Индейские элементы в языках и топонимике Нового Света

В старину на берегах Ориноко бытовало одно местное предание. В индейских селениях на берегу жил попугай, пользовавшийся общей любовью и считавшийся священной птицей. Племя было истреблено занесенной чужезем­цами повальной болезнью, и от ого селений остались лишь безжизненные развалины. Никто не посещал пустынных мест. Один лишь попугай, единственное говорившее су­щество, продолжал обитать здесь и все повторял слова замолк­шего навсегда языка, нарушая мертвую тишину своим голосом. Он повторял слова старинной песни, значения которых никто уже не понимал. Птица стала печальным призраком этих мест, и, заслышав с реки ее голос, путники суеверно ускоряли дви­жение своих лодок.

Это старое предание таит в себе глубокий смысл.

Большое число индейских племен вместе с их языками стер­то с карты Нового Света. Но множество индейских названий прочно вошло в культурный и бытовой обиход современного на­селения Америки.

Множество растений и животных, которых европейские при­шельцы и ввезенные ими африканцы впервые узнали в Новом Свете, большое число гор, долин, равнин, рек, озер, изгибов морских побережий его двух, а с ледовитыми — четырех океа­нов хранят свои старые названия, хотя зачастую и в новой, чуж­дой им передаче. Многие населенные пункты называются на каком-либо из индейских языков, а на Крайнем Севере — по-эскимосски. Немало старых индейских слов было перенесено на новые общественные отношения, порядки и установления, из которых иные успели в свою очередь устареть и отмереть. Ин­дейские слова можно услышать из уст нынешних обитателей американского континента, говорящих на испанском, португаль­ском, английском, французском языках. В Латинской Америке индейские элементы в процессе значительной метисации насе­ления, а также культурного взаимодействия исконного населе­ния с колонизаторами и ввезенными ими черными рабами заметно преобразовали, или, вернее, образовали — вместе с африканскими элементами — американо-испанскую и бразило-португальскую речь.

Индейские слова прочно вошли не только в ныне господ­ствующие в Новом Свете языки — испанский, португальский, английский, французский. Их можно найти во всех других бо­лее или менее значительных языках мира. Так, немецкий язы­ковед Пальмер отмечает, что много индейских слов проникло в немецкий язык еще даже до того, как они утвердились в английском[1]. Но, разумеется, большинство индейских слов пе­решло в языки мира из испанского, португальского, английско­го, французского языков. Русская Америка, занимавшая юго­западную и западную части Аляски с индейским и эскимосским населением, несомненно, способствовала непосредственному вне­сению индейской лексики и в русский язык, а через него и во многие другие языки.

Массовая эмиграция из различных стран в США, Канаду и Латинскую Америку, нередкие случаи возвращения на родину, наконец, письма на родину — также способствовали проникно­вению индейской лексики в немецкий, итальянский, русский и украинский, польский, чешский и многие другие языки Старого Света. Мореплаватели и путешественники, в том числе русские, среди которых были и первооткрыватели земель, и научные исследователи Нового Света, наконец, международная торгов­ля, мировой рынок, в большой мере способствовали обогащению индейскими словами международной лексики — географиче­ской, геологической, ботанической и зоологической, этнографи­ческой, исторической, товароведческой, бытовой. Индейская лек­сика проникла в международную научную латинскую номенкла­туру.

Мы не ставим перед собой задач лингвистического исследо­вания, а лишь касаемся влияния индейских языков на другие языки в историко-культурной плоскости.

В этом аспекте следует прежде всего подчеркнуть, что язы­ковые взаимоотношения между пришедшими на западный кон­тинент европейцами, ввезенными ими африканскими (рабами и исконным населением Нового Света сложились по-разному в Северной Америке (имеется в виду территория нынешних Соединенных Штатов и Канады) и в Южной и Центральной Америке. Социально-исторические условия французской, гол­ландской и возобладавшей затем английской колонизации се­верной части Америки и пиренейской (испанской и португаль­ской) — ее южной части были различны. Английская колониза­ция, совершенно вытеснившая из Северной Америки голланд­скую и, за исключением так называемой Французской Канады, подавившая французскую, стимулировалась главным образом резко углублявшимися противоречиями первоначального на­копления и аграрного переворота в Англии, а потому приобрела массовый характер. Испания и Португалия и даже Франция были еще скованы феодальными отношениями, что не могло не сказаться на характере колонизации Америки этими странами. Она далеко уступала английской по интенсивности колониза­ционного движения.

В те страны Нового Света, где развилось плантационное хо­зяйство, испанцы, португальцы, англичане, французы, голланд­цы ввозили из Африки черных рабов. Негры образовали впо­следствии компактное население южных штатов в США и уча­ствовали в метисации населения в ряде стран Латинской Аме­рики, а в некоторой степени и в США.

Лишь совсем небольшие собственные колониальные контин­генты могла выделить маленькая Португалия, разбросавшая к тому же свои колониальные владения по всему свету — Амери­ке, Африке, Ост-Индии. Она ввозила в свою громадную заокеан­скую колониальную империю огромные массы черных рабов из Африки.     .

Коренное население Северной Америки делилось на множе­ство разноязычных племен, хотя и образовывавших некоторые крупные языковые группы, как, например, алгонкины, ироке­зы, сиу, атапаски и др. Они находились на различных ступенях первобытнообщинного строя. Наоборот, испанская колонизация почти сразу же натолкнулась на весьма значительные ранне­классовые общества с довольно густым населением, древней и относительно высокой культурой майя и ацтеков в Мексике, чибча в нынешней Колумбии и на самое обширное и могуще­ственное из них — государство инков в Древнем Перу. Порту­гальцы встретили на огромном побережье Бразилии довольно плотное население, находившееся еще на стадии первобытного строя. Общественный быт живших здесь тупи-гуарани обна­руживал некоторые признаки начавшегося у них разложения первобытного строя.

Общая неравномерность исторического развития резко ска­залась на различных типах этнической и социальной среды, с которой пришлось столкнуться европейской колонизации в разных частях Нового Света.

На севере американского континента индейские племена, разрозненные и часто враждовавшие между собой, подверглись систематическому оттеснению и истреблению; остатки их были в XIX в. загнаны в резервации и здесь в значительной мере утратили свою племенную и этническую индивидуальность. Ин­дейское население Вест-Индии — островные араваки и застиг­нутые испанской конкистой в процессе своего переселения на острова карибы — подверглось полному уничтожению, причем испанские завоеватели воспользовались для этого жестокой борьбой между ними.

Целые районы и страны Центральной и Южной Америки были '«очищены» колонизаторами от индейского населения (Вест-Индия, Уругвай, где индейцы были полностью истребле­ны, значительная часть Аргентины). В ряде других районов со­хранились крупные массивы коренного населения, особенно — в странах древних индейских высоких культур — ацтеки, майя, кечуа и в значительной мере ассимилировавшиеся с ними айма­ра, отчасти чибча. Латинская Америка в значительной мере остается и теперь индейской, даже в тех ее странах, а их боль­шинство, где население является в основном метисным. В Ла­тинской Америке совершался в течение трех с половиной сто­летий процесс смешения двух, а где — и трех рас (индейцев, европейцев и негров), что особенно характерно для Бразилии. Все это не могло не сказаться на различии языковых отношений в северной части Америки и в так называемой Латинской Аме­рике.

Различие природных условий в северной части Америки и в странах нынешней Латинской Америки также наложило глу­бокий отпечаток на сложившиеся в обеих частях американско­го континента в результате их колонизации языковые отноше­ния. Эти отличия резче сказались в экваториальной и южной частях Америки.

Англичане, голландцы и французы находили на территории нынешних США и Канады природные условия, не столь уж рез­ко отличающиеся от природных условий их родины и не требо­вавшие от них особых усилий в приспособлении к новой среде. Другое дело тропические и субтропические страны Америки с их богатством растительного и животного мира и обилием ис­ключительно им присущих форм. Испанцы и португальцы на каждом шагу наталкивались на совершенно неведомые им виды растительного и животного мира, для обозначения которых ре­сурсов их собственных языков не хватало. Им приходилось об­ращаться прежде всего к местным названиям этих новых для них растений и животных. Эти названия в основном и заполни­ли американско-испанский и бразильско-португальский ботани­ческий и зоологический словарь, проникнув; и в общий испан­ский, и общий португальский языки. В меньшей степени индей­ские названия растений и животных северной части Америки вошли в языковый оборот ее европейских поселенцев — англи­чан, французов. В англо-американской речи дают себя чувство­вать и заимствования из африканских языков негров, не скоро усвоивших английскую речь и сохранивших в ней многие ха­рактерные слова и выражения из языков своей африканской родины.

Многие языки индейцев Северной Америки теперь уже ис­чезли. Часть индейцев усвоила, в сочетании со значительными реликтами собственных языков и упрощениями, английский язык. Тем не менее индейских языков и наречий в Северной Америке и по сей день остается довольно много, хотя по боль­шей части с незначительным числом говорящих на них. В XIX в. даже выработались письменные и стали складываться литера­турные языки (навахов, чироков, дакота и др.), не нашедшие, однако, благоприятных условий для своего развития. В общем и целом грамотность североамериканских индейцев весьма низ­ка. Индейские наречия в процессе вовлечения индейского насе­ления в капиталистические отношения наводнились англий­скими, точнее,— англо-американскими и англо-канадскими, а частью и франко-канадскими словами, причем их исконная собственная лексика заметно деформировалась и обеднела.

Вместе с тем на основе некоторых родственных индейских наречий сложились так называемые торговые языки, в которые вошли элементы иноязычных — соседних индейских наречий и немало слов из английского или французского языков. В про­цессе вовлечения индейцев — от племени к племени — в торго­вые отношения с европейцами, с усилением деятельности скуп­щиков пушнины, кож и пр. сложились различные торговые языки: чинук, на основе языка племени чинук (из большой язы­ковой семьи пенути), в который проникли английские, фран­цузские и даже некоторые русские слова; мобил (вначале — офранцуженное название племени манвил[2]), на основе наречий племен чоктавов и чикасавов (мускогской группы большой язы­ковой семьи сиу-хока) и др. «Торговые языки» явились одним из важных путей проникновения индейских слов в английский и французский языки в Северной Америке.

Обращаясь к заимствованиям из индейских языков Север­ной Америки, следует иметь в виду, что на восприятие индей­ских слов европейскими поселенцами оказывали влияние глубо­кие различия в фонетике и грамматическом строе между индо­европейскими и индейскими языками, из-за чего заимствован­ные слова значительно видоизменялись.

Вследствие языковой дробности коренного населения Север­ной Америки и существенных различий между племенными диа­лектами наблюдались многочисленные варианты одного и того же слова у отдельных племен, и в тоже время весьма различ­ные значения одних и тех же слов у них. К тому же ни звуко­вая форма, ни смысловое содержание слов и их сочетаний не имели еще в первобытном обществе достаточной устойчивости.

Энгельс, говоря об образовании новых племен и наречий у индейцев Северной Америки, указывал: «В действительности племя и диалект по существу совпадают; новообразование пле­мен и диалектов путем разделения происходило в Америке еще недавно и едва ли совсем прекратилось в настоящее время» [3]. Энгельс отмечал, однако, и интегрирующие тенденции развития в языковом сближении объединявшихся в союзы племен, де­лавших таким образом «первый шаг к образованию наций»,— как, например, у ирокезов: «Они говорили на родственных диа­лектах одного и того же языка и населяли сплошную область, которая была поделена между пятью племенами» [4].

Явление диалектальной дробности речи и ее лексической неустойчивости в родоплеменных обществах создает немалые трудности и для этимологической реконструкции многих слов, заимствованных некогда от индейцев, как по их лексической и, в частности, фонетической форме, так и по их значению. От­сюда разнобой, множественность и зачастую гипотетичность их этимологических толкований.

В Северной Америке наибольшее число индейских слов — мы говорим здесь о непосредственных заимствованиях — при­шло в английский (около 150 слов) и французский языки (при­мерно столько же) от алгонкинов. Племена алгонкинов ко вре­мени появления белых населяли огромные пространства от Ска­листых гор до Атлантического побережья Северной Америки. Английские и французские колонисты прежде всего столкну­лись с восточными алгонкинами, населявшими обширную об­ласть от современной юго-восточной Канады до штата Южная Каролина. Много слов заимствовали англичане и французы от ирокезов, живших в области Великих Озер и реки Св. Лаврен­тия. Немало заимствований проникло в английский и француз­ский языки от племен сиу, населявших внутренние степи, а так­же от атапасков, расселившихся на необозримых пространствах от американского Северо-Запада до границ Мексики, и от дру­гих индейских языковых групп. И не только индейцы, но и эскимосы, заселившие береговую полосу арктической и субарк­тической Северной Америки от Аляски до Гренландии, внесли в эти языки свой вклад. Многие североамериканские индеанизмы в английском и французском языках совпадают, что свиде­тельствует о значении этих заимствований в обоих языках.

Приведем наиболее характерные заимствования [5].

В физической географии Северной Америки утвердились некоторые ландшафтные обозначения местного индейского про­исхождения. Так, из делавэрского произошло в английском и французском слово покосон, означающее в Виргинии и Мэрилэнде, а местами также на всей исторической территории так называемой Большой Луизианы низменные трясины, летом обычно пересыхающие. Оджибуэйское маскег и теперь остает­ся названием покрытых травой торфяных болот — во франко­канадском, а местами и в англо-канадском. Слово байю (bayou), во французском и английском языках в Луизиане означающее мелкую илистую речку или заводь, а на побережье латуну или мелководную бухту, заимствовано из языка чоктавов.

Больше индейских слов пришло в английский и француз­ский языки из области индейской фитонимики (названий ра­стений) и зоонимики (названий животных).

Многие местные растения Северной Америки продолжают носить свои старые индейские названия в английском или во французском языках, а чаще — и в том, и в другом, и, по боль­шей части, также в других языках мира и в международной лексике. Таково, в частности, пекан, или гикори (hickory) — ореховое дерево с вкусными плодами-орехами и ценной древе­синой, акклиматизировавшееся и у нас на юге. Алгонкинское наукохиккора означало собственно кашу из толченых орехов гикори; европейские переселенцы рассекли это слово на две части и обе (пауко — пекан и хиккора — гикори) перенесли на название самих деревьев. Пушкин цитирует hickory в «Джоне Теннере» [6] еще в английско-французском начертании, но впо­следствии гикори вошло в русскую ботаническую лексику.

Таково и персиммон (делавэрский посименен) — так назы­ваемая виргинская хурма, иначе финиковая слива.

К ним же относится маномони (алг., встречается у Лонгфел­ло) с вариантами, иначе тускарора (по названию одного из иро­кезских племен), или так называемый индейский рис, еще иначе — водяной рис, zizania aquatica,— составлявший у индей­цев Великих Озер один из основных продуктов питания. Одно из алгонкинских племен, в хозяйстве которых водяной рис играл особенно большую роль, получило от своих соседей назва­ние — меномини, т. е. люди водяного риса. Индейский рис играл не последнюю роль в питании первых европейских колонистов. Этот быстро разваривающийся рис и в настоящее время находит спрос в Миннесоте и Висконсине среди лесорубов. В охотничьих угодьях его высевают на прикорм для болотных птиц[7].

Вигвам

В североамериканскую фитонимику вошли и некоторые на­звания, придуманные самими европейцами — колонистами или учеными по именам некоторых популярных индейских куль­турных деятелей.

Таково, например, происхождение названия Pye weed, тра­вы пи (eupatorim purpureum), однако из североамериканских видов посконника, обладающего ценными лечебными свойства­ми (противолихорадочными, противозастойными, потогонны­ми). В первые времена колонизации Новой Англии (XVII в.) колонисты, часто болевшие в новых для них природных и бы­товых условиях, охотно обращались к средствам индейской народной медицины и за советами к индейским лекарям. Из них особой славой пользовался местный врачеватель, получив­ший известность у колонистов под именем Джо Пи; он много пользы принес колонистам своим знанием местных растений с лечебными свойствами. Его имя и утвердилось в народной па­мяти в названии этого вида посконника.

Типи

Другой пример, еще более яркий, представляет индейское название гигантского хвойного дерева в Калифорнии, секвойи. Ученые называли его и веллингтония (так его называют иногда и теперь) и вашингтония; в народе это дерево зовут иногда бе­реговым (или калифорнийским) красным деревом (coast read wood).

Но в 1847 г. известный австрийский ботаник-систематик, языковед и путешественник Ст. Л. Эндлихер (участник рево­люции 1848 г. в Австрии), давший первое после Линнея исчис­ление родов растений, присвоил этому гигантскому дереву имя секвойя, в память Секвойи (около 1770—1842), метиса из племени чироки, знаменитого индейского культурного деятеля (английское имя которого было Джордж Гесс (Guess) или Гист), составителя чирокского силлабического алфавита и осно­воположника чирокской письменности (впоследствие она вышла из употребления, сыграв, однако, свою культурно-историческую роль).

Из представителей животного мира Северной Америки ин­дейские названия в английском и французском языках, а неко­торые и в других языках, носят: алгонкинское муз (moose — англ.), американский лось — слово, перешедшее еще в русском начертании в словарь пушкинского языка[8]; карибу (алг.) — американский северный олень. Отсюда и обычное название оленных эскимосов — эскимосы карибу, а также название хребта Карибу в Скалистых горах (Пушкин передавал это слово еще в англо-французском начертании — caribou) ; вапити (алг.) — канадский олень: скунс (делавар.) англ. skunk, франц. sconse — известный зверек из куньих, с ценным промысловым мехом, но в переносном словоупотреблении в Северной Америке (из-за зловонности этого зверька) — никчемный человек; опоссум (алг.) —сумчатый зверек с длинным мехом, в англо-канадском просторечье, под влиянием подслушанных промысловиками у индейцев фольклорных рассказов об этом зверьке, в переносном значении — притворщик, хитрец; монак (алг.) — вид сурка (marmota топах) ; пекан, или пеккан (алг.) martes pennanti — так называемая неннантова куница; ракун — racoon (алг. arunghcun), сокращенно сооn,—американский енот, и отсюда — трапперская меховая шапка, а в пренебрежительном переносном смысле (в просторечье) —прощелыга; ондатра (из гуронско­го) — мускусная крыса, ценный вид пушнины. Немало местных птиц, рыб, земноводных, пресмыкающихся также носят индей­ские названия.

Из области материальной культуры индейская лексика Се­верной Америки сообщила английскому и французскому, а так­же и другим языкам целый ряд слов.

Так, среди индейских слов, относящихся к жилью, из алгон­кинских наречий пришло общеизвестное вигвам (абнакское wig­wam — дом, и сходные слова в оджибуэйском, делавэрском и др.), причем не только в прямом и общем значении индей­ской хижины, а в более узком и специальном — куполообразной хижины из воткнутых в землю жердей, связанных вместе и по­крытых сшитыми кусками древесной коры или кож, но и в пере­носном — идиллического семейного уюта в небольшом и укром­ном жилище. Вигвамами в Америке зовут также палатки для летних детских лагерей.

Мокассины

Из языков индейцев дакота, некогда в основном охотников на бизонов, заимствовано слово типи, обозначающее легкий пе­реносный шатер, которым пользовались трапперы, ковбои и жи­тели границы с индейскими независимыми племенами; типи явилось прототипом военных палаток американской войны за независимость и от них — новых летних лагерных палаток.

Среди слов, относящихся к одежде и обуви, из алгонкинских языков происходит получившее по народному осмыслению со­вершенно английский облик слово matchcoat — охотничья мехо­вая фуфайка с короткими рукавами (у индейцев павхатан — мачноро), а в переносном значении—сермяга, дерюга. От алгонкинов к французам и англичанам в Северной Америке пере­шли вместе с их названием мокассины — мягкая кожаная обувь, получившая широкую известность в этнографической литерату­ре; от этого слова произошли названия растений и животных: водяной мокассин (иначе — водяной щитомордник) — одна из ядовитых змей; мокассиновый цветок — известная североаме­риканская орхидея и др.

В быту американцев и канадцев прочно укоренились некото­рые индейские кушанья вместе с их индейскими названиями. Широкую известность получил пеммикан (алг.) — особый спо­соб приготовления мяса впрок.

Популярностью пользуются также хомини и маш (разного приготовления маисовые каши), поун (маисовые лепешки), саккоташ (блюдо из маиса, бобов и кусков свинины), как и раз­ные другие блюда народной кулинарии вместе с их названия­ми, заимствованными от индейцев.

Томогавк

Из различных видов оружия североамериканских индейцев стал общеизвестным томогавк (алг.), индейский боевой то­порик.

Из индейских обозначений перевозочных средств получило известность слово тобогган (алг.) —бесполозные сани, приме­нявшиеся многими индейскими племенами Северной Америки. Катанье с гор на тобогганах — один из излюбленных видов зим­него спорта у американцев и канадцев.

Даже франко-канадский шумовой инструмент, народная по­гремушка из полых тыкв с камушками — сисикок, или шишикуа, перенят со своим названием от алгонкинов (алг. звукопо­дражательное «шишикуан»).

Вампум

Для весьма различных целей употреблялся в старину у ин­дейцев Северной Америки — алгонкинов, ирокезов и других так называемый вампум (алг. wan-pan-piak, дословно — низки белых раковин). Он состоял из искусно выделанных раковин с Атлантического побережья в форме цилиндрических бус бе­лого, фиолетового и других цветов, иногда сочетавшихся с бе­лыми в различных комбинациях, символических узорах и даже реалистических рисунках. Их цвет и комбинации имели опре­деленное значение. Бусы нанизывали и нашивали на широкие пояса (пояса-вампумы). Они служили украшением, меновой единицей, а также для передачи сообщений. В форме вампу- мов и их собраний составлялись своего рода племенные летописи, увековечивавшие те или иные важные события. Имелись искус­ные составители таких исторических вампумов и опытные чте­цы и толкователи из почтенных стариков. Племенные вампумы сохранялись как святыня. Почетное и преемственное имя Гайявата (собственно — Ахионуатха), которое носил один из ле­гендарных основателей Ирокезской лиги, означает «он состав­ляет вампумы». Вампумные бусы и сами вампумы с определен­ным набором бус служили также единицами обмена между пле­менами. Долгое время вампумы фигурировали и как одно из средств сношений индейцев с белыми. Историческую извест­ность приобрел так называемый Вампум Пенна (Penn-wampum), удостоверявший соглашение об уступке делаварскими вождями значительных земельных угодий пенсильванским ква­керам и договор о вечной дружбе (впоследствии грубо нару­шавшийся белыми); на этом вампуме символически изображены силуэты индейца и европейца (Пенна), держащихся за руки[9].

В течение целого полустолетия вампумы определенного набора бус и сами вампумные бусы служили важнейшими единицами торгового обмена между индейцами и белыми и имели хождение даже в среде самих колонистов. Усиление притока металличе­ских денег в колонии, вовлечение индейского населения в товар­но-денежные отношения, расширение торговых связей и обра­зование постоянных рынков привело к господству денежного обращения, но долго еще вампумы и вампумные бусы имели хождение наравне с металлическими деньгами и на время уста­новился даже их денежный эквивалент. В связи с таким эконо­мическим и юридическим значением вампумов само слово «вампум» было в старые времена довольно частым в повседневной речи колонистов в прямом и различных переносных значениях. Позднее, с утратой значения вампумов, оно стало чаще означать в разговорном языке ожерелье из раковин («индейское» оже­релье). Впрочем, индейские женщины в Оклахоме и в настоя­щее время выделывают пояса-вампумы — правда, главным об­разом для туристов [10].

Из области индейских верований и поверий широко вошло в английский язык Северной Америки и во франко-канадский алгонкинское слово маниго (у французов — маниту) — дух, бо­жество, фетиш и вообще все сверхъестественное. Оно нашло особое распространение в среде трапперов, войдя в их поверья и фольклор в значениях дух-покровитель, фетиш, амулет, та­лисман. Впоследствии оно стало означать и более отвлеченные представления и понятия, как, например, везение или при­страстие, иногда ассоциируясь в последнем значении по звуко­вому уподоблению с манией. Манито вошло и в американскую художественную литературу и в любящую яркое словцо публи­цистику. Манито часто встречается и как составная часть геогра­фических названий.

Оджибуэйское ототеман[11] (дословно — его род) преврати­лось в тотем, и не только в английском и французском языках, но и в международной этнографической лексике. Из этого слова в науке сложилось обозначение более общего понятия для всей системы религиозных, космогонических и социальных пред­ставлений на определенной ступени развития общества — тоте­мизм.

В области брачно-семейных отношений заимствовано англо-американцами алгонкинское слово скво (squaw), означающее в английском — жену-индеанку и в более широком смысле во­обще индейскую женщину. От этого же слова происходит сквомэн (squaw-man), белый, женатый на индеанке, особенно — оставшийся жить в ее роде — племени. Отсюда и Скво-Вэлли (Долина индеанок) — название живописного уголка в горах Ка­лифорнии, известного места зимнего спорта.

Ряд социально-политических терминов и выражений, сло­жившихся в США и Канаде, выдает их индейское происхож­дение.

Интересна судьба алгонкинского слова сахем, вошедшего и в широкую историко-этнографическую литературу. В марксист­ской литературе оно утвердилось со времени Энгельса, опреде­лившего на основе работ Моргана функции сахема у ирокезов, в частности — в племени сенека как родового «старшины для мирного времени» наряду с «вождем-военачальником». «Власть сахема,— указывает Энгельс,— внутри рода была отеческая, чисто морального порядка; средствами принуждения он не рас­полагал. Вместе с тем он по должности состоял членом совета племени сенека, а также и общего совета союза ирокезов»[12]. Беря, как и Морган, ирокезский род «в качестве классической формы этого первобытного рода» и исследуя ирокезский род как классическое явление родового строя, Энгельс рассматривал и функции сахема в общем типологическом плане. Таким обра­зом, и само слово сахем приобрело в марксистской историко­этнографической литературе значение родового института, далеко выходящее за пределы одного лишь ирокезского рода и распространяемое на родовое общество в Северной Америке вообще. Но сахем, по-английски — сэйчем (sachem), вошло в американский политический лексикон в значении политиче­ского лидера, как и сэгемор (sagamore), некогда означавший бо­лее мелких вождей или старейшин. Сэйчемами и сэгеморами стали в период американской революции называть руководите­лей различных политических клубов. В дальнейшем так имено­вали вообще местных политических лидеров, а также боссов.

В период войны за независимость различные политические организации, в частности политические клубы, стали охотно присваивать себе разные индейские названия в целях конспира­ции, а иногда из желания подчеркнуть свою связь с американ­ской землей — индейской родиной, унаследованной американ­цами, и противопоставить себя метрополии. По имени Таманенда, делавэрского вождя, уступившего Пенну значительную по­лосу земли, был назван клуб Таммани-холл. Таманенд, Таммани и даже Сент-Таммани были названы некоторые населенные пункты в США[13].

Клуб Таммани-холл первоначально поставил одной из своих целей привлечь на сторону молодого государства индейцев, еще представлявших значительную силу в основных районах Соеди­ненных Штатов и державших зачастую сторону лоялпстов (не­которые индейские племена предпочитали более отдаленную Англию власти янки). Клуб разделялся на землячества (по штатам), которые назывались племенами, именовал место об­щих собраний вигвамом, устраивал индейским вождям торже­ственные приемы, наряжая своих членов в индейские костюмы, вводил у себя индейские церемонии и обряды, титуловал своих руководителей индейскими почетными званиями сахемов (сэйчемов) и сэгеморов и самочинно преподносил в первые деся­тилетия своего существования почетное звание «великого сахема» президенту Соединенных Штатов. В дальнейшем в связи с тем, что этот клуб сделался орудием финансовых воротил Нью-Йорка, с раскрытием ряда политических обманов, финан­совых афер и широко практиковавшейся им коррупции, слово таммани стало в народе нарицательным обозначением для не­чистоплотной, не брезгающей никакими средствами политиче­ской клики.

Из алгонкинского слова muguomp — великий вождь получи­лось англо-американское магвамп (mugwump). Слово это вна­чале означало влиятельного и независимого политика, но затем так стали главным образом называть «независимых» членов той или другой из господствующих в Америке буржуазных партий, оставляющих за собой право голосовать на выборах независимо от решений руководства и, наконец,— с общим разложением буржуазной политической верхушки — просто боссов, бессо­вестных политиканов, независимых от своих собственных обе­щаний и деклараций, а также вообще ненадежных и вероломных политических деятелей. Так постепенно снижалось и значение этого термина индейского происхождения. Утратив свое перво­начальное значение, он отразил политическую деградацию аме­риканской крупной буржуазии.

Наконец, кокес (caucus), как полагают некоторые амери­канские авторы, означавшее у виргинских алгонкинов «место совета», родового или племенного[14],— стало означать закрытое, часто конфиденциальное, совещание заправил той или другой господствующей буржуазной партии для обсуждения политиче­ских, организационных и связанных с ними финансовых вопро­сов, особенно с целью воздействия на оппозицию среди рядо­вых членов своей партии.

В народе это слово употребляется в значении клики поли­тиканов.

Пушкин в своем «Джоне Теннере» цитирует место из запи­сок Теннера, где тот упоминает о военном кличе отавуавов (оттава), могущем служить как вызовом, так в некоторых слу­чаях и выражением радости и приветствия,— «криком бранном, называемом сассакуи»[15]. Интересно, что во франко-канадском просторечье существуют варианты того же слова sasacouest (сазакуэ) и другие[16] как в первоначальном значении — «военный клич» индейцев, так и в переносных — дикий вопль, беспорядоч­ный крик или шум. Это один из примеров снижения индейских слов, характерного для пренебрежительного отношения «циви­лизованного» белого к стародавним обычаям и психологии «крас­нокожих дикарей». Но даже в своем сниженном значении это слово в разных его вариантах, воспринимаемых, по-видимому, как звукоподражание, могущее служить выразительным, хотя и грубоватым восклицанием, является так или иначе одним из тех индеанизмов, которые обогащают разговорную речь живы­ми эмоциональными оттенками.

Как известно, англичане и французы утвердились наряду с испанцами и в Вест-Индии. Французы, как и голландцы, про­никли в Бразилию, откуда их вытеснили португальцы. Англи­чане, французы и голландцы разделили между собой господ­ство над колониальной Гвианой. Англичане завладели также небольшой частью Юкатана (Британским Гондурасом). В анг­лийский, французский, голландский языки вошло поэтому не­мало слов из аравакских и карибских языков и даже из тупи- гуарани, а в английский — также из майя. Известную роль в этом сыграли и базировавшиеся на некоторых островах в Вест- Индии флибустьеры, в основном французы, голландцы, англи­чане. Они нередко высаживались на побережье материка и вхо­дили в непосредственные сношения с местными жителями, пе­ренимали их навыки и отдельные слова. Флибустьеры (от голл. vrijbuiters— «вольнодобытчики») были известны и под прозви­щем буканьеры, дословно — «коптильщики», от французского boucan «коптильня», что в переносном смысле получило значе­ние — пиратский, разбойничий «притон». Но французское сло­во boucan произошло от «мокем» (т.-г.), что означает приспо­собление, козлы для копчения и само копчение, тушеное или вяленое мясо, обычную пищу неприхотливых в еде — буканьеров.

Из языка чибча (по другим данным, из островного аравакского) barbacoa — вошло во французский язык, теперь уже уста­ревшее barbecue, barbecote, в том же смысле «вяленое мясо». В дальнейшем, может быть, в матюрене, старинной французской матросской речи, оно превратилось, с огрублением значе­ния, в barbaque — «тухлятина», которой нередко кормили мат­росов на судах дальнего плавания и которая часто была пово­дом к их возмущению против капитанов. На Кубе слово «барбакоа» бытует и сейчас, обозначая навес для сушки мяса. Барбекью (Barbecue) вошло и в англо-американское просторечье прежде всего в смысле целиком копченой или зажаренной туши. Барбекью означает в Америке также пикник с зажариванием мясной туши на костре — по полуиндейскому способу старых трапперов; отсюда и глагол to barbecue в переносном грубова­том значении — мучить кого-нибудь, надоедать (собственно — коптить или поджаривать на медленном огне).

Из аравакского каноэ, вошедшего и в интернациональ­ную лексику, образовалось совершенно офранцуженное canot — челн.

С Антильских островов и из Гвианы во франко-канадскую и во французскую речь в Луизиане пришло слово саванна в смысле главным образом болотистых пустошей, а в обще­французском ставшее одним из названий прерий. В междуна­родной научной лексике это слово означает тропическую лесо­степь.

В английский и французский язык непосредственно из ин­дейских языков Вест-Индии и Южной Америки перенесен ряд ботанических и зоологических названий, часто совпадающих (с вариантами) с испанскими и португальскими из того же источника (маис, табак, акажу и др.). Из аравакского и кариб­ского вошло в английский и в интернациональную лексику наименование красного дерева (mahogany), чаще махагона (во французском — magné), то же, что и акажу. Французское, а из него и русское слово ламантин — так называемая морская коро­ва (в латинской номенклатуре — manatus) произошло от ара­вакского и карибского «маната».

Французы завезли в щелях своих кораблей из Бразилии к себе на родину американского таракана (blatta americana) ; возможно, что еще в матюрене «арабэ» (т.-г.) превратилось в чисто французское по звучанию ravet. Слово marangouins, оз­начающее больно кусающихся тропических москитов, было также заимствовано у тупи-гуарани; оно приобрело и перенос­ное значение: Бомарше называл так одолевавших его мелких литературных «кусак».

Но, разумеется, основной запас индейских слов в английском и французском языках поступил в них не из Центральной и Южной Америки, а из индейских языков Северной Америки. Да и большинство слов из Центральной и Южной Америки пришло к ним не непосредственно от местных индейцев, а через испан­цев и португальцев (как, например, маис).

Каноэ

Конечно, далеко не все названия местных растений и живот­ных, новых предметов быта, новых условий жизни были заим­ствованы колонизаторами из языков коренного населения Аме­рики.

Подавляющее большинство новых слов как в Северной, так и в Южной Америке было создано ресурсами собственных языков колонистов путем не только перенесения старых слов на новые предметы, но и соответствующих изменений или ярких, выпуклых сочетаний старых слов.

Можно привести большой список английских составных на­званий, имеющих отношение к природе (особенно к раститель­ному миру), истории или быту Северной Америки, в словосоче­тании с прилагательным indian, индейский. Таковы, в частности, indian trail (индейская тропа) и indian uay (индейская доро­га) ,— обозначения путей, столь тесно связанных с освоением Северной Америки европейскими поселенцами.

Путешественники, трапперы, солдаты и миссионеры, торгов­цы и колонисты пользовались индейскими тропами через гу­стые леса и индейскими дорогами через прерии. Так возникли официальные тракты, сыгравшие столь большую роль в эконо­мической, политической, административной и культурной жиз­ни Северной Америки, как, например, Калифорнийская дорога, Орегонская тропа и др.

В английском языке американцев сложилось выражение in­dian file, индейский ряд, в смысле осторожного — по-индей­ски — следования гуськом.

Заимствовав у индейцев культуру маиса (кукурузы), амери­канцы, наряду с индейским, происходящим из Вест-Индии сло­вом маис (аравак., кариб.), стали звать эту замечательную ин­дейскую земледельческую культуру indian corn (т. е. индейским зерном) и даже сокращенно — просто corn — зерном. Это сло­жившееся в американском народе название кукурузы показы­вает, что она всегда являлась в его глазах, так сказать, класси­ческим индейским злаком.

Алгонкинское название маиса — мондамин получило извест­ность во всем мире благодаря «Песне о Гайявате» Лонгфелло. По алгонкинским мифам, Мопдамин был не только отцом мно­гих питательных растений (и табака), но и всех индейских племен [17]. Немалую помощь оказали индейцы кукурузой пер­вым колонистам Северной Америки, а вождь племени вампаноагов Маосасоит научил отцов-пилигримов возделывать кукуру­зу [18]. В общей сложности более сотни различных растений в США и Канаде носят название индейских.

Образное американское выражение «индейское лето», т. е. красное («краснокожее») лето, означает пору, когда листва краснеет, по-русски мы в просторечье называем это время «бабьим летом».

Правдиво отражая колонизаторскую психологию, такие выражения носят насмешливо-укоризненный характер. Indian gift — «индейский дар», или «дар по-индейски», означает пода­рок, требуемый обратно или что-либо взамен его, да еще стори­цей. Известно, что колонизаторы в порядке обмена дарами по­лучали за бесценок от индейцев пушнину и даже целые угодья земли, а между тем они же выражали негодование, когда ин­дейцы, убеждаясь в бессовестном обмане, приходили иногда за своим даром или хотя бы за приплатой к произведенному обме­ну. Однако выражение «индейский подарок» должно означать, что жертвами «неблагодарности» являлись вовсе не индейцы, а колонизаторы, якобы их облагодетельствовавшие: индейцы, дескать, ничем не довольны, и что «дарят», то требуют обрат­но, да еще вымогают без конца ответные дары, гораздо более до­рогой подарок.           ,

Чрезвычайно интересно этноисторическое происхождение этого англо-американского выражения. Оно явно восходит к родовому институту потлача у индейцев,— действительно «ин­дейского дара», сути которого белые колонизаторы Северной Америки не поняли и содержание которого исказили в этом иро­ническом выражении. Обычай потлача получил в той или иной мере развитие у многих племен Америки, особенно у индейцев северо-запада Северной Америки. Он детально описан с исполь­зованием фольклорных материалов и исчерпывающим образом разъяснен с точки зрения его социального значения советским этнографом Ю. П. Аверкиевой [19]. Как указывает Ю. П. Авер­киева, обычай потлача сложился на определенной стадии развития родового строя у индейцев, когда появилась возможность для накопления предметов, превращавшихся в своего рода со­кровища. Обладание этими сокровищами определяло положение человека в обществе, но они не могли быть использованы для эксплуатации сородичей. Борьба родового общества с возникав­шими отношениями частной собственности выражалась, в част­ности, в том, что накопленные сокровища раздавались на осо­бых празднествах — потлачах — приглашенным гостям из дру­гих родов, а те в свою очередь отдаривали устроителей потлача на таких же празднествах.

Трубка мира

Другой индейский обычай, связанный с открытием индейца­ми и разнообразным использованием ими свойств табака и осо­бенно распространенный в Северной Америке, получил со вре­менем глубокое и всемирное символическое 'значение. Всем из­вестна «индейская трубка» — по-английски indian pipe, которую выкуривали вкруговую на торжественных собраниях, во время различных обрядовых церемоний, на приемах гостей, при заклю­чении союза между друзьями или мира между врагами. Она искусно выделывалась из камня, обожженной глины, кости или дерева, иногда даже меди, и часто украшалась тончайшей резь­бой. Индейская трубка на языках всех народов получила назва­ние «трубки мира», как образный символ прекращения враж­ды, примирения между враждующими. Отсюда и русское выра­жение: «Выкурить трубку мира» — помириться.

Английские и французские колонизаторы Северной Аме­рики исказили имена многих индейских племен и народов.

Поощряя в своих целях их межплеменные распри, колонизаторы зачастую закрепляли за отдельными племенами клички, которы­ми наделяли их враги. Так, ирокезы, составлявшие «Союз пяти (впоследствии — шести) наций» (племен), сами себя называли символическим именем хо-де-но-сау-ни, народом «длинного дома». «Это и было единственным именем, которым они себя на­зывали»,— подчеркивает JI. Г. Морган[20]. Но враждовавшие с ними алгонкины прозвали их «иринакхоив» — «настоящие ужи» (т. е. увертливые). Эту алгонкинскую кличку их и переняли французы, превратив ее в iroquois, ирокезы, и передав ее также англичанам. Так это название племени вошло и в литературу, утратив свой первоначально неприязненный смысл. Виандотов (гендатов) французы прозвали гуронами, hurons, что по-фран­цузски означает «взъерошенные головы» (ассоциируясь с ка­баньими головами), по их обычаю остригать волосы бобриком, и в переносном смысле «грубияны». Любопытно, что француз­ские феодалы в средние века так презрительно называли жаков, участников крестьянских восстаний, жакерий. Это название — гуроны закрепилось за виандотами и тоже вошло в литературу, утратив свой первоначально глумливый характер. Дакота, сами так себя называвшие («союзники», в смысле союзные племена), получили у оджибуэев такую же кличку сиу (враги) ; это их на­звание от оджибуэев перешло к французам, а от них к англи­чанам и в международный оборот, также утратив, впрочем, свое первоначальное отрицательное значение.

Часть южных атапасков (самоназвание, как и у всех ата­паскских племен, дене — настоящие люди) получила от команчей прозвище апачи (враги).

Индейцам лени-ленапе («настоящие люди» — по их самона­званию) — некогда могущественной и влиятельной конфедера­ции алгонкинских племен — колонизаторы навязали, как и их захваченным землям, имя лорда де ла Уарр (умер в 1610 г.). Де ла Уарр получил королевский патент на обширную область, которая вместе с протекающей здесь рекой и заливом стала име­новаться Делавар, название было впоследствии перенесено и на один из образованных здесь штатов. Самих лени-ленапе име­новали не иначе, как «делавэрскими индейцами», позднее — просто делаварами. И именно под этим именем вошел в историю Северной Америки этот народ, сыгравший в ней большую роль. До прихода европейцев делавары занимали еще более обширную страну, которая в алгонкинских преданиях считалась общей прародиной алгонкинов, признававших за делаварами как бы старшинство и называвших их «дедами». Делавары создали за­мечательное пиктографическое письмо, которым запечатлено выдающееся произведение их словесного творчества — «Валам-Олум» («Красная зарубка»), содержащее исторические преда­ния племени и общие алгонкинские мифы[21]. Значительную часть своих земель делавары уступили пенсильванским кваке­рам. Во время войны за независимость делавары сражались на стороне колоний, восставших против английского господства. Но ослабленное войнами с ирокезами, это мужественное племя было оттеснено на Запад американскими колонизаторами, кото­рым оно оказало столь существенную поддержку в борьбе за независимость. В настоящее время делавары рассеяны по резер­вациям других индейских племен [22].

Англичане и французы придали именам некоторых индей­ских народностей, особенно мятежных, непокорных, оскорби­тельный, бранный смысл, применяя их к подонкам общества. Так, в конце XVIII в. в Лондоне мохоками (т. е. могавками, именем одного из ирокезских племен) называли бандитов, а в Париже преступное босячество до сих пор зовется апашами (т. е. апачами).

Но отдельные имена индейских племен перенесены на некото­рые фенологические явления (чинук — ветер, дующий со Скали­стых гор), полезные растения (тускарора — одно из названий ин­дейского риса) и т. д. Некоторыми из них ученые различных спе­циальностей воспользовались даже для создания искусственных терминологических обозначений, правда, нередко в полном отры­ве от их прямого значения,— например, алгонкская эра (алгоак- ский период) и гуронская формация в геологии. Имена некото­рых индейских племен увековечены прогрессивной литературой. «Последний из могикан» Ф. Купера (1826) стал синонимом стойкого, хотя и последнего борца.

В Америке и в языках мира привились названия, данные индейцами некоторым другим, неиндейским, народам. Так, се­верным алгонкинам принадлежит ставшее общепринятым на­звание эскимосов («ускхе-юмуг», т. е. «сыроядцы»,— эскимосы сушили мясо на солнце и консервировали его во льду); сами себя они называют инуиты («люди»). По мнению некоторых американских исследователей, индейцам отчасти принадлежит и слово янки, в котором алгонкины объединили английское «ин­глиш» и французское мангле» [23].

Особенно богата индейскими названиями топонимика Север­ной Америки, хотя они в английском и французском звучании часто искажены до неузнаваемости. Можно смело сказать, что все без исключения индейские племена Северной Америки, как сохранившиеся на старых местах, так и согнанные с них и даже совершенно вымершие и истребленные, оставили следы своих языков в топонимике Северной Америки. Она повествует о пе­реселениях и быте индейских племен до прихода европейцев, о заимствовании европейцами их знаний родной природы и их навыков в ее освоении, об упорном сопротивлении европейцам, стойкой борьбе за землю, на которой жили их предки. Она по­вествует вместе с тем о систематическом вытеснении индейцев с родных земель, их массовом истреблении, заключении в ре­зервации.

Без обращения к местной индейской топонимике европейцам труднее было бы колонизовать необъятные пространства ны­нешних США и Канады. Без обращения к ней также много труд­нее составить себе вполне отчетливое понятие об истории коло­низации Северной Америки.

По производившимся подсчетам, из примерно двух тысяч озер и других водоемов в США по крайней мере триста носят индейские названия и более тысячи рек имеют названия индей­ского происхождения. Как подчеркивает Стюарт в своем исто­рико-топонимическом обзоре США (1945) [24], индейские имена носят 26 штатов, 18 крупнейших городов США, большинство значительных рек и озер, целый ряд гор и тысячи отдельных местностей, мелких городов и других населенных пунктов.

Почти нет таких индейских племен и народов в Северной Америке, имена которых не вошли бы в названия ее рек, озер, гор, городов, штатов, графств или отдельных населенных пунк­тов. Так, гуроны дали название озеру Гурон в системе Великих озер, а их более близкое к самоназванию обозначение — городу Виандот (их бывшему поселку) в штате Мичиган; по атапа­скам — названы река и озеро Атабаска (в Канаде), по ироке­зам — река Ирокуэй (США), по при — озеро Кри (в Канаде), по оттавам — река и город Оттава (в Канаде).

Канада — самое большое по территории государство на всем американском континенте носит гуронское название. Французы приняли гуронское слово канада, т. е. «деревни», за название страны[25]. Впоследствии имя Канады перешло и на Канадские озера, другое название Великих озер, и на Канадский архипе­лаг, а в геологии Северной Америки оно было перенесено на так называемый Канадский (Лаврентийский) щит и др.

Из Великих озер на границе Канады и США алгонкинские и ирокезские названия носят: Мичиган (оджиб. Мисигома — «широкая вода») [26], сообщившее свое имя штату Мичиган, Эри (искаженное гуронское название ирокезского племени енришей), Онтарио (ирокез.) [27]. Алгонкинские названия носят канад­ское озеро Виннипег (у индейцев кри—«илистая вода»), дав­шее имя и городу Виннипег, одному из крупнейших в Канаде. На озере Манитоба, в его узком месте, расположен остров, у од­ной из каменистых отмелей которого сильный прибой волн про­изводит в теснине раскатистый грохот — поверья кри и оджибуэев приписывали его Манито, яростно бьющему здесь в бара­бан; отсюда — и название озера, распространенное впоследствии и на одноименную канадскую провинцию Манитоба [28].

Из значительных рек Канады носит, в частности, индейское название Оттава, приток р. Св. Лаврентия,— по алгонкинскому племени оттава, игравшему крупную роль в местной торговле между белыми и индейцами внутренних областей.

С другим притоком р. Св. Лаврентия, рекою Сагеней, свя­зывались надежды французского мореплавателя Жака Картье, открывшего р. Св. Лаврентия и искавшего от Нее северо-запад­ный путь в Китай; местные индейцы, если только он не вкла­дывал в их уста то, что он хотел от них слышать, упоминали о некоей сказочно богатой стране Сагеней. Так Жак Картье и назвал открытую им реку, считая ее проходом в другой океан и положив этим начало легенде о некоей северной золотой стра­не, путь в которую лежит прежде всего по этой реке[29] (как из­вестно, золото впоследствии было открыто в Канаде, в Квебеке и Онтарио, а позднее — на дальнем Юконе).

Квебек, один из старейших городов Канады, администра­тивный центр одноименной провинции, получил свое название от гуронского «кепек» — теснина: в том месте, где был построен французский форт, широкая р. Св. Лаврентия действительно резко суживается — от острой косы, нанесенной отложениями впадающей здесь в нее реки Чарлз. Саскачеван (кри — Кикизкадживан, «быстрая река»), впадающий в озеро Виннипег, также сообщил свое название одноименной провинции. О реке и озере Атабаска мы уже упоминали.

Юкон, полноводная река в пределах северо-западной Кана­ды и Аляски, вполне оправдывает свое североатапаскское имя — «большая река». Его золотоносный приток Клондайк получил свое сильно англизированное название из того же языкового источника, в котором оно означает «олень». «Клондайк» в свое время вошел в поговорку, и не только в Канаде, как неожидан­но привалившее и притом неисчерпаемое богатство. Но золотая горячка на рубеже XIX—XX вв. в короткое время исчерпала основные золотые запасы Клондайка. Вместе с тем она стоила жизни подавляющему большинству местных индейцев — охот­ников и рыболовов, которых сгоняли с насиженных мест и обре­кали на голод золотопромышленники, хищнически разорявшие их охотничьи и рыболовецкие угодья. Отсюда и другое, горько­ироническое значение этого слова.

В Соединенных Штатах Америки индейские названия носят заливы Чесапикский (вероятно, от делавар. Hitshihwapeuk, «большая соленая бухта») [30] и Наррагансетский.

Миссисипи — «отец вод», как прозвали ее индейские племе­на, а за ними и европейские поселенцы, носит старое индейское название «великой реки» (оджиб. и кри «Миче-сепе»). Эта ве­ликая река с ее колоссальным бассейном и мощными притока­ми — важнейшая водная артерия США сыграла огромную роль в процессе колонизации страны и в ее экономическом развитии. Вместе с тем она явилась рубежом в истории оттеснения индей­цев на Запад, после чего и там последовал массовый захват но­вых земель, истребление целых племен и рассеяние их остатков по резервациям. Примерно со времени разгрома в 1814 г. вос­стания северо-восточных племен, возглавленного Текумсэ, до окончания войны с семинолами во Флориде в 1842 г., соверши­лось изгнание индейцев за Миссисипи. «К 1842 г. только не­большие островки индейских резерваций, — указывает А. В. Ефи­мов в своих «Очерках истории США от открытия Америки до окончания Гражданской войны»,— напоминали о том, что вся территория к востоку от Миссисипи раньше была населена ин­дейскими племенами» [31]. Переход чироков и криков под штыка­ми генерала Уинфилда Скотта за Миссисипи в 1838 г., повлек­ший огромные жертвы в пути, был «одной из величайших тра­гедий в истории Америки»,—говорит У. 3. Фостер. Индейцы назвали этот путь «дорогой слез» [32].

Миссури и Огайо, главнейшие притоки Миссисипи, также носят индейские имена — первый на языке индейцев сиу, вто­рой — ирокезов.

Огромное число притоков Миссисипи и рек ее обширного бассейна также носит индейские имена. Платт-Ривер — назва­ние крупного притока Миссури — не что иное, как французское Riviere Plate («Плоская река»), перевод-калька с дакотского «Нибратхка» — «ровная вода», т. е. река, текущая по равнине; отсюда и ее другое название — Небраска, перешедшее и на штат Небраска[33].

Интересна топонимическая история реки Де Мойн, одного из притоков Миссисипи. На этой реке когда-то жило племя моингов, по которому французы вначале и называ­ли ее Рекой Моингов, Rivière des Moings[34]. Позднее на ней построили свою обитель католические монахи аскетического ордена траппистов, возникшего во Франции в XVII в., и фран­цузские колонисты переосмыслили старое название реки как Riviere des Moines, Река Монахов. В дальнейшем оно преврати­лось, в английском произношении, в Де Мойн. Отсюда и на­звание г. Де Мойн, главного города штата Айова.

Берега озера Юта и реки того же названия были в свое вре­мя населены племенем юта, от которого они и получили свое на­звание; оно перешло и к штату Юта. Мормоны, поселившиеся здесь в середине XIX в., переименовали было реку Юта, или Скалистую реку, как ее называли сами индейцы юта, в Иордан (Джорден), видя в этом указанную самим «божьим промыслом» библейскую аналогию с палестинской рекой, текущей через Ти­вериадское озеро в соленое Мертвое море. (р. Юта течет из оз. Юта в Большое Соленое озеро). Однако этот мормон­ский Иордан чаще называют по-прежнему Юта-Ривер, рекой Юта [35].

Кентукки, по одному из толкований, значит по-чирокски река «зеленого тростника» арундарии, в изобилии росшего по ее берегам; но по другому, менее идиллическому объяснению это значит «кровавая река»,— здесь происходили столкновения пле­мен из-за луговых угодий и их кровопролитные стычки с бе­лыми [36].

Потомак, на котором расположена столица США — Вашинг­тон, сохраняет в измененном виде имя некогда расположенного на его берегах индейского селения племени, которое было истреблено колонистами.

Название р. Саванны с атлантическим портом Саванной - переосмысление «реки шауниев», одного из алгонкинских племен.

Знаменитая Ниагара означает по-ирокезски «расколотая на­двое земля» (онгмиара), а по другому толкованию — «ревущая стремнина», то и другое — яркие топонимические образы. Как мы уже указывали, в США, как и в Канаде, множество «индей­ских речек» (indian creeks) и «индейских озер» (indian lakes).

Следует заметить, что у различных племен Северной Америки были, как и у многих других народов на земле, свои священные озера; иногда их названия составляли сокровенную тайну. Ко­лонисты — католики, пуритане, сектанты, возбуждаемые фана­тическими миссионерами и проповедниками, нередко глумились над верованиями индейцев и прозывали эти озера «чертовыми». Известное «Чертово озеро» (Devil’s lake) в Северной Дакоте — не что иное, как дакотское Миниуака, «священная (или жерт­венная) вода», бывшее священное озеро дакотов.

Ряд горных возвышенностей и долин в Северной Америке также носит индейские имена. Аппалачи (муског.), Аллеганы (делавар.), Адирондаки, могавкское глумливое прозвище абнаков, одного из соседних алгонкинских племен «древоядцы»,— индейские названия этих горных кряжей.

Многие местности в Скалистых горах, на Сьерра Невада, в Береговых цепях также известны под индейскими именами. Живописная Иосемитская долина в Калифорнии заимствовала свое название от У-зу-майти, т. е. от гризли, североамерикан­ских серых медведей, являвшихся тотемом мивоков (из языко­вой семьи пенути), против которых американская конная мили­ция вела в середине XIX в. беспощадную войну [37].

После американской революции, указывает Стюарт, когда индейцы уже были оттеснены от Атлантического побережья, по­явилась целая доктрина о «благородном дикаре», noble savage. Индейские имена и названия стали пользоваться популяр­ностью. В поисках имен для новых штатов и городов обращают­ся к названиям индейских племен и знаменитых индейских деятелей. В пограничных с индейскими землями местах еще остерегались этого, но в краях, прочно обжитых белыми, стали давать их весьма охотно [38].

В результате индейские названия носят штаты Айдахо, Айо­ва, Алабама, Аризона, Арканзас, Вайоминг, Висконсин, обе Да­коты, Иллинойс, Канзас, Кентукки, Коннектикут, Массачусетс, Манитоба, Миссисипи, Миссури, Мичиган, Небраска, Нью-Мек­сико, Огайо, Оклахома, Теннесси, Техас, Юта. Сюда же, кроме того, можно причислить, по происхождению названия, как уви­дим дальше, и обе Виргинии. Возможно, что индейским по на­званию или происхождению названия является и Орегон.

Эти штаты именуются так по крупным рекам (Мичиган — по одному из Великих озер), носящим индейские названия, по былым индейским обозначениям этих мест или по индейским племенам.

Оба штата Дакота, Северная и Южная, получили свое назва­ние по р. Дакота (Джемс-Ривер), притоку Миссури, берега ко­торого были в свое время густо заселены дакотами. Другой при­ток Миссури, текущий параллельно р. Дакоте, носит название Сиу.

В начале европейской колонизации Северной Америки дако­ты занимали обширную территорию по обе стороны верховьев Миссисипи. Их основным занятием была охота на бизонов. Заимствовав к началу XVIII в. от европейцев лошадь, они за­нялись на необозримых пространствах прерий, где свободно пас­лись бесчисленные стада бизонов, конной охотой на них. Дако­ты стали одним из самых значительных «конных народов» прерий и создали своеобразную конно-охотничью культуру, кра­сочное народное изобразительное искусство, яркий степной фольклор. Однако в 30-х годах XIX в. началась колонизация прерий; в них устремились толпы белых охотников, за ними скупщики пушнины, агенты мехоторговых компаний. Началось хищническое, ради одних лишь шкур, истребление бизонов, к 80-м годам совершенно исчезнувших. Вместе с тем шло по­степенное вытеснение дакотов с обжитых земель, а затем под дулами ружей в резервации. Исконный хозяйственный и бы­товой уклад дакотов подвергся жестокой ломке. Испытывая тяжелые лишения, они должны были перейти к земледе­лию на неплодородных землях, без навыков к тому и средств. Земли, населенные дакотами, вошли в образованную в 1837 г. Индейскую территорию, после расчленения которой в 1854 г. они были включены в штат Небраска. В 1861 г. была образована отдельная территория Дакота с жестоким военным режимом, направленным против индейцев. Дакоты мужествен­но оборонялись. В 1867 г. их поселили в резервацию, занимав­шую тогда территорию нынешней Южной Дакоты и окружен­ную военными постами. Когда в Южной Дакоте открыли золото и серебро, у индейцев стали отбирать земли. Восстание дакотов 1872 г. было жестоко подавлено. Расхищение индейских зе­мель продолжалось: в 1876 г. от резервации отрезали наиболее пригодные к земледелию угодья, в 1882 г. оставили за индейца­ми лишь жалкие клочки земель. А в 1889 г. на территории Да­кота было образовано два штата — Северная и Южная Дакота. В 1890 г. дакоты восстали вновь и были совершенно разгромле­ны. В настоящее время остатки некогда крупного и могуще­ственного племени живут в нескольких резервациях[39]. В обоих штатах Дакота эти индейцы составляют всего 1—2% населе­ния. Но они оставили многочисленные следы в топонимике этого обширного края. Дакотский фольклор обогатил народное творчество американцев, проник и в американскую литературу. В XVIII—XIX вв. дакоты вели на бизоньих кожах своеобраз­ные пиктографические анналы — «зимописи» (winter counts). Индейцы прерий вели счет по зимам; в конце каждого года они делали символический рисунок, характеризовавший истек­ший год и дававший ему свое название [40].

Индейские названия Индианы и Оклахомы (по-чоктавски — «Земля красного человека») отчасти отразили политику на­сильственного поселения в этих краях разноязычных индейских племен. Бывшая территория Индианы — обширный край, про­тянувшийся широкой полосой от озера Мичиган до р. Огайо на путях колонизационного движения к Миссисипи и за него, по­лучил свое название, как указывает Стюарт[41], по имени старой земельной компании, орудовавшей в этих краях, которую автор характеризует как компанию «земельных спекулянтов». Дей­ствительно, демагогически прикрываясь названием «Индиана», эта земельная компания спекулировала на скупке за бесценок индейских земель в обстановке истребительных войн против ин­дейцев и насильственного «уплотнения» их земельного фонда все новыми переселениями индейских племен с востока США.

Чрезвычайно интересно индейское первоначальное проис­хождение такого, казалось бы, подлинно английского названия как Виргиния (Вирджиния), сыгравшей столь большую роль в истории США. Виргиния была первой английской колонией в Северной Америке. Уолтер Рэйли, знаменитый английский кор­сар, фаворит королевы Елизаветы Тюдор, «преподнес» эту но­вую землю своей августейшей покровительнице. Он получил ко­ролевский патент на новые земли к северу от испанской в то время Флориды, куда и отправился в 1584 г. в уверенности най­ти там золотые россыпи. В своих донесениях королеве он назы­вал открытое им побережье Вингиндакоа, по имени местного алгонкинского вождя Вингина. Но «королева-девственница» одним росчерком пера переделала это название по созвучию в Виргинию (лат. virgo — inis, англ. virgin, дева, девственница) [42]. В 1706—1722 гг. индейцы Виргинии были почти полностью уничтожены колонистами в истребительной войне. На их тер­ритории возникли два штата — Виргиния и Западная Вир­гиния.

Из крупных городов США с индейскими названиями сле­дует отметить прежде всего Чикаго. Его название производят от алгонкинского слова чикагу, «место, где водится скунс» [43]; по другому толкованию, оно происходит от местного, также ал­гонкинского, названия дикого лука (порея), в изобилии здесь произраставшего. Но одно не противоречит другому, ибо дикий лук у местных индейцев назывался «скунсовой травой» [44].

Особенно интересна и поучительна топонимическая история Нью-Йорка. Как известно, его историческим центром является остров Манхэттен. Когда состоявший на голландской службе английский мореплаватель Генри Гудзон посетил впервые в 1609 г. устье реки, ныне носящей его имя, и этот остров, где была тогда расположена алгонкинская деревушка, он первым делом приказал напоить ромом тамошних индейцев (известный своим коварством колонизаторский прием, нашедший отраже­ние в «Буре» Шекспира (1623 г.) в горьких словах Калибана,— акт I, сц. 2 и акт II, сц. 2). Несколько позднее голландцы по­строили на острове сараи для хранения пушнины, которую они за спиртные напитки и безделушки стали получать от местных индейцев. В 1626 г. остров был приобретен голландцами за жал­кий набор ржавых ножей, стеклянных бус и пестрого тряпья. Голландцы оценивали покупку в 60 гульденов (около 24 долла­ров), откуда и произошло впоследствии шутливое нью-йорк­ское прозвище Манхэттена — Twenty-four-dollar Island ( «Два­дцатичетырехдолларовый остров») [45].

По-видимому, Манхэттен был сначала несколько изменен­ным названием племени, обитавшего в этих местах. Это можно заключить из того, что голландцы употребляли это название во множественном числе — Манхатты — и что оно распространя­лось на всю округу. Р. Гудзон называлась Рекой Манхаттов и этот остров на ней — Островом Манхаттов. Один из старых гол­ландских авторов прямо указывает, что Река Манхаттов так на­зывается по племени манхаттов в ее устье[46]. Вполне возмож­но, что их название было одним из вариантов имени могикан, мана-хеган, собственно «волки» [47] (вероятно, до их тотему).

Но как бы то ни было, близко родственные могиканам дела­вары, бывшие в свое время их непосредственными соседями, два столетия спустя, когда могикане уже исчезли, и, может быть, частью слились с ними, давали названию Манхэттена другое толкование. Относя историческую встречу индейцев с Гудзоном к своим собственным предкам, они с горечью рассказывали о том, как колонизаторы, спаивавшие их ромом, выменяли у них этот остров за ломаный грош, и объясняли его название са­мим способом его приобретения. Они стали производить его от делавэрского манахактенеид, «там где мы перепились» [48], «где нас напоили» или просто «место пьянства», даже объясняя его как «место отравления».

Бенджамен Боткин, известный американский фолькло­рист, приводит из старой книги пастора Джона Хеккевелдера делаварскую версию прибытия Гудзона. «В его блестящем, рас­шитом золотом, красном мундире индейцы приняли Гудзона за самого Манито»; в этой делавэрской версии рассказывается об «отравлении» индейцев предательским крепким ромом, а также о том, как белые всякими уловками стали овладевать все боль­шими участками земли, так что «бедные индейцы стали убеж­даться, что белые вскоре станут нуждаться во всей их земле, что в конце концов и произошло» [49].

Одну из первых улиц Нового Амстердама, так будущий Нью- Йорк назывался при голландцах, составляла старая Индейская тропа, пересекавшая наискось остров; тропа выводила к приста­ни, куда индейцы приносили на обмен добывавшиеся ими для белых бобровые шкуры. Иначе ее называли Бобровой тропой. Впоследствии эта довольно узкая тропа стала, с прокладкой на­стоящих улиц, магистралью Breede wegh, т. е. Широкой доро­гой, как ее уже назвали голландцы, откуда нынешнее Broad­way — Бродвей. Так индейский Манхэттан вырос в Нью-Йорк и Индейская тропа стала всемирно известным Бродвеем[50].

Индейские имена носят и Саратога и Аппоматокс, историче­ские места крупнейших побед американской войны за независи­мость и гражданской войны в США.

Топонимика Аляски и Лабрадора обнаруживает, наряду с индейскими, также множество эскимосских географических на­званий. Само название Аляски, по одному из толкований, про­исходит от эскимосского alakshak, полуостров[51]. ‘По другому толкованию, оно индейского происхождения и означает «боль­шая земля». Американский этнограф, географ и исследо­ватель эскимосского языка Уилер приводит длинный список местных эскимосских названий на Лабрадоре. Он предпосылает своей топонимической работе по Лабрадору следующее посвя­щение: «Посвящается иннуитам Лабрадора, культура которых разрушается без заботы о ее равноценном возмещении. Отне­семся же с уважением к их именам (названиям) за те земли, которые мы от них унаследовали» [52].

Громадное число населенных пунктов США, как и Канады, носит индейские имена, несмотря на длительное и до сих пор дающее себя знать движение расистских элементов против «sa­vage names» — диких имен. Миссионеры и проповедники раз­личных исповеданий — католики и протестанты.— старались на­саждать религиозные имена, превратить топонимику Северной Америки в святцы или новую «обетованную землю». Владетель­ные же колонизаторы из английской аристократии и чиновные эмиссары раздавали новым местам имена своих августейших по­кровителей. Рядовые переселенцы ощущали потребность зано­сить из старой родины, вместе с заветными мешочками ее зем­ли, родные им имена старых мест. И тем не менее новая обста­новка, воздействие индейской среды, потребности общения с индейским населением и ознакомления с осваиваемыми земля­ми, даже при отнюдь не мирных путях европейской колониза­ции, способствовали популяризации индейских географических названий. Индейские названия переносились с одних мест на другие как самими индейскими племенами, отмечая собой скорбный путь их переселений, так и европейскими поселенца­ми. В то же время они подвергались искажениям по звуковой аналогии, по переосмыслению, иногда глумливому, нередко — по вольному или невежественному переводу, и во всех случаях энглизации или офранцуживанию. При всем этом прочно осе­давшие в тех или иных местах колонисты обычно сохраняли и даже сами укореняли индейские названия. Так, уже в сравни­тельно раннее время колонизации Уильям Пенн (вторая поло­вина XVII — начало XVIII в.) способствовал в интересах самих колонистов сохранению и даже охране в квакерской Пенсильва­нии индейских названий холмов, озер, рек. Более того, исполь­зуя ресурсы местной природы, пенсильванские квакеры часто давали тем или иным местностям, которые они осваивали, ин­дейские имена по местным полезным растениям. В ответ на упреки в попустительстве «варварским названиям» Пенн писал: «Что верно, то верно,— Окторокон, Ранкокоэ, Озиктон, Шакамэкон, Покерим — все это имена здешних населенных мест. Ну, и что же! Они доставляют им честь!» [53].

Индейцев сгоняли с насиженных мест. Их перегоняли с ме­ста на место, загоняли в резервации, истребляли, но старые ин­дейские географические названия чаще всего не трогали, хотя и подвергали тем или иным искажениям. А если и производи­лись переименования, то старые имена обычно оказывались более живучими.

В то же время складывался чрезвычайно характерный и поучительный топонимический фольклор, примеры которого мы приводили как у индейцев, так и в среде нового населения Се­верной Америки, своеобразное преломление в народном созна­нии и преданиях старины отдаленной истории Северной Амери­ки, ее европейской колонизации и сложившихся в ней расовых, этнических и связанных с ними социальных отношений. Ва­шингтон Ирвинг приветствовал индейские имена и написал це­лый очерк о них. Глубокий и живой интерес к индейцам выра­зился в серии романов Фенимора Купера, и особенно в его «По­следнем из могикан» (1826), и, конечно, в появлении индейской эпопеи Лонгфелло «Песнь о Гайявате» (1855). Прогрессивные писатели-реалисты США и Канады (в последней как на англий­ском, так и на французском языках) часто обращаются к описа­нию быта и положения индейцев в Северной Америке. Джек Лондон дал ряд выпуклых зарисовок из суровой жизни индей­цев Аляски. В англо-канадской литературе видное место заняла метиска Полина Джонсон (1862—1913), записавшая ирокез­ские предания и в своих ярких стихах выразившая пламенный протест против угнетения индейцев.

Огромный размах изучение коренного населения Америки приобрело в первые десятилетия XX в. В эти годы в трудах та­ких ученых, как Фр. Боас, Дж. Суантон, Эд. Сепир, Д. Дженнесс и др., было опубликовано множество монографических исследо­ваний об отдельных народах Америки, записей текстов и фоль­клора, исследований, посвященных языкам индейцев.

Все это также сыграло немалую роль в сохранении или даже восстановлении индейских географических названий и появле­ния новых. Имя Гайяваты получили десятки новых населенных пунктов. Именами прославленных вождей индейских восстаний и индейских культурных деятелей был назван ряд городов и других населенных пунктов (Понтиак — город в Мичигане и Иллинойсе, Текумсэ — город в Небраске и Оклахоме[54], Сек­войя— графство в той же Оклахоме [55] и т. д.). Наряду с этими доблестными именами появилось, однако, немало названий насе­ленных пунктов по именам всякого рода индейских соглашате­лей, пособников в экспроприации индейских земель и прочих предателей интересов индейского населения.

Прокладка железных и автодорог, сооружение станций, по­крытие США и Канады сетью почтово-телеграфных пунктов, развитие туризма и сети туристских баз, освоение пустошей — все это потребовало и обилия новых местных названий, и среди них далеко не последнее место заняли старые индейские имена.

Индейцам Северной Америки принадлежит, как мы видели, значительная часть названий ее ландшафтов, фенологии явлений природы) мира растений и животных и великое множество ее географических названий — всего того, что так много говорит о родине уму и сердцу каждого американца и канадца, к какой бы расе он не принадлежал. Вместе с названиями многих вещей и мест индейцы передали европейским поселенцам Северной Америки свои веками и тысячелетиями накопленные навыки. Индейцы обогатили американскую и канадскую культуру своим богатейшим фольклором, американскую и канадскую народную речь — своими красочными, яркими выражениями. На протя­жении трех-четырех столетий, отстаивая свою свободу, они да­вали неизгладимые примеры и уроки мужества, стойкости и благородства и вписали в общую историю Северной Америки немало героических имен, таких, как Понтиак и Текумсэ, и имен таких неутомимых культурных деятелей, как Секвойя. Гайя­вата был, так указывают некоторые авторы, не легендарной личностью, но историческим лицом, лишь позднее овеянным легендами: он был первым политическим мыслителем в реаль­ной истории Северной Америки, еще задолго до ее фактической колонизации белыми выдвинувшим великую идею всеобщего мира. Этой точки зрения придерживался и Вл. Иохельсон ⁵⁶.

Но в процессе колонизации Северной Америки и развития в ней капитализма в его наиболее хищнических формах совер­шается в течение трех-четырех веков массовое истребление и ограбление индейцев. Они живут в условиях жестокой эксплуа­тации торговыми компаниями и монополиями, сопровождаемой расовой дискриминацией.

Национальному развитию крупных индейских групп ме­шают условия, в которые поставлено коренное население США и Канады. Едва ли не единственным примером сохранения этни­ческого и культурного единства большого индейского народа к северу от Мексики являются навахи. Они имеют свою терри­торию, сохраняют свой язык и многие обычаи, чувство этниче­ской общности. Все остальные некогда довольно многочислен­ные племена умышленно рассеяны по отдельным резервациям. В этих небольших резервациях соединены разноязычные пле­мена, что долго затрудняло их общение и также было сделано умышленно. Здесь индейцы довольно быстро утрачивали родной язык и переходили на английский — единственно возможное в создавшихся условиях средство общения не только с белыми, но и между разноязычными индейцами.

Но в индейских массах усиливается движение социально­политического протеста и стремление к единению с наиболее сознательной частью американского пролетариата в общей борьбе против империализма. Коммунистическая партия США и Коммунистическая партия Канады всемерно поддерживают индейцев в их борьбе за равенство, свободу, улучшение мате­риального положения и культурное развитие.

В Латинской Америке испанский и португальский языки буквально пропитались индейской лексикой, в них вошло и немало африканизмов, особенно в речь бразильцев. Значитель­ное проникновение индеанизмов в испанский и португальский языки Нового Света привело вместе с другими факторами к об­разованию довольно заметных различий между испано-амери­канской и бразило-португальской речью, с одной стороны, и речью их исторических метрополий, с другой, при безуслов­ном единстве общего испанского и столь же несомненном един­стве общего португальского языка. «Испанско-американский словарь отличается от собственно испанского вследствие про­никновения в него индейских слов, заимствований из языков неиспанской национальности, а также в результате особой се­масиологической судьбы значительной части испанской лекси­ки»,— указывает советский испанист Г. В. Степанов[56].

Кроме того, в испаноязычной Америке — не две страны, как в англоязычной Северной Америке, а около двух десятков стран, и в каждой из них сложились свои особые этнические отноше­ния и языковые черты. Особенности эти объясняются не только лингвистическими различиями в среде колонистов (кастильцы, баски и другие в странах испанской колонизации) и различия­ми их социального состава, но и влияниями отдельных индей­ских (в Мексике и Центральной Америке — ацтекского и майяского языков, в Перу — языков кечуа и аймара, в Парагвае — гуарани, в Чили — арауканского, в Венесуэле — аравакского и карибского и т. д.), а в некоторых странах — и африканских языков, их сравнительным удельным весом. Испанский язык в каждой из этих стран обогащен множеством заимствований из индейских языков, живых и исчезнувших. Но местные языковые особенности не ограничиваются одной лексикой. Чи­лийский лингвист Родольфо Ленц констатирует арауканский субстрат в местной чилийской фонетике испанского языка: «Это — говорит он,— испанский язык с явно арауканскими зву­ками» [57]. Б. Мальмберг в своей работе об испанском языке в Новом Свете отмечает фонетические влияния гуарани на испан­ский язык в Парагвае и ацтекского в Мексике[58].

Наблюдаются влияния индейских языков даже на граммати­ческий строй испанского просторечья в некоторых испаноязыч­ных странах Америки, например, появление нахуаских суффик­сов на севере Мексики (в большую языковую семью нахуа вхо­дит и ацтекский язык), на грамматические особенности языка кечуа в некоторых горных местностях Эквадора, гуарани в Па­рагвае и т. д.

Но, разумеется, всего убедительнее лексические влияния. Как указывает А. Ховер-Перальто в предисловии к своему гуарани-испанскому словарю [59], парагвайцы больше говорят на гуа­рани, чем по-испански, и в просторечье местного испанского языка можно насчитать добрых восемь десятков гуаранийских слов на каждую сотню.

Г. В. Степанов предлагает следующую классификацию заим­ствований в испанском языке по их распространению: 1) локализмы (местные слова), 2) зональные американизмы, 3) обще­испанские американизмы и 4) интернациональные америка­низмы [60].

Вместе с тем следует иметь в виду, что индейские языки не оставались изолированными друг от друга. Еще задолго до при­хода европейцев разноязычные индейские племена и народности находились в постоянном соприкосновении между собой. Оно продолжалось и даже усилилось с испано-португальским завое­ванием и колонизацией. Отсюда, в частности, немало лексиче­ских совпадений в тупи-гуарани с карибским и аравакским, в кечуа с аймара и т. д. Иногда поэтому трудно даже опреде­лить, из какого именно индейского языка было занесено в ис­панский, португальский и другие европейские языки то или другое индейское слово, так как оно встречается в разных ин­дейских языках.

Аравакские и карибские языки Вест-Индии внесли большое количество слов в испанский, а ацтекский, майя, кечуа — языки высоких культур — еще больше. Тупи-гуарани обогатил как португальский, так (особенно в Парагвае) и испанский язык. Ацтекский, кечуа, тупи-гуарани были широко использованы миссионерами и колониальной администрацией. Много слов из языков ацтеков и кечуа вошло в язык испанского колониаль­ного законодательства. В Бразилии Жозе де Аншиета, патер- иезуит, составил в XVI в. грамматику «бразильского» языка (тупи) и писал на этом языке, с переводом на португальский, благочестивые гимны и устрашительные мистерии, произвольно приспособляя отдельные слова из тупи к катехизису и церков­ным понятиям [61].

На португальском языке в Бразилии индейское влияние, по­жалуй, сказалось с наибольшей силой. Вместе с тем ему не пришлось испытать дифференцирующего влияния множествен­ности государств, которая образовалась в испаноязычной Аме­рике, хотя и в нем сложились заметные местные особенности. В то же время ему пришлось столкнуться с не меньшим, если не большим, разнообразием местной природы.

Побережье Бразилии довольно густо заселяли тупи-гуарани, языки которых получили большое значение в самой колониза­ции страны европейцами и ее катехизации — «обращении» в христианство. К началу XVIII в. тупи, населявшие значитель­ную часть морского побережья и проникшие на берега Ама­зонки, смешались с португальцами и вскоре исчезли как отдель­ная этническая группа. Язык тупи, литературно обработанный в XVI—XVII вв. миссионерами, главным образом — иезуитами, также исчез. Но на его основе сложился в Бразилии так назы­ваемый общий язык, лингуа жерал (lingua gérai), или, как его иначе называют, колониальный ньеэнгату, все более изме­нявшийся под влиянием португальского. Вместе с тем в него вошло немало заимствований от многочисленных племен внут­ренних областей огромной страны, стоявших на более низких ступенях социального и культурного развития, чем тупи и род­ственные им гуарани на юге.

«К началу XVIII в.,— говорит бразильский ученый Теодоро Сампайо,— соотношение между обоими языками, на которых говорили в колонии,— тупи (под ним Сампайо разумел лингуа жерал) и португальским,— было приблизительно как три к од­ному» [62]. На нем говорили повсюду, даже в португальских семьях. Он явился основным каналом, по которому в порту­гальский язык Бразилии вливался целый поток индейских слов.

С конца XVIII — начала XIX в., ко времени завершения в основном колониального освоения внутренних областей огром­ной страны, образования общего рынка и формирования бра­зильской нации, лингуа жерал стала разлагаться, утрачивать свою силу, и ареал распространения ее сужался. В настоящее время сохранились лишь ее остатки, так называемая, амазон­ская лингуа жерал, или амазонский ньеэнгату. Повсеместное распространение с начала XIX в. получил португальский язык, в значительной мере пополненный индеанизмами из лингуа же­рал колониального времени и обогащенный африканизмами.

Метисация всех трех рас наложила глубокий отпечаток на пор­тугальский язык в Бразилии, причем индейские влияния были особенно сильными. Как утверждает Сампайо, вклад тупи-гуа- рани не ограничился португальской лексикой; подвергалась не­которым изменениям фонетика португальского языка бразиль­цев, влияния тупи сказались даже на некоторых явлениях грам­матического порядка [63].

Следует заметить, что индейские слова в испано-американ­ском и бразило-португальском претерпели, при всех их транс­формациях, гораздо меньше искажений, чем в английском и французском в Северной Америке. Здесь, по-видимому, сказа­лось несравненно более тесное сближение европейских колони­стов с аборигенами в Латинской Америке и их несравненно более значительная метисация в процессе образования большин­ства новых наций.

Из огромного множества индейских слов, вошедших в испан­скую и португальскую лексику Нового Света, и значительного количества их, проникшего из нее, или даже непосредственно, в другие языки и в международную лексику, мы можем выбрать лишь наиболее характерные, касающиеся явлений природы, со­циальных отношений, быта, материальной и духовной культу­ры [64]. Некоторые слова вошли также и в русский язык и в рус­скую научную литературу.

Так, из обозначений явлений природы в испанском и мно­гих других языках, в том числе — русском, общеизвестно слово ураган, разнесенное моряками по всему свету. Оно восходит, по-видимому, к языку киче (языковая группа майя) : Хуаракан, судя по «Пополь-Вух» («Книга Народа» индейцев киче), являл­ся у них одним из воплощений триединого божества Какулха, бога-громовика [65]. На Антильских островах — у араваков и ка­рибов — бог бури (возможно, под каким-то влиянием киче) так­же назывался Хуракан [66]. В португальском — furacâo.

В обозначении различных ландшафтов испанский и порту­гальский языки, равно как и международная географическая лексика, также обогатилась многими индейскими словами. Так, в Бразилии мата (т.-г.) означает зону лесов, каатинга — (т.-г.) низкорослые засухоустойчивые леса, игапо (т.-г.) — тропиче­ские пойменные леса, особенно в Амазонии.

Интересна судьба слова мангли (аравак. Гаити, приводится еще Лас-Касасом, но часто ошибочно приписывается по созву­чию малайскому, в испанском — mangles, в португальском man­gues). В английском сложилось смешанное, но перешедшее и в международную лексику mangrove, от mangle + англ. grove — заросль, откуда и в русском словоупотреблении — мангровы и не совсем правильно образуемое от него прилагательное «магровый» (например, «мангровые леса»), а в свою очередь, от послед­него — встречающееся сокращение — мангры. Мангровами или манграми называют заросли вечно зеленых деревьев и кустарни­ков в тропиках по илистым побережьям океанов и устьев рек.

Исключительным богатством индеанизмов отличается испан­ская и португальская ботаническая и зоологическая лексика. Мы можем привести из нее лишь очень немногое, расположив для более удобной обозримости названия растений по тем или иным их свойствам, преимущественно-народнохозяйственного значения, а названия животных — по их основным и общеиз­вестным систематическим подразделениям.

Начнем с растительного мира. Оперва приведем названия растений с полезными свойствами и прежде всего остановимся, конечно, на маисе (кукурузе). Маис — аравакское и карибское название кукурузы, культуре которой мир обязан индейцам.

«Старый свет,— говорит Энгельс,— обладал почти всеми под­дающимися приручению животными и всеми пригодными для разведения видами злаков, кроме одного; западный же материк, Америка, из всех поддающихся приручению млекопитающих — только ламой, да и то лишь в одной части юга, а из всех куль­турных злаков только одним, но зато наилучшим: кукурузой»[67]. Испанцы и от них некоторые другие народы (англичане, фран­цузы) и международная латинская научная терминология вос­приняли это аравакское и карибское слово — маис. Португаль­цы же перенесли на эту сельскохозяйственную культуру Нового Света португальское слово milho (собственно — просо), приняв маис за своего рода просо, а просо с тех пор стали называть milho miudo, дословно — «мелкое просо». Русское слово куку­руза пришло, по-видимому, с Балкан (тур., серб., рум.)[68], но первоначальное значение слова «кукуруза» остается невыяс­ненным.

Одним из испанских названий картофеля является папа (papa) на языке кечуа наряду с patatas, по ошибочному вначале уподоблению картофеля бататам (аравак.), откуда и в анг­лийском картофель называется potatoes, а бататы sweet po­tatoes — «сладкий картофель»; в португальском точно так же картофель — batata, а батат — batata doce.

Кастельянос, участник экспедиции конкистадора Кесады в Колумбию (1536—1537), рассказывает, что испанцы находили в домах бежавших индейцев кукурузу, бобы и какие-то стран­ные «трюфели», которые он описывает довольно подробно. Ока­зывается, что испанцы приняли за «трюфели» не что иное, как картофель, которого до тех пор нигде и никогда не видали. Отсюда из первоначального ошибочного испанского обозначения картофеля как трюфеля и пошло его название в некоторых дру­гих языках, в том числе немецком и русском, причем из «тартуфель» образовалось «картофель» [69]. В самом испанском оно довольно рано уступило место индейским словам.

Клубнеплод батат, из-за смешения которого с картофелем возникла двойная путаница в их названиях в некоторых евро­пейских языках, происходит из тропической Америки. Он изве­стен только в культурном состоянии, хотя имеет дикого соро­дича там же. Батат был известен и древним перуанцам, и на язы­ке кечуа назывался «кумар». Замечательно, что еще в XIII— XIV вв. батат получил распространение и в Полинезии, где на местных языках он называется «кумара» (с вариантами). Есть поэтому основания предполагать, что он был завезен туда из древнего Перу уже в культурном состоянии полинезийскими мореходами[70], как полагает известный новозеландский этнограф (по происхождению — маори) Те-Ранги-Хироа. По мнению нор­вежского путешественника и археолога Тора Хейердала, это сделали сами древние перуанцы[71]. Но и в том и другом слу­чае — это факт, указывающий на далекие пути распростране­ния древнеперуанской земледельческой культуры.

Топинамбур — земляная груша — также клубнеплод, по вку­су несколько напоминающий картофель, возможно, носит свое название по индейцам тупинамба, родственным тупи.

Всемирное распространение получил маниок (т.-г.); его дру­гое название — юка также индейского происхождения (ара­вак). Так называемая «рисовая лебеда», семена которой употреб­ляются в пищу как крупа, иначе именуется киноа, словом, взя­тым из языка кечуа.

Слова какао и шоколад происходят от ацтекских xocoatl и cacauatl. Когда Линней в своей научной классификации рас­тений первый дал какао латинское, или, вернее, греко-индейское название theobroma cacao (пища для богов — какао), он, по- видимому, имел в виду не только его превосходные вкусовые качества, но и основанное на них представление ацтеков о яко­бы божественном происхождении этого дерева[72].

Таким образом, научное название какао отчасти восходит к древним индейским культурам и представлениям. Известно, что Монтесума первый велел подать Кортесу этот напиток. Обычно индейцы пили какао без сахара, но знать подслащива­ла его медом или соком агавы.

Индейские названия сохранили и получивший всемирную известность ананас (кариб., т.-г., с испан. мн. ч.), гуаява (аравак.) и авокадо (ацтек, «ауакатль»), мамей (аравак.); бурити, или мурити (т.-г.) —одна из винных пальм; мади (араукан.) в Чили и жабути (т.-г.) в Бразилии (цепные масличные де­ревья), а также томат (ацтек, «томатль»), распространивший­ся по всему свету.

Матэ (возможно, из языка кечуа), собственно — тыквенный сосуд для питья, или парагвайский чай, чрезвычайно распро­страненный напиток в Парагвае, Уругвае, Бразилии и отчасти в Аргентине. Пьют парагвайский чай следующим образом: в специальную посуду, изготовленную из небольшой, но толсто­стенной тыквы, называемой матэ, насыпают растертую в поро­шок «жербу» (высушенные и опаленные листья парагвайского чая — Ilex paraguainsis), наливают туда кипяток и вставляют серебряную трубочку («бомбижа») с сеточкой на конце, через которую порошок не может проникнуть. Напиток сосут через эту трубочку по очереди все, участвующие в чаепитии. Возмож­но, что этот обычай воспринят у индейских вождей и связан с выкуриванием по очереди трубки[73]. Напиток матэ был в ходу у индейцев еще задолго до открытия Америки.

Табак (аравак. Гаити и Кубы) означал первоначально у самих индейцев сигары или даже особые курильницы и нюха­тельные приборы для листьев этого растения, возделывавшегося ими еще задолго до открытия Америки европейцами. Впослед­ствии табак был распространен моряками, странствующими купцами, солдатами, колонизаторами по всему свету. «Табак» стал вообще весьма популярным словом, давшим во многих язы­ках обилие производных слов и целую гамму переносных зна­чений и поговорочных выражений.

Из тупи-гуарани перешли в старинный португальский (ре- tume), французский (petun) и немецкий (Petum) —другое на­звание табака[74]. На Западе оно со временем почти вышло из употребления (еще встречается у бретонских рыбаков), но про­никнув в Переднюю Азию, превратилось в турецкое «тютюн», которое с Балкан или из Крыма, а может быть, из Молда­вии (тутун) было занесено впоследствии в украинский (тю­тюн). Это слово проникло и в просторечье русского языка, но здесь — скорее, в значении низкосортного табака: «Под вечным смрадом тютюна я месяц высидел сполна»,— писал Не­красов («Суд»).

Бразильскую пальму карнаубу (т.-г.) А. Гумбольдт называл «древом жизни», указывая на ее полезные свойства (превосход­ная древесина, волокно и воск, по которому она называется так­же «восковой пальмой» ). Бразильский ученый Жозе Верисси- мо замечает даже, что на северо-востоке Бразилии существует настоящая «карнаубская цивилизация», поскольку с карнаубой «в этом районе связана почти вся деятельность человека» [75].

Сеиба (аравак.) — громадное хлопковое дерево, растущее в Венесуэле и некоторых других странах; волоски из его плодов дают капок, очень легкий ворсообразный набивной материал. Итауба (т.-г.) — вид железного дерева в Бразилии; жакаранда (т.-г.)—палисандровое дерево, там же, пиасаба (т.-г.)—бра­зильская пальма с ценным волокном. Самаума (т.-г.) —гигант­ское дерево в Бразилии, также с ценным волокном и раститель­ным маслом. Ту кума (т.-г.) — там же, пальма, с ценным волокном, идущим на плетение гамаков. Ягуа (аравак.), или королевская пальма, также обладает превосходным волокном. Ярей (аравак.) —кубинская пальма, дает волокно, из которого плетут шляпы. Хенекен (аравак.), называемый на Юкатане сисаль (майя) с волокном тех же названий, идущим на пле­тение канатов, сетей и т. д., занимает на Юкатане огром­ные плантации, целиком, однако, зависящие от американского капитала. Кампешевое дерево (майя) обладает ценной древеси­ной, а также красильными и дубильными свойствами. Попал (ацтек.) служит кормовым кактусом для кошенили, разведение которой было известно еще в древней Мексике и в древнем Перу[76]. Из нитей агавы магей (ацтек.) древние мексиканцы производили тонкие полотна (из сока магея изготовляют хмель­ной напиток пульке).

Каучук (кечуа — cau-chu) составляет открытие индейцев Центральной и Южной Америки. Индейцы изобрели и способ добывания каучука подсечкой каучуконосных деревьев, которы­ми особенно богаты гилеи, тропические влажные леса бассейна Амазонки и правых притоков Ориноко.

Наиболее каучуконосными являются хевеи (от heve на язы­ке индейцев области Эсмеральда в Эквадоре). Уже спутники Колумба заметили индейцев, играющих в мяч. Эта игра за­нимала большое место в обрядах и мифологии ацтеков и была широко распространена среди многих индейских народов Цен­тральной и Южной Америки, найдя отражение и в их фолькло­ре. В Мексике даже в раскопках попадаются резиновые мячи. Индейцы издавна делали из каучука также различные предме­ты домашнего обихода, фляги, трубочки и даже пипетки. Любо­пытно, что именно они изобрели резиновые галоши — в виде каучуковых чулок, натягивавшихся на ноги во всю длину, но не обладавших достаточной эластичностью и прилипавших к телу так, что их приходилось сдирать. Одним из первых среди европейцев открыл каучук, способы его добывания и его приме­нение у индейцев французский ученый Ш. де Кондамин в пер­вой половине XVIII в.[77] Во французском языке слово, обозна­чающее резиновые галоши, cautchoucs. Еще и теперь добыча каучука в Бразильской Амазонии ведется теми же способами, которые задолго до появления здесь европейцев выработали ме­стные индейские племена[78].

Многие другие каучуконосы и смолоносы из Латинской Аме­рики также носят индейские названия. К ним относятся, в част­ности, кустарник гваюла (ацтек.) [79], который для добывания из него каучука вырывается с корнем и размалывается, и балата (кариб.) — растение с одноименным млечным соком, близким по свойствам к гуттаперче. Индейское название носит и копал (ацтек, copalli) —твердая смола некоторых деревьев, употреб­ляемая для лаков.

Средняя и Южная Америка — родина многих растений с хи­мическими свойствами сильного физиологического действия. Горцы Анд открыли стимулирующее действие коки (аймара — cuca), кустарника, который растет в диком состоянии и культи­вируется там на высоте 1500—1800 м над уровнем океана. Же­вание коки издавна служило местным индейцам стимулирую­щим средством, временно увеличивающим выносливость. По­стоянное употребление коки приводит к раннему истощению сил. Из коки, как известно, искусственным путем добывают алколоид кокаин, пристрастие к которому, кокаинизм, является одним из видов распространенной в капиталистическом обще­стве наркомании; в небольших дозах он употребляется в меди­цине как средство местного обезболивания. Сейчас кока служит индейским горцам, живущим в крайне тяжелых условиях, искусственно возбуждающим средством и является для них под­линным бедствием, как и для горняков Оруро и Потоси, постоян­но подбадривающих себя кокой. О разведении коки в боливий­ских юнгах индейцами и о том зле, которое приносит это нар­котическое средство местному населению, ярко повествуется в книге Ганзелки и Зикмунда[80].

Другим открытием индейцев является кураре (кариб.): силь­ный растительный яд, добываемый главным образом индейцами Гвианы — пиароа и другими — из коры местного ползучего рас­тения мавакуре (strychnus toxifera); индейцы отравляют им свои легкие стрелы для стрелометательных трубок, употребляе­мых на охоте, а также как боевое оружие [81].

Индейцы Южной и Средней Америки создали замечатель­ную народную медицину. Наряду со всякими шарлатанскими средствами, применявшимися местными шаманами, индейцы открыли много действительно полезных фармацевтических свойств местных растений и животных (как, например, неко­торых видов муравьев) и передали свой многовековой опыт не только испанским и португальским колонистам, но и науч­ной, международной фармакопее и медицине. Многие из ле­карственных растений так и вошли в них под своими индей­скими названиями.

Таковы, в частности, копаиба (т.-г.) —дерево, из которого добывается копай или копайский бальзам, применяемый как мо­чегонное и дезинфицирующее средство, ипекакуана (т.-г.) — рвотный корень (рвотное и отхаркивающее), папайя (кариб., аравак.), или «дынное дерево», в котором впервые был открыт протеолитический фермент, близкий к пепсину и названный по пей папайином (млечныйсок папайи усиливает пищеварение).

Величайшей заслугой индейцев Южной Америки является открытие ими противомалярийных и жаропонижающих свойств хины (кечуа), из коры хинного дерева. Хинин, ее важнейший алкалоид, получил по ней свое название. В настоящее время потомки первооткрывателей хинной корки, гибнущие от маля­рии в девственных лесах Южной Америки, в которых местами находят золото, получают в католических миссиях «грамм хи­нина за грамм золота» [82].

Носят индейские названия и многие другие замечательные растения Южной и Центральной Америки: омбу (т.-г.) — ги­гантское тенистое дерево в пампе; исключительно долго живу­щий миксиканский кипарис, называемый в Мексике ahuahete (ацтек.); удивительно красивая сосна Монтесумы с длинной спускающейся хвоей.

Упомянем и о наиболее известных животных Средней и Юж­ной Америки, носящих индейские названия.

Из млекопитающих Центральной и Южной Америки под именами, данными им индейцами, стали известны европейским колонистам и всему миру, в частности, следующие: весьма ха­рактерные для ее фауны неполнозубые — au (т.-г.) — ленивец, тату (т.-г.) — так называемый исполинский броненосец; грызу­ны — шиншилла, точнее, чинчилла (аймара, с испанским умень­шительным суффиксом), почти истребленная из-за ее ценного меха, капивара (т.-г.) — то же, что водосвинка (самый крупный из грызунов), койпу (араукан.) — грызун, более известный под именем нутрия, с одноименным мехом; копытные — тапир (т.-г.), свинка пекари (чибча), олень мазама (ацтек, maçatl), лама (кечуа, аймара) в двух диких — гуанако и викунья (ви­гонь) и двух домашних видах — собственно лама и альпака. Две последние были одомашнены еще древними перуанцами. «За­падный... материк, Америка,— как указывает Энгельс,— обладал из всех поддающихся изучению млекопитающих только ламой, да и то лишь в одной части Юга» [83]. Лама, дававшая шерсть и употреблявшаяся как вьючное животное, играла очень большую роль в народном хозяйстве древнего Перу и теперь является ценным животным Перу и некоторых других южноамерикан­ских стран. Среди хищных зверей носят индейские названия из кошачьих — пума (кечуа, аймара), иначе кугуар (т.-г.), ягуар (т.-г.), которому индейская мифология, древние культы и фоль­клор отводят видное место (ср. майяские книги «Чилам-Балам», «Жрец-Ягуар»), дикие кошки ягуарунди (т.-г.); из псовых — койот (ацтек.) — мексиканский луговой волк, распространенный и на западе Северной Америки. В обширном подотряде амери­канских (широконосых) обезьян также немало известно под индейскими названиями — уистити (аймара), цепкохвостая коата (т.-г., аравак., кариб.), сагуин (т.-г.) и др. [84]

Ламы

Птиц с индейскими названиями в Латинской Америке также очень много: кондор (аймара, кечуа) — одна из самых крупных птиц (также — денежная единица в Колумбии) ; нанду, или ньянду (т.-г.) — американский страус; кетцаль (ацтек.) —пти­ца с замечательным оперением, игравшая большую роль в ацтек­ской мифологии, откуда и имя бога-героя, носителя культуры, Кетцалькоатля (также — денежная единица в Гватемале) ; каракоры (т.-г., кариб.) —подсемейство соколиных; колибри (по- видимому, аравак., или кариб., так как Антиллы — главнейшее местообитание этой птички) ; корокоро (т.-г., кариб., аравак.) — красный ибис; тукан (т.-г.) —перцеяд; ара (т.-г., кариб.) — из­вестный, имеющий до 10 видов, клинохвостый попугай; уру (т.-г.) —из куриных (от них — название реки Уругвай и одно­именной с ним страны) ; гокко (кариб.) — род куриных птиц; урубу (т.-г.) — вид грифов; сабиа (т.-г.) — бразильский певчий дрозд, ставший излюбленным образом в народных песнях и ли­рической поэзии.

Индюк, прирученный древними мексиканцами[85],—носит в Мексике индейское название ojolote (от ацтекского). По-фран­цузски эта заморская домашняя птица получила название coq d’Inde (откуда, вероятно, и русское «индейский петух»), сокращенно — dinde, индейка, отсюда dindon — индюк.

Богатый мир пресмыкающихся Средней и Южной Америки также насчитывает много индейских названий. Их, в частности, носят: боа (т.-г. boia, mboya) — знаменитый boa constrictor, огромный удав (его название перенесено на длинный женский шарф из меха и перьев) и множество других ядовитых (жару- рака — в переносном смысле — злая женщина) и неядовитых змей. Индейское название носит и известная южноамериканская ящерица игуана (аравак., кариб.), причем интересно отметить, что палеонтологи назвали по некоторому сходству зубов откры­тый ими в нижнемеловых отложениях Северо-Западной Европы род вымерших гигантских пресмыкающихся (из птицетазовых динозавров) игуанодонами (дословно — «игуанозубыми»)[86], жикара (т.-г., кариб.) — бразильский крокодил; кайман (аравак., кариб.) — один из двух родов аллигаторов, откуда название каймановые рыбы — другое именование рыб клювоносов, и Кай­мановые острова в Карибском море. Гремучая змея — точный перевод с тупи-туарани, на котором она называется боисининга в том же значении[87].

Из земноводных индейские названия носят известный аксо­лотль (ацтек.) —личинка амблистомы и ряд других.

В Центральной и Южной Америке много своеобразных рыб, носящих местные индейские названия, вошедшие в ряде слу­чаев в общую ихтиологическую лексику, как, например: карамуру (т.-г.) — электрический угорь: пираруку (т.-г., кариб.) — очень крупная рыба бассейна Амазонки, в сушеном виде — глав­нейшая местная пища. Пиранья (т.-г.— «рыба-ножницы») — небольшая, но хищная и острозубая, глубоко въедающаяся в тело рыба, получившая также у испанцев название «кариб» в силу россказней о якобы особой жестокости карибов, была еще описана А. Гумбольдтом [88] и вошла в историю как чрезвычайно досаждавшая переправлявшимся через реки войскам Боливара. Наконец, акула носит по-испански название tiburón и по-порту­гальски tiburao,— слова, пришедшие в эти языки от араваков Гаити благодаря морякам, и заметно вытеснившие исконные романские обозначения акулы на этих языках — escualo и esqua1о (от лат. squahis).

К этому следует прибавить индейские названия великого множества местных насекомых, от восхитительных бабочек до лютых «индейских блох».

Одним из индейских открытий большого сельскохозяйствен­ного значения явилось использование гуано (кечуа — huanu), превосходного азотно-фосфорного удобрения из колоссальных залежей помета миллионов морских птиц, в особенности на пе­руанских прибрежных островах Чинча — совершенно голых ска­лах в Тихом океане. Гуано добывалось там еще при инках, о чем не без гордости упоминает их потомок Гарсиласо де ла Вега эль Инка. Но с разрушением инкского государства «Гуановые остро­ва» были заброшены. О них вспомнили лишь в середине XIX в., когда за три столетия здесь образовались целые горы гуано. Началась настоящая гуановая «золотая лихорадка», продолжав­шаяся 20 лет и вызвавшая в 1865 г. пиратское нападение испан­ского флота, за спиной которого стоял английский капитал. Французские, американские и иные компании наясивали мил­лиарды, почти совершенно разграбив накопившиеся здесь века­ми удобрения. Но и их крохи составляют в настоящее время громадные ценности, да и птиц развелось миллионы. Теперь работы по добыче гуано производятся голодающими индейцами с бесплодного альтиплано (высокогорья) за нищенскую плату, в ужасающих условиях труда и жизни на островах, в смрадном воздухе, насыщенном мельчайшей гуановой пылью. Добыча гуано ярко описана Ганзелкой и Зикмундом, посетившими эти острова [89].

Многие предметы индейской материальной культуры с их индейскими названиями вошли в широкое народное употребле­ние в странах Латинской Америки, да и не в них одних. Кассава (аравак.),—хлеб из маниока, очень распространен в народных массах, особенно — в малоимущих слоях. Тапиока (т.-г.), маниоковая крупа, идет на экспорт; ее название ввиду ее популяр­ности давно перенесено предприимчивыми бакалейными тор­говцами разных стран и на некоторые сорта саго, в том числе на искусственные суррогаты из картофельной муки.

Крепкие, но сравнительно дешевые хмельные напитки — пульке (араукан, и из других индейских языков) из сокапуль- вового магея и чича (от араваков Гаити[90] или из языка куна на Панамском перешейке) чаще всего и сейчас делают из куку­рузы. Следует заметить, что европейцам принадлежит незавид­ная заслуга введения среди индейцев настоящих алкогольных напитков и превращение в них пульке и чичи. От майяского слова «сигара» происходит во многих языках название папирос (сигарета и т. д.), в украинском — цигарка (от цигара).

Из названий предметов одежды наиболее известно наимено­вание индейского плаща пончо (араукан.), в Бразилии — пон- шо, изготовляемого из цельного полотнища с прорезью посреди­не для надевания через голову. Пончо До сих пор служит верх­ней одеждой гаучо (гаушо), пеонов, чернорабочих и бродячих ремесленников.

Индеец в пончо

Из предметов домашнего обихода гамак (аравак., кариб.) — замечательное изобретение индейцев, незаменимая принадлеж­ность жилья в тропиках, получил вместе со своим индейским названием и широкое распространение в быту почти всех наро­дов. «Никто на материке,— замечают чехословацкие путеше­ственники Ганзелка и Зикмунд,— не умеет с таким совершен­ством вязать их, как никарагуанские индейцы». «Ложе — для целой семьи... а весь гамак весит меньше 4 кг» [91]. Немцы и гол­ландцы переосмыслили индейское название гамака, как Hang- mat и Hangmatte («висячая циновка»).

Индейские каноэ (аравак.) — легкие плоскодонные челны из древесной коры, натянутой на остов из деревянных планок, с одинаковыми носом и кормой, загнутыми кверху, управляемые двумя короткими однолопастными веслами, удивляли своей под­вижностью и плавучестью конкистадоров. От «каноэ» произошли испанское и португальское canoa, англ. canoe и даже совершен­но офранцуженное canot (челн), о котором мы уже говорили. Каноэ и до сих пор встречаются на реках Центральной я Южной Америки. Они прочно вошли в международный водный спорт. Другая индейская лодка — пирога (кариб.) — более вместитель­ная, выдолбленная из целого ствола дерева или представляю­щая остов из реек, обтянутых корой, также не вышла из упо­требления. Ее название даже перенесено европейцами на сход­ные лодки других народов, в частности — островитян Океании.

Некоторые индейские орудия труда, сохранившие свои на­звания, сыграли как до прихода европейцев, так и в колониаль­ное время большую роль в развитии земледелия Центральной и Южной Америки. Так, знаменитая мексиканская коа (ацтек, coati — «змея»), примитивное земледельческое орудие индей­цев, до сих пор встречающееся у крестьян бедняков, а так­же у пеонов на латифундиях помещиков, подняла за свою много­страдальную историю многие тысячи гектаров суровой земли мексиканского нагорья.

Богатейшая археология выдающихся культур Центральной и Южной Америки вошла вместе с обозначениями этих культур, большей частью по создавшим их народностям, в общую со­кровищницу археологической науки и всемирной истории ис­кусств. Достаточно вспомнить культуры майя, тольтеков и ац­теков, инкскую культуру, «золотую» культуру чибча-муисков, в связи с которой в среде конкистадоров возникла знаменитая легенда об Эльдорадо, сыгравшая столь большую роль в истории конкисты, вошло в международный оборот само слово «эльдо­радо». Достаточно вспомнить грандиозные архитектурные па­мятники Юкатана, долины Мехико, Центральной Америки, Перу и Боливии, сохранившие поныне почти в полной неприкосно­венности свои собственные имена или древние названия местно­стей, в которых они расположены.

К ним следует присоединить целый ряд собирательных на­званий индейского происхождения, под которым издавна изве­стны различные категории археологических предметов Южной и Средней Америки: знаменитые «плавучие сады» ацтеков — чинампа в Шочимилько (Мексика), замечательное достижение огородной культуры и садового искусства в древней Мексике, когда-то расположенные на озерных плотах, а позднее прирос­шие к высохшему грунту и представляющие неподвижные островки[92]. Иногда и в настоящее время в Мексике устраивают­ся такие плавучие чинампы; чулъпы (аймара) — башни в Перу и Боливии [93], возможно, связанные с обрядом погребения; гуаки (кечуа) — некогда различные священные места и предметы в древнем Перу, тамбо (кечуа — «тампу») — инкские дорожные станции для гонцов и воинских отрядов со складами продоволь­ствия и оружия и заго­нами для лам[94], а в на­стоящее время — их развалины и постоялые дворы в Андах, неред­ко на месте древних тамбо и из их камней.

К области археологии относятся и бразильские кьеккенмединги ( «ку­хонные кучи» — места старых поселений), из­вестные в народе и нау­ке под старым индей­ским названием самбаки (т.-г.) [95].

Кипу

К истории как мате­риальной, так и духов­ной культуры в Перу, Боливии и Эквадоре от­носится старинный предмет, который в на­роде унаследовал назва­ние кипу (кечуа — «узелки») и под этим названием перешел так­же в этнографическую науку. Иногда его не­точно называют «узел­ковым письмом». Он состоит из толстого «главного» шнурка и свисающих с него более тонких разноцветных шнурков с раз­лично расположенными на них и разнообразными по форме узелками. Шнурки служили рядами десятиричной системы счета, их цвета — категориями предметов (черный, цвет ночей, для отсчета времени), форма узелков — разными традицион­ными символами. Кипу в основном употреблялось для счета — обозначения времени (а с ним иногда и расстояний — дней пути) и количества тех или других предметов (дани и пр.) или людей. Но благодаря своей цветовой и узелковой символике, кипу могли служить и для сообщения — в числовых категори­ях — тех или иных событий или обстоятельств. Кипу находят и в погребениях — по древним верованиям считалось, что это орудие счета может пригодиться и душе покойника в ее странствиях. До сих пор похожие на кипу шнурки с узелками употребляют крестьяне и рыбаки на о. Пуна в Гуаякильском за­ливе (Эквадор) [96]. В древнем Перу существовало и тайное (главным образом жреческое) иероглифическое письмо — киль­ка, или келъка (quillca, quellca). В Боливии и на юге Перу оно встречается и сейчас; это так называемое андское письмо, ко­торое используется главным образом для католических мо­литв [97].

От индейцев в странах Латинской Америки заимствовали некоторые народные музыкальные инструменты вместе с их на­званиями, как, например, погремушка марака (т.-г., кариб., аравак.) из тыквы с зернами и камешками. От индейцев воспри­няты и песенные и связанные с песнями хореографические жан­ры, например, ярави (аравак., кариб.), гуарача (аравак., кариб.) — быстрый танец и др.

Из индейских языков в испанский и португальский вошли названия различных социальных и этнических групп населе­ния. Таким является название гаучо (араукан.). Это первона­чально вольные скотоводы аргентинской пампы, постепенно закабаленные крупными землевладельцами и скотоводами и ставшие простыми пастухами. В Бразилии их называют гаушу. Те и другие сыграли значительную роль в народном дви­жении Аргентины и Бразилии. Они развили красочное искус­ство, обогатившее народную культуру обеих стран. Метисное крестьянство Бразилии часто зовут кабокло, от caá-boc (т.-г.), обитатель «леса», деревенской глуши[98] на местах бывших деб­рей и пустошей. Социальная верхушка, мнящая себя «чисто­кровно белыми», вкладывает в это слово пренебрежительный расистский оттенок, но в народе оно имеет другое значение и звучит примерно как наше «браток»; как указывает Жозе Вериссимо, оно часто означает в народе «любимый человек» ¹⁰°.

В период конкисты возникло слово каннибалы, искаженное испанскими завоевателями самоназвание карибов (собственно — «сильные, отважные, умные»), которое притом получило у кон­кистадоров значение: людоеды (откуда и более поздний термин каннибализм, людоедство). Конкистадоры застали и использо­вали в Вест-Индии кровавую борьбу между карибами, пересе­лявшимися с материка на острова, и араваками, которые го­раздо раньше там обосновались. Карибам удалось утвердиться на некоторых островах, истребить или поработить аравакское население, увести их женщин (аравакские жены карибов и их малолетние дети продолжали говорить на своих, ставших «жен­скими», аравакских языках, что внесло много аравакских слов и в карибские языки). Араваюи жаловались испанцам на жестокость карибов, причем часто преувеличивали ее в своих рассказах. Среди араваков Гаити шла молва о людоедстве ка­рибов. Испанские завоеватели нашли в этой молве повод и оправдание для полного истребления индейцев в Вест-Индии, будь то карибы или араваки. Они стали называть не только карибов, но и всех индейцев вообще каннибалами, людоедами, и на этом основании истреблять их как на островах, так и на материке.

Касик (с гравюры XVI в.)

Из социально-исторических терминов индейского происхож­дения отметим, в частности, слово касик (аравак., кариб.). За­воеватели перенесли его и на соответствующие общественные институты других индейских народностей. Значение этого слова претерпело глубокие исторические изменения. Вначале касиком считался избиравшийся племенем старейшина, а затем — на­следственный вождь. При конкистадорах касики стали все чаще назначаться завоевателями и были превращены в их послуш­ное орудие, так что само положение и звание касика потеряло свое прежнее значение. В дальнейшем, в колониальный период, оно еще более снизилось, обозначая просто сельских старост индейских деревень, по большей части выполнявших обязанно­сти полицейского характера. В самой Испании касиками стали называть самовластных крупных помещиков, тиранов и само­дуров, и вообще полновластных заправил; их произвол, столь характерный для феодальных отношений в Испании в прошлом и пользующийся полным покровительством со стороны нынеш­него франкистского режима, выражается словом касикизм.

Название касик (cacique) было перенесено испанцами на целую группу птиц тропической Америки, отличающихся строй­ным, «франтоватым» видом, блестящим опереньем, длинным острым, хищным клювом и сильными длиннопалыми ногами.

О таких широко распространенных терминах как мита, янаконы, танда, айлъю, взятых из языка кечуа, см. статью Ю. А. Зубрицкого «Влияние языка кечуа на лексику испанского языка стран Латинской Америки» в настоящем сборнике.

Из португальских слов индейского происхождения, отра­жающих историю колонизации Бразилии, интересно отметить образное слово тапера (т.-г.), означающее собственно «исчез­нувшие деревни». Так назывались в период конкисты и в коло­ниальное время индейские деревни, покинутые их обитателями в результате вторжения и дальнейшего наступления колонизато­ров, в частности набегов отрядов захватчиков, «бандейрантов», на внутренние районы страны. В настоящее время так назы­вают довольно многочисленные населенные пункты и отдель­ные хозяйства во внутренних областях Бразилии, покинутые их жителями и хозяевами (как индейцами, так и самими коло­нистами) в результате значительной внутренней миграции, вы­зывавшейся различными экономическими и другими причинами в весьма сложном процессе длительного колониального освое­ния этой огромной страны[99].

Как ни богата географическими названиями индейского про­исхождения Северная Америка, топонимика Латинской Амери­ки (и той весьма значительной территории, которая была в 1845—1848 гг. отторгнута Соединенными Штатами Америки от Мексики) богаче ими во много раз в силу тех же исторических причин, которые определили общее обилие индейских слов в испанской и португальской речи Америки. По тем же причинам туземная топонимика подверглась в Центральной и Южной Аме­рике гораздо меньшим (хотя все же довольно значительным) искажениям, чем в Северной. Колонизаторы и сопровождавшие их католические миссионеры принесли с собой на ту часть за­падного контингента, которая стала их светской и духовной вот­чиной, огромный арсенал феодальных и особенно церковно-фео­дальных названий. Правда, много церковных и других испан­ских и португальских имен утвердилось за новооткрытыми островами, землями на континенте и основанными на них горо­дами. Но они не могли все же вытеснить индейскую топоними­ку. К тому же без знания местных названий было трудно овла­девать той или другой страной, что мы видели и в Северной Аме­рике.

При первой же встрече конкистадоры расспрашивали ме­стных жителей о названии края и о золоте, иногда рассчитывая в самом названии местности найти намек на Эльдорадо. Индей­цы далеко не всегда понимали их вопросы о названии местно­сти или даже селения. Нередко какой-нибудь недоуменный возглас, непонятый ответ на непонятый вопрос становился в дальнейшем названием данной местности, распространявшимся даже на целую страну. Таких топонимических недоразумений (исторически, однако, вполне закономерных) было в Латин­ской Америке не меньше, чем в Северной.

В этом отношении очень характерно объяснение происхож­дения названия Юкатана, данное Лопесом Гомарой, одним из первых «хронистов» конкисты, в его «Общей истории Индии» (1552 г.). На вопрос о названии страны индейцы отвечали: «Тектетен» — «Не понимаем», а по недоразумению этот ответ был принят испанцами за название страны и превратился при­том в «юкатан». Испанцы сначала назвали было этот полу­остров, принятый ими за остров, по обету, данному богороди­це,— островом Святой Марии Поспешницы (Isla de Santa Maria de los Remedios). Однако за ним так и удержалось название «Юкатан». Диего де Ланда[100] в своем «Сообщении о делах Юка­тана» (1566) рассказывает о происхождении этого названия иначе: на вопрос Эрнандеса де Кордоба, первого завоевателя

Юкатана, что это за страна, местные рыболовы в своем ответе часто повторяли слова «киут’ан» («так они говорят», «он гово­рит», «они говорят»—майяская разговорная формула), откуда и пошло: Юкатан. Ю. В. Кнорозов в своих комментариях к рус­скому переводу Ланды приводит и другие толкования, относя­щиеся к тому же времени. С. Пачеко-Крус в своем майяском топонимическом словаре, приводя целый ряд старых и новых толкований названия Юкатана, говорит, что Юкатан, по-майяски Uyuc-c’atan, по-видимому, искаженное под испанским влиянием, но все же исконное, майяское название страны Jucal-peten, встречающееся неоднократно в чумайельском варианте древней майяской книги «Чилам-Балам» [101]. Но каково бы ни было действительное происхождение названия Юкатана, старые версии Гомары и Ланды ярко свидетельствуют о том, как кон­кистадоры допытывались, но не понимали индейских названий и принимали часто за них любой ответ и любой возглас.

Немало недоразумений происходило и в Латинской Америке с названиями ее индейских народностей, не всегда правильно понимавшимися первооткрывателями, путешественниками, кон­кистадорами, колонизаторами и миссионерами.

Миссионеры нередко и заведомо их искажали или придавали им другой смысл в интересах церковной политики. В Бразилии иезуиты старались связать название народности тупи, которую они избрали вначале основным объектом, базой и орудием своей миссионерской деятельности в этой стране, со словом «тупа» (т.-г. «высокий», «предок», «отец»), придав ему новый, церков­ный смысл: «всевышний», '«бог» (разумеется, христианский) и таким образом пытаясь внушить этой народности мессианскую мысль богоизбранничества, идею о том, что они якобы являются «божьим народом» среди индейцев этой огромной страны. Ду­ховные отцы резко противопоставляли им тапуйя (у самих ту­пи — собственно общее обозначение всех иноязычных племен внутренних областей страны), труднее поддававшихся «обраще­нию», произвольно толкуя данное им индейцами тупи название как «варвары», «язычники» и пользуясь им как жупелом для натравливания на тапуйя обращавшихся в христианство тупи.

Весьма возможно, что название «кечуа» и «aймapà» были перетолкованы в миссионерских целях доминиканцами и иезуи­тами. По мнению Маркхема[102], основанному на исторических документах, «кечуа» и «аймара» в инкское время назывались небольшие племена (группы айлью) в долине р. Пачачаки, в Центральном Перу (за одной местностью в ней так и сохрани­лось название Аймарас). И те и другие входили в господство­вавшую в Перу народность и говорили на диалектах ее общего языка. Эта господствовавшая народность называла свой язык runa-sinu, собственно, «язык людей». Возможно, что индейцы этой народности сами называли себя, подобно многим другим историческим народам в Америке и в других частях света про­сто «людьми» (этнонимичесние понятия в первобытных и ран­неклассовых обществах еще только складывались). Когда после завоевания Перу миссионеры-доминиканцы составили для себя грамматику основного перуанского языка (runa-sinu), они наз­вали его языком кичуа (кечуа). Впоследствии иезуиты перенес­ли это название и на основную перуанскую народность, обра­щенную в христианство. Кичуа (кечуа) для них были прежде всего «обращенные» перуанские «люди».

Что касается нынешних аймара, то, как указывает Марк­хэм, они сами себя называют колья, а не аймара. Это последнее название пришло к ним извне. Произошло это так. Инка Тупак-Юпанки вывел колонию упомянутых выше аймара из долины Пачачаки на озеро Титикака, где аймарские поселенцы посте­пенно восприняли язык местного иноязычного населения из на­родности колья и отчасти ассимилировались с ними, передав ему в свою очередь и многие слова из runa-sinu. Когда в колониаль­ное время и в этих местах утвердились иезуиты, они сделали своей базой именно этих, еще, вероятно, двуязычных аймара. У них они научились языку колья, и сам язык колья стали на­зывать в своих грамматиках «языком аймара». В дальнейшем само название аймара было перенесено на постепенно обращен­ное в христианство население колья.

Местные географические названия (как их воспринимали испанцы и португальцы) по большей части сохранились, а «кре­стные имена» при этом отпали или в некоторых случаях стали сочетаться с индейскими. Колумб назвал первый открытый им остров (на Багамах) Сан Сальвадором (Святой Спаситель), но. он вошел в историю открытия Америки со своим туземным именем Гуанахапи (если только сам Колумб его правильно воспринял). Правда, невозможно с точностью установить, кото­рый именно из Багамских островов был прежде всего открыт Колумбом. Остров Куба получил от Колумба название Хуаны по имени кастильской инфанты, впоследствии — злополучной королевы Хуаны Безумной, и позднее — название Фердинан­ды, по имени короля Фердинанда Арагонского, ее отца. Однако за островом так и осталось индейское название Куба по мест­ному селению. Колумб назвал открытый им остров Гаити Эс­паньолой, но за ним так и осталось его аравакское название Гаити («Суровая земля» в смысле «Страна круч»), Ямайку Колумб окрестил освященным в борьбе испанцев с маврами именем Сантьяго, но его индейское название Ямайка (собствен­но — Джаймака) — «Остров Родников» — оказалось более живу­чим. За американским «Средиземноморьем» утвердилось назва­ние Карибского моря и страны всего этого обширного бассейна объединяются общим географическим названием карибских стран, а великая горная цепь Южной Америки, Анды, обязана своим названием древнему кечуанскому слову «анти», восток,— обозначавшему прежде всего горы к востоку от Куско, столицы инков. По другому толкованию, их название происходит от кечуанского же Антисуйо, Медного края[103].

Добрая половина стран Латинской Америки носит индейские названия: Мексика, Гватемала, Никарагуа, Панама, Куба, Гаи­ти, Перу, Чили, Парагвай, Уругвай. К ним следует присоеди­нить и обширную страну Гвиану, часть которой входит в пре­делы Венесуэлы и Бразилии, а другая — колониальная — поде­лена между Англией, Голландией и Францией. Название Гвиа­ны — и от него — ее французской части, Кайенны, происходит от имени некогда жившего к северу от р. Амазонки значитель­ного карибского племени уайана.

Мексика, которая с частью Центральной Америки составля­ла в свое время колониальное вице-королевство Новой Испании, сохранила за собой историческое название Мексики, как и город Мехико, построенный на развалинах Теночтитлана, столицы ац­теков. От Мексики пошло и название Мексиканского залива и Мексиканского нагорья, наиболее высокую часть которого со­ставляет Анагуак (тоже — древнемексиканское название), как в старину называлась зачастую и вся Мексика, и обширного исторического края Новой Мексики и, наконец, нынешнего штата Нью-Мексико в США. В самой Мексике [104] преобладают ацтекские и — на Юкатане — майяские географические назва­ния. Ацтекские имена носят, в частности, г. Чиуауа, Тампико, Оахака, Мичоакан, перешеек Техуантепек («Ягуаровая гора») и от него — Техуантепекский залив Тихого океана.

Сохраняют индейские названия (из различных языков линг­вистической семьи нахуа, к которой относится и ацтекский) и многочисленные действующие и потухшие вулканы в Мексике: Попокатепетль («Курящаяся гора»), Орисаба и другие. Инте­ресно происхождение названия Орисабы. Это искаженное до неузнаваемости ацтекское наименование местности, прилегаю­щей к знаменитому вулкану,— Ahuilizapan — «оросительные ка­налы», которыми она изобиловала. Как известно, ацтеки широ­ко применяли искусственное орошение, особенно в горных мест­ностях. Завоеватели в целях порабощения населения прежде всего привели в полное расстройство и запустение ирригацион­ную систему края. Первоначальное значение слова Орисаба было забыто, и так стали именовать вулкан, для которого у ац­теков было совсем другое имя — Ситлалтепетль, «Звездная гора» (гора, достигающая звезд). Последнее название сохраняется в народе и сейчас.

На Юкатане господствуют майяские названия, начиная с са­мого названия этого полуострова (см. выше) : штат и город Кам­пече, откуда — Кампечский залив и кампешевое (точнее, кампечевое) дерево, города Чутумаль, Чумайель, древняя Чичен- Итца, Майяпан и другие, отражающие древнюю культуру майя.

Уж на что испанским является, казалось бы, название погра­ничной реки Мексики и США — Рио Гранде дель Норте (т. е. Ве­ликая река Севера), а оно лишь воспроизводит и уточняет ее древнее индейское название на языке тева (из индейцев пуэб­ло) — П’осахе, «Великая река».

Топонимика Гватемалы также хранит много майяских (из языков киче и др.) и нахуаских слов. Неясно, какой из этих языков дал название этой стране и ее столице и что оно озна­чает. Гватемальский ученый Арриола склоняется к его майяскому происхождению — У-хата-з-мал-ха («Гора, выступающая из вод») [105] по высокогорной местности близ Тихого океана. В при­мечаниях к русскому переводу книги гватемальских индейцев ниче «Пополь-Вух» приводится другое мнение, будто Гватемала происходит от ацтекского Guauhtem alian, в свою очередь являю­щегося переводом майяского quichelah — «лес», т. е. «страна, покрытая лесами» [106].

То же обилие индейских географических названий мы на­блюдаем и в других странах Центральной Америки. Правда, Гондурас, Сальвадор и Коста-Рика носят испанские имена, но столица Гондураса Тегусигальпа сохраняет старое индейское название. Никарагуа, с одноименным озером и перешейком, ве­дет свое название от нахуаской народности никарао; нахуаским является и название ее столицы, Манагуа. Москитовый берег в Никарагуа (на Карибском море) назван так не по москитам, одолевающим местное население, а по индейцам мискито (из языковой группы чибча), которых называют также москито.

Панама означает на одном из местных наречий чибча место в Панамском заливе Тихого океана, где водилось когда-то «мно­го рыбы». На месте индейской рыбалки и расположена Панама, столица государства.

Топонимика Колумбии хранит следы древней культуры чибча, кечуа некой колонизации из Перу и вторжения карибов. Кечуанская топонимика преобладает на юге, иногда совпадая с названиями в самом Перу. Столица Колумбии Богота по одним сведениям называется так в честь индейского правителя време­ни конкисты — Бакати или по названию одного из местных племен. Частица «та» на языке чибча означает «обработанное поле». Кесада, разрушивший город и основавший на его пепе­лище новый, дал городу имя Санта Фэ де Богота. Однако благо­честивое добавление к старому индейскому названию со време­нем отпало. Крупнейшая из рек Колумбии носит имя Магда­лены, но почти все остальные реки, и в их числе крупнейший приток Магдалены — Каука, сохраняют индейские, в основ­ном чибчаские названия, на юге — кечуанские [107].

В Эквадоре, территория которого большей частью входила в непосредственную сферу господства инков и инкской культуры и где образовалось отдельное инкское государство со столицей в Кито, повсюду встречаются города и другие населенные пунк­ты, получившие свои названия от древних кечуа или от местных индейских племен, покоренных инками и частично восприняв­ших культуру кечуа.

Так, столица нынешнего Эквадора Кито означает на языке кечуа «голубь», quitu; возможно, что он был символическим зна­ком города и всей страны в инкское время. Другие относят его название к бывшему местному племени кйту, обитавшему здесь еще в X в., задолго до инкского завоевания, а голубь мог быть его тотемом. И. Ганзелка и М. Зикмунд, посетившие Кито, при­водят, однако, третье — чрезвычайно интересное — толкование названия Кито, указывающее на историческую связь его с ны­нешним латино-испанским названием страны — Эквадор, т. е. «экватор» (страна расположена на экваторе). и древним назва­нием ее столицы, края и племени, его населявшего. Оказывает­ся, что на языке самих киту слово «киту» означало «две поло­вины»[108]. Киту, весьма возможно, подметили, что сутки (в их стране, расположенной на экваторе) делятся на две равные половины — день и ночь, т. е. образуют постоянное равноден­ствие, которым и, характеризуется смена дня и ночи на эква­торе. Так, возможно, индейское название Кито (Киту) пред­восхитило название страны Эквадор и сохранилось за его столи­цей. Франсиско Писарро, взявший Кито в 1533 г., переименовал его было по своему «святому» патрону в Сан-Франсиско дель Кито, однако, как и в случае со столицей Колумбии Боготой, он остался просто Кито. Сохранили свои индейские названия и эквадорские вулканы: потухший Чимборасо (возможно, кечуанизированное более древнее местное название) и величай­ший из действующих вулканов на земле Котопахи («Сверкаю­щая громадина»).

Перу — некогда основная часть государства инков — насы­щено кечуанскими и в меньшей степени аймарскими названия­ми. Инки называли свое государство — по его обширности — «Четырьмя сторонами» (т. е. странами света) —Тауантинсуйо, по ним они и делили его. Но само название Перу дано стране испанцами отчасти даже по недоразумению, каких было много, как мы уже указывали, в топонимике конкисты. Франсиско Писарро узнал от одного испанца, жившего некоторое время где-то на побережье этой страны, о богатейшей империи Биру (Пиру, Перу), расположенной на высоких горах. По-видимому, рассказ­чик имел в виду государство инков. Биру, по мнению одних, было лишь одной из высокогорных долин в перуанских Андах, по мнению других,— небольшой частью побережья на юге Ко­лумбии. По некоторым смутным данным довольно позднего про­исхождения, в самом Перу существовало предание о легендар­ной династии Пируа (откуда иногда в литературе встречается условное название доинкской культуры в Перу — культуре пи­руа). Во всяком случае для Писарро, искавшего золото, Перу стало лозунгом и именем неведомой золотоносной страны, кото­рую нужно во что бы то ни стало найти и завоевать.

Куско («пуп»—в смысле «центр»), бывшая столица госу­дарства инков, которую испанцы переименовали было в Новый Толедо, так и осталось Куско. Однако Писарро предпочел ему основанный им в 1535 г. город в непосредственной близости от Тихого океана. Он назвал его Сиудад де лос Рейес. Тем не менее город получил свое настоящее имя Лима по искаженному наз­ванию местной реки Римак. Некогда священное озеро Титикака, на границе Перу с Боливией, сохраняет свое древнее, по-види­мому, аймарское название.

Территория Боливии, названной так по одному из вождей национально-освободительного движения в Южной Америке Си­мону Боливару, также входила в свое время в государство инков. И в настоящее время подавляющее большинство ее насе­ления составляют индейцы, главным образом — аймара и кечуа. Наиболее значительная часть народности аймара живет в Боли­вии. Топонимика страны заимствована преимущественно из этих языков и восходит к глубокой древности.

Со знаменитым городом Потоси в Боливии — мировым центром добычи серебра во второй половине XVI и начала XVII в.—связано очень интересное топонимическое предание, записанное в начале XVII в. Гарсиласо де ла Вега эль Инка. Тайна Серебряной горы была, как он указывает, давно известна инкам. Инка Уайна-Капак снарядил к ней большую партию рудокопов. Однако, когда они подошли к горе, внезапно из рас­селины раздался предостерегающий громовой голос: «Останови­тесь, люди! — бог хранит сокровища горы для тех, кто придет позднее». Отсюда — аймарское название горы и впоследствии основанного города — Потоси (аймар.— «вопль», «тревога», «предостерегающий голос»). Испанцы, привлеченные смутной молвой о Серебряной горе, долго, но тщетно искали здесь се­ребро и уже были готовы оставить бесплодные поиски, как вдруг один старый пастух-индеец в надежде получить большое воз­награждение от своего испанского хозяина выдал ему сокровен­ную тайну о якобы случайно обнаруженном им серебре. Вскоре на этом месте вырос огромный город.

В настоящее время Потоси, серебряные запасы которого дав­но исчерпаны, один из важных центров добычи олова.

Топонимика Чили в значительной мере отражает упорное сопротивление арауканов, ее основного индейского населения, колонизации страны. На севере Чили дает себя чувствовать влияние кечуа: государство инков распространяло свою власть и на эту область. Какому из индейских языков обязано Чили своим названием, не установлено. По распространенному (но оспариваемому) толкованию, название Чили происходит от ке­чуа. Кечуа могли называть эту страну по ее высокогорным пунам «Холодной, или Снежной страной» (chili на языке ке­чуа— «снег», «холод»).

В Аргентине, носящей по реке Лаплата (испанское — la pla­ta— «серебро») свое латинское имя—«Серебряная», индей­ского населения осталось сравнительно немного, но ему при­надлежит все же немало географических названий в стране. Высочайшая вершина Анд, Аконкагуа на границе с Чили, носит кечуанское название. Влияние кечуа захватывало северо-запад­ный угол Аргентины. Им же обязаны своим названием города Тукуман и Катамарка в предгорьях Анд. Из языка кечуа про­исходит и название пампы.

Весьма любопытно происхождение названия Патагонии, связанное не с каким-нибудь индейским языком, а с некото­рыми этническими особенностями местных индейцев. Магеллан, увидав в бухте Сан-Хулиан (на юге Аргентины, близ нынеш­него Магелланова пролива) рослых людей в грубой, сыромят­ной обуви, назвал их патагонами (по-испански — patagos, patagones — лапищи). Нош индейцев в этой обуви из снятой с гуанако кожи с мехом выглядели в глазах испанцев настоя­щими звериными лапами.

Интересно также происхождение названия Огненной Земли, разделенной между Аргентиной и Чили. Открывший ее в 1520 г. Магеллан назвал ее Землей Дымов — по многочисленным кост­рам, которые он видел на берегу днем и ночью, когда следовал проливом, получившим впоследствии его имя. Это индейцы, жившие в условиях сурового климата, обогревались кострами и готовили на них пищу. Но испанский король Карл I (импера­тор Карл V) приказал переименовать эти острова в более импо­нировавшую его честолюбию Землю Огня (Tierra del Fuego), сострив, что «не бывает дыма без огня». Этот топонимический каламбур относится, вероятно, к области обильной исторической анекдотики, вызванной великими географическими открытиями. Но так или иначе, название Огненной земли, как и Патагонии, связано с индейским населением и его бытом, как его восприни­мали первые появившиеся здесь европейцы.

Уругвай — одна из наиболее «белых», по расовому соотноше­нию, стран Латинской Америки. Но и здесь истребленное индей­ское население — чарруа и другие — оставило по себе память. Само название страны, связанное с одноименной рекой, принад­лежит языку гуарани: Uru-qua-y, «река уру»; уру — это общее гуаранийокое название различных диких видов птиц из отряда куриных.

На территории Парагвая — густая сеть гуаранийских назва­ний. Сама река Парагвай, от которой страна заимствовала свое имя, носит гуаранийское название, означающее «Река По­пугаев» (по их многочисленным гнездовьям).

Много индейских географических названий и в Венесуэле. Охеда, первым из испанцев открывший залив и лагуну Мара­кайбо, увидел здесь свайный поселок, и назвал эту местность «Маленькой Венецией» — Венесуэлой. Впоследствии это назва­ние распространилось на всю обширную страну. Таким образом, и «венецианское» название Венесуэлы имеет в действитель­ности прямое отношение к истории быта ее исконного индей­ского населения.

Диего де Лосада после долголетней и истребительной войны с карибским племенем карака, вождем которых был стойкий и отважный Гуайкаймаро, основал в 1567 г. город, который полу­чил тройное название Сантьяго до Леон де Каракас[109]. Это гро­моздкое название в торжественных случаях сохраняется и до сих пор за столицей Венесуэлы, но в повседневный обиход, даже официальный, вошло лишь индейское KapáKac (с испанским окончанием множественного числа). Название лагуны, залива и города Маракайбо, ныне — центра значительной нефтяной про­мышленности Венесуэлы, находящейся в руках американского капитала, было дано в колониальное время по имени местного могущественного касика Мара (Мара-каибо— «земля Мары»), между тем как старое индейское название этой лагуны было Кокивакоа (просто «лагуна»),

Ориноко (кариб.) названа по ее низовьям или одному из рукавов ее дельты — Ibirinoco, которое испанцы приняли за название реки в целом и превратили в Ориноко. Выдающийся венесуэльский ученый Лисандро Альварадо [110] дает целый спи­сок географических названий индейского происхождения в Ве­несуэле, преимущественно карибских и аравакских, в особом топонимическом приложении к своему «Глоссарию туземных слов Венесуэлы».

Бразилия — самая большая из стран Латинской Америки; по площади она занимает почти ее половину. Вместе с тем она единственная страна португальского языка в Америке. В ней также множество индейских географических названий.

В названии самой страны — Бразилия (Brasil) причудливым образом сочетались отголоски легендарных средневековых пред­ставлений о таинственном острове Бразил где-то в Атлантиче­ском океане и весьма реальные ценности, которые португаль­ские купцы-мореходы стали извлекать при помощи индейцев из хищнической рубки на побережье новооткрытой земли и вывоза в Европу найденного ими pau brasil ( «пау бразил» ) — Caesalpi- nia echinata, бразильского «огненно-красного» дерева (португал. brasil—«огненно-красный», от brasa «жар», «горящие угли»). Названию, которое дали ему португальцы, соответствовало на языке тупи или, точнее, на лингуа жерал, «ибирапитанга» (ibirapitanga) — «красное дерево». Известный бразильский историк К. Прадо так прямо и заявляет, что собственно «от этой древесины... произошло и само название страны»[111]. «Но,— замечает Прадо,— в течение нескольких десятилетий были вырублены лучшие прибрежные рощи, где росло драго­ценное дерево». Любопытно также, что иезуитские миссионеры в Бразилии пытались заменить казавшееся им языческим слово «индейцы» словом brasis, «бразилы», «брази»—по цвету кожи индейцев, который они также ассоциировали с brasil «огненно­красным» цветом ценной древесины[112], но эта попытка, как из­вестно, не имела успеха [113]. В настоящее время название Brasilia (в отличие от названия страны — Brasil) присвоено основанной в 1960 г. новой — вместо Рио де Жанейро — столице Бразилии, расположенной на территории штата Гояс, внутри страны.

Бандейранты, захватчики внутренних районов страны, сами распространяли в них названия на лингуа жерал, в основу ко­торой, как мы уже указывали, лег язык тупи. Но наряду с ни­ми во внутренних областях страны много названий из разных местных языков, а на юге — гуаранийских. Так, Парана на гуа­рани означает «моренодобную» реку. Того же тупи-гуаранийского происхождения названия реки, порта и штата Пара, двух рек, города и штата Параиба, г. Ресифе и штата Пернамбуко (от­куда и фернамбук, другое название бразильского красного дере­ва). Название бухты Гуанабара, в которой расположен Рио де Жанейро (ее первооткрыватели приняли бухту за реку, «рио») —не что иное, как измененное в устах португальцев Гуана-пара («мореподобный залив» на тупи). Того же проис­хождения и название города Нитерой («Укрытый залив», lnheteró), расположенного также в бухте Гуанабара, напротив Рио де Жанейро.

Загадочно происхождение названия Амазонки, собственно — Реки Амазонок (Amazonas), на местном амазонском ньеэнга­ту — Парана-асу, «Великая река». По рассказу священника Карвахаля, участвовавшего в плаваньи испанца Орельяны по «реке Амазонок» в 1541 г., оно якобы произошло от того, что они натолкнулись на прибрежную деревню, населенную одними лишь женщинами-воительницами, которые осыпали бригантину стрелами. Однако, по общепринятому мнению, рассказ Карва­халя о встрече Орельяны с «амазонками» является выдумкой. Некоторые полагают, что название «Амазонка» или «река Ама­зонок» в применении к великой и бурной реке — не что иное, как книжное переосмысление карибского слова «амассуну», собственно — «грохот воды», одного из местных названий поророки (т.-г.), отвесного вала, часто мчащегося в половодье высо­кой стеной — вследствие морского прилива — от самого устья мощной реки на громадное расстояние вверх против течения и обрушивающегося с грохотом на ее берега.

Очень большой этимологический материал на основе лек­сики тупи (точнее, лингуа жерал), весьма важный для уяснения характера и происхождения топонимики Бразилии, собран в уже упомянутой нами старой работе «Тупи в национальной географии» бразильского ученого Теодоро Сампайо, переиздан­ной в 1955 г. с ценными комментариями и коррективами про­фессора Фредерико Эделвейсса.

Внимание ученых и литераторов давно привлекал общий вопрос о происхождении названия Америки. Стефан Цвейг написал даже блестящий очерк «Америго, повесть об одной исторической ошибке»[114]. В сущности, этот вопрос давно и без­оговорочно решен самой историей, которая общеизвестна:

Колумб, избравший впервые западный путь в Индию, считал, что открытая им земля [115] — не что иное, как дальневосточная окраина Индии. И он, и непосредственно следовавшие за ним мореплаватели называли открывавшиеся им острова и берега материка «Индиями». Это их название сохранилось в названии Вест-Индия. За жителями западного континента со времен Ко­лумба утвердилось название индейцев — indios — собственно «индийцы» (в современном русском языке различают слова «индейцы» и «индийцы», но Пушкин в своем очерке «Джон Теннер» еще писал «индийцы» в смысле индейцев, а индийцев в своих стихах называл индейцами (см. в «Отрывках из путе­шествия Онегина» : «Сюда жемчуг привез индеец» ).

Лотарингский космограф Вальдзеемюллер предложил в 1507 г. новооткрытые земли, в основном представлявшиеся ему в смутных очертаниях одних лишь берегов Северной Бразилии (тоща еще притом мыслившейся островом), назвать Амери­кой — по описанию плаваний Америго Веспуччи, произведшему еще большее впечатление на умы, чем само открытие Колумба. А в 1538 г. фламандский картограф Герард Меркатор, пользо­вавшийся непререкаемым авторитетом, называет на своей карте мира Америкой уже весь западный континент. А. Гумбольдт впоследствии указывал: имя великого континента, общеприз­нанное и освященное употреблением в течение веков, представ­ляет собой верх человеческой несправедливости. Вместе с тем он реабилитирует память самого Америго, невольного винов­ника этой исторической «несправедливости».

Однако в XIX в. некоторые ученые, особенно из тех, кто испытал романтические влияния, пытались — если уж с укоре­нившимся названием Америки ничего нельзя было поделать — доказать, что это название Новото Света, столь несправедливо обходящее Колумба, все же происходит не от имени второсте­пенного деятеля эпохи великих географических открытий, а за­имствовано из самой индейской топонимики западного конти­нента. С этой целью стали прежде всего приводить в свидетели конкистадора Хиля Гонсалеса де Авила, завоевателя Никара­гуа. В сообщениях о его «ратных подвигах» обнаружили, что он в 1522 г., т. е. в то время, когда еще только складывалось название «Америка», натолкнулся в Никарагуа на горную ме­стность, которую индейцы якобы называли «Amérique». Слово это стали выводить, по сомнительным данным, из несохранившегося языка тольтеков: meric — «гора», «горы» ique — «боль­шой», а в целом Amérique — якобы должно означать по-тольтекски — «большие (высокие) горы» [116]. Таким образом, доказыва­лось, что название «Америка» принадлежит самим индейцам, и никому иному, как тольтекам, знаменитому «народу-строителю».

В 1880 г. Ж. Маркой на тех же основаниях выдвинул в Па­рижском географическом обществе мысль, что Новый Свет на­зывается Америкой по цепи холмов, отделяющих Москитовый берег от озера Никарагуа и носящих или по крайней мере но­сивших в прежние времена название Americ майяского проис­хождения.

В связи с этим высказывался даже парадоксальный домысел, что, дескать, не Америка называется по Америго, а скорее, Аме­риго — по Америке! Действительно, Веспуччи, судя по более ранним документам, носил крестное имя не Америко (Америго), а Альберико (Альбериго) и лишь позднее, уже после своего путешествия, стал именовать себя Америко (Америго) — тоже старинным итальянским и испанским именем (древнегерман­ского происхождения), которое ему, быть может, более нрави­лось и к тому же входило, по-видимому, в моду. Так вот стали доказывать, что он переменил свое имя неспроста, а в озна­менование своего посещения Москитового берега, где он якобы нашел созвучное с итальянским Америко (и испанским Аме­риго) местное географическое название[117] и, может быть, в бла­годарность своему ангелу-хранителю за благополучное возвра­щение из этих малогостеприимных мест.

Но еще задолго до этой версии известный французский аме­риканист Брассер де Бурбур в своем сообщении из Юкатана в 1864 г. сделал попытку вывести название Америки из искус­ственного сложения вместе майяских слов: am «вода» и cari «люди», «народ». А в 1883 г. американский ученый Дж. X. Лам­берт заявил, что нашел объяснение названия Америки в древне­перуанских преданиях[118].

Разумеется, ни тольтеки, ни майя, ни инки, ни другие носи­тели индейских высоких культур или иные индейские народы не имеют в действительности никакого отношения к названию Америки. Его происхождение удостоверено непреложными фак­тами. К тому же по одному лишь сходству слов, особенно пу­тем произвольных манипуляций с ними, нельзя устанавливать их взаимной связи. Так, Энгельс вскользь отметил, но с ссылкой на Г. Кунова, как раз в отношении Америки,— поразительный случай простого совпадения слов из весьма далеких друг от друга языков (кечуа и германских), даже при известной бли­зости обозначаемых ими общественных явлений. «В Перу,— го­ворит он,— ко времени его завоевания существовало нечто вро­де маркового строя (причем удивительно, что эта марка тоже называлась marca)»[119]. Впрочем, это испанская передача кечуанского слова Mallca, вошедшая во многие географические названия (Кахамарка в Перу, Катамарка в Аргентине, Кундинамарка в Колумбии и др.).

Языки отдельных крупных индейских народов сыграли до­вольно значительную роль в самом складывании подавляющего большинства испано-американских и бразильской наций. Влия­ние отдельных туземных языков сказалось в специфических особенностях испанской речи в некоторых латиноамериканских странах и в португальской речи бразильцев.

Вместе с тем имеются общие черты, по которым легко отли­чить речь любого испано-американца от речи испанца, что по­зволяет говорить об испано-амориканской речи вообще, как говорят о речи бразило-португальской, в отличие от португаль­ской в Португалии. Эта испано-американская речь обязана ха­рактерными для нее общими чертами всего больше «влиянию индейских языков, каковы бы ни были различия между отдель­ными индейскими языками, принадлежащими к различным лингвистическим группам. В оживленном языковом общении латиноамериканских наций между собой с особой силой прояв­ляется многообразие и изумительное богатство всей совокуп­ности местных индейских влияний, особенно в лексике. Можно даже заметить некоторую общность индейских влияний на ис­пано-американскую и бразило-португальскую речь.

Топонимика Латинской Америки, как и североамериканская, чрезвычайно насыщена индейскими названиями. Но земной шар неделим, и география Латинской Америки (как и Северной Америки), громадная по своему пространственному охвату, представляет одну из крупнейших частей всемирной географии. Точно так же названия растительного и животного мира Латинской Америки, в значительной части индейские, не яв­ляются одной лишь фито- и зоонимикой Южной и Централь­ной Америки, ибо эти растения и животные, принадлежа ей, принадлежат тем самым и всей нашей планете в целом; многие из них к тому же давно акклиматизированы и в других стра­нах мира.

Индейцы Южной и Средней Америки создали великие зем­ледельческие культуры, обогатив ими человечество и внеся вме­сте с ними во всемирный языковый обиход, бытовой и научный, немало новых названий. Они познакомили человечество со мно­гими важными лекарственными растениями, которые сохранили свои индейские названия в мировой медицине и фармакологии, со многими химическими веществами большой технической цен­ности, с обилием полезных бытовых предметов, из которых мно­гие также сохранили свои индейские имена.

Индейцы Южной и Центральной Америки создали ряд высо­ких культур, дальнейшее самостоятельное развитие которых было пресечено европейскими завоевателями, варварски разру­шившими эти культуры. Но многое из того, что от них оста­лось, является историческим достоянием всего человечества, вошло в общую сокровищницу его материальной и духовной культуры вместе с лексическим богатством, почерпнутым из ин­дейских языков.

Латиноамериканский фольклор неотделим от индейского фольклора. Индейский фольклор вошел в мировую фольклорную сокровищницу.

Латиноамериканская литература тесно связана с местной ин­дейской тематикой, занимающей в ней весьма значительное место, индейскими образами, характерами и персонажами, яр­кой и выпуклой индейской лексикой как прямого, так й пере­носного, образного значения. Этому способствовала в большей степени общественная активность самих индейских народов, в свою очередь вызвавшая интерес к индейской истории, языку, быту, фольклору, искусству.

Этот интерес был характерен для латиноамериканского про­грессивного романтизма, но последний обращался больше к про­шлому и зачастую прибегал к его идеализации. Обращение к ин­дейской тематике, к быту, положению и запросам индейцев ста­ло одной из важных сторон реалистического искусства и лите­ратуры в Латинской Америке. Романтики и тем более реалисты использовали неисчерпаемые сокровища индейской лексики. Многие из произведений латиноамериканских писателей, касаю­щихся индейской темы и уделяющих большое внимание живой индейской речи, индейской лексике, вошли в мировую литера­туру.

Индейская лексика Южной и Центральной Америки стала проникать ещё в произведения классиков Испании и Португа­лии. Слова индейского происхождения можно обнаружить еще у Лопе де Вега и у Сервантеса. Индейские образы встречаются и у англичанина Шекспира [120] в его «Буре», где Калибан взыва­ет к своему божеству Сетебосу (заимствование из описания путешествия Магеллана, сделанного итальянцем Пигафеттой [121] и переведенного на английский язык ещё в 1577 г. Ригардом Иденом) [122].

Кое-что сохранилось и от древних индейских литератур, хотя и в более поздних версиях колониального времени. Творчество на языках нахуа, майя, кечуа, аймара, гуарани никогда не ис­сякало, а в настоящее время, с развитием национального само­сознания, заметно получает литературное оформление и разви­тие в новой исторической обстановке, внося и свой вклад в со­кровищницу мировой литературы.

Культурный вклад индейских народов Центральной и Юж­ной Америки и их языков очень велик л многообразен, но до сих пор недостаточно оценен и изучен. В то же время резкий контраст с ним составляет положение индейских масс даже в тех странах Латинской Америки, где они весьма значительны. Большей частью индейцы находятся на самых низших ступе­нях социальной лестницы. Однако в индейских массах Латин­ской Америки крепнет воля к сплочению своих сил, все более растет противодействие национальному и классовому угнете­нию. Их движение все более смыкается с общереволюционным движением трудящихся масс Латинской Америки в борьбе против империализма, колониализма, против гнета помещиков, против расизма.

[1] Ph. М. Palmer. Einfluss der Neuen Welt auf den deutschen Wortschatz. Heidelberg, 1933.

[2] G. R. StewaTt. Names on the land. Account of placenaming in the United States. New York, 1945, p. 136.

[3] Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и го­сударства.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 93.

[4] Там же, стр. 95.

[5] Заимствования, вошедшие также в русский язык или в междуна­родную лексику, равно как и первоначальные индейские слова, не пред­ставляющие каких-либо особых затруднений в их передаче, мы пропи­сываем русскими буквами. Названия наиболее часто упоминаемых индейских языков условно сокращены, например: алг.— алгонкинский, т.-г. — тупи-гуарани, аравак.— аравакский, араук.— арауканский, ка­риб.— карибский, оджиб.— оджибуэйский, ацтек.— ацтекский.

[6] А. С. Пушки п. Поли. собр. соч., т. XII. М., 1949, стр. 112—113.

[7] Е. Э. Бломквист и Ю. П. Аверкиев а.— Индейцы Северо-­Восточного и Приозерного районов США (ирокезы и алгонкины).— «На­роды Америки», т. I, М., 1959, стр 222—224.

[8] А. С. Пушкин. Указ. соч. стр. 113.

[9] D. D i г i n g е г. The Alphabet, a key to the history of mankind. 2 ed., London, 1949, p. 28, fig. 8

[10] И. А. Золотаревская. Некоторые материалы об ассимиляции индейцев Оклахомы.— «Краткие сообщения Ин-та этнографии АН ССОР», XXXIII, I960, стр. 86.

[11] Handbook of american indians north of Mexico, Washington, 1907— 1910, vol. 2, p. 787.

[12] Ф. Энгельс. Указ. соч., стр. 88.

[13] H. G a n n e 11. American names. A guide to the origin of place names in the United States. Washington, 1947 (под соотв. названиями).

[14] Handbook of american indians north of Mexico, vol. 1, p. 219—220

[15] А. С. Пушкин. Указ. соч., стр. 128.

[16] N. E. D i о n n e. Le parler populaire des canadiens français. Qué­bec, 1909 (под cooтв. словом); G. Friederici. Amerikanistisches Wôr- terbuch. Hamburg, 1947 (под соотв. словом).

[17] В. И о х е л ь с о н. Гайявата и источники вдохновения Лонгфелло. Вступ. очерк к кн.: Лонгфелло. Гайявата. Перев. И. Бунина. М., 1916, стр. XVI.

[18] А. В. Е ф и м о в. Очерки истории США. М., 1958, стр. 33.

[19] Ю. П. Аверкиева. Общественный строй индейцев северо-за­падного побережья Северной Америки (род и потлач у тлинкитов, хайда и цимшиан).—«Американский этнографический сборник», I (Труды Ин-та этнографии АН СССР, т. LVIII. М., 1960); ее же. Разложение ро­довой общины и формирование раннеклассовых отношений в обществе индейцев северо-западного побережья Северной Америки.— Труды Ин-та этнографии АН СССР, т. LXX. М., 1961.

[20] JI. Г. Морган. Древнее общество. Л., 1984, стр. 39.

[21] D. G. В г i n t о n. The Lenapé and their legends, with the complete text and symbols of the Walam-Olum. Philadelphia, 1885.

[22] E. Э. Бломквист и Ю. П. Аверкиева. Указ. соч., стр. 220—221.

[23] Is. Taylor. Words and places, 4 ed. London, 1873, p. 40, 259.

[24] G. R. S te war t. Names ой the land, p. 10. • : .

[25] N. M H о 1 m e r. Indian place-names in North-America. Upsa- la-Cámbridgeí(USA), ШЗ, pi 35.     -           -

[26] Ibid., р. 17.

[27] Ibid., р. 18, 26.

[28] J. С. Meredith. Indian and pseudo-indian place-names in the Canadian West. Winnipeg, 1956, p. 9.

[29] И. П. M а г и д о в и ч. Очерки по истории географических откры­тий. М., 1957, стр. 257—259.         '

[30] Н. Gannett. Op. cit. (под словом Chesapeake).

[31] А. В. Б ф и м ов. Очерки истории США. М., 1958, стр. 254.

[32] У. 3. Фостер. Очерк политической истории Америки. М., 1953, стр. 292.

[33] I. T. Lin k. The origin of place names of Nebraska. Lincoln, 1963, p. 38, 76-77.

[34] G. R. Stewart. Op. cit., p. 89.

[35] Ibid., p. 261.

[36] W. S t u r m f e 1 s. Etymologisches Lexikon deutscher und fremde- ISndischer Ortsnamen. Berlin — Bonn, 19i25 (под соотв. словом).

[37] E. G. G u d d e. California place-names. Berkeley — Los Angeles, 1949 (под cooTB. словом).

[38] G. R. Stewart. Op. cit., p. 275—276.

[39] Ю. II. Аверкиева. Индейские племена североамериканских степей и плато.— «Народы Америки», т. I. М., 1969, сгр. 261—263.

[40] J. G. F é v т i е г. Histoire de l’écriture. Paris, 1948, p. 47.

[41] G. R. Stewart. Op. cit., p. 192.

[42] Ibid., p. 23.

[43] Ibid., p. 86.

[44] Gannett. Op. cit. (под соотв. словом).

[45] В. Botkin. New York city folklore. New York, 1956, p. XVIII— XIX, p. 12.

[46] Ibid., p. 17-18.

[47] G. K. Stewart Op. cit., p. 68.

[48] G. R. Stewart, Op. cit., p. 68.

[49] В. Botkin. Op. cit., p. 13—17.

[50] Ibidem.          ‘ ^:

[51] H. Gannett. Op. cit. (под соотв. словом).

[52] E. P. Wheeler. List of Labrador Eskimo place-names, Ottawa, 1953 (посвящение).

[53] G. R. Stewart. Op. cit., p. 106.

[54] G. R. Stewart. Op. cit., p. 276; Gannett. Op. cit. (иод соотв. геогр. названиями).

“ Foremant G. Sequoia. Norman, 1959, p. 78.

[56] Г. В. С т е п а н о в. О национальном языке в странах Латинской Америки.— «Вопросы формирования и развития национальных языков» (Труды Ин-та языковнания АН СССР, т. X). М., 1960, стр. 145.

[57] R. L e n z. Diccionario etimológico de las voces chilenas derivadas de lenguas indígenas. Santiago, 1904 (предисловие).

[58] В. M а 1 m b e r g. L’Espagnol dans le Nouveau Monde. Lunid, 1947— 1948, p. 58, 69, 71.

[59] A. Jover-Peralto, Т. Osuna. Diccionario guarani-español, Buenos-Áires [1951] (предисловие).

[60] Г. В. С т e д а н о в. Об индейских заимствованиях в испанском «зыке. Уч. зап. ЛГУ, вып. 59, 1961, стр. 208.

[61] J. de Anchieta. Poesías, manuscrito de S. XVI em portugnes, castelhano, latim e tupi. Sao—Paulo, 1954.

[62] Th. Sampaio. O tupi na geografía nacional. Bahia, 1955, p. 48.

[63] Ibid., р. 49.

[64] Происхождение того или иного слова в португальском языке Бра­зилии от лингуа жерал мы обобщили в целях упрощения изложения с тупи, легшим в основу лингуа жерал, и с гуарани, составляющим с тупи единую и весьма тесную языковую группу. Напоминаем, что большинство так называемых бразилизмов произошло из лингуа жерал. Мы прибегаем к сокращению «т.-г.» (тупи-гуарани).

[65] «Пополь-Вух». Перев. с языка киче, изд. подготовлено Р. В. Кин- жаловым. М.—Л., 1959, стр. 11, 13, 15 и др., а также комментарии, стр. 198—199.

[66] G. F г i e d е г i с i. Op. cit. (под словом Пигасап).

[67] Ф. Энгельс. Указ. соч., стр. 30.

[68] А. Пpеображенский. Этимологический словарь, русского языка. М., 1910—1914 (под соотв. словом).

[69] С. М. Б у к а с о в, Н. Е. Ш а р и н а. История картофеля. М., 1938, стр. 43, 56, 64.

[70] Те-Ранги-Хироа. Мореплаватели Солнечного Восхода. М., 1959, стр. 248-250.

[71] Т. Хейердал. Путешествие на Кон-Тики. Ярославль, 1959, стр. 118—119; см. также П. М. Жуковский. Культурные растения и их сородичи. М., 1960, стр. 39—40 и 167—168.

[72] Л. Безерра дое Сантос. Плантации какао.— «Люди и ландшафты Бразилии», стр. 130.

[73] П. М. Жуковский. Указ. соч., стр. 539.

[74] Ph. М. Palmer. Op. cit. (под соотв. словом).

[75] Ж. Вериссимо да Коста Перейра. Леса карнаубских пальм,— «Люди и ландшафты Бразилии», стр. 81—83.

[76] Н. В e и с h a t. Manuel d’Archéologie américaine. Paris, 1912, p. 379, 669.

[77] П. М. Жуковский. Указ. соч., сгр. 514.

[78] Ж. Вериссимо да Коста Перейра. Серингейро,— «Люди и ландшафты Бразилии», стр. 35—38.

[79] Ю. Н. В о р о а о в. Мексиканский каучуковый куст гуаюла. Л., 1928.

[80] И. Г а н з е л к а, М. 3 и к м у н д. Через Кордильеры. М., 1960, стр. 90—94 и 165—170.

[81] L. Alvarado. Glosario de las voces indigenes de Venezuela. Ca­racas, 1958 (под соотв. словом); е г о же. Datos etnográficos de Vene­zuela. Caracas, 1956, p. 29—31.

[82] И. Г а н з е л к а, М. 3 и к м у н д. К охотникам за черепами. М., 1960, стр. 137.

[83] Ф. Энгельс. Указ. соч., стр. 30.

[84] Н. А. Бобринский. География животных. М., 1951, стр. 135.

[85] Ф. Энгельс. Указ. соч., стр. 31.

[86] Л. Ш. Давиташвили. Курс палеонтологии. М.— JL, 1949, стр. 518—519.

[87] Th. Sampaio. Op. cit. (под соотв. словом).

[88] A. Humboldt et Bonpland. Voyage aux régions é’quino- xiales du Nouveau Continent, t. VI. Paris, 1820, p. 229—231.

И. Ганзелка, М. Зикмунд. Через Кордильеры, стр. 310—341

[90] L. Alvarado. Op. cit. (под словом chicha).

[91] И. Ганзелка, М. Зикмунд. Меж двух океанов. М., 1961, стр. 170—183.

[92] С. М. В у к а с о в. Возделываемые растения Мексики, Гватемалы и Колумбии. Л., 1930, стр. ЭО.

[93] H. Beuchat. Op. cit., p. 575—578.

[94] Ibid., р. 704-705.

[95] Ibid., р. 247-250.

[96] I. G. Février. Op. cit., p. 20.

[97] Д. Э. И б a p p a Г p a с с о. Иероглифическая письменность индей­цев Андского нагорья — «Вопросы языкознания», 1958, № 1, стр. 97—10-4.

[98] Th. S a m p a i о. Op. cit. (под соотв. елевом).

190 Ж. Вериссимо да Коста Перейра. Амазонский кабок­ло.— «Люди и ландшафты Бразилии», стр. 11.

[99] Н. Вернек С одре. Тапера.—«Люди и ландшафты Бразилии», стр. 274.

[100] Д. де Ланда. Сообщение о делах Юкатана. Перев. с испанского Ю. В. Кнорозова. М., 1955, стр. 100 и 236.

[101] S. Р а с h е с о - С г u z. Diccionario de etimologías toponímicas may­as. Chetumal, México, 1953, p. 254—256.

[102] Cl. Markham. Vocabularies of the general language of the Incas of Peru. London, 1907, p. 8—10; его же. The Incas of Peru. London, 1910, appendix В (p. 311— 017) : Note on the names quichua and aymara.

[103] W. Sturmfels. Op. cit. (под соотв. словом).

[104] A. Pefiafiel. Nombres geográficos de México. Mexico, 1885.

[105] J. L. Arrióla. Pequeño diccionario de voces guatemaltecas. Guate­mala, 1941 (под словом Guatemala).

[106] «Пополь-Вух», прим., стр. 196.

[107] L. Taso n. Quechuismos usados en Colombia. Bogota, 1934, p. 4.

[108] И. Ганзелка, М. Зикмунд. К охотникам за черепами^ стр. 79.

[109] Р. Р. В а га о la. ¿Porque Caracas se llama Santiago de Leen de Caracas? Caracas, 1958.

[110] L. Alvarado. Op. cit., p. 367—402.

[111] К. Прадо Жуниор. Экономическая история Бразилии. М., 1940, стр. 49.

[112] Th. S a m p a i о. Op. cit.

[113] J. I. Egli. Nomina geographica. Leipzig, 1893 (под словом Brasil).

[114] St. Zweig. Amerigo. Die Geschichte eines historischen Irrtums. Stockholm, 1944. Есть русский перевод: Ст. Цвейг. Америго. Повесть об одной исторической ошибке. М., 1960.

[115] Когда мы говорим об «открытии Америки», мы не можем вырвать­ся из ограниченного круга представлений, являющихся пережитками ев­ропоцентризма. В действительности ее «открытие» принадлежит не Ко­лумбу и не скандинавским викингам, а самим индейцам, ее коренным и исконным жителям. Это их предки, переселенцы из Азии, пришли в нее 20—30 тыс. лет тому назад. Открытие, заселение и освоение Америки индейцами, точнее предками индейцев,— одно из наиболее грандиозных событий в истории человечества.

[116] W. Sturmfels. Op. cit. (под словом Amerika).

[117] R. Kleinpaul. Lànder und Vôlkernamen. Leipzig, 1910, S.38—39.

[118] J. 1. Egli. Op. cit. (под словом America).

[119] Ф. Энгельс. Указ. соч., стр. 63. 228

[120] W. S h a k e s p е а г. The Tempest. Act. I, sc. 2, act. V, sc. 1.

[121] А. II и г а ф е т т а. Путешествие Магеллана. М., 1050, стр. 54.

[122] А1. Schmidt.— Shakespeare — Lexicon, revised and enlarged by Gr. Sarrazin. Berlin — Leipzig, 1923, vol. II and suppl. (под словом Setebos).