Хо Уоэй Тинкте - мой голос вы будете слышать

Глава 16

 

ХО УОЭЙ ТИНКТЕ –

МОЙ ГОЛОС ВЫ БУДЕТЕ СЛЫШАТЬ

 

Это была Пте-Сан-Уин, Белая

Бизонья Женщина, кто принес

Людям трубку и научил их как жить.

 - Хромой Олень

 

Потрясающий прием, оказанный племенем Леонарду по его возвращении из тюрьмы, дал нам моральную поддержку. Несколько дней спустя, когда мы попытались собрать обломки нашей прежней жизни, пришло разочарование. Квадрат черной, обуглившейся земли и сажи на том месте, где когда-то стоял старый дом все еще едко пах гарью. Родители Леонарда и старшие дети скучились в маленьком, красном, построенном ОЕО бараке, в котором я обосновала семейное гнездышко после того, как впервые приехала туда с Леонардом. Он был слишком мал, чтобы приютить всех нас. К нему по-варварски относились, слишком долго использовали и довели до полной разрухи. Когда-то там были ванна, туалет и кухонная раковина с водой из-под крана, но теперь ничто из этого не работало. Лачуга выглядела так, словно по ней пронесся торнадо. Поэтому Леонард переделал старую летнюю кухню в крошечный домик для родителей. Сделанный из всего того, что попалось под руку, это был не столько дом, сколько ветхий шалаш - такой же, как и многие другие развалюхи в резервации. За те полтора года, что мы отсутствовали, дети подросли, вытянувшись как грибы. Ина и Бернадет теперь больше походили на молодых женщин, чем на тех маленьких девочек, которых я помнила. Они были свежи и необузданны. Старики одряхлели. Они стали слишком немощны, чтобы заниматься с детьми так, как это делали мы с Леонардом. Мы все стали друг другу почти чужими. Нам было необходимо заново познакомиться с ними на равных.

Сыновья Леонарда, Ричард и Куана, смотрели на своего отца большими глазами. Кто этот незнакомец со впалыми щеками? Мог ли это быть их отец? Пережитое придало Леонарду одухотворенный вид. Он был весьма красив в этом образе. Я сильно жалела, когда благодаря своей неудержимой страсти к глазированным пончикам он снова набрал утраченные в тюрьме пятьдесят фунтов. Нам тоже следовало познакомиться заново. Мы испытывали неловкость и робость друг к другу. За время его пребывания в тюрьме нам довелось повидаться не более дюжины раз, иногда через проволочную сетку в присутствии стоящего рядом охранника, чаще – сидя в чем-то вроде телефонной будки и видя друг друга только лишь в виде замутненного образа по ту сторону позеленевших слоев стекла и пластика; телефон искажал наши голоса.

 Долгие месяцы, проведенные Леонардом в тюрьме, изменили нас обоих. В основном изменения произошли в лучшую сторону, но нам пришлось приспосабливаться к тому, что мы стали другими. Временами мне казалось, будто я никогда не покидала Грасс-Маунтин; временами у меня появлялось ощущение, что я отсутствовала целую вечность. Я провела почти год в Нью-Йорке с маленьким Педро. Там я наслаждалась собственной комнатой с собственной ванной и всеми прелестями жизни в большом городе. Люди создали вокруг меня большой ажиотаж, обращаясь со мной как с какой-то знаменитостью. Теперь все вернулось к удобствам на улице, к хождению к реке за водой и стирке в корыте при помощи старомодной стиральной доски.

Большинство из поддержавших нас нью-йоркских женщин были феминистками. По некоторым вопросам я с ними не соглашалась. Для меня движение в защиту прав женщин являлось в основном делом представительниц верхних слоев белого среднего класса, мало подходящим для индейской женщины из резервации. При всех их добрых намерениях некоторые из них относились ко мне свысока, даже используя меня в качестве экзотической приправы на своих модных вечеринках. Я не соглашалась с ними во взглядах на аборты и контрацепции. Как и многие другие коренные американки, в особенности те, кто принадлежал к ДАИ, я испытывала настоятельную необходимость рожать, будто влекомая долгом лично компенсировать тот геноцид, который нашему народу пришлось пережить в прошлом. Но мои белые подруги научили меня и многому тому, что сильно на меня повлияло. Я больше не была застенчивой Сиукской девушкой, семенящей с опущенными глазами за каким-нибудь мужчиной. Я больше не была безоговорочной почитательницей наших воинов – героев, когда в Вундед-Ни они смотрели смерти в лицо, но часто младенцев шести футов роста у себя дома. Глядя в лицо смерти или тюрьме они были суперменами, но, столкнувшись с жизнью, некоторые из них оказались слабаками. Многие не смогли нести ответственность за свои поступки. Множество женщин были обижены ими и брошены растить детей без отцов. Когда-то это являлось традиционным делом индейского мужчины – заботиться о своей семье и защищать ее, так же как и старых вдов, и юных сирот. Теперь они говорят нашим женщинам: “Давай мы с тобой сделаем маленького воина”, после чего исчезают, делая маленьких воинов где-нибудь еще. Это причина того, что Вороний Пес постоянно сталкивался с необходимостью заботиться о таком числе посторонних - старых и малых.

До Нью-Йорка я принимала некоторые вещи просто на веру, как нормальную часть повседневной жизни. Но после того как почти год мне пришлось отсутствовать дома, мне больше не казалось нормальным то, что так много Сиукских мужчин по привычке избивают своих жен. Моя сестра Барб приехала выплакаться у меня на груди. Она жила с парнем в Поркьюпайн. “Когда этот человек трезв”, - говорила она мне: “он хороший, честный парень, но стоит ему выпить, как он превращается в чудовище. Он избивает меня. Он отсутствовал весь прошлый уикенд, где-то выпивая. Он вернулся домой и заблевал меня с головы до ног. Я сказала ему, что пойду и найду для себя какую-нибудь чистую одежду. Он заявил мне: ‘Нет, никуда ты не пойдешь’. Я ответила, что не могу оставаться в таком виде, вся заблеванная, и собралась уходить. Тогда он оторвал от изгороди здоровущую доску и опробовал ее на мне. Он начал избивать меня этой здоровенной деревяшкой и сломал мне пару ребер. Так что я решила убраться от него подобру-поздорову”.

Я скептически улыбнулась и сказала Барб: “Из-за таких пустяков большинство женщин Сиу не станет бросать своих мужей”.

Сестра ответила: “Индейские женщины сильнее мужчин, потому что им приходится возиться со всем этим дерьмом, но с меня довольно”.

Я ей сказала: “Барб, нас так долго здесь не было. Мы не можем смотреть на вещи как прежде”.

Леонард переживал схожую фазу преобразования. Он испытывал горечь оттого, что сотворила с ним тюрьма, и должен был добиться изгнания этого из себя. Судебные процессы сделали Леонарда знаменитым как среди многих индейцев, так и среди белых. Мы оба получали множество писем, просивших помощи, денег, духовной поддержки и проведения всевозможных церемоний. Заключенные-индейцы желали, чтобы он посетил их со своей трубкой и устроил для них в тюремном дворе палатку потения. Даже белые и черные заключенные просили его о помощи. Он так сильно переживал за всех тех, кто отбывал срок, что отказывал им крайне редко. Где бы ни боролся индеец с законом, Леонард ехал туда, чтобы помочь, и мне приходилось ехать вместе с ним. Помимо всего прочего над ним тяготели пять лет условного освобождения. Как он определил: “Меня могут бросить обратно в тюрьму просто за плевок на тротуар”. Это было величайшей ношей для нас обоих.

Вскоре я заметила, что Леонард становится более терпимым в том, что касается женщин. Он меньше проявлял свои крутые мужские Сиукские замашки по отношению ко мне и выказывал величайшее понимание касательно моих усилий снова подогнать себя под жизнь в резервации, особенно под его жизнь. Я знала, что потребуется время, прежде чем он сможет отбросить все свои тюремные пунктики. Вы не можете говорить человеку, которого так много лет трахали, чтобы он с улыбкой ото всего отделался. Мы ссорились меньше, чем прежде. Леонард может быть самоуверен, играя передо мной святого человека. Поэтому в начале этой нашей новой жизни я сказала ему: “Эй! Как только ты избавишься от своей самоуверенности, я тут же избавлюсь от своей. Если ты разозлишься на меня, просто успокойся, и я успокоюсь тоже. Я не хочу выливать на тебя свои горести, а ты не должен выливать на меня свои”. Он рассмеялся и сказал, что все хорошо.

Я спросила его: “Чего ты от меня ждешь?”.

Он ответил: “Ты жена шамана. Ты – вода, ты – зерно. Ты – подрастающее поколение, которое вынашиваешь в своей утробе. У меня есть своя роль, есть она и у тебя. На следующей Пляске Солнца ты встанешь там с трубкой, представляя Птесан-Уин, Белую Бизонью Женщину”.

Леонард пытался успокоить меня рассказами о той роли, которую женщины играли в Лакотской религии и легендах. В отличие от христианской Библии, где Ева была создана из ребра Адама, в наших древних легендах женщина появилась первой. Как рассказывал Леонард, беседуя со мной о священном, эта Первая Женщина получила силу от Духа. Она вплыла в мир в материнском мешке и, как определил это Леонард, была четырехмерна - все силы Творения сошлись в одном человеческом существе. Она пришла в мир со знанием и с заплечной сумкой, и в ней она принесла все целительные травы и корни, которые есть теперь у нашего народа.

Первая Женщина обрела видение, и в нем Дедушка Дух сообщил ей: “По левую сторону от тебя, там, где твоя рука, лежит камень”. И когда она проснулась, то увидела, что в ее руке лежит обработанный кусок кремня – самый первый инструмент на земле. А потом у нее было другое видение, в котором голос сказал ей: “Справа от тебя есть заросли. Пойди туда! Тебе следует взрастить поколение!”. Она не понимала, что это значит, но сделала так, как ей было сказано. Первая Женщина вступила в свой лунный период, и когда она шла, капля ее месячной крови упала на землю. Кролик увидел ее. Он начал играть с этим маленьким сгустком крови, катая его своими лапами, и при помощи силы Ткашканшкан – оживляющего и приводящего в движение духа – кровяной сгусток окреп и превратился в Уи-Ота-Вичаша – Мальчика Кровяного Сгустка – Первого Мужчину.

Первая Женщина была наделена силой создавать необходимые для выживания предметы; знанием, как растить кукурузу, разводить кремнем огонь и поддерживать его при помощи семи магических палочек. Ей дали семь камней, чтобы она нагрела их в костре докрасна. Ей дали бизоний желудок, чтобы она использовала его как первый котелок для супа, наполнив его водой и опустив в него вместе с мясом и некоторыми травами раскаленные камни. Первая Женщина была центром мира, а ее символом – утренняя звезда. “Быть может, она пришла со звезды”, - закончил Леонард свою историю.

Много раз он рассказывал нам и историю о Белой Бизоньей Женщине, которая принесла нашему народу самый священный из всех предметов, птехинчала-хуху-чанунпу – священную трубку, вокруг которой вращается наша вера. Эта женщина научила наших людей, как пользоваться трубкой и как жить по священным законам. Исполнив свою миссию, она простилась с племенем. Люди видели, как, уходя вдаль, она превратилась в белого теленка бизона. Тогда они поняли, что она была послана к нам нашими родственниками, Бизоньим Народом.

Трубка Теленка Бизона существует до сих пор. В течение многих поколений ее хранителями были члены семьи Лосиной Головы, которые впоследствии передали ее в семью Смотрящей Лошади – ее нынешних хранителей. Они живут в Игл-Бьютт в резервации Сиу Шайен-Ривер. Черенок трубки сделан из кости бизоньей ноги. Она слишком стара и больше не может использоваться для курения. Трубка хранится в магической связке вместе с другой древней трубкой, чашечка которой сделана из красного трубочного камня. Эта связка разворачивается крайне редко и по очень торжественным случаям. В нескольких случаях Леонарду была дарована привилегия помолиться с ней.

Как он мне рассказывал, его охватил странный трепет, когда разворачивали трубку. В течение всей церемонии по небу, среди грома и молний, плыли темные тучи. Это обстоятельство заставило Леонарда взглянуть вверх и сказать: “Дедушка, мы тебя слышим!”. Все присутствующие принесли трубке дары в виде табака и полосок цветной материи. Старик Генри Вороний Пес развел костер и поджег душистую траву и кедр, окурив ароматным дымом этих растений магическую связку. Леонард сделал алтарь. Он говорил, что дрожал, делая это. Они медленно разворачивали связку, слой за слоем, пока, наконец, не увидели саму священную трубку. Когда Леонард коснулся ее, он испытал что-то вроде электроудара, а когда взял ее в руки и начал молиться, то ощутил прилив могучей силы, поднявшейся по держащим трубку рукам и венам и наполнившей все его тело. Леонард плакал. Когда в тот раз разворачивали связку с трубкой, там присутствовало двенадцать мужчин, и все они испытали схожие ощущения.

Леонард также рассказывал мне, что во многих племенах среди людей пейотля бытует легенда о том, что это священное растение было найдено пожилой женщиной и ее внучкой. Сотни лет тому назад они заблудились, собирая дикие ягоды и орехи, и никак не могли найти дороги домой в свою деревню. Потом они услышали голос, сказавший им: “Подойдите сюда!”. Следуя голосу, они наткнулись на круглое зеленое растение со звездным рельефом на нем. Это и был Дедушка Пейотль. Он сказал им: “Съешьте меня!”. После того как они съели эту священную пищу, их разум прояснился, и они смогли найти дорогу домой. Они принесли знание о том, как применять пейотль, своему племени и всем коренным народам этого континента.

 Наряду с тем, что Леонард подчеркивал значение женщин в индейской религии, он тщательно следил за тем, чтобы не замарать роль мужчин и женщин в традиционной индейской жизни. Когда ряд женщин ДАИ создали организацию, которую назвали Женщины Всех Красных Наций – самое первое феминистское движение среди коренных американцев – Леонард это приветствовал. Но когда эти женщины устроили свою собственную Пляску Солнца, исключив участие в ней мужчин, он рассердился. Леонард заявил, что наша религия принадлежит всем. Ни мужчины, ни женщины не могут не допускаться до участия или изгоняться. Единственным исключением являются женщины во время менструации, которых не следует допускать до участия в обрядах, поскольку в свой лунный период женщина наделена такой мощной силой, что преодолеет любую другую силу и сделает обряды неэффективными. Когда на днях небольшая группа женщин захотела провести лесбийскую Пляску Солнца, Леонард просто вышел из себя. Это было для него слишком. Леонард всегда защищал роль женщин в наших обрядах, но он противился и тому, чтобы женщина делала что-то, что согласно традициям могло быть исполнено только мужчиной. Множество перемен в мышление произошло за время его отсутствия, и Леонарду теперь приходилось с этим мириться.

Как и всякий раз после встречи с новым виражом в своей жизни, Леонард отправился на поиск видения - “плач о видении” на языке Лакота. Яма поиска видения Вороньих Псов находится на вершине высокого холма, с которого можно видеть на многие мили вокруг. Окруженное соснами и зарослями полыни, это уединенное, но красивое место, где гнездятся орлы и лают на луну койоты. Яма для поиска видений находится здесь вот уже многие поколения. Это углубление в виде буквы “L”, ведущее в кромешную тьму. Почему-то всегда оно напоминало мне могилу. Впрочем, искатель видения во время поиска своего видения и есть мертвец. Это ощущение усиливается тем, что Вороньи Псы, когда кто-то молится в яме, накрывают яму брезентом, усыпанным сверху полынью, что придает обряду вид, будто молящегося хоронят заживо.

Поиск видения длится четыре дня и четыре ночи. В яме вы утрачиваете все телесные ощущения. Отправляясь в земную утробу, вы начинаете с того, что очищаетесь в палатке потения. Вы не чувствуете ничего кроме сырой земли у себя под спиной и ложа из полыни под ягодицами, а через день или два вы перестаете ощущать даже это. Вы ничего не ощущаете, ничего не видите, ничего не слышите, ничего не чувствуете на вкус, потому что во время ханблечейи вы не едите и не пьете. Это жутко - молить о видении, быть полностью предоставленным самому себе, не зная, спишь ты или бодрствуешь, жив ли ты. Как женщина я ухожу искать видение на день и ночь или, самое большее, на два дня. Не думаю, что могла бы вынести это дольше, представляя, как земляные стены смыкаются вокруг меня.

 Леонард рассказал мне о своем первом поиске видения. Он тогда был всего лишь мальчиком, чуть старше десяти. Дух велел ему исполнить ханблечейю. Старик Генри и один из дядюшек помогали ему в этом. Они построили для него палатку потения и очистили его в ней. Его старшая сестра принесла в жертву свою плоть – кто-то срезал с ее рук маленькие кусочки кожи и поместил их в погремушку из тыквы, которую Леонард взял с собой в яму. Его успокоило то, что сестра совершила это жертвоприношение. Его поместили туда на два дня и две ночи – нелегкое испытание для ребенка. Он обрел великое видение. Леонард говорил мне, что услышал, как над ним кто-то ходит, что он слышал голос. Ему было сказано: “Мы заберем тебя в то место, где тебя обучат”.

Вдруг он оказался уже не в яме. Он стоял перед палаткой потения, а повсюду вокруг него были типи и лошади, как в прежние дни. Он видел цветы, оленя, стада бизонов. Его перенесли в прекрасный потусторонний мир. Мужчина в одежде из замши говорил с ним. Он сказал Леонарду, что, чтобы тот не испытал, старейшины истолкуют это ему. Ему не следует ничего добавлять к своему видению, но и ничего нельзя упустить. Затем незнакомец дал Леонарду маленькую магическую связку. Когда Леонард, в конце концов, вышел из своих грез то обнаружил в зажатой руке камешек странной формы. Он хранит его в своей магической сумке. Когда Леонард отправился на свою первую после выхода на свободу ханблечейю, он тоже обрел видение, но не такое значительное.

Некоторые молят о видении четыре дня и четыре ночи, но не обретают его. Это происходит или не происходит. Кроме того, не все искатели видения пользуются ямой. Дядюшка Билл Орлиные Перья молился о видении, просто забравшись на вершину холма. Место, которое он выбрал, использовалось должно быть с этой целью долгое, долгое время, потому что вся вершина была усеяна древними священными предметами – черепами животных, погремушками, магическими сумками, рассыпавшимися табачными связками, подношениями в виде кусочков ткани. Это было местом таинства, и всякий раз, когда я туда поднималась, то ощущала чье-то незримое присутствие. Там всегда дули сильные ветра, и я удивляюсь, как Дядюшка Билл мог стоять там, соблюдая пост и молясь на той обдуваемой суровыми ветрами вершине.

Одно из того, что впечатлило меня во время жизни в Грасс-Маунтин, было то, что для людей, среди которых я жила, любая частица повседневной жизни имела религиозное значение. Еда, питье, вид или крик животного, погода, вышивка бисером или иглами дикобраза, находка определенных растений или камней - все обладало духовным смыслом. Я наблюдала, слушала и училась. Этот процесс был необычен. С одной стороны я все еще оставалась той самой независимой полукровкой, девушкой, которой доводилось очищать магазины в многих больших городах. С другой – я постепенно превращалась в традиционную женщину Сиу, с головой погруженную в древние верования своего народа. Произошло раздвоение моей личности. Но, думаю, так было и со всеми окружавшими меня современными Сиу.

Меня глубоко тронуло то, что шаманы и старейшины включают в свои церемонии даже совсем маленьких детей, то с какой любовью и терпением их обучают традициям нашего народа. Вспоминаю маленького Педро, сидящего на своей первой церемонии ювипи. Он был еще так мал, а духи кружили вокруг него, и он крикнул мне из темноты, что они показали ему мерцающую разноцветную птицу.

Я также вспоминаю одну из первых церемоний пейотля, которую Леонард проводил для меня. Нас там было только пятеро, и я еще не полностью понимала пути пейотля. Я просто ела его, как леденцы. Я приняла около пятнадцати ложек и через несколько часов оглупела, начала хихикать и не могла остановиться. Я по-настоящему обпейотилась. Я позабыла обо всем, что меня окружало. Я закрыла глаза и обнаружила себя в тропической стране, полной фантастических, замечательных созданий. Что-то происходило с моим мозгом. Я сорвала с дерева странный, поблескивающий плод с золотого дерева и поняла, что это запретный плод знания. Но это был индейский Рай. Там не было ни змея, ни рассерженного ангела с мечом, изгоняющего меня прочь. И в первый раз я посмотрела на пейотль в свете познания. Рядом со мной сидела беременная женщина. Она сказала мне, что священное снадобье проникло в находившееся в ней дитя и побудило его танцевать в ритме водяного барабана. Я ей не поверила. Позднее, когда была снова беременна, я чувствовала, как мой собственный ребенок танцует в моей утробе в ритм барабанному бою. Леонард позволял маленьким детям приходить на эти церемонии, позволял им сидеть у него на коленях и слушать песни. В четыре года Педро уже мог петь много песен Церкви Коренных Американцев и пользоваться погремушкой из тыквы.

Наконец пришло время моей Пляски Солнца. В конце одной Пляски Солнца кто-нибудь дает обет принят участие в следующей. Стоя прямо возле священного дерева, я принесла свой обет: “Следующим летом я буду плясать Пляску Солнца. Я сделаю это ради того, чтобы дорогие для меня индейцы-заключенные смогли выйти на свободу”. Год прошел, и мне следовало исполнить свое обещание.

Дядюшка Билл Орлиные Перья, который умер несколько лет назад, был посредником – живым мостом между людьми и Духом. Как он называл ее, Пляска Солнца была бабушкой всех индейских обрядов. Он был прав. Уи-Уаньян-Уачипи[1] - Пляска Солнца – является самым волнующим из всех наших ритуалов и происходит каждый год в разгар лета. В 1883 году правительство и миссионеры объявили пляску вне закона, за то что она “варварская, суеверная и мешает индейцам стать цивилизованными людьми”. Враждебность христианских церквей к Пляске Солнца не очень логична. Помимо всего, Христа славят за то, что он претерпел страдания ради людей, и похожая религиозная концепция лежит в основе Пляски Солнца, в которой участники пронзают свою плоть шпильками, чтобы помочь кому-нибудь для них дорогому. Главное различие, как бывало говорил Хромой Олень, кроется в том, что христиане довольствовались тем, что дали Христу испытать за них все страдания, в то время как индейцы жертвуют своей плотью, год за годом, помогая другим. Миссионеры никогда не видели этой стороны картины, или, быть может, видели ее слишком хорошо и боролись с Пляской Солнца, потому что она соперничала с их собственным шестом Пляски Солнца – Распятием. Так или иначе, но на протяжении полувека индеец мог отправиться в тюрьму за Пляску Солнца или за участие в любой из других племенных церемоний.

 По этой причине белые историки считают, что между 1883-им и 1930-ми годами среди Сиу не было Плясок Солнца, но они ошибаются. Пляска просто ушла в подполье. В течение всего этого времени, каждый год, какие-то Сиу где-нибудь исполняли этот обряд. Генри и остальные старики все еще носят на своей груди глубокие шрамы от Плясок Солнца, проводимых нелегально в удаленных от всех дорог местах в течение 1920-х. По всей нашей долине Литтл Уайт-Ривер вы можете найти следы хорошо спрятанных танцевальных кругов. В течение полувека горстка шаманов и старейшин поддерживала в пляске жизнь, передавая песни, которые ей сопутствуют и знание того, как следует проводить этот обряд вплоть до малейших деталей. Ничто не было утрачено.

Грудь Леонарда как поле боя испещрена шрамами от более чем дюжины проколов. С 1971-го года он каждое лето проводит обряд на нашей собственной земле. Это произошло следующим образом. Многие традиционалисты начали возмущаться коммерциализацией Пляски Солнца в Пайн-Ридже, с входными билетами, платной фотосъемкой, ларьками с хот-догами и чертовыми колесами, которые превращали эту священную церемонию в аттракцион для туристов. Поэтому в 1971 году несколько шаманов – в их числе Леонард и Дядюшка Билл, Уоллас Черный Лось и Джон Хромой Олень – решили провести Пляску Солнца на хороший старинный манер, вместо цирковой атмосферы. Местом для этого они избрали Вундед-Ни, потому что так много наших предков были перебиты там армией в 1890-ом году. Они установили дерево и палатку потения, и после подготовки приступили к танцам. Затем все пошло не так. Подъехала машина, полная племенной полицией. Их шеф сказал Дядюшке Биллу и Леонарду, что им запрещено танцевать в Вундед-Ни, потому что “пляска носит подстрекательский характер и может отвлечь людей” от их собственной коммерческой Пляски Солнца в Пайн-Ридже.

Леонард сказал полицейскому боссу: “Разве ты не знаешь о свободе религии? Ты сам индеец. Как ты можешь вмешиваться в священную церемонию, когда она уже идет?”. Танцоры тем временем, игнорируя полицию, продолжали танцевать и дуть в свои свистки из орлиной кости. Полицейскому боссу не нравилась та работа, на которую его послали. Он был смущен и уехал.

На второй день танцоры готовились сделать жертвоприношения плотью, когда звук полицейских сирен опять заглушил их песни. На этот раз племенная полиция прибыла крупной силой           в составе трех полицейских машин. Их шеф заявил: “Я ненавижу делать это, но мне приказано вас арестовать”. Билл Орлиные перья заплакал: “Я неудачник. Великий Дух, что я сделал не так?”.

Леонарду было нелегко сдержать танцоров. Ситуация была недалека от смертоубийства. Среди танцоров находилась молодежи, называвшей себя “Индейцами Всех Племен”. Они приехали из Сан-Франциско, где принимали участие в оккупации острова Алькатрас. Они хотели сражаться с полицией. Леонарду и Дядюшке Биллу стоило больших усилий предотвратить кровопролитие. Всех препроводили в суд и оштрафовали. Спустя несколько часов танцоров отпустили, но полиция оккупировала место пляски, чтобы быть уверенной в том, что церемония не сможет быть возобновлена.

Танцоры спросили Леонарда: “Ну и что нам теперь делать?”. Никто не мог остановить Пляску Солнца на полпути. Не довести ее до момента пронзания плоти было просто немыслимо. Леонард сказал: “Мы принесли обет Великому Духу и должны его сдержать”. Кто-то предложил продолжить пляску в Роузбаде, на частной земле Вороньего Пса, где никто не мог ей помешать, и все согласились, что это хорошая мысль. Но возникла проблема с деревом. Священный шест Пляски Солнца, стоящий в середине танцевального круга, неизменно является тополем с раздвоенной верхушкой. Мужчин посылают найти наиболее совершенное дерево. Они засчитывают на нем ку, как во время сражения. Молодая девушка, которая ни разу не была с мужчиной, наносит первый символический удар топором. Дерево, упав, не должно коснуться земли – его обязаны поддержать мужчины, которые отнесут его к месту пляски.

Леонард был встревожен. Местечко Вороньего Пса находилось более чем в восьмидесяти милях. Как мужчины могли отнести так далеко тяжелое дерево? Дерево священно. В разгаре пляски больные ложатся под него, чтобы исцелиться. Глядя на него, некоторые из танцоров уже обрели видение. Как его можно оттранспортировать?

Как раз в это время прибыл большой грузовик, набитый длинноволосой белой молодежью. Они преодолели все расстояние от Восточного побережья, чтобы научиться индейским путям. Один из них сказал Леонарду: “Мы случайно подслушали, что ты говорил. Мы погрузим ваше дерево на наш грузовик и отвезем его в ваше местечко”.

Леонард возразил. Дерево следовало нести пешком на священный манер. Погрузить его на грузовик было бы очень плохо. Но тогда Билл Орлиные Перья - в два раза старше Леонарда и танцевавший Пляску Солнца на много раз больше него - вмешался в беседу. Он поблагодарил всех присутствовавших, белых и индейцев. Он указал на молодых длинноволосых людей. “Великий Дух, взгляни на них. Они бедны, как и мы. Посмотри на их одежду. Посмотри на их обувь. Меня называют вшивым индейцем. Их называют вшивыми хиппи. Мы идем той же самой тропой. Дедушка, Тункашила, поймет. Священное Дерево поймет. То, что мы делаем – это хорошо”.

Дедушка Билл окурил молодых хиппи дымом кедра и сладкой травы. А затем шест Пляски Солнца погрузили на грузовик со всеми подношениями, которые все еще были к нему подвязаны, флаги четырех направлений развевались по ветру. Грузовик сопровождался целым караваном ветхих индейских автомобилей. Несколько миль его эскортировала полицейская машина, и в ней стоял во весь рост несчастный шеф полиции и молился священному дереву со своей трубкой.

Приехав в местечко Вороньего Пса, танцоры установили дерево в яму, наполненную бизоньим жиром. Генри вырезал из бизоньей шкуры две фигурки: одна изображала человека, вторая – быка бизона. Они олицетворяли обновление всей жизни, человеческой и животной, поскольку это также является аспектом Пляски Солнца. В былые дни такие фигурки всегда обладали огромными мужскими органами, символизирующими то, ради чего и проводилась пляска – больше людей и больше животных, чтобы кормить их.

Все внесли свою долю труда, чтобы утоптать и выровнять танцевальный круг, соорудить из сосновых ветвей укрытие от солнца и все освятить. Подготовка к продолжению танца отняла у них целый день. Следующим утром, на рассвете, Билл Орлиные Перья воздел свою трубку и задул в свисток из кости орла, молясь о том, чтобы прилетел орел как знак того, что танец получил благословение свыше. Через несколько минут над холмами показался летящий невысоко над землей орел, прилетевший с востока, медленно покруживший над местом пляски и затем скрывшийся на западе. После этого они начали пляску среди травы и сосен, без громкоговорителей и прожекторов, по старому, по традиции. На этой пляске Леонард впервые возродил старинный обычай волочить за собой привязанные к продетым через надрезы на спине ремни бизоньи черепа. Он говорил мне: “Я сделал всего лишь пять шагов с теми черепами, и появилось ощущение, будто мне прямо через спину вырывали сердце”. С того самого дня, каждое лето, в местечке Вороньего Пса проводится Пляска Солнца, и каждый раз человек, играющий роль посредника, молится о появлении орлов, чтобы те благословили пляску, и всегда орел прилетает. Я была всего лишь подростком, когда это произошло.

 Я сама танцевала Пляску Солнца. Я не пронзала свою плоть до тех пор, пока не пошел второй год моей жизни с Леонардом. Сперва я не понимала весь обряд, но глубоко его чувствовала. Я ощущала его своим сердцем, но еще не разумом. Я видела дерево, сидящих в тени людей, танцоров с их венками из полыни, обернутых наподобие килта красной материей вокруг бедер и магическими связками, свисавшими с их грудей. Я слышала звуки множества свистков, сделанных из орлиной косточки, воспроизводившие голоса тысяч птиц. Я ощущала глубокую внутреннюю связь между разными людьми и племенами. Я смотрела на мужчин с их длинными, струящимися по спине черными волосами и на женщин в белых расшитых бисером замшевых платьях. Это было так прекрасно, что на глаза наворачивались слезы. Я хотела быть частью этого. Я хотела прочувствовать это, и духовно, и своей плотью. Это было настоящим по сравнению с тем, что мне довелось знать до этого – не искаженным, переданным мне по наследству, но личным пробуждением, всколыхнувшим воспоминания, таившиеся глубоко в моей душе. Поэтому я дала обет танцевать Пляску Солнца на протяжении четырех лет, и в первый же раз обнаружила, что сдержать его крайне нелегко.

Я начала пляску с того, что принесла в жертву свою плоть. Леонард сказал мне: “Я срежу кожу с твоей руки. Это жертвоприношение. Твои молитвы будут просить за всех тех, кто страдает в тюрьмах, за друзей, кто болен. Я положу кусочки кожи, срезанные с твоей руки, в квадратик из красного ситца, сделаю из этого маленькую связку и подвяжу ее к священной трубке. Так ты всегда будешь об этом помнить”. Я принесла в жертву свою плоть, думая о всех умерших братьях и сестрах, которые, как я чувствовала, умерли ради меня.

С той поры, как Пляска Солнца вышла из подполья в тридцатых-сороковых годах двадцатого века и вплоть до того момента, когда Леонард начал проводить ее на нашей земле, прокалывание было относительно безболезненным - всего лишь небольшой участок кожи на груди, над сердцем, прокалывался короткой шпилькой или когтем орла. К шпильке привязывался свисавший со священного дерева ремень из сыромятной кожи, и танцор потом мог освободиться относительно легко. Но под влиянием Леонарда и шаманов - Пита Кэтчеса, Обманывает Ворону и Орлиных Перьев – самоистязания становились все более и более жестокими, и теперь, наконец, они точно такие же, как на старых картинах Кэтлина и Бодмера, описавших этот ритуал сто пятьдесят лет тому назад. Из местечка Вороньего Пса это распространилось по всем остальным местам проведения пляски и другим резервациям Сиу.

На нынешней Пляске Солнца наш друг, Джерри Рой – индеец Оджибвей – в каждый из четырех дней церемонии претерпевал различные виды самоистязания. В первый день он пронзил свою плоть в двух местах и освободился. На второй день он принес в жертву плоть, срезанную с обеих его рук. На третий он тащил за собой двенадцать бизоньих черепов. И в последний день он снова пронзил в двух местах свою грудь и был подвешен к верхушке священного дерева. Он висел там на ремнях, привязанных к пропущенным через грудные мускулы шпилькам, долгое время, пока, наконец, кто-то из мужчин не ухватил его за лодыжки и не освободил.

На той же пляске Леонард “танцевал” с деревом. Вместо того, чтобы оторваться, он только отступал назад, пока плоть на его груди не оттянулась дюймов на шесть, а затем заставил массивный тополь колебаться в такт своим движениям, что должно было причинять ему сильную боль. Позже он мне говорил: “Я танцевал с деревом. Оно разговаривало со мной по тем ремням из сыромятины. Я сделал бесплатный для себя звонок Великому Духу. Мое тело не верило этому. Мой разум не верил этому. Но духовно я верил”. На другой Пляске Солнца Леонард пронзил свою плоть в четырех местах – дважды грудь и дважды спину. В надрезы продели ремни и привязали их к четырем лошадям, которых пустили вскачь в четыре стороны света.

Я наблюдала, как танцует один из юношей. Он был уинкте – гей. Он был грациозен, как молодая девушка. Он стоял между четырех вертикальных шестов. Ремни из сыромятной кожи, продетые через его плоть на груди и спине, были привязаны к этим шестам. У юноши оставалось слишком мало места для движения. Его способ самоистязания всегда считался наиболее мучительным, поскольку танцор не мог освободиться, резко отбежав или отпрыгнув назад, а вынужден был трудиться медленно, болезненно, шаг за шагом. Он раскачивался взад и вперед, медленно, почти как танцор балета, его глаза закрыты, лицо не отражало никаких эмоций, лишь след от улыбки, раскачивался взад и вперед, взад и вперед, кровь текла из его ран.

Я видела даже совсем юных ребятишек, десяти и одиннадцати лет, пронзивших себя и после пляски гордо демонстрировавших свои шрамы. Некоторые антропологи говорят, что пляска выражает мужское начало Сиукской культуры, и я думаю, что подсознательно многие юноши состязаются друг с другом, словно доказывая, что они могут вынести больше, чем кто-то другой. Но стоит лишь взглянуть в их лица, чтобы увидеть, что они танцуют в трансе, что они не знают ни о чем кроме солнца, звука свистков из орлиных косточек; что каждый погружен в свое собственное видение, что они поистине “не от мира сего”.

Я наблюдала за Бобби Возглавляющим Атаку. Он танцевал не ради того, чтобы впоследствии этим хвастаться. Он танцевал ради освобождения из тюрьмы своего брата. Бобби тянул за собой шесть тяжелых бизоньих черепов. Он все бегал и бегал по кругу, но черепа не отрывались. Наконец он слишком устал, чтобы бежать. Его старшие братья и кузены подхватили Бобби под руки и поволокли так быстро, как могли. Но он так и не смог освободиться. В конце концов, трое ребятишек уселись на черепа как на салазки, и их вес наконец вырвал ремни из спины Бобби. Это происходило в 1977-ом. В тот день у нас было восемьдесят танцоров. Теперь у нас всегда около двухсот.

Я тоже пронзила себя, вместе со многими другими женщинами. Одна из сестер Леонарда сделала проколы в двух местах чуть выше ключицы. Леонард и Род Скинандор пронзили меня двумя шпильками мои руки. Я не ощущала никакой боли, потому что была в силе. Я смотрела сквозь облака на солнце. Сияние наполнило мой мозг. Солнце, казалось, говорило: “Я Глаз Жизни. Я Душа Глаза. Я Дающий Жизнь!”. В почти невыносимом сиянии, в облаках, я видела людей. Я могла видеть тех, кто уже умер. Я могла видеть Педро Биссонета, стоящего возле дерева и, над собой, лицо Бадди Ламонта, убитого в Вундед-Ни, смотрящего на меня призрачными глазами. Я видела лицо своей подруги Энни Мэй Акуаш, улыбающейся мне. Я могла слышать, как посредством свистки из орлиной косточки со мной разговаривают духи. Я не слышала ни звука кроме пронзительных трелей орлиных костей. Я не чувствовала ничего и в то же самое время все. Именно тогда я, образованная по белым стандартам полукровка стала истинным индейцем. Я испытала нахлынувшее на меня великое счастье. Я слышала крик, срывавшийся с моих губ:

 

Хо Уоэй Тинкте.

Голос я пошлю.

На всем протяжении Вселенной,

Мака Ситомнийе,

Мой Голос ты будешь слышать:

Я буду жить!