Орел в клетке

Глава 15

 

ОРЕЛ В КЛЕТКЕ

 

Дедушка, я молю тебя.

Дедушка, не дай меня

Увезти прочь.

Мой народ нуждается во мне,

а я нуждаюсь в нем.

Дедушка, прошу тебя,

не дай им бросить меня

в тюрьму.

 - Вороний Пес

 

После Пляски Духов 1974 года Леонард пребывал в хорошем настроении. Он видел священных водяных птиц, летавших над владениями Вороньего Пса, и был счастлив, когда наблюдал за кружащими в небе орлами. Ему нравились поездки верхом на Большом Красном, своем любимом коне. Он любил срываться в галоп, наслаждаясь бьющим в лицо ветром и тем чувством свободы, которое можно испытать, мчась верхом по прерии. Но Леонард уже ощущал, как тюремные стены смыкаются вокруг него. После Вундед-Ни он был свободен, но по независящим от него самого причинам находился в подвешенном состоянии. Он не мог понять, почему правительство преследует его. Он не считал себя радикалом. Он не интересовался политикой. У него никогда не было ружья. Он считал себя исключительно религиозным лидером, шаманом. Но именно этим он и был опасен. Молодые городские индейцы, болтающие о революции и размахивающие ружьями, не находили отклика среди чистокровных индейцев, живущих в глуши. Но последние станут прислушиваться к шаману, говорящему им на их родном языке: “Не продавайте ваши земли, не продавайте Бабушку Землю горнодобытчикам и урановым кампаниям. Не продавайте ваши воды”. Такие советы являются угрозой системе и доводят вас до тюрьмы.

Главное обвинение против Леонарда относилось ко временам оккупации Вундед-Ни. Четверо правительственных агентов под личиной почтовых инспекторов попытались проникнуть в Вундед-Ни во время перемирия. Их задержали наши молодые охранники. Боясь разоблачения с последующим избиением, они тут же представились агентами при исполнении, имеющими при себе служебные удостоверения, пистолеты и наручники. Наши юноши их разоружили и препроводили к Леонарду, который находился в здании музея. Они спросили его: “Что нам с ними делать?”.

Леонард сказал: “Что ж, сейчас время завтрака. Дайте им кофе и что-нибудь поесть”. Затем он прочитал им получасовую лекцию о тех причинах, которые привели нас в Вундед-Ни, и о гражданских правах индейцев в целом. Потом их вежливо выпроводили за периметр.

За это Леонарду предъявили обвинение в “препятствии федеральным офицерам при исполнении ими служебных обязанностей” (шпионство за нами) и в “вооруженном ограблении” (изъятии пистолетов и наручников). Обвинитель заявил, что оккупация Вундед-Ни являлась противозаконным актом, заговором и преступлением. Что Вороний Пес был лидером и потому несет ответственность за все, что происходило во время оккупации, пусть сам он и не принимал в этом участие и даже не являлся свидетелем. На этом основании Леонарда приговорили к тринадцати годам.

Правительство не вполне было довольно, поскольку Леонард получил лишь условное наказание с испытательным сроком. Он все еще находился на свободе. Поэтому надо было с этим что-то решать. В марте 1975 года мы с Леонардом поздно приехали домой и обнаружили там компанию чужаков. Один из них, человек по имени Пферсик, заявил, что приехал посмотреть на индейского гуру. Он был накачан наркотиками и употреблял их прямо у нас на глазах. Леонард сказал ему, что в доме Вороньего Пса наркотики запрещены. Пферсик ответил: “Кто ты такой, черт возьми, чтобы мне указывать?”. Чуть позже он предпринял крайне оскорбительные сексуальные действия в мой адрес, используя грубую брань и хлопая меня по заднице. Леонард шагнул между нами и оттолкнул его. Тут Пферсик просто спятил и кинулся на Леонарда с цепью от бензопилы, которую сорвал со стены. Леонард уклонился и сам нанес ему ряд хороших ударов. На помощь прибежали несколько скинов. Они утихомирили обезумевшего. Пферсику и его прихлебателям велели больше не возвращаться и выбросили с нашей земли. Леонарда обвинили в словесном оскорблении и оскорблении действиями. На суде, продолжавшемся лишь пару часов, исключительно белые присяжные Южной Дакоты нашли Леонарда виновным и приговорили его еще к пяти годам. В те времена мы говаривали, что в штате Южная Дакота даже Иисус Христос, будь он индейцем из ДАИ, был бы признан виновным в самых невообразимых преступлениях.

2 сентября 1975 года произошел еще один инцидент. Два человека, Бек и МакКлоски, протаранили своим автомобилем забор и въехали к нам во двор. Это случилось в 1:30 ночи, оба были пьяны. Из них двоих Бек являлся наиболее опасным. Он был вспыльчивым полу- или четвертькровкой. За ним тянулся длинный список совершенных преступлений. Много позже, когда это уже никак не влияло на нашу жизнь, Бек перед свидетелями убил безобидного, средних лет человека, которого звали Нет Мокасина, и был отправлен за это в тюрьму. Другой, МакКлоски, был относительно безопасен – просто товарищ Бека по пьянке. Они ворвались в местечко Вороньего Пса, учинили большой кавардак, хвастаясь, что только что жестоко избили шестнадцатилетнего племянника Леонарда. Леонард крепко спал, и пришлось потратить немало времени, чтобы его разбудить. Когда, наконец, Леонард натянул свои штаны и спустился во двор, то обнаружил там кое-кого из наших родственников, всегда живших с нами и теперь дерущихся с незваными гостями. Во время драки МакКлоски сломали челюсть. Опять кто-то - и вы можете догадаться кто - убедил Бека и МакКлоски обвинить Вороньего Пса и его родственников в оскорблениях и побоях. Мы ничего об этом не знали.

 Ну, так вот. Является печальным фактом то, что в любой уикенд бесчисленные пьяные ссоры происходят по всей резервации. Мужчины в пьяном угаре беспричинно калечат друг друга. Ломают руки, вышибают глаза, но подобное никогда не расследуется. В прилегающей резервации Пайн-Ридж сложилась ситуация гражданской войны. Более ста человек были убиты, но расследовалась едва ли десятая часть этих дел и то лишь в том случае, если полиция считала, что у них есть шанс повесить убийство на кого-нибудь из членов ДАИ. То, что это бесконечное насилие полностью игнорировалось правительством, сделало случившееся далее абсолютно нереальным и необъяснимым – по крайней мере, в то время. При первых лучах зари 5 сентября 1975 года, четыре дня спустя после того, как Бек и МакКлоски спровоцировали драку в нашем дворе, я проснулась оттого, что кто-то вышиб наружную дверь и заорал: “Это маршал Соединенных Штатов, это ФБР, выходите, или мы будем стрелять!”.

Следующим, что я ощутила, оказался ствол М-16, приставленный к моей голове. Они явились в количестве ста восьмидесяти пяти человек – маршалы, агенты, команда SWAT, которые организовали атаку в духе Омаха-Бич на маленький дом одного безоружного шамана. Это походило на вьетнамскую хронику, будто вам приснилось плохое кино. Через снесенную дверь я могла видеть круживший над нами самолет наблюдения. Во дворе садились вертолеты. Через протекавшую по нашим владениям Малую Белую реку, на надувных лодках переправлялись парни в камуфляже. Какие-то люди в боевых разгрузочных жилетах[1] нацелили на нас свои автоматы. Выглядело так, словно мы находились во вьетконговской деревне, захваченной ста восьмьюдесятью пятью Рембо. Это могло бы быть смешным, если бы не разрушило нашу жизнь. В окно я видела команду SWAT, спускавшуюся с холма в боевой цепи. Они взаправду напустили нечто вроде дымовой завесы. Я слышала, как они распевают: “Мы идем взять вас”.

Два Рембо разбили окно и влезли в дом. Они указали на маленького Педро, который все еще находился в полусне, и спросили: “Это тот парнишка, который родился в Вундед-Ни?”. Они швырнули его через комнату так, что он ударился головой о стену. Педро заплакал. Я было рванулась к нему, но один из федералов сказал: “Еще один шаг, и я отправлю тебя прямиком в Поля Удачной Охоты!”. Этот тоже приставил ружье к моему виску. Так что теперь у меня были две М-16 по обе стороны от головы. Если бы эти двое нажали бы на свои курки, они убили бы не только меня, но и друг друга. Третий фэбээровец бросил ружье к моим ногам и сказал: “Давай! Мне говорили, ты такой великий воин. Давай. Сделай это. Давай устроим хорошую перестрелку!”.

Я увидела, как в комнату вошел один из их предводителей. Я сказала ему: “Да, ты лучше присмотри за своими парнями, пока они кого-нибудь не убили”. Его лицо покраснело, и он вышел. В дверях он обернулся и произнес: “Я из Миннеаполиса”, словно это могло объяснить всю эту безумную сцену. Он кивнул своим людям, и те опустили ружья. Но они обыскали все местечко, растоптали и переломали все наши священные вещи и выволокли мужчин, женщин и детей полуголыми из постелей и заставили сидеть на земле, на улице тем сырым утром, хотя им почти нечем было прикрыться. Из чистой подлости они застрелили любимую лошадь Леонарда, Большого Красного, а затем маленького вороного жеребенка. Я попросила их показать ордер на обыск. У них ничего не было, только несколько ордеров на арест “Джона Доу” и “Джейн Доу”[2].

Леонарда уволокли в наручниках вместе с несколькими его друзьями и родственниками, и моей подругой Энни Мэй Акуаш в их числе. В течение всего девяностомильного путешествия до Пирра, столицы штата, федералы забавлялись над Леонардом. Когда ему по нужде пришлось выйти из машины, к его ногам положили ружье и сказали: “Ты будешь гнить в тюрьме всю оставшуюся жизнь. Мы предлагаем тебе рискнуть. У тебя шансы пятьдесят на пятьдесят. Возьми ружье и беги!”.

Леонард их проигнорировал. Наручники, которые они на него надели, были той разновидности, что при каждом малейшем движении все сжимаются и сжимаются. Они нарушили циркуляцию крови и растерли запястья. В Пирре федералы заковали его в цепи и допрашивали на протяжении двадцати четырех часов, не давая спать и все время повторяя один и тот же вопрос: “Где Пелтиер? Где Пелтиер?”. Этот вопрос не имел никакого смысла по отношению к Леонарду. Весь кошмар не имел никакого смысла. Почему сотни агентов? Вертолеты? Надувные лодки? Единственным обвинением против него была сломанная челюсть МакКлоски – сломанная не Леонардом, а одним из его племянников. Хватило бы одного племенного полицейского, сказавшего Леонарду: “Кузен, есть жалоба о драке. Почему бы тебе не пойти в племенной совет и не прояснить дело?”. Это был бы обычный подход, который никому не причинил бы беспокойства. Почему эта атака в духе Омаха-Бич? Вопрос беспокоил нас многие годы. Лишь в 1979 году мы выяснили причину всего этого бреда. Леонард отправился на год в тюрьму просто потому, что ФБР облажалось и потом было вынуждено каким-то образом оправдать свои действия.

 23 июня 1975 года в крошечной деревушке Оглала резервации Пайн-Ридж, более чем в ста милях от нашего дома, произошла перестрелка. ФБР вторглось в местечко, потому что имелись слухи, что оно является цитаделью ДАИ. Возникла стрельба. Один индеец и два агента ФБР были убиты. Сотни людей погибли в той резервации в течение этих беспокойных дней, и всем было плевать на это, но два мертвых агента ФБР были другим случаем. Кто-то должен был быть повязан и осужден за их смерти – кто-нибудь, неважно кто. ФБР прочесало весь Пайн-Ридж, но ушло ни с чем. Так называемые свидетели были подкуплены, запуганы и избиты. Одной немного придурковатой женщине, Миртл Бедный Медведь, показали фотографию чьего-то изуродованного тела и сказали: “С тобой будет то же самое, если не дашь такие показания, какие мы скажем”. Позже правительство признало, что показания свидетелей не были “правдоподобны”, и что агенты оказывали на них незаконное давление. В итоге фэбээровцы вышли на Леонарда Пелтиера, индейца из Форта Тоттен, как на вероятного подозреваемого – не потому что против него имелись факты, а потому что он был радикальным лидером ДАИ и шилом в заднице у правительства.

Вороний Пес и его люди не были втянуты в это дело. Мы даже не знали об инциденте в Оглала. Когда все это происходило, Вороний Пес находился дома и проводил церемонии. ФБР это хорошо знало. Но кто-то дал ФБР наводку, будто Пелтиер скрывается в местечке Вороньего Пса, и они в это поверили – что не делает чести их службе информации, поскольку на самом деле Пелтиер в это время находился за полстраны от нас, в Орегоне. Фэбээровцы инсценировали все происшествие с Беком-МакКлоски от начала и до конца, возможно пригрозив Беку длительным тюремным заключением за все его многочисленные преступления, если тот не пойдет на сотрудничество. Позднее они пытались оправдаться за свой налет на местечко Вороньего Пса, навязав ложные обвинения. Мы выяснили все это много позже, прочитав некоторые бумаги по делу Пелтиера.

После того как последний из агентов с их надувными лодками и вертолетами исчез, мы остались в оцепенении. Старые родители Леонарда, дети, сама я – мы все находились в состоянии шока. В течение года, стоило машине чихнуть возле дома или пролететь самолету, дети бежали и прятались с криком: “Фэбээровцы идут!”.

Правительство превратило Леонарда в преступника за защиту своего дома и семьи от каких-то пьяных подонков. Для него мой муж был более опасен, чем Пелтиер, поскольку моральная сила всегда опасней для угнетателя, чем политическое насилие. Я чувствовала себя невыразимо одиноко. Как я могла продолжать существовать без Леонарда? Как я могла вынести всю ту ответственность, которая легла теперь на мои плечи? Я была все еще так неопытна и так молода, лишь вступив в свой третий десяток. Леонард взял на себя заботу о проблемах всех тех людей, кто жил в округе Грасс-Маунтин. Он не только исцелял и проводил церемонии, но и решал все маленькие ежедневные вопросы, которые так важны. Как я могла заполнить образовавшуюся пустоту? Родители Леонарда находились в преклонном возрасте и неважно себя чувствовали, а теперь, когда они так нуждались в том, чтобы их единственный сын вел хозяйство и помогал им, его забрали от них.

Я исполняла свою повседневную работу в состоянии отупения. Каждый миг я ожидала, что в дверях покажется Леонард. Иногда мне казалось, что я слышу, как он окликает меня, а затем я вспоминала, где он теперь находится. Дети спрашивали: “Где папа, почему он в тюрьме?”, а у меня не было ответа.

Суды были фальшью. Правительство мало преуспело, пытаясь осудить индейцев по связанным с Вундед-Ни обвинениям – вплоть до этого времени. Везде, где проходил объективный суд, за пределами Южной Дакоты в связи с изменением места слушания, везде, где мы имели право на voir dire - то есть, право опроса предполагаемых присяжных с целью выяснить, не предубеждены ли те против индейцев – везде, где у нас было достаточно времени на то, чтобы изложить наше дело перед беспристрастными присяжными, суды завершались оправдательным приговором. Правительство вынесло из этого урок. Оно настояло на том, что суд над Леонардом проводился в Южной Дакоте – штате, как всегда говорила Энни Мэй, в котором сам Иисус был бы найден виновным в незаконной торговле и измывательстве над детьми, будь он индейцем ДАИ.

 Все суды над Леонардом завершались в течение одного дня, без voir dire и, не предоставив защите шанса высказать свою точку зрения. У Леонарда не было иллюзий. Во время суда он шепнул мне: “Они найдут меня виновным в два часа”.

Я спросила: “Почему именно в два?”.

Он одарил меня грустной, понимающей улыбкой. “Они хотят получить свой халявный ланч с бифштексом и пивом за счет суда. Вычисли для себя. Они идут на ланч в двенадцать. Сходить туда и обратно займет у них полчаса. Они потратят час, чтобы съесть свои бифштексы. Вернувшись, они посидят с полчаса, чтобы соблюсти приличия, будто они совещаются. Затем они появятся с вердиктом ‘виновен’”.

Так оно и случилось – ровно в два часа.

Прежде чем мы смогли войти в зал суда, чтобы быть рядом с Леонардом во время вынесения приговора, нас тщательно обыскали. Они просунули металлодетектор Ине между ног. Ей в то время было восемь лет. Они боялись нас. Они даже сунули металлодетектор в пеленки Педро в поисках ружья. Все, что они получили - металлоискатель в детских какашках.

 За три свои суда Леонард в сумме получил двадцать три года. Я видела, как маршалы выволакивают его в наручниках и ножных оковах. Мы только продолжали смотреть друг на друга, пока за ним не лязгнул железный засов, и он не скрылся из виду. Старая мать Леонарда, Мэри Гертруда, кричала: “Я буду за него молиться с трубкой. Я индеанка. Я буду молиться с трубкой, делая табачные узелки. И я скажу духу: ‘Я хочу, чтобы мой сын вернулся обратно, туда, откуда он родом, где он вырос. Я хочу, чтобы он вернулся в наш старый дом, в котором он родился. Я стара, но не хочу умирать, пока он не вернется сюда’.”.

Один маршал сказал: “Послушай, старая безумная скво. Леди, скажу тебе, ты будешь мертва задолго до того, как вернется твой сын”.

Постороннему трудно понять, что значит томиться в тюрьме для такого человека как Леонард - традиционного шамана Сиу. Леонард является частью природы - человеком, который скачет верхом на лошадях, обходит холмы и долины в поисках лекарственных трав, пасет скот, наблюдает за птицами, чтобы получить от них знамение, разговаривает с облаками и ветрами. Я думала: “как сможет он выстоять, будучи взаперти в крошечной камере, словно орел в зоопарке, крылья которого подрезаны?”. Но дела обстояли гораздо хуже, чем я могла себе вообразить даже в самом кошмарном сне. Я мало знала о том, что происходит в американских тюрьмах строгого режима. Скоро я это узнала.

После того, как Леонарда забрали, его гоняли из одной тюрьмы в другую по схеме, абсолютно лишенной здравого смысла. Я пыталась повсюду следовать за мужем и быть с ним в контакте, но частенько ни я, ни адвокаты не имели ни малейшего представления, где его держат. Казалось, правительство играет с нами в прятки: тюрьма округа Пеннингтон в Рэпид-Сити; Пирр, Южная Дакота; легендарный Дэдвуд в Черных Холмах; тюрьма округа Миннегага в Су-Фоллс; Оксфорд и Седар-Рэпидс в Айове; Тер-От в Индиане; Ливенворт в Канзасе; Чикаго; Су-Сити в Айове; Льюисбург в Пенсильвании; Ричмонд в Вирджинии; и кратковременное пребывание в камере на судне в нью-йоркском порту.

 С самого первого дня, как Леонард оказался в тюрьме, его друзья сплотились, чтобы освободить его. В первую очередь мы обратились к нашим белым друзьям. Все они пришли к нам на помощь, тратя свои накопления, предназначенные для того, чтобы отправить детей в колледж, на адвокатов и их перелеты по различным судам и тюрьмам, но они были также несведущи в методах американской юстиции относительно индейцев, как и мы, живущие в глухомани Сиу. Но все мы быстро обучались. Нам не понадобилось много времени чтобы понять, что деньги значат все. Если у вас есть двести тысяч долларов на защиту, вы выиграете дело; если у вас нет денег – проиграете. Так называемая система состязательности[3] является всего лишь лотереей. Если у вас есть деньги и связи, чтобы найти блистательного адвоката, и вы сталкиваетесь с посредственным прокурором, вы выиграете. Если у вас денег нет и вы полагаетесь на адвоката, которого назначит суд, вы проиграете. Если вы сможете добиться перенесения слушания в какой-нибудь восточный город, то, как правило, будете оправданы. Если вас судят в Северной или Южной Дакоте, то отправитесь в тюрьму. Вина или невиновность значения не имеют. У нас никогда не было присяжных из нашей среды. Во всех судах, которым я была свидетельницей, я ни разу не видела присяжного-индейца. Они говорят, что суды становятся все более открыты, либеральны и свободны, в том числе и от расовых предрассудков. Это чушь. В 1884 году первый Вороний Пес выиграл свое дело перед Верховным Судом, который, согласно договору 1868 года, постановил, что у правительства нет юрисдикции над резервациями Сиу. Почти сто лет спустя суды настроены против нас в том же самом вопросе. В уме следует держать то, что законы разрабатываются теми, кому довелось оказаться у власти, и ради того, чтобы они оставались у власти. Это относится к США, так же как и к России или же любой другой стране мира.

После того, как все, кто включился в это дело, потерпели неудачу, мы научились добывать деньги. В итоге мы получили поддержку Национального Совета Церквей, Всемирного Совета Церквей, Квакеров, Международной Амнистии, Центра Конституционных Прав и Служения Примирению[4]. Конечно, нам повезло, потому что именно в это время индейцы были “в струе”. Несколькими годами позже средства массовой информации и деньги могли сосредоточиться на охране окружающей среды, движении защиты прав женщин, Нации Лесбиянок, средствах долголетия или целебных кристаллах. Организации, поддерживающие меньшинства, имели тенденцию направлять свои основные усилия на поддержку лидеров, обладавших тем, что называется “известность имени”[5]. Таким образом, основная поддержка в первую очередь была сконцентрирована на делах Рассела Минса и Денниса Бэнкса. Леонарду пришлось дожидаться, когда поддержка перейдет на второстепенных лидеров. В общей сложности он был приговорен к двадцати трем годам. Потребовалось примерно двести тысяч долларов и чуть меньше двух лет, чтобы вытащить его из тюрьмы. Будучи счастлива видеть его свободным, я испытывала угрызения совести, думая о множестве тех безвестных ребят, которые ввязывались, не жалея себя, во все акции ДАИ, а теперь томятся в тюрьмах, не имея возможности добыть деньги на залог или защиту.

В числе моих любимых адвокатов были Кен Тилсен из Миннеаполиса, Дэн Тэйлор из Луисвилля, Билл Канстлер из Нью-Йорка и Сэнди Роузен из Сан-Франциско, который впоследствии выиграл дело Кентского университета[6]. Ричард Эрдоз и его жена Джин стали координаторами нашей защиты, обеспечив центр связи и место для еды и отдыха. Одни лишь счета за телефонные переговоры доходили до двух тысяч долларов в месяц. Среди наших адвокатов самым известным являлся Билл Канстлер, тогда как Сэнди Роузен был “адвокатом адвокатов”, лучшим в своей профессии. Билл был великолепен в предотвращении ущерба, просто выигрывая дело при первом слушании. В суде он был великолепен и неотразим. Я всегда думала о нем скорее как о первоклассной кинозвезде, нежели как об адвокате. Сэнди был великим спасителем в том случае, если первый суд заканчивался обвинительным приговором. Он являлся мастером в написании апелляций, обладая чутьем на относящиеся к делу лазейки в законах, он улавливал тончайшие нюансы – высшее мастерство в подготовке дела. Что касается меня, несмотря на мою прирожденную застенчивость я, в конце концов, стала неплохим оратором, обращаясь к собраниям в церквях, аудиториях и парках.

Все это не помогло Леонарду. Обращение с ним лучше не стало. В те времена он был полностью отделен от окружающего мира, не имея возможности общаться и не зная, что делается ради него. Когда ему разрешили первый раз позвонить из тюрьмы, он сказал: “Что они собираются со мной сделать? Они убьют меня, как убили Неистовую Лошадь?”.

Я спросила его: “Как они с тобой обращаются?”.

Он ответил: “Я в наручниках, у меня сняли отпечатки пальцев и унижают обысками. Они не скажут мне, куда повезут. Они у меня все отобрали. Они забрали землю Вороньего Пса. Они забрали мою суть, они увезли мое человеческое тело от моего народа. Но они не отобрали у меня мой разум. Мой разум все еще свободен”. Я пыталась сделать, чтобы он не слышал, как я плачу.

Первое, что делают в тюрьме с таким человеком как Вороний Пес - пытаются сломить его волю, превратить из личности в номер. Одним из способов сделать это является “передержка”. Леонард игнорировал любые провокации. Он являлся образцовым заключенным, не давая повода для наказаний. Но всякий раз, когда его переводили в другую тюрьму, он немедленно оказывался в полной изоляции. В Льюисбурге его поместили в крошечную камеру, такую маленькую, что он не мог ни вытянуться во всю длину, ни стоять не сгибаясь. Он спросил: “Почему вы меня наказываете? Почему вы поместили меня в карцер?”.

Ему ответили: “Мы не наказываем тебя, просто нам нужно поработать с тобой несколько недель, прежде чем тебя выпустят к остальным заключенным”.

То же самое происходило в Ливенвортской тюрьме, которую Леонард назвал “большой скверной бабушкой всех тюрем”. Там начали с того, что провели его по лабиринту коридоров и подземных переходов в комнату, которая была всего-навсего кубом из серо-зеленого цемента. Леонард не имел представления, в какой части тюрьмы он находится. В комнате не было окон, только искусственный неоновый свет, горевший все две недели, которые он там находился. Вскоре Леонард уже не знал: день или ночь, понедельник или пятница, ест ли он завтрак или ужин. У него не было часов, и он полностью утратил чувство времени. Он видел лишь надзирателей, приносивших ему еду. Чтобы преодолеть дезориентацию, он пел старинные священные песни Лакотов и пейотля. Впоследствии он говорил, что в этом полнейшем вакууме научился петь абсолютно по-новому, и это правда. С тех пор, как Леонард вышел из тюрьмы, он поет песни пейотля как никто другой, заставляя их звучать так, словно поют два или три человека. Кроме того, в некоторых из этих песен вы можете слышать голоса различных птиц, крик дорожного бегуна или водяной птицы.

Нужно быть человеческим существом особого типа, чтобы иметь склонность к работе тюремного надзирателя. Половину своих часов вне сна они сами являются пленниками, заключенными по собственной воле. Они необразованны и низкооплачиваемы, и единственное, что имеет для них цену, это чувство превосходства над беспомощными заключенными. Здесь, хотя бы, есть люди, на которых они могут смотреть свысока, поскольку те находятся в их власти. Если они встречаются с заключенным, который вынуждает их почувствовать свою собственную ничтожность или бессилие, они впадают в ярость, потому что он угрожает тому самолюбию, которое у них еще осталось. Они пытаются принизить такого человека до своего собственного уровня, измываясь над ним. Леонард называет это “пытками разума”. Так что каждый день было одно и то же: “Раздвинь свои ягодицы, вождь, покажи-ка, что там у тебя в заднице”.

Почти с самого первого дня он получал анонимные, пышущие ненавистью письма, во многих из которых говорилось, что пока он мотает срок, я сплю с кем попало, с каждым встречным Томом, Диком и Гарри. Одно письмо гласило: “Вороний Пес, ты тупой индеец, твоя жена трахается с твоими лучшими друзьями. У нас есть камеры, которые могут видеть в темноте. Мы сфотографировали их, пока они занимались этим. Мы напичкали комнату в мотеле жучками и у нас записаны на пленке все их вздохи и охи. Ежели соскучишься отбывать срок, мы можем прислать тебе фотографии и записи”. Охранники, приносившие ему эти письма, говорили: “Знаешь, переписка проверяется, Так что мы имеем право читать твои письма. Ну и жену ты себе завел. Может, как-нибудь мы ее навестим”. Леонард только смеялся им в лицо. В то время, как подобные письма он получал быстро и в срок, некоторые из моих писем так никогда и не были ему доставлены.

Надзиратели не прекращали донимать Леонарда. Они говорили ему: “Если ты такой великий шаман, почему бы тебе не превратиться в птицу и улететь?”. Они твердили: “Разве ты не понимаешь, что ты в нашей власти, что мы можем сделать с тобой все, что хотим, что мы можем бросить тебя в карцер, когда нам этого захочется, что у нас над тобой абсолютная власть?”.

Всякий раз Леонард отвечал: “У вас нет никакой власти. Это я обладаю силой. У меня есть легенда. Какая легенда есть у вас? Что вы можете рассказать своим детям, когда приходите домой? Что вы можете им оставить?”.

Его просто не оставляли в покое. Леонард носил прическу в традиционном стиле - длинные волосы, расчесанные в две косы. Их постоянно пытались отстричь. Наши адвокаты вели непрерывную борьбу со всевозможным начальством, доказывая, что остригание его волос было бы незаконно. В конце концов, в мае 1976 года начальство Льюисбурга определило день и час, когда Леонарду обрежут косы, но приказ о его освобождении по апелляции поступил ровно за сутки до назначенной встречи с парикмахером.

Заключенные-христиане имеют право на своих священников и Библию, евреи – на раввинов и Талмуд. Леонард говорил начальству, что трубка является его библией, что у него есть право обладать ею. Потребовались месяцы петиций от наших адвокатов и Ассоциации Прав Индейцев, пока, наконец, мы не получили постановление, которое признавало Религию Коренных Американцев и давало индейским заключенным право иметь при себе свои священные вещи и молиться с ними. Начальник тюрьмы в Тер-От вызвал Леонарда в свой кабинет: “Вороний Пес, у меня есть распоряжение отдать тебе твою трубку. Вот она”. Леонард спросил: “Где мой кисет и табак?”. Начальник объяснил ему, что табак “был подозрителен. Он пахнет как какие-то хипповские наркотики. Извини, вождь. Нельзя”.

Леонард пытался объяснить, что, конечно, это был другой сорт табака – чан-ча-ша, священный табак из красной коры ивы. Начальник настаивал на том, что это был незаконный наркотик. Леонард сказал, что без табака трубка для него бесполезна, и отдал трубку назад начальнику, чтобы тот сохранил ее до его освобождения.

Надзиратели также придирались к Вороньему Псу, когда тот разговаривал по телефону со своими родственниками на языке Лакота. Они не переставали кричать на него: “Говори по-английски, чтобы мы могли тебя понимать. Это страна белого человека. Ты, вероятно, лжешь про нас по телефону”.

“У вас просто нечистая совесть”, - отвечал им Леонард.

Они донимали его разными способами. Один из священников был голубым и постоянно пытался погладить Леонарда. Леонард сказал священнику: “Отче, быть может в вашей религии с этим все в порядке, но в нашей религии шаманы не вступают в такого рода отношения”. В Ливенворте, практически каждый день, пассивные педики и прочие извращенцы, драящие тюремные ярусы, вставали перед “жилищем” Леонарда и насмехались: “Давай, вождь, просунь свой член через решетку, чтобы мы могли его пососать. Ты тоже можешь попробовать. У тебя не будет женщины, быть может, десяток лет”.

Когда Леонард не обращал на них никакого внимания, они швыряли мусор в его камеру. Он говорил мне, что подобные вещи его не раздражали, но, тем не менее, они наложили на него свой отпечаток. Кроме того, там были еще и психиатры. Один психиатр спросил Вороньего Пса, есть ли у того какие-либо жалобы на физическое состояние. Вороний Пес ответил, что он испытывает чувство раздражения. Что за раздражение? – хотел знать психиатр. Вороний Пес сообщил, что его раздражает американское правительство. “Ты достанешь средство исцеления от нарушенных обещаний? У тебя есть средство от лжи?”. Психиатр сказал, что Вороний Пес неправильно его понял. Что касательно физических недомоганий? Вороний Пес разыграл сценку, что это сам психиатр нуждается в лечении. Он предложил окурить того кедром и дать ему настоянного на пейотле чая. Человек пробормотал что-то и сдался. В Льюисбурге психиатр убеждал Леонарда принимать валиум и теразин[7], “чтобы расслабиться и быть счастливым, отбывая срок”. Леонард ему ответил, что, если они начнут против него этот вид психиатрической войны, то проиграют, что с помощью Дедушки Пейотля он является лучшим психиатром, чем они. “Не копайтесь у меня в мыслях”, - заявил он поклоннику валиума: “или я покопаюсь в ваших”.

“Вы, индейцы, все одинаковы”, - сказал психиатр: “безнадежен!”

На следующий день после двухсотлетнего юбилея Соединенных Штатов, 5 июля 1976 года, психиатры тюрьмы в Тер-От сделали еще одну попытку. Один из них вызвал Леонарда в свой кабинет. Как впоследствии рассказывал мне Леонард, человек поприветствовал его большой улыбкой и спросил: “Вороний Пес, что ты думаешь о Двухсотлетии?”. Вороний Пес ответил, что для индейца отмечать этот день все равно, что евреям праздновать день рождения Гитлера или японцам Хиросиму.

 “Очень интересно”, - сказал психиатр: “Я сам еврей. А что о великих людях, которых славит Америка?”

“Что ж”, - ответил ему Леонард: “Вашингтон был парнем в коротких шелковых панталонах, с деревянными зубами, и держал рабов. Затем Колумб. Он думал, что пристал к берегам Индии – сбился с курса всего лишь на десять тысяч миль. Потом Кастер – если бы не мы, вы могли бы получить его в президенты. Вам бы следовало нас благодарить. Вы, люди, избрали Никсона, Эгню. Я скромнее. Я довольствуюсь Сидящим Быком и Неистовой Лошадью”.

“Ну, хорошо. А что ты думаешь обо мне?”.

“Думаю, вы используете меня в качестве подопытного кролика”.

“Что ж, скажу тебе, Вороний Пес, ты и есть что-то вроде подопытного кролика. Сдаюсь. Ты мне больше не нужен”.

После той беседы этот психиатр всегда был очень мил с Леонардом, писал о нем прекрасные отзывы и чем мог, помогал нам.

Всего дважды за полтора года тюремной жизни Леонард терял самообладание. Первый раз это случилось в Льюисбурге. Он стоял во дворе возле группы заключенных, как вдруг она рассыпалась, явив зрителям заключенного с перерезанным от уха до уха горлом. Он умирал, лежа на полу, практически обезглавленный. Когда Леонард все еще находился в шоке от увиденного, человек в белом халате, которого он принял за врача, подошел к нему со словами: “Вороний Пес, медицинский осмотр выявил у тебя серьезные проблемы с головным мозгом. Мы собираемся сделать тебе лоботомию. Это то, что сделали с тем парнем из фильма ‘Пролетая над гнездом кукушки’. Тот парень был таким же, как ты. Не хотел сотрудничать. Вождь, твои беды закончились. Ты будешь счастливым, окультуренным овощем. На этой неделе тебя отвезут в Нью-Йорк на операцию”. Этот человек знал, что по дороге в другую тюрьму Леонарда завезут на время в Нью-Йорк. Так он подшутил над Леонардом. Когда Леонарда несколько дней спустя и в самом деле отправили в Нью-Йорк, он решил, что тот человек говорил правду. В то время я жила в Нью-Йорке, чтобы быть как можно ближе к Льюисбургу. Я могла взять такси и через пятнадцать минут быть у Леонарда, но мне не позволяли с ним видеться. Ему разрешили позвонить. Он рыдал: “Они собираются сделать мне лоботомию. Они собираются отобрать у меня мой разум, мои священные знания, превратить меня в ничтожество”. Тогда он действительно пал духом.

Всю ночь я говорила с ним, пытаясь его подбодрить. Ричард и Джин Эрдоз сказали ему по телефону: “Они не могут с тобой это сделать, им необходимо специальное разрешение, включая твое собственное”. Леонард твердил вновь и вновь: “Вы не имеете понятия, что такое находиться в тюрьме. С тобой могут сделать все, что хотят. У них есть власть. Вы просто не знаете”. Мы сидели на телефоне с восьми вечера до шести утра. Мы полностью выдохлись, и физически и морально. В середине ночи мы вытащили из постели одного из наших адвокатов, и на следующий день он выяснил, что вся эта угроза о лоботомии была всего лишь обманом. Жестокая шутка обернулась против самих шутников. Когда мы обнародовали эту историю, активно запротестовала общественность. Поддержка Леонарда реально стала набирать ход после того, как Национальный Совет Церквей занялся этим делом и назвал его “гонимым и несправедливо осужденным религиозным лидером”.

Вторым из самых тяжелых дней для Леонарда стало 19 ноября 1976 года, когда старый дом Вороньего Пса сгорел дотла при таинственных (или скорее крайне подозрительных) обстоятельствах. В течение всех семидесятых множество домов борцов за гражданские права индейцев было уничтожено путем поджога или зажигательными бомбами. От замечательного, старинного, живописного местечка не осталось абсолютно ничего за исключением покрытой черной сажей голой земли. Все бесценные реликвии, священные принадлежности, старинные договора и костюмы из замши исчезли в языках пламени. Родители Леонарда едва спаслись. Много обрядов, церемоний пейотля, ритуалов ювипи и пиров с раздачей подарков было проведено в старом доме. Теперь он канул в небытие – кусочка индейской истории и наследия больше не существовало.

Леонард пережил это очень тяжело. Он продиктовал нам письмо: “Разве правильно для меня находиться вдали от моего народа, от моей земли? Дом моего отца и моей матери сожжен. Это то место, где жили семь поколений Вороньих Псов. Я нахожусь в тюрьме и не мог помочь моим родным спасти дом. Я вижу только железные решетки. Но даже здесь, сегодня, я могу ощущать сердцебиение своих дедов и слышать отзвуки барабанов”.

Ему портили жизнь многими способами. Вещи, которые облегчают жизнь обычным уголовникам – телевизор, чтиво, карты – ничего не значили для Леонарда. Он был предоставлен исключительно своим внутренним ресурсам. Кроме того, его фактически изолировали от семьи и друзей, отделив от них большими расстояниями. Сперва Леонарда поместили в Льюисбург, штат Пенсильвания, на расстоянии в полконтинента от его дома в Дакоте. Поэтому я вместе с малышом Педро переехала в Нью-Йорк, где остановилась у наших друзей. Если в дни посещений я выезжала рано утром, то могла повидаться с Леонардом и успеть вернуться в Нью-Йорк до наступления ночи. Тюремная система решила затруднить для меня посещения мужа и перевела его в Тер-От, штат Индиана – ровно посередине между Нью-Йорком и Роузбадом. Теперь, независимо от того, где я оставалась, мне приходилось проехать девятьсот миль, чтобы увидеть его. Всякий раз это стоило несколько сотен долларов.

Хотя я чувствовала себя одинокой и потерянной без Леонарда, обремененная ответственностью, вынести которую мне было трудно, поскольку я ощущала себя слишком слабой и неопытной, я переживала относительно легкие времена. Ночи были тяжелыми, но в среднем, по крайней мере восемнадцать часов в сутки я была слишком занята, чтобы размышлять о плохом. Я путешествовала, побывала в тех местах, которых никогда раньше не видела. Я сочиняла листовки, беседовала с адвокатами, газетчиками, главами организаций, записывала пленки, произносила речи и заботилась о ребенке. Именно тогда я стала встречаться с белыми, которые были на нашей стороне, и научилась любить их. Я обзавелась большим количеством друзей. Помимо семьи Эрдоз это были: Белафонте, актер Рип Торн и его жена Джеральдина Пэйдж, Дик Грегори, Марлон Брандо, Осси Дэвис и Руби Ди, музыканты Дэвид Амрам и Чарли Морроу, издатель Эд Саммис, пуэрто-риканский писатель Пири Томас, Посол Энди Янг, епископ Лу Уокер, Пинг и Кэрри Ферри, которые всегда поддерживали индейских политических заключенных, художник из племени Осэйдж Джефф Кимбл, адвокаты Билл Канстлер и Сэнди Роузен, конорежиссеры Майк Гуэста и Дэвид Бакстер, сделавшие документальный фильм о Леонарде в тюрьме. Я многому научилась от этих новых друзей, открылась для новых идей и образа жизни. Я пополняла свой словарь по мере расширения своего кругозора. Я была напичкана хорошей едой, странной и вкусной. Мне подарили новую одежду. Меня водили на шоу и вечеринки. Казалось, существовал некий заговор, целью которого было так занять меня, чтобы мне не оставалось времени на то, чтобы себя жалеть. Более важным, однако, стало то, что вокруг меня теперь образовалось так много плечей, на которые можно было опереться. И всегда, где бы я ни находилась, меня навещали индейцы многих племен, объявлявшиеся в самых невероятных местах.

 Леонард выжил благодаря своей духовной силе. Даже в своей цементной камере с ее железными прутьями, парашей и голой электрической лампочкой, которая горела все время, он не переставал искать видения. Когда его перевозили в Тер-От, автобус остановился у тюремных ворот, и Леонард услышал звуки свистка из орлиной косточки. С этим звуком пришел и голос, говоривший: “Ты меня слышишь, ты меня чувствуешь, ты меня видишь, ты меня знаешь. Придерживайся своих древних путей и учись выносить невыносимое”. Леонард говорил мне, что общался с птицами за окном или во дворе. Птицы казались ему посланцами духов и подбодряли его. Однажды на его подоконник опустилась ворона, и это вселило в него радость. Леонард подумал, что это дух Вороньего Пса пришел его навестить. В другой раз это была овсянка, которая олицетворяла для него Церковь Пейотля. Во время слушаний о досрочном освобождении Леонард увидел в окно двух круживших в небе орлов и принял это за доброе предзнаменование. Он всегда ощущал присутствие духов, даже когда находился в карцере. “Тункашила наблюдает за мной”, - сказал он мне однажды: “у меня горячая линия с Великим Духом. Я получил встроенный усилитель для общения с Тункашилой”.

Леонард пользовался уважением и любовью со стороны своих товарищей по тюрьме. Когда его привезли в Ливенворт, заключенные всего яруса подбежали к решеткам своих камер, стучали по ним и скандировали: “Вороний Пес, Вороний Пес!”. Весь ярус стал стеной протянутых рук, приветствовавших его. В Тер-От черный сосед-заключенный сложил о Леонарде песню. Он спел ее мне по телефону, аккомпанируя себе на гитаре. Это был типичный черный блюз. Он был хорош. Леонард получал множество писем. Индейцы часто присылали ему поэмы.

Он обзавелся друзьями среди черных, белых и мексиканского происхождения заключенных. Он ощущал себя наиболее близким к тем, кто получил пожизненный срок. Леонард просто не мог понять, как можно на всю жизнь бросить в клетку человеческое существо. Во время одного из моих визитов он сказал мне: “Я знаю, как себя чувствуют эти пожизненники, которых никто не поддерживает. Некоторых не навещают годами. Они находятся здесь десять, пятнадцать лет. У них нет ни малейшего представления о том, что происходит снаружи. В свои окна кто-то из них может видеть сторожевые вышки со стрелками и, быть может, машины, проезжающие по отдаленной автостраде, или кружащий в небе самолет. И это – граница их мира. Они даже не знают, помнят ли их еще родственники, живы ли они. Пожизненные заключенные - это живые мертвецы”.

Весной 1976-го Леонард получил каникулы: он был освобожден на три месяца в ожидании пересмотра дела. Рип Торн и Ричард Эрдоз отвезли нас в Льюисбург, чтобы забрать его. Леонарда должны были освободить утром, но надзиратели продолжили свои забавы, целый день придираясь то к одной ерунде, то к другой, чтобы затянуть его освобождение. Выглядело так, будто они просто не могут перенести саму мысль о том, чтобы отпустить его. Они поиграли в свои жалкие игры мускулами с нами, визитерами, крича со сторожевой вышки по громкоговорителю: “Передвиньте вашу машину туда. Нет, на десять ярдов правее. Нет, поставьте ее там, слева. Нет, назад на сорок ярдов. Нет, переставьте вперед. Теперь развернитесь...”, и так далее в том же духе на протяжении целого часа. У Рипа был вспыльчивый характер, и я боялась, что он взорвется, но он ухитрился проконтролировать себя, хотя и дрожал от ярости. Когда, в конце концов, уже под вечер Леонарда освободили, тюремщики поставили условие, что он не может выйти сам. Его должен вывезти владелец автомобиля. Никто другой не должен был находиться в машине. Никому не было разрешено дожидаться его возле ворот. Всем, за исключением Леонарда и водителя, пришлось пройти одну милю и ждать за тюремным периметром.

Поэтому мы ждали, не позволяя всем этим ничтожествам досаждать нам. За пределами тюрьмы власть надзирателей кончалась. Мы нашли симпатичное местечко возле дороги. Там протекал ручей, росли трава, цветы и деревья. Я разложила священные принадлежности Леонарда – кисет с индейским табаком, бизоний череп, орлиное крыло. Мы привезли с собой молодого Лакотского певца, Стива Эмери, и когда, наконец, подкатила машина, и из нее вышел Леонард, Стив ударил в барабан и затянул славящую песню. Затем он спел гимн ДАИ, а я набросила мужу на плечи красно-голубую молитвенную шаль и возложила на его голову красный берет с орлиным пером. Затем мы уселись в кружок и раскурили трубку. Когда мы были готовы тронуться в путь, Эрдоз спросил: “Вороний Пес, что бы ты хотел на обед?”.

Леонард удивил нас словами: “Многие месяцы я мечтал о хорошей китайской кухне”.

Эрдоз нашел телефонную будку и позвонил жене. Когда мы добрались до Нью-Йорка, нас ожидал пир. Стол был уставлен жареной свининой, гуляшем по-сычуаньски, креветками в соусе из лобстера, мясным кэрри, китайскими пельменями, свининой со стручковым горохом, яичницей йонг-фу, хуньянским цыпленком со специями. По дороге в Нью-Йорк наша машина сбила фазана. Рип подобрал его со словами: “Это хорошее мясо”. Так что, вдобавок ко всем этим восточным яствам, Рип приготовил для нас деликатесное блюдо из этого фазана. Это было здорово. Но Леонард так и не смог расслабиться. Он не спал ночами. Он бродил по улицам. Когда мы занимались любовью, ему казалось, что тюремные надзиратели следят за нами. Когда он ухитрялся уснуть, ему снились кошмары. Он говорил: “Мысленно я все еще в тюрьме”.

У нашего друга Эда Саммиса был небольшой домик возле мельничной запруды в Уэстпорте, штат Коннектикут, в нескольких сотнях ярдов от Лонг-Айленд Саунд. Он сказал: “Леонард, мы хотели бы поговорить с тобой. Приедешь в деревню, подышишь морским воздухом”. Так что мы все отправились к Эду в деревню. У него на каминной полке с одной стороны стояло чучело вороны, с другой – игрушечная собака. Между ними находился написанный от руки плакат: “ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ВОРОНИЙ ПЕС”. Должно быть Эду пришлось попотеть, чтобы достать ту ворону. Эд делает лучшую “Кровавую Мэри” в мире, и он хороший повар. Он готовит “распаляющий бифштекс”, “распаляющие бобы” и “распаляющего цыпленка”. Это название - “Распаляющий” - подразумевает то, что Эд приправляет все изрядным количеством бренди. Он приготовил грандиозный обед, но Леонард свалился мертвым сном после нескольких кусков. Он добрел до кушетки и рухнул вниз лицом, проспав тридцать шесть часов кряду. Затем мы отправились домой в Роузбад. Это было и горькое, и сладкое возвращение домой. Старый дом Вороньего Пса был уничтожен огнем, но маленький, красный, построенный на скорую руку “бедняцкий дом”, все еще стоял, хоть и ужасно обветшавший. Леонард пытался начать жить по-прежнему, как шаман, но через три месяца мы узнали, что апелляция Леонарда отклонена, и ему надо возвращаться в тюрьму. Влекомый своим сильным чувством истории Леонард приехал сдаваться в тот же самый суд Дэдвуда, где его прадед сдался в далеком 1884 году.

Так что на моего мужа опять нацепили наручники и увезли от меня еще на один год. Мы подали судье Роберту Мерхайгу прошение о снижении срока приговора до уже отбытого срока согласно положению 35. Мерхайг был тем самым судьей, который выносил Леонарду приговоры по тем фальшивым делам с “нападениями и нанесением ударов”. Он походил на крошечную, убогую, седую сову с острым клювом. В зале суда Мерхайг являлся истинным тираном, и мы его ненавидели. В своем собственном суде в Ричмонде, что в штате Вирджиния, он был известен как честный и либеральный судья. Правительство совершенно неожиданно выдернуло его из родных мест и отправило в Южную Дакоту, где он должен был в кратчайшие сроки покончить со всеми касавшимися индейцев судебными делами. Думаю, выбрали его потому, что Мерхайг абсолютно ничего не знал о положении дел в резервациях. Возможно, он никогда прежде не видел ни одного индейца. Во время судов обвинение не давало защите возможности раскрыть истинную подоплеку дела.

Но теперь Мерхайг получал охапки петиций и писем в защиту Леонарда. Некоторые из этих писем приходили от священников, племенных президентов, антропологов, врачей и учителей, знавших Леонарда и знакомых с условиями жизни в Пайн-Ридже и Роузбаде. Ричард Эрдоз даже отправился к епископу Мерхайга, чтобы рассказать о тяжких испытаниях, выпавших на долю моего мужа, и попросить письмо в его поддержку. Ричард нашел епископа – доброжелательного ирландца – сидящим в нижнем белье и парящим ноги в тазу с горячей водой. Пожилая домработница приносила горячую воду в чайниках, когда вода в тазу остывала. Добрый епископ выслушал и воскликнул: “Святой Моисей, что они делают с этим несчастным?”. Он тут же выстрелил письмом в адрес судьи. Ричард, который является художником, отправил Мерхайгу иллюстрированное письмо, описывающее всю подоплеку дела, скрытую от суда обвинением. Иллюстрации демонстрировали все те немыслимые вещи, которые происходили с Ричардом как с неофициальным главой команды защиты – фанатки, голыми забирающиеся в его кровать в мотеле; реднеки, угрожающие ему; жизнь на гренках и собачьем супе. “Дорогой судья”, - писал Ричард: “если у вас нет жалости к Вороньему Псу, то пожалейте хотя бы меня”. Он поработал над иллюстрациями так старательно, словно это было заказом для “Life” или “Saturday Evening Post”. Когда он рассказал об этом адвокатам, те пришли в ужас. Они сказали Ричарду, что он испортил все дело, что он осмелился спорить с ведущим дело судьей, что его привлекут за неуважение к суду, отправят в тюрьму. Но ничего не случилось.

Со всей этой обрушившейся на него информацией Мерхайг начал испытывать угрызения совести. Он вызвал нас к себе в Ричмонд. Длинный стол, стоящий перед судейской скамьей, был завален высокой, в два фута горой, состоящей из петиций в поддержку Леонарда. Судья указал на эту груду бумаги и с ухмылкой произнес: “И это лишь верхушка айсберга. У нас слишком мало места в зале суда, чтобы вместить все. К нам приходят письма из Нигерии, Явы, Греции, Японии, Швеции, Перу и Австрии. Я только удивляюсь, как все эти люди так далеко от нас могут знать об этом деле больше, чем мы”. Затем он сказал тихим сухим голосом: “Я пересматриваю вынесенный Вороньему Псу приговор и снижаю срок до уже отбытого. Я даю распоряжение немедленно его освободить”.

Один из наших адвокатов, все еще удрученный своим печальным опытом по Южной Дакоте и убежденный в том, что Вороний Пес никогда не добьется справедливости, громко запротестовал: “Ваша Честь, это верх жестокости держать этого невинного человека в тюрьме!”. Он все продолжал и продолжал в таком тоне, пока мы отчаянно дергали его за полы пиджака. Судья ответил с ухмылкой: “Ты меня не расслышал? Я постановил освободить Вороньего Пса”. В конце концов, хорошая новость дошла до всех. Это был великий для нас миг. Судья пригласил нас в свой кабинет: “Джентльмены, это надо немного отметить”. Он превратился в очень симпатичную, улыбающуюся маленькую сову. Когда мы вошли в его кабинет, то увидели, что некоторые из рисунков Ричарда судья вставил в рамки. Он пошутил в адрес Ричарда: “Вы очень законопослушны, но не пытайтесь стать адвокатом”. Судья пожал всем руки и похвалил нас за наше упорство. Он сказал: “Сделайте в ответ что-нибудь и для меня. Избавьте меня от моего епископа”.

Мы позвонили Леонарду в тюрьму и сообщили ему хорошее известие: “Через несколько дней ты будешь свободен”. Но это не сбылось. Потребовались еще недели волокиты, множество вояжей адвокатов туда и обратно. Если тюремная система накладывает на кого-нибудь свои лапы, то она цепляется за него, как скряга за копейку. На самом деле понадобилось еще три месяца, пока, наконец, Леонард не вышел свободным человеком – впрочем, не таким уж и свободным, поскольку он оставался выпущенным условно, под честное слово.

Все племя высыпало, чтобы поприветствовать Леонарда на родине. Все шаманы, председатель племени и члены совета, даже некоторые из священников-миссионеров пришли, чтобы воздать ему почести. Но наиболее трогательным стало то, как его встречало множество бедных чистокровных индейцев. Медленно, торжественно, Леонард направлял круг танцоров, в то время как грянули барабаны, и певцы затянули песню, славящую вождей. Когда Леонард проходил мимо них, все женщины издали берущий за живое вибрирующий клич храбрых сердец. Даже старая мать Леонарда присоединилась к остальным, и ее клич ничем не отличался от клича юной девушки. Во время этого празднества они воздали почести и мне тоже. Два шамана, Уоллас Черный Лось и Билл Орлиные Перья ввели меня в круг, вплели в мои волосы орлиное перо и дали мне новое имя: Охитика Уин – Храбрая Женщина. Это преисполнило меня счастьем и гордостью.

В фильме о тюремных испытаниях Вороньего Пса Билл Канстлер подвел итоги дела Леонарда в короткой речи:

 “Все гонения на индейцев исходят от тех, кто правит этой страной и того, что они делают или сделали с нашими коренными народами. Из человеческой жадности вы выкидываете их с земли, а потом пытаетесь, хотя и безнадежно, подавить любую их попытку к возрождению и возвращению в той или иной форме. Как Неистовая Лошадь и Сидящий Бык, Вороний Пес стал символом.

Полагаю, больше всего вы ненавидите тех людей, которые предъявляют наиболее обоснованные требования. Потому что они обращаются к сердцу нашей души. Мы знаем, что они правы, и поэтому мы должны уничтожить их, если это возможно. Думаю, многие люди на самом деле боятся оправданных индейских требований, касающихся земель и ресурсов. Больше всего они боятся того, что эти требования имеют под собой моральное право, потому что если сталкиваются два императива: нравственный и безнравственный, то вы начинаете ненавидеть тех, кто утверждает нравственный императив. И я думаю, что сейчас имеет место иррациональная, вызванная чувством вины ненависть, которая находится за пределами моей способности анализировать. Мы ненавидим их, потому что их требования полностью оправданы – и мы это знаем”.

Это была очень хорошая речь, но я так устала от всех речей, даже хороших. Все, что я хотела, это вернуться обратно в Роузбад, в нашу лачугу, уединиться, приготовить кофе для мужа, приласкать детей, подоткнуть им одеяла. Отправиться в постель, выключить свет, позаниматься любовью и отдыхать, отдыхать, отдыхать.