ГОРЬКИЕ ЦВЕТЫ ЭДЕЛЕНА
Глава двенадцатая
Прекрасная луна
Поднялась над лесом
И движется, блистая,
По темному небу.
Там она остается,
Озаряя лучами
Равнину и лес.
Нежный веет ветерок,
И все кругом благоухает.
«Песни из Цитбальче»
После праздника двадцатилетия прошло несколько дней. Постепенно Хун‑Ахау начал разбираться в сложной жизни гигантского человеческого улья, называвшегося ним‑хаа – дворцом. Он стал уже различать его постоянных посетителей, мог сказать, кто из них бывает на утреннем приеме у правителя, кто состоит в свите царевича наследника. Он узнал имя убийцы‑горбуна, Ах‑Каока, оказавшегося помощником верховного жреца. Один раз Хун‑Ахау увидел в дальнем конце двора Экоамака, спешившего впереди нагруженных чем‑то рабов. К царевне его больше не вызывали; Эк‑Лоль как будто снова забыла о его существовании.
Но однажды после ужина Цуль сказал юноше, что сегодня вечером ему предстоит сопровождать царевну. Напрасно Хун‑Ахау ожидал, что ему снова дадут копье; не увидел он и управляющего. Когда он и Цуль вышли во двор, то первое, что бросилось в глаза юноше, были легкие, будничные носилки юной владычицы на руках двух рабов. Цуль на этот раз был без факела, потому что наступило полнолуние, и луна уже поднималась. Скоро спустилась царевна в сопровождении Иш‑Кук и олененка. Он никак не хотел расставаться со своей хозяйкой, и пришлось вызвать Чуль, чтобы она увела его, упирающегося и недовольного. В первый раз Хун‑Ахау, а не управляющий, помог Эк‑Лоль усесться в носилки. Когда он приподнял свою легкую ношу, сердце у него усиленно забилось, а девушка ласково на него посмотрела.
Иш‑Кук, очевидно знавшая, куда они отправляются, пошла впереди, указывая дорогу. За ней быстрым, но ровным шагом двигались рабы с носилками, а Хун‑Ахау и Цуль замыкали шествие.
Было около полуночи. Весь неизмеримый Тикаль, раскинувшийся на огромном пространстве, спал. В мертвой тишине даже легкое шлепанье босых ног носильщиков по цементу дороги казалось громким и необычным. Ветра не было. Холодноватый прозрачный свет луны заливал город. Громадные угольно‑черные тени от зданий пересекали белую дорогу, причудливо ломались на стенах построек. Иногда бесшумно проносились летучие мыши.
Идти пришлось недолго. Они вышли на центральную площадь, пересекли ее и остановились у подножия гигантской четырехгранной пирамиды, увенчанной храмом. Широкая у основания, она стремительно сужалась кверху, напоминая очертаниями высокую башню. Хун‑Ахау подбежал, помог царевне сойти с носилок. Эк‑Лоль, посмотрев на Иш‑Кук, сказала негромко, как будто боясь нарушить покой священного места:
– Со мной на пирамиду поднимется Хун. Вы останетесь здесь!
По одной из граней пирамиды шла крутая, но широкая лестница без всяких перил. Царевна начала подниматься; за ней, отступив на два шага, послушно следовал юноша. Ступени были высокими, но глубина их очень небольшой, и Хун‑Ахау почувствовал, что его пятки повисают в воздухе. Маленькие ножки Эк‑Лоль умещались на ступеньках целиком, и она шла быстро и уверенно, а Хун‑Ахау, чтобы стоять прочно, пришлось ставить ступни боком.
Лестница бесконечно шла вверх; казалось, ступени никогда не кончатся; на середине пути Хун‑Ахау повернул голову и посмотрел назад: далеко внизу виднелись четыре маленькие фигурки с задранными вверх головами; юноша смог узнать только Иш‑Кук по ее длинной одежде. Какое‑то странное чувство потянуло Хун‑Ахау вниз; хотелось раскинуть широко руки и, как птица, броситься в раскрывшееся перед ним пространство. Усилием воли юноша заставил себя смотреть не вниз, а на ступени перед собой. Эк‑Лоль, не оборачиваясь, шла без остановок.
Повеял легкий ветерок, постоянный гость на такой высоте. Сделав усилие, Хун‑Ахау догнал царевну и шел теперь вплотную за ней. Он смотрел на ее узкие девичьи плечи, на длинные черные косы, спускавшиеся на спину, на цветы эделена[36], приколотые у висков, и чувствовал себя странно свободным и спокойным, как будто все, что мучило его, осталось внизу. Смутно мечталось о чем‑то великом и недостижимом. Юноша вспомнил предсказание о своей судьбе, переданное ему отцом, и – давно забытый гость – улыбка чуть тронула его губы. Вместо того чтобы стать великим воином, он оказался рабом царевны Тикаля. Вот цена жреческим предсказаниям! И теперь, приближаясь к обиталищу здешнего бога, Хун‑Ахау не чувствовал ни трепета, ни почтения – сердце его было спокойно.
Внезапно лестница окончилась, и они ступили на плоскую вершину пирамиды. Посередине ее было расположено массивное основание святилища; узкая лестница вела к его входу, черневшему глубокой расщелиной среди высоких белых стен. На плоской крыше храма был воздвигнут гребень – вертикальная стена с огромной маской божества, безучастно смотревшего вдаль.
– Оставайся здесь! – приказала царевна.
Эк‑Лоль поднялась по лестнице ко входу в святилище и исчезла в нем. Наступила тишина. Хун‑Ахау повернулся, подошел к краю площадки и невольно остановился.
Внизу, под ним, застывшими волнами ниспадали, постепенно расширяясь, уступы пирамиды. Белая штукатурка их площадок тускло поблескивала в лунном сиянии. На другой стороне площади высился второй гигант, почти такой же высоты, как и тот, на котором он находился. А вокруг, насколько хватало глаз, лежал заснувший Тикаль – причудливое смешение белых стен, черных теней и небольших островков зелени. Кое‑где высоко поднимались стройные пирамиды храмов. Прямыми, как копья, белыми ручейками разбегались дороги, пересекая темные лощины, казавшиеся сейчас таинственными и большими. Серебрилась мелкой рыбьей чешуей гладь водоемов. А над всем этим торжественно плыла в черном бархатном небе полная холодная луна.
Захваченный необычайным и пленительным зрелищем, Хун‑Ахау стоял, позабыв обо всем. Не заметил он и вышедшую из храма царевну, которая бесшумно приблизилась к нему. Легкое прикосновение руки вывело юношу из оцепенения. Тонкий, волнующий, чуть горьковатый запах цветов эделена шел от девушки.
– Теперь ты понял все величие Тикаля, Хун? – спросила его Эк‑Лоль ласковым голосом.
– Да, владычица, – отозвался смущенный юноша. Ему было неприятно, что царевна застала его врасплох, у края пирамиды, в то время как примерный слуга, вроде Цуля, увидел бы ее еще в дверях храма.
– Да, владычица, – передразнила она его жалобным голосом. Глаза ее смеялись. – Почему ты так несмел в своих речах, Хун? Ты же храбрый юноша. Разве ты боишься меня?
– Нет, владычица, – еще более смущенно сказал Хун‑Ахау, – я почитаю тебя, но не боюсь.
Эк‑Лоль на минуту задумалась. Потом, подойдя к самому краю площадки, она спросила:
– Скажи, Хун, ты бросился бы отсюда вниз, если бы я приказала?
– Да, – сказал Хун‑Ахау. Смущение его постепенно исчезало.
– И почему ты сделал бы это? – спросила она, улыбаясь.
Юноша ответил не сразу. А потом, словно решившись, глухо проговорил:
– Мне надоело рабство, владычица, уж лучше смерть!
– Разве тебе плохо у меня, и ты чувствуешь себя пленником? – удивилась Эк‑Лоль. Брови ее сошлись, между ними появилась маленькая морщинка. – Тебе дают мало пищи или кто‑нибудь из моих слуг обижает тебя?
– Я всегда сыт, меня никто не обижает. Но лучше голодать свободным у себя на родине, чем быть рабом даже в Тикале, даже у тебя, владычица!
Эти слова невольно вырвались у Хун‑Ахау, но, сказав их, он встревожился и в первый раз решился посмотреть в лицо царевне, ища на нем признаки гнева. Но оно оставалось задумчивым и спокойным.
– И без свободы ты никогда не будешь счастлив? – наконец спросила она.
– Да, владычица, но не только без моей свободы, но и свободы моих друзей. Если буду свободен я, а они останутся рабами, я не буду счастлив.
– А кто же эти друзья? – быстро спросила царевна. – Иш‑Кук, Цуль?
– Нет. Ты их не знаешь, владычица. Они остались рабами на том строительстве, откуда ты взяла меня, – ответил Хун‑Ахау.
Наступило долгое молчание. Глаза Эк‑Лоль рассеянно блуждали по панораме Тикаля, но было видно, что она думает совсем о другом.
– Хорошо, ты получишь свободу, Хун, – наконец сказала она. – Я, владычица Эк‑Лоль, пред светлым лицом Иш‑Чебель‑Йаш[37], – девушка посмотрела на лунный диск, – клянусь тебе в этом…
– А кто такая Иш‑Чебель‑Йаш? – нерешительно спросил Хун‑Ахау.
Слабая улыбка показалась на губах царевны. Щеки ее немного порозовели.
– Ты еще узнаешь эту богиню, мой Хун, – тихо сказала она, – и когда‑нибудь будешь молиться ей о самом дорогом тебе человеке.
Эк‑Лоль тряхнула головой, словно отгоняя ненужные мысли, и снова погрузилась в задумчивость. Затем она резко подняла голову.
– Ты получишь свободу, Хун, – повторила царевна, и голос ее зазвучал совершенно по‑иному: ни ласковости, ни смущения, ни нерешительности в нем уже не было слышно, – ты и твои друзья получат свободу и богатство. Но для этого надо…
Она секунду помедлила и тем же голосом закончила:
– Для этого надо убить одного человека!
– Кто же он, владычица? – бесстрастно спросил Хун‑Ахау.
– Мой брат, царевич Кантуль, – чуть слышно выдохнула царевна.
Снова наступило молчание. Хун‑Ахау про себя недоумевал: почему убийство наследного царевича Тикаля могло освободить его и его друзей от рабства? Раб, поднявший руку на своего господина, наказывался смертью; что же должно ожидать рабов, прервавших жизнь наследника престола? Мучительнейшие пытки, которые палачи будут намеренно растягивать, пока в истерзанных телах тлеет хоть искорка жизни! При чем здесь свобода?
– Я тебе верю, Хун, ты не можешь быть предателем, – взволнованным шепотом заговорила царевна, – поэтому я полностью доверяюсь тебе и скажу правду. Сделать тебя и твоих друзей свободными и богатыми людьми (она подчеркнула слово «богатыми») может только владыка Тикаля. Даже мой отец, нежно любящий меня, не сделает этого, как бы я ни просила его. Но здоровье нашего милосердного владыки плохо… – Голос царевны дрогнул. – Боги могут призвать его к себе на беседу в любой день, – продолжала она. – Тогда повелителем Тикаля станет ахау‑ах‑камха Кантуль. Разве он отпустит тебя на свободу, он, ненавидящий меня с детских лет? Наоборот, как только он придет к власти, у меня отнимут преданных мне людей: и тебя, и Цуля, и Иш‑Кук. А мало ли ядов знает его верный прислужник Ах‑Каок? Ты думаешь случайно попала в мои покои ядовитая канти? Скоро, очень скоро похоронит свою сестру новый правитель Тикаля и будет лицемерно удивляться, почему молодая и полная сил девушка внезапно умерла. Рабство, вечное рабство для тебя, смерть для меня – вот что означает для нас воцарение Кантуля. Но почему правителем Тикаля должен стать именно он?
Побледневшее лицо Эк‑Лоль почти вплотную приблизилось к лицу Хун‑Ахау, сверкающие глаза впились в него.
– Я, царевна Эк‑Лоль из рода Челей, – первый ребенок властителя Тикаля и его единственная дочь от старшей жены. Почему трон ягуара в столице мира должен принадлежать ничтожному потомку батаба из Иашха? Разве на этом престоле не было уже женщин? Разве великая воительница Покоб‑Иш‑Балам была мужчиной? И разве ее главным советником не был юноша рабского рода? Стелы с ее именем уничтожены, храмы, посвященные ее памяти, перестроены, но память об этой могучей правительнице жива до сих пор. Я, только я должна быть повелительницей Тикаля, и тогда сбудутся все твои мечты, верный мой Хун, а может быть, и большее. Этому мешает только одна сухая ветка древнего могучего ствола – надо срубить ее! Убей Кантуля – клянусь тебе своей жизнью: ты получишь свободу для себя и всех, кого назовешь!
– Я убью его, как только ты прикажешь! – просто сказал Хун‑Ахау.
Кровь прихлынула к лицу девушки, глаза ее засияли ярче.
– Я не сомневалась в тебе! – воскликнула она. – Прими же от меня первый подарок. Им ты и убьешь нашего врага!
Царевна вынула из‑за пазухи продолговатый, блеснувший в лунном свете предмет и вложила его в руки Хун‑Ахау.
Это был длинный узкий топор из великолепно отшлифованного сине‑зеленого полупрозрачного нефрита; он еще хранил тепло тела Эк‑Лоль. Один конец его был заточен до остроты ножа. На одной стороне был выгравирован рисунок, изображавший маленьких толстых человечков с оскаленными мордами ягуара вместо лиц. Они сражались друг с другом. На другой – фигура божества, очевидно, Йум‑Кааша, из головы которого вырастал кукурузный початок.
– Это очень древняя таинственная вещь, – сказала Эк‑Лоль. – Она была найдена далеко отсюда, около берега моря, в лесу. На небольшой полянке там находилось странное изваяние: огромная голова улыбающегося юноши. Топор был зарыт в яме, находившейся перед лицом изображения…
– Я знаю эту голову! – невольно воскликнул Хун‑Ахау.
Царевна была удивлена.
– Разве ты бывал когда‑нибудь в тех краях? – спросила она. – Ты же говорил, что ты родом из Ололтуна?
Юноша рассказал ей о скитаниях своего прапрадеда и о его встрече с потомком побежденных племенем «Больших голов». Во время рассказа в нем все больше и больше крепло убеждение, что такое совпадение не случайно и полученный им топор каким‑то таинственным образом связан с ним и его судьбой.
О взятой на себя задаче – убийстве царевича – Хун‑Ахау задумывался мало. Если он падет во время схватки – он умрет за свободу, если выживет – то, может быть, освободит себя и других. Во всяком случае, его товарищи уже сейчас должны получить оружие. Он сказал об этом царевне.
– Хорошо! – без колебаний ответила Эк‑Лоль. – Завтра же ты отправишься на строительство храма под предлогом поиска нескольких рабов. Ты найдешь своих товарищей и возьмешь их с собой в уединенное место, где они подкормятся и научатся владеть оружием. О дальнейшем мы договоримся с тобой потом. Будь же верным и смелым, мой Хун! Помни наш договор! И всегда помни обо мне!
Хун‑Ахау почувствовал слабое пожатие девичьих пальцев и с удивлением и трепетом увидел, что щеки царевны опять порозовели, а густые ресницы затрепетали.
Эк‑Лоль повернулась, подошла к лестнице и начала спускаться. Хун‑Ахау последовал за ней. Спуск был намного труднее, чем подъем. Раскрытая под ногами бездна неудержимо тянула к себе; легкие порывы ветерка подталкивали в спину. Луна уже прошла две трети своего пути, и нижняя часть лестницы была погружена в тень от противоположного здания. Хун‑Ахау заметил, что Эк‑Лоль слегка вздрогнула, когда ей надо было переступить резкую границу черной тени, лежавшей на ступеньке. Недолговечные цветки эделена после этого сразу же осыпали свои лепестки. Еще несколько шагов вниз – и спускавшиеся, погружаясь в тень, как в воду, полностью утонули в ней. А над их головами блестела матовым серебром опустевшая вершина пирамиды, и гигантское лицо божества так же бесстрастно глядело вдаль, как и два часа тому назад.
Маленькая группа, ожидавшая их у подножия, становилась все ближе и ближе, фигуры яснее и отчетливее. Через несколько минут спустившиеся оказались перед ними. Иш‑Кук тревожно вглядывалась в лица царевны и юноши, пытаясь догадаться, что же произошло между ними там, наверху, но так и не смогла ничего прочесть на них. Они были одинаково бесстрастными.
[36] Древнее название на языке шинка растения стеммадениа галеотиана.
[37] Богиня луны у древних майя, считалась покровительницей рожениц.