Среди неотложных забот губернатор Уильям Брэдфорд берется за составление летописи управляемой им колонии

«… И была зима, и они знали, что зимы в этой стране холодные и суровые, с жестокими и яростными бурями, опасные для путешествий даже в знакомых местах, а тем более для исследования неизвестного побережья. К тому же что могли увидеть они, кроме страшных дебрей, где обитали дикие звери и дикие люди? И как много их там было, они не знали... Куда ни обращали они свои взоры (за исключением неба), мало что могло их утешить и порадовать... А когда они оборачивались назад, перед ними простирался пересеченный ими могучий океан, ставший главным препятствием, отделившим их от циви­лизованного мира... Что могло теперь поддержать их, кроме Духа Господнего и Его милости?» ¹

Прошло 10 лет. Уильям Брэдфорд, губернатор коло­нии Новый Плимут, сидит у очага на обтянутом кожей деревянном стуле. Под ногами оленья шкура. Ему тепло и уютно. Он защищен от непогоды стенами добротного дома. Не нужно, как когда-то, чутко прислушиваться к звукам ночи, со страхом различая среди них приближаю­щийся вой волков. Еще больше пугала тогда тишина, в которой чудились шаги: индейцы?! Сейчас поселок ох­раняется не только часовыми, он огражден палисадом, на крыше блокгауза — их церкви и крепости — установ­лены пушки. В доме все, кроме него, спят. Брэдфорд смотрит на гудящее пламя, на сизый дым, быстро уно­сящийся вверх. Вспоминает пережитое.

Тогда, у мыса Код, глубокой осенью 1620 г., утонула в море его первая жена, мать старшего сына — Джона. Она ушла из этой жизни. Да будет воля господа — в лучшую. Он начал новую. Не он — они: «пилигримы».

Да, пилигримы! Он не спит, потому что должен записать их историю. С чего начать? Сколько раз он брался за перо и откладывал его, увлекаемый чредой воспоминаний.

За 12 лет до прибытия к мысу Код, в Америку, была Голландия. И туда вел нелегкий путь. «Оставить родную землю и страну, свои владения и имущество, а также всех своих друзей и близких знакомых представлялось тяжелым и для многих невероятным делом. Ехать в страну, которую они не знали (или знали только пона­слышке), где они должны были учить новый язык и неизвестно как добывать средства к жизни, которая там была дорогой, и где они могли подвергнуться опасностям войны, казалось многим отчаянным предприятием, нере­альным, и несчастьем худшим, чем смерть. Тем более что они не были знакомы с ремеслами или торговлей (которыми жила та страна), а только с сельской жизнью и примитивным деревенским хозяйством. Тем не менее все это не отпугнуло их...» В Голландии, как они слы­шали, была «свобода религии для всех людей» (Б., 33, 32).

А еще раньше, на родине, произошел тот решающий последний спор, когда Уильям сказал своим родствен­никам: «...иметь чистую совесть и идти тем путем, каким предписывает идти Господь в своем Слове, для меня важнее, чем близость с вами и сама жизнь. И поскольку дело, ради которого я готов принять описываемые вами страдания,— благое дело, вам не следует ни гневаться на меня, ни сожалеть обо мне. Более того, ради этого дела я не только готов пожертвовать всем, что мне доро­го в этом мире, но я благодарен за то, что Бог укрепил мое сердце для такого поступка и хочет принять мои страдания во имя Него» (Б., 6).

Губернатор давно бросил в огонь последнее полено. Угли еще светились, но на них ложилась серая пелена. В доме все молчало. Не скреблась обычно неугомонная мышь. Так подойдет рассвет, а мысли бегут вперед, воз­вращаются, опять бегут... Этому не будет конца!

Он поднялся. Помешал угли, разбил самый боль­шой — стрельнувший искрами и голубыми крутящимися струйками дыма. Подошел к столу. Придвинул лист бу­маги, взял перо, обмакнул и написал крупно: «О ПЛИ­МУТСКОЙ КОЛОНИИ». Ниже и мельче: «И прежде всего о причинах и побуждениях к случившемуся. А что­бы я мог быть последовательным, я должен начать пове­ствование от самых корней. Я буду стараться писать незамысловато, особенно попытаюсь во всем придержи­ваться простой истины — по крайней мере настолько, насколько позволят мне мои умеренные способности».

Остановил перо. Перечитал написанное. Отчеркнул. Поднял голову, посмотрел на мигавший светильник. Хотел встать, чтобы поправить фитиль и подлить масла. Но вновь склонил голову к листу. Вывел: «I глава». Опять отчеркнул. Под чертой рука побежала быстро, торопясь за мыслью: «Набожным и справедливым людям хорошо известно, что с момента проникновения первых лучей божественной истины в пределы нашей уважаемой английской нации (которая была одной из первых наций, избранных для этого Господом,— после кромешной тьмы папства, покрывшей христианский мир и распространив­шейся по нему) Сатана время от времени восставал, обрушиваясь и нападая на Святых не тем, так другим способом: иногда посылая верную смерть и жестокие муки, иногда тюрьмы, изгнание и другие истязания... Но когда он не смог одолеть этими мерами... тогда он начал прибегать к старой стратегии... Преследования христиан со стороны язычников и их императоров в древние времена не были более жестокими, чем пресле­дования одних христиан другими; ариан и их соучастни­ков — против правоверных и истинных христиан» (Б., 23-24).

Хотелось привести соответствующий отрывок из «Церковной истории» Сократа Схоластика. Но хватит на сегодня. Фитиль едва тлел, оставляя на бумаге только слабый темно-красный отблеск. Края листа покрывала густая тень. Скоро рассвет. Слава богу, первый шаг сделан...

Начав писать свою книгу в 1630 г., Уильям Брэдфорд закончил ее в 1648 г. Прошли долгие годы, прежде чем она увидела свет. Правда, наследники Брэдфорда, у кото­рых хранилась рукопись, позволяли достойным доверия людям знакомиться с нею. Из семьи Брэдфордов ру­копись попала в Бостонскую церковь, откуда во время войны североамериканских колоний за независимость была увезена в Англию и считалась пропавшей. В 1844 г. ее местонахождение стало известно. В 1856 г. в Бостоне вышло первое издание книги — по снятой копии. В 1897 г. после долгих хлопот в Бостон вернулась и сама рукопись. Книга Брэдфорда «О Плимутской колонии» известна и публиковалась под названием «История Плимутской колонии», а полнее: «Брэдфордовская история Плимут­ской колонии. 1606—1646». Эта «История», как и «Об­щая история» Джона Смита,— один из главных источни­ков, по которому можно представить себе жизнь первых английских поселенцев на Североамериканском континен­те, в данном случае — на территории колонии Новый Плимут.

«История Плимутской колонии» Уильяма Брэдфорда

Что их туда привело? Насколько можно судить по книге Брэдфорда — вера. Но известный нам Хэмфри Гилберт, мы помним, тоже «был непоколебим в вере». В Англии того времени случилось так, что Гилберт и Брэдфорд, оба веря в Иисуса Христа, исповедовали раз­ную веру. Разные мотивы влекли их за океан. Первый рвался туда «ради золота, почестей и славы», как очень точно сформулировал его брат Рэли². Второй — «чтобы иметь чистую совесть». Два англичанина...

* * *

Обычный результат преследований за убеждения — их радикализация, еще большая к ним приверженность: скрываемая молчанием, прикрываемая вынужденным от­речением, провозглашаемая ценой самопожертвования, спасаемая бегством. Англия времен Брэдфорда — тому наглядный пример. Жестокое возвращение страны к ка­толицизму при Марии Тюдор «Кровавой» углубило про­цесс английской Реформации. Елизавета, при которой утвердился англиканизм, встретила оппозицию со стороны тех, кто считал теперь, что англиканская церковь грешит многими пороками римско-католической,— со стороны протестантов-кальвинистов. Их называли «пуританами»[1], поскольку только себя они считали «истинными» церков­ными реформаторами и добивались «очищения» англи­канской церкви. Их называли так еще из-за внешней строгости и чопорности поведения, подчеркнутого благо­честия, вражды к показной роскоши в быту и церкви, педантизма и мелочной скрупулезности в делах, что отражало буржуазную направленность их веры и морали, противостоявших пышности и аристократизму, почитае­мых феодалами ³.

Критикуя англиканскую церковь, сохранившуюся в ней обрядность, живо напоминавшую о католицизме, пу­ритане все же считали ее «божеской», доступной исправ­лению. Они склонялись к тому, чтобы «проглотить обряд, чем расколоть церковь» ⁴, как говорил один из участни­ков тогдашней полемики. Пуритане расходились с англиканами в основном не по вопросам вероучения, а по вопросам, касавшимся церковных обрядов, расходов на церковь и ее строение.

Часть пуритан, главным образом зажиточных людей, претендовавших на руководящую роль в религиозных общинах, а после «очищения» англиканской церкви на такую же роль в государстве, стали называть пресвите­рианами. Они отстаивали церковную организацию, при которой все основные проблемы религиозной жизни решались бы пасторами совместно с выборными лицами из мирян (пресвитерами[2]). Они считали необходимым единообразие культа, а потому были сторонниками мест­ных и общегосударственных синодов — съездов предста­вителей общий.

Пресвитериане представляли правое, умеренное тече­ние в пуританизме. Но были и радикальные пуританские течения. Руководителем одного из них стал воспитанник Кембриджа священник Роберт Броун (1550—1633) — проповедник и автор религиозных книг, в частности «Трактата о том, что Реформацию следует продолжать без всякого промедления, и о нечестивости тех проповедников, которые ие хотят начинать ее сами, а ждут, когда побудит их к тому правительство».

Броун и его последователи считали официальную англиканскую церковь безнадежно испорченной. Они ут­верждали, что кальвинистские принципы построения церкви (пресвитеры, синоды) противоречат Священному писанию (источнику и закону веры!), и ратовали за мак­симально простое построение церкви. По их убеждению, единственная почва для объединения в церкви — только общность веры определенного числа людей, как правило соседей, единственный высший духовный руководитель —

Иисус Христос. Вхождение в церковную общину (конгре­гацию) совершенно добровольное, ограниченное лишь заявлением о желании стать ее членом и признанием взаимного соглашения о вере — ковенанта. Пастор, ста­рейшина и дьякон избираются конгрегацией (большин­ством голосов).

Пресвитериане, следуя Кальвину, подразумевали су­ществование как бы двух церквей — церкви избранных к спасению и церкви остальных, осужденных на гибель. Броун исходил из того, что принадлежность любого че­ловека к церкви если не является предопределением к «спасению», то во всяком случае — ступенью к «очище­нию», делая верующих «святыми».

За сторонниками крайнего пуританизма закрепились наименования «сепаратисты», «индепенденты» («незави­симые»), «диссиденты» («раскольники») [3], «конгрегационалисты».

Сепаратизм породили те же процессы, что и пурита­низм вообще. И пуританизм, и сепаратизм не выходили за религиозные рамки. Но если умеренный пуританизм отражал в основном антифеодальную направленность Реформации, то сепаратизм напоминал собой явление, которое Ф. Энгельс определил как «крестьянско-плебей­скую ересь»: «Хотя она и разделяла все требования бюргерской ереси относительно попов, папства и восста­новления раннехристианского церковного строя, она в то же время шла неизмеримо дальше. Она требовала вос­становления раннехристианского равенства в отношениях между членами религиозной общины, а также признания этого равенства в качестве нормы и для гражданских отношений. Из «равенства сынов божиих» она выводила гражданское равенство и уже тогда отчасти даже равен­ство имуществ»⁵. Такая ересь встречала решительный отпор со стороны правящих классов в лице королевского правительства и официальной церкви, а также со стороны умеренных пуритан.

Правительство Елизаветы сурово пресекало деятель­ность Броуна. Он неоднократно подвергался арестам. В 1582 г. Броун вместе со своей общиной бежал в Миддельбург (Голландия). Вскоре, однако, из-за разно­гласий, возникших среди его последователей, проповедник, оставив их, вернулся в Англию. Здесь под страхом отлу­чения от церкви и сурового наказания Броун отрекся от своих убеждений. Воспринявшие его учение Бэрроу и Гринвуд в 1588 г. создали новую конгрегацию сепарати­стов. За это они были повешены. Их соратники в 1593 г. бежали в Амстердам.

Особенности богослужения сепаратистов возбуждали неприязнь к ним со стороны большинства их соседей и родственников, которые не могли простить им решитель­ного разрыва с остатками вековых традиций и привыч­ными авторитетами. Это никогда не прощается косными обывателями. Гонимые со всех сторон, сепаратисты вы­нуждены были отказаться от открытой проповеди своей веры. Для собраний и богослужений они стали собирать­ся тайно.

Одна из тайных конгрегаций в начале XVII в. воз­никла в селении Скруби (Нотингемшир). Она группиро­валась вокруг Уильяма Брюстера — сына местного почт­мейстера, в 1590 г. наследовавшего дело своего отца. В Скруби он вернулся, пройдя неполный курс Кембридж­ского университета, где незадолго до этого проповедо­вал Броун, и бросив службу у видного дипломата Уиль­яма Дэвисона[4]. В конгрегацию Брюстера, кроме него, его жены Мэри и сына Джонатана, входили их ближай­шие соседи. К ним присоединился уроженец Остерфилда (Йоркшир), сын зажиточного крестьянина (йомена) Уильям Брэдфорд, рано оставшийся сиротой и по сущест­ву усыновленный Брюстером. Духовным пастырем у них с 1606 г. стал воспитанник Кембриджа священник из близлежащего городка Бэбуорта — Ричард Клифтон: «степенный и почтенный проповедник, который старани­ем и усердием принес много добра и, ведомый Богом, обратил многих в истинную веру» (Б., 32).

В 1603 г. на английский престол вступил Яков I. Этот король страдал абсолютистскими амбициями, стоял на страже англиканизма. («Нет епископа — нет коро­ля», — провозгласил он.) Более или менее снисходитель­но он относился к католикам, но проявлял открытую враждебность к пуританам всех толков. Яков I пригро­зил жестоко разделаться с ними, если те не подчинятся (conform [5]) законам об англиканской церкви. Нелояль­ных священников отстраняли от должности. Тайных и яв­ных путитан, особенно сепаратистов, жестоко преследова­ли. К ним применяли ограничительные законы, введенные ранее, дополняли их другими утеснениями. Частные ре­лигиозные собрания были запрещены. Каждому поддан­ному не реже одного раза в год следовало посетить англиканскую церковь.

Появилось немалое число «конформистов». Зато «нонконформисты», став нелегальной оппозицией, дела­лись все упорнее и уходили все дальше по пути Рефор­мации. Именно так случилось с конгрегацией в Скруби. Ее члены, испытав гонения, на третьем или четвертом году царствования Якова I решили сделать свою общину самостоятельной и независимой церковью.

На Брэдфорда и его единоверцев, возможно, оказали влияние также проповеди приехавшего в их округу (Гейнсборо, Линкольншир) последователя Броуна и вы­пускника Кембриджа Джона Смита, «человека одаренно­го и хорошего проповедника» (Б., 31) [6]. Однако влияние Смита было недолгим. С частью своих последователей, спасаясь от тюрьмы, он бежал в Амстердам.

В 1606 г. к конгрегации Брюстера, которая насчиты­вала тогда около 40—50 человек, присоединился «пре­восходный и достойный человек» (Б., 32) — Джон Робин­сон, ранее декан одного из колледжей Кембриджа («Кор­пус Кристи») и священник в Нортупче. За свои про­тестантские взгляды он лишился сапа, после чего и вернулся на родину близ Скруби. Став членом конгрега­ции, он вскоре сделался главным помощником Клифтона.

Конгрегация переживала тогда трудное время. Неко­торые ее члены, выданные соседями, оказались в тюрьме. В 1607 г. Брюстер лишился места почтмейстера и пред­стал перед судом Высокой комиссии [7].

Арестованных, подвергнув штрафу и категорически запретив им собираться для молений, отпустили, «но пос­ле всего случившегося они не могли жить спокойно» (Б., 32) и решили ехать в Голландию, хотя закон не поз­волял покидать Англию без разрешения короля.

Наиболее смелые во главе с Клифтоном, Брюстером и Робинсоном, наскоро распродав свой скарб, перебрались в Бостон. Здесь «после долгих ожиданий и больших рас­ходов» (Б., 34) погрузились на корабль. Но капитан пре­дал их, и они оказались в тюрьме.

Пережитое испытание отбило у некоторых охоту к бегству. У других, наоборот, — вызвало непоколебимое желание расстаться с Англией как можно скорее. В один из весенних дней 1608 г. смельчаки собрались на морском берегу между Гуллем и Грейт-Гримбси, куда подошел нанятый голландский корабль. Непогода сильно затрудня­ла погрузку. К кораблю успела подойти только одна шлюпка, когда появились бежавшие к берегу вооружен­ные люди. Капитан поднял якорь, и судно вышло в море. В пути налетел жестокий шторм, едва не отправив­ший всех на дно. После двух недель плавания (вместо обычных двух-трех дней) беглецы сошли в Амстердаме.

Задержанные близ Гулля (среди них: Клифтон, Робин­сон, Брюстер), побывав в тюрьме, уже в меньшем числе, разбившись теперь на небольшие группы, вновь бежали. К лету 1608 г. они достигли Голландии.

Оживленный и богатый Амстердам поразил обездолен­ных обитателей сельского Скруби — ныне эмигрантов, вынужденных искать жилье и работу, соглашаться на невыгодные условия, чтобы как-то перебиться, прокормить детей. Их дух поддерживало убеждение в истинности избранной веры, твердость воли и авторитет признанных всеми руководителей. Немалую радость доставила встре­ча с сепаратистами, обосновавшимися в Амстердаме ра­нее. Бывшие жители Скруби чувствовали себя менее оди­нокими в обществе членов конгрегации Джона Смита (70—80 человек) и последователей Гринвуда и Бэрроу («Братья первой сепаратистской английской церкви в Амстердаме»), которые незадолго до того построили мо­литвенный дом, куда все и собирались для богослужений (300 человек).

Мирная жизнь амстердамских конгрегаций, однако, скоро нарушилась. Последователи Смита, еще раньше начавшие спорить со «старыми братьями», отделились. Не было согласия и среди «братьев», к которым примкнул Клифтон. Джон Робинсон, ставший духовным пастырем конгрегации Скруби, решил уберечь своих «овец» от раздора. Весной 1609 г. они переехали в Лейден. Здесь поселились в тихих переулках недалеко от университета и в большинстве своем пошли рабочими на шерстяные и шелковые мануфактуры или занялись ремеслом (са­пожники, парикмахеры, каменщики, шляпники, столяры и т. д.). Работали много и тяжело, терпели нужду, часто болели, некоторые умерли. Постепенно, однако, быт несколько наладился. Часть из них получила право граж­данства, что открывало большие возможности для устрой­ства сносной жизни. Приобрели в долг участок земли и дом для богослужений.

Конгрегация росла за счет родившихся в эмиграции, приехавших из Англии, вновь обращенных. Со временем число ее членов достигло почти 300 человек. Новых лю­дей привлекали проповеди Робинсона, организаторский талант старейшины-управителя Брюстера. Первый — человек широко эрудированный — был приглашен для пре­подавания в университет (1615), писал религиозные сочинения. Второй — учил студентов английскому языку, а по­том основал небольшую типографию, в которой печатались протестантские книги.

В конгрегации поддерживалась строгая дисциплина. Для церковной службы собирались три раза в неделю: два раза в субботу и один раз в четверг вечером. Ее ритуал был прост, традиционные атрибуты (свечи, орган, алтарь и др.) отсутствовали.

Утренняя служба начиналась в 8 часов и длилась до полудня. Во время проповеди сидели на деревянных скамьях, мужчин и женщин разделял проход (как у ран­них христиан, которым они стремились подражать). За детьми присматривал дьякон Сэмюэл Фуллер. Для молитвы и пения гимнов вставали. Молитвы импровизировались, так как истинной, данной Христом, считалась только молитва «Отче наш», входящая в Евангелие. Проповедь состояла из отдельных библейских стихов. Их толковал и комментировал пастор. Одетый в черное, он стоял на небольшом возвышении за простым столом. Пос­ле службы дьякон подносил молившимся блюдо для сбора пожертвований.

Вечерняя служба, начинавшаяся вскоре после обеда, носила менее официальный характер и заключалась глав­ным образом в обсуждении (только мужчинами) почему-либо заинтересовавших или недостаточно понятных мест из обеих частей Библии (Священного писания): Ветхого (древнееврейского, дохристианского) и Нового (Еванге­лия и др.) завета.

Члены других конгрегаций и голландские протестанты подвергали подобную процедуру богослужения резкой критике. Свободное обсуждение священных текстов рас­сматривалось ими как невежественное посягательство на смысл божественных откровений. Вызывало насмешки пение паствы Робинсона, ибо пела она по слуху и без специальной подготовки. Ученики и соратники Робинсо­на, наоборот, считали, что наиболее точно следуют Свя­щенному писанию, решительно порвав с «папизмом». При этом они всё фанатичнее верили в свою «избранность» для «спасения», для проповеди и утверждения «истинной веры», в свою «святость». Их религиозная убежденность и соблюдение ими «Христовой дисциплины» позволили конгрегации завоевать значительный авторитет и, как упоминалось, сильно ее расширить. Но те же качества, особенно по мере растущего у «святых» чувства «из­бранности», вели постепенно от независимости их церкви к ее изоляции, рождали недоброжелательное к ней отно­шение менее строгих сепаратистов, особенно голландских кальвинистов, среди которых они жили. В процессе от­чуждения сыграло свою роль участие Робинсона в универ­ситетских религиозных диспутах, во время которых он обличал элементы «папизма» в официальной голландской протестантской церкви.

Осложнения, возникшие на религиозной почве, со временем умножились. Они были вызваны, в частности, издательской деятельностью Брюстера, особенно после опубликования им памфлета, направленного против Якова I. Дипломатические представители и агенты англий­ского короля в Нидерландах получили приказ найти из­дателей и добиться их ареста. Типографию обнаружили и с помощью местных властей задержали Томаса Брюэра, финансировавшего предприятие. Брюстер, которому гро­зила виселица, сумел скрыться. Постоянная слежка за членами общины и угроза ареста делали пребывание в Лейдене затруднительным. К тому же истекал срок пере­мирия между Голландией и Испанией (1609—1621), шла подготовка к вооруженной борьбе и можно было ждать вторжения испанских солдат, немилосердных к еретикам. В 1618 г. началась Тридцатилетняя война, охватившая почти всю Европу, что тоже не сулило покоя.

В создавшихся условиях особенно давали о себе знать материальные и другие трудности эмигрантской жизни. К этому же времени прекратился приток сепаратистов из Англии. Те предпочитали скрываться на родине, а не подвергать себя опасности на чужбине. Дальнейшая жизнь в Лейдене, кроме того, грозила постепенным раз­мывом конгрегации и последующим ее растворением в голландском окружении. Если определенная замкнутость общины и обычное сопротивление взрослых эмигрантов (их становилось все меньше) ассимиляции служили для них достаточным щитом, то он оказывался и в языковом, и в других отношениях менее прочным и надежным для детей и молодежи, которых к тому же соблазняли «лег­кие» правы Голландии. Юноши уходили даже в солда­ты, девушки не отвергали ухаживаний голландских ка­валеров.

Все это подталкивало к мысли о поисках нового места для поселения. На родину возврата на было. В Европе многое пугало. Приблизительно с 1616 г. взоры лейден­ских эмигрантов все чаще обращались к Америке. Жела­ние иайти там убежище и стремление «к пропаганде и распространению проповеди о царстве Христовом в той отдаленной части света» (В., 46) усиливались эмигрант­скими тяготами, а также сообщениями об основании в Америке английской колонии Виргиния. Кроме прочего, лейдсицы вернули бы себе в тех краях прежнее под­данство, покончили бы с жизнью изгнанников. В столь отдаленной стране они надеялись иметь некоторую сво­боду действий, обрести, следуя заветам Библии, «Новый Ханаан» [8]. Среди руководителей и акционеров Виргин­ской компании нашлись люди, которые обратили внима­ние па лейденцев как на возможных колоьшстов.

В конце 1617 г. конгрегация послала в Лондон двух своих представителей — Роберта Кашмена и Джона Кар­вера — для ведения переговоров с правлением Виргинской компании. Парламентеры везли с собой для передачи пра­вительству документ, подписанный Робинсоном и Брюсте­ром, состоявший из семи статей⁶. Он свидетельствовал о том, что руководители лейденской общины отличались не только твердостью религиозных убеждений, но и были хорошими дипломатами. В первой же статье они призна­вали англиканскую церковь, а в последующих — супрематию, епископат, светскую власть короля и его официаль­ных представителей в заморских владениях. Тем не ме­нее это не было капитуляцией, которая открыла бы им путь не только в Америку, но и в Англию. Они призна­вали власть короля, которая, существуя, тем самым явля­лась творением бога. Но авторы документа оставляли за собой право судить о законности королевских повелений, прежде всего касавшихся церкви. Так, в ст. 3 говорилось о подчинении королю «во всех делах» и «над всеми людьми», «если его повеления не противоречат слову божьему». То же говорилось о власти епископов (ст. 4). Робинсон и Брюстер не оспаривали религиозного «едино­образия», но одновременно заверяли в намерении своих последователей жить «в мире» с конформистами и нон­конформистами, что означало непризнание официальной позиции англиканской церкви.

В Лондоне оказались достаточно проницательными. Тайный совет потребовал разъяснений. Король предложил передать вопрос на рассмотрение епископов. Тогда же около 200 членов нонконформистской конгрегации Фрэн­сиса Джонсона из Амстердама, подобно пастве Робинсо­на решивших обосноваться в Новом Свете, по прибытии в Англию были арестованы (1618). Их отпустили толь­ко после того, как руководивший ими Блекуэлл заверил власти в непричастности своих людей к сепаратизму [9]. Позже началось «дело Брюстера». Попытка Кашмена приобрести патент на участок земли в Виргинии через подставное лицо не увенчалась успехом.

Утратив надежду добиться чего-либо в Лондоне, руко­водители лейденской конгрегации вступили в переговоры с Новой нидерландской компанией, осуществлявшей, не считаясь с правами англичан, колонизацию в устье реки Гудзон (Новый Амстердам). Одпако появившийся тогда в Лейдене торговец Томас Уэстоп, знакомый с Робинсоном и Брюстером, обещал содействовать тому, чтобы их предложением вновь заинтересовались в Англии. Он пред­принял необходимые шаги и организовал торговую ком­панию, в которую вошло около 70 купцов [10], решившихся субсидировать экспедицию и вести дела с Вгргинской компанией. В 1619 г. Кашмен и Карвер опять прибыли на родину для переговоров, которые закончились на этот раз подписанием соглашения с купцами от 1 июля 1620 г. (Б., 66-67).

Соглашение было заключено сроком на семь лет, в те­чение которых все доходы от торговли, рыболовства и всей прочен деятельности считались общим достоянием купцов и колонистов. По прибытии в Виргинию коло­нисты обязывались выделить часть людей для морского рыболовства (предполагалось, что это будет главной отраслью хозяйства), а остальных использовать для рабо­ты на земле, в строительстве и для других нужд поселе­ния. Работа должна была вестись совместно и запасы распределяться поровну с общего склада. По истечении семи лет все доходы и имущество (дома, земли, товары, скот) предусматривалось разделить между участниками соглашения — акционерами (с учетом времени пребыва­ния в колонии и прав наследования), после чего взаим­ные обязательства купцов и поселенцев аннулировались. По взаимной договоренности соглашение могло быть продлено.

Условия, на которые пошли парламентеры, вызвали возражения. Некоторые потребовали возвращения пая. Предприятие грозило рухнуть. Тогда купцы, уже вошед­шие в расходы и не желавшие нести убытки, начали на­бирать колонистов в Англии. Представителем последних и казначеем экспедиции стал Кристофер Мартин, кон­фликтовавший с Карвером, Уэстоном и Кашменом.

После включения в экспедицию людей Мартина по­гибла идея создания колонии, поселенцы которой явля­лись бы исключительно сепаратистами. К тому же так и не было получено право на свободу вероисповедания. Это отпугнуло определенное число лейденцев. Но осталь­ные полагали взять свое в далекой Америке, где будет невозможно или во всяком случае трудно контролировать их духовную жизнь. В этом убеждал их Робинсон. Чтобы преодолеть сомнения своей паствы, он напоминал также о нетребовательности к материальным благам, которой должны отличаться «избранные Богом». Убедительность его слов возрастала для некоторых в силу действительных трудностей эмигрантского существования, уже понесен­ных издержек на экспедицию. Кроме того, в июне 1620 г. в Лондоне был уже зафрахтован корабль «Мэйфлауэр» («Майский цветок»), отправленный для снаряжения в Саутгемптон. В Голландии вскоре приобрели небольшое судно «Спидуэлл» («Вероника»).

20 июля самые молодые и сильные во главе с Брюсте­ром покидали Лейден (около 50 человек). Робинсон и большая часть конгрегации временно оставались. Проща­ние не было веселым: уезжали близкие и кормильцы, дети. Что ждало их на родине и в Америке? Но, как писал Брэдфорд, «они знали, что являются пилигримами и не придавали всему этому большого значения; возводя глаза к небу, к своей земле обетованной, они успокаива­ли свои души» (Б., 79). Под именем «пилигримов» лей­денцы и их спутники, присоединившиеся к ним в Англии, вошли в историю.

В Саутгемптоне возникли трудности, связанные с ре­монтом «Спидуэлла», неудачной попыткой отстоять пра­во собственности на владение домом и приусадебным участком, нехваткой средств и припасов, раздором между лейденцами и людьми Мартина. Кашмен писал одному из своих знакомых: «Друг, если мы создадим колонию, то это значит, что Бог творит чудо, особенно принимая во внимание, как будет недоставать нам продуктов питания, а больше всего — единства и добрых наставлений. Наси­лие все погубит» (Б., 91).

Корабли вышли в море 5 августа 1620 г. — слишком поздно для путешествия в Америку. «Спидуэлл» подвел опять. Дважды возвращались из-за него обратно и, нако­нец, оставили в Плимуте. Это вызвало новые осложне­ния, так как все не могли погрузиться на один корабль.

   20 человек и среди них Кашмен, упавшие духом, отказа­лись от участия в экспедиции.

6 сентября тяжелогруженный «Мэйфлауэр» капитана Кристофера Джонса покинул Плимут, неся на себе 20—25 человек команды и 102 пассажира. Ветеранов Скруби на палубе «Мэйфлауэра» было только трое:

Уильям Брюстер с женой Мэри и Уильям Брэдфорд. Значительную часть пассажиров составили «чужаки» — колонисты, которых завербовали купцы в Англии. «Чу­жаков» в Америку влекло желание заново и лучше устроить свою жизнь и ни в коей мере — утверждение «истинной веры», ради которой туда отправлялись «свя­тые». Пассажиров «Мэйфлауэра» объединяло лишь то, что они не принадлежали к привилегированным слоям английского общества, среди них насчитывалось мало даже относительно состоятельных людей, особенно среди «чужаков».

Во время путешествия многие страдали от морской болезни, все испытывали недостаток пресной воды. В пе­реполненных помещениях было душно, не удавалось на­вести необходимый порядок и чистоту. В штормовые дни волны захлестывали корабль, оставляя после себя по­ломки и вредоносную сырость. Болели дети. Умер один моряк и один колонист. В какой-то момент трудности пути и неисправности корабля, обнаруженные после пе­ренесенной бури, чуть не вынудили вернуться. По мере приближения к Америке становилось все холодней.

Наконец увидели землю. Стали двигаться к югу, предполагая найти там устье Гудзона, но подошли к мысу Код, который преградил дорогу подводными кам­нями и бурунами. Ночь провели в открытом море. Утром 11 (21) ноября 1620 г., обогнув мыс, корабль вошел в бухту [11], где бросили якорь. Пилигримы прибыли г Аме­рику, на свою новую родину.

* * *

Корабль стоял у берега. Не теряя времени, избрали Кар­вера губернатором создаваемой колонии. Однако сойти на ее землю в этот день пассажирам «Мэйфлауэра» так и не удалось. Бот, привезенный для нужд колонии, оказался неисправным. Его спешно чинили плотники. Мысль о том, что не удастся ступить на берег, представ­лялась невероятной. Требовалось топливо для ~ камбуза и обогрева отсыревших помещений корабля. Завтра воскресенье (протестантская «суббота»): день, предназна­ченный только для духовных забот. Решили, воспользо­вавшись корабельной шлюпкой, отправить хотя бы раз­ведчиков. Отобрали 16 «хорошо вооруженных людей» (Б., 98). Их возглавил Майлз Стэндиш—«капитан» пилигримов, ветеран войны в Голландии против испан­цев[12]. Разведчики долго бродили по дюнам и лесу. Ни­кого не встретили. Вернулись с наступлением темноты, иринеся с собой хворост и съедобные ракушки.

Следующий день, воскресенье 12 ноября, посвятили богослужению. 13-го на той же корабельной шлюпке перевезли наконец на берег всех пассажиров, способных двигаться. Отбуксировали туда и бот для дальнейшего ремонта. Опять собирали хворост и ракушки. Женщины стирали, дети резвились. Ожидая, когда будет починен бот, в тех же занятиях провели еще день, омраченный сообщением плотников, что окончание их работы задер­живается. Бот требовался не только для связи с землей. На нем предполагали отправиться на поиски места, под­ходящего для основания колонии. Моряки торопили с окон­чательной высадкой и разгрузкой корабля, боясь, что наступление зимы затруднит их возвращение на родину. Оставался единственный выход — пешая экспедиция.

15 ноября она отправилась в поход: отряд Стэндиша — «у каждого мушкет, меч и латы» — и трое влиятельных пассажиров: Уильям Брэдфорд, Стэфен Гопкинс и Эдвард Тилли — «для советов и наставлений» ⁸. В первый день пути издали заметили пять-шесть индейцев с собакой, которые скрылись в зарослях. Пытаясь догнать их, заблу­дились. Ночевали в лесу. Утром вышли на расчищенное место, которое оказалось заброшенным маисовым полем. За ним обнаружили несколько захоронений, остатки раз­рушенных туземных жилищ, брошенную утварь. Порыв­шись, к своей радости, нашли медный корабельный ко­тел и несколько корзин с маисом.

«... Мы поставили вокруг часовых, а двое или трое выкапывали зерно. При этом нас занимала мысль, что же делать с этим зерном и с этим котлом? После дли­тельного обсуждения мы решили взять котел и столько зерна, сколько мы сможем унести с собой... Мы взяли все початки, а очищенным зерном наполнили котел — с таким расчетом, чтобы два человека могли нести его на палке,— а кроме того, каждый набил зерном свои кар­маны; остальное мы закопали, ибо, тяжело вооруженные, мы не могли нести больше»⁹, — записано в одном из самых первых, если не первом, документе, составленном пилигримами в Америке.

Двинулись в обратный путь к кораблю. Миновали раз­рушенный палисад и остатки бывшего форта, вероятно сооруженные когда-то европейцами. Пересекли реку, ко­торую видели еще с моря. Переночевав в лесу, утром пришли к своим.

Когда бот наконец починили, к брошенной индейской деревне выслали новую экспедицию (около 30 человек). Как узнали об этом позже, жители деревни оставили ее из-за распространившейся среди них смертельной болез­ни, занесенной экипажем какого-то европейского корабля. Кроме маиса, на сей раз нашли еще запас бобов. «Маис и бобы путешественники унесли, предполагая за все за­платить индейцам при встрече с ними (как спустя шесть месяцев они и сделали к полному удовольствию индей­цев)» (Б., 100).

Место, где удалось столь неожиданно и удачно пожи­виться, назвали Корнхилл (Маисовый холм). Некоторые предлагали здесь обосноваться. Отговорил моряк Роберт Коффин (Коппин), уже побывавший у мыса Код и утверж­давший, что дальше по берегу места более подходящие для поселения. Он, как выяснилось, был прав. Но не встреться им Корнхилл, не встреться он до снега, кото­рый бы все скрыл от глаз, «они могли бы умереть с го­лода, так как они не имели своих семян, у них не было никакой возможности (как показало будущее) где-нибудь достать их до нового урожая» (Б., 100).

6 декабря, переждав непогоду и выслушав многочис­ленные ругательства и угрозы моряков, рвавшихся домой, отправили в разведку еще один отряд. Шли на боте. «Было очень холодно, и морские брызги, замерзая на их одежде, делали пилигримов похожими на стеклянные фигуры» (Б., 101). Сойдя с бота, продолжали путь по берегу. Видели группу индейцев. К вечеру второго дня выбрали удобное место для ночлега и огородили его сва­ленными деревьями. «Будучи очень уставшими, они рас­положились на отдых. Но около полуночи услышали ужас­ный и громкий вой, одновременно часовой закричал: „К оружию! К оружию!¹⁴. Они вскочили с оружием в руках и сделали несколько выстрелов из мушкетов, после чего наступила тишина. Решили, что это была стая волков или других диких зверей; один из моряков сказал им, что он часто слышал подобные звуки на Ньюфаундленде» (Б., 101). Остались там же до утра. Когда сели завтра­кать, вновь услышали знакомый устрашающий вой. В то же время увидели одного из своих, бежавшего от бота с криком: «Индейцы!». В следующий момент полетели стрелы. Побежали к боту. Достигнув его, начали отстре­ливаться. Индейцы отступили.

Отбив нападение, поплыли дальше. Когда стало смер­каться, пошел мокрый снег, сгущавший темноту. Нале­тевший шквал сорвал парус, сломал мачту и едва не пе­ревернул судно. К счастью, до берега было недалеко. При­стали с большим трудом. Наступила морозная ночь. Мокрая одежда обледенела. Развести костер ие решались, опасаясь индейцев. Без сна, не выпуская из рук оружия, сидели у чуть тлевших поленьев. Утром 9 декабря обна­ружили, что находятся на острове [13], расположенном в бухте, которая показалась удобной для стоянки кораблей. Весь этот и следующий день посвятили ее осмотру.

11 (21) декабря сошли на берег материка. Здесь про­текало несколько ручьев с хорошей питьевой водой, ко­торые пересекали заброшенные, как в Корнхилле, маисо­вые поля. Дальше простирались леса. Место понравилось. «По крайней мере оно было лучшим из тех, что они ви­дели, а время года и их тогдашние насущные нужды заставили довольствоваться тем, что казалось хотя бы подходящим» (Б., 104).

День первой высадки пилигримов на этом месте [14] счи­тается в США праздничным и носит название «День Праотцев», или «День Отцов-пилигримов» (Forefathers Day). Официально, с поправками на разницу календар­ных стилей и в результате недоразумений с датировкой, отмечается 22 декабря.

Итак, задача была выполнена. С радостным сообщением вернулись на «Мэйфлауэр». 16-го корабль пересек бухту у мыса Код и вошел в соседнюю, меньшую, но более закрытую, в ту, что облюбовали разведчики. Приступили к разгрузке, поискам площадки для строительства первого здания — общего жилья и одновременно склада. Выбрали место на возвышенности в южной части бухты (ны­не Плимутская скала). К постройке дома приступили 25-го, тем положив начало поселению и будущему городу Новый Плимут.

Существует немало предположении относительно того, почему поселенцы избрали именно это название. Согласно одному из них, пилигримы дали его в память о своем от­плытии в Америку из Плимута. Более вероятным, одна­ко, представляется предположение издателя «Истории» Брэдфорда — У. Т. Дэвиса: место, где обосновались пас­сажиры «Мэйфлауэра», именовалось «Плимутом» на кар­те Новой Англии Джона Смита (Б., 112, сноска 2) [15], добавить «Новый» теперь, когда появилось реальное поселение, было необходимо для того, чтобы отличить его от одноименного английского города.

Стояла зима, а потому пилигримы продолжали ютить­ся на корабле. Еще недостроенный «Общий дом» загорел­ся, и его с трудом спасли. «Серьезные первые трудности вызвали недовольство и ропот одних, мятежные речи и недостойное поведение — других; но все это вскоре было погашено и преодолено мудростью и терпением, а также справедливостью и равным ко всем отношением губерна­тора и лучшей части людей, которые тесно сплотились и играли решающую роль. Самым печальным и горестным было то, что в течение двух-трех месяцев половина лю­дей погибла, особенно в янзаре и феврале — из-за суро­вой зимы, отсутствия жилищ и других удобств, из-за цинги и других болезней, которые явились результатом долгого путешествия и тяжелых условий, в которых они оказались; иногда в указанные месяцы умирало по два-три человека в день; из 100 с лишним человек осталось едва 50 [16], из которых в самые тяжелые моменты здоро­выми оказывались не более шести или семи, и эти люди, да будут они помянуты добрым словом, не считаясь с собственными страданиями, день ли был или ночь, рискуя собственным здоровьем и не жалея сил, рубили для дру­гих дрова, разжигали огонь, готовили им пищу, стелили им постели, стирали их отвратительно грязную одежду, одевали и раздевали их; одним словом, делали всю необ­ходимую работу...» (Б., 107—108).

В это тяжелое время индейцы показывались редко, только издали. Однажды они унесли оставленные без присмотра рабочие инструменты.

  16 марта 1621 г. произошло удивительное событие. Ин­деец, шедший навстречу колонистам, заговорил по-англий­ски. На ломаном английском, но английском! Выяснилось, что он из тех мест, куда приходили английские корабли для ловли рыбы. Звали его Самосет. Он рассказал, что не­далеко от Нового Плимута живет индеец по имени Сканто (Тискантум), говорящий на языке бледнолицых гораздо лучше его [17]. Англичане пожаловались гостю на совершен­ную у них кражу

Через несколько дней Самосет привел с собой группу индейцев, вернувших поселенцам похищенные у них инструменты. Это послужило началом установления добро­соседских отношений. 22 марта лагерь пилигримов посе­тил вождь (племени и конфедерации) [18] Массасойт в сопровождении «свиты» В качестве переводчика высту­пал Сканто. Очевидец вспоминал: «Всё, что здешний ко­роль считает нужным сделать, получает восторженное одобрение его подданных; пока он сидел рядом с губер­натором, он дрожал от страха. Физически он очень силь­ный человек, в расцвете лет, ловкий, с серьезным выра­жением лица, немногословный. Своим одеянием он мало, почти совсем, не отличается от остальных индейцев — только нитью белых костяных бус на шее...» ¹⁰

Англичане остались довольны встречей. Их радовал, вероятно, страх Массасойта, если этот страх не выдумка автора цитируемых строк. Они не могли не понимать, однако, что страх, скорее всего вызванный у храброго воина лишь необычностью обстановки, может исчезнуть.

Они помнили, что находятся в окружении индейских племен, и не слишком еще были уверены в себе. Поэто­му англичане предложили Массасойту заключить с ними договор о мире. Видя дружеский прием, довольный по­лученными подарками, вождь согласился.

Тогда же в лице Сканто колонисты обрели своего ангела-хранителя. Он остался жить с ними, и они по достоинству оценили его как «помощника, неожиданно посланного Богом для их благополучия» (Б., 111). Сканто стал их постоянным переводчиком, посредником и проводником. Оп научил их сажать маис, ловить рыбу, охотиться и делать тысячу других дел, необходимых для поддержания жизни среди дикой природы.

   21 марта 1621 г. «Мэйфлауэр» покинул последний за­державшийся на нем пассажир. 4 апреля корабль уплыл на родину. Колонисты могли полагаться теперь только на собственные силы. Они расчищали землю, ухаживали за посевами, строили дома, разводили огороды. Дом каж­дая семья строила отдельно. Одинокие колонисты присо­единялись к какой-нибудь семье. Кроме возведения дома и периодической обработки приусадебных земельных участков, вся остальная жизнь колонии, в соответствии с соглашением, заключенным с лондонскими купцами, строилась, как в свое время в Виргинии, на коллективных началах: общий труд, общий склад, централизованное и равное распределение продуктов, инструментов и т. д.

Вскоре после ухода «Мэйфлауэра» умер Карвер. Об­щее собрание свободных колонистов избрало повым губер­натором Уильяма Брэдфорда, а в помощь ему — Исаака (Айзека) Эллертона, тоже из «святых». Отдаленность от метрополии, немногочисленность колонистов и сплочен­ность лейденцев создавали условия, при которых губерна­тор, избранный из числа последних, обладал большой вла­стью и значительной свободой в учреждении общественных установлений. Одно из них ввели 12 мая 1621 г. В тот день состоялась первая свадьба. Священника среди посе­ленцев не было. Вынужденный обстоятельствами, Брэд­форд ввел гражданский брак, который утвердился в Новом Плимуте как постоянный институт.

Брэдфорд руководил Плимутом с несколькими переры­вами (по одному году) до 1656 г. Общие собрания, особенно в первые годы, устраивались редко и по инициати­ве самого губернатора. Его активно поддерживали:

У. Брюстер, С. Фуллер, Э. Уинслоу, И. Эллертон, а из «чужаков» — М. Стэндиш и С. Гопкинс. Все они, исклю­чая Стэндиша, приехали в колонию со своими сервентами, т. е. были людьми довольно состоятельными, на чем основывался, как видно, их авторитет и что делало их сторонниками «законного» порядка. Кристофер Мартин, возглавлявший когда-то «чужаков», умер еще зимой.

В церковных делах лейденцы, тем более их руководи­тели, пользовались непререкаемым авторитетом. У них уже была церковь, состоявшая из дисциплинированных прихожан, один из которых занял пост губернатора коло­нии, а другой — его помощника. Они так или иначе пресе­кали действия «чужаков», шедшие вразрез с моралью «святых», проявляя, однако, достаточную гибкость, ие за­трагивая особенно больных мест.

Только с отплытием «Мэйфлауэра» началось настоя­щее знакомство колонистов с окружавшим их миром. Прежде они все еще оставались как бы пассажирами ко­рабля. Теперь пилигримы решили разведать окружающие леса, а заодно посетить своего союзника Массасойта. За­хватив подарки, 2 июля 1621 г. Уинслоу и Гопкинс выш­ли в поход, но вернулись. На пути им встречались пу­стеющие индейские деревни, где не было здоровых людей и где больные не успевали хоронить умерших: свиреп­ствовала эпидемия. В то же время удачей обернулось ис­чезновение колониста Джона Биллингтопа, потерявшего­ся в лесу. После долгих блужданий он нашел приют у индейцев того племени, продовольственные запасы которо­го пилигримы унесли из Корнхилла. Индейцы привели Джона в Плимут. Здесь им возместили понесенный убы­ток, после чего заключили с ними мирный договор.

В Плимут пришел и поселился там воин из племени Массасойта Хобомок — «сильный мужчина, уважаемый индейцами за свою храбрость и способности, который был предан и верен англичанам до самой своей смерти» (Б., 119). Пилигримы приобрели второго проводника и переводчика, что значительно расширило их возможности исследовать страну.

Лесные встречи не всегда оканчивались благополучно. Однажды колонисты получили известие о том, что на союзных с ними индейцев напали наррагапсеты, обитав­шие в значительном отдалении от Плимута, на юго-запа­де от него. Для выяснения послали Сканто и Хобомока.

Их перехватили по дороге воины одного из племен кон­федерации Массасойта. Вождь этого племени, Корбитант, противник дружбы с англичанами, обвинил гонцов в измене. Хобомок сумел вырваться и бежал в Плимут. Он сообщил, что Сканто грозит неминуемая гибель. Соб­рали военный совет. Тот постановил отправить к Корбитанту Стэндиша во главе отряда из 14 человек, чтобы освободить Сканто и проучить виновных. В случае, если проводник убит, предписывалось обезглавить зачинщика конфликта.

14 августа отряд пустился в путь. Корбитанта в пред­полагаемом месте не оказалось. Сканто был жив и невре­дим. Без жертв, однако, не обошлось. К деревне подошли ночью. Окружив ее, запретили кому-либо покидать жили­ща. Несколько воинов попытались бежать. По ним стре­ляли и троих ранили.

В сентябре группа плимутцев посетила на боте Масса­чусетскую бухту, получившую название по имени оби­тавших по ее берегам индейцев. Там впервые выменяли на свои товары бобровые шкурки и меховую одежду.

Наступило «бабье лето» (по-американски — «индей­ское»). Собрали первый урожай с общего поля. Маис, посаженный под руководством Сканто, уродился хорошо, европейские культуры (пшеница, горох) — плохо. Удив­ляться не приходилось: далеко не все умели заниматься земледелием, недостаточно подготовили почву. Как бы то ни было, урожай собрали, норма муки в рационе увели­чилась. Решили отпраздновать День благодарения, тем отмечая свои первые успехи. Это произошло в октяб­ре 1621 г. [19]

В один из ноябрьских дней прибежал индеец и сооб­щил о приближении «большой крылатой пироги». В пер­вый момент забеспокоились: не голландцы ли? Пригото­вились к защите. Тревога оказалась напрасной: прибыл корабль из Англии — «Форчун», па борту которого нахо­дилось 12 «святых» (9 мужчин, 2 женщины, ребенок) и 23 «чужака» (17 мужчин, 2 женщины, 4 детей). Радость встречи несколько омрачило известие, что привезены са­мые мизерные запасы продовольствия и снаряжения. Но радость была все же большей, чем огорчение: они ие только закрепились в новой стране, но и не утратили связи с родиной.

* * *

Прошло еще 10 лет. Опять в Новом Плимуте царила ночь. И опять Уильям Брэдфорд не спал. Весна — ломи­ло больные ноги. Раздражал непрестанный писк мышей. Но больше всего мешали заснуть беспокойные мысли. Он давно уже писал вторую книгу «Истории». Во введе­нии к ней предупредил будущих читателей о своем на­мерении «для краткости следовать летописному методу, отмечая только суть главных событий в их временной по­следовательности» (Б., 106). Казалось, далее все пойдет просто. Увы, нет.

Вторую книгу он начал с рассказа о соглашении, за­ключенном колонистами еще на борту «Мэйфлауэра» — до того, как первые из них сошли на берег. Пилигримы были так предусмотрительны! И позже они делали все возможное, чтобы идти «истинным» путем, возводя «Но­вый Ханаан», покорно и неустанно следовать божеским заветам. А вчера он записал: «Удивительно видеть и на­блюдать, как развиваются и прорываются здесь злые силы — в стране, где — казалось бы, все противостоит это­му, где за ними тщательно следят и где, когда их распо­знают, сурово наказывают — суровее, чем где бы то пи было... Однако все это не смогло помешать появлению многих грехов...» (Б., 363—364).

Может быть, «чужаки» со своими неизлечимыми по­роками дурно повлияли на остальных? Ища ответа, он записал вчера: «И за Христом следовали многие ради хлебов... И из Древнего Египта с божьим народом, сме­шавшись с ним, вышли и другие» (Б., 238). А что, если пилигримы отклонились от «истинного» пути? Уильям Брэдфорд не спал...

А 20 лет назад «Мэйфлауэр» стоял у американского берега. Но пассажиры, истомленные долгим морским пу­тешествием, вместо того чтобы спешить на долгожданную землю, о чем-то совещались. Потом мужчины стали под­ходить к столу, чтобы подписать лежащий на нем доку­мент Это было Соглашение на «Мэйфлауэре» от 11 (21) ноября 1620 г.

«Именем Господа, аминь.

Мы, нижеподписавшиеся, верноподданные нашего мо­гущественного суверенного государя Якова, Божей мило­стью короля Великобритании, Франции и Ирландии, за­щитника веры и проч., предприняв во славу Божью — для распространения христианской веры и славы нашего короля и отечества — путешествие с целью основать ко­лонию в северной части Виргинии, настоящим торжест­венно и взаимно перед лицом Бога объединяемся в граж­данский политический организм для поддержания среди нас лучшего порядка и безопасности, а также для дости­жения вышеуказанных целей; а в силу этого мы созда­дим и введем такие справедливые и одинаковые для всех законы, ордонансы, акты, установления и администра­тивные учреждения, которые в то или иное время будут считаться наиболее подходящими и соответствующими всеобщему благу колонии и которым мы обещаем следо­вать и подчиняться. В свидетельство чего мы ставим паши имена, мыс Код, 11 ноября... Anno Domini 1620» (Б., 107).

Еще в XVIII в. знаменитый автор «Истории Амери­ки» Уильям Робертсон писал, что Соглашение и создан­ные па его основе общественные институты «опирались на обычные принципы человеческого благоразумия». Что это за принципы? Робертсон сформулировал их сле­дующим образом: «Привилегия выражать свое собствен­ное мнение и привилегия управлять с помощью законов, составленных по собственному разумению»¹¹.

Робертсон был историографом английского короля. Описываемое событие казалось ему примечательпым, но не слишком важным для судеб западного полушария. Когда вышло первое издание его «Истории Америки», английские колонисты выиграли битву при Саратоге (1777), а через шесть лет Англия признала независимость восставших колоний. Еще через четыре года конгресс их представителей утвердил конституцию Соединенных Шта­тов. С этого времени американцы все чаще задумывались над тем, где им следует искать истоки своей националь­ной гражданской истории. Одним из таких истоков, не­редко главным, стали признавать Соглашение на «Мэйфлауэре». Соглашение толковалось в духе Робертсона, но с ударением на его американском происхождении. Утвер­ждалось, что оно — «зародыш» американской конститу­ции, ипаче говоря, «зародыш» Соединенных Штатов.

Прошли годы, и некоторые историки стали усматри­вать в Соглашении — прежде всего, или только — стрем­ление влиятельных и имущих пассажиров «Мэйфлауэра» установить свою власть над остальными свободными пас­сажирами корабля и закрепить ее в отношении сервентов.

Противоречивость оценки исторического значения Соглашения на «Мэйфлауэре», равнозначность его объясне­ний вызывались эволюцией исторических воззрений, не­сходством общественных и научных взглядов, сложностью отраженного в Соглашении социального явления.

Обратимся к содержанию документа.

Упоминание бога в первой же строке Соглашения, а также в ряде последующих не следует рассматривать лишь как отражение норм тогдашнего официального язы­ка. Среди пассажиров «Мэйфлауэра» находились «свя­тые», что могло накладывать отпечаток как на форму, так и на суть документа. Конгрегационализм и сепара­тизм «святых» несли в себе демократические тенденции и идею самоуправления. Эти тенденции должны были стимулироваться, а идея материализоваться в результате многолетней эмигрантской жизни, так как в Голландии «святым» приходилось самим устраивать свои дела. Про­тивостоя материальным невзгодам и нападкам голланд­ских кальвинистов, которые, как и английские пуритане, порицали их за сепаратизм, лейденцы, потеряв слабых и нестойких, духовно и организационно сплотились в своей церковной общипе.

Все пассажиры «Мэйфлауэра» были знакомы с прак­тикой английского муниципального самоуправления.

В те времена статут колонизационных предприятий утверждался королевской хартией (патентом), в которой указывались границы предоставляемой территории и фор­ма управления ею. При отплытии «Мэйфлауэра» компань­оны предприятия — субсидировавшие его купцы и буду­щие колонисты — такой хартии еще не имели. Они использовали патент лондонского купца Джона Пирса. Ему, как пайщику Виргинской компании, полагался уча­сток земли в Америке. Сам Пирс туда не ехал. Но даже и в том случае, если бы он оказался в числе колонистов, купец не смог бы вводить там порядки по своему усмотре­нию. Он являлся только одним из акционеров предприя­тия, дела которого решались собранием пайщиков. В дан­ном случае ими было значительное число будущих коло­нистов. Именно они в лице свободных колонистов (фрименов) имели право решать вопросы, связанные с устройством поселения, на общем собрапии. Такое пра­во, несмотря на незначительное материальное участие пайщиков в деле, обеспечивалось позицией купцов, не только взявших на себя основные расходы — в предвиде­нии будущих барышей,— но и стремившихся, следуя сво­им религиозным симпатиям, облегчить сепаратистам до­стижение их целей. Некоторая самостоятельность, обре­тенная таким образом, а также надежда закрепить ее в стране, далекой от английских властей, являлись той приманкой, которая сделала из «святых» — пилигримов «Нового Ханаана».

Пунктом назначения «Мэйфлауэра» считалось устье реки Гудзон. Власть Виргинской компании, в юрисдик­цию которой должно было войти предполагаемое поселе­ние, па данный район Виргинии фактически не распро­странялась и оспаривалась голландцами. По крайней мере на некоторое время это давало колонистам извест­ную свободу и независимость от ортодоксальных англикан, осевших южпее. Есть п прямые указания на стремление к такой независимости. В то время права на Северную Виргипию, которую уже называли Новой Англией, пере­ходили в другие руки. Только задержка с утверждением патента для ее нового хозяина — Совета Новой Англии — помешали Пирсу и его компаньонам переменить патрона, к чему они готовились вплоть до отплытия «Мэйфлауэра».

По причинам, которые остаются невыясненными, ко­рабль пристал к берегу у мыса Код — много севернее устья Гудзона, т. е. на территории, отходившей к Совету Новой Англии[20]. Официальные права он получил на нее еще до прибытия «Мэйфлауэра» в Америку. Иначе гово­ря, с патентом на землю, которой управляла Виргинская компания, колонисты оказались во владениях другого хо­зяина, еще не приступившего к управлению. Временное самоуправление делалось неизбежным.

В пути общее руководство, естественно, лежало на ка­питане — Кристофере Джонсе. Так как Робинсон остался в Лейдене, старшим среди его людей считался Джои Карвер, который от их лица вел дела с купцами. Осталь­ными пассажирами, набранными дополнительно в Англии, неофициально управлял Кристофер Мартин.

Что касается «святых», то они имели конкретные рас­поряжения относительно самоуправления. Незадолго до отплытия «Мэйфлауэра» из Англии их духовный пастырь и фактический руководитель отправил им из Лейдена 27 июля 1620 г. напутственное письмо-проповедь (Б., 84-86).

Робинсон наставлял их избегать всяких ссор и кон­фликтов с «чужаками», которых они получили в попут­чики и компаньоны и с которыми опи составят едипое «гражданское сообщество». Ои умолял их до прочного обоснования на американской земле «не расшатывать дом Бога», объединявший лейденцев, «ненужными новше­ствами».

«...Поскольку вы становитесь политическим организ­мом, осуществляющим гражданское самоуправление,— писал он,— и среди вас нет каких-либо особо выдающих­ся людей, из которых вы могли бы избрать правителя, проявите мудрость и благочестие, не только избирая для этой цели людей, проявляющих со всей очевидностыо любовь к волю к достижению всеобщего блага, но и вы­казывая все необходимое уважение и подчинение их за­конному управлению; вы должны видеть в них... божест­венное указание к достижению всеобщего блага, чтобы не стать глупой толпой, которая больше уважает яркий наряд, чем добродетельный ум человека или чудесное предначертание Господа; вы ведь хорошо знаете, что об­раз божеской власти и авторитета, который воплощается в правителе, должен уважаться в ком бы то ни было».

Цитируемое письмо подтверждает и без того достаточ­но очевидный факт, что вопрос о самоуправлении обсуж­дался и был решен лейденцами еще до их отъезда из Голландии. Его решение совпадало с достижением основ­ных преследуемых ими целей: свободой вероисповедания и обзаведением собственным хозяйством, предпочтительно сходным с тем, каким они располагали или к какому они привыкли па родипе.

Первая цель осознавалась четко и определилась давно. Вторая определялась постепенно. Глубинный социально-экономический стимул, сделавший этих англичан эмигрантами, ими не осознавался. Он представал перед ними в религиозном обличье. Они отдавались своей вере бескоры­стно, более того, жертвенно, потеряв из-за нее отчизну, родной очаг, значительную часть или все свое имущест­во. Трудности эмиграции сделали экономический стимул если не осознанным, то весьма ощутимым, слитым с ре­лигиозным.

«Святые» не могли достигнуть преследуемых ими целей в Англии, откуда им пришлось бежать, где их считали преступниками, нарушившими церковные и государствен­ные законы. В Голландии при наличии веротерпимости и личной свободы они тем не менее были чужестранцами, иноверцами, неустроенными и неполноправными гражда­нами (за некоторым исключением), нежелательными, ма­ломощными и неумелыми конкурентами. Жизнь на чуж­бине не давала уверенности в прочном будущем, столь необходимой для приобретения специальности или заня­тия торговлей (большинство «святых», мы знаем, прежде были сельскими жителями). Голландия вот-вот могла вступить в войну с Испанией. В Америке они искали «Новый Ханаан»: со своей верой, своей землей, своим управлением. Свой «Новый Ханаан».

Если вспомнить, однако, «7 статей», последнюю фразу из письма Робинсона и текст Соглашения, то нетрудно убедиться в том, что лейденцы (тем более «чужаки») не предполагали отвергать власть короля и объявлять о своей независимости. Именно желание вновь связать себя с ро­диной привело их в отдаленные, но английские владения, заставило отвергнуть предложение Новой нидерландской компании. Они не искали государственной независимо­сти, не подвергали сомнению «образ божеской власти и авторитета», воплощенный в «божьей милостью» анг­лийском короле, который вольно или невольно являлся их защитником как владелец страны, где они собирались обосноваться. Всем пассажирам «Мэйфлауэра» не было выгоды рвать свои связи с лондонскими купцами, без по­мощи которых они не покинули бы Европу и на помощь которых рассчитывали в будущем. Америка сулила лей­денцам достижение искомых целей без окончательного разрыва с Англией, без неповиновения «чудесному указа­нию Господа».

Они прибыли в Америку, их корабль стоял у мыса Код. Что могло помешать исполнению задуманного? Не­желание «чужаков» согласиться с предлагаемой формой правления. Такая угроза представлялась реальной.

Еще перед отплытием из Англии отношения между «святыми» и «чужаками» оказались испорченными. По­следних купцы включили в состав экспедиции, желая уве­личить число колонистов, труд которых обеспечил бы до­ходность предприятия. Это разрушало замыслы лейденцев: «Новому Ханаану» приходилось начинать жизнь с рели­гиозных распрей. «Чужаки» в большинстве своем принад­лежали к англиканской церкви, некоторые, вероятно, были пуританами (к ним относят Кристофера Мартина). Все они считали лейденцев «раскольниками». Беззащит­ность сепаратистов, находившихся в Англии на полуле­гальном положении, давала их противникам возможность помыкать ими. Взаимная неприязнь питалась также фи­нансовыми трудностями. Мартин, претендовавший на роль общего руководителя, вызывал у лейденцев раздра­жение своей кичливой грубостью при плохом исполнении прямых обязанностей.

В море единоначалие капитана корабля, напутствен­ные слова Робинсона своей пастве, а также опасности и невзгоды, равные для всех, могли притушить взаимное раздражение, даже сблизить некоторых, до того враждо­вавших. Если это и случилось, то не обеспечило единст­ва и мира. Уильям Брэдфорд, рассказывая о Соглашении на «Мэйфлауэре», объяснял, что его необходимость вызы­валась «частично недовольством и мятежными речами, которые вели некоторые чужаки, заявлявшие, что, когда они сойдут на берег, они будут вести себя как захотят: из-за отсутствия какой-либо власти над ними, поскольку путешественники имели патент для Виргинии, а не для Новой Англии, принадлежавшей другому хозяину, к ко­торому Виргиния ие имела пикакого отношения, А час­тично потому, что заключенное ими самими такое согла­шение... могло быть прочным как обусловленное патентом, а в некоторых отношениях еще и более прочным» (Б., 106).

К моменту подписания Соглашения па «Мэйфлауэре» находилось 103 пассажира¹². «Святые» составляли не­многим более одной трети: 41 человек (17 мужчин, 10 жен­щин, 14 детей — двое родились в пути). «Чужаков» было 40 человек (17 мужчин, 9 женщин, 14 детей). Остальные пассажиры не принадлежали к числу собственно поселенцев: пятеро специалистов (бочар и четыре моряка), нанятых для нужд колонии на ограниченное время и за определенную плату, и 17 сервентов (домашних слуг и законтрактованных работпиков). Восемнадцатый, У. Бат­тен, умер в пути.

Среди лейденцев «мятежников» не было (мятежные речи «вели некоторые чужаки»). Сомнительно, чтобы ими могли стать наемные специалисты. Их интересовал зара­боток, которого они лишились бы при распаде колонии. Из 17 сервентов 13 являлись сервентами «святых». Лей­денцы обратили их в свою веру, по крайней мере нани­мали из людей, сочувствовавших ей и собиравшихся по окончании срока контракта остаться в колонии. Таким образом, среди сервентов потенциальными «мятежниками», вероятно, можно считать только четверых, принадлежав­ших «чужакам» (К. Мартину н С. Гопкинсу). При этом нельзя забывать, что люди, только что законтрактован­ные, еще не приступившие к ожидавшей их тяжелой ра­боте, но уже получившие кров, питание и одежду, пусть плохие, имели не так уж много оснований для бурного возмущения. Они согласились на кабальные условия контрактов, надеясь через семь лет обрести свободу и обза­вестись в Америке землей и хозяйством, чем не обладали в Англии или чего там лишились, так как власти счита­ли их «бездельниками» и «бродягами». Вряд ли сервенты стали зачинщиками «мятежа», участие в котором гро­зило им впоследствии жестокими наказаниями и убивало всякую надежду вернуться в среду «добропорядочных» англичан, па что они рассчитывали, отправляясь за океан[21].

Возможное недовольство сервентов их положением или обращением с ними хозяев могло, разумеется, выли­ваться в «мятежные речи». Однако главными «мятежни­ками» следует скорее всего считать собственно «чужаков», в частности тех из них, которые владели сервентами. «Мя­теж» направлялся против «святых», вернее, против явной претензии их руководителей (Карвер, Брэдфорд, Брюстер) на главенство среди колонистов, против несомненного намерения этих руководителей осуществить свой план организации поселения.

Недовольство не вышло за пределы «мятежных речей». 41 человек поставил под Соглашением свою подпись: 17 «святых», 17 «чужаков», 3 наемных специалиста и 4 сервента (двое — «чужака» Гопкинса и двое — «святых» Карвера и Уинслоу),— как можно полагать, все мужчи­ны, достигшие 21 года, т. е. совершеннолетия [22]. Что же, кроме предположительного и весьма относительного боль­шинства (наемные специалисты, двое сервентов), помогло лейденцам одержать верх?

Они составляли организованную и духовно спаянную силу, твердо знали, чего хотели. Этого нельзя сказать о «чужаках». Претендовавший на лидерство Мартин дис­кредитировал себя. Руководители «святых», исполнявшие наставление Робинсона, привыкшие к пропаганде своих взглядов, проявлявшие «христианское милосердие» к сво­им болевшим спутникам, поддерживаемые всей церковной общиной сепаратистов, относительно более образованные, не могли не пользоваться авторитетом. Он рос с падением престижа Мартина.

Все пассажиры «Мэйфлауэра», как упоминалось, были связаны с купцами. Капитан, несомненно, делал все, что­бы привезти в Англию благоприятный отчет об основан­ной колонии, а не известие о разбежавшейся мятежной толпе. Далеко не все «чужаки», вложившие в предприя­тие свои, пусть небольшие средства, как правило, послед­ние, располагали мужеством порвать с предприятием. Колонисты имели очень скромный запас продовольствия и снаряжения, которые до высадки на берег находились в руках капитана. На берегу их не ждал подготовленный кров, обработанные поля, друзья, на помощь которых они могли рассчитывать. Поселение можно было основать только общим трудом. Это предусматривал и договор, которым основывалось предприятие. Всем предстояло пользоваться общими запасами. Один или даже несколь­ко человек, решившие отделиться от остальных — в не­знакомой стране, среди девственной суровой природы, в условиях наступившей зимы, вполне вероятного нападе­ния индейцев, усталости от путешествия и недостатка припасов — шли бы на смертельный риск. У многих были жены и дети, составлявшие половину всех колонистов. «Здравый смысл» играл на руку лейденцам. К тому же они предложили заключить Соглашение, которое формально никого не ущемляло. К его подписанию при­влекли даже сервентов.

«После этого, — как о само собой разумеющемся пи­сал Брэдфорд,— они избрали, а скорее утвердили мр. Джо­на Карвера (человека набожного и уважаемого ими) сво­им губернатором на текущий год» (Б., 107).

Слова «скорее утвердили» подтверждают предположе­ние, что «святые» заранее готовили почву для заключения Соглашения, текст которого, несомненно, составили их руководители, положив в основу письмо Робинсона. Из­бранном Карвера они закрепили свое преимуществен­ное влияние среди пилигримов и осуществили свой план создания колонии с внутренпим самоуправлением.

Соглашение, по-видимому, не имело главной целью из­менить к худшему положение сервентов. Более того, про­тив обыкновения тех лет и английской юридической практики сервентов призвали стать участниками утверж­дения чрезвычайно важного документа.

При всей конкретности и даже «случайности» Согла­шения, при том, что пилигримы, подписывая его, стреми­лись лишь удовлетворить свои насущнейшие жизненные нужды, Соглашение было очень емким. Оно включало бли­жайшие цели, запланированные лейденцами, а также те, что диктовались объективными условиями общественной жиз­ни, продуктом которых были все пилигримы. Часть общих целей могла осознаваться, могла представляться смутно, могла не осознаваться или восприниматься в искаженном виде, обусловленном мировоззрением данных людей.

«Святые» составляли независимую конгрегационалистскую церковь на левом фланге английской Реформации. Но они находились достаточно далеко от той «ереси», о которой говорилось в цитировавшемся отрывке из «Крестьянской войны в Германии» Ф. Энгельса. Руко­водимые Робинсоном, лейденские сепаратисты по своим воззрениям стояли где-то между левым крылом полуле­гальных пуритан-нонконформистов и первыми броунистами, от которых они отмежевались, оценивая их учение и поведение как слишком решительные.

В сознании «чужаков» не было и следов «еретических» идей. И они и «святые» считали подневольное положение сервентов вполне нормальным и, кто мог, имели их еще в Голландии и в Англии.

Участие сервентов в подписании Соглашения не рас­сматривалось ни ими самими, ни их хозяевами как изме­нение существовавших между ними отношений. В ином случае это, несомненно, нашло бы какое-то отражение в документе, являясь мерой слишком значительной и ра­дикальной, идущей вразрез с английскими законами. Наоборот, в документе словами о «верноподданности» английскому королю подтверждались автоматически: вла­дение сервентами, власть над ними, возможность их поч­ти рабской эксплуатации, обязанность сервентов под страхом жестоких наказаний выполнить условия контрак­тов. Статут сервентов в колонии в принципе остался не­изменным, повторяя английские и виргинские образцы.

Сервентов призвали подписать соглашение не как равноправных колонистов и не для того, чтобы чем-то специально обременить их. Их связывали круговой пору­кой при учреждаемом самоуправлении, обязывали под­чиняться будущим местным законам — на время контрак­та и по истечении его действия. Ведь, освободившись, сервенты формально приобретали все права подданных английского короля наравне с другими колонистами, а следовательно, в каких-то случаях теоретически могли апеллировать к английским законам, если местные в в чем-то с ними расходились, ущемляя чьи-то права. В то же время, что не менее важно, подписывая Соглашение, сервенты как бы утверждали для себя и других слуг право по истечении срока контракта стать полноправны­ми колонистами и пользоваться льготами местного зако­нодательства. Другое дело, что ни английские, ни мест­ные условия не давали освободившимся сервентам воз­можности воспользоваться своими формальными правами.

Являлась ли основанная пилигримами колония «заро­дышем» Соединенных Штатов? Да, но им являлась и Вир­гиния (1606), и более поздний Массачусетс, и Мэриленд, а также другие английские колонии в Северной Америке.

Каждая из них находит в своей ранней истории что-то, что дает ей право считать себя таким «зародышем».

Если говорить о прямой связи Соглашения с амери­канской конституцией, то их соединяет пить длиной более чем в 150 лет, по нисколько не толще той, которая связывает конституцию с некоторыми другими установле­ниями раннего колониального периода в истории США. Связь тем не менее налицо. Соглашение на «Мэйфлауэ­ре» и американскую конституцию, несмотря на их отдален­ность друг от друга во времени, объединяет то, что они порождены буржуазным развитием страны. Остальное за­висело от степени этого развития и конкретных обстоя­тельств создания документов.

В Соглашении на «Мэйфлауэре», в других важнейших установлениях и проявлениях общественной жизни анг­лийских колоний в Северной Америке содержались в за­чаточном состоянии те противоречия, которые, обуслов­ленные местом и времепем, существуют в буржуазном обществе и влияют на степень его демократичности. Это пашло свое выражение в подписании Соглашения частью сервентов при сохранении всех прав хозяев на владение этими сервентами. Преобразованные временем, те же про­тиворечия проступили в американской конституции.

Почему же стало традицией выделять в качестве «зародыша» Соединенных Штатов прежде всего Соглаше­ние на «Мэйфлауэре»? Главным образом под влиянием американской историографии. Целый ряд «случайностей», а точнее, обстоятельств — определенный состав пассажи­ров «Мэйфлауэра», прибытие корабля к мысу Код и дру­гие — придали заключенному на нем Соглашению вид наиболее подходящий для того, чтобы истолковать его в качестве первого опыта «американской демократии». Мы помним, Робертсон, пе предполагавший, что подобный термин может появиться, усматривал в Соглашении «принципы человеческого благоразумия». После появле­ния этого термина в зависимости от отношения к скры­вавшемуся в нем содержанию авторы выводили из Согла­шения или американские демократические институты, или узаконение эксплуатации трудящихся. На деле зачатки того и другого содержались в нем неразделимо и сущест­вовали не потому, что они были американскими, а пото­му, что были буржуазными, отражали, хотя еще далеко ие полно, принципы новых буржуазных отношений.

* * *

... Уильям Брэдфорд не спал. Он искал ответа иа мучив­шие его вопросы: «Как произошло, что столько духовно слабых и столько испорченных людей так быстро навод­нили эту страну?... Не стала ли большая часть колонистов хуже, чем раньше?» (Б., 367—368).

Брэдфорд склонялся к мысли, что виною всему проникновение в Новый Плимут «злых сил», которые меша­ли исправлению пороков старых и новых «чужаков», за­ражали пороками «святых», сбивая их с «истинного пути».

Брэдфорд ошибался. «Святые» шли именно том путем, на который вступили с самого начала. Они были первы­ми посланцами буржуазного мира из числа левых пури­танских «сектантов», которых порождало разорение крестьян и ремесленников в предреволюционной Англии. Они хотели воздвигнуть «Новый Ханаан», но основали Новый... Плимут. Он, если пе считать очень незначитель­ных формальных черт, был свободен от стеснений, кото­рые делали невозможной жизнь «святых» па родине, — от старого общественного строя и связанного с ним гонения на сепаратистскую «ересь». Не сознавая этого, ощущая несоответствие реальной жизни своим «ханаанским» пред­ставлениям, перетолковывая их в связи с происходившими изменениями, «святые» создавали новый строй — буржу­азный. Не только «святые» — пилигримы, новоплимутцы.

Брэдфорд — один из главных, можно сказать, главный строитель Нового Плимута. Его сомнения и пережива­ния — сомнения и переживания тех, чья мечта, осущест­вляемая иа практике, приносила неожиданные результа­ты. Но при всех душевных сомнениях и переживаниях он творил как раз то, что отвечало его социальной мис­сии создания на новой земле зачатков буржуазных отно­шений. «Новый Ханаан» был тем, без чего ему и другим «святым», может быть, не хватило бы духа покинуть Анг­лию и Голландию, без чего им было бы много трудней организовать управление, проложившее путь от «Нового Ханаана» к Новому Плимуту.