Монте-Альбан

Что происходило к югу от ольмеков?

Рассматривая вопрос универсальности идеологических представлений в древней Мезоамерике, невозможно обойти стороной цивилизацию Монте-Альбана, раз­вивавшуюся по тем же канонам, в те же временные параметры, но всегда как бы рассматриваемую отдельно от мира майя. Впрочем, то же самое происходит и с цивилизацией Теотиуакана, и не последнюю роль в подобном членении играет различная лингвистическая принадлежность создателей цивилизаций. Пространственные рамки не столь принципиальны для подобного отделения. Достаточно сказать, что сапотекская «столица» Монте-Альбан расположена примерно в 400 км от «столицы» ольмеков Ла-Венты, а это куда ближе, нежели многие центры майя.

Однако «универсальность» мезоамериканской идеологической концепции «возрождения призрака» из «полей блаженных» выглядит настолько очевидной даже при поверхностном обзоре, что имеет смысл обратиться к наиболее харак­терным примерам из сопредельных культур, к которым и относится сапотекская, классический период которой, по определению Пинья Чана, приходится на 100— 800 годы, тогда как зарождение ее датируется примерно 850—500 годами до н. э.

Вместе с тем археологами выделяется так называемый «ольмекский гори­зонт», датируемый 1200—850 годами до н. э.[71]. Оахака наполняется «панмезоамериканской» символикой в ольмекском стиле — знаки ягуара, каймана, змея и птицы (возможно, орла). В основном они появляются на расписной керами­ке, обнаруженной в мужских захоронениях. К этому же периоду относится по­явление шлифовки зеркал, разработка обсидиана и раковин.

В 850—500 годах до н. э. увеличивается население региона, изменяется общинный уклад и совершенствуется социальная организация — как следствие возникают региональные особенности в памятниках материальной культуры.

Возникновение первых городских центров начинается с 500 года до н. э. Самым крупным становится Монте-Альбан в долине Оахаки, существование которого подразделяется на два основных периода: ранний — с 500 года до н. э. по 250 год н. э. и поздний — с 250 по 759 год н. э.

Ю. В. Кнорозов считает, что культура сапотеков, несмотря на то, что сапотекский язык не является генетически родственным ольмекскому и майя, безусловно имела общее с ними происхождение. Свои предположения в области иероглифики Кнорозов основывает на анализе иероглифического письма сапотеков, родственного ольмекскому и майяскому, отличающегося лишь на уров­не графической вариативности.

Winter M. Оахаса: The Archaeological record.—México, 1992.

Прежде всего следует отметить, что планировка Монте-Альбана представ­ляла собой архитектурный комплекс вокруг прямоугольной центральной пло­щади и соответствовала географическому направлению оси север — юг, при этом сакральная часть, как и положено, находилась на севере комплекса.

Такому же универсальному принципу следовали в Оахаке и другие центры. В менее значительных центрах архитектурную планировку иногда приспосабли­вали к особенностям рельефа, но формальные каноны продолжали соблюдать­ся. Так, например, центр Митла, что неподалеку от Монте-Альбана, не представ­ляет с первого взгляда «характерной» картины мезоамериканской планировки (хотя это, возможно, является следствием недостаточных археологических ра­бот). Вместе с тем этот центр возник на реке Митла, которая протекает точно с востока на запад. Аналогичная особенность рельефа учтена и при планировке Теотиуакана. Ориентировка Митлы следует оси север — юг. К северу находятся горы, где обитаемые пещеры-укрытия датируются по крайней мере девятым тысячелетием до н. э. Само название Митла — этимологически восходит к Миктлан — «страна мертвых», что указывает на учет всех этих особенностей релье­фа при выборе места для города.

Планировка другого города — Серро-де-лас-Минас отклоняется от оси при­мерно на 27° в сторону северо-запада, что напоминает ориентацию плана Исапы, отклонение которой составляет 27° в сторону северо-востока.

Вернувшись к Монте-Альбану, следует отметить, что при общей четкой пла­нировке по оси север — юг, странное здание посреди Главной площади (зд.J) также сориентировано с отклонением около 45° в сторону северо-запада, а примыкающий с юга комплекс «13 Кех» — примерно на 30°.

Основными памятниками сапотеков, помимо акропольной архитектуры, были здания на пирамидах вокруг прямоугольной площади. Сапотеки расписы­вали стены зданий и погребальные помещения, создавали скульптуру из штука, расписывали керамику.

Однако концепция «прародины предков» у сапотеков наиболее ярко выразилась в создании достаточно специфического типа памятников — погребальных урн, выполнявшихся в виде «сидящих фигур» и помещавшихся внутри реальных ниш в стенах, как, например, в захоронении 104 из Монте-Альбана (400—600 гг.).

Ниша выполнена в характерной крестовидной форме, идентичной знаку архаической пещеры у ольмеков, в Исапе и у майя. Внутри помещена фигура-урна, выполненная в виде сидящего со скрещенными ногами персонажа. Сидит он на платформе наподобие нижнего слоя у стел сапотеков или майя с элемен­тами оскаленной пасти кошачьего посредине. На голове человека — пышный убор. Центральное место убора занимает стилизованная морда животного, по­верх которого возвышается изображение прорастающего растения. На шее на толстой веревке висит подвеска. Язык высунут.

Другая урна из Монте-Альбана выполнена также в виде сидящей фигуры человека⁸⁵. Его лицо имеет портретные черты, рот приоткрыт. Головной убор выполнен в виде морды животного, без нижней челюсти, выделены клыки и зубы прямо надо лбом человека. Некоторые детали под носом зверя позволяют определить его как летучую мышь. Однако есть и элементы, присущие ягуару. Поверх головы летучей мыши помещено пышное растение.

Любопытный вариант урны хранится в частной коллекции в Бельгии⁸⁶.

Пасть животного на головном уборе сидящего человека заменена разинутой пастью птицы с изогнутым клювом. Традиционный символ растения сливает­ся с оперением. Рот полуоткрыт. Обращает на себя внимание своеобразный нагрудник, выполненный в форме контура пещеры.

На другой урне, изображающей также сидящую фигуру, головной убор выполнен в виде лишь верхней части морды животного — до пасти. Черты са­мой пасти с зубами как бы перенесены на лицо человека и наложены на его рот. Так, видимо, выглядел сапотекский вариант ягуарочеловека, выполненный, в отличие от ольмеков, не путем синтеза антропо- и зооморфных черт, а путем прямого наложения одних на другие. Поверх глаз зверя на головном уборе рас­положен контур пещеры, из которого выходит пробивающееся растение. На шее сидящего персонажа на веревке подвешена в перевернутом положении го­лова человека с приоткрытым ртом и знаком ростка на уборе.

Урна со змеиными головами также чрезвычайно любопытна. На голове си­дящего человека надет головной убор, центральное место которого занимает изображение традиционного контура пещеры, над котором помещается знак ростка. Еще выше устроилась симметрично изгибающаяся двухголовая змея. Посредине изгиб ее тела образует «раскол», «расщелину», столь типичную для ольмеков.

Сапотекские урны — большие фигурные сосуды, впервые появляются во втором периоде развития цивилизации Монте-Альбана (100 г. до н. э. — 100 г. н. э.). Мигель-Коваррубиас ставил появление этого типа памятников в зависи­мость от привнесенной извне традиции ольмекских мудрецов⁸⁷. Однако следует отметить, что урны возникают на уже сформировавшемся ранее, видимо син­хронно ольмекам, культурно-идеологическом субстрате, и какие именно веяния пришли на рубеже нашей эры с этой волной ольмекского влияния, можно толь­ко предполагать.

Тем не менее, именно с новыми веяниями, видимо, связано и изменение формы сапотекской гробницы. Постепенно увеличивались размеры этого соору­жения. Особенно следует отметить, что увеличивался также и размер ниш, в которые помещались урны. В третьем периоде существования Монте-Альбана ниши начинают приобретать крестообразную форму, что полностью соответ­ствует как ольмекской, так и исапской традиции изображения пещеры-прароди­ны. Судя по этим и другим фактам, новые веяния с земли ольмеков проявились не столько в появлении нового типа памятников, сколько в распространении новых (возможно, уточненных) представлений о прародине и прародителях.

К этому времени относится и появление алтарей-святилищ, а также стел с резными изображениями и иероглифическими текстами⁸⁸.

В «подправленной» версии идеологической концепции, пришедшей в Монте-Альбан на рубеже нашей эры, появились, видимо, новые элементы представ­лений о прародине как месте обитания предков и призраков умерших, распола­гавшемся в «полях блаженных». Воспроизведение идеологических представле­ний становится, видимо, делом все более обязательным и важным. С этого мо­мента гробницы приобретают избыточную пышность. Погребальные камеры часто расписываются.

Самым значительным считается, в этом отношении, погребение 105 из Мон­те-Альбана [рис. роспись]. Роспись представляет трехъярусное композиционное решение, возникшее еще у ольмеков, усовершенствованное в Исапе и ставшее характерным и предельно детализированным у более поздних майя. Основной сюжет размещен в центральном уровне — самом широком. Видны несколько развернутых в профиль фигур в пышных одеяниях.

Обратимся к центральному изображению. Четыре фигуры в пышных одея­ниях со знаками власти в руках как бы идут вправо от дверного проема. Перед двумя первыми помещен характерный для Мезоамерики знак речи t'an, каким он вошел и в майяскую иероглифику. Рисунок напоминает скорее изображения в кодексах майя, особенно по пропорциональному соотношению частей челове­ческой фигуры: крупная голова, почти квадратный корпус при коротких ногах (ступня равна голенищу), пластика маловыразительна.

Первый персонаж представлен в профиль, ладони рук сложены на груди. Он одет в длинную юбку до щиколоток, на которых видны браслеты. Сверху мягкая пелерина до пояса. Орнамент на одежде представлен в виде линий и знака сту­пеней — типичное обозначение входа в преисподнюю в мезоамериканской иероглифике. На шее — крупное ожерелье, на голове — пышный убор из перь­ев. Перед ним вертикально расположены знаки, среди которых различаются Т281 — kап и Т340 — h'ot.

Второй персонаж сгорблен и как бы опирается на посох. Из одежды на нем — только набедренная повязка. На бедре вписаны три знака. На ногах — сандалии. На шее — крупное ожерелье. От лица ниспадает на плечи и грудь не­что вроде складчатого капюшона-пелерины. Глаз обведен, на голове — пышный убор. Перед ним — надпись из трех знаков.

Третий персонаж своим одеянием сходен с первым. Руки спрятаны. По юбке идет узор из кружочков. Перед ним — две вертикальные надписи, одна из двух, а другая из трех блоков.

Последний персонаж держит в руках «штандарт». Его лицо раскрашено чер­ным цветом.

В сапотекской погребальной камере отчетливо проявилась тройственность уровней графического изображения, уже отмечавшаяся у ольмеков и в Исапе. К сожалению, нижний уровень (низ преисподней) сильно размыт, и изображение не опознается, зато верхний уровень сохранился хорошо. Достаточно отчетливо просматривается сочетание знаков, передающих стилизованную пасть животно­го и элементы знака аk— «призрак», «темнота».

Роспись погребальной камеры 104 носит иной характер — в ней содержится больше элементов знаковой символики. Однако чрезвычайно любопытна фигу­ра старого человека с бородой — в его руках зубчатый нож (возможно, для ритуальных кровопусканий). Прямо над выходом из погребальной камеры помещено изображение птицы с небольшим предметом наподобие плода или ягоды, семантика которого восходит к знаку ich — «плод», душа, предназна­ченная для возрождения. Данное изображение практически аналогично изоб­ражению на алтаре 20 из Исапы. О птице как связнике между мирами уже упо­миналось в разделе ольмекской и исапской иконографии. Образ ее сохраняется вплоть до поздних майя и астеков и достаточно стандартен — всегда опозна­ются крупные перья с пятнами, крючковатый нос, мощная когтистая лапа[72].

Плод в клюве птицы, как уже отмечалось, встречается постоянно и, веро­ятно, является ягодой, которой эта птица питается. Однако появление плода в качестве непременного опознавательного атрибута вынуждает искать в нем до­полнительную семантическую нагрузку, о которой мы подробно говорили в разделе, посвященном ольмекским «гигантским головам».

Графика майя также предоставляет примеры замены изображения ягоды на опознаваемое изображение лица (головы) человека, что, с точки зрения семан­тики данного знака, вполне допустимо. Так, например, на сосуде 15 (Сое, 1982) рядом с контуром пещеры помещено изображение большой птицы. В ее широ­ко раскрытом клюве видна голова человека с подчеркнуто выделенным круглым глазом с завитком (центральный элемент Т96). На шее птицы висит змея.

Уже упоминалось, что при публикации изображений на сосудах М. Ко оп­ределил эту птицу как мифологическую под названием Муан, являющуюся разновидностью совы. Существуют иные предположения относительно пере­вода смайя названия этой птицы, однако нам кажется достаточно убедитель­ным именно это, поскольку, являясь ночной птицей, сова может прекрасно ориентироваться в темноте подземной пещеры. В Америке имеется еще один вид совы, живущей в подземных норах. Это норная сова (Burrowing Owl), ко­торая охотится и днем, и ночью. Свой норы совы редко роют сами — чаще занимают оставшиеся от броненосцев, лис или степных собачек. При подоб­ном образе жизни совы индейцам легко было вообразить ее в виде связника между мирами, вылетающего из преисподней. Видимо, именно эта сова заняла один из домов в Зодиаке майя, о чем речь пойдет несколько позже.

Таким образом, совершенно очевидно, что культура сапотеков, развивавша­яся практически синхронно ольмекской, имела общий с ней, как, впрочем, и со всей Мезоамерикой, идеолого-религиозный источник. Здесь создавались типо­логически аналогичные памятники, отличавшиеся лишь отдельными стилисти­ческими особенностями. Смещение акцентов при придании первоочередной значимости иным, нежели у ольмеков или у более поздних майя или науа, памят­никам не играло принципиального значения.

Примечания:

[71]минающие лежащих огромных змей. Если при этом туда попадает свет, то эти каменные образования зеленеют и покрываются пятнами. Подобное каменное образование имеется, например, в пещере Теапа (Табаско). Местными экскурсоводами это образование так и называется «Гигантский змей».

[72] Вместе с тем эта птица, безусловно, отличается от встречающегося на керамике майя аиста-челноклюва, держащего в клюве змею.