами холмов, подобными миражным островам в море песка, а впереди сияющее в лучах солнца шоссе Инков. К исходу этих трех дней испанцы вышли на равнину, бывшую когда‑то населенной индейцами‑ольмеками. Там стояла крепость, однако валы ее оказались разрушенными, воды не было, и крепость была пуста. Только в Мотупе смогли они напоить лошадей и утолить жажду. Но это были люди, привычные к тяготам, и сам по себе тяжелый переход не должен был послужить основанием для четырехдневной остановки. Херес ее тоже никак не объясняет.

Возобновив марш, войско продвигалось не спеша. Два дня испанцы шли через «густонаселенные» долины, еще день ушел на преодоление сухой песчаной полосы до следующей долины. Здесь их задержала разлившаяся река Предположив, что это была Лече, сделаем вывод, что Писарро старался максимально использовать возможность завоевать доверие местных жителей, так как расстояние от Мотупе до Лече составляет всего двадцать пять миль. Брат Писарро, Эрнандо, вплавь перебрался через разлившуюся реку с авангардной группой и, несмотря на встреченный на той стороне дружелюбный прием, тем не менее подверг пытке одного из вождей, чтобы получить точную информацию о намерениях Атауальпы. В результате на следующее утро он смог передать назад через реку весть о том, что армия Инки разделена на три части: одна у подножия гор, одна на перевале и третья в Кахамарке. Херес не уточняет, где именно у подножия гор или на каком перевале, к тому же информация эта почти наверняка была ложной.

Перебравшись наконец на другой берег — а переправа заняла почти целый день, лошадей переправляли вплавь, а вещи перевозили на сооруженных из стволов поваленных деревьев плотах, — войско расположилось в крепости, где провел ночь Эрнандо Писарро. Это мог быть Тамбо‑Реаль либо Батан‑Гранде в трех милях к востоку. Отсюда шоссе Инков на протяжении шестнадцати миль шло к югу по плоской равнине между сухих холмов к реке Ламбайеке. Сейчас эта местность засушлива, как пустыня, но на протяжении нескольких миль холмы пересекает один из глубоких старых каналов, от которого отходят поперечные следы ирригационных каналов, да и остатки храмовых курганов и саманных крепостей позволяют предположить, что прежде весь этот район был зеленым, плодородным и густонаселенным. Это объяснило бы, почему Писарро задержался еще на четыре дня. Его целью явно было установление мирных отношений, что оказалось несложно, так как здешние деревни сильно пострадали под рукой Атауальпы. И здесь даже нашелся индейский вождь, готовый отправиться в Кахамарку в двойной роли шпиона и посла.

После четырехдневного перерыва Писарро вновь повел свое войско вперед. Они пересекли реки Ламбаеке и Реке и не воспользовавшись Чонгояпским путем в горы, отклонявшимся на северо‑восток, продолжали движение прямо на юг, мимо нынешних асьенд Пукала и Сальтур, и через три дня прибыли в Санью. Отсюда, как им сказали, есть тропа прямо в Кахамарку. Информация оказалась верной, и он, сойдя с главного шоссе Инков, повернул на восток и последовал за рекой Санья во впадину между холмов. У испанцев тогда не было названий для гор и ущелий, даже названия индейских деревень им с трудом удавалось записывать, а потому неудивительно, что все отчеты об этом марше очень невнятны. Почти наверняка испанцы отклонились от ущелья, в котором протекает река Санья, повернув на юго‑восток в более узкий проем ущелья Нанчо. Это самый прямой путь к цели, а стоит перевалить через гребень на высоте 12 000 футов и попасть на расположенную чуть ниже высокогорную равнину, как продвижение становится относительно несложным. Херес пишет, что сам проход был настолько крут, что временами приходилось подниматься как по лестнице. Писарро с пятьюдесятью всадниками и шестьюдесятью пехотинцами ушел вперед, намереваясь с боем преодолеть перевал, если он окажется защищенным. Однако, хотя в проходе и стояла крепость, Атауальпа оставил тропу к своему лагерю открытой. Был сильный мороз, такой, что лошади страдали от обморожений. Дело происходило в начале лета, но в Сьерре в это время настоящая зима, поскольку это дождливый сезон и в горах в это время ложится снег.

Писарро провел ночь в деревне; дом, в котором он разместился, был защищен каменной стеной. На следующий день он двигался медленнее, чтобы дать возможность своему арьергарду и обозу присоединиться к основным силам. Тропа по‑прежнему шла вверх, и в эту ночь вся армия расположилась лагерем на вершине горы. Здесь его приветствовали посланцы Атауальпы, приведшие ему в подарок десять лам. Они сказали, что Инка уже пять дней ждет его в Кахамарке. По всей видимости, они рассказали ему — в своей интерпретации, разумеется, — историю военных действий между Атауальпой и Уаскаром. В ответ Писарро, по свидетельствам очевидцев, произнес длинную речь, закончив ее словами: «Если он [Атауальпа] захочет войны, я согласен воевать, как я уже воевал против вождя острова Сантьяго [Пуна], и против вождя Тумбеса, и против всех, кто хотел воевать со мной. Я не воюю ни с кем и никому не досаждаю, если только не воюют со мной».

Теперь, когда Писарро приблизился к своей цели, посланники быстрее стали сновать между двумя армиями. Долгий дневной переход через горы привел испанцев в уютно расположившуюся в долине деревню. Там Писарро ожидал тот самый вождь, которого де Сото привел в свое время в Саран, с полудюжиной золотых кубков, в которых он предложил испанским капитанам чичу, индейский спиртной напиток из зерна. Он должен был сопровождать их в Кахамарку. Еще один дневной переход, и Писарро решил предоставить своим людям день отдыха, чтобы они могли встретить возможную опасность со свежими силами. В этот момент в лагерь прибыл его собственный посланец, индеец, отправленный из Тамбо‑Реаля. Он был настолько разъярен тем, что испанцы оказывают гостеприимство эмиссару Атауальпы, которого он считал лжецом и негодяем, что набросился на несчастного и схватил его за уши. В лагере Инки его собственная жизнь находилась в опасности, ему не давали еды и, невзирая на ранг вождя, он не был допущен к Атауальпе под предлогом того, что Инка постится. Атауальпа, сказал он, стоит «в боевом порядке на равнине под Кахамаркой. У него большая армия, и я нашел город пустым». Затем он отправился в лагерь, видел палатки, и толпы народа, и множество воинов, «и все были готовы к сражению». В ответ посланник Атауальпы сказал, что если город пуст, то его дома освобождены для испанцев, а Атауальпа находится в поле, потому что «таков его обычай, после того как он начал войну», при этом имелась в виду война против его брата. Как и всякий обмен сообщениями через посланников, эта перепалка, должно быть, скорее запутала, чем прояснила ситуацию, и Писарро по‑прежнему не имел представления о намерениях Атауальпы.

Еще один дневной переход, и он оказался в пределах досягаемости армии Атауальпы. Он встал на ночь лагерем на травянистой равнине, на следующее утро выступил пораньше и задолго до полудня уже смотрел вниз с округлых холмов, нависавших над Кахамаркой. Он видел перед собой, возможно, самую красивую долину в Андах. Сцена была готова для одного из самых грандиозных и трагических событий в мировой истории. На протяжении всего дневного перехода вверх по крутым склонам ущелья Нанчо испанцы находились в полной власти воинов Атауальпы. Задыхаясь от разреженного воздуха высокогорья, с трудом карабкаясь по крутым склонам ниже тропы, они не имели никаких шансов устоять против атакующих сверху закаленных воинов. Даже если с ними шло некоторое количество индейских вспомогательных сил, крепость на вершине, если бы ее стали оборонять, остановила бы их продвижение. И в течение еще пяти дней пути через высокогорную Сьерру испанцы по‑прежнему оставались очень уязвимы. В любой момент Атауальпа мог их уничтожить. Почему он этого не сделал? Чего боялся?

Гарсиласо настаивает на том, что причиной тому наставления, данные ему отцом, Уайной Капаком, на смертном одре. Он цитирует слова, будто бы сказанные этим последним настоящим Инкой своим вождям и соратникам:

«Отец наш, Солнце, давным‑давно открыл нам, что нас должно быть двенадцать Инков, его собственных сыновей, и мы должны править на этой земле; и что затем должны прийти новые, до тех пор неизвестные люди; что они должны будут одержать победу и подчинить все наши королевства своей империи, так же как и множество других земель. Я думаю, что воины, которые недавно прибыли морем к нашим берегам, и есть те самые люди. Это сильные, могучие люди, которые во всем превосходят нас. Правление двенадцати Инков заканчивается, и я последний. Я говорю вам, что эти люди вернутся вскоре после того, как я оставлю вас, и что они исполнят то, что предсказал отец наш, Солнце: они покорят нашу империю и станут ее единственными властителями. Я приказываю вам подчиняться и служить им, как следует служить тем, кто во всем тебя превосходит, потому что их закон будет лучше нашего, и их оружие будет более могущественным и неуязвимым, чем наше. Оставайтесь с миром; мой отец, Солнце, призывает меня, я ухожу, чтобы успокоиться рядом с ним».

Гарсиласо де ла Вега — писатель с очень богатым воображением. По материнской линии он потомок инков, и с его стороны естественно стремиться найти рациональное объяснение неспособности индейцев противостоять захватчикам. И все же с достаточной долей достоверности можно представить себе, что Уайна Капак разделял владевшее Моктесумой предчувствие надвигающейся катастрофы и вполне мог почувствовать необходимость предупредить свой народ на смертном одре и призвать его не бороться с неизбежным; если это так, то он несомненно сделал бы это от имени бога Солнца. «Новости об этом предсказании, — продолжает Гарсиласо, — разлетелись по всей территории Перу, и повествования всех хронистов свидетельствуют о его правдивости». Хронисты, на которых он ссылается, это Сьеса де Леон и Лопес де Гомара, однако они, как и сам Гарсиласо, описывали эти события много позже. Поэтому мы должны рассматривать эти пророчества и наставления Уайны Капака как неподтвержденные и самостоятельно решать, каким образом Писарро со столь малыми силами смог покорить громадную империю. Для этого мы должны вернуться к истокам империи инков, рассмотреть их религиозные воззрения и культуру, и прежде всего особенности управления, связанные с пирамидальной структурой государства и абсолютным подчинением «отцу» — верховному Инке.

^[41] Тамбо — походный дворец со складом и арсеналом. (Примеч. персе.)