Сюжетная типология памятников

Рассмотрение памятников монументальной скульптуры, а также настенного изобразительного искусства позволяет нам выделить несколько специфических элементов, характерных для культур доколумбовой Мезоамерики. О некоторых из них уже шла речь в предыдущих разделах.

Младенцы

Сидящая склоненная фигура легко идентифицируется с персонажем в нише алтаря: у них сходные черты фигур и одежды, единая поза, предполагающая присутствие в руках лежащего в свободной позе младенца. Даже когда в руках сидящей фигуры ничего нет, то пространственное расположение допускает помеще­ние туда дополнительного элемента, например фигуры младенца. В связи с этим хотелось бы отметить, что так называемые «фигурки танцоров», не случайно очень часто называющиеся «малышами», то есть, по всей очевидности, изобра­женные дети, представляли отнюдь не «танцоров» в движении, а раскинувших­ся младенцев. Не случайно исследователи пришли к выводу о том, что представ­ленные персонажи изображены лежащими. При этом развернуты лицом вперед, спина провисает. Голова как бы упирается на одну руку, вторая покоится на животе, а спокойно приподнятые ноги раскинуты. Речь идет прежде всего о «фигурках маленьких танцоров» из Герреро, Сан-Херонимо, Цинцунцана и т. д. Об условности пластики плоскостных фигур «танцоров» мы уже упоминали.

Толща земли — головной убор?

Весь огромный блок алтаря с верхней панелью должен был сводиться, по замыс­лу ольмекских скульпторов, к массивному блоку («головному убору») на голове сидящего персонажа. Идентичность подтверждается одинаковыми декоратив­ными орнаментами. Если рассмотреть детали орнамента алтаря 4 из Ла-Венты, то нетрудно заметить, что голова сидящего персонажа как бы подпирает верх­ний край ниши, который составляет и часть головного убора, включающего в себя всю верхнюю панель. То же самое можно сказать и об алтаре 5.

Верхняя массивная панель алтарей ольмеков, по всей очевидности, символи­зировала плодородную поверхность земли. Так как, во-первых, она помещалась поверх пространства подземной пещеры, а во-вторых, ее верхнее «покрываю­щее» значение специально подчеркивалось с помощью выступов по краям. В Исапе и тем более умайя алтарь отделился от стелы и превратился в плоский блок, укладывающийся на землю и символизирующий вход в третий, нижний уровень мироздания — преисподнюю.

«Расколотое небо» с проросшими листьями...

Верхняя часть ольмекских зоо- и антропоморфных скульптур увенчивалась зна­ком сечения (так называемое «расколотое небо»). Это сечение проводилось в одной, а иногда и четырех плоскостях {мон. 77 из Ла-Венты) не только верти­кально, но и горизонтально. Иногда сечение подменялось графически знаком Т281 или сочеталось с ним. Знак читается как kan и означает (по омониму): «зер­на (кукурузы)», «желтый», «посев», «изобилие», «сеть», «веревка» (самые разно­образные типы), «драгоценность». Не составляет особого труда заметить, что сечения во всех случаях выглядят как объемное изображение знака Т281. Любо­пытно, что этот знак может появляться вписанным в другие, например, Т626 восходящему к изображению поля, поделенного на участки (аас — по омониму «черепаха», «участок», «Черепаха» (зодиакальное созвездие), а также «карлик»).

В этой связи хотелось бы упомянуть сюжет на блюде из альбома Джастина Керра 25⁶⁷ [рис. блюдо]. В центре помещено изображение черепахи с расколо­той спиной и проросшим из щели вслед за растением человеком. Нечто подоб­ное обнаруживается и в уборе статуи мон. 1 из Сан-Мартин-Пахапан, где из раскола головного убора, земляной панели, выглядывает стилизованное расте­ние. М. Ко было выдвинуто предположение о том, что растение, исходящее из головы ягуара, могло быть маисом⁶⁸. В качестве дополнительного элемента иногда появляются «пламенеющие брови», то есть как бы вписанный в брови знак Т 42 (Т 122) — tooc, «огненный» (в смысле зодиакальное созвездие).

На топорике ольмекского происхождения из Эль-Ситио (Гватемала) на вер­тикальной поверхности рельефно изображено типично ольмекское лицо с огром­ным ртом. Над глазами помещена горизонтальная полоса, из которой поднимается прорастающий маис — початок и листья. Силуэт из трех—пяти листьев встречается и на других памятниках, как, например, в Аройо-Пескеро (Веракрус). Жадеитовая фигурка изображает сидящего в характерной позе человека с ольмекским лицом. Голова его увенчана массивным убором со знаком зерна спере­ди и крестообразным сечением сзади. Сверху из убора поднимается фигурное изображение прорастающего растения. Посреди фигуры растения имеется ем­кость — прямоугольное отверстие. За плечами этого персонажа виден овальный предмет с коническими кругами, напоминающими витки раковины.

Так называемые «ольмекские топорики», имеющие, как правило, резной, рельефный орнамент, сохранили в нескольких вариантах тот же канонизирован­ный сюжет, как на алтарях и фигурах. Однако плоскостное изображение потре­бовало и определенной стилизации, граничащей с чисто письменной идеогра­фией.

Топорик Гумбольдта. Нижний знак — открытый полуовальный контур пе­щеры. Над ним четырехстороннее построение вокруг основного знака kап. Под ним расположен знак аk(Т504) — «призрак», «темнота», «ночь», «побег», «язык». По краям знак ит(Т7) — «владыка», «отец» повторяется с дополнительными элементами.

Вверху знак проросшего растения — пучок листьев, напоминающий знак Т 534 — h'ot— «посевы», «всходы». Поверх этого знака видны контуры челове­ческой фигуры наподобие рисунка на уже упоминавшемся сосуде с изображени­ем черепахи. Над знаком зерна помещен знак ch'a, соответствующий Т 563 — «являться» (или h'u— «внизу»). Топорик⁶⁹ сохранил почти символическое изображение рассматриваемого сюжета— ладонь, над которой помещено профильное лицо ягуаро-змеиного чудовища с характерным «головным убо­ром», увенчанное растением.

Топорик (68 в): сохранилась лишь верхняя часть с огромным оскалом пасти, горизонтальной плоскостью над ней и растением сверху.

Наибольшая концентрация символов присутствует на топорике из Симоховела, Чьяпас. Здесь композиция уже предстает поделенной на три выделенных нами уровня. Нижний — недостаточно точно прорисован, тем не менее четко просматриваются элементы знака ак — «темнота», «призрак». Средний уровень, как и положено, занимает человек (в данном случае — голова). В профиль чер­ты лица соответствуют скорее человеческим, однако большой рот оскален, вид­ны верхние зубы. На голове пышный убор, в котором дважды повторен знак h'u— «внизу». И уже поверх этого головного убора выделен третий верхний слой, состоящий из широкой, пересекающей всю плоскость топорика полосой со знаком сечения chah', соответствующим по омониму «первый», «выдающий­ся», «высокий». На полосе помещен символ прорастающего растения.

Таким образом, условно называемое «расколотое небо» является знаком, обозначающим раскрывшуюся землю, сквозь которую пробивается росток но­вой возрождающейся жизни.

Ниша-пещера

Определив верхнюю часть «алтаря» как символизирующую землю, обратимся к тому, что находится «под землей», то есть в нише-пещере. Как отмечали многие авторы, по фасадной части верхней панели «алтаря» располагалось изображение верхней части разинутой пасти или морды некоего зверя из семейства кошачь­их. Особенно хорошо это видно на алтаре 4 из Ла-Венты, где глаза зверя верх­ними контурами совпадают с символом «сечения». Нос практически не виден, зато основное пространство занимает верхняя челюсть широко разинутой пас­ти. При этом прямо под клыками помещена ниша с сидящим в ней человеком. Между клыками, над головой, помещен знак h’и — «внизу», что означает также по омониму «обходить владения», «отдыхать, блаженствовать».

Алтарь № 1 из Ла-Венты полностью воспроизводит стилизованную морду кошачьего зооморфа, также без нижней челюсти. Отверстие под верхней челю­стью как бы «уходит» прямо в землю, условно воспроизводя тем самым нишу, но без человеческих персонажей.

Анализируя ранее схематическое сходство «алтарей» и «сидящих фигур», было отмечено значение передней части «головного убора», основным сюжетом орнамента которого также являлась оскаленная пасть животного, как чисто ко­шачья, так и дополненная элементами змея.

В изображении комплекса пасти-пещеры была достигнута значительная стилизация, которой были подвергнуты такие элементы, как большие свисаю­щие клыки, верхний элемент носа, передних зубов и само отверстие пасти — глотка. В майяской иероглифике все эти элементы сочетаются в знаке Т 521 (или вариант Т 520, в котором увеличены клыки, причем контур пасти совпадает с контуром «сидящей фигуры»). В ольмекской иероглифике вариант этого знака встречается в тексте на статуэтке из Туштлы. Знак читается ki— «кровь», «смена», «смола для ритуальных курений» (воплощавшая несвернувшуюся кровь), «наследник», «родство».

Значение этого знака настолько важно для понимания целого комплекса понятий, что остановимся на рассмотрении всех производных от данной морфе­мы слов. Следует учитывать, что мы рассматриваем лексику, существовавшую в языке майя, то есть значительно более позднюю по отношению к возникнове­нию знаков и самих ольмекских памятников.

Помимо разнообразных понятий, связанных с кровью в буквальном смыс­ле, смолы и даже лечебного прополиса, в качестве производного можно приве­сти и такое значение, как kik-еl— «мужское семя», а также ki-il — «вызревать под землей», «помещать под землю для вызревания»⁷⁰. Последнее значение инте­ресно тем, что напрямую перекликается с версией майяской легенды о «Карлике из Ушмаля», согласно которой герой-карлик вызрел из яйца, которое было вы­дано старухе карликами, живущими в пещере, и упрятано ею под землю⁷¹.

Существительное kilakab (ki-il-а-саb) означает «род», «предок», «восходящая линия». Kilacabil аh рауbе—«ведущий всех за собой далекий предок», kiliz— «ста­рик», «старожил селения», «основатель большого рода», «большая община».

Таким образом, на основании анализа значений морфемы ki, передающейся знаком разинутой пасти, можно предположить следующее: пасть животного сим­волизировала для ольмеков вход в подземный мир, который отождествлялся с пещерой. Пещера считалась местом обитания предков, основателей племени.

Какова же связь между подземной пещерой и пастью? Различными исследо­вателями уже высказывались предположения о том, что древние мезоамериканцы связывали ягуара с представлениями о преисподней, якобы из-за сходства расцветки шкуры со звездным небом и ночного образа жизни. Согласно пред­ставлениям майя классического периода, ягуар сопровождал одного из трех владык преисподней, где он занимался очищением призраков, о чем речь пой­дет в II главе. Ольмекские памятники сохраняют нам образ зверя из семейства кошачьих, которым вполне может быть также ягуар, пума или оцелот. Так, на­пример, на некоторых памятниках сохранился характерный орнамент — ягуарьи пятна (мон. 77 из Ла-Венты, «головной убор»). Ягуар также изображен и на фреске из Оштотитлана. Вместе с тем тот факт, что пасть воплощает в себе отверстие — выход из пещеры, говорит о его связи с реальным миром.

Хотелось бы отметить, что ольмекский «пучок» из 2—4 листьев с початком посредине тогда же начинает преобразовываться в три листа наподобие лилии и затем, у более поздних майя, трансформируется в характерный атрибут ягуара — уже упоминавшийся fleur-de-lis.Вероятно, выбор символа для обозначения про­растающего растения, как символа возрождающейся жизни, был связан с различными тенденциями в архаических представлениях: одна возводила к Творцу всего сущего каймана, а другая — ягуара. Борьба, судя по всему существовавшая между этими направлениями, во многом зависела от астрономических показате­лей и приводила к появлению смешанного «ягуаро-рептильного» образа хозяина мира прапредков. Отсюда и разночтения в интерпретации пробивающейся жиз­ни: лилия — просто растение — земледельческий маис.

Именно поэтому умайя сохранялась традиция изображения, чаще всего в мелкой пластике — возрождения человека и из маисового початка, и из водяной лилии — как, например, на статуэтке из Хайны (700—900 гг.)[64]. Хотя с водяной лилией связан и иной комплекс обряда посвящения «видящего» с помощью гал­люциногена. Таким образом, ягуар, появляющийся с трилистником, в иконогра­фии майя (Мезоамерики), по всей видимости, должен быть связан с идеей воз­рождения из преисподней.

Следует заметить, что в языке какчикель слово lac antun (lacan don) букваль­но означает «бутон цветка, который пахнет нераскрывшимся, такой, как початок кукурузы». Таким образом, особых проблем с подменой просто бутона на поча­ток у древних мезоамериканцев не было[65].

Саркофаг из Ла-Венты. Говоря об ольмекских ягуаровидных памятниках, нельзя оставить без внимания великолепный саркофаг вытянутой формы, с закругленными углами, накрытый тяжелой прямоугольной крышкой-панелью. Достаточно точное описание этого памятника было сделано Игнасио Берналем: «У ольмекского саркофага иное значение: он представляет собой ягуара так, как если бы тот вобрал в себя покойника, наподобие того, как иногда в его рас­крытую пасть помещается фигура живого человека.

Возможно, определяясь одной из этих таинственных ассоциаций, столь характерных для архаических культур, великолепный зверь из семейства кошачь­их из Национального музея мог бы быть тождественным ему символом, пре­вращенным уже не в саркофаг, но в куаушикалли, в котором хранится уже не покойник, но лишь его сердце, подносимое во время ритуала. Каким бы про­стым ни выглядел саркофаг в Ла-Венте, имевший, помимо прочего, крышку с небольшой впадиной посредине, но без рельефов, он является явным предше­ственником паленкского захоронения»[66].

Узкая грань саркофага полностью покрыта рельефом, изображающим мор­ду ягуара, причем нижнюю половину занимает контур большой изогнутой пас­ти в форме характерного крестовидного овала. Две полосы отходят от пасти и окаймляют весь контур саркофага. От огненных «пламенеющих» бровей tooc(знака принадлежности звездному небу) отходит другой опоясывающий орна­мент, ритмично повторяющий рисунок над носом и между бровями ягуара, на­подобие пробивающегося растения из двух лепестков. Более того, знак tooc, судя по всему, связан прежде всего именно с зодиакальными созвездиями, и потому речь должна идти о созвездии Ягуарихи с близнецами.

Таким образом, ягуаро-саркофаг символизирует собой пространство пе­щеры предков, куда направляются души умерших для встречи с предками.

Большой интерес в качестве оппозиции ягуара и змея вызывает ольмекский каменный монолит неправильной формы, обозначаемый как мон. 19 из Ла-Вен­ты. На нем рельефом выполнено изображение «пещерной» сцены. Крупный змей с «пламенеющими» (астральными) бровями, разинутой пастью и хвостом-погремушкой изогнулся вдоль правого извилистого края глыбы. Змей соответ­ствует созвездию Гремучей Змеи, расположенному со стороны рукава Персея Млечного Пути, то есть там, где, по представлениям мезоамериканцев, происхо­дило возрождение души умершего. Этот змей описывает своим телом характер­ный силуэт разомкнутого полукруга пещеры, в которой сидит, вытянув скре­щенные ноги, персонаж в архаической короткой мужской юбке. Согнутые в лок­тях руки приподняты. В правой — сумочка, наподобие тех, в которых индейцы носили копал для курений (ki— «кровь» по омониму). На голове виден как бы глухой шлем — птичье-змеиный головной убор. Голова змея-пещеры также являет собой симбиоз рептилии и птицы — обычных связников между миром живых и мертвых.

Беатрис де ла Фуэнте, анализировавшая этот памятник с точки зрения эстети­ки искусства, удачно отметила иную, отличную от ольмеко-ягуарьей, стилистику, на основании чего предположила возникновение «новой религиозной тенденции, пришедшей на смену культу ягуара»⁷⁵. Однако кажется более объективным при­знать синхронность обоих культов и попытаться разобраться в глубинных процес­сах соперничества между ними. Эта оппозиция птицезмея и ягуара стабильно со­хранялась в Мезоамерике вплоть до постклассического периода и носила характер явного фратриального соперничества. Одним из самых богатых памятников, по­священных данной коллизии, является знаменитый своими настенными роспися­ми археологический центр Какаштла, где весь сюжет построен на фратриальном противостоянии рода Ягуара и рода Пернатого Змея.

Следует отметить, что симбиоз птицы со змеем формировался не сразу. Так, например, на памятниках Исапы мы видим этих двух связников между мирами независимыми и передающими души как бы по эстафете. Змея, как и у других народов, в мифологии Мезоамерики выполняла функции связника с преиспод­ней, благодаря присущей ей способности уползать под землю и возвращаться, а также подниматься вверх по ветвям деревьев. Мексиканский удав, например, охотится на птиц на верхних уровнях деревьев. Птица же взмывала высоко в небо, откуда могла охотиться на мелких змей, как это делал сокол-змееед, появ­ляющийся в иконографии майя. Он изображался со змеей в клюве. Знак vac (со­кол со змеей) часто фигурирует в Формуле возрождения. О нем, как связнике между мирами, упомянуто и в эпосе киче «Пополь Вух».

Вероятно, одним из дополнительных чисто символических признаков связников с миром мертвых являются пятна как элемент раскраски. По этим признакам устанавливается общность между пятнистым ягуаром, змеей с узорами на шкуре и умершим. Трупные пятна на человеческом теле даже стали в мезоамериканской иконографии графическим и условным обозначением умершего.

Вместе с тем следует различать «астральных» ягуара и пернатого змея как варианты воплощения владык иного мира. Их отличительным признаком явля­ются «пламенеющие» брови или хвост, точнее говоря, вписанный знак tooc, указывающий на их космическую принадлежность. В случаях, когда Ягуар и Пернатый Змей появляются в качестве реальных вождей фратрий, «огненный» знак отсутствует. Именно эти две ипостаси образа Пернатого Змея и создали в по­здней мезоамериканской мифологии путаницу в дифференциации мировоз­зренческой, мифической и исторической ролей Кецалькоатля. А реинкарнационное наследование имени и прочих социальных показателей внутри рода через нечетное число поколений привело к тому, что одному историческому лицу ста­ли приписывать деяния нескольких персонажей (мужских родственников), жив­ших в разные временные периоды.

⁷⁵Fuente В. de la. Los hombres de piedra.— México, 1977.— P. 203—204.

Можно продолжить перечисление памятников, где изображение змеи явля­ется указанием на ее роль как связника с преисподней.

На ольмекском мон. 47 из Сан-Лоренсо изображен сидящий персонаж со змеиной головой в руках. Веревка удерживает персонаж из ниши алтаря 4 из Ла-Венты. В майяском Паленке трубка так называемого «душепровода» выполнена в виде змеиного тела, выходящего прямо в храм. В том же Паленке на рельефе Храма Надписей появляется сюжет, характерный и для ольмеков, — персонаж с младенцем на руках. При этом младенец как бы соединен со змеей, голова кото­рой находится в свободной руке взрослого персонажа. Змея как бы связывает правую руку младенца — наподобие веревки в алтаре 4 или же пуповины. На золотом диске Н из колодца Чич'ен-Ицынад сценой отправления посланника к богам путем вырывания сердца изображен парящий Змей с разинутой пастью и ожидающий душу приносимого в жертву[67].

Как уже отмечалось при описании памятников, «пещерный» тип персонажа часто сидит, «упираясь кулаками в землю», при этом отчетливо видно, что неког­да в кулаках сжимался длинный предмет — наподобие веревки в изображении на алтаре 4 из Ла-Венты. Однако в большинстве случаев нижняя часть скульп­туры оказывается поврежденной, и опознать этот предмет с достаточной ясно­стью не представляется возможным.

Нельзя не обратиться и к более позднему памятнику — так называемой сте­ле Хауберга, датируемой 100—250 годами н. э.[68]. Персонаж в короткой архаи­ческой юбке держит на уровне груди большую змею, хвост которой, увенчан­ный неясным изображением, свешивается к земле за его спиной, голова подня­та над его головой. Изогнутое тело змеи образует «пещерный контур». Пятна на шкуре змеи обозначены как косыми штрихами, так и поперечными, что на­поминает графическое изображение витой веревки. По телу змеи (слева напра­во от персонажа, снизу вверх) карабкаются вверх 4 маленьких человечка (по­следний похож на горбуна) в сложных уборах-масках, что наводит на мысль о фратриальной структуре и рельефе 2 в Чалькацинго.

Симметрично змеиному хвосту перед персонажем свешивается еще один то ли хвост, то ли веревка, по которому падают вниз с запрокинутыми руками три человечка в простых головных уборах. Изображение напоминает некий «душепровод».

Рассматривая проблему концепции «пещеры и кровной связи с предками», нельзя оставить без внимания так называемый ритуал кровопускания, о кото­ром стало известно благодаря детальному описанию Диего де Ланды.

«В одних случаях они приносили в жертву собственную кровь, разрезывая уши лоскутками. В других случаях они протыкали щеки или нижнюю губу или протыкали язык поперек с боков и продевали через отверстие соломинку с вели­чайшей болью. Или же надрезывали себе крайнюю плоть, оставляя ее, как и уши.

В других случаях они делали бесчестное и печальное жертвоприношение. Те, кто его совершали, собирались в храме, где, встав в ряд, делали себе несколько отверстий в мужских членах, поперек сбоку, и сделав это, они продевали [через них] возможно большее количество шнурка, сколько могли, что делало их свя­занными и нанизанными; также они смазывали кровью всех членов статую де­мона. Тот, кто больше сделал, считался наиболее мужественным. Их сыновья с детства начинали заниматься этим, и ужасная вещь, как склонны они были к этому»⁷⁸.

Иллюстрацией к описанию Ланды может выглядеть стела, на которой изоб­ражен стоящий в профиль персонаж, протыкающий свой язык длинной веткой с шипами. У него на шее висит подвеска в виде раковины. Сюда же следует от­нести и ольмекскую «сидящую» фигуру — мон. 1 из Лос-Солдадос (Чьяпас), а так­же мон. 37 из Сан-Лоренсо. Все исследователи подчеркивают сходство фигур, представляющих собой на первый взгляд сидящего кошачьего — видны скорее лапы, нежели руки. Лица (морды) почти неразличимы, поскольку основным элементом становится разинутая пасть, из которой до самого пола тянутся две толстые опоры. М. Ко⁷', к которому присоединилась и Беатрис де ла Фуэнте⁸⁰, определяют эти вертикальные элементы как огромные клыки, несмотря на то, что достаточно отчетливо просматриваются штрихи, обозначающие кручение веревки и узлы с раздвоенными концами. Беверидо предполагает, что это все же веревка, увязанная на шее наподобие ожерелья⁸¹. К подобным выводам приво­дит сходство с большим количеством опознаваемых веревок, в частности на рельефе панели Храма Креста в Паленке, где аналогичная веревка свешивается спереди и сзади стоящего слева персонажа.

В интерпретации вышеупомянутых памятников наличие веревки связано с обрядом кровопускания. Протаскивание толстой веревки с лохматыми раздвоен­ными концами через язык мы видим на майяской притолоке 24 из Йашчилана.

Извлекаемая кровь ki, как уже упоминалось, по омониму означает «предок». Таким образом, данная скульптура идентична по своему значению такому слож­ному памятнику, как, например, алт. 4. С чисто эстетической точки зрения скульптор счел необходимым гипертрофировать величину веревки, выделяя ее как главный, смыслонесущий символ. Тем самым ему удалось подчеркнуть кон­тур и пространство пещеры. В свете подобной интерпретации выглядит вполне объяснимым и узкий предмет между «клыками», который вполне может быть языком, протыкавшимся, как пишет Ланда, именно «с боков».

Каковы же особенности основных сюжетов ольмекских памятников?

Подводя некоторые итоги анализа ольмекских памятников с точки зрения концепции «предка в пещере», можно выделить некоторые типичные харак­теристики:

1. В нишах помещались исключительно человеческие фигуры (взрослые), не имеющие элементов зооморфности, а лишь типично ольмекские черты.

2.Сидящие фигуры с ягуарьими чертами, как правило, не имеют сложного головного убора с орнаментом в виде пасти ягуара, тогда как у сидящей человеческой фигуры почти обязательно присутствует знак раскрытой пасти над его собственной головой.

3. Ягуаровидная фигура вмещает в себя всю концепцию «пещеры предка» (по набору элементов).

4. Человек-предок может появляться как один, так и с ребенком.

5.Младенцы, как и взрослые персонажи, сопровождаются набором ягуарьих элементов, передающих понятие ki — «кровь», «род», «потомство».

6.Большое количество ягуароподобных младенцев в виде фигурок типично ольмекского стиля также относится к разряду (как и ягуаро-людей) родственни­ков по крови.

7.Характерный «длинный череп» в скульптуре не есть признак деформа­ции, а, скорее всего, представляет собой упрощенный стилизованный вариант всей «надпещерной» надстройки — переходного пространства, сквозь которое прорастает новая жизнь, (например: 16 мудрецов из тайника 4 в Ла-Венте, мон. 1 из Куатотлапана).

Развивая этот тезис, хотелось бы отметить, что символизм «длинноголовости» подтверждается и тем, что знак kat умайя имел, в частности, следующие значения:

«щит с дротиками»,

«требовать, спрашивать»,

«бродить»;

kat-un — «войско», «воин»;

kat-in-bac — «преисподняя» (цоциль);

ah kat— «карлик» (мифологический идол),- «колдун»;

kaatal pol— «длинноголовый».

Отсюда следует, что «карлик» — «мифологический идол» (то есть предок, поскольку Ланда идолами называет в обряде кровопускания именно мифологизированного предка) и он же «длинноголовый». Не исключено, что с этими представлениями связаны как-то и специфические черепные деформации.

8.Ольмеки формируют образ карлика, который у майя воспринимается как безусловная архаика. Карлик связан с дореформенным лунным календарем, далекими предками и длинноголовостью.

9.Скульптура, сохраняющая в наибольшей степени портретные черты, не имеет «удлиненных» голов — «гигантские головы», «борец» и др. «Головы» несут совершенно иную смысловую нагрузку — передают образ, а именно «лицо» (семантически соответствуя знаку ich) реинкарнируемого предка и саму идеи «возрождения души».

10.Наличие признаков «психодукта» в пещере в виде веревки или змеи (или пуповины), указывает на то, что через вход-пасть душа выбирается наружу, как растение через сечение толщи земли. Все образы, как правило, основываются на реальных феноменах. Так, например, след, который оставляет водяной поток в пещере, чрезвычайно напоминает отпечаток веревки или дорожку, оставленную змеей[69]. Кроме того, в пещерах вода оставляет закаменевшие образования, которые приобретают вид гигантского змея[70]. При этом следует учитывать, что водяной поток непременно должен вести в самую глубь пещеры, присоеди­няясь в идеале к подземным пещерным «девственным водам».

11. Элементы Улитки в виде завитков раковины отчетливо указывают на архаическое представление о прапредке.

В заключение этого раздела хотелось бы заметить, что концепция реинкарна­ции внутри рода и постоянная связь живущих с далекими предками стала основой религиозно-идеологических представлений древних мезоамериканцев и получи­ла свое блестящее развитие в обществе классических майя. Именно эта концепция родства воплощалась в памятниках архитектуры и искусства на протяжении более чем двух тысячелетий существования цивилизации в этом регионе.

---

Примечания:

[64] The Art of Ancient Maya.— N. Y., 1959.— P. 49.

[65] Ximenez Fray F. Tesoro de las lenguas Cakchikel, Quiche y Zutuhil.— Guatemala, 1985.

[66] Berna! I. El mundo olmeca.— México, 1968.— P. 91. Pl. 27a, 44.

[67] Garza M. de la. El Universo sagrado de la Serpiente entre los mayas // UNAM.— México, 1984.— Fig. 31.

[68] Ibid.— Fig. 72.

[69] Подобный след мною лично наблюдался в 1990 г. в одной из пещер неподалеку от озера Пе-тен-Ица (Гватемала). След настолько характерен, а размеры в зависимости от потока могут быть на­столько велики, что индейцы-экскурсоводы пугают посетителей «гигантским змеем», который живет в пещерах.

[70] Вода иногда образует и каменные длинные извивающиеся русла, причудливым образом напо­