Этногенетические процессы в древней Америке. К постановке вопроса

Америка была заселена из Северо-Восточной Азии несколькими последовательными волнами. Древние охотники двигались по ши­рокой полосе суши, соединявшей Сибирь с Аляской, очевидно вслед за стадами крупных животных. Южный берег соединявшей материки полосы суши шел от пролива Унимак (Алеутские остро­ва) в общем направлении на мыс Наварин. Места древних стоянок находятся сейчас под многометровым слоем воды и донных отло­жений. Максимальное понижение уровня океана (до 140 м) имело место около 40 тыс лет назад. По-видимому, в это время (35—22 тыс. лет назад) в Америку проникла первая волна переселенцев из Азии.¹ В дальнейшем связь между материками прервалась на дли­тельное время, в течение которого в Америке сложился особый вариант палеолитической культуры с характерными желобчатыми наконечниками копий и дротиков. Желобки делались для стока крови, от потери которой раненое животное быстро теряло силы. Если относительно первой волны переселенцев ведутся споры, то боль­шинство археологов согласно с датировкой переселения, имевшего ме­сто 12—10 тыс. лет назад. Исходной территорией при заселении Аме­рики могли быть обширные области, включая Тихоокеанское побе­режье, в дальнейшем погрузившееся в океан вместе с перешейком. Возможно, что переселенцы двигались из разных мест, в том числе континентальной Сибири² и Приморья (включая древнюю затонув­шую полосу суши до Хоккайдо и Курильских островов).

Группы переселенцев первой волны находились на стадии леваллуа-мустье, т. е. еще не имели племенной организации и языка, а жили так называемыми „первобытными ордами” (они же „перво­бытные стада”) и охотились главным образом на крупных живо­тных (мамонт, бизон, лошадь, верблюд, лама, гигантский ленивец и т. п.). Охота на крупную дичь была совершенно необходима для обеспечения „орды” пищей на несколько дней, так как от­носительная слабость и неловкость людей (по сравнению с оди­ночными хищниками) не давали возможности регулярно уби­вать мелкую дичь. Охота требовала объединения в большие группы. Численность „первобытной орды” определяется в 20—40 человек (обоего пола и всех возрастов). Первые „орды” в Аме­рике еще не знали каменных наконечников и пользовались в качестве оружия, по-видимому, пикой с деревянным острием (вероятно, закаленным на огне) и дубиной. Из каменных орудий они употребляли ручные рубила (часто из речной гальки), обтесан­ные с одной (чопперы) или с двух (чоппинги) сторон, которые годились скорее для разделки туши, чем для охоты. В связи с этим обстоятельством можно предполагать, что в охоте на крупного зве­ря участвовали все, включая женщин. Главная задача состояла в том, чтобы испугать зверя криками и загнать в безвыходное поло­жение (например, к обрыву или в болото), что наиболее квалифи­цированным образом могли сделать именно женщины, а потом уже добивать метательными камнями, пиками и дубинами. Ночью для загона кроме криков, вероятно, широко использовались факелы из смолистых ветвей. Охотничью роль криков в древности можно оценить, если учесть, что от индейского воинственного клича (про­тяжный пронзительный вопль по образцу девичьего визга) бизон мог упасть в обморок, а медведь „в полной беспомощности покида­ет свою берлогу или падает с дерева.”³

Кроме крупных зверей первобытные охотники при первой воз­можности, конечно, убивали любую другую дичь (на стоянках встречаются кости кролика, енота, мыши, крысы, панцири черепа­хи), а также собирали яйца, съедобных улиток, соты и, естественно, съедобные плоды, листья, коренья, грибы и т. п., хотя их остатки не могли сохраниться, кроме разве вишневых косточек, найденных на стоянке Левисвилл в Техасе.

„Первобытная орда” была объединением зоологического типа, в которой шел с увеличивающейся скоростью процесс очеловечи­вания (сапиентация), обусловленный необходимостью восполнить недостаточность органов нападения-защиты и общую неприспо­собленность тела для жизни в сложившихся экологических услови­ях. Благодаря освоению орудий и огня предки людей не только выиграли „битву за жизнь”, но и заняли господствующее положе­ние, нарушив прежнее экологическое равновесие.

То обстоятельство, что первобытные охотники до верхнего па­леолита имели организацию зоологического типа и соответствую­щую сигнализацию, отнюдь не препятствовало применению слож­ных приемов охоты и т. п. Не касаясь вопроса о „мышлении” жи­вотных, можно констатировать, что объединения хищников (вклю­чая „одиночных”, вроде медведя) обычно имеют свою охотничью территорию, которую точно маркируют и защищают от „конкурен­тов”, употребляют сложные приемы охоты (включая загон в есте­ственную ловушку, обход стыла силами нескольких особей, прежде чем остальные нападут спереди, заманивание путем подражания крику в брачный период и т. п.), оборудуют логово и делают запасы пищи.

Особенно большой интерес представляет вопрос о том, к какому типу объединения относилась „первобытная орда”. Прежде всего следует отметить, что объединения у антропоидов и других обезьян не могут быть отождествлены или считаться исходной формой объединения предков людей. Тип объединения вообще связан прежде всего с экологическим сообществом, а не с анатомическим строением при прочих равных условиях. Наоборот, длительное су­ществование определенного типа объединения (например, „гаре­ма”) могло привести к соматическим изменениям (например, к развитию резко выраженного полового диморфизма), но и в этих случаях тип объединения не сохранится, если изменятся экологи­ческие условия. Объединения антропоидов, хотя и способных съесть мелкую дичь, но питающихся в основном плодами (поиск которых сводится только к поискам нужного дерева), находятся в совершенно иных экологических условиях, чем „первобытная орда,’’вынужденная заниматься (подобно объединениям хищни­ков) в основном совместной охотой на крупных животных (часто устрашающих размеров).

Хищники с мощными мускулами, зубами и когтями, способ­ные по экологическим условиям в одиночку поймать добычу, жи­вут обычно „нулевыми” объединениями, в которых пара сходится только на брачный период, а детеныши покидают самку, достигнув возраста зрелости. Но в других экологических условиях проявля­лось и другое объединение, например львы охотились прайдами до 18—20 особей разного пола, причем применялись сложные при­емы охоты.

У многих травоядных млекопитающих встречаются объедине­ния типа „гарема” (сходство с человеческим гаремом, конечно, чисто внешнее). Этот тип объединения имеет важные преимущест­ва, а именно четкую организацию „управления” и многочислен­ность потомства, но его важнейшим недостатком является незаме­нимость самца-вожака другими членами объединения. В случае гибели вожака объединение распадается. У животных с этим типом объединения может быть резкий половой диморфизм и, если по­зволяют условия, круглогодовое размножение, т. е. короткий поло­вой цикл.

У обезьян встречается также „сложный гарем”, состоящий из нескольких „гаремов” под общим управлением вожака (имеюще­го, конечно, собственный „гарем” ), но такое объединение не отли­чается устойчивостью и не ведет сложных операций типа совмест­ной охоты, требующих четкой координации действий.

Значительно реже, чем „гарем”, у млекопитающих встречается смешанное объединение с особями обоих полов. Оно отмечено не только у хищников (например, диких собак), но и у вегетарианцев (например, лемуров). К числу важных преимуществ смешанного объединения относится возможность замены вышедшего из строя вожака, а к числу недостатков — временный распад объединения на пары во время брачного периода и невозможность перехода к круг­логодовому размножению, которая приводила к полному распаду смешанного объединения на „гаремы”, т. е. к переходу на иной тип объединения, приспособленный для круглогодового размножения. Это была постоянная угроза для смешанного объединения, потому что тенденция к круглогодовому размножению проявляется как толь­ко возникают благоприятные условия (т. е. прежде всего соответству­ющий пищевой и термостатический режим). Переход к круглогодо­вому размножению связан только с гормональной деятельностью, сравнительно легко изменяющейся под влиянием внешних факто­ров. Например, домашние мыши умеренных широт перешли на круг­логодовое размножение (с 40-дневным циклом), а у их полевых ро­дичей, естественно, осталось сезонное размножение.

„Первобытная орда”, конечно, не могла быть простым „гаре­мом” , состоящим из женщин и незаменимого вожака, или неустой­чивым „сложным гаремом”. По-видимому, это было смешанное объединение с примерно равным числом особей обоего пола, ус­тойчивое в силу возможности замены погибших вожаков и специ­ально приспособленное для таких совместных операций, как охота на крупных животных. Свойственное смешанному объединению сезонное размножение сохранялось при суровой полуголодной (су­дя по неразборчивости к пище) жизни. Однако ускоряющийся про­цесс очеловечивания привел к изменению условий жизни. Усовер­шенствование оружия и способов охоты улучшило пищевой режим. В качестве жилья были освоены пещеры, за которые, по-видимому, шла долгая и упорная борьба с медведями. Пещеры, огонь, одежда и подстилки из шкур обеспечили до некоторой степени постоян­ный термостатический режим, не зависящий от погоды. Достиже­ния в области материальной культуры не могли не сказаться на биологических особенностях организма древних людей. Значи­тельное улучшение пищевого и термостатического режима должно было вызвать, как и у животных, изменения в эндокринной систе­ме, т. е. переход к круглогодовому размножению с коротким цик­лом (первоначально, очевидно, как у обезьян, стерильным в тече­ние ряда месяцев).

Наметившаяся тенденция перехода к круглогодовому размно­жению грозила катастрофическими последствиями „первобытной орде”. Внутренние распри подрывали сплоченность, необходимую при совместной охоте и других общих делах, а распад на мелкие группы вел к верной гибели. Единственная возможность спасти „орду” состояла в решительном и свирепом преследовании нару­шителей установившегося прежнего порядка (которые вначале по­являлись эпизодически). Следует отметить, что для такого пресле­дования нарушителей вовсе не требовалось наличия речи, введения новых запретов или заключения какого-то „общественного догово­ра”, потому что преследованию подвергались не те, кто следовал старым „обычаям”, а, наоборот, те, кто нарушил привычный поря­док. Совместное преследование „нарушителей порядка” вполне свойственно зоологическому смешанному объединению.

Таким образом, во времена „промискуитета” отношения между полами регулировались биологическим механизмом (сезонное размножение), а не какими-либо сознательными правилами.⁴

Тенденция к круглогодовому размножению продолжала неук­лонно нарастать и вынудила если не всех, то большинство взрослых искать на стороне встреч с членами других „орд”. Такие встречи были, очевидно, тайными, являясь, сверх того, „самовольными от­лучками”, но по существу не нарушали установившийся порядок, и „орда” могла нормально функционировать. В конце концов две соседние „орды” оказывались фактически состоящими в группо­вом браке, причем все знали о том, что происходят „тайные встре­чи”.

Эти „тайные встречи” первоначально могли быть продолжени­ем знакомств, возникших в „брачный период”, когда „орда” временно распадалась. В этот же „брачный период” могли уже от­крыто встречаться члены соседних „орд”, состоящие в фактиче­ском браке. В дальнейшем „брачный период”, уже утративший би­ологический смысл, остался в качестве времени открытого группо­вого брака, пережитки чего сохранились в сезонных праздниках. Фактически возникла дуальная организация, легшая в основу пле­мени.

Дуальная организация (а в дальнейшем племя) — принципи­ально новая форма по сравнению с зоологическим объединением млекопитающих, так как это объединение объединений, т. е. еди­ница на порядок выше. Животное всегда являемся членом только одного объединения, каким бы сложным оно ни было, тогда как член „орды” оказался одновременно и членом дуальной организа­ции. Например, мужчина, встречаясь с женщиной, должен был в первую очередь сообразоваться не с обстоятельствами (как сделал бы зверь), а с тем, является ли она „сестрой” или потенциальной „женой”. С появлением языка сложившаяся практика была под­тверждена экзогамными запретами отношений между полами в пределах бывшей „орды” и эндогамными запретами, которыми признавался фактически существующий групповой брак и охраня­лось единство племени.

Возникновение племени с его неизмеримой сложностью отно­шений (по сравнению с зоологическим объединением) сыграло решающую роль в возникновении языка и мышления современно­го человеческого типа, что уже было подготовлено процессом оче­ловечивания и стало совершенно необходимым при новой, высшей форме организации, требовавшей и адекватной сигнализации вы­сшего типа.

В объединениях млекопитающих сигнализация более или ме­нее развита в зависимости от типа объединения и экологических условий. Общее количество сигналов отдельных объединений до­ходит до нескольких десятков. Каждый сигнал передает сообщение об определенной ситуации, имеющей место в момент подачи сиг­нала, в связи с чем сигналы в объединениях животных не могут передавать сведения о ситуациях прошедших и будущих и соеди­няться в цепочки (ряды). Возникновение человеческой речи связа­но с рядом принципиальных изменений в сигнализации, среди которых следует особо отметить разложение ситуации на триаду субъект-действие-объект, с тем чтобы все элементы триады пере­давались отдельными сигналами, связанными в цепочку, т.е. по­следовательно артикулируемыми. Разложение на триаду имело ко­лоссальные последствия. В самом деле, появлялась возможность путем простой подстановки элементов описать не только ситуа­цию, которая есть или была или которая была и опять будет, а и такую, которой не было, но может быть, и такую, какой вообще не бывает. Иначе говоря, открывалась возможность для моделирования ситуаций, в чем прежде всего и состоит мышление. Основной функ­цией языка стала не коммуникативная (как в сигнализации зоологи­ческих объединений), а моделирующая. Начало верхнего палеолита ознаменовалось появлением орудий для производства орудий, что требовало именно способности моделировать ситуации. Разложение ситуации на триаду, обозначаемую сигнальной цепочкой, потребова­ло резкого увеличения количества сигналов. Эту проблему можно было решить в принципе двумя путями — либо наращивать количе­ство сигналов, либо перейти к комбинированию их, придавая сочета­нию двух имеющихся сигналов новое значение. Практически возмог жен был только второй путь, так как органы артикуляции и слуха не давали возможности резко увеличить количество обычных сигналов. В конечном счете пара сигналов (из которых раньше каждый переда­вал ситуацию) стала обозначать элемент триады.

Во время возникновения языка применялось только сдваива­ние. Полученный бином соответствовал наименьшей семантиче­ской единице, т. е. приблизительно современной морфеме, но в цепочке выполнял функцию современного слова. Каждая морфема первоначально являлась биномом (в том числе, конечно, и с нуле­вым компонентом). Учитывая, что количество синхронно употреб­ляемых морфем в любом языке не превышает 1600, можно пола­гать, что количество исходных сигналов, послуживших материа­лом для языка, было порядка 40 (что соответствует примерно ко­личеству сигналов в объединениях высших млекопитающих, в ча­стности антропоидов). Перестановка компонентов бинома при этом, по-видимому, не должна учитываться, так как, скорее всего, на ранних этапах не воспринималась (о чем свидетельствуют, на­пример, перестановки в ранней детской речи).

Появление принципа сдваивания означало увеличение количе­ства сигналов сразу примерно от 40 до 1600. При этом, конечно, принцип сдваивания давал потенциальную возможность образова­ния новых сигналов, но количество реально используемых бино­мов возрастало по мере надобности.

По ходу образования биномов шел процесс выделения фонем. Составляющие зоосигнала допускали колебания в широком диапазоне и препятствовали однозначному пониманию бинома. В конеч­ном счете бином перестал восприниматься как сочетание двух са­мостоятельных единиц с новым значением и превратился в ради­кал (в дальнейшем — корневую морфему), воспринимаемый как сочетание фонем. Этому, вероятно, способствовала более четкая (для однозначности восприятия) и нейтральная (так как теперь эмоциональная окраска должна была относиться ко всему биному) артикуляция исходных сигналов.

Пока бином воспринимался как сочетание двух независимых компонентов, это была наименьшая возможная цепочка, лишенная какой-либо избыточности. Когда бином превратился в радикал и стал восприниматься как сочетание (цепочка) фонем, количество последних сразу оказалось избыточным для передачи одного поня­тия, и процесс сокращения количества фонем в радикале был пред­определен. Сокращение количества фонем давало возможность ус­корить передачу сообщения, т. е. более быстро и отчетливо произ­нести фразу.

Исходные сигналы в „первобытной орде” (как и в объедине­ниях млекопитающих) обычно состояли максимум из „закрыто­го слога”, поэтому в радикалах цепочка фонем имела максималь­ную длину СГС—СГС.

Сокращение количества фонем в радикалах, а затем в морфемах могло идти разными путями, количество которых невелико. При этом в конкретных языках наметились предпочтительные пути сокращения. В первую очередь, по-видимому, сокращались несло­гообразующие фонемы в конце исходных компонентов бинома. При выпадении одной неслогообразующей фонемы максимальная форма радикала могла приобрести следующий вид:

СГС-СГС

СГС-СГ СГ-СГС СГС-ГС ГС-СГС

Тенденция к сокращению числа фонем стала особенно актуаль­ной при формировании лексем (т. е. первоначально цепочек из радикалов). При этом морфемы сокращались до артикуляционно­го минимума (т. е. максимум до закрытого слога), после чего опять сдваивались в биномы с новым значением, и начинался новый цикл последовательного сокращения числа фонем в морфеме. Не­обходимость появления новых биномов вызывалась помимо по­требности в новых понятиях превышением большого количества морфем-омонимов, что начинало создавать серьезные затрудне­ния для однозначного понимания. Поэтому цикл изменения мор­фем по фонетическому составу можно рассматривать как периоди­ческое колебание между избыточностью и недостаточностью.

В связи с тем что исходные зоосигналы допускали колебания в широком диапазоне, в каждом языке возник особый набор фонем, количество и акустические свойства которых сильно различались, хотя в силу сходства органов артикуляции во всех языках были и сходные фонемы. В дальнейшем фонемы неоднократно изменя­лись с общей тенденцией к упрощению, и, вероятно, имеют весьма мало общего с фонемами первоначальных радикалов. В ряде язы­ков имеются специфические уникальные фонемы. Так, например, в некоторых языках, распространенных от Хоккайдо и Курильских островов до Мексики, встречается уникальная фонема тл.

Несмотря на резкие расхождения в общем количестве фонем, количество образованных из них морфем осталось постоянным (т. е. порядка не свыше 1600) для всех языков. Сохранение константного количества морфем (примерно равного количеству первоначаль­ных потенциальных биномов) вызвано свойствами человеческой памяти, для которой такой объем является, по-видимому, наиболее удобным. С технической точки зрения стабильное количество мор­фем поддерживается наличием в каждом языке стандарта морфе­мы с определенными правилами сочетания фонем (фиксирован­ными ограничениями). Например, в языках с предельным соста­вом морфем СГСГ и СГС могут синхронно употребляться следую­щие разновидности морфем по сочетанию гласных (слогообразу­ющих) с согласными (неслогообразующими):

Полинезийский        Майя

СГСГ  ГС

CIT     СГ

ГСГ     ГС

ГГ       Г

СГ

Г

Далее, могут существовать ограничения, не допускающие соче­тания определенных гласных или согласных в пределах одной мор­фемы, и т. п. В результате оказывается, что общее количество фо­нем в языке отнюдь не определяет общего количества морфем. Хотя количество морфем в языке оставалось стабильным, их фо­нетический состав, как показано выше, неоднократно менялся. Вос­становление первоначального состава морфем практически воз­можно, по-видимому, только в пределах одного цикла.

Хотя сокращение количества фонем в морфемах различных конкретных языков шло разными путями, цикл, видимо, всегда состоял из четырех основных фаз, т. е. фонемы выпадали по одной (одновременное выпадение двух фонем из морфемы могло бы пре­пятствовать однозначному пониманию), например:

сгс—сгс         сгс—сгс

сгс—сг           сг—сгс

сг—сг             сг—гс

сг-с                 с-гс

Если считать, что в следующем цикле фонемы сокращались в таком же порядке, то от прежнего цикла сохранялись весьма немно­гие компоненты:

сг—с —	сг—с	С—ГС —	С—ГС
сг—с —	сг	с—г —	С—ГС
сг —	сг	с—г —	ГС
сг —	с	с -	ГС

 

Фактически в каждом новом цикле применялись, вероятно, раз­личные способы сокращения числа фонем в морфемах. В результа­те в биномах, например, третьего цикла могло уже ничего не остать­ся от первоначальных биномов, кроме разве следов влияния исчезнувшей фонемы на соседнюю.

Разложение ситуации на триаду (субъект—действие—объект) и соответственно замена зоосигнала цепочкой радикалов, передаю­щих элементы триады, с самого начала должно было предусматри­вать твердую последовательность (будущий порядок слов), без ко­торой цепочка радикалов не могла быть однозначно понята. По последовательности радикалов в цепочке, передающей триаду, языки первоначально могли быть 6 типов:

 субъект—действие—объект,

 субъект—объект—действие,

 действие—субъект—объект,

 действие—объект—субъект,

 объект—субъект—действие,

 объект—действие—субъект.

При этом грамматическое значение радикала вполне определя­лось его синтаксической позицией. Положение, однако, измени­лось в результате введения в цепочку новых элементов (будущих определения и обстоятельства). Из них особенно важна была роль „определения ” потому что с его помощью образовывались в прак­тически неограниченном количестве новые биномы из радикалов, во многих случаях имеющие особый смысл, т. е. новые семантиче­ские единицы. Для них не вводились новые радикалы, потому что многие такие биномы были неустойчивыми и требовались только для данного разговора, будучи одновременно общепонятными.

Бели в биномах, образованных из зоосигналов, последователь­ность была, по-видимому, безразличной и могла изменяться, то в биномах из радикалов, один из которых становился „определени­ем”, последовательность с самого начала должна была быть посто­янной, так как перестановка меняла смысл бинома (типа, напри­мер, „змеиное дерево” — „древесная змея”, „олений лес” — „лесной олень”). Позиция определения, по-видимому, не могла изменить­ся на всем протяжении развития языка до появления маркирую­щих аффиксов.

Введение в цепочку радикалов, передающих триаду, хотя бы одного определения уже нарушало первоначальную последователь­ность в цепочке. В результате потребовалась маркировка радикалов специальными показателями первоначальной позиции. Радикалы, используемые для маркировки, затем подверглись редукции, утра­тив материальное и воспринимаемое сходство с исходными, т. е. превратились в грамматические показатели.

Дальнейшее развитие языка шло по линии уточнения значения бывших радикалов путем увеличения количества маркирующих показателей, в результате чего образовались словоформы, состоя­щие из корневой морфемы и цепочки служебных морфем (аффик­сов). Общее число морфем в словоформе практически, по-видимо­му, не превышает пяти, но и это количество было избыточным по общему числу фонем и трудным для восприятия. Поэтому даль­нейшее развитие языка пошло по линии упрощения аппарата грамматических показателей. При максимальном развитии этого аппарата порядок слов утратил грамматическое значение и исполь­зовался в стилистических целях. При упрощении имелась возмож­ность устранить ряд грамматических показателей, вернувшись к твердому порядку слов, т. е. к маркировке позицией. Далее, можно было сливать два грамматических показателя в один и т. д. Макси­мальное упрощение аппарата грамматических показателей приве­ло язык в состояние как бы повторяющее исходное, но на высшем уровне (т. е. с четким служебным аппаратом). При этом многие слова наподобие древних радикалов опять не имели никаких пока­зателей, кроме позиции в предложении, что начало создавать труд­ности для однозначного понимания фразы, т. е. процесс упроще­ния зашел дальше устранения избыточности и привел, наоборот, к недостаточности. Для устранения недоразумения с грамматиче­скими омонимами опять требовалась маркировка, и в языке начал­ся новый цикл развития аппарата грамматических показателей. В целом цикл изменений служебного аппарата (как и цикл измене­ния морфем) является периодическим колебанием между недоста­точностью и избыточностью.

„Грамматический цикл”, по-видимому, имеет четыре фазы,⁵ причем наибольшее „упрощение” имеет место при „аморфном” строе, а наибольшее „усложнение” — при агглютинативном строе. При этом, конечно, каждая фаза в конкретном языке имела свои специфические особенности. Общей для всех языков была только тенденция к „упрощению” или „усложнению” аппарата граммати­ческих показателей. При „усложнении” языки выигрывали в точ­ности ценой введения громоздких цепочек, трудных для восприя­тия и освоения, а при „упрощении” выигрывали в простоте и крат­кости построения за счет появления многозначности, тоже трудной для восприятия.

Следует особо отметить, что при диахроническом развитии языка могли возникать противоречивые параллельные формы. Так, например, в языке майя сочетание двух имен существитель­ных без маркировки означало определение—определяемое („бог— дом” = „божий дом” = „храм”), а с маркировкой стало „конструк­цией родительного падежа” („его—дом—бог” - „дом бога” = „храм”). После утраты маркировки в устойчивых биномах появи­лись параллельные формы с обратным порядком слов („бог— дом”= „дом—бог” = „храм”), в связи с чем наметилась тенденция к специальной маркировке прилагательных, что ранее давалось толь­ко позицией. Такого рода явления отнюдь не связаны со скрещени­ем разных языков с препозицией и постпозицией определения.

„Грамматический” и „морфемный” циклы в развитии языка оп­ределенным образом увязывались друг с другом в конкретных язы­ках (так, например, тенденция к „аморфному” строю, по-видимо­му, сопровождалась тенденцией к моносиллабизму). Однако же в первом „грамматическом’’ цикле развитие шло по линии усложне­ния, от недостаточности к избыточности (максимум которой при­ходится, по-видимому, на третью фазу, после чего начинается „упрощение’1), а в первом „морфемном” цикле развитие шло по линии упрощения (достигая максимума в четвертой фазе), от из­быточности к недостаточности.

Часто встречающиеся утверждения, что древнейшие языки от­личались большой конкретностью, верно только отчасти. Действи­тельно, радикал, передающий элемент триады, отличается от зоо­сигнала, передающего ситуацию, именно конкретностью. Однако в древнейших языках явно шел и интенсивный процесс образования слов, соответствующих обобщенным понятиям, но при этом клас­сифицировались не ситуации типа „тревога!”, а элементы (типа „хищник”). Личные местоимения (по-видимому, восходящие к привлекающим внимание зоосигналам) всегда сохраняли абстрак­тный характер (причем два из них обозначали попеременно одного из двух собеседников). Возможно, одним из древнейших реликтов, восходящих еще к дуальной организации, являются особые формы двойственного и множественного числа — включительная („я и ты”, „я и вы”) и исключительная („я и он (она”), „я и они”). По-видимому, именно местоимения стали первыми использо­ваться в качестве маркирующих показателей. *

Возникает вопрос, насколько быстро развились появившиеся в начале верхнего палеолита языки и стали пригодны не только, скажем, для передачи команд во время охоты, но и для передачи устной традиции (что связано с вопросом о нижней границе време­ни, охваченного древнейшими легендами). Некоторые исследова­тели склонны преувеличивать возможности легенд и считают, что в них могут содержаться сведения об эпохе даже до возникновения языка. Такое преувеличение, однако, опровергается „естественны­ми экспериментами”, когда дети, выращенные зверями, после обу­чения языку не могли ничего вспомнить и рассказать о прежней жизни. По-видимому, в легендах в принципе не может быть каких- либо воспоминаний о временах до возникновения языка. Другие исследователи, наоборот, склонны преуменьшать возможности ле­генд и считают, что они не могут содержать сведений о значительно отдаленных событиях. В американских материалах есть любопыт­ный факт, до некоторой степени освещающий этот вопрос. В штате Аризона есть большая котловина, образовавшаяся отпадения метеорита, что произошла, по определению специалистов, около 25 тыс. лет назад. У местных индейцев была легенда о том, что в этом месте с неба спустилось некое божество в облаке огня. Наблю­дать падение метеорита можно было только один день. Получается, что языки уже в начале верхнего палеолита были достаточно разви­ты, чтобы передавать сообщения, не имеющие никакого практиче­ского значения, и сохранять их в течение многих поколений. По- видимому, однажды возникшие языки развились очень быстро.

В связи с тем что переселенцы первой волны находились на уровне леваллуа-мустье и еще не имели языка, можно предполагать чисто местное происхождение многих индейских языков, т. е. пол­ное отсутствие генетического родства с языками Старого Света. Пути возникновения дуальной организации, эндогамные запреты и охрана своей территории должны были привести сначала к появ­лению племенных языков. При этом у племен, разделенных боль­шими расстояниями и естественными препятствиями, очевидно, возникли и совершенно независимые, не имеющие между собой генетического родства языки. В дальнейшем, по-видимому, имели место и дифференциация, и интеграция.

Процессы дифференциации связаны главным образом с чис­ленным ростом племени, который приводил к разделению на тер­риториально удаленные друг от друга группы (во избежание отно­сительного перенаселения). При отсутствии частых контактов, ес­тественно, сначала возникали диалекты, а затем и самостоятельные языки, восходящие к исходному племенному праязыку. При ис­ключительных обстоятельствах (например, захват территории вторгшимся племенем или стихийное бедствие) племя могло рас­пасться, а уцелевшие разобщенные группы положить начало но­вым языкам, также восходящим к древнему племенному.

Процесс интеграции языков на ранних этапах был обусловлен межплеменными контактами, которые, конечно, всегда существо­вали (иначе, например, незачем было бы вообще вводить эндогам­ные запреты). Пока преобладала охота на крупных животных, осо­бенных оснований для возникновения устойчивых межплеменных связей и межплеменных языков, по-видимому, не было. При уре­гулировании межплеменных конфликтов вполне могли использо­ваться переводчики из числа военнопленных (которых или убива­ли, или адаптировали), а экстенсивный обмен (огнем и орудиями его добывания, краской, раковинами и т. п.) не требовал знания языка. К концу верхнего палеолита в связи с усовершенствованием оружия и численным ростом племен охотники стали сталкиваться с возрастающими трудностями. Быстрое уменьшение поголовья такой дичи, как мамонты и бизоны, вынудило искать другие источ­ники пищи. Это же обстоятельство привело к вымиранию „конкури­рующих” с людьми смилодонов (саблезубых ягуаров), что в дальней­шем в свою очередь вызвало рост поголовья бизонов (детенышей которых поедали смилодоны). Некоторые племена вынуждены бы­ли покинуть свою территорию и двинуться в поисках новых охот­ничьих угодий, фактически, однако, переходя на собирательство.

Следует отметить, что племя, покинувшее свою территорию, попадало, как правило, в катастрофическое положение, так как было вынуждено двигаться по охотничьим территориям других племен, т. е. практически пробиваться силой оружия. В таких условиях племя могло довольно стремительным маршем уйти на громад­ные расстояния от первоначальной „прародины”, прежде чем находило укрытие.

С отступлением ледника стенные охотничьи племена двину­лись вслед за дичью на север, где встретились с племенами второй волны переселенцев. Последние говорили на языках, возникших в Азии. Вполне возможно, что кризис охоты заставил и некоторые племена второй волны переселенцев из Азии продвинуться далеко на юг. В результате всех этих движений племен первоначальная лингвистическая карта сильно перемешалась.

---

1.      Ларичева И.П. Палеоиндейские культуры Северной Америки. Новосибирск, 1976.

2.      Мочанов ЮА. Дюктайская пещера — новый палеолитический памятник Се­веро-Восточной Азии//По следам древних культур Якутии. Якутск, 1970.

3.      Таннер Дж. Тридцать лет среди индейцев. М., 1963. С. 179.

4.      Ф. Энгельс, поясняя, что следует понимать под неупорядоченными половыми отношениями, пишет: „Это значит, что запретительные ограничения нашего или какого-нибудь более раннего времени не имели тогда силы” и далее: „Но отсюда еще отнюдь не следует неизбежность полного беспорядка в повседневной практике этих отношений” (Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 40,41).

5.      Так как, по мнению ряда исследователей, индоевропейские языки в последнем цикле миновали стадии аморфных, инкорпорирующих, агглютинирующих и флективных языков. Теоретическая интерпретация и библиография имеют­ся в работе: Успенский В А. Структурная типология языков. М., 1965.