III. Порядок жизни и устройство редукций

Посмотрим теперь, как жили в этих поселениях и как они управлялись.

Внутренняя структура населения редукций слагалась из двух классов — из руководителей, «отцов»-иезуитов, деспо­тических властителей страны, и из руководимых — красно­кожих туземцев. Первых — маленькая горсть — от ста до полутораста человек неограниченных правителей, так как власть испанского короля была чисто номинальной; вто­рых — от ста до двухсот тысяч, принадлежащих так одной и той же этнической группе, к племенам гуарани.

Иезуиты захватили власть в Парагвае не путем заго­вора или насилия, — хотя изредка и это оружие они пу­скали в ход, — а путем совершенно новым — путем «завое­вания духовного», «охоты за душою», «конквиста эспиритуаль», т. е. убеждением и воздействием.

Такой способ, трудный и необычный, мог иметь успех только в опытных руках людей недюжинных и духовно сильных.

Как известно, общая линия поведения отцов-иезуитов была очень вдумчивой, осторожной н в целом либеральной. Иезуиты талантливо приспособлялись к местному населе­нию, изучали его особенности, нравы и обычаи. Здесь, например, они создали грамматику гуаранского языка, строили крепости против испанцев и вели борьбу против крепостного права, превращавшегося для индейцев в тем­ное и жестокое рабство. С отцами-иезуитами для гуарани пришло освобождение и милосердие, внимание к нуждам и облегчение феодального ига. Само собою понятно, что при этих условиях они являлись желанными для туземцев. К тому же последние состояли из групп более склонных к культуре и воздействию. Среди южно-американских пле­мен попадались и такие, как, например, племена имбаи, воин­ственные и свирепые людоеды, которые никогда и никому не поддавались. Гуарани, наоборот, были иные, податливые и уступчивые.

Решительный переход к новому строю начался в соро­ковых годах XVII столетия, со времени появления во главе парагвайских миссий «провинциала» Диего Торреса и за­тем отца Монтохи, удивительной личности и фактического парагвайского социального диктатора, о котором уже гово­рилось. Социальная революция в Парагвае произошла тихо и незаметно. Внедрение основ нового коммунистического строя завершилось к концу второй половины XVII столе­тия. Государство создавалось для организации правильной религиозной жизни верующих в духе первых христиан. Цель его была — спасение души, средства коммунистиче­ское хозяйство, имущественное равенство. Такой порядок требовал в свою очередь изоляции края от внешних влия­ний и вмешательства, т. е. изолированности политической, духовной и экономической. Это и достигалось рядом по­следовательных и решительных мер.

Свои политические независимые владения иезуиты раз­делили на 31 округ или «доктрины».

Каждая колония или «редукция» управлялась особыми лицами — членами ордена, «отцами», в помощь которым из­бирались лучшие туземцы — «коррехидоры», действовавшие по указаниям патеров. В каждой редукции были два глав­ных патера — один руководитель-администратор, другой — духовник-исповедник. Они управляли, Стараясь не стал­киваться в обыденной жизни с своею паствою, держась от нее далеко. Они строжайше должны были чуждаться ин­дейских женщин, а исповедники вообще только в редких случаях показывались народу. С населением сносились пре­имущественно через коррехидоров. Во главе всей сети колоний и, тем самым, всего иезуитского государства стоял Кордовский провинциал и четыре его советника.

Число членов ордена, занятых в Парагвае, было не велико, не более ста - ста двадцати на все тридцать коло­ний или округа.

По этому одному можно судить о той мощной и не­обычайной энергии, которую должны были проявлять эти социальные реформаторы и руководители. Работа их была колоссальна. И действительно, в руках иезуитов сосредото­чивалась вся полнота власти как светской, так и духовной. Исповедники и администраторы, пропагандисты и руково­дители, они имели в своих руках все виды оружия, все виды воздействия и духовника, и правителя, и судьи, и даже военачальника. К тому же в большинстве случаев, как видно из их сохранившихся биографий, перед нами люди незаурядные, а некоторые, как Диего Торрес или, особенно, Монтоха, исключительно выдающиеся.

Первым актом Диего Торреса было получение от короля привилегии на организацию в Парагвае колоний, посел­ков, редукций, без всякого участия, вмешательства и даже проживания в них испанцев. Конечно, по мере роста ре­дукций и их хозяйственного успеха, ненависть и зависть соседей испанцев и португальцев все возрастали. Неприяз­ненность, клевета, а иногда открытая вражда ряд лет со­ставляли содержание соседских отношений. Иезуитов об­виняли в сокрытии золотых россыпей, в эксплоатации ту­земцев и пр. Испанцы просто мечтали вернуть туземцев к крепостной зависимости и т. д.

Целый поток доносов и жалоб, инсинуаций и клеветы постоянно изливался на головы руководителей коммуни­стическим государством в Парагвае. В итоге — бесконечный ряд расследований и следствий со стороны папского пре­стола, генерала ордена и всяких светских заокеанских властей. Ряд поколений метрополия ревниво следила за этою колониею.

Между тем жизнь туземцев протекала по определенному руслу. Отцы-иезуиты бесконтрольно и безответственно управляли жителями, число которых было около ста ты­сяч человек, а в лучшие годы государства, т. е. в период с 1718 по 1732 г., доходило до 150 и более тысяч человек. Гуарани жили в небольших поселках-городках, вмещавших от двух с половиною до семи тысяч жителей каждый. Поселки были укреплены и изолированы. Деревень или хуторов в Парагвае не было. А между тем край был богат и обилен. Урожай риса собирался дважды, пшеницы тоже. Плоды и мед были в изобилии. Озера и реки кишели ры­бой, леса — оленями, козами, кабанами, дикими лошадьми и рогатым скотом. В 1730 г. в Буэнос-Айресе за 2 иголки можно было выменять лошадь или быка. Перепелки и ряб­чики водились в таком изобилии, что их убивали палками.

Необычайное природное богатство увеличивалось еще тру­долюбием индейцев, в итоге богатство и обилие.

Вся жизнь туземцев в городках была строго регулиро­вана. В основе строя лежало отрицание права частной собственности, частной торговли и инициативы. Деньги, денежный оборот и всякая торговля воспрещались и фак­тически отсутствовали. Каждый был обязан трудиться по указаниям и в предписанное время.

Все имущество страны было объявлено божьим, соб­ственностью бога — Тупамбак; на все было наложено своего рода новозеландское табу. Ничто в стране не могло ни отчуждаться, ни приобретаться, ни обмениваться, ни завещаться. Все жители объявлялись имущественно рав­ными, и всякие излишки отбирались «в общий котел».

Избытки общего труда, а их было не мало, поступали во владение государственной власти, которая одна вела иноземную экспортную торговлю. Эта торговля, значи­тельная и прибыльная, давала ежегодно отцам-иезуитам в пользу ордена до 2 миллионов франков, — почтенная рента по тогдашнему времени.

Отцы - иезуиты энергично торговали, но вне своей страны.

Главнейшими пунктами экспорта были портовые города Буэнос-Айрес и Санта-Фе. Так как при внешних сноше­ниях туземцы могли бы подвергнуться пагубному, по мнению отцов-иезуитов, влиянию соседей, в частности испанцев, то не только для торговли, но и вообще выезд за границу, как и доступ в ¡Страну, были совершенно затруд­нены, а без согласия и разрешения отцов-иезуитов даже н невозможны. Переезд из округа вокруг без особого раз­решения тоже не допускался. Если туземцам приходилось ехать с товарами в Буэнос-Айрес или Санта-Фе, то их всегда сопровождал патер, зорко следивший за ними и не пропускавший случая тут же отметить спутникам выгоды коммунистической христианской жизни перед нечистой испанской. Патеры, в сопровождении группы одинаково одетых гуарани, были хорошо известными фигурами Буэнос- Айреса. Они и здесь не упускали случая для назидатель­ных разговоров и наставлений. Испанцы изображались патерами как орудия диавола. В каждом из белых коло­нистов, по уверению отцов, сидел злой дух, стремившийся только к золотому тельцу, — верная аллегория, часто по­нимавшаяся наивными туземцами в буквальном смысле слова.

Все население исповедывало христианскую религию, тезисы и обряды которой ставились во главу угла. Но католицизм не мешал процветанию суеверий, которые под­держивались иезуитами. Впрочем, формально христианство исповедывалось в самой строгой форме, с точным соблю­дением всей обрядовой стороны. Внешнее благолепие ста­вилось при этом на первый план. Даже свидетельства о крещении торжественно изготовлялись в Риме. Папа ревностно почитался главою церкви, наместником Христа на земле, а отцы-иезуиты—посредниками между богом и индейским населением.

Религии и богослужению отводилось в Парагвае очень много места. Присутствие при богослужении было для всех обязательно. Все население неукоснительно посещало все службы, молилось, исповедывалось, причащалось установлен­ное число раз и принимало деятельное участие в церковных церемониях и пении. Это, естественно, вело к беспреко­словному повиновению священникам и их управлению не только поведением, но и помыслами всей паствы. Отсюда один шаг к системе аскетических упражнений и к рели­гиозному фанатизму, которые особенно усиленно под­держивались.

В этом смысле мы видим полнейшее осуществление теократического идеала Кампанеллы.

Итак, церковь, ее нужды, жизнь и вопросы занимали первенствующее место; это давало определенное направле­ние и содержание духовной жизни гуарани, создавая свое­образную религиозную общину. Церковная архитектура, — как видно из сохранившихся гравюр и из описаний д’Орбиньи (1830 г.),— представляла собою единственную внеш­нюю роскошь, музыка, хоры и даже танцы при богослу­жении — главнейшее развлечение. Церковные интересы и религиозное настроение наполняли душу гуарани. Мечты о христианских добродетелях были высшим проявлением духа, что поддерживалось участием в духовных братствах.

Благолепие богослужения и внешняя обрядность зани­мали все время. Церковь своею внешностью тоже способ­ствовала повышению духовного интереса. Церкви строились из камня, красивой и прочной архитектуры, с солидными украшениями. Стены со слюдой, резьбою и инкрустациею, алтари, украшенные золотом и серебром. На развитие му­зыкальной и вокальной части религиозных церемоний обращалось особое внимание.

Положительные и отрицательные стороны такого мас­сового воздействия и воспитания были налицо: нравы не­сомненно становились мягче, поведение скромнее, но лице­мерие и ханжество естественно свивали себе здесь прочное гнездо. Вопрос о направлении духовной культуры, таким образом, разрешался просто.

Население было очень однородно: туземцы или метизированные туземцы нескольких родственных племен и ру­ководители — отцы-иезуиты: никакие иные европейцы или власти иного порядка или типа в редукции не допускались. Следовательно никакого духовного восстания, оппозиции и противодействия не могло быть. Не могло быть и борьбы за индивидуализм, — этой полярности и разлагающей силы против коммунизма.

Посмотрим теперь, в каких материальных условиях на­ходилось и жило все население парагвайских редукций.

Центром внимания было насаждение евангельских доб­родетелей: равенства, послушания, скромности и бедности. Отсюда — один шаг к идее общности имущества первых христиан, легко под влиянием утопий нового времени превращавшейся в коммунизм.

Вся однородная масса населения находилась на ижди­вении и попечении государства и жила в совершенно оди­наковых условиях. Порядок жизни и существования уста­навливался как для каждого дня, так и для всего течения жизни. Священники появлялись под величавую музыку, при фимиаме и пении, во всем блеске великолепных одежд. Все было строго и заранее регламентировано на основах кол­лективного пользования, принудительного труда и поголов­ного имущественного равенства. В итоге не было ни бед­ности, ни богатства, ни нищеты, ни роскоши, т. е. не было обычных социальных бедствий, раздирающих индивидуа­листический строй. Зато налицо были и однообразие и казарменная монотонность жизни. Внутреннее содержа­ние жизни парагвайцев давала церковь, ее служба и обряды, а это не могло всего заполнить, даже у гуарани; поэтому жизнь парагвайских коммунистов была бедна другими внешними впечатлениями. Театра или иных общественных развлечений не полагалось. Танцы не поощрялись, ре­дукции — небольшие городки — были очень монотонны, трафаретны. Общественной роскоши никакой. В этом смысле описание красот города Солнца с его уличной хрестоматией на стенах выгодно оттеняет серую скуку парагвайских поселений. Здесь, в противоположность фантазии Кампапнеллы, кроме церквей, магазинов и мастерских, да кое-где кирпичных заводов — никаких общественных учреждений и общедоступных зданий не было. Все частные хижины были крайне однообразны, бедны и неуютны. Они строились плохо и из плохого материала. Жилищный вопрос стоял здесь, несомненно, на первой очереди. Вообще скудость и бедность внешней обстановки этих крохотных и тесных городков была удручающей. Только субтропическая природа за селениями несколько смягчала скуку редукций. ¡За из­городью из колючих кактусов тянулись рисовые и тростни­ковые поля, хлопковые и чайные плантации, целые апель­синовые рощи. Рогатый скот разводился в большом коли­честве, но надзор за неистреблением его отнимал много вре­мени у патеров, так как туземцы весьма охотно тайно истребляли скот, быстро пожирая мясо убитых ими жи­вотных.

Точно так же преследовалось пьянство. Борьба с ним велась особенно энергично. За пьянство давались наказа­ния. Вообще к наказаниям прибегали.

Случалось, напр., что туземцы являлись к патеру с за­явлением, что бык сбежал или зарезан ягуаром. В действи­тельности животное съедалось туземцами, что скрыть было трудно. Заявление о пропаже делалось с чистосердечным, наивным видом, не без огорчения о случившемся. Патеры отлично знали цену таких заявлений, назначали по­ложенное число ударов и делали соответствующие вну­шения.

Законов писанных не было. За проступки следовали наказания. Вообще же скала уголовных и иных наказаний была несложна. За отсутствием свода законов,— юриспру­денция у этих коммунистов была не в фаворе, — все сво­дилось к правилам и обычаям. Согласно последним, система наказания была такова: 1) замечания и выговор, 2) пу­бличное порицание, 3) физическое наказание, но не свыше 25 ударов, 4) тюремное заключение, но не свыше десяти лет, хотя первоначально убийцам назначали и пожизнен­ное. Смертной казни ни теоретически, ни фактически не существовало.