Не зная границ, не боясь расстояния: от Мату-Гросу до Флориды

ГЛАВА VIII.

Десять тысяч лет странствий по Колумбии и Венесуэле

В книге «Древняя история Южной Америки» аргентинский археолог Шобингер высказывает сомнение в достоверности предложенных специалистами США на основе данных радиоуглеродного метода хронологических рамок заселения континента. Скептически настроен он и в отношении гипотез о том, что предки части древних американцев пересекли Тихий океан, — слишком уж эти теории походят на научную фантастику. Тем не менее в принципе он не исключает возможности проникновения выходцев из Азии на Американский континент как с севера, так и с юга или юго-запада.

Он пишет о том, что представители монголоидной расы примерно с 3000 г. до н. э. или ранее начали прибывать из Восточной или Юго-Восточной Азии и с прилегающих к этим регионам островов. Решающим доказательством подобного рода миграций является более чем красноречивое сходство между эквадорской керамикой из Вальдивии и ее японской современницей периода Дземон. К этому Шобингер добавляет очень важное соображение: древнее домонголоидное долихоцефальное⁸⁹ население частично было вытеснено, а частично смешалось с новыми волнами пришельцев, уступавших ему численно, но обладавших более высоким «биодинамическим потенциалом».

Высказанные Шобингером соображения важны в двояком смысле. Во-первых, потому, что если у карибских и аравакских племен и была какая-то общая отличительная черта, так это их поразительный «биодинамический потенциал». Даже при беглом взгляде на карту Америки, видя огромную территорию, по которой они кочевали, можно прийти в замешательство.

От Токантинса на востоке и Куябы на юге они продвигались по территории штатов Мату-Гросу и Пара; проникали в бразильскую Амазонию (нынешний перуанский департамент Лорето, где реки Тигре и Напо стремительно несут свои воды к притокам Мараньона и Амазонки) и в колумбийскую Амазонию; поднимались до Кататумбо, Сьерра-де-Периха и Маракайбо⁹⁰. Некоторые из них следовали к восточному побережью Венесуэлы по многочисленным извилистым рекам бассейнов Амазонки и Ориноко. Море тоже не было для них преградой. Наоборот, они не раз пересекали морские просторы, а карибы даже дали ему свое название. Они, по крайней мере передовые племена араваков, заселили все острова Антильского архипелага.

Здесь уместно вспомнить и о тех гипотезах, согласно которым эти индейцы считаются частью населения Флориды. Впервые мы столкнулись с носителями этого удивительного «биодинамического потенциала», когда говорили о древних обитателях центральноамериканского перешейка. Если бросить взгляд на карту, в это просто трудно поверить, особенно если учесть, что все их путешествия совершались на каноэ, с одним лишь веслом в руках...

Во-вторых, соображения Шобингера важны, поскольку они свидетельствуют о том, что карибы и араваки не были первыми жителями ни северной и северо-восточной части Южной Америки, ни Антильских островов. До них там обитали другие племена. Но если в чем-то сторонники переселения предков некоторых южноамериканских народов из Азии и сходятся, так это в хронологии — миграции не могли происходить ранее 6-го тыс. до н. э. А данные археологии, бесспорно, свидетельствуют о том, что на северо-востоке Венесуэлы люди жили уже по меньшей мере 14 тыс. лет назад. Таким образом, в отношении этого региона с известной долей осмотрительности, видимо, можно говорить о человеке эпохи палеолита, палеоиндейце, первобытном охотнике и собирателе. Раскопки археологов позволили установить его присутствие в Эквадоре, Перу, на севере Чили и на территории всего Южного конуса.

Благодаря исследованиям американского археолога Краксента и венесуэльского палеонтолога Ройо-и-Гомеса было доказано, что в местечке Муако, близ города Коро в венесуэльском штате Фалькон, человек жил уже в 12—10-м тыс. до н. э. Не вызывает сомнения и тот факт, что даже в те отдаленные времена люди умели обрабатывать кости мастодонтов, мегатериев⁹¹ и диких американских лошадей: их прокаливали на огне, дробили или обламывали, чтобы высосать костный мозг. Более крупные кости, видимо, служили наковальней, по которой били молотками или дробилками, найденными там же, рядом со скребками, ножами и даже наконечником метательного снаряда, похожего на копье. Археологи, проводившие эти раскопки, полагают, что наконечник попал туда в гораздо более позднее время. Неподалеку от Муако, к юго-востоку, там, где течет река Педрегаль, не менее чем в 50 местах встречаются аналогичные свидетельства целенаправленной деятельности людей, пользовавшихся подобными орудиями труда. Центром этой археологической зоны является Эль-Хобо. Однако сходные открытия были сделаны и в штате Сулия, точнее говоря, в одном из кварталов города Маракайбо.

На территории Колумбии пока не найдено неопровержимых доказательств присутствия или прохождения через нее людей каменного века. О ценности и значении некоторых каменных приспособлений, найденных в Чоко⁹² и Гарсоне (департамент Уила) вместе с останками мегатериев и мастодонтов, археологи еще спорят.

Как явствует из раскопок, около 10 тыс. лет назад в районе реки Педрегаль жили люди, достигшие более высокой ступени развития, чем первобытные охотники и собиратели. К числу находок в этих районах относятся наконечники копий с желобками на обеих сторонах и тщательно отделанными ретушью краями; копья с обоюдоострым наконечником, очень похожие на те, что были найдены среди останков мамонтов в Санта-Исабель-Иштапан (Мексика), и, наконец, листовидные наконечники, сходные с находками археологов в Канаде и Соединенных Штатах. Кроме того, там же были обнаружены ножи и скребки. Аналогичные следы оставили охотники, занимавшие территории, расположенные гораздо дальше к востоку, в местечке с весьма симптоматичным названием Канайма⁹³ неподалеку от истоков реки Карони в штате Боливар. Памятники культуры более высокой по сравнению с предшествующей, первобытной эпохой найдены и в Колумбии — недалеко от городов Эль-Эспиналь и Ибагуе в департаменте Толима.

Складывается впечатление, что «новые» пришельцы были выходцами с севера. На это, в частности, указывает сходство наконечников копий и других производившихся ими каменных орудий с теми, что были найдены на озере Мадден в Панаме, а также с находками, сделанными еще дальше к северу — в Коста-Рике, Гондурасе, Гватемале и даже в Мексике. Это привело к появлению остающейся пока не доказанной гипотезы о том, что около 12 тыс. лет назад охотники Северной Америки начали уходить с насиженных мест вслед за излюбленным объектом своей охоты — стадами крупных толстокожих. Некоторые из этих племен двинулись на юг.

Изменение формы наконечников копий свидетельствует о том, что они предназначались уже для охоты на диких лошадей и крупных парнокопытных, которые типичны для южноамериканской фауны. Сохранившиеся следы указывают, что племена охотников прошли через центральноамериканский перешеек, северную часть Южной Америки и спустя тысячу лет достигли Патагонии. Об этом можно судить по обнаруженным стоянкам, расположенным на всем протяжении их пути, вплоть до самой южной точки на острове Энглефилд в Магеллановом проливе.

Знакомство их с техникой гончарного ремесла, как и многими другими техническими новшествами, появившимися между 3000 и 2000 гг. до н. э., стало важным шагом в развитии южноамериканцев. Этот период в археологии называют переходом от палеолита к неолиту. Иногда специалисты говорят о нем как о гончарно-земледельческом, поскольку самые значительные, наиболее крупные достижения относились в первую очередь к методам обработки земли и накоплению агрономических знаний. Здесь, несомненно, пальма первенства принадлежит далеким предкам перуанцев, достигшим в развитии сельского хозяйства высочайшего мастерства.

В те отдаленные времена бесчисленные миграции, подобно половодью — медленному, но неотвратимому, затопляли все пригодные для жизни земли, оставляя нетронутыми лишь неприступные горные вершины. Тогда же карибы и араваки, используя для своего продвижения притоки крупных рек, впадающих в Ориноко и Амазонку, заняли обширные пространства венесуэльских и колумбийских льянос⁹⁴ и просочились через казавшиеся непроходимыми отроги Кордильер. Другие племена осваивали огромные территории на севере и северо-востоке Южной Америки. Некоторые из них, например тайроны, чибча и агустинианцы в Колумбии, уже уверенно шли к более высоким ступеням цивилизации, иные же так и не встали на этот путь. Их изолированные группы, разделенные бескрайними просторами льянос, могучими реками и горными хребтами, так и не сумели выйти из первобытного состояния и продолжают пребывать в нем по сей день. Что же касается уровня развития араваков и карибов, то он был иным, и это важно помнить с самого начала.

Теперь мы знаем, что в течение 10 тыс. лет необозримые земли, простирающиеся от дельты Ориноко до Атрато⁹⁵ и от Атлантического побережья до бассейна Амазонки, были несчетное число раз исхожены во всех направлениях группами этих неутомимых странников. Столкновение в этом районе культурных влияний самых разных эпох и самого разного происхождения, шедших как с юга, так и с запада, как с востока, так и с севера, может быть образно представлено в форме неправильных очертаний огромной буквы «Н», «перекладина» которой приходится на Венесуэлу. Левая часть этой «буквы» отражает западные влияния — андские и месоамериканские, а правая — восточные, амазонские и даже те, которые были привнесены из более отдаленных, южных областей.

Более поздние общества, возникшие в этом обширнейшем регионе, имеют очень много сходных черт с Месоамерикой. В их числе специалисты упоминают человеческие жертвоприношения, ритуальные кровопускания, игру в мяч, ранение стрелами предназначенных для жертвоприношений пленников из луков, идею одноногого божества (как Сердце Небес, Какульха Хуракан, из «Пополь-Вух»), возведение погребальных курганов определенной высоты и т. д. В этом отношении особого внимания заслуживают наскальные изображения, обнаруженные в Гайане. Стилистически они напоминают миштекские и астекские рисунки, относящиеся к XIV—XVI вв.

Однако влияние это было взаимным. Об этом убедительно пишет известный шведский этнограф Э. Норденшельд: «Необходимо остерегаться односторонней оценки этого взаимного культурного обмена, полагая, что лишь центральноамериканские индейцы оказывали влияние на культурное развитие южноамериканского населения, а оно ограничивалось только восприятием». Но мы уже не подвержены риску впасть в такую крайность, поскольку в ходе путешествия по Центральной Америке не раз сталкивались с проявлением того обратного культурного воздействия, которое южноамериканские индейцы оказывали на своих северных соседей. В процессе этого культурного проникновения с юга на север основную роль играли араваки и карибы. Последуем же по их стопам.

Араваки: связующее звено между двумя континентами

Артуро Кова — главный герой книги колумбийского писателя X. Эустасио Риверы «Пучина»⁹⁶ — почувствовал себя смущенным, растерянным и беспомощным, очутившись в безбрежном океане сельвы и саванн, простирающемся на необъятных просторах Восточной Колумбии почти на 600 тыс. кв. км. Всякий испытал бы те же чувства, оказавшись там, хотя бы мысленно, рядом с племенами гуахибо, обитающими в бассейне реки Мета, и с индейцами Капанапары и Вичады; рядом с рабочими каучуковых плантаций на реках Инирида и Ваупес; с племенами пиапоко, банива, баре, куива, карихона и уитото на Ориноко и Гуавьяре; с индейцами майпуру Макукуаны, расселившимися ниже по течению Инириды, Исаны и Ориноко, и, наконец, с пуинабе на реках Атабапо и Гуайния.

Те же ощущения можно испытать, оказавшись и в венесуэльской Гайане, простирающейся на полмиллиона квадратных километров, в компании с немногословным Маркосом Варгасом — главным героем «Канаймы», с гуайкери дельты Ориноко, гуарани реки Куюни, акарабис истоков Гарампина, арекуна верховьев Карони, макиритаре Падамо и Вентуари, сарисанья, обитающими по нижнему течению Кауры и Эребато, на бескрайних землях, раскинувшихся от Гании до Эссекибо, покрытых непроходимыми лесами и пустынными саваннами, пронизанных запутанной сетью протоков, притоков, речушек и ручейков, несущих воды в большие реки⁹⁷.

Тот, кто, читая реалистичные до документальности романы Эустасио Риверы и Ромуло Гальегоса, смог почувствовать себя растерянным, сбитым с толку, испытывающим благоговейный трепет перед непостижимой неизведанностью мира венесуэльско-колумбийских льянос Гайяны, Амазонии и бассейна Ориноко, сможет представить себе — но не более того, — что значит для этнографов и археологов проникнуть в этот труднодоступный мир и попытаться воссоздать картину жизни племен, населявших его хотя бы 500 лет назад. По совести говоря, это трудное дело: картина оказывается настолько неполной, что ее трудно назвать даже фрагментарной, и вряд ли когда-нибудь можно будет ожидать большего. Зажатые между молотом «приобщения к культуре» и наковальней истребления, эти племена все ближе подходят к трагической грани полного исчезновения. (Здесь можно было бы вспомнить и о романе А. Карпентьера «Потерянные следы»⁹⁸, однако такое упоминание было бы неоправданным, поскольку это произведение не создает того ощущения документальности, которое вызывают у читателя «Пучина» и «Канайма». Сам автор писал о том, что, создавая роман, он исходил из концепции «утопического реализма», что сближает это произведение с такими его творениями, как «Царство земное»⁹⁹ и «Век Просвещения»¹⁰⁰. И действительно, картины природы Ориноко и Аутаны как бы налагаются там одна на другую, сливаются и, как в сновидениях, перемежаются с образами Гран-Сабаны или кошмарными видениями индейцев ширишина с верховьев Кауры.

Кроме проблемы происхождения нет ясности и в вопросе о времени появления араваков и карибов в северной части Южной Америки. Нет у нас и достоверных сведений о том, откуда они пришли в эти районы, где их ждали удивительные приключения — как на материковых землях, так и на островах. Но кое-какие указания на этот счет у нас имеются. Мы уже знаем, что задолго до прихода араваков и карибов эти территории были заселены другими племенами. Достаточно вспомнить о тех, кто жил там уже 14 тыс. лет назад. Мы видели, как древнейшие обитатели Венесуэлы постепенно совершенствовали технику охоты на крупных млекопитающих. Когда же эти животные были уничтожены, многие охотники превратились в рыболовов. Так начался новый этап в их культурном развитии. Некоторые археологи называют охотников палеоиндейцами, а рыболовов — месоиндейцами. И те и другие еще не знали земледелия и гончарного ремесла.

Третий период культурного развития древних обитателей континента археологи именуют неоиндейским. Как мы уже видели на примере древней Мексики, начался он между 5500 и 2500 гг. до и. э., когда предки нынешних индейцев сделали открытие, приведшее их на путь перехода к развитым цивилизациям: они узнали, что из брошенного в землю зерна вырастает растение. Так занялась заря земледелия.

У нас нет точных данных о том, сами ли араваки и карибы сделали это открытие или на каком-то этапе своих странствий переняли его у других, как и о том, когда это произошло. Тем не менее мы точно знаем, что, когда они начали вытеснять прежних обитателей с этих территорий, они уже были земледельцами, уже были неоиндейцами. Логично было бы предположить, что это произошло не ранее 5 тыс. лет назад. Краксент и Роуз — специалисты в области изучения этих народов — полагают, что 3 тыс. лет назад араваки и карибы донесли это великое открытие до побережья Венесуэлы.

Сказать, что исходным пунктом их начального распространения были Гайана или бассейн Ориноко, — это не сказать почти ничего или сказать очень мало. Протяженность этой реки (2400 км, не говоря о том, что просто невозможно подсчитать протяженность других рек бассейна Ориноко) и беспредельность гайанских просторов делают такой ответ более чем расплывчатым. Первые сведения о карибах и араваках восходят, естественно, прежде всего к первооткрывателям и покорителям упомянутой территории — испанцам, а также выходцам из Германии. Они писали, что представители этих племен практически занимали все побережье — от залива Пария на северо-востоке Венесуэлы до низменностей на северо-западе Колумбии, где реки Магдалена и Сину впадают в океан.

По мере того как первооткрыватели-конкистадоры, вместе с которыми или по следам которых шли миссионеры, все глубже проникали на территории, составляющие ныне Колумбию и Венесуэлу, и дальше на юг, продвигаясь вверх по течению больших рек, они повсеместно встречали следы араваков и карибов или тех индейцев, над которыми они господствовали и на которых оказывали влияние. Следы эти встречаются и по сей день.

В январе 1974 г. в Латиноамериканском выставочном зале при Доме Америк на Кубе была открыта этнографическая выставка, экспонаты которой рассказывали о жизни различных племенных групп, принадлежащих как к аравакской и карибской, так и к другим семьям индейцев, обитающих на Федеральной территорий Амасонас в Венесуэле.

Организатором выставки был венесуэльский этнограф Э. Гонсалес Ниньо, который в течение 14 лет занимался изучением этого района и жил вместе с племенами макиритаре и уаика. Выставленные экспонаты были удивительно похожи на те предметы, какими пользовались предки этих индейцев в доколумбовы времена, о чем можно судить по описаниям древних хронистов и современных этнографов.

При взгляде на эти вещи возникало удивительное ощущение, которое отчасти удалось передать бельгийскому исследователю тайн Ориноко В. Вилье-о-Тертру. Побывав в почти недоступном районе бассейна великой реки около полувека назад, он писал:

«Не странно ли, что в век электричества, авиации и автомобилей в нашем необъятном мире все еще продолжают существовать обширные неведомые пространства, где под сенью густых крон гигантских деревьев и колоссальных лиан бродят люди, жизнь которых течет так же, как жизнь их отдаленных пращуров в каменном веке? Они наги, как боги, и свободны, как ветер. В самом сердце льянос есть люди, которые никогда не видели железа, а женщины их не знали других украшений, кроме грубой татуировки. Чтобы понять это, попытаемся представить себе человека, лишенного таких средств самозащиты, как револьверы, винтовки, пулеметы, пушки, удушающие газы, эскадрильи самолетов, — человека, абсолютно обнаженного, нищего, как Иов, но вместе с тем обладающего бесценным сокровищем, имя которому — независимость».

Характер упомянутых первоисточников как о карибах, так и об араваках очень хаотичен, он напоминает известную поговорку о том, что на ярмарке каждый заметил лишь то, что его интересовало. Поскольку первые араваки, с которыми испанцы встретились на венесуэльском побережье, не проявили по отношению к ним враждебности, за всеми племенами этой группы, известными в те времена, как и за теми, с которыми европейцы сталкивались впоследствии, закрепилось название мирных. И наоборот, в силу агрессивности карибов по отношению к пришельцам все они были зачислены в разряд «воинственных» и в еще худшие категории. Современная археология развеяла эти домыслы, познакомив нас со столь же храбрыми, как и их исторические противники, араваками. Так, например, каберре и гуайпунаби Ориноко или ачагуа и какетио Баркисимето¹⁰¹ диаметрально противоположны своим собратьям — какетио на побережье и ачагуа колумбийской части бассейна Ориноко (или Аирико, как называли эти земли миссионеры).

Широко распространенная — особенно на Антильских островах — версия о том, что карибы всегда бывали победителями, а араваки — жертвами, далека от истины. Во многих случаях дело обстояло как раз наоборот — побеждали араваки. А в Гайане побежденные, если они выживали как пленники, даже платили за жизнь ценой рабства. У тех и других был распространен ритуальный каннибализм, жертвой которого становились побежденные. Дальше по ходу повествования мы станем свидетелями одной из этих впечатляющих церемоний, которые, естественно, не доставили бы нам никакого удовольствия.

Вряд ли они были приятны и самим «сотрапезникам». Но для них это была неизбежная ритуальная обязанность.

Со своих исконных территорий, расположенных в бразильско-венесуэльском районе Ориноко и Риу-Негру¹⁰², араваки веерообразно расселялись по огромным пространствам Венесуэлы, Колумбии и Бразилии, а также в пограничных районах Перу, Боливии и Парагвая. Чтобы хоть приблизительно представить себе масштабы миграций араваков по суше, воспользуемся современными политико-административными понятиями, тогда читатель сможет полнее проследить по карте ход их продвижения.

Араваки целиком или почти целиком заняли венесуэльские штаты Фалькон, Яракуй, Карабобо, Сулия, Лара, Трухильо, Баринас, Апуре, Тачира и Мéрида, а также, конечно, Гайяну, или, как ее теперь называют, Федеральную территорию Амасонас, и штат Боливар. На западе Венесуэлы их сдерживал барьер Кордильер, где обитали представители южных андских культур тимотекуика. Тем не менее они преодолели его и вторглись на колумбийские территории Араука, Касанаре, Мета, Ваупес, а также Вичада, Какета, Путумайо и Амасонас¹⁰³. Каким-то не очень понятным способом они добрались на севере до полуострова Гуахиро. Знаменитый кайеннец¹⁰⁴ Папийон писал, что в бассейне венесуэльской реки Парагуа ему встречались отдельные группы первобытных людей, очень отличавшихся от современных гуахиро. Как пишет де Акоста Саинес, ачагаи доходили до Попаяна¹⁰⁵, а границы их миграций не определены и по сей день. На юге они продвинулись еще дальше, до департамента Мадре-де-Дьос на востоке Перу, озера Титикака, где стали известны под названием «урупукины», и льянос Маморе¹⁰⁶ в боливийском департаменте Бени, расположенном между отрогами Центральных Анд и бразильскими предгорьями Мату-Гросу. Предполагают, что они достигли Тихого океана.

Араваки путешествовали не с пустыми руками — культурных достижений им было не занимать. В этом отношении изучавшие их специалисты единодушны. Известный археолог П. Раден не случайно называл их связующим звеном между двумя континентами. Он имел в виду не их неустанные странствия, а то, что они, по его словам, были «носителями культуры». Однако самым страстным поборником приоритета араваков в распространении культурных достижений в Южной и Центральной Америке, а также на Антильских островах является С. Лотроп.

Как и Риве, он считает, что во времена седой древности существовала некая единая протокультура, ставшая впоследствии своего рода первоосновой всех основных американских культур. Зародилась она в бассейнах Ориноко и Амазонки, а носителями ее стали араваки, в незапамятные времена начавшие свои странствия по Боливии, Парагваю, Аргентине и Чили и дошедшие до полуострова Флорида. Поэтому Лотроп полагает, что изучение араваков может дать ключ к познанию более развитых культур Нового Света. По его мнению, аравакские языки наиболее распространены во всех частях Американского континента.

Этот тезис ученый подкрепляет исследованиями лингвистов, признающих возможность того, что майя явились одной из ветвей араваков или по крайней мере у них прослеживалось аравакское влияние. На лингвистической карте Гватемалы в районах Исабаля и Белиза, иначе говоря — на побережье Карибского моря, наряду с более чем двадцатью языками майя выделяется и карибо-аравакский. По ходу дела вспомним, что другие лингвисты приписывают майя иное происхождение — астеко-таноанское.

Было бы излишним говорить о том, что гипотеза Лотропа о чуть ли не повсеместном влиянии араваков разделяется далеко не всеми этнографами. В исследовании «Месоамериканское влияние в бассейне Ориноко» Акоста Саинес указывает на ту большую роль, которую в этом грандиозном процессе распространения культуры сыграли араваки и карибы. Это вполне оправданно, если принять во внимание, что представители обеих племенных групп в одинаковой степени обладали этим непостижимым «биодинамическим потенциалом».

Риве, как известно, разделяет данную точку зрения, апеллируя к конкретному явлению, значение которого трудно переоценить, а именно к добыче и обработке металлов. Распространение начальных знаний о металлургии было бесспорной заслугой карибов и араваков. Риве пишет, что они донесли их до Флориды и Антильских островов, а Уолтер Рели¹⁰⁷ в повествовании о своих путешествиях рассказывал, как индейцы Гайяны применяли технику добычи и обработки металлов, в частности, при получении сплава золота и меди, известного под названием «тумбага», или красная латунь. Этот метод распространен по всей Америке. Рели видел, как в большом глиняном сосуде с круглыми отверстиями по краям плавили золото и медь, раздувая огонь через трубки, вставленные в эти отверстия. А когда сплав был уже готов, но еще оставался в жидком состоянии, им заполняли каменные и глиняные формы, в которых он и застывал в виде сосудов или фигурок.

Истинность сообщения Рели не вызывает сомнений, поскольку описанный им процесс полностью совпадает с аналогичными описаниями из многих других работ общего характера, в частности таких авторов, как Инка Гарсиласо, П. Сьеса де Леон, Бальтасар Рамирес, Бальтасар де Овандо и Бернабе Кобо¹⁰⁸. К ним можно добавить и специальное сочинение А. Алонсо Барбы¹⁰⁹, содержащее андские свидетельства, проиллюстрированные как бы специально для того сделанными мексиканскими пиктографическими изображениями из «Карты Тлотцина» или «Кодекса Мендосы», а также рисунками из «Всеобщей истории событий в Новой Испании» Саагуна. Все эти авторы не только подтверждают правдивость сведений о технике обработки металлов приведенных Рели, но и свидетельствуют о той роли, которую сыграли в ее распространении араваки и карибы.

От лесных обитателей до золотых дел мастеров

Если в описании техники обработки металлов индейцами на сведения Рели вполне можно полагаться, то в других местах своего повествования он, казалось, совсем потерял голову (позднее он и в самом деле потерял ее под топором палача лондонского Тауэра). Магия дельты Ориноко, чарующая, поистине сказочная природа Америки оказали столь сильное воздействие на этого искателя приключений, что многое виделось ему в совершенно фантастическом свете.

Так, он писал об индеанках необычайной красоты, более прекрасных, чем леди английского высшего света. Но как он мог об этом судить, если красавицы с берегов Ориноко ходили нагими по девственной сельве, а тяжеловесные наряды модниц эпохи королевы Изабеллы даже от наблюдательного взора скрывали их подлинный облик? Видел он якобы и амазонок, и безглавых фантастических чудовищ с глазами на груди и мохнатой шерстью, покрывающей их спины, и даже (как писал до него Колумб) хвостатых людей с песьими головами.

Последнее обстоятельство наводит на мысль о том, что генуэзец, как и англичанин, читал Марко Поло и был знаком с образами людей царства Ламбрио, «которых там было во множестве, и были у них хвосты в пядь длиной». Помнили они, наверное, и о жителях острова Ангаман, «зубы которых и головы были собачьими, и внешностью своей они походили на огромных мастиффов. Существа эти были очень жестоки, питались человечиной и сжирали всех людей, которые не принадлежали к их роду, но попадали к ним в руки». Именно из сочинений Марко Поло Рели перенес эти фантастические образы в американский мир, наделив их чертами индейцев Гайяны. Ведь и Колумб в свою очередь воплотил их в индейцах Антильских островов, искренне веря в то, что они были жителями далекой Азии.

Более того, известно, что Колумб был знаком с Атласом Птолемея, на котором изображена парочка людоедов, человек с песьей головой, а двое вообще без головы, с глазами, носом и ртом, расположенными на груди. Они были помещены в той части Атласа, где располагалась «земля монголов и великая татарская страна». Это вполне соответствовало представлениям великого адмирала о тех землях, которые он посетил во время своего первого путешествия. А карта, составленная за полтора столетия до начала нашей эры, была напечатана в Европе в 1552 г.

Рассказами о своих странствиях Рели поражал воображение современников. К их числу принадлежал и один из его знакомых — Уильям Шекспир, на которого рассказы Рели произвели столь сильное впечатление, что чудовищный главный герой его «Бури» являет собой символический образ некоего американского дикаря, которого видел сэр Уолтер. Калибан — это не что иное, как намеренное искажение термина «кариб», изобразительное средство поэта, или, как пишет Ф. Ретамар в своем тонком эссе «Калибан», это анаграмма слова «каннибал». Один из переводчиков Шекспира на испанский язык и комментатор его произведений, Сиприано Монтолью, писал о влиянии, оказанном Рели на великого драматурга, поскольку Рели тоже был поэтом. Упоминает он также о большом успехе и огромном интересе публики к такому литературному жанру, как повествования о путешествиях, особенно в Америку, совершавшихся в эпоху Шекспира. Содержание «Бури» дает нам убедительное тому подтверждение.

Воздействие это было настолько сильным, что в другой трагедии, «Отелло», главный герой, обращаясь к Дездемоне, как бы рассказывает устами Рели самому Шекспиру:

...И спасся из неволи. Возвращался

К местам моих скитаний. Говорил

О сказочных пещерах и пустынях,

Ущельях с пропастями и горах,

Вершинами касающихся неба.

О каннибалах, то есть дикарях,

Друг друга поедающих. О людях,

Которых плечи выше головы.

Сталкиваясь с карибами, точнее говоря, с теми, кого они так называли, мореплаватели, конкистадоры, путешественники и миссионеры давали это имя тем племенам, которые с достойной восхищения храбростью отстаивали от европейских завоевателей свою свободу. И конечно, поэтому был создан их отталкивающе ужасный образ, призванный оправдать ограбление и истребление местного населения.

Лучше всего такое положение объясняет де Акоста Саинес, когда пишет о том, что до недавнего времени презрение и страх конкистадоров оказывали столь сильное воздействие на умы исследователей, что, изучая племена карибов, они практически никогда не рассматривали их как носителей культуры. Однако, видимо, можно было бы прийти к гораздо более интересным результатам, если бы внимание в этом плане уделялось не столько одним аравакам, сколько созидательной деятельности араваков и карибов как носителей культурных достижений своей эпохи. Та же мысль известного венесуэльского археолога прослеживается и в других его глубоких и тщательно подготовленных исследованиях, когда он ставит вопрос о том, почему многие специалисты изображают карибов варварским народом, лишенным самых минимальных достоинств и заслуживающим лишь забвения и вечного осуждения.

Отвечая на него, де Акоста Саинес дает резкую отповедь тем авторам трудов по истории своей страны, которые принижают роль карибов. Он приходит к интересному выводу, вполне уместному по отношению не только к венесуэльской истории, но и к истории других латиноамериканских стран. Ученый пишет, что такие авторы очень быстро расправляются с карибами, упомянув, что они — народ кровожадный, воинственный, жестокий, поедающий себе подобных. Они не станут глубже исследовать побудительные мотивы поведения карибов, не будут затруднять себя выяснением истинной роли, которую те играли в доиспанской истории Америки, не посоветуются со специалистами об общем уровне развития их культуры. Слепо, как алчные энкомендерос¹¹⁰, они сурово и несправедливо обвиняют карибов чуть ли не во всех смертных грехах, как бы вторя тем конкистадорам, которые в поисках собственной выгоды посылали враждебные индейцам донесения в метрополию в надежде стяжать себе славу и подготовить почву для получения тех наград, на которые они рассчитывали, выставляя себя героями, окруженными несметными полчищами людоедов, предателей, бездельников, проходимцев и кровопийц.

Конкистадоры считали карибов своими врагами или в лучшем случае недоумками, хотя способность последних к передвижению на огромные расстояния была столь велика, что от Мату-Гросу они достигли Малых Антильских островов. Нет никакого сомнения в том, что они смогли бы продвигаться и дальше — до Больших Антильских и Багамских островов и даже до Флориды, если бы путь им не преградило европейское завоевание. А ведь это был лишь путь их продвижения с юга на север. Что же касается его направления с востока на запад, то здесь они пересекали практически весь континент — от Бразильского плоскогорья, омываемого волнами Атлантического океана, до затерянных в Андах истоков Амазонки.

Если взять «'Схему культурных районов доиспанской Венесуэлы» де Акосты Саинеса и сопоставить ее с картой нынешнего административного деления страны, можно увидеть, что карибы занимали побережье от Парии до Маракая, т. е. целиком или частично штаты Сукре, Монагас, Ансоатеги, Гуарико, Миранда и Арагуа. Кроме того, важная зона их расселения находилась дальше к западу, в штате Фалькон. В этом районе жили племена куманагото, паленке и карака, а также некоторые племена ветвей карибов, такие, как, например, сипарикото.

На западе карибы занимали территорию всего штата Сулия и небольшую часть штата Трухильо, а также расселялись почти по всему побережью озера Маракайбо, за исключением тех мест, которые были уже заняты упоминавшимися племенами араваков. Отдельные племена карибов вместе с группами гуахиро жили на разделенном ныне между Колумбией и Венесуэлой полуострове Гуахиро. Наиболее распространенным карибским племенем этой группы были мотилоны. Однако главной областью расселения карибов в Венесуэле была южная часть бассейна Ориноко — от дельты великой реки до ее истоков в необозримой Гайане. Ныне этот район, расположенный между Венесуэлой и Гайаной, там, где несут свои воды реки Барама и Куюни, составляет объект уже давно ведущихся территориальных споров между этими странами. Многие карибские племена обитали в области Гран-Сабана, где берут начало реки Куюни и Карони, начинает свой путь в Амазонку река Бланко, а также на части бразильской территории Амара, вклинивающейся между Венесуэлой и Гайаной.

Нам не известно, когда, каким путем карибы пришли на территорию современной Колумбии. Может быть, они двигались от Гайаны и бассейна Амазонки; может быть, Ориноко и ее притоки Капанапаро и Мета привели их на берега Арауко и Касанаре¹¹¹; может быть, хотя это маловероятно, они пришли на эти земли со стороны Тихого океана и заняли прибрежные территории, на которых расселились племена чоко и колима. Если же путь их лежал по морю, то можно предположить, что часть карибов, направлявшихся из Гайаны к Антильским островам, достигла устьев рек Магдалена, Каука, Сину и Атрато, поднимаясь по которым они оказались в самом сердце Колумбии. Вместе с тем мы точно знаем, что в XVI в., когда самобытное развитие этих областей было прервано европейцами, племена карибов уже прочно обосновались на территории Колумбии, причем они занимали лишь низменные и жаркие земли, покрытые лесом.

Применяя уже известный метод наложения схемы расселения карибов на политико-административную карту современной Колумбии, можно увидеть, что их племена занимали современные департаменты Кундинамарка, Бояка и Сантандер (мусо и панче); Толима и Кальдас (пихао, кимбайи и риама); долину реки Каука (колима); Сьерра-де-Периха (мотилоны); побережье департамента Чоко; департамент Антиокия (катио), а также низменные берега нижнего течения рек Магдалена, Сину и Атрато.

Причиной исчезновения большей части перечисленных племен была их беззаветная храбрость и неистребимая любовь к свободе. Это произошло не сразу со всеми карибами Колумбии, но стойкое и упорное сопротивление, которое они оказывали завоевателям, со временем привело к тем же печальным итогам.

Так, например, индейцы мусо — которые в свою очередь ранее захватили часть территории чибча, или муисков, — продолжали сопротивление вплоть до прошлого века, пока наконец их последние представители навсегда не ушли в сельву по впадающим в Магдалену рекам Опон и Караре. Копья, отравленные стрелы, изобретательно поставленные ловушки и капканы с острыми шипами превращали мусо в грозных соперников. Нам также известно, что еще в доколониальную эпоху они умели добывать изумруды и делать из них замечательные украшения.

В храбрости индейцам мусо не уступали (а порой и превосходили их) панчи, которые именно в силу этого своего качества исчезли первыми, как и пихао — самые отважные, стойкие и воинственные племена. От них не осталось ничего, кроме имени, сохранившегося в названии одной из деревушек в департаменте Кальдас. Кимбайев и колима постигла та же участь. До сравнительно недавнего времени о них вообще не вспоминали, несмотря на то что этим колумбийским племенам заслуженно принадлежит громкая слава прекрасных индейских золотых дел мастеров. Распространяется она и на их собратьев с берегов Сину — загадочных тайронов и их последователей и соперников в этом искусстве из более поздней эпохи — просвещенных чибча.

В Музее золота в Боготе выставлены 10 тыс. изделий индейских золотых дел мастеров. Среди образцов бесценного наследия искусства карибов неизменное восхищение вызывают, например, серьги, пекторали, подвески, которые носили в носу, и другие украшения, с которыми пихао хоронили умерших; большие пекторали, диадемы и брошки колима; фигурки идолов, покрытые золотыми пластинами, — им поклонялись в храмах, где собиралось более тысячи паломников из долин рек Сину, Сан-Хорхе и Нечи. Но особое очарование испытываешь при взгляде на неподражаемые шедевры кимбайев — кудесников работы по металлу, непревзойденных ни в умении, ни в технике и тонком вкусе, ни в совершенстве создававшихся их мастерами украшений из золота.

С этими украшениями кимбайи хоронили умерших, завернув их в прекрасные ткани, с припасами, достаточными, по их мнению, для того путешествия, из которого нет возврата. Можно добавить, что в этом бесконечном странствии их сопровождали искусно мумифицированные любимые ими при жизни женщины. Благодаря такому обычаю, свидетельствующему о вере в загробную жизнь, кимбайи, как пихао и другие племена, придерживавшиеся сходных верований, оставили в местах захоронения богатейшие сокровища. Разнообразие и обилие золотых украшений, сохранившихся в их могилах, просто трудно себе вообразить. Обычными атрибутами такого захоронения являются подвески для носа, ожерелья, браслеты, пекторали, щипчики для выдергивания волос, топо (броши), тембиты (украшения для нижней губы), ложки, булавки, проколки, статуэтки людей и животных, сосуды, амфоры, чаши, канители и диадемы и еще множество неметаллических изделий, что, впрочем, ни в малейшей степени не снижает их ценности.

Чтобы составить более полное представление о шедеврах мастеров-кимбайев, приведем свидетельство Аранго Буэно, которая внесла большой вклад в изучение всех этих украшений — произведений искусства индейцев. Она пишет о том, что симметрия составных частей изделий совершенна — каждое звено ожерелья в точности копирует другие его звенья, они кажутся золотыми каплями, спаянными одна с другой и отлитыми по единой мерке. Филигранная работа, точность углов выступающих частей, безупречная шлифовка плоскостей, совершенство граней, простота одних линий в сочетании со сложными переплетениями других — все это свидетельствует о высоком эстетическом вкусе и стремлении к совершенству общего рисунка изделия.

Характерной чертой украшений кимбайев является то, что их делали из сплава золота и меди. В зависимости от соотношения частей этих металлов в сплаве кимбайи умели придавать своим изделиям различные оттенки, чередуя их таким образом, что цвета плавно переходили из одного в другой, без заметных изменений или явных различий. Они умели так закаливать свои инструменты, что некоторые резцы и долота раскалывались, но не сгибались. Известно, что при шлифовке поверхностей этих украшений мастера применяли щавель, который и теперь растет в лесах и долинах департамента Кальдас.

Описание украшений индейцев содержится и в указе Карла V, отосланном в колонии в 1519 г. В нем выражалась монаршая воля императора:

«...признавая, что много золотых изделий индейцев продолжает переходить к испанцам в счет уплаты податей, вознаграждений и доходов от торговли в различных изделиях и украшениях в форме медальонов, ожерелий, канителей, узких полосок, браслетов, нагрудных и других украшений, а сплав, из которых они сделаны, в былые времена называли не иначе как низкопробным золотом, и поскольку содержание его в этих изделиях очень низкое, а меди — высокое и без того, чтобы их расплавить, нельзя ни узнать пробу золота, ни определить его стоимость, повелеваем, чтобы это золото и изделия из него были очищены, переплавлены и пятая часть их поступала в казну».

Этот беспрецедентный по масштабам насильственный грабеж, начатый во времена конкисты и продолжавшийся на протяжении всей колониальной эпохи, происходил вплоть до сравнительно недавнего времени.

А. Леман, побывавший в Колумбии в 40-е годы, не без оснований сетовал на то, что золото с давних времен пробуждало алчность людей, весьма мало обеспокоенных интересами археологических исследований. Этих кладоискателей, которые грабят могилы индейцев, называют «уакеро». Они составляли целую корпорацию, опустошавшую долину нынешнего департамента Киндио, где в древности обитало племя кимбайев. По утверждению Лемана, все жители некоторых близлежащих поселений существовали за счет грабежа захоронений доколумбовой эпохи. Именно оттуда многие замечательные золотые изделия перекочевывали в музеи иностранных государств, где они экспонируются и сегодня. Просто удивительно, что еще осталось столько драгоценных произведений искусства индейцев, несмотря на разнузданный многовековой грабеж! Такое положение лишь доказывает, что те, кто искал в этих широтах призрачное Эльдорадо, не ошиблись в расчетах.

Индейцы никогда не грабили и не убивали своих собратьев и не оскверняли их могил, чтобы завладеть чужим золотом. Для них драгоценные металлы не были ни средством обогащения, ни сокровищами, поскольку они не стремились к наживе — страсти, которой было насквозь проникнуто все существо европейцев.

Объясняя разницу в отношении к золоту между индейцами и конкистадорами, известный испанский археолог X. Перес де Баррас в четырехтомном труде «Золотые изделия Колумбии в доиспанскую эпоху» писал:

«Тип и технология производства изделий из золота у доиспанского населения Колумбии свидетельствуют не о стремлении индейцев к накоплению земных богатств, а об их желании украсить касиков¹¹² и умилостивить сверхъестественные силы самыми прекрасными предметами, которые давала земля Колумбии. Поэтому их делали с глубокой любовью, что позволяло в самых разных стилях и формах изделий достигать совершенства и создавать произведения искусства общечеловеческой значимости».

Что же касается обмена, то в этом плане для индейцев большую ценность, чем золото, представляла соль. Это было вполне понятно, поскольку соль являлась необходимым компонентом их питания. Особенным спросом, как пишет Аранго Буэно, пользовалась соль, которую кимбайи добывали на реке Консота. Чтобы получить ее, они заполняли водой огромные глиняные сосуды или плоские чаши, которые ставили на огонь, и таким образом выпаривали соль. Их соль была такой белоснежной, что испанцы сравнивали ее белизну с цветом кастильской соли.

Когда речь шла о том, как колумбийские карибы собирали умершего в тот путь, из которого нет возврата, мы упоминали о найденных археологами предметах, сделанных не из металлов, но не уступающих в ценности золотым украшениям. Говоря об этом, мы имели в виду керамические изделия индейцев, потому что сделаны они были столь же тщательно и на таком же высоком уровне, как и украшения из драгоценных металлов. Гончарным ремеслом занимались и пихао, и калима, и кимбайи, но именно последним принадлежат самые восхитительные произведения из глины. Их исключительные качества археологи приписывают глине, из которой они производились, так как ее можно было полировать до такой степени, что она начинала походить на стекло.

Производившиеся кимбайями предметы гончарного ремесла были чрезвычайно разнообразными. В их числе амфоры, тройные вазы, парные вазы, окарины, вазы, дуя в которые можно было извлекать музыкальные звуки, печатки, пряльца, подставки для сосудов со сферической поверхностью, посмертные маски, погребальные урны, ладьевидные вазы, кувшины с коротким, узким горлышком, вазы с ручками, выполненными в виде антропоморфных фигур; полихромные кубки, сосуды, миски, полные движения фигурки таких животных, как жаба, саламандра, олень, обезьяна; двойные вертикальные сосуды с одной ручкой, соединяющиеся узкими отверстиями, совершенные по форме и великолепно выполненные в техническом отношении. Все эти предметы — подлинный праздник для глаз и души — дают основания для справедливой гордости за карибов, их творческий гений и эстетическое чувство.

«Ходили они в чем мать родила»

В ходе тысячелетних миграций по Южной Америке жители Антильских островов последними достигли тех мест, которые стали отправной точкой нового великого путешествия — путешествия по пути цивилизации. Они последними добрались до земель, ставших их родиной, и первыми ушли в небытие. Трагическим примером этого является история племени таино на Кубе. Таино приплыли туда с соседнего острова, который в середине XV в. назывался Гаити, а к третьему десятилетию XVI в. их почти полностью истребили посланцы христианской цивилизации, религии, проповедующей любовь к ближнему.

Чтобы выяснить вопрос о полном истреблении местного населения, обитавшего на этих островах, нет нужды приводить выдержки из работ хронистов. Реальное положение дел свидетельствует само за себя: на Антильских островах нет ни самих индейцев, ни их потомков. Ведь нельзя же назвать «коренным населением» тех единичных индейцев, сумевших выжить по чистой случайности, встречи с которыми настолько редки, что антропологи и авторы сенсационных репортажей, на долю которых они выпадали, описывают их как почти невероятное событие. Остальное население, разумеется, на них просто не обращает внимания. Тем не менее карты этого района испещрены географическими названиями на языке араваков и карибов, а также на тех исчезнувших языках, о которых теперь уже вряд ли можно будет что-нибудь узнать. Таким образом, данные топонимики свидетельствуют, что носители этих языков и были подлинными хозяевами и коренными жителями островов, давшими им названия задолго до того, как их истребили европейские завоеватели. И речь сейчас пойдет именно о тех людях, которые впервые приплыли сюда, преодолев морские просторы. Кто они были, когда попали туда, как и откуда?

Южноамериканское происхождение доиспанского населения Антильских островов споров у специалистов не вызывает. В любом тексте, учебнике или статье говорится об аравакском происхождении таино, с которыми столкнулись первые европейцы, пересекшие Атлантический океан на каравеллах Колумба, а также о карибах, следовавших по пятам за араваками и якобы стремившихся их завоевать. Рассказывается и о том, как незначительные группы таино, отстававшие в своем развитии от других индейских племен, достигли Антильских островов, но дальнейшее их продвижение было остановлено, а сами они вскоре были истреблены другими завоевателями — конкистадорами. Однако эти общеизвестные сведения, скорее скрывающие, чем выявляющие истину, не дают прямых ответов на поставленные ранее вопросы. Ибо ответы эти в действительности гораздо сложнее.

Как на севере и северо-западе южноамериканского региона, так и на Антильских островах араваки были не самыми первыми жителями. Еще до того, как они принесли в эти области навыки обработки земли и гончарное ремесло, в течение нескольких тысячелетий их предшественники, не знавшие ни земледелия, ни чудесных свойств глины, жили там, поддерживая свое существование сбором диких плодов, охотой на грызунов, черепах и других мелких животных, а также ловлей рыбы с каноэ.

Как писал М. Велос Маджиоло в работе «Исконное население острова Эспаньола», в более отдаленные времена, когда животный мир еще был богат крупными, но не очень опасными для человека зверями величиной с американского медведя, люди занимались охотой на этих животных. Такая фауна была характерна для периода плейстоцена, который на Антильских островах, в частности в горах нынешней Доминиканской Республики, завершился около 3 тыс. лет назад. Самое древнее из имеющихся на сегодняшний день указаний на присутствие здесь человека датируется примерно 5500 г. до н. э. Это открытие было сделано на Тринидаде П. Харрисом. Сам Велос Маджиоло вместе с другими археологами в 1971 г. обнаружил скелет человека 40—45 лет, древность которого составляет пять с половиной тысячелетий. Он заявил, что эти человеческие останки самые древние во всем Карибском бассейне.

Предположение о том, что человек лишь тогда впервые ступил на землю Антильских островов, во многом помотает ответить на вопрос о причине неравномерности развития обществ, существовавших там ко времени появления европейцев. Ведь чтобы подняться до вершин цивилизации, достигнутых наиболее развитыми народами континента, со времени проникновения в Америку человек провел в странствиях не менее 30 тыс. лет, пока не перешел к оседлому образу жизни. Данные археологии свидетельствуют, что эти неутомимые странники побережья и долин, раскинувшихся между склонами Анд, уже семь тысячелетий назад отказались от распространенных ранее способов добывания пищи, таких, как собирательство, охота и рыболовство, и стали постигать сложное искусство земледелия.

Племена, жившие на побережье нынешнего Эквадора, как мы уже видели, умели производить керамические изделия 5 тыс. лет назад. И надо же было так случиться, что самые первые переселенцы достигли Антильских островов как раз накануне этих эпохальных перемен, когда они еще оставались первобытными собирателями, охотниками и рыболовами! Какая поистине чудовищная хронологическая несправедливость по отношению к тем обитателям континента, которые, стремясь к продвижению по пути цивилизации и прогресса, решили переселиться на острова Карибского моря!

Мало того! Здесь есть и другая историческая несправедливость. Нам точно известно, что майя Чичен-Ицы, Ушмаля и Майяпана, астеки Теночтитлана и инки Тауантинсуйю создавали свои высокие культуры не на пустом месте. Наряду с бесчисленным множеством других народов они были лишь наследниками обретенного ими чудесного достояния предшественников, которое они обогатили и усовершенствовали. Иными словами, в тех районах, которые иногда называют очагами американских цивилизаций — а мы, пользуясь современной терминологией, могли бы назвать их развитыми государствами Америки, — со времени перехода их жителей к оседлому образу жизни, началу обработки земли, зарождению гончарного ремесла, возникновению религиозных систем и делению общества на классы, имела место культурная преемственность. На Антильских же островах такой преемственности не было. Ее просто не могло быть между очутившимися там в незапамятные времена людьми каменного века, которые не знали ни земледелия, ни гончарного ремесла, и араваками, прибывшими туда значительно позднее. Не могла она также возникнуть между араваками и их преследователями — карибами.

Теперь нам должно быть понятно, почему на рубеже XV—XVI вв. появление европейцев так поразило индейцев Антильских островов — нагих, рассеянных мелкими группами, простодушных и беззащитных. Достаточно было доставить в Европу первое донесение об американской «дикости» и сделать из него выводы, чтобы вскоре последовали другие послания, сопровождавшиеся золотом и серебром Мексики и Перу.

В самом первом сообщении Колумба, дошедшем до нас в тексте «Дневника первого путешествия», сказано:

«...эти люди бедны [и нуждаются] во всем. Все они ходят нагие, в чем мать родила, и женщины тоже, хотя Я видел только одну из них, да и та была еще девочкой. И все люди, которых я видел, были еще молоды, никто из них не имел более 30 лет, и сложены они были хорошо, и тела и лица у них были очень красивые, а волосы грубые, совсем как конские, и короткие. Волосы зачесывают они вниз, на брови, и только небольшая часть волос, и притом длинных, никогда не подстригаемых, забрасывается назад. Некоторые разрисовывают себя черной краской (а кожа у них такого цвета, как у жителей Канарских островов, которые не черны и не белы), другие — красной краской, иные — тем, что попадается под руку, и одни из них разрисовывают лицо, другие же все тело, а есть и такие, у которых разрисованы только глаза или нос. Они не носят и не знают [железного] оружия: когда я показывал им мечи, они хватались за лезвия и по неведению обрезали себе пальцы. Никакого железа у них нет. Их дротики лишены железного острия. Некоторые дротики имеют на конце рыбьи зубы, у других же наконечники из иного материала».

О первых миграционных волнах на Антильские острова последнее слово еще не сказано. Около трех десятилетий назад Роуз привел три гипотезы относительно путей, которыми человек мог попасть туда впервые. Первая гласит, что исходным пунктом для переселения индейцев была восточная часть венесуэльского побережья. В соответствии со второй теорией к представителям первой волны переселенцев со временем стали присоединяться выходцы из других областей Карибского бассейна, а может быть, даже из Центральной Америки и Флориды. Третья гипотеза состоит в том, что первые люди попали на острова просто потому, что их лодки занесли туда ветры и морские течения. В работе «Вступление человека в Вест-Индию» Роуз склонен к синтезу этих трех концепций. Однако другие авторы — в частности, Табио и Рей в книге «Доисторическая Куба» — однозначно высказываются в пользу теории о южноамериканском происхождении населения Антильских островов в доколумбову эпоху.

Велос Маджиоло описывает различные типы поселений доиспанского времени на острове Гаити, который в колониальный период был разделен на французскую часть — Сен-Доминик — и испанскую — Санто-Доминго, а в наши дни — на Доминиканскую Республику и Республику Гаити. Во 2—1-м тыс. до н. э. на этом острове обитали родичи тех людей, что жили на Тринидаде около 5,5 тыс. лет назад, или древнейших рыболовов венесуэльского побережья. Они селились в таких местах, как Ойо-дель-Торо в Сан-Педро-де-Макорис, Кордильера-Сентраль или Кабаре и Кури на Гаити. Другие группы, происхождение которых не установлено, на 500 или тысячу лет раньше обитали в Баррета в Асуа и в Куэва-дель-Феррокариль в Самане¹¹³.

Что касается Кубы, то на этот остров первые люди пришли около 4 тыс. лет назад (сибонеи гуайябо-бланко). (Как сообщалось Отделом антропологии Академии наук Кубы, наиболее древняя дата человеческой деятельности на острове, полученная с помощью радиокарбонного метода до 1975 г., была зарегистрирована на раскопках стоянки в пещере Фунче на побережье залива Гуанакабибес в провинции Пинар-дель-Рио. Эта дата — 4000 лет — означает, что на указанной стоянке люди жили около 2050 г. до н. э.) Более поздние переселенцы прибыли туда в начале нашей эры (сибонеи кайо-редондо). Первые располагались в Лас-Вильяс, Матансас, Гаване и Пинар-дель-Рио¹¹⁴. Из раковин моллюсков они делали примитивные сосуды и ложки, а также бусы, которыми себя украшали. Их потомки и наследники уже были специалистами по обработке камня, раковин и кости, служивших им для изготовления орудий труда, а также дерева, из которого они вырезали различные фигуры. Кроме того, им было известно искусство наскальной живописи.

В 1964 г. сотрудники Отдела антропологии Академии наук Кубы под руководством Э. Табио и X. Гуарча обнаружили материальные доказательства существования новой индо-кубинской культуры в местечках Арройо-дель-Пало и Мехиас в районе реки Майяри в провинции Орьенте¹¹⁵. По названию реки авторы открытия назвали эту культуру Майяри.

По их мнению, ее носители обитали на территории провинций Камагуэй, Лас-Вильяс и Матансас. Хотя данные радиокарбонного метода, примененного при исследовании находок из Арройо-дель-Пало, позволяют датировать эту культуру 980 — 1190 гг. н. э., Табио и Гуарч считают, что она существовала еще до появления первых групп таино, датируемого IX в.

Майяри вели преимущественно оседлый образ жизни, объединяясь в группы, численность которых соответствует малым семьям (около десяти человек). Жилищем им служили пещеры в скалах и стоянки на открытом воздухе. Их рацион был сходен с сибонейским: грызуны, черепахи, рыба, птица, игуаны, моллюски, раки и т. п. Кроме того, майяри питались семенами и плодами лесных растений. Они уже начинали выращивать отдельные продовольственные культуры, хотя в их числе еще не было маниоки. Об этом можно судить по отсутствию печей, что в свою очередь указывает на отсутствие у них настоящих жилищ. Зато они уже умели изготовлять керамические сосуды, орудия из камня, раковин и кости, подобные тем, какие были у сибонеев кайо-редондо, и, вероятно, каменные топоры.

Известные кубинские специалисты П. Мойа и Ф. Ортис писали о племенах гуанахатабеев или гуана-кабибов, происхождение которых, видимо, берет начало в одной из миграционных волн сибонеев. Вплоть до XVI в. эти племена жили по всей территории Кубы, хотя их постоянно вытесняли более развитые араваки. Однако с приходом европейцев все коренное население острова было уничтожено. Столь типичный ход событий подчинялся все той же неизбежной закономерности, в свое время повторившейся и на других островах, в соответствии с которой араваки становились жертвой карибов, а те в свою очередь уничтожались европейскими завоевателями.

Первые земледельцы и гончары Антильских островов

Сказать, что араваки «отчалили» от побережья Венесуэлы и взяли курс на Антильские острова, не будет ни преувеличением, ни искажением смысла этого выражения. Эти неутомимые путешественники по суше превратились в морских странников, во-первых, поскольку они были опытными рыболовами и моряками, а во-вторых, овладев искусством мореплавания, они стали выходить в открытое море. Сравнительно высоко развитая техника строительства каноэ и сила весел вполне им это позволяли. Быть может, на морские экспедиции их подвигнули смутные воспоминания об их далеких предках — тех, кто в седой древности пересек Тихий океан? Именно они, по мнению археолога С. Ловена, и были морскими араваками, обладавшими не меньшим «биодинамическим потенциалом», чем их речные собратья, которых мы оставили в глубинах сельвы, в переплетенных лианами зарослях тропических растений, на берегах множества рек, протекающих через земли Западной Венесуэлы и Восточной Колумбии.

Вопрос о том, плыли ли эти морские араваки от устья Ориноко прямо к Тринидаду и оттуда на другие острова Антильского архипелага или отчаливали от берегов полуострова Парна, мы оставим для специалистов. Гораздо интереснее нам будет узнать, что араваки, донесшие до Антильских островов столь значительные культурные достижения, как земледелие и гончарное ремесло, отправились туда около 2500 лет назад. Уже с того времени археологи называют этих мореплавателей таино. В антильских преданиях, хрониках европейцев и работах некоторых этнографов они упоминаются как игниерис. Этим именем в дальнейшем мы и будем их называть.

Поскольку на своем пути они оставляли отчетливые следы, двигаясь за ними и попытаемся выяснить хронологические рамки их маршрута до Кубы. В этом нам помогут специалисты — Краксент и Роуз, а также Табио и Рей. Первые араваки прошли этот путь немногим менее чем за тысячу лет. На начальном его этапе они преодолели пространство от исходного пункта своего путешествия — венесуэльского побережья — до Ямайки и Пуэрто-Рико и обосновались на Малых Антильских островах. Их присутствие прослеживается там уже 1600 лет назад. Однако на этом их путь завершился. Возможно, под натиском карибов они продолжили путешествие дальше на запад, перебираясь на другие острова Антильского архипелага, к Багамам и Флориде, сгоняя в свою очередь с насиженных мест своих предшественников — сибонеев, не знавших ни земледелия, ни гончарного ремесла, в так называемые маргинальные зоны, где те смогли уцелеть вплоть до эпохи испанской конкисты. Потом исчезли и они вслед за своими гонителями. Точнее говоря, их заставили исчезнуть.

Было бы неверным представлять себе этот процесс как некое одноразовое событие, эдакую кильватерную колонну индейских мореплавателей, как иногда описывают легендарные исходы целых народов. Ошибкой было бы считать его и плаванием переселенцев на двух-трех каноэ, хотя такие симпатичные картинки иногда попадают на страницы книг в качестве иллюстраций к этим путешествиям. На самом деле миграционные волны следовали одна за другой, и, конечно, продолжались они на протяжении жизни многих поколений. Поэтому было вполне естественно, что на каждом отрезке столь долгого пути переселенцы оставляли следы своего пребывания. Обнаруживая их в наши дни. ученые начинают спорить о специфических чертах, модификациях, особенностях древних культур, которые археологи именуют «местными стилями».

Такие региональные различия отчетливо прослеживаются в период примерно с VII по XVI в. Они отражают переход от отроческого к юношескому культурному возрасту этих народов и свидетельствуют об их способности и стремлении к продвижению, к более зрелым этапам культурного развития. Благодаря им мы можем проследить основные перевалочные пункты на пути араваков, например, на Виргинских островах, в Сперансе и Капа, расположенных соответственно на востоке и на западе Пуэрто-Рико, в Бока-Чика и Ла-Калета в Доминиканской Республике, в Каррие, на побережье залива Форт-Либерте на севере Гаити, во многих местах Кубы, а также на островах Теркс и Кайкос, Рам и Лонг-Айленд в центральной группе Багамских островов. И хотя носители этой культуры пришли туда позже других переселенцев, достижения, которые они несли с собой, были более значительными и весомыми.

Особенно отчетливо это проявилось на Кубе. Первые группы араваков составляли суб-таино. Они прибыли на остров примерно в VIII в. н. э. Последняя их волна, которую составляли собственно таино, оказалась там в середине XV в. Переселение это заняло почти столетие. Жизнь таино, существовавшая у них социальная организация были восприняты западной христианской цивилизацией (которую правильнее было бы уже называть капиталистической) как чудо святой простоты. Конечно, различие в названиях этих миграционных волн важно главным образом для археологов, в частности Роуза, хотя некоторые из них, такие, как Пичардо Мойа, с ним не согласны. Но методологически оно полезно, поскольку дает возможность более отчетливо проследить различные ступени развития антильской ветви араваков, как это делают Табио и Рей.

Гончарное ремесло, которое субтаино принесли с собой на Антильские острова, привело к появлению там специальных приспособлений наподобие глиняных дисков для выпечки кукурузных лепешек. Такие своеобразные кухонные печи предполагают наличие определенной техники приготовления лепешек. Найденные на местах стоянок антропоморфные и зооморфные фигурки свидетельствуют о существовании у суб-таино зачатков религиозных верований, а также о высоком уровне мастерства создателей этих предметов мелкой пластики. Сосуды и миски указывают на то, что суб-таино были способными художниками, искусство которых состояло не только в изготовлении подобных предметов, но и в умении делать на них насечки, налепы и накладки. Их изделия из камня и кости были самыми разнообразными — практичными и весьма совершенными, как, например, резцы из кремня, кварцитовые бусы, серьги и фигурки идолов из жадеита.

Однако наиболее значительных успехов суб-таино достигли в обработке дерева и растительных волокон. Об этом свидетельствуют сделанные ими каноэ, весла — нахо, антропоморфные идолы — семи, ритуальные жезлы, идущие от них удобные шезлонги — духо, как бы приглашающие отдохнуть, веревки из волокна — питы, гамаки, сети и т. д. В некоторых из этих предметов суб-таино предстают как искусные резчики и скульпторы, в других — как умелые земледельцы и ремесленники, выращивавшие многочисленные растения, из которых главное место занимала маниока. Из ее клубней извлекали яд, а потом готовили лепешки — коа и гуайо, а также добывали сок — сибулкан.

Палицы и дротики служили им как наступательным, так и оборонительным оружием.

Социальная структура суб-таино была проста. Они были равноправными, а за проведением коллективных земледельческих работ следили специально этим занимавшиеся касики. Как и майя, они деформировали черепа, используя для этого специальные пластины. Жили они кровнородственными общинами, поддерживая семейно-брачные отношения с представителями противоположного пола другого племени. Во время праздников они играли на флейтах, раковинах, барабанах и маракасах, звуки которых сопровождали ареито — народные песни и пляски антильских индейцев.

Таино продолжали и развивали эту культурную традицию. Но их сравнительно недолгое пребывание на Кубе не позволило им достичь того уровня развития, до которого дошли их собратья и соседи, заселившие Гаити. Там социальная организация достигла более высокой ступени, уже наметились классовые различия, и, если верить тем европейцам, которые впервые с ними столкнулись, институт касиков на Гаити имел большее значение, чем на Кубе. На самой первой карте острова Эспаньола, составленной в 1519 г. и известной как «карта Болоньи», обозначены границы пяти племенных объединений, носивших названия Мариен, Магуана, Шарагуа, Сигуа и Агуэй.

«Самые общительные из всех народов мира»

Особого внимания заслуживает то обстоятельство, что на первом этапе переселения араваков на Антильские острова, другими словами, на пути от Тринидада до Виргинских островов, который они преодолевали в последние 500 лет до н. э. и первые 400 лет н. э., исследователи не обнаруживают следов их стоянок. Самым простым объяснением здесь мог бы служить довод о том, что у араваков просто не было времени, чтобы достаточно прочно обосноваться на Малых Антильских островах и оставить в истории следы, которые обычно оставляет группа переселенцев, устраиваясь на новом месте и существуя там достаточно долго, чтобы образовался тот культурный слой, который донес бы потомкам память об их пребывании на этих землях.

Думается, что натиск карибов, которые гнались за араваками буквально по пятам и постоянно вынуждали их к обороне, препятствовал этой созидательной задаче, заставляя их бороться за выживание в двух смыслах: добывая себе пропитание и сражаясь с настигавшим их врагом. Ведь когда появились первые европейцы, карибы уже были хозяевами на Малых Антильских островах и занимали восточную часть Пуэрто-Рико, намереваясь продвигаться дальше — на Кубу и Гаити. Их компасом, их путеводной звездой были араваки, которые на горе себе прокладывали карибам путь через море на острова.

Потомки антильских карибов помнили о своем южноамериканском происхождении даже в XVIII в., точнее говоря, о том, что они были выходцами из Гайаны. Французский монах-доминиканец Р. Бретон, более 20 лет проживший на островах Доминика и Гвателупа с теми немногочисленными индейцами, которым к тому времени удалось уцелеть, узнал от них легенды об их предках. В соответствии с преданиями самих карибов они происходили от галибис Гайаны, откуда те направились в путь на завоевание архипелага под именем калинаго. Версия этой легенды, которую пересказал нам историк Гваделупы А. Бангу, в деталях немного отличается, но в главном совпадает с тем, о чем писал Бретон. Суть ее сводится к следующему: галибис — родственники южноамериканских карибов — прибыли на Гваделупу через Тринидад, Гренаду, Сен-Винсент, Мартинику и Монсеррáте во главе с касиком по имени Калинаго. Когда он вернулся на Доминику, его сыновья стали грозить ему смертью, и, стремясь ее избежать, он превратился в рыбу.

Не исключено, что европейцы, плохо воспринимавшие на слух индейские языки, переделали галибис в карибов. В письме от 15 февраля — 14 марта 1493 г. Колумб впервые употребил термин «каривы». Таким образом, он мог возникнуть под пером адмирала в той транскрипции, в какой тот услышал это название от своих индейских собеседников.

Как бы то ни было, на островах, через которые лежал путь карибов, уже жили их предшественники — араваки-игниерис. Как повествуется в уже упоминавшихся преданиях, карибы истребили почти всех аравакских мужчин, а женщинам сохранили жизнь. Выжившие игниерис скрылись в горах, и среди женщин сохранился благозвучный язык араваков.

Хронисты, которым, подобно Бретону, посчастливилось застать последние семьи карибов, переживавшие время своего угасания, признают тот знаменательный факт, что их мужчины и женщины еще в XVII в. говорили на разных языках.

Французский путешественник А. де Лалун оставил нам, возможно, последнее из впечатлений об антильских карибах:

«Уже в 1695 г. на Мартинике осталась лишь одна семья дикарей. Ее берегли, как берегут исторический памятник, никто их не преследовал... В наши дни у некоторых жителей Мартиники или Гваделупы еще можно встретить тот оливковый оттенок кожи, который не похож ни на одно из сочетаний цветов, появляющихся в результате смешения крови белого человека с негром. У мужчин, как и у женщин, глаза, оттененные длинными ресницами, немного косят. Волосы их гладкие, иссиня-черные; походка этих людей легка и грациозна, как у кошки, тело стройно и совершенно. На них невольно задерживаешь взгляд, думая, что в их жилах течет кровь карибов. Осталось от них совсем немного: гамаки, пироги, широкие весла для гребли и некоторые суеверия, такие, как вера в духов-зомби и колдовство. Таков итог их общения с европейскими колонизаторами. Ныне они почти погрузились в вечный сон, слились с буйной природой, которую любили всеми силами души».

Мартиниканский тип носителей карибской крови описан французским путешественником очень красиво. Но отрывок этот скорее походит на эпитафию, проникнутую чувством вины европейца перед туземцами. Краткость его граничит с патетикой.

Не все карибы, как иногда считают, были мореплавателями. Те, кто остался на континенте возделывать землю и обрабатывать металлы и глину, делая из них настоящие чудеса, не знали искусства морских странствий. Так полагает исследователь И. Уилберт, изучавший их в течение двух десятилетий. Он писал:

«Когда речь заходит об индейцах карибах, это вовсе не означает, что говорят об индейцах-мореплавателях. Есть такие неоиндейцы, которые не знают ни гребной, ни парусной пирóги-куриары, а занимаются преимущественно земледелием, но не таким, какое было распространено у представителей месоиндейской культуры рыболовов и мореплавателей, а таким, которое было присуще палеоиндейской культуре охотников... Типичный венесуэльский кариб, по крайней мере в наши дни, — это человек, любящий свою землю и работу на ней (пемоны, кариньи, панаре, ябарана, юпа). Макиритаре, «речные люди», составляют среди них исключение».

Было бы лишь логично предположить, что предки современных венесуэльских карибов были такими же сухопутными жителями, как и их потомки.

За теми, кто направлялся морским путем к островам, упрочилась репутация прежде всего ужасающей воинственности и кровожадности. Традиционно их изображают в пирогах в гаванях необитаемых островов, где у них были возделываемые участки земли, с которых они пополняли запасы продовольствия, или на других островах, заселенных их собратьями, из числа которых они набирали себе пополнение, способное принимать участие в их экспедициях и набегах. Вместе с ними всегда находились женщины, задачей которых была охрана пирог в то время, пока шли сражения. Впрочем, они нередко принимали в них участие, так как были такими же отважными воинами, как и их мужья.

Карибов можно представить себе нагими, лишь с узкой набедренной повязкой — гуаюко, покрытыми раскраской, сидящими в пирогах и энергично гребущими широкими веслами. При них было оружие, грозное, когда его пускали в ход. Прежде всего это лук, ценимый ими более всего, инструмент, служивший одновременно и для охоты, и для ловли рыбы, и для ведения боевых действий. Длина его доходила до двух метров, а стрел, наконечники которых были отравлены сильнодействующим ядом, — до полутора метров. Были у карибов и палицы — боутоу, также достигавшие полутора метров в длину, которыми они действовали с большой сноровкой. Сила удара этой палицы была такова, что с одного раза можно было сломать противнику руку или ногу или раскроить череп. Кроме того, у карибов имелись двухметровые дротики с наконечниками, закаленными на огне. Однако искать у них щит было бы бесполезно. Они считали, что иметь такое средство защиты недостойно настоящего воина. Набеги карибов ни в коей мере не преследовали ни разбойничьих, ни грабительских целей, поскольку они никогда не захватывали земель своих врагов. Единственным побудительным мотивом их войн было уничтожение противника из мести за нанесенные им оскорбления. Они не были завоевателями, по крайней мере такими, как те, кто пришел в Америку почти пять столетий назад из Европы.

Теперь читателю настало время стать свидетелем жестокого зрелища — церемонии ритуального каннибализма. Повествует о ней Лалун, однако картина, которую он рисует, совпадает с описаниями хронистов той эпохи и современных авторов, единодушно и обоснованно отрицающих миф о том, что для карибов людоедство было делом обычным. Представим себе теперь, что мы находимся среди тех карибов, которые только что одержали победу над своими извечными соперниками — араваками. И хотя на этот раз победа досталась им, это вовсе не означает, что так бывало всегда.

Итак, Лалун пишет:

«Их возвращение было триумфальным.Немного отдохнув с дороги, они собрались на общий сход, куда были приведены и пленные араваки. Карибы набросились на них с градом оскорблений и стали показывать пленникам, как они будут убиты ударами палиц. В большинстве своем араваки переносили все это спокойно и стойко. Они в свою очередь бросали вызов карибам, с гордостью заявляя им, что ели мясо их отцов и поэтому если победители съедят их самих, то вместе с ними будут съедены и тела их собственных родителей. При этом они добавляли, что рано или поздно их друзья найдут способ отомстить за их смерть. В конце концов самый старый из карибов обрушивал на пленного первый смертельный удар палицей, а другие добивали остальных. Самые молодые брали тела и, обмыв их, разрубали на части, после чего некоторые из них варили, а другие жарили на костре.

Когда мясо было готово, самые храбрые воины наугад вынимали сердца и съедали их. Женщинам доставались ноги и ляжки.

Другие доедали все то, что оставалось. Делали это карибы с ненавистью, и не для того, чтобы утолить голод, не потому, что им был приятен вкус человеческого мяса — ведь многим из них становилось плохо после этой кошмарной трапезы».

Лалун, как и другие авторы, не преследующие цели опорочить память о карибах, сходятся во мнении, что они не были каннибалами в строгом смысле этого слова. Наоборот, их рацион был более чем скромен. Как правило, они ели только по утрам, а когда у них пробуждался аппетит в неурочное время, утоляли его моллюсками и фруктами. Лалун признает, что в начале периода колонизации карибы съели многих французов, англичан и голландцев, не говоря уже об испанцах, мясо которых они считали особенно жилистым. Вместе с тем он отмечает, что их толкал на эти из ряда вон выходящие поступки не голод, а ярость. Так они мстили за все несправедливости, причиненные им европейцами, когда те сгоняли индейцев с родных мест.

Много чернил и типографской краски было израсходовано, много страниц потрачено на описания «безжалостных и беспощадных карибов». Но все это дает о них представление лишь во времена ведения военных действий. В дни мира они были совсем другими. В эти периоды карибы предстают перед нами кроткими, чуть ли не ангельскими созданиями, жизни которых грех не позавидовать. И действительно, кто из читающих эти строки не захотел бы жить такой жизнью, которой жили эти индейцы в спокойные времена, после того как представил бы себе картину, описанную Бангу?

«Поднявшись очень рано, кариб шел купаться на реку. После этого, удобно расположившись на деревянном шезлонге — духо, он доверялся заботам одной из своих жен, которая натирала его тело мазью из семян дерева биха, придававшей его коже красноватый оттенок. Потом она распутывала ему волосы, которые у карибов принято было носить очень длинными, и расчесывала их на прямой пробор, так, чтобы надо лбом оставалась лишь одна короткая прядь. Натирание семенами дерева биха, не только защищавшее кожу от москитов и клещей, но и предотвращавшее воздействие на тело морской воды, делалось самым деликатным образом. Другие женщины тем временем готовили пищу. Питался кариб трижды в день плодами и корнями маниоки». (Лалун, как мы помним, утверждал, что карибы лишь завтракали.)

Тот же автор признавал, что жестокость карибов в немалой степени провоцировалась «недостаточной сдержанностью» его соотечественников. Помимо всего прочего зто происходило еще и потому, что индеанки, как правило очень красивые, не оставляли без внимания известную французскую галантность, а карибы столь же ревниво относились к своим подругам, как и к своей земле. Это, однако, вовсе не означало, что в других отношениях они не были вполне покладистыми людьми.

Черты характера карибов были описаны и другим автором, имевшим возможность наблюдать за ними воочию, — священником Ж. Б. дю Тертром в следующем отрывке из его работы «Общая история Антильских островов»:

«Дикари этих островов живут удивительно счастливо, они самые общительные из всех народов мира. Ведь они таковы, какими их создала природа, и поэтому в простоте своей они в высшей степени наивны. Все они равны. Ни один из них не богаче и не беднее своих собратьев. Все они единодушно ограничивают свои потребности тем, что им полезно и крайне необходимо. А то, что таковым не является, они вовсе не ценят, как вещь, недостойную обладания».

К независимости своей они относились столь же ревностно, как к женщинам и земле. И хотя карибы так и не успели создать собственную государственность, поскольку общество их еще не разделилось на классы, те сведения, которые дошли до нас от дю Тертра, позволяют сделать вывод о том, что на каждом острове существовали различные категории предводителей: для каждого поселения, каждой пироги. А на случай войны избирали руководителя, игравшего роль «флотоводца». Как сообщают хронисты, вожди карибов — кобоутоу — избирались пожизненно за военные заслуги, запечатленные на их телах самыми страшными рубцами, вплоть до следов от садистских пыток, которым их подвергали враги. Нередко на одном острове было два таких вождя или верховных предводителя. В мирное время они не обладали прерогативами власти над членами племени, но, когда вспыхивала война, они становились верховными правителями, каждый из которых имел своих заместителей. По окончании военных действий они снимали с себя эти полномочия.

У антильских карибов были свои космогонические и теогонические представления, хотя еще в зачаточном состоянии. В соответствии с ними создателем суши был Лоуго, из необъятных недр которого вышли первые люди. Самым распространенным культом было поклонение Луне. Карибы верили, что море было соленым потому, что возникло из пота богов.

Однако, пожалуй, самым интересным их мифом было предание о потопе, отдаленное воспоминание о некоем грозном наводнении, которое объясняло происхождение Антильских островов. Согласно этому мифу, один человек потерял своего единственного сына. Не зная, как его похоронить, он поместил его тело в огромную тыкву, внутри которой он увидел китов, ламантинов¹¹⁶, акул и других крупных морских животных и рыб. Удивившись столь необычайному явлению, он поспешил домой и рассказал об этом соседям. Четверо любознательных близнецов, которые хотели наловить рыбы, пошли туда, где находилась тыква, и попробовали сделать в ней отверстие, но, когда оттуда потоком хлынула вода, близнецы испугались и выронили ее. Тыква раскололась, так как была очень тяжелой, и вода затопила землю. На поверхности ее остались лишь горные вершины. Так возникли Антильские острова, некогда составлявшие единый континент.

Комментируя это предание, Лалун отмечает, что последние океанологические теории, в соответствии с которыми Антильские острова отделились от Американского континента, поскольку часть его погрузилась в морскую пучину, косвенно подкрепляют эту легенду, отражавшую отдаленные воспоминания индейцев о некоем древнем катаклизме. Свидетельствует ли это о том, что данные науки подтверждают миф?