Гуайкайпуро

На территории, занимаемой сегодня столицей Вене­суэлы Каракасом, был избран вождем молодой касик Гуайкайпуро. Он объединил под своим правлением племена текэ и карака, а также множество других — арагуа, маракайи, куманагота.

«Славный отпрыск доблестного рода... Родись варваром в древние времена, стал бы он Спартаком; родись греком, стал бы Периклом; родись в новое время в Евро­пе, был бы велик, как Карл Гентский... — пишет о нем ого восторженный биограф аббат Мулен. — Все в нем было оригинально... все его действия неожиданны... гениальная способность к мгновенным решениям была такой же неотъемлемой частью его души, как нимб для головы святого»¹⁷³.

Влюбленный в свою жену Уркию, он отказался от гарема, на который, согласно обычаю, имел право как вождь. Решение это вызвало удивление. Когда его спро­сили о причине такого поступка, он ответил: «Моя жена стоит всех остальных». В числе прочих он отверг Яруа, предводительницу племени матуринов. В отместку она впоследствии объединилась с завоевателями против него.

Едва он начал править, к нему стали поступать тре­вожные сообщения и предсказания бед. На побережье появились «люди с лицами цвета легких утренних обла­ков, сплошь заросшими густыми волосами... а тела их покрыты шкурами, сотканными столь прочно, что их не пробивают даже самые крепкие и острые стрелы». Просьбы о защите доходили к касику из самых отдален­ных мест, но только от племени маракапанов получил он точные сведения: много людей высадились «на берег макутов и, уничтожив все и вся на своем пути, захвати­ли побережье. Принялись они возводить жилища и мно­жество заграждений, рвов и окопов, словно бы для того, чтобы отразить любое нападение местных». Гуайкай­пуро ответил немедленными действиями, в долине пле­мени карака, в гористой местности Авила он собрал вооруженных воинов, стекавшихся к нему из самых отдаленных мест. Он подготовился к войне тщательно, сделав значительные запасы продовольствия, не упус­тив из виду ни одной мелочи. Впервые в связи с общей опасностью объединилось под его началом несметное число людей.

Перед началом битвы стан индейцев напоминал ра­дугу от сверкавших на солнце перьев, которыми были украшены головы воинов. Конкистадоры поразились их отваге, узнав, что, понеся значительные потери, ре­шились они на штурм укреплений. «Когда поняли испан­цы, что надвигаются на них несметные ряды индейского войска, горя желанием захватить их позиции, вышли они из своих убежищ, вооруженные топорами, алебар­дами, пиками и мечами, надежно защищенные сталь­ными доспехами и щитами, в которых застревали ин­дейские стрелы, не нанося им никакого урона». И стрелы уступили огнестрельному оружию. Шла вторая полови­на 1560 года.

Гуайкайпуро воспринял поражение как личный по­зор. Только доводы великого жреца убедили его отка­заться от самоубийства. «То было лишь капризное ис­пытание, посланное слепой судьбой», — убеждал вождя мудрый старец. Приободрившись, касик постарался поднять дух своих воинов, призывая бороться против чужеземных завоевателей, «травить, бить, нападать на них», пока не удастся прогнать их с родной земли. И так было: испанцев преследовали ночью, днем, в бурю и в дождь. Им не давали передышки. Противник казал­ся неутомимым. Не с одной, так с другой стороны нано­сил конкистадорам удары народ, охваченный страстной жаждой свободы. Но Испания желала укрепить свои позиции на этих богатых землях, и произошел еще один жестокий бой — бой при Антимано. Гуайкайпуро под­держивали касики Уринаре, Парамакай и Катиа. По­следнему «круглое ядро, из тех, коими стреляли пушки-камнеметы, пробило грудь».

В стане индейцев начали дезертировать обезумев­шие от ужаса союзники, в то время как Испания про­должала слать войска для укрепления своих завоева­ний. Гуайкайпуро и оставшиеся ему преданными воины укрылись в горах, и тогда владельцы поместья решили раз и навсегда покончить с мужественным касиком, то и дело омрачающим ее победы. Против него устроили судебный процесс, на котором его обвинили в «убийст­вах, грабеже, нападениях и насилии». После оглашения приговора на поиски касика «во главе отряда в сто во­семьдесят человек, вооруженных до зубов», отправился некий капитан, которому была обещана в награду долж­ность алькальда. Гуайкайпуро вместе с двадцатью тремя воинами забаррикадировался на горе «в прочно по­строенном доме из толстых бревен с бревенчатой кры­шей» и более трех часов выдерживал начавшийся в пол­ночь штурм испанцев. «Индейцы не могли отбить атаку (несмотря на тучи стрел, вылетающих из-за бревен), но и осаждающие не могли овладеть укреплениями». Тогда испанцы подожгли дом. Раздуваемый ветром огонь вынудил индейцев выйти из укрытия, но они про­должали сражаться как львы. Испанские солдаты запомнили слова, брошенные выходящим из огня касиком, а конкистадор Лосада передал их в своей реляции Королевскому совету по делам Индий: «Ах, трусливые испанцы, не сумев одолеть меня, вы воспользовались огнем, чтоб победить! Я — Гуайкайпуро, которого вы так ищете и который никогда не боялся вашей надмен­ной нации... Вот он я, перед вами, убейте меня, дабы с моей смертью избавиться от ужаса, что всегда вызы­вал у вас Гуайкайпуро». Он бросился на них и поверг немало врагов. Но упал, сраженный пулей. Умирая, он кричал своим врагам: «Придите, чужеземцы! Придите и смотрите, как умирает последний свободный человек этих гор!»

«Он сражался за свою землю и свой народ до послед­него дыхания. Его схватили только мертвым. Голова его, насаженная на пику, была выставлена на обозре­ние в месте, часто посещаемом как испанцами, так и коренными жителями».