«Город на холме» пуританина Джона Уинтропа, эсквайра

На утихавшее море, пробившись сквозь аспидные тучи и космы белесого тумана, упал робкий луч, засеребрив в отдалении пенившиеся волны, — первый проблеск солнца, порадовавший пассажиров «Арабеллы» с тех пор, как 29 марта 1630 г. они покинули Англию. Немногие находившиеся в тот миг наверху возбужденно закричали, призывая остальных выйти скорее к ним. Палуба быстро наполнилась людьми. Па их бледных лицах, обращенных к расширявшемуся прорыву в тучах, засияли улыбки. Губы шептали хвалу всевышнему. Молодые женщины незаметно поправляли волосы, разглаживали сборки платьев, измятых в тесноте корабельных помещений. Дети протискивались к борту, родители останавливали их.

Гул голосов стих, когда па палубе показалась леди Арабелла, а за нею ее брат Чарлз, сэр Ричард Сэлтопстолл и другие джентльмены. С ними шел Джон Уинтроп, эсквайр [1], глава экспедиции и губернатор колонии, которую путешественникам предстояло основать в Аме­рике. Губернатор почти не выделялся среди собравшихся людей. Темное строгое одеяние, которое оживляли только белый отложной воротник и манжеты. Ничем не замеча­тельное лицо с седеющей заостренной бородой. Небольшие карие глаза. Однако в ровной спокойной походке, в осан­ке и взгляде этого человека проявлялись несомненная внутренняя сила и твердость, вызывавшие безотчетное уважение, даже почтение к пему. Оп смотрел на окружав­ших с участием, но и со строгим вниманием. Чувствова­лось, что к нему можно обратиться с любым делом или вопросом, но что по отношению к нему нельзя допускать фамильярность.

Перед леди Арабеллой и ее спутниками расступились. Они прошли в носовую часть корабля и вместе со всеми стали наблюдать, как ветер и солнце справлялись с отступавшим ненастьем. Довольно скоро по знаку губер­натора вся группа спустилась вниз. Леди Арабелла, сопровождаемая служанкой, отправилась в свою каюту. Мужчины прошли к Уинтропу. Собралось около 20 че­ловек. Когда все разместились на скамьях, хозяин, став у стола, обратился к ним:

- Уповая на бога, радуясь наступившей перемене погоды, как знаку его благоволения к задуманному и осу­ществляемому нами, продолжим начатое дело. Я уже го­ворил, что мы избрали путь, предначертанный господом нашим Иисусом Христом. Мы вверили себя морской сти­хии и будущим испытаниям в неведомом краю, чтобы основать Новый Иерусалим. Пока нас не прервали, я нарисовал вам мыслимый мною, по слову бога, его образ. Продолжу.

Губернатор взял со стола лежавшие на нем бумаги, нашел глазами нужное место. Начал читать: «Мы должны иметь в виду, что будем подобны городу на холме и гла­за всех будут устремлены на нас: поэтому, если мы будем кривить душой перед Богом в деле, которое мы начали, и, таким образом, вынудим Его лишить нас помощи, ко­торую Он нам сейчас оказывает, мы ославим себя и ста­нем притчей во языцех для всего мира, мы откроем уста врагов для хулы путей Господних и всех деяний во имя Бога»¹.

Присутствовавшие понимали, что речь идет о пророчест­ве Исайи: «...гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы... И будем ходить по стезям Его. Ибо из Сиона выйдет закон, и слово Господне из Иерусалима». Думали, моля: «О, господи, помоги в деле новом, в деле трудном, в святом деле!». И вновь старались следить за словами губернатора. Он продолжал читать. Иногда оста­навливался, чтобы взглянуть на слушавших. Когда закон­чил чтение, поднял голову, чуть вздернул подбородок, как бы призывая напрячь внимание. Заговорил:

- Все это накладывает на нас обязанность должным образом руководить людьми и жизнью колонии. Челове­ческое несовершенство и греховность, непрекращающиеся козни Антихриста лягут преградами. Прочитанный документ назван мной: «Основы христианского милосер­дия». Но не забудем: «Всемогущий Бог в своей святости и мудрости так определил условия человеческого сущест­вования, чтобы во все времена кто-то был беден, а кто-то богат, кто-то стоял выше и обладал властью и достоинст­вом, а другие — ниже и находились в подчинении» ².

Одобрительно закивали. Мысль не вызывала возраже­ний...

Мысль, которую не стал бы проповедовать Уильям Брэдфорд своим спутникам на «Мэйфлауэре» в 1620 г. Мысль, которую у себя, в Новом Плимуте, Брэдфорд в 1630 г., в принципе разделяя, выразил бы скорее всего иносказательно, в виде библейской притчи. Мысль, кото­рая стала для Брэдфорда безоговорочно его собственной после преодоления немалых сомнений, беспокоивших его еще в 40-е годы. Преодолению этих сомнений во многом помогло присутствие по соседству поселенцев, возглавля­емых Джоном Уинтропом.

* * *

Конгрегация, к которой принадлежал Уильям Брэдфорд, покинула родину в начале царствования Якова I. При его преемнике обстоятельства, побудившие сепаратистов к бегству, изменились к худшему. Они становились нес­терпимыми даже для людей, прежде достаточно умерен­ных в своем религиозном протестантизме и оппозиции к абсолютистским претензиям Стюартов. Интересы многих пуритан, связанные с развитием в стране буржуазных отношений, и их духовные убеждения приходили в ост­рое противоречие с политикой царствовавшего теперь Карла I (1625—1649). Эта политика включала: повы­шение налогов, создание монополий, укрепление англи­канской церкви, покушение на личную безопасность и имущество граждан. Иначе говоря, она становилась на пути развития тех социальных сил, которые в религиоз­ной форме олицетворял пуританизм, а в политической — парламент. И не только становилась на пути, но способ­ствовала их ослаблению.

В попытке достичь своих целей король находил под­держку у официальной церкви, особенно в лице влиятель­ного епископа Уильяма Лода. Его проповеди и выступле­ния в парламенте были направлены на защиту абсолютиз­ма и супрематии, его деятельность — на всеобъемлющее включение соотечественников в лоно англиканизма, на усиление власти церковных иерархов, на введение едино­образного культа, на придание большего блеска богослу­жению. Все это так отдавало возвращением к католичест­ву, что Лода, его сторонников и соратников называли англо-католиками.

Центром оппозиции королевской политике стал парла­мент. Его претензии Карлу I были сформулированы в 1628 г. в «Петиции о праве». В следующем году парла­мент особенно резко выступил против церковной полити­ки монарха. В отместку тот распустил парламент, и беспарламентское правление длилось до 1640 г.

Нестерпимое желание избавиться от гнета и сознание бессилия в борьбе с королевской властью и официальной церковью вызвали у части пуритан намерение разрешить проблему — как когда-то сделали сепаратисты — эмиг­рацией в Америку, что определялось к тому же расшире­нием английской колонизации заморских стран и разме­жеванием в пуританском движении.

Церковная политика Карла I, направленная на иско­ренение сепаратизма, и враждебность к сепаратистам пресвитериан привели к тому, что представители крайне­го английского протестантизма частично были истреблены, частично упрятаны в тюрьмы. Кое-кто из них скрывался или бежал из страны. В то же время экономический, по­литический и духовный гнет монархии приводил некото­рых пуритан к радикальным взглядам. В основном людей, которые являлись или жертвами несправедливых пресле­дований, или испытывали особые экономические затрудне­ния, или, глубоко преданные своим религиозным убежде­ниям, задыхались в атмосфере принудительного «англо-католичества».

Люди верующие, они искали оправдание своей позиции в Священном писании. И такое оправдание усматривали в верховенстве «бога над цезарем»: хотя при выборе жизнепного пути следует считаться с установленной властью (она от бога), идти следует внимая «слову божьему». Как и другие группы обособлявшихся верующих, они были убеждены, что единственные узрели «путь божий». От пресвитериан их главным образом отличало выдвижение конгрегационалистского принципа построе­ния церквей, независимых от государства, любой другой светской власти и друг от друга. С сепаратистами, кото­рых продолжали считать вредными раскольниками, они расходились в том, что не отрицали категорически синодов (в качестве совещательных органов), считали англикан­скую церковь исправимой, даже полагали возможным при­нятие конгрегацией священника, назначенного ей епис­копом. (При том, что священник должен был при­держиваться «истинной веры» и, чтобы стать пастором, избираться общиной). Иначе говоря, если пуритане-кон­формисты надеялись преобразовать англиканскую цер­ковь, находясь в ее лоне, то пуритане-конгрегационалисты пытались создать отдельные церкви — «истинные», но сосуществующие с церковью «греховной». Это было не­осознанной попыткой соединить идею конгрегационализ­ма с идеей общегосударственной церкви — противоречи­вый и непрочный симбиоз идей, порожденный ситуацией конца 20-х годов XVII в.

Не очень разбираясь в тонкостях пуританских разно­гласий, а порой специально их не замечая, власти неред­ко преследовали пуритан-конгрегационалистов, обвиняя их в сепаратизме.

Так английское протестантское движение — пуритан­ство, не будучи сплоченным с самого начала, обнаружи­вало тенденцию к дальнейшему разделению. Грани, правда, были очень подвижны и, может быть, потому, а также в связи с пуританской окраской английской революции 40—60-х гг. XVII в., тех, кто принадлежал к конгрегационалистскому течению, позже, когда они оказа­лись в Америке, начали именовать просто «пуританами». Под таким названием они вошли в историю.

В июне 1628 г. под эгидой Новоанглийской компании, намеревавшейся заняться колонизацией территории на север от Нового Плимута, пуритане-конгрегационалисты отправили в Америку первую партию поселенцев, которых возглавил Джон Эндикотт. 4 марта 1629 г. при содейст­вии людей, имевших связи при дворе, пуритане получи­ли королевскую хартию на право заселения побережья Массачусетской бухты, где уже обосновался Эндикотт. Образовали Компанию Массачусетской бухты, которую составили 26 членов. Среди них: трое титулованных дво­рян, четверо рыцарей (личное дворянство), остальные достаточно зажиточные горожане, главным образом тор­говцы. В апреле-мае 1629 г. компаньоны отправили в Аме­рику партию колонистов, которые присоединились там к группе пуритан, уехавших ранее. В 1630 г. начали гото­виться к отъезду сами учредители компании, избрав сво­им руководителем Джона Уинтропа.

Джон родился в 1588 г. в графстве Суффолк. Его отец, Адам Уинтроп, учился в Кембридже и стал финан­совым контролером двух университетских колледжей. Однако прежде всего он был рачительным хозяином сво­его поместья Гротон. По своим религиозным взглядам он принадлежал к умеренным пуританам.

Джон учился в Кембридже и стал юристом. В 1618 г. наследовал отцовское имение. К этому времени он уже в третий раз женился (две его первые жены умерли). Начав самостоятельную жизнь, Джон успешно практико­вал в качестве судьи у себя в графстве, а с 1627 г. — в Лондоне. Как пуританин значительно более ревностный, чем отец, и как юрист Джон не мог примириться с су­ществовавшими порядками (правительство проводило активную политику подчинения судей своей власти). Еще в 1624 г. оп входит в число подателей петиции, в кото­рой доказывалась «необходимость реформ» и приводился список пороков, царивших во всех областях государствен­ной жизни (казнокрадство, судебная волокита, произ­вольное налогообложение и т. д.). Джон поддерживал дружеские отношения с некоторыми членами парламен­та — пуританскими оппозиционерами.

Несмотря на все усилия, в условиях общего кризиса хозяйственные дела Джона Уинтропа стали приходить в упадок. У него появились долги. Он вынужден был к тому же разделить имение с тремя взрослыми сыновья­ми. Весной 1629 г. король распустил парламент, а Джон лишился места в суде опеки. Оп успокаивал себя и же­ну Маргарет рассуждениями о том, что «имеющий Христа имеет всё» и ему не страшны бедность и униже­ние, но одновременно искал способ поправить свое мате­риальное положение. Деятельность Массачусетской ком­пании представлялась ему успешной и многообещающей. «Мы можем радоваться этому в столь тяжелые и бедст­венные времена», — писал он Маргарет. И продолжал: «Моя дорогая жена, я глубоко убежден, Бог сильно на­кажет нашу страну, и очень скоро; но пусть будет уте­шением: самое страшное, что может произойти, явит­ся средством... привести нас ближе к Господу нашему Иисусу Христу и укрепит Его царство. Если Господь сочтет нужным. Он предоставит убежище и укрытие для нас и наших близких...» ³. Сходные мысли содержались в последующих письмах.

Решение уехать созрело окончательно в конце июля — начале августа 1629 г. В конце июля Уинтроп и его сво­як Эмануэл Даунинг отправились из Суффолка в Лин­кольншир для встречи в Семпрингхэме с родственниками графа Линкольна, ведущими деятелями Массачусетской компании: А. Джонсоном и Дж. Хэмфри [2]. По дороге, когда проезжали болото, лошадь Уинтропа споткнулась и чуть не утопила всадника. Но он выбрался невредимым. Впоследствии Уинтроп и многие его биографы считали происшедшее божественным знамением, определившим ему, специально спасепному, ведущую роль в делах ком­пании и колонии.

Во время бесед в Семпрингхэме, длившихся несколь­ко дней, обсуждались, судя по всему, проекты переселе­ния в Америку и, в частности, кандидатура возможного руководителя новой экспедиции. По возвращении домой Уинтроп, как принято считать, созвал членов своей семьи и друзей-соседей, которым изложил содержание докумен­та, носившего название «Доводы в оправдание колониза­ции Новой Англии»⁴.

Первые два довода диктовались религиозными мотива­ми: создание в Новой Англии плацдарма для борьбы против царства Антихриста, основанного в Америке иезуитами, явилось бы большой заслугой перед богом; про­тестантские церкви Европы находятся в состоянии раз­брода, и им угрожают те же несчастья, которые обруши­лись на английскую протестантскую церковь: не пред­назначает ли господь Америку «в качестве убежища для тех, кого он намерен спасти от всеобщих бедствий»?

Следующие доводы (3—6) относились к материальным сторонам жизни: Англия перенаселена, народ страдает от голода и нищеты, от политического неустройства, духов­ного брожения, хозяйственной неустойчивости; даже состоятельные люди не могут жить прилично и быть уверены в будущем; трудно дать образование детям и не­возможно оградить их от разлагающих влиянии; люди бедствуют па нескольких акрах земли, тогда как в «саду бога», за пределами Англии, опи могут иметь сотни ак­ров земли, гораздо более плодородной.

Довод седьмой состоял в утверждении, что для христи­анина нет дела более похвального, чем «поддержать осо­бую церковь, переживающую еще свое детство», а также соединить свои усилия с усилиями других истинно верую­щих, которые собираются покинуть Англию. Довод восьмой: если «благочестивые, богатые и преуспевающие люди» готовы отправиться в Америку и поддержать указанную церковь, то это «послужит предприятию». И последний: следует полагать, что именно вмешательст­во бога в пользу истинной церкви уже обеспечило при­соединение к предприятию «мудрых благочестивых людей» и священников, а также тех, кто ему содейству­ет, «внося свои деньги, давая полезные советы и оказы­вая помощь другими способами».

Однако как бы ни были убедительны общие полити­ческие, религиозные и экономические доводы в пользу колонизации Новой Англии, всякий, думавший об отъез­де, для окончательного решения взвешивал, разумеется, свои личные «за» и «против». Старший владелец Грото­на составил «Частные соображения», или «Особые сообра­жения, относящиеся к случаю Джона Уинтропа» ⁵: 1) его отъезд обусловливает отъезд других лидеров пред­приятия; 2) материальные затруднения лишают его воз­можности сохранять, оставаясь в Англии, прежний образ жизни[3]; 3) его просят ехать, ценя его влечение к испол­нению религиозного долга, влечение, которое он замечает в себе и сам; 4) «если он упустит этот шанс, то талант к исполнению общественных обязанностей, которым его наградил Бог, будет погребен», 5) его жена н старшие сыновья согласны отправиться с ним.

Изложенные документы весьма красноречивы и лают достаточно полное представление о мотивах пуританской эмиграции, о способах ее духовного обоснования, а также о личных мотивах Уинтропа. При этом бросается в гла­за одна особенность, которая ярче всего отличала пу­ританскую эмиграцию от эмиграции пилигримов. В среде последних, не считая деления на «святых» п «чужаков», по сути дела были только две общественные категории: свободные колонисты, в основном малоимущие или бед­ные, и сервенты, весьма немногочисленные. В эмиграции пуритан сервенты составляли значительно большую часть переселявшихся, и, кроме того, сразу и совершенно яв­ственно в руководящий слой свободных колонистов во­шли имущие влиятельные люди, включая дипломирован­ных священников, которые принимали активное участие во всем деле.

Третья экспедиция пуритан в Америку готовилась к марту 1630 г. Однако в море тогда вышли только два корабля—«Мэри энд Джон» (140 пассажиров) и «Лай­он» (80) — из Плимута и Бристоля. Остальные собира­лись в Саутгемптоне, куда 10 марта прибыл с сыновьями Уинтроп, чтобы возглавить эскадру в 11 судов (700 чело­век, 240 голов крупного рогатого скота, 60 лошадей) — самую большую из покидавших Англию для целей коло­низации.

Среди пассажиров выделялись титулованные дворяне (Арабелла и ее брат Чарлз, дети графа Линкольна), сэр Ричард Сэлтонстолл, эсквайры Джон Уинтроп и Айзек Джонсон, а кроме них: четыре джентльмена, 17 человек, именовавшихся «мистер», и два священника: Джон Виль­сон и Джордж Филлипс.

   28 марта Уинтроп с борта флагмана эскадры — «Ара­беллы» — отправил жене последнее письмо, написанное им в Англии. Он подробно извещал о последних приготов­лениях к отъезду, а также замечал: «... с каждым днем настроение наше повышается — при виде того, как Бог сопутствует нам». Удручало губернатора только расстава­ние с женой: «Мне очень тяжело оставлять тебя, но я знаю, кому я поручаю заботы о тебе, Ему самому...»⁶

  29 марта, когда корабли уже стояли на рейде у остро­ва Уайт, на борт «Арабеллы» поднялся священник Джон Коттон — эрудит, известный всей Англии богослов, по­читаемый пуританами священник-нонконформист. Его лишили права исполнять духовные обязанности. Это его не остановило. На «Арабелле» он произнес прославившую его потом проповедь, известную под названием «Божест­венное благословение колонии». Заключил Коттон ее словами: «...не пренебрегайте строительством стен и укреп­лений, чтобы защитить себя, но пусть имя Божье будет вашей цитаделью, а Его благоволение — скалой-убежи­щем, словом, которое поддерживает небо и землю, пока они существуют. Аминь»⁷.

В субботу 12 апреля 1630 г. «Арабелла» подошла к американскому берегу. Хотели обосноваться в Сейлемской бухте, где уже жили участники двух первых пуританских экспедиций. Но как по расположению, так и из-за при­сутствия там большого количества людей Сейлем пока­зался неудобным для расселения вновь прибывших. Тог­да на реке Чарлз основали поселок Чарлзтауп. вскоре возникли Брэдфорд, Вотертаун, Роксбэри и другие.

Среди бесчисленных забот Уинтропа постигло тяжелое несчастье: утонул его сын Генри. Губернатор, однако, на­шел в себе силы справиться с горем ради общего дела и продолжал энергично исполнять свои обязанности руко­водителя. Своим горем оп поделился только с Маргарет! «Будь благословен Господь, или добрый Бог и милостивый Отец, который еще сохраняет мне жизнь и здоровье, что­бы я мог приветствовать тебя... Мы перенесли долгое и беспокойное путешествие, но Господь сделал для пас его безопасным и легким... Я так перегружен делами, что у меня нет времени для писания писем и других моих частных забот. Я пишу сейчас только для того, чтобы ты знала — я жив и думаю о тебе, несмотря на все мои дела... У нас произошло много неприятных и печальных событий; и рука Господа покарала и непосредственно меня. Мой сын Генри, мой сын Генри! О, бедное дитя... Но, несмотря иа все случившееся, я, слава Богу, не пре­даюсь отчаянию... Твой верный муж Дж, Уинтроп» ⁸.

23 августа иа «Арабелле» состоялось собрание, Уин­троп был утвержден губернатором, а эсквайр Томас Дад­ли избран его заместителем.

Хартия, пожалованная Массачусетской компании королем, предусматривала такое избрание, а также реше­ние других важнейших дел колонии общим собранием свободных колонистов. Текущими же делами должен был заниматься магистрат: губернатор, его заместитель и избранные общим собранием ассистенты в количестве не менее пяти человек — всего не менее семи человек. Поль­зуясь тем, что многие колонисты были незнакомы с хар­тией или вообще пе имели о ней представления, а также тем, что первых ассистентов избрали еще в Англии члены компании, Уинтроп и его помощники, собравшись 23 ав­густа, присвоили себе функции общего собрания коло­нистов. Свои полномочия они расширили, возложив на магистрат судебные функции. В сентябре был создан институт констеблей — полицейских и судебных испол­нителей, назначаемых магистратом. Значительная власть концентрировалась в руках губернатора, который между собраниями ассистентов руководил колонией единолично.

Примечательно, что на первом же собрании ассистен­тов наряду с самыми насущными вопросами жизни воз­никающей колонии решался вопрос о материальном обес­печении священников: строительстве для них домов и выделении запасов за счет казны колонии.

В сентябре 1630 г. руководители колонии и основная часть колонистов перебрались из Чарлзтауна на место бывшей индейской деревни Шавмат. Здесь основали по­селок Бостон и организовали местную конгрегациона листскую церковь.

Первое время массачусетская колония, как и ново­плимутская в свое время, испытывала большие трудности. Многие болели, главным образом цингой и оспой, многие умерли (около 200 человек, среди них самые знатные — леди Арабелла и ее муж Айзек Джонсон). Съестных при­пасов не хватало. Погибал неухоженный скот, на отбив­шихся от стада животных нападали волки. В пламени пожаров сгорали палатки, наскоро построенные хижины, стога. Попытки неопытных людей ловить рыбу приводили к частой гибели в море. Страх перед индейцами вызвал нескольно ложных тревог, всполошивших все поселения. В то же время недостаток людей и их слабость не по­зволили возвести предполагаемое укрепление между Бостоном и Роксбэри. Положение ухудшилось с наступ­лением холодов и снегопадами. Далеко не всем нравилось сосредоточение всей власти в руках магистрата. В резуль­тате около ста человек вернулись с кораблями на родину.

Положение бедных поселенцев было особенно трудным, так как жизнь в Массачусетсе, как постепенно стали именовать колонию, строилась с самого начала на ос­нове частных взаимоотношений. Массачусетс не знал того периода коллективизма, который пережили Виргиния и Новый Плимут. Каждый имел то, чем располагал и что мог купить, включая рабочие руки. Если в Виргинии и Новом Плимуте сервенты надеялись на получение участка земли после окончания срока контракта, то в Массачусетсе подобная возможность даже не предпола­галась.

Колонии в Северной Америке, Конец XVI — первая треть XVII в.

К самому раннему периоду истории колонии относит­ся документ, гласивший:

«1. Властью магистрата запрещается сервентам, будь то мужчина или женщина, отдавать, продавать или об­менивать что-либо без разрешения их хозяев: все время службы — под страхом штрафа или телесного наказания, налагаемого в соответствии с тяжестью поступка.

1. Все работники должны работать весь день, имея необходимое время для еды и отдыха. (Когда? Сколь­ко? — Л. С.)
2. При побеге сервентов от их хозяев или при наме­рении кого-либо из обитателей поселения, подозреваемо­го в дурных намерениях, покинуть его без разрешения в обязанность местных властей других поселений, кон­стеблей и двух главных обитателей этих поселений, ес­ли в них еще нет органов управления, входит организо­вать за беглецами погоню — по земле или по морю, ис­пользуя для этого, если необходимо, лодки и пиннасы за казенный счет, и вернуть их назад силой оружия.
3. Указанной выше властью устанавливается также, что фримены каждого из поселков могут в случае необ­ходимости сговариваться между собой о размере оплаты всех работников и сервентов... Те, кто будет платить боль­ше договоренной суммы, подвергнутся наказанию...
4. Оплата труда сервентов и работников может произ­водиться зерном в размере, устанавливаемом двумя не­заинтересованными фрименами, избранными: один — хо­зяином, другой — сервентом или работником, которые должны учитывать качество и размер проделанной рабо­ты. Если они не смогут договориться, будет избираться третий — властями соседнего поселка... (А если не ока­зывалось «незаинтересованного» фримена? — Л. С.)
5. Если какой-либо сервент сбежит, не вынеся тирании и жестокости своего хозяина или хозяйки, в дом какого-либо фримена из того же поселка, он может в нем оста­ваться под защитой этого фримена до тех пор, пока не будет отдан должный приказ о его освобождении; при этом предусматривается, что взявший его под защиту сразу же сообщит об этом хозяину, от которого бежал сервент, а также властям ближайшего поселка или кон­стеблю. (Тирания заведомо предполагалась!— Л. С.)
6. Ни один из сервентов не должен быть передан дру­гому хозяину больше, чем на год, — ни при жизни его хозяина, ни после смерти этого хозяина исполнителями его воли — без решения магистрата или разрешения двух ассистентов...
7. Если хозяин выбьет глаз или зуб своему сервенту, мужчине или женщине, или каким-либо другим образом искалечит его, он должен, если это пе результат чистой случайности, отпустить сервента на свободу и компенси­ровать ему увечье каким-либо образом но решению суда. (Искалеченный случайно оставался сервентом и не получал никакой компенсации! — Л. С.)
8. Каждый сервент, который служил верно и добро­совестно своему хозяину семь лет, не должен быть от­пущен безо всего; если же он не проявил верности, доб­росовестности и усердия на своей службе — при хорошем обращении с ним хозяина, он не будет отпущен на сво­боду, пока власти не сочтут, что он выполнил свои обязательства» ⁹.

Действенность статей, защищавших сервентов и ра­ботников, сводилась зачастую к нулю. Ни сервенты, ни работники не участвовали в рассмотрении дел в качестве равноправной стороны, а тем более в качестве предста­вителей власти. Интересы же магистрата, члены которо­го имели сервентов и нанимали работников, совпадали, как правило, с интересами других хозяев.

19 октября 1630 г. магистрат созвал собрание. Губер­натор и ассистенты, как видно, боялись, что покинувшие поселение и вернувшиеся на родину могли сообщить о несоблюдении магистратом хартии. Тем не менее магистрат не собирался отступать далеко: на собрание созва­ли только влиятельных и состоятельных колонистов и провели на нем решение, по которому функции общего собрания ограничивались избранием членов магистрата. Ассистенты же получили право, как гласило решение, «избирать из своего ч;исла губернатора и его заместителя, которые совместно с ассистентами должны издавать зако­ны, а также избирать специальных лиц для их осуще­ствления» ¹⁰. Таким образом, хотя состав магистрата теперь зависел от воли собрания, власть его осталась нерушимой. Как показало время, состав ассистентов оп­ределялся чаще всего мнением губернатора и его помощ­ника.

Отстояв свои позиции в области административной, члены магистрата приступили к искоренению в коло­нии духовной крамолы. Этим занимался еще первый ру­ководитель приехавших в Америку пуритан, упоминав­шийся Джон Эндикотт. Он выслал из колонии братьев Браунов, приверженных официальной церкви, сделал почти невозможным пребывание в Массачусетсе англиканина Джона Мортона, поселившегося там еще до появ­ления пуритан. Когда в колонии обосновался Уинтроп и члены его экспедиции, положение Мортона стало не­стерпимым. Кончилось тем, что он был обвинен в много­численных преступлениях, его имущество было конфис­ковано, дом был сожжен, а сам он, как и Брауны, выс­лан в Англию. Это произошло в декабре 1630 г., но че­рез два месяца магистрат столкнулся с новой крамолой и более опасной.

   5 февраля 1631 г. на корабле «Лайон» в колонию при­был священник Роджер Уильямс. Его встретили очень радушно. Священников в Массачусетсе недоставало. К тому же один из них — Фрэнсис Брайт — покинул ее навсегда вместе с другими недовольными, а Джон Виль­сон собрался покинуть ее на время. Приблизительно че­рез месяц после прибытия Уильямса в Бостон местная конгрегация, по совету Вильсона, решила избрать его своим проповедником[4]. Это являлось выражением высшей степени уважения и доверия. Вопреки ожиданиям Род­жер Уильямс отклонил предложение. Более того, он от­казался вообще вступать в бостонскую церковь и заявил, что пуритане Массачусетса недостаточно определенно порвали с официальной церковью метрополии и перво­очередная задача — завершить разрыв, заявив о нем публично.

Это был сепаратизм! Мало того, Уильямс обвинил ма­гистрат в узурпации права наказания за проступки, обо­значенные в первых четырех заповедях: идолопоклонство, богохульство, несоблюдение субботы, клятвопреступле­ние[5]. Таким образом, священник, сознательно отказываясь от материальных благ, связанных с местом проповедника, смело выступил против политики поддер­жания религиозного единообразия и церковной дисципли­ны административными мерами светской власти.

Как ни было велико возмущение Уинтропа, еще не уехавшего Вильсона и других руководителей колонии, они, отвлекаемые заботами по организации жизни поселений, стесняемые авторитетом Уильямса, не прибегли сразу к быстрым решительным действиям против объявившегося бунтаря. Священник благополучно перебрался в Сейлем, где главенствовал Эндикотт. Его и там пригласили занять место проповедника. Как записал в своем «Журнале» Уинтроп¹¹, «на заседании, проходившем в Бостоне (в связи с информацией, полученной губернатором о при­глашении жителями Сейлема мр. Уильямса на пост про­поведника. — Л. С.), было написано письмо мр. Эндикотту, в котором... присутствовавшие на заседании выража­ли удивление лицемерием сейлемцев, собравшихся избрать Уильямса, не посоветовавшись с членами магистрата, и надежду на то, что те воздержатся от избрания, как бы этого им ни хотелось,— до того, как этот вопрос будет обсужден».

Уже поздно. Уильямса избрали. Вмешиваться в дела «независимой» церкви магистрат воздержался. В Сейлеме Уильямс завоевал уважение и любовь большинства при­хожан. Но в Бостоне ему не простили нанесенного удара. Сейлемский священник, испытывая давление со стороны магистрата, вынужден был покинуть свою паству. Он на­шел убежище в Новом Плимуте.

Братья Брауны, Мортон, Уильямс — это означало религиозную нетерпимость во всех направлениях: правее и левее принятого руководителями Массачусетса.

На весеннее перевыборное собрание 18 мая 1631 г. (такие собрания предусматривались хартией) магистрат допустил еще некоторое количество поселенцев (всего присутствовало около 120 человек). Собравшиеся утвер­дили предложенный магистратом текст присяги фрименов. Присяга обязывала «подчиняться и следовать зако­нам и установлениям сообщества, содействовать миру в сообществе, а также не предпринимать никаких попыток к изменению или перемене управления, иначе как в соот­ветствии с существующими законами сообщества»¹². Иначе говоря, колонистов приучали к тому, что они прежде всего, если не всегда, должны выполнять распо­ряжения местных властей и уважать местные законы, а не распоряжения и законы метрополии.

Очень важным было одобренное собранием решение, согласно которому фрименами могли стать только члены церквей ¹³. В Массачусетсе к тому времени имелись всего три немногочисленные конгрегации (в Сейлеме, Бостоне и Уотертауне). Никаких других церквей, кроме конгрегационалистских, не существовало. Членами церквей яв­лялись наиболее состоятельные и влиятельные люди колонии[6]. Членство в церкви накладывало на прихожан обязательства, определяемые священниками. Авторитет последних в пуританской среде был чрезвычайно велик, а нормы поведения были очень строги. Члены магистра­та принадлежали ь ведущим членам церкви и уважае­мым знатокам Священного писания. Иначе говоря, ука­занное выше решение собрания узаконило отбор по рели­гиозному признаку, более того,— по признаку членства в конгрегационалистской церкви, а ему предшествовал отбор но пуританским добродетелям, которые устанавли­вали священники и люди, уже состоявшие в конгрегации. При этом намерение лидеров колонии строить «город на холме», в котором все подчинялось бы слову Священного писания, толкуемого священниками, единодушие магист­рата и священников, а также почти авторитарная власть первого создавали атмосферу теократического режима. Тому подтверждение — судебная практика магистрата.

Власти Массачусетса выжили из колонии поселенца Кристофера Гардинера, сочтя его недоброжелателем «их церкви и государства»¹⁴. Гардинер был джентльменом. Когда дело касалось сервентов, поступали куда более жестоко. Так, 14 июня 1631 г. разбиралось дело сервента Рэтклифа по обвинению в оскорблении местпых церк­вей и местной власти. Его приговорили к бичеванию, штрафу в 40 ф. ст., отрезанию ушей и изгнанию из колонии (У., I, 64). 6 сентября за то же преступление бичевали, а затем изгнали из колонии некоего Генри Линна (У., I, 67). Его настроения обнаружили, вскрыв письма, отправленные им на родину. Как и в деле Рэтклифа, обращает на себя внимание обвинение одновремен­но в нелояльности по отношению к церкви и власти.

Не прижившись в Массачусетсе, колонию покинули приехавшие туда члены одной из левых религиозных сект — фемилисты (У., I, 66). Это случилось в начале июля 1631 г., а чуть позже возник религиозный спор в Уотертауне (У., I, 66, 71—72).

Старейшина уотертаунской церкви Ричард Браун вы­сказал мнение, что римско-католические церкви с оговор­ками можно считать истинными, т. е. не находящимися во власти Антихриста. В дело вмешался Уинтроп и ста­рейшина бостонской церкви Ноэлл. В Уотертауне, памя­туя о независимости своей церкви, кто-то из поселенцев спросил прибывших к ним бостонских руководителей, па каком основании они себя утруждали. Создалась явная неловкость. Губернатор постарался заверить, что он и Ноэлл только соседи-верующие, заинтересованные в церков­ном мире, но пе намеренные навязывать свои взгляды. Все уладили полюбовно, но попытка незаконного вмеша­тельства в спор, касавшийся «чужой» церкви, вызвала подозрительность верующих и не была ими забыта.

Особенность теократической направленности политики руководителей колонии заключалась в том, что она осу­ществлялась не передачей административно-судебной вла­сти священникам, а путем совместного участия магистра­та и священников в контроле над всеми сторонами жизни колонии. Они подчиняли ее определенно понятым и соот­ветственно применяемым религиозным догматам, исполь­зуя, если считалось необходимым, принудительные адми­нистративные меры, к которым прибегал магистрат.

Идеологической опорой и средством пропаганды в про­ведении внутренней политики Уинтропу и его сподвиж­никам служила прежде всего Библия, в частности слова Ветхого завета: «... Господь судия наш, Господь законо­датель наш, Господь царь наш; он спасет нас» ¹⁵. Широ­ко использовались высказывания протестантских теологов о божественном происхождении власти, обязательном ей подчинении, о предпочтительности аристократического образа правления, например, таких авторитетов, как Кри­стофер Гудман и Уильям Перкинс: «Святой Петр изрек: "Бойтесь Бога, чтите цезаря". А потому признаем и под­твердим, что существование правителя предписано Богом для пользы людей и что Бог, ниспослав нам правителя, предоставил нам множество огромных удобств; "В любом обществе один человек должен быть выше или ниже другого; по не быть равным"» ¹⁶.

Последовательные и упорные в защите идеи о боже­ственном происхождении власти, о необходимости подчи­нения ей, руководители колонии отступали, когда дело касалось правительства метрополии.

   3 апреля 1632 г, магистрат запротоколировал: «Томас Кнауэр был закован в кандалы за угрозу суду, что он в случае, если его накажут, будет жаловаться в Англию, чтобы выяснить там, правильно ли наложенное на него взыскание» ¹⁷. Поступая таким образом, руководители колонии не находили противоречия в своем поведении. Напротив, были убеждены в своей последовательности. Ведь в принципе они признавали законпость королевской власти. Формально не порывали даже с англиканской церковью. Но король и подвластная ему церковь «погряз­ли в заблуждениях». Они же, пасторы конгрегационалистской пуританской церкви и ее члены-магистраты, следо­вали «слову божьему», т. е. руководствовались «истиной» (скромности и кальвинистской догмы ради добавлялось: «в меру воли господа»).

При несомненной тенденции к автономии, при уже созданных конгрегационалистских церквах, за чем стояла политическая и религиозная оппозиция массачусетских пуритан официальным английским властям, светским и духовным, пуритапе тогда не намеревались добиться го­сударственно-политической независимости колонии или хотя бы в какой-то мере подготовить ее. Прошел всего год с момента отъезда эмигрантов из Англии. Не все их близкие перебрались в Америку. Еще тысячи нитей свя­зывали колонистов со старыми очагами. Они едва пусти­ли корни на новой земле. Только верность королю при­давала законные основания хартии и самой колонии, к которой были враждебно настроены даже ее соседи и соотечественники — виргинцы, не говоря об иностранных претендентах на Америку. Колония с большим трудом устраивалась, уповала на поддержку с родины. Она, ве­роятно, погибла бы, не выручи ее первый пришедший из Англии корабль, доставивший самое необходимое. Все это, однако, не мешало магистрату стремиться к установлению желаемого порядка на подвластной территории, факти­чески не контролируемой королевским правительством. Последнее помогало идти намеченным путем без по­мех извне.

Ко второй половине 1631 г. жизнь колонии стала на­лаживаться. В июне пришел «Уайт эйнджел» с запасом продовольствия и скотом. Собрали богатый урожай. В на­чале ноября на «Лайоне» прибыло около 60 новых коло­нистов. В их числе жена и остававшиеся до того в Анг­лии дети Уинтропа (дочь Энн, полутора лет, умерла в пути), а также священник Элиот. Все большее число поселенцев справляли новоселье. В апреле 1632 г. купили 2 тыс. бушелей [7] виргинского зерна, привезенного гол­ландским капитаном. Но как раз на то же благополучное время в развитии колонии (вторую половину 1631 г.— начало 1632 г.) пришлись дела Рэтклифа, Линна и Кнауэра. Эти правонарушители не являлись, подобно Гарди­неру, «чужаками», они принадлежали к числу тех, кто составлял основную массу колонистов. Вряд ли они оста­вались совсем одиноки в своих суждениях. Вопрос о компетентности и правомерности вмешательства Уинтро­па в дела Уотертаунского прихода волновал многих. То был вопрос принципиальный. Речь шла о покушении на исходную точку конгрегационализма — независимость церкви, тем более от светской власти.

Пробуждению общественной инициативы колонистов способствовало избавление от страха перед голодом и дру­гими напастями жизни в девственной стране. У поселенцев появилась возможность внимательней посмотреть на то, что делается вокруг, на устанавливаемые магистратом порядки; выпадало время поразмыслить над стесняющими ограничениями, несправедливостью, совершаемой по отно­шению к соседу или другу; регулярнее стало взаимное общение, по отдельным вопросам создавалось групповое или коллективное мнение. У магистрата начали возникать трудности при решении дел, которые затрагивали инте­ресы колонистов.

Смелее других в защиту этих интересов выступили вновь уотертаунцы. Насторожившись после наезда в их поселок губернатора, они не позволили магистрату узур­пировать право налогового обложения (У., I, 74—75).

В феврале 1632 г. в Бостоне объявили о денежном сборе на строительство военных укреплений в Ньютауне, Жители Уотертауна выдвинули возражения. Насколько можно судить, они не были против участия в пожертво­ваниях, но опять поставили принципиальный вопрос: правомочен ли магистрат устанавливать налоги? Налого­вый вопрос волновал их, наверное, еще в Апглип. Пози­ция парламента и практика акционерных компании го­ворили им, что вопрос о налогах должен решаться налогоплательщиками. Собрание фрименов Уотерт ауна сочло, что, выполнив распоряжение магистрата, колони­сты создадут прецедент и «закабалят себя и свое потом­ство». Важная подробность: собрание поселян созвали пастор и старейшина — оборотная сторона гражданства, неразрывно связанного с принадлежностью к церкви: гражданская оппозиция может при определенных усло­виях стать одновременно религиозным «расколом», н наоборот.

На демарш уотертаунцев магистрат ответил ловким ходом. Губернатор к ним не поехал. Главных оппозици­онеров вызвали в Бостон, что лишало их непосредствен­ной поддержки земляков. На совещании им объяснили: магистрат — не просто собрание уважаемых лиц, выно­сящих суждения по тому или иному вопросу; магист­рат — тот же парламент, чьи постановления обязательны для исполнения, ибо ассистенты — полномочные избран­ники фрименов; фримены вправе одобрять и критиковать решения и деятельность магистрата, вправе вносить лю­бые предложения, но делать это следует на ежегодных общих собраниях. Оппозиционеры «объяснением полно­стью удовлетворились». «Их извинения были приняты а их оскорбительное поведение было прощено».

Логично, справедливо, полюбовно. Да, если бы пред­шествующая деятельность магистрата не убеждала в том, что он стремится играть скорее роль короля, чем парла­мента. Если же магистрат и был своеобразным парламен­том, то и он не обошелся без «короля» — Уинтропа, Поэтому, когда 8 мая 1632 г. состоялось общее собрание (У., I, 79—80), фримены единодушно решили, что «гу­бернатор, его заместитель и ассистенты должны избирать­ся всем собранием, состоящим из губернатора, его заме­стителя, ассистентов и фрименов, и что губернатор будет всегда избираться из числа ассистентов» ¹⁸. Это означало возвращение фрименам их права на избрание губернато­ра и его заместителя, которое магистрат отнял у них в 1630 г. Губернатором опять стал Уинтроп. Его замести­телем — Дадли, которые не рискнули противостоять воле всего собрания, чем и сохранили свои посты.

Не прошел бесследно и недавний демарш уотертаунцев: обсуждался вопрос о налогообложении. Постановили выделять от каждого поселка по 2 человека (всего 16), которые вместе с магистратом должны были готовить для ежегодных собраний рекомендации по сбору средств на общественные нужды. На 50 человек увеличилось число фрименов. Иначе говоря, «аристократический» ма­гистрат испытал нажим со стороны фрименской «демо­кратии» (большинство колонистов, не будучи членами церквей, не имели гражданских прав).

Несмотря на испытанный нажим, реальная власть ру­ководителей колонии не была поколеблена. Остались на своих постах не только Уинтроп и Дадли, но и все остальные ассистенты. Избрали ассистентами старшего сына Уинтропа — Джона Уинтропа Младшего, а также видных деятелей компании — Джона Хэмфри и Уильяма Коддингтона, приезда которых ожидали со дня на день [8]. Включение в магистрат этих влиятельных и состоятель­ных людей должно было увеличить его авторитет. Уинтропу удалось отвести предложение «народа» о назначе­нии командиров милиции отдельных поселений составом местных отрядов. Губернатор, как видно, опасался, что предложенный порядок увеличит независимость поселков от магистрата и ослабит его контроль над вооруженными силами колонии.

Вторая половина 1632 г. прошла в заботах. Строили укрепления вокруг поселков, размещали новых колони­стов, поселившихся в Ньютауне, в числе которых в авгу­сте прибыла группа последователей известного пуритан­ского священника Томаса Гукера (жил в эмиграции в Голландии). В начале августа отсидел в кандалах за пьянство колонист Джемс Вудворд. В начале сентября некоего Гопкинса за продажу индейцу ружья, пистолета в пороха приговорили к бичеванию и выжиганию на щеке клейма. Тогда же военный руководитель капитан Андер­хилл провел учебную тревогу, которая показала слабость военной подготовки и военной организации бойцов и офи­церов милиции. Это вынудило к принятию срочных мер по обеспечению безопасности колонии.

В начале июля 1632 г. бостонская конгрегация разо­слала другим конгрегациям, включая плимутскую, пись­ма с просьбой дать ответ иа три вопроса: «1. Может ли один и тот же человек быть одновременно членом магист­рата, т. е. представителем гражданской администрации, и церковным старейшиной-управителем? 2. Если не мо­жет, то какие из полномочий он должен сложить с себя? 3. Может ли быть в церкви несколько пасторов? На первый вопрос получили единодушный ответ: нет, не может. На два других: определить трудно» (У., I, 83).

В те же дни в конгрегации Уотертауна обнаружились сепаратисты. Угрожая принятием строгих мер, им пред­ложили немедленно одуматься. Они подчинились. Упорст­вующего Джона Мейстера отлучили от церкви. Через не­сколько дней сдался и он (У., I, 83).

В начале августа возник конфликт между губернато­ром и его заместителем (У., I, 84—88). Дадли обвинил Уинтропа в превышении власти и привел целый ряд примеров, которые показывали, что губернатор принимал решения, предварительно не советуясь со своим замести­телем и другими ассистентами.

Описанные события лета 1632 г. весьма многозначи­тельны. Колонисты в качестве членов независимых церк­вей явно сопротивлялись политике магистрата оказывать влияние на жизнь конгрегаций и контролировать ее. При этом они четко разграничивали главпое и второстепенное в защите своих гражданских и церковных прав. Отсюда столь определеннный ответ на первый из поставленных им вопросов и альтернативный на два других.

Быть может, не имелось прямой связи между обсуж­дением этих вопросов и появлением в то же самое время сепаратистов, и именно в Уотертауне. Но нельзя забывать, что сепаратизм — крайний рубеж независимости церквей: от государственной власти и друг от друга. Не просто результатом сведепия личных счетов, не только оп­позицией одиночки являлась распря между Уинтропом и Дадли. Заместитель губернатора имел поддержку среди других ассистентов. Рассказывая о случившемся в своем «Журнале», Уинтроп с разочарованием констатировал, что заседавшие разошлись, не приняв никакого решения (У., I, 88). Он, вероятно, ждал, что ассистенты защитят его. Вспомнив ход предшествующего общего собрания, можно предположить, что обвинения Дадли, направлен­ные против Уинтропа, отражали в какой-то мере недо­вольство губернатором со стороны части колонистов.

Характерно, что руководители колонии, проводя свою авторитарную политику, ссылались на Библию и религи­озные авторитеты, узурпируя право на их «истинное» толкование. Противники же политики магистрата ссыла­лись в основном на более доступные пониманию и кон­кретные источники своих прав и претензий: английские законы, хартию (административное устройство) и принцип конгрегационализма (церковное устройство).

* * *

«Он расположен очень удобно — на полуострове, омыва­емом с юга бухтой Роксбэри, на севере — рекой Чарлз; сзади болота, площадью не более половины квадратной мили; таким образом, небольшая изгородь охрапяет их скот от волков. Они особенно нуждаются в лесе и лугах, которых здесь никогда не было; поэтому они вынуждены привозить строительный лес и топливо с островов на лодках, а сено — на лихтерах[9]. Из-за отсутствия леса они избавлены от трех неприятностей: волков, гремучих змей и москитов. Те, кто живет разведением скота, вы­нуждены селиться за полуостровом на материке, так как на полуострове слишком мало места, но для тех, кто торгует с Англией, покупая товары, которые здесь необ­ходимы, это место очень подходит, так как является главным портовым и торговым центром... Город хотя и не самый большой и богатый, но самый заметный и по­сещаемый, так как является центром поселения, где еже­месячно собирается магистрат. Здесь живет губернатор. Земля здесь очень хороша для маиса и фруктовых деревь­ев и имеет хорошие источники воды» ¹⁹.

Таков был Бостон — столица английских колонистов Массачусетса — по описанию Уильяма Вуда, жившего там с 1629 по 1633 г. Но Бостон был одновременно «Новым Иерусалимом» — столицей пуританского «Нового Израиля», т. е. воплощением их попыток основать бого­угодный «город на холме». Как шли дела в этом направлении?

Планы и проекты основания «Нового Иерусалима» из­вестный американский ученый В. Паррингтон назвал «планами и проектами Утопии», которую пуританам «предстояло создать на свободных просторах Америки» ²⁰.

В «пуританской Утопии», как мы видели, с самого нача­ла предполагалось четкое деление обитателей «города на холме» на бедных и богатых, на свободных и сервентов, на правящую «аристократию» и управляемый народ при ис­ключительном влиянии конгрегационалиетской церкви в лице ее священников как толкователей «слова божьего». Так оно и складывалось в Массачусетсе. Одновременно предполагалось, что «Христово воинство», проникнутое «истинной» верой и единым желанием праведной жизни, приняв социальное неравенство как незыблемую, богом данную основу «сообщества», добровольно и беспрекослов­но подчинится своим руководителям, которые поведут его самоотверженно и бескорыстно по «пути господнему», све­ряя свои шаги со Священным писанием. Эта часть проек­та «пуританской Утопии» и была утопичной.

Говоря словами колониста Джонсона, Иисус Христос собирался создать в Америке «новые небеса и новую зем­лю, новые церкви и новое сообщество» ²¹. Однако англий­ские эмигранты привезли с собой за океан многовековые национальные традиции, социальные различия, человече­ские страсти. От некоторых из них они не хотели от­казываться, от некоторых отказаться не могли — в силу материальных интересов и человеческой природы. Не все были пуританами, пуританами-конгрегационалистами. В Виргинии и Новом Плимуте уже жили их соотечест­венники с другими воззрениями, вокруг обитали «дика­ри». «Истинная» вера и «праведная жизнь» понимались далеко не всеми одинаково.

Если социальное неравенство и признавалось незыб­лемой основой общества, то составлявшие его люди стре­мились сохранить или занять в нем возможно лучшее положение. Если Уинтропа устраивало выпавшее на его долю «призвание» состоятельного человека и губернатора колонии, сервента Рэтклифа вовсе не устраивало «при­звание», выпавшее на его долю, как и печальный жребий оказаться высеченным, оштрафованным, изгнанным и без ушей. Это крайние социальные ступени. Были еще: вы­сланный Мортон, наказанный Линн, старейшина Браун, даже Дадли, понимавшие свое «призвание» иначе, чем того хотелось Уинтропу. Были: уотертаунцы и Уильямс, несогласные с магистратом в вопросе о взаимоотноше­ниях церкви и светской власти. К этому следует приба­вить религиозную нетерпимость и следование суровым, а порой безжалостным образцам Библии в определении наказаний, что вряд ли нравилось многим.

Иными словами, утопичность «пуританской Утопии», где ожидали социальной гармонии, начала проявляться с первых дней строительства «города на холме» — как любых планов и проектов создания социальной гармонии при наличии социального неравенства. Никакие способы оправдания или сокрытия этого неравенства не могут уничтожить вызываемых им противоречий, идеологиче­ской, политической и классовой борьбы. Противоречия и борьба только меняют форму, усиливаются или ослабе­вают. Начав именно такую борьбу в Англии против социального неравенства в феодальном обществе, олице­творяемом и поддерживаемом королем и англиканской церковью, пуритане не избежали ее в Массачусетсе, уста­навливая отношения социального неравенства на буржуаз­ной основе. При политике, проводимой магистратом, она могла только усилиться, а он не мог проводить иной политики, насаждая социальное неравенство.

Уинтроп не раз вспоминал слова пророка Исайи: «Не могу исцелить ран общества» ²². Но, думая о них, губер­натор и его единомышленники имели в виду поведение Дадли, неспокойных поселенцев Уотертауна, людей, караемых за уголовные преступления. Они не замечали самой глубокой раны. Вернее, она представлялась им не столько раной общества, сколько раной нравственности. Эта рана — подневольное положение сервентов. Проявляемое ими возмущение, которое выражалось в побегах, поджо­гах, порой кражах или пьянстве, воспринималось как «пороки черни». В таком виде фиксировалось в докумен­тах. Однако социальный инстинкт губернатора, инстинкт представителя имущего класса, инстинкт, приобретенный еще в Англии, давал о себе знать. Тем более здесь, в Массачусетсе, где Уинтроп и другие руководители коло­нии сами должны были обеспечивать охрану своих ин­тересов и отвечавшего этим интересам режима.

Яркой иллюстрацией к сказанному является запись в «Журнале» Уинтропа о гибели в августе 1633 г. двух сервентов из Роксбэри, утопувших в море (У., I, 103—104).

Автор «Образца христианского милосердия» упоминает об этом не только без сожаления, но с явным злорад­ством и усматривает в ней «кару божью».

За что же бог покарал не названных даже по имени (как и в большинстве других случаев) сервентов? За «непристойное» поведение одного из них, который заявил, что «если бы ад был в десять раз горячее, то он и тогда предпочел бы находиться в нем, а не служить своему хозяину» (У., I, 103—104). Он полагал, что, прояви он большую осмотрительность, ему удалось бы приехать в колонию свободным работником и получать за свой труд хорошую плату.

У губернатора не вызвало пи малейшего удивления непомерное по такому поводу отчаяние человека, с кото­рым хозяин тем более «обращался очень хорошо». Губер­натор не удосужился подумать, за что же бог покарал второго сервента, ничем как будто не провинившегося. Кроме того, «обращаться очень хорошо» со своим сервентом для Уинтропа означало только не калечить сервента и не доводить до гибели явными физическими истязания­ми (вспомним постановление 1630 г.). Поэтому, делая запись через некоторое время о побеге сервента как о поступке, достойном осуждения и наказания (вне сомне­ний), Уинтроп не назвал мотивов побега (У., I, 119). Бегство сервента рассматривалось как преступление в принципе заведомо более тяжкое, чем возможные дейст­вия хозяина, которые побудили бы сервента к побегу.

Жителя Роксбэри, огорчавшегося совершенной ошиб­кой, превратившей его в сервента, легко понять. Изба­виться от контракта он не мог ни при каких условиях. Таков был нерушимый закон. Хозяев, почему-либо предо­ставлявших волю своим сервентам раньше истечения сро­ка контракта, подвергали штрафам. Но не зажил бы без­мятежно и в достатке сервент из Роксбэри, будь он и свободным работником. Ему пришлось бы трудиться «весь день», а «необходимое время для еды и отдыха», не считая ночи, составляло бы у него максимум два с поло­виной часа ²³.

Не удалось бы ему и разбогатеть. Магистрат то и дело устанавливал максимум, выше которого не могла подниматься оплата труда свободных наемных работни­ков. Такой максимум был установлен, в частности, в но­ябре 1633 г. Магистрат отдал распоряжение, чтобы зара­боток специалистов-строителей не превышал 2 шиллин­гов в день, а прочих работников —18 пенсов (У,, I, 112—113). Подобная мера, по словам Уинтропа, вызы­валась необходимостью пресечь вредоносное действие вы­сокой оплаты труда, которая стимулировала пьянство, курение и праздпость работников, а также непомерное потребление ими товаров, что вело к росту цеп и без того высоких. Иначе говоря, работники были повинны не только в дурном поведении, но и в нехватке товаров и росте цеп, а отсюда — в вызванном этим недовольстве колонистов. Чтобы заглушить недовольство, писал Унит­рон, магистрату и пришлось установить максимум цен.

Но поскольку виновными в поднятии цен считались ра­ботники, а не купцы, которые их действительно повыша­ли, а также трудности доставки, то максимум цен не распространялся на особенно дефицитные товары. И но высказывалось никакого опасения, что купцы или состоя­тельные колонисты могут скупить гораздо больше това­ров, чем работники, и одновременно предаваться тем же порокам, если не большим,

Логика Уинтропа соответствовала кальвинистской теории «земного призвания». Призвание работников — рабо­тать. «Излишняя» оплата их труда порождает праздность и пороки, т. е. мешает следовать определенному богом «призванию», а значит служить собственному и общему благу в системе богом же определенных человеческих отношений, способствует грехопадению. Призвание тор­говцев — торговать. Торговля ведется для получения при­были. Чем больше прибыль, тем вернее путь призванного торговать, тем больше его вклад в пользу общества, тем усерднее служение.

Но члены магистрата ввели все же максимум цен? Он мог задеть кого-то из колонистов, в частности «бога­того джентльмена» Джона Хейнса и других «состоятель­ных людей», прибывших в ноябре на «Гриффине» (У., I, 106) и, возможно, сбывавших втридорога привезенные с собой товары.

Защита интересов местных «аристократов» считалась важней абстрактного принципа и выгод новичков, даже состоятельных. Тем более что только таким образом можно было отстоять сам принцип свободного предпри­нимательства в условиях еще складывавшихся в колонии буржуазных отношений. В ином случае купцы лондон­ского отделения Массачусетской компании или какие-либо другие английские купцы, имея опыт, широкую клиентуру и значительные капиталы, подавили бы кон­куренцию местных «аристократов». То, в чем «аристокра­ты» вынуждены были ограничить себя и других состоя­тельных людей, вводя максимум цен, они компенсиро­вали за счет сервентов и работников.

Любопытная деталь. И в Англии, и в Массачусетсе, когда пуританам по тем или иным причинам приходилось порицать или сдерживать безудержную спекуляцию, про­явление какой-либо другой экономической предприимчи­вости, ведущей к обогащению[10], они обычно апеллировали к образу Христа, изгонявшего менял из Храма, и приво­дили его слова: «Трудно богатому войти в царство не­бесное» ²⁴. В рассказе Уинтропа о мерах по ограничению роста цен апелляция к образу Христа отсутствует, как и вообще какое-нибудь морализирующее рассуждение. Быть может, у губернатора не было на это времени. Но у него достало времени на осуждение «порочных» работников, которые «много тратят на табак, крепкие напитки и т. д., что наносит большой ущерб сообществу», на осуждение их «жадности», приведшей к росту цен.

Когда речь шла о сервентах и работниках, то от принципа их максимальной эксплуатации не отступали, пе отступали и от практики осуждения и наказания «пороков черни». Для сервентов, вся жизнь и весь труд которых находились в руках хозяина, практиковались главным образом телесные наказания; для работников — те же телесные наказания, штрафы и дополнительный принудительный труд. Такой труд использовался в каче­стве наказания и для рядовых колонистов. В 1633 г., например, за кражу строительных материалов магистрат приговорил одного из поселенцев к бичеванию, двойному возмещению убытков и трехгодичной службе в качестве сервента. Его дочь, как видно соучастницу кражи, при­говорили вместе с ним к 14 годам службы²⁵. Так «ари­стократы» приобретали дефицитные рабочие руки.

Учитывая вышесказанное, нетрудно представить себе, чьим интересам служило постановление, принятое в том же 1633 г., согласно которому никто «не имел права бездельничать и тратить время без пользы» под страхом наказаний, налагаемых судебным решением магистрата, и согласно которому местным констеблям предписывалось проявлять «особую бдительность в выявлении нарушите­лей, особенно скандалистов, гуляк и курильщиков»^2б. Постановление не только давало властям право преследо­вать «порочных» лиц, но и вело к прямому произволу.

А вот другие факты, относящиеся к тому же 1633 г. Уинтроп, как мы знаем, располагал достаточными сред­ствами, которые, когда считал это необходимым, расходо­вал и на общественные нужды. Но в пуританском мире роль бессребреника не считалась героической. Признава­лось похвальным жертвовать на церковь и на бедных, но в меру: не разоряя себя (не нанося ущерба своему «призванию»), не развращая церковь (дабы не уподоби­лась католическому «капищу»), не поощряя пороков и праздности бедных (не мешая их «призванию»). Поэтому жертва губернатора во имя «пуританской Утопии» не осталась без вознаграждения. Постановлением магистра­та от 7 июля Уинтропу причиталось получить из казны 150 ф. ст. — за личные труды и заслуги, а кроме того, 200—300 ф. ст. — в возмещение истрачеппого им на об­щественные нужды (У., I, 102).

На «Гриффине» вместе с упоминавшимися «состоя­тельными людьми» прибыли также священники: Джон Кот­тон, Томас Гукер и Сэмюэл Стоун. Это были видные представители новой волны пуританской эмиграции. Ее вызвали усилившиеся гонения на нонконформистов по­сле назначения Лода архиепископом в августе 1633 г.

Коттона, хорошо знакомого руководителям колонии, дворянина по происхождению, человека не бедного, по­просили остаться в Бостоне, тем увеличив число тамош­них «аристократов», и сразу приняли в местную конгре­гацию, избрав проповедником. Гукер и Стоун отправились в Ньютаун. Как только эти люди оказались в Америке, первой заботой магистрата и старейшин стало устройство их жизни. Учитывая путевые расходы Коттона и траты па строительство дома, из которого он решил переехать, конгрегация постановила выдать ему 160 ф. ст., собран­ных у прихожан (У., I, 106—111). Тогда же утвердили размеры содержания для священника Вильсона. То же происходило в Ньютауне, где Гукер и Стоун стали со­ответственно пастором и проповедником.

Разумеется, нет ничего предосудительного в возмеще­нии расходов на общественные пужды, понесенных губер­натором, как и в вознаграждении его за труды, действи­тельно немалые, тем более если учесть, что он исполнял свои нелегкие обязанности, превозмогая тяжелое горе - гибель двух детей. Нет ничего страпного в содержании приходом своих священников. Не может удивить и раз­личие в доходах губернатора, священников и работников. Это различие сохранилось повсюду и через 350 лет по­сле описываемых событий. Мы просто отмечаем обнаружи­вавшиеся признаки социального неравенства. А где есть социальное неравенство, есть недовольные. Где растет неравенство, растет недовольство.

В «Журнале» Уинтропа отмечеп ряд фактов, относив­шихся к концу 1633 г., которые можно рассматривать как симптомы этого недовольства.

Обратимся к записи от 5 декабря: «Господь дал Кот­тону возможность после долгих раздумий установить с помощью Священного писания, что содержание священ­ника, так же как другие пужды церкви, должны оплачи­ваться из общих сумм или казны, которая должна по­полняться из еженедельных поступлений; с этим согла­сились» (У., I, 116). «С этим согласились». Но все ли? Кого-то ведь убеждал Коттон? С этим согласились, но не соглашались с другим. Так, пастор сейлемской церкви Скелтон и вернувшийся летом в Сейлем Роджер Уильямс возражали против намечавшегося по какому-то делу со­зыва в Бостоне совещания священников. Они усмотрели в замысле бостонцев покушение на независимость церк­вей и попытку синодального управления ими.

Продолжалась борьба вокруг вопроса о прерогативах губернатора и полномочиях магистрата. Ньютаун, где обосновался Дадли, отказывался, как когда-то Уотертаун, посылать людей или вносить депьги для сооружения ук­реплений, возводившихся вокруг Бостона (У., I, 113— 114). На совещании, где обсуждался размер содержания священников, недавно приехавший ассистент Коддингтон обвинил Уинтропа в том, что тот присвоил себе право распределять земельные участки и «лишил остальных свободы» (У., I, 114). Коддингтон мог стать союзником Дадли по каким-то личным мотивам. Его, как и некото­рых других состоятельных людей, могла не устраивать политика магистрата и губернатора, сдерживавшая спекуляцию и неограниченный захват земель. Может быть, он имел в виду конкретную меру — постановление от 3 марта 1633 г., согласно которому отдельным лицам запрещалось без разрешения магистрата покупать землю у индейцев. Коддингтон был одним из главных купцов колонии, и его, наверное, коснулись ограничения в об­ласти торговли. Так или иначе оппозиция Уинтропу внут­ри магистрата усиливалась.

Упомянутое выше постановление от 3 марта затраги­вало отношения колонистов с индейцами. Заселяя Масса­чусетс, европейцы занимали землю аборигенов. Однако руководители пуритан, заняв земли, необходимые для ближайших нужд, побаиваясь индейцев, а также испыты­вая многочисленные трудности начального периода коло­низации, старались не провоцировать осложнений с соседними племенами. Если кто-либо претендовал на участок, который находился заведомо в пределах террито­рии, которую индейцы считали непосредственно им принадлежавшей, магистрат стремился, чтобы осуществ­лялась «законная» сделка и участок был «куплен» (как и в других колониях, когда использовался такой прием) за какую-нибудь мелочь. Колонистам помогало то обсто­ятельство, что племена в районе Массачусетской бухты к приезду пуритан буквально обезлюдели от болезней, завезенных туда ранее европейцами, особенно от оспы, Наиболее сильные и воинственные индейские племена — могавки, пекоты, наррагансеты—обитали в еще не освоенной части колонии Местные индейцы отступали. Их права на землю, как и права на нее других индей­цев, взялся защитить Роджер Уильямс.

Перед отъездом в Америку будущие колонисты Ново­го Плимута и Массачусетса одной из главных целей своей «миссии в дебри» объявляли обращение в христи­анство «дикарей». Однако ни в той, ни в другой колонии этим делом практически никто не занимался. Важнее было занять землю индейцев, обосноваться на ней и избежать возможных столкновений. Роджер Уильямс всю свою жизнь убеждал, спорил, пропагандировал «слово бога», искал «истину» и жаждал донести ее до людей. Он не мог пройти мимо тех, кто «блуждал в потемках». Христианин, он верил в благо обращения, в спасение «невинных душ» индейцев. Но Уильямс не был фанати­ком. Отправной точкой его миссионерской деятельности являлись сами индейцы, к которым он питал человече­скую симпатию, нравы и права которых уважал. Он дей­ствовал во имя бога, но для индейцев. Поэтому священ­ник стремился понять их и помочь им, найти в них на­стоящих «братьев», а не силой победить их души. Уильямс призывал не к милосердию «Христа ради» — в том виде, как это делают, прося милостыню. Он требовал, чтобы колонисты считались с правами и нравами индей­цев, прежде всего с жизненно важным для них правом на землю, где они родились и которая их кормила.

В специальном «Трактате», представленном магистра­ту Нового Плимута, Уильямс оспаривал законность вла­дения землей в колониях, основанного на чьем бы то ни было пожаловании, дарении и т. д., если на это нет со­гласия местных жителей — индейцев: «И королевский па­тент не может дать такого права, как ничто другое, кро­ме договоренности с туземцами» (У., I, 116).

«Трактат» сыграл немалую роль в тех расхождениях пилигримов с Уильямсом, которые заставили его покинуть Новый Плимут о вернуться в Массачусетс. Здесь он не остался безмолвным. Скоро до Уинтропа дошли слухи о существовании недопустимого «Трактата».

Прослышав о нем, Уинтроп срочно затребовал руко­пись и вызвал к себе Дадли для совещания. Оба они бы­ли шокированы не только тем, что писал Уильямс, но и дерзостью, с которой он отрицал королевские прерогати­вы на пожалование земель в Америке. Уильямс осмели­вался называть Якова I и Карла I узурпаторами, бого­хульниками и лгунами. Это явно противоречило избран­ной пуританами дипломатии в отношении королевской власти, которую они признавали во всех областях, кроме религиозной.

В магистрате решили посоветоваться «с самыми рас­судительными священниками». Те «очень строго осудили заблуждение и самонадеянность мистера Уильямса». Постановили вызвать его на следующее судебное заседа­ние магистрата. Уведомленный об этом, Уильямс против всяких ожиданий прислал «очень смиренное» письмо. Он объяснял, что «Трактат» написан не для широкого рас­пространения — только, чтобы ознакомить с проблемой губернатора Нового Плимута. Он предлагал даже сжечь рукопись. Ту же позицию занял Уильямс на заседании магистрата. Дело тем, казалось, закончилось (У., I, 116— 117).

Оно п закончилось бы, если бы теоретические вопро­сы права, затронутые Уильямсом, не касались реальных сторон жизни Массачусетса. Не прошло и месяца, как Уинтроп получил сильно озаботившее его сообщение об убийстве индейцами капитана Джона Стоупа. Последний сравнительно недавно отправился на своей пиннасе из Бостона торговать па реку Коннектикут, где пекоты пре­пятствовали прохождению европейцев в их владения. По этой или какой-то другой причине возникла ссора. В завязавшейся стычке непрошеный гость и семь чело­век его команды погибли. Уинтроп и остальные члены магистрата очень хотели покарать индейцев. Однако пе­коты славились храбростью и были далеко. Так как Сто­ун приехал в Бостон из Виргинии, направили туда до­несение о случившемся, подстрекая тамошнего губернато­ра свести с индейцами счеты. Сами же решили «обсудить дальнейшие шаги» (У., I, 118).

Именно гибель Стоуна, как видно, побудила руково­дителей колонии вернуться к обсуждению «Трактата» Уильямса. Пекоты, разумеется, не читали его, но дейст­вовали согласно изложенному там принципу: земля, на которой жили наши предки и живем мы, — наша земля; мы ее хозяева, мы ею правим, мы вершим на ней суд. На этот раз «Трактат» обсуждался магистратом совмест­но с бостонскими священниками, что должно было при­дать возможному решению большую весомость (одно из частных проявлений теократических тенденций). «Трак­тат» осудили и постановили потребовать от Уильямса отречения от изложенных в «Трактате» идей. Как повел себя его автор, неизвестно, но известно, что он остался защитником и другом индейцев.

К 1634 г. в колонии начала работать первая водяная мельница, принадлежавшая Даммеру из Роксбэри. В Бостоне в марте построили рынок, где колонист Сэмюэл Коуль открыл первый постоялый двор, а купец Джон Коган построил первую лавку. Был принят закоп, кото­рый запрещал давать землю бывшему сервенту, пока не будет доказано, что он проявлял верность во все время своей службы у хозяина²⁷. Утвердился «суд графства»: два ассистента в определенные промежутки времени наез­жали в поселки для разбора мелких уголовных дел и мест­ных тяжб. При обнаружении серьезных преступлений они передавали дело суду магистрата. Этот суд пригово­рил в 1634 г. колониста Роберта Вея к принудительному труду в качестве сервента на Уильяма Элма — до тех пор, пока не отработает долга в 4 ф. ст.; тогда же кон­стебли получили приказ без какого-либо расследования подвергать порке сервента, прежде уже наказанного за побег, а теперь задержанного без специальной отпускной записи вне пределов земли его хозяина ²⁸.

К обычному уголовному наказанию за совершенный проступок или преступление стали нередко добавлять позорящее. Провинившихся обязывали нашивать на одежду яркого цвета букву, с которой начиналось слово, определявшее проступок: «Д» (Drunkard — пьяница), «А» (Adulterer, -ess — прелюбодей, -ка) п др. При стро­гости нравов и ханжестве пуритан носитель такого знака подвергался очень часто жестокому остракизму, порой пожизненному, особенно тяжелому для женщин в суро­вом необжитом краю [11].

В апреле 1634 г. магистрат распорядился во всех по­селениях провести перепись, осмотр и обмер домов, а также земельных участков (У., I, 122), чтобы «имелась достаточная гарантия для каждого свободного жителя, его наследников и доверенных лиц принадлежности ему имею­щегося наследственного имущества или того, которое он имеет в этих домах и на этой земле, или которым располагает в качестве свободного арендатора»²⁹. Кроме прямого назначения, распоряжение служило и другим целям. Подходило время созыва очередного общего собра­ния. На нем ожидали обсуждения вопросов, уже подни­мавшихся Дадли и Коддингтоном, выдвижения новых требований о принятии во фримены. Наличие данных о законности домо- и землевладения могло помочь Уинтропу и его сторонникам в политике ограничения числа фрименов, их пополнения из среды наиболее лояльных или состоятельных колонистов.

Цели поддержания и укрепления власти губернатора и магистрата служило отданное тогда распоряжение о приведении к присяге на верность существующему режи­му не только фрименов, но и остальпых свободных коло­нистов (У., I, 122). Топ же цели служило нововведение, которое намеревался осуществить Уинтроп. Рассылая из­вещения о созыве общего собрания, он предписывал, что­бы вместо всех фрименов колонии в Бостон собрались только по два делегата от каждого поселка (У., I, 122). Здесь произошла осечка.

Делегаты поселков действительно прибыли. Но зара­нее и пе для того, чтобы заменить собой остальных фри­менов. Они потребовали выдать им скрываемую от коло­нистов хартию для ее досконального изучения. Делегаты убедились в наличии у фрименов прав, позволявших им ограничить власть магистрата, в незаконности предписа­ния губернатора и настояли, чтобы он объяснил свой поступок. Уинтроп отвечал, что все растущее число фри­менов неизбежно затруднит работу общих собраний; что для подготовки новых законов необходимы достаточно знающие или подготовленные люди, а не просто имеющие право голоса; таких людей и должны направлять посел­ки в Бостон в качестве своих представителей (У., I, 122— 123). Какова при этом будет роль общего собрания, Уин­троп не уточнял, но, как можно понять, она должна была ограничиться тем, что на современном языке называется «штамповкой» готовых законов. Законы же, явно надеял­ся Уинтроп, будут составляться под непосредственным руководством и контролем губернатора и ассистентов, чей авторитет не мог не оказывать влияния на делегатов.

14 мая 1634 г. началось общее собрание, длившееся три дня и проходившее «при большом возбуждении при­сутствовавших» ³⁰. Главным оратором от делегатов вы­ступал Израэл Стоутон. Приняли вновь отредактирован­ный текст присяги фрименов³¹. В ней отсутствовало упоминание о лояльном отношении к королю, но каждый фримен «данного сообщества» обязан был поклясться в том, что он «добровольно признает себя подданным пра­вительства этого сообщества», а также «в верности и преданности этому правительству», в оказании ему помо­щи и поддержки «лично и своим состоянием», а также в выявлении заговорщиков. Но было там и требование при обсуждении главных вопросов, которые решаются фрименами, «высказывать свое мнение и голосовать в соответствии с влиянием собственной совести... не считаясь с авторитетом какого-либо лица или своими сим­патиями».

Собрание приняло во внимание предложение Уинтропа о делегатах: «...фримены каждого места поселения бу­дут иметь право избирать двух или трех человек от каждого поселка перед каждым общим собранием для обсуждения вопросов, которые, но их мнению, должны рассматриваться на общем собрании... Депутаты, избран­ные фрименами oт поселков для защиты интересов этих поселков при решении дел всего сообщества, будут пред­ставлять своих избирателей и голосовать от их имени при обсуждении и прииятии законов, при распределении зем­ли и г. д., а также при решении других дел сообщества, которые должны решаться фрименами, исключая только избрание магистратов и других должностных лиц, когда каждый из фрименов должен голосовать лично» (У., I, 123, сноска 1).

Как можно видеть, инициатива Уинтропа обернулась против него. В обязанность делегатов входило «защищать интересы своих поселков», «представлять своих избира­телей и голосовать от их имени». Роль общих собраний не уменьшалась, а увеличивалась. Как предписывалось хартией, они должны были впредь созываться четыре ра­за в год. Только общее собрание могло принимать фри­менов, только оно, в составе всех фрименов (или боль­шинства), на своей весенней сессии, могло избирать (или снимать) членов магистрата и важнейших должностных лиц. Исключительной компетенцией собраний стало реше­ние вопросов: о введении налогов, распределении земли, окончательном утверждении прав на земельные владения и другое имущество. Все эти прерогативы собрания фик­сировались в упоминавшейся присяге фримена. Число фрименов возросло до 200.

Уже на текущем собрании 24 его участника (вероятно, из представителей, приехавших заранее) выступали не только от своего имени, но и как полномочные делегаты отдельных поселков (их было по три человека: от Нью­тауна Уотертауна, Чарлзтауна, Бостона, Роксбэри, Дор­честера, Сагуса и Сейлема).

Утвердив свое право законодателей, учредив институт делегатов, фримены не остановились на этом. Демонстри­руя собственную власть и наказывая амбициозность Уин­тропа и его единомышленников, новым губернатором они избрали... Дадли! Заместителем губернатора — Людлоу, а новым ассистентом — Джона Хейнса. Предвидя интри­ги и сведение счетов, избирали впервые тайно, создав прецедент. После этого тайное голосование стало прави­лом. Деятельность прежних ассистентов подвергли суро­вой критике. Однако, как видно, учитывая, что их деятель­ность проходила в трудное время и требовала больших усилий, направленных на общее дело, всех вновь избра­ли в магистрат. Но была, вероятно, опасность, что Уинт­ропа и кое-кого еще могли вывести из числа ассистентов. Во всяком случае Коттон для чего-то прочел на собрании проповедь, в которой доказывал что член магистрата не может быть лишен своего поста без доказанного обосно­вания его непригодности к исполнению соответствующих обязанностей — из-за неспособности пли по морально-этическим соображениям. Коттоп пояснил: как не может быть лишен своего земельного надела без должного законного обоснования его владелец (V., I, 124—125). Уинтропа оставили в магистрате, но отвергли выдвину­тый Коттоном принцип несменяемости ассистентов, чью должность он (это видно из его пояснения) рассматривал как собственность.

Известный американский ученый Перри Миллер на­звал события, происшедшие на общем собрании в мае 1634 г., «революцией»³². Он употребил это слово не в его максимально прямом значении. Тем не менее, употребив его, несомненно, хотел подчеркнуть значительность про­исшедших событий. Многие америкапские историки имен­но эти события считают началом представительной систе­мы в управлении Массачусетсом, подчеркивая демократич­ность ее установления волей фрименов. Однако амери­канские историки иногда забывают, что идея представи­тельства исходила от Уинтропа, а фримены составляли меньшую часть колонистов. Тем не мепее майские собы­тия 1634 г., действительно, весьма значительны Они обнаруживали в общественном организме колонии тен­денции к развитию буржуазной демократии, той демо­кратии, которая в Англии ярко проявила себя в ходе революции, противоборствуя монархии и абсолютизму, а здесь, в Массачусетсе,—авторитарной политике Уинт­ропа и его магистрата. Так в капле английского общест­ва, занесенной предреволюционными ветрами в Америку, развивались в специфической обстановке экономические и социальные процессы, вызвавшие те самые ветры, ко­торые занесли эту каплю на американскую землю. Глав­ной специфической чертой местного развития было отсутствие непосредственного давления на колонистов Массачусетса элементов феодальной системы отношений, давления, вызвавшего революционный взрыв у них на родине.

Возвращаясь к общему собранию, отметим, что Уинт­роп встретил свое поражение мужественно и достойно. Он записал: «Это собрание приняло много хороших по­становлений» (У., I, 125). Вероятно, правомерно объяс­нить такую позицию высокими гражданскими доброде­телями бывшего губернатора, его смирением перед «волей всевышнего». Однако одновременно напрашивает­ся мысль о том, что занятая им позиция — результат его неразрывной связи с формировавшимся общественным организмом. Связи не только персональной — социальной.

Принципиальная буржуазная основа создававшихся общественных отношений была неосознанно искомой всеми — при самом различном отношении к частностям, В отличие от Англии, с одной стороны, и Нового Пли­мута — с другой, где многое в буржуазном развитии зату­шевывалось (в Англии — сохранявшимися элементами феодально-общественных отношений и традиционными представлениями, а в Новом Плимуте— элементами плебейского «секстантства»), буржуазное развитие Мас­сачусетса шло в более «чистом» виде — с соответствую­щей пуританской идеологией. В последней ее социальная суть пробивалась, как мы видели, при обращении строи­телей «города на холме» к «образцам христианского милосердия», которые становились на деле обществом нового социального неравенства.

Так расходились между собой возникавшие в Масса­чусетсе буржуазные отношения и «пуританская Утопия» английских эмигрантов. Процесс своеобразный и весьма поучительный, но отнюдь не исключительно массачусет­ский, новоанглийский или даже американский. Дело тут не в «некоторых просчетах» и «промахах», как писал Паррингтон. Такова судьба утопий.