К оценке исторических последствий индейско-европейских контактов

С конца XV в. с прибытием первых европейских путешественников, торговцев, рыбаков в Северной Америке начинается история евро-индейских контактов. Основным содержанием процесса вза­имодействия двух цивилизаций стала европейская экспансия в самом широком ее понимании (не только территориальном). Если вначале европейцы были представлены точечными фортами и миссиями, охотничьими партиями «лесных бродяг» (coureurs de bois), то к концу XIX в., т. е. спустя четыреста лет, новая евро-американская цивилизация полностью утвердилась на континенте. Аборигенная Америка, наоборот, в территориальном, демографическом, социально-культурном и политическом отношениях оказалась маргинальной.

«Европеизация» Североамериканского континента не означала простое вытеснение или уничтожение аборигенной цивилизации и утверждение на ее месте как бы заново воспроизведенных обществ и культур стран исхода, хотя, когда на картах Америки появлялись Новая Англия, Новая Франция, Новая Шотландия и т. п., внешне это выглядело именно так. «Европеизация» заключалась прежде всего в том, что в этом гигантском историческом взаимодействии и синтезе именно европейские начала (от демографии и характера трудовой деятельности до культурно-ценностных традиций и политического суверенитета) стали безоговорочно господствовать.

Над смыслом явления взаимодействия задумывались многие этнологи и историки. Одним из первых попытался его объяснить американский историк Ф. Д. Тернер в своей теории «фронтира» (границы).

По его мнению, сущностным содержанием «фронтира» не только как передовой черты поселения, но и некой исторической абстракции, включающей всю сферу взаимодействия двух различных цивилизаций, был процесс американизации европейского поселенца, пересаживания последнего «из железнодорожного вагона в берестяное каноэ». Для Тернера столкновение двух миров выглядело довольно упрощенно — как конфликт «дикаря с цивилизацией»¹.

По мнению канадского историка Г. Инниса, наоборот, суть процесса взаимодействия заключалась в вовлечении Северной Америки в европейскую орбиту, хотя он также признавал, что «бобер, береза и индеец заложили основы Канады», «Фронтир» Иннис представлял себе как арену столкновения между «относительно сложной и более простой цивилизациями»².

Для историографии и этнологии последних десятилетий этот культурно-стадиальный разрыв между доиндустриальной Европой и доколумбовой Америкой уже не казался столь безоговорочным. Американский антрополог Н. Лури, например, писала: «На самом деле в европейском мешке с подарками было мало чего, что индейцы не смогли бы соотнести со своим собственным опытом. . . Несмотря на ружья и большие корабли, европейцы не могли обеспечить свою жизнь на земле, которая по индейским стандартам могла прокормить очень большое население»³. Похожая точка зрения развивается некоторыми авторами издаваемого Смитсонов­ским институтом в США «Путеводителя по североамериканским индейцам», посвященного Северо-Востоку⁴.

Мехоторговля как основа первых связей

Этот вывод прежде всего строится на оценке характера первоначальной реакции индейцев на появление европейцев. Коренные жители в большинстве своем проявили доброжелательность и желание торговать, оказали помощь продуктами, средствами передвижения. Пришельцев восприняли (да они и вели себя так) как гостей, а не как возможных постоянных поселенцев. Что касается европейцев, то их мотивы и реакцию можно представить более достоверно. Так, французский путешественник Жак Картье после первой встречи с двумя флотилиями индейских каноэ в устье р. Св. Лаврентия в 1534 г. радостно записал в свой дневник о выгодах будущей торговли и о том, что «эти люди легко могут быть обращены в нашу веру»⁵.

В основе европейской экспансии в Северной Америки лежало развитие раннекапиталистических торговых связей. С самых первых поселений торговля составляла основное содержание контактов и строилась на принципах частнокапиталистического предпринимательства, которые тогда утверждались в Европе, т. е. торговая практика ориентировалась на получение прибыли и это казалось естественным и безусловным для европейцев. Что касается аборигенов, то здесь вопросы экономической и социально-культурной мотивации до конца пока не выяснены и на сей счет существуют разные точки зрения⁶. Однако ясно, что в Северной Америке первоначальные связи в социально-экономической сфере происходили на почве мехоторговли, которая на самых ранних этапах не только устраивала коренных жителей, но и была для них достаточно выгодной.

В колониях Новой Англии, Новой Франции и на территориях Компании Гудзонова залива (КГЗ) на основе мехоторговли сложилось своего рода «взаимовыгодное партнерство» ⁷. Более того, на ранних этапах, считают некоторые специалисты, индеец находился в более выгодном положении: «Французы гораздо больше зависели от индейцев, чем индейцы от них»⁸. Само проникновение на континент для европейцев оказалось возможным благодаря индейским традиционным средствам передвижения, знаниям географии, способам добывания пищи. К тому же финансирование метрополиями владений в Новом Свете шло в значительной мере за счет получаемой от индейцев пушнины.

При оценке роли мехоторговли в истории контактов необходимо учесть, что торговый обмен существовал у индейцев до колонизации. Длительную историю имели, например, торгово-обмен­ные связи гуронов со своими соседями, особенно с алгонкинами. В южной части континента другое ирокезоязычное племя — чероки также обладали богатым опытом в этой области. На равнинах репутацией торговых посредников еще до европейцев пользовались манданы. Француз Лаверандри писал в 1738 г.: они «искусные торговцы и очистили ассинибойнов от всего, что у них было, — ружей, пороха, пуль, ножей, шил, топоров»⁹. На северо-западном побережье вступившие в контакт с российскими колонизаторами племена имели самые различные формы торговых отношений благодаря щедрым ресурсам рыбы и морского зверя.

Выгодность положения посредников хорошо осознавалась индейскими группами при начале торговых связей с европейцами. Этим можно объяснить нежелание индейского вождя Доннаконы показать Картье пути в глубь континента. В зоне торговых связей КГЗ доминирующее место в прямых контактах с факторией Йорк заняли посредники из кри и ассинибойнов, что давало им возможность устанавливать более выгодные для себя условия в получении мехов от блэкфитов и гро-вантров ¹⁰. Сходная ситуация наблюдалась на Тихоокеанском побережье, где торговцы-тлинкиты, «перебив» служащих КГЗ, продавали США суда для прибрежного плавания — морские каноэ, а вожди цимшиан и тлинкитов монополизировали торговлю на реках Скина и Стикин¹¹. Еще раньше здесь существовал разнообразный, сопровождавшийся острым межплеменным соперничеством торговый обмен с российскими колонистами¹².

Хотя мехоторговля безусловно вызывала межплеменные конфликты, сами по себе эти конфликты не были порождены исключительно контактами с европейцами. Первый губернатор Канады Шамплен еще в начале XVII в. обнаружил, что гуроны и алгонкины находились в состоянии войны с могауками. Существует масса свидетельств о частых конфликтах между индейцами прерий из-за охотничьих угодий, женщин, престижных соображений и т. д. В действительности одной из главных задач европейского торговца было умиротворение враждовавших между собой племен, ибо в Северной Америке, как и повсюду, торговля могла процве­тать только в условиях мира. Безусловно, европейцы использовали межплеменную вражду в своих целях¹³. Часто соперничество колониальных держав втягивало в войну индейские племена, как это имело место с известными ирокезскими войнами.

В определенной мере позитивную роль сыграла мехоторговля в сохранении почти на протяжении 200 лет относительной изоляции внутриконтинентальных индейцев в отличие от индейцев Атлантического побережья, которые, столкнувшись первыми с европейцами, фактически были сметены земледельческой колонизацией. Исключением явились, пожалуй, микмаки Ньюфаундлен­да: им удалось выжить и установить мирные отношения с французами благодаря тому, что европейские поселения долгое время локализовывались в прибрежной зоне. В остальных районах восточные алгонкины лишились своих территорий. Мехоторговцы хорошо понимали, что передвижение границы постоянных поселений на запад положит конец их выгодному делу. Королевская прокламация 1763 г., запрещавшая белым колонистам селиться на индейских землях к западу от Аллеганских гор, была рассчитана именно на создание заповедника для мехоторговли. Возможно, благодаря этому запрету участь восточных алгонкинов разделили многие другие племена гораздо позже.

Роль индейцев в ранних торговых контактах не была пассивной. Они хотели не просто обмениваться подарками, а получать нужные им европейские товары, быстро усвоив законы конкуренции. Шамплен в 1611 г, писал, что монтанье «дожидались прибытия нескольких судов, чтобы получить наши товары по более дешевым ценам. Так что ошибаются те, кто думает, что, прибыв первыми, смогут сделать лучше свой бизнес: индейцы сейчас слишком умны». Аналогичное заключение было сделано авторитетным исследователем мехоторговли канадцем А. Реем, прекрасные примеры можно найти и в дневнике англичанина С. Хёрна, путешествовавшего среди северных атапасков в конце XVIII в.¹⁴

Для оценки неоднозначного характера и последствий мехоторговли поучительна история отношений гуронов с французами. В основе их коммерческого альянса первоначально лежала хорошо налаженная сеть торговых связей, которую имели гуроны на Северо-Востоке, продавая излишки своей сельскохозяйственной продукции. Французы были вынуждены приспосабливаться к существовавшей торговой практике. Уже Шамплен понимал, что успешные торговые отношения должны включать раздачу подарков, заключение договоров о дружбе и даже смешанные браки¹⁵. Юноши гуроны уходили в Квебек учиться и становились христианами, а «лесные бродяги» жили среди гуронов, перенимая многие черты индейской культуры. Позднее на смену «лесным бродягам» пришли служители иезуитских миссий.

Гуроны были заинтересованы в выгодной торговле, особенно европейскими товарами, которые с легкостью включали в свой обиход. За торговое партнерство приходилось терпеть присутствие миссионеров¹⁶. Но даже в случае с относительно мощным в военном отношении племенем гуронов проявилось негативное воздействие мехоторговли: она привела к все возрастающей зависимости от французов. Если до контактов торговая система индейцев была основана на товарах, которые они сами производили, то теперь она включала меха и европейские товары (кстати, аналогичную ситуацию можно проследить и в районах Новой Англии). Эта зависимость не была полной, как, например, у монтанье, и по крайней мере до конца 1630-х годов, как считает ведущий канадский гуроновед Б. Триггер, торговля скорее способствовала развитию, чем разрушению культуры гуронов ¹⁷. Но затем осложнившиеся политические отношения с французами, деятельность иезуитов, нападения ирокезов и, наконец, гибель половины населения от эпидемии оспы в 1630-х годах привели к исчезновению Гуронии.

В районах западного Вудленда и северных равнин, куда переместилась зона интенсивной мехоторговли, взаимовыгодный обмен и сотрудничество продержались до середины XIX в. Образовались новые центры притяжения для индейцев в Форт-Черчилле, Монреале, Сент-Луисе. Здесь пресс со стороны потока поселенцев длительное время не был столь сильным, как в приатлантической зоне, и это явилось еще одним фактором в пользу аборигенов. Как и на востоке,

индейцы указанных районов также быстро освоили искусство торговли с европейцами и хорошо ориентировались в ассортименте и качестве предлагаемых им товаров. Ассинибойны и кри, например, торговавшие как с французами, так и с КГЗ, умело пользовались конкуренцией евро­пейцев и в зависимости от товаров и выгоды выбирали партнеров. Еще в 1728 г. один из торговцев КГЗ сообщал, сокрушаясь, что «никогда никого из наших людей с запасами пороха, котлами и одеялами не встречали так плохо, как это случилось прошлым летом со всеми аборигенами, особенно с теми, кто проживает по соседству с французами»¹⁸. Правда, некоторые товары КГЗ были вне конкуренции, например табак. Многие индейцы отправлялись в далекий путь в фактории КГЗ, чтобы получить его, хотя гораздо ближе были расположены французские торговые посты. В северных и западных районах, как и на востоке, европейская торговая система долгое время «вписывалась» в традиционные межплеменные обменные связи, используя не только их географию, но и структуру. В частности, на протяжении более двух столетий очень важное значение, причем не только политическое, но и экономическое, имел обмен подарками, без которого нельзя было даже представить обычные мирные торговые связи. В ответ на основные «подарочные» товары европейцев (табак, виски, бусы) индейцы одаривали торговцев мехами. Подарки как подтверждение добрых намерений сторон были особенно важны в тех ситуациях, когда торговые связи по каким-либо причинам ослаблялись. Подарки повышали статус племенных вождей среди соплеменников, располагали их к себе и делали постоянными клиентами.

С годами число индейцев, которые могли рассчитывать на подарки, возрастало. Объяснялось это увеличением торговых постов разных компаний, а значит, исчезновением необходимости для индейцев собираться в партии по нескольку сотен каноэ, чтобы достичь отдаленного торгового форта. Все большее значение в торговле получали партии индейцев на 20—30 каноэ. Торговым компаниям приходилось добиваться расположения вождя каждой такой группы. Иногда индейцы намеренно выбирали двух-трех торговых вождей, каждый из которых брал обязательство служить интересам определенной компании. По заключению историков, специально исследовавших этот вопрос, только к концу XVIII в. рыночные факторы в системе торговых взаимосвязей приобрели безоговорочно доминирующее значение, а обмен подарками выродился в элементарные подачки и спаивание ²⁰.

Сравнительная оценка экономических выгод и потерь европейских и индейских партнеров по мехоторговле практически невозможна. Ясно, что для европейских торговцев и их компаний этот бизнес был выгодным всегда и повсеместно. КГЗ не случайно сопротивлялась распространению европейских поселений в контролируемых ею зонах настолько долго, насколько это было возможно. Что касается индейцев, то, пока пушной зверь водился в изобилии и цепы на меха оставались высокими, позиции аборигенов были достаточно сильными, их выгоды очевидными.

На Тихоокеанском побережье процветание, технологические перемены и духовные стимулы, которые пришли вместе с торговлей в начальные периоды контактов, вызвали даже определенный культурный прогресс²¹. Но так было далеко не везде. С падением же рыночного спроса и сокращением пушных запасов ставшая монокультурной экономика многих племен пережила крах. Были разрушены традиционные социальные структуры, подорваны духовные ценности. А самое важное — по торговым путям вместе с европейцами к аборигенам пришли эпидемические болезни.

Демография контактов

Медико-биологический аспект «фронтира», возможно, самая важная по своей значимости проблема в истории контактов. Если учесть, что в Северной Америке в отличие от Центральной и Южной не использовался индейский подневольный труд и фактически не было массового физического уничтожения аборигенов, воздействие болезней и эпидемий, завезенных европейцами, на историческую судьбу коренного населения нельзя сравнить ни с какими другими факторами. «Патогенное вторжение Старого Света в Новый представляло собой одну из крупнейших мировых биологических катастроф», — отмечал американский ученый Г. Добинс, один из зачинателей историко-демографического изучения индейцев Америки ²².

Мы не имеем здесь возможности детально рассмотреть итоги новейших историко­демографических исследований в этой области. И последние десятилетия произошли перемены в оценке общей численности аборигенного населения в доколумбовой Америке. Не берусь судить, насколько верна цифра в 57 млн для всего Нового Света, 4,5 млн для территории к северу от Мексики и 1 млн для Канады, Аляски и Гренландии (эти данные середины 70-х годов основаны на завышенных оценках Г. Добинса и У. Деневана) ²³, но исследования последних лет тяготеют к более низким цифрам. Численность индейцев к концу XIX в. — моменту окончания колонизации свободных земель — хорошо известна: в 1890 г. она составляла в США 250 тыс., в Канаде, Аляске и Гренландии (1911 г.) — 108 тыс.²⁴

Столь катастрофическое падение численности коренного населения к концу XIX в. явилось прежде всего итогом страшных эпидемий, история которых в самые последние годы была изучена с достаточной полнотой. Между 1616 и 1619 гг. чума прошла по Новой Англии и на 90 % снизила численность местного индейского населения. Через 10 лет оспа вызвала мор в регионе Св. Лав­рентия и унесла жизни десятков тысяч ирокезов. В первое десятилетие XVIII в. она уничтожила половину чероков, а в 1837 г. от оспы умерли 6 тыс. блэкфитов. Эта же болезнь привела к исчез­новению манданов и дакотов. Очевидно также, что не микмаки, а завезенные болезни истребили беотуков Ньюфаундленда. В 1862 г. в Британской Колумбии эпидемия оспы, распространившись к северу от о-ва Виктория, сократила коренное население с 60 до 20 тыс.²⁵ По некоторым оценкам, в период между 1734 — 1852 гг. каждое племя (арапахо, арикара, ассинибойн, блэкфит, чейенн, кри, кроу, флэтхед, гро-вантр, хидатса, кутене, мандан, не-персе, шошон, сиу) потеряло от болезней более 25 % своих членов и половину их унесла жестокая эпидемия 1837 — 1838 гг.²⁶ Кри избежали ее благодаря проведенной служащими КГЗ вакцинации. Численные потери от болезней даже по самым осторожным подсчетам должны составить не менее 50 % всего аборигенного населения.

Эпидемии потрясли систему традиционных верований и ценностей коренных жителей. Хорошо известно, что индейцы очень быстро поняли, откуда пришли новые болезни. Гуроны говорили: «С тех пор как мы начали молиться, смерть стала сопровождать нас повсюду»³⁷. Но до сих пор мало обращалось внимания на то, что беспомощность шаманов, знахарей, традиционных средств лечения перед новыми недугами должна была привести к скептицизму и в конечном итоге — к утрате веры в космологическую систему²⁸. С падением престижа шамана ослабевал один из глав­ных устоев социальной структуры и духовной жизни индейцев.

Другим последствием болезней и эпидемий стало изменение миграционных потоков, а значит, и этнических территорий и хозяйственной деятельности. Наиболее пострадавшие от болезней и ослабленные племена легко вытеснялись их противниками с традиционных мест обитания или быстро поглощались (ассимилировались) соседями. Остатки гуронов растворились среди ирокезов, за исключением небольшой группы лореттских гуронов в Квебеке. Мандан, чтобы выжить, присоединились к остаткам арикара и хидатса. К 1862 г. новые эпидемии оставили от этих трех племен одно-единственное поселение. Главным образом из-за эпидемии оспы в 1784 г. сократилась численность ассинибойнов и кри, они утратили военное превосходство над соседями и прекратили свое продвижение на север. По мере откочевок кри и ассинибойнов в степную и лесостепную зоны к югу от р. Саскачеван их территория на севере стала постепенно возвращаться под контроль чиппевайян. Затем страшная эпидемия 1837 г. среди ассинибойнов открыла дорогу для дальнейшей миграции в лесостепи лесных кри, которые благодаря вакцинации превратились в наиболее многочисленную и доминирующую группу этого рай­она. Правда, как уже отмечалось, миграции были вызваны и меняющимся характером мехоторговли, воздействием колонизационного потока. Увеличение числа торговых постов и служащих в лесной зоне требовало централизованной заготовки и поставки продуктов из других районов, так как пищевые ресурсы (лось, олень-карибу) здесь к концу XVIII в. сильно уменьшились. Это повысило значение лесостепной и степной зон, где возникали посты для заготовки продовольствия, прежде всего бизоньего мяса.

Мигрируя на юг, индейцы лесной зоны рассчитывали использовать новые возможности для получения европейских товаров, включаясь в торговые связи уже в качестве поставщиков вяле­ного мяса (пеммикана), жира, бизоньих шкур, тем более что потребность в посредничестве при большом количестве факторий резко снизилась. К миграции на юг аборигенов толкало также сокращение пушных ресурсов в зоне лесов и в пограничной с ними зоне лесостепи. К 1820 г. в центральных и южных районах Манитобы и Саскачевана можно было добывать только ондатру. Оставшиеся в лесной зоне индейцы из-за скудной охоты перешли в основном к трапперству, летнему рыболовству и собирательству, часть их стали рядовыми служащими пушных компаний, попав уже в полную зависимость от европейцев.

В XIX в. в североамериканских прериях возникла хотя и кратковременная, но мощная по своему размаху зона охоты на бизонов. С самого начала конкурентами индейцев на рынке пеммикана выступили охотники из числа франкоканадских метисов, которые после 1821 г. (когда произошла реорганизация пушных компаний) перешли исключительно к охоте на бизонов. Она вовлекла почти все племена прерий. Обладание ружьем и лошадью сделало столь крупного зверя гораздо более доступным, а новый и быстро растущий спрос на внутреннем рынке США на кожу обеспечивал индейцам довольно стабильную прибыль³⁰. Как показано в недавно опубликованной книге Д. Мура о чейеннах, последние поставляли на американский рынок большое количество кож, без которых невозможно было бы столь быстрое развитие американской обувной и швейной промышленности³¹.

К 1880 г. бизоны разделили участь бобров, оставив некогда сильные независимые племена равнинных кри, сиу и другие с единственной альтернативой — просить у канадских и американ­ских властей материальной помощи. В обмен на эту помощь правительства США и Канады выдвинули альтернативу — жизнь в резервациях. Вопрос, кто виноват в истреблении бизонов (он неоднократно дебатировался в литературе), нам представляется ясным: бизоны были истреблены преимущественно индейцами и метисами, хотя охотничьи партии европейцев во второй половине XIX в. тоже совершали массовый забой животных. Но это могло произойти только тогда, когда на территории центральных равнин двигавшаяся на северо-восток «граница лошади» встретилась к середине XVIII в. с двигавшейся на юго-запад «границей ружья». Индейская охотничья практика, соединенная с европейской технологией и включенная в крупную коммерцию, порожденную колонизаторами, — вот факторы, определившие истребление бизонов.

Итак, в XIX в. по разным причинам, но главное — из-за сокращения природных ресурсов мехоторговля и охота на бизонов приходят к печальному концу. Ружье, стальной капкан, затем лошадь в конце концов обусловили гибель пушного зверя и бизонов. Для экономики индейцев это было подлинной трагедией. Служащий КГЗ Д. Томпсон еще в 1797 г. записал в свой дневник слова одного из старейшин в районе р. Суон-Ривер: «Мы сейчас убиваем бобра без какого-либо труда, мы сейчас богаты, но скоро будем бедны, ибо, когда бобер исчезнет, у нас не на что будет купить необходимые для наших семей вещи. Пришельцы сейчас разрушают нашу страну своими железными капканами; и мы, и они скоро станем бедными» ³².

В самом характере контактов на «фронтире» была запрограммирована будущая зависимость аборигенов от пришлой культуры. Деньги, вырученные за меха, обеспечили более высокий уровень жизни и более легкую жизнь по сравнению с традиционной системой жизнеобеспечения. Аборигены теряли многие навыки и умения. Как сказал один из индейцев — монтанье, «бобер все делает очень хорошо: он делает для нас котлы, топоры, ножи, хлеб, короче говоря, — все» ³³. К середине XVIII в. ружье стало настолько жизненно необходимо для индейцев Новой Франции, что без него, по свидетельству одного из очевидцев, «они умерли бы от голода». То же самое засвидетельствовал Дэвид Томпсон: «Они признаются, что, если их лишить ружья, они ужо не смогут прожить с помощью лука и стрелы и должны будут скоро все погибнуть» ³⁴.

Изменения в культуре индейских племен под влиянием торговли с европейцами были очевидны. Так, например, жившие на обширной территории Великих озер группы от оседлых деревень перешли к жизни охотничьими общинами и утратили рыболовство. На разбросанных по Южным Аппалачам чероков торговля с англичанами в Чарлстоне также оказала огромное воздействие. В начале XVIII в. их торговля оленьими шкурами, сушеными растениями и невольниками, захваченными в войнах с другими племенами, была достаточно сбалансированной, но со временем/ зависимость чероков усилилась. Сбор растений на продажу привел к упадку собственного земледелия, а использование европейских сельскохозяйственных орудий — к быстрому истощению плодородия земельных участков. К 1730 г. чероки уже почти полностью зависели от англичан, их ассимиляция стала неизбежной, особенно после заимствования европейских институтов управления в общинах и почти полной христианизации. Чероки были одним из первых так называемых цивилизованных племен, но и это не спасло их от переселения из Джорджии на индейскую территорию, несмотря на поддержку Верховного суда СШЛ по знаменитому судебному разбирательству «Нация чероков против штата Джорджия» в 1831 г.³⁵

Наряду с социально-экономическими, миграционными, медико-демографическими аспектами «фронтира» следует назвать и процесс физического смешения, также имевший крупные исто­рические последствия. Основанная на торговле ранняя английская, французская, а также российская колонизация в Северной Америке в отличие от земледельческой американской нуждалась в индейце как в ключевой фигуре «фронтира». Торговцы в основе своей относились к аборигенам терпимо, некоторые, особенно молодые люди, даже восхищались их образом жизни, частично или полностью заимствуя его. С самого начала контактов имели место смешанные браки. Один из первых канадских путешественников сообщал, что многие молодые мужчины «селятся среди индейцев далеко от Канады, женятся на индеапках и никогда уже не возвращаются назад»³⁶. «Лесные бродяги», заимствовавшие многое из аборигенного образа жизни, в том числе и брачных партнеров, часто назывались «белыми индейцами»³⁷.

Мотивы и причины смешанных брачных контактов были различными. Главные из них — неблагоприятное соотношение полов, нехватка женщин в колониальных поселениях. Именно поэтому в Новой Англии, где половая структура населения имела более пропорциональный характер, размеры мисцегенации были меньшими, а в Канаде и на юго-востоке континента — большими. Брачные связи осуществлялись почти всегда между европейцем мужчиной и индеанками или метисками. Вторая и также очень важная причина — стремление торговцев в длительных и трудных походах за мехами иметь в лице индеанки-супруги знающего и опытного компаньона по путешествию, переводчика и своего рода посредника в отношениях с определенной группой индейцев. На элитном уровне, где подобные браки также были нередки, через них стремились укрепить отношения и дружбу контактирующих сторон. Такая традиция отмечалась как в европейской, так и в аборигенной доконтактной культуре.

Некоторые из смешанных браков хорошо известны в истории, начиная от романтической любви дочери вождя поухатанов Покохонтас и англичанина Джона Рольфа и кончая женитьбой на индеанке правителя крупнейшей английской пушной компании Джорджа Симпсона. Что касается индеанок, то их мотивы вступления в брак, по-видимому, определялись желанием улучшить материальные условия жизни, оказать услугу своей семье и племени, породнившись с «белым человеком».

В XVIII — XIX вв. смешанные браки были распространенным явлением, хотя точные цифры установить очень трудно. Перепись США 1825 г. зафиксировала 225 таких брачных пар только среди чероков. В середине XIX в. смешанные браки широко распространились и среди блэкфитов. От браков одного мехоторговца-шотландца с тремя индеанками кри родилось 27 детей, и их по­томки к концу века образовали на канадских равнинах новую племенную группу — так называемых индейцев иуллоу ³⁸. Наконец, в итоге смешанных браков сложилась новая этнокультурная общность канадских метисов, борьба которых против властей доминиона (восстания Луи Риля 1869 и 1885 гг.) завершилась созданием провинций Манитоба и Саскачеван.

Отношения к женам-индеанкам и к детям от смешанных браков были различными. Одни жены после недолгого сожительства возвращались в свое племя, другие находили новых мужей среди торговцев, небольшая часть уезжала на восток на постоянное житье с мужьями. Некоторых детей отцы отправляли в школы, где они приобретали знания и манеры, необходимые для жизни в обществе белых, но большинство оставались в аборигенной среде, ведя полукочевой, полуаграрный образ жизни, занимались торговлей, охотой, немного сельским хозяйством.

Трудно дать однозначную оценку явлению мисцегенации. Несмотря на некоторые выгоды контактирующих сторон на личностном уровне, его конечный итог для коренных американцев был скорее негативным. Разрушались традиционные семейные и родственные связи, возникли уродливые формы конкубината, позднее — открытая проституция. А с упадком мехоторговли, развитием постоянных поселений европейцев, нормализацией половой структуры населения США и Канады такие браки почти сошли на нет. К ним, а значит, и к их потомкам утверждается негативное отношение со стороны евроамериканского общества. Метисы, которые, казалось бы, могли стать своего рода связующим звеном между двумя культурами, превратились на долгое время в группу изгоев, своего рода курьез, оставшийся от «золотого века» мехоторговли.

Этим мы ограничим рассмотрение истории контактов периода существования евроамериканского «фронтира». Ее финальная и наиболее трагическая стадия связана уже с европейской земле­дельческой колонизацией на капиталистической основе, со знаменитым «индейским перемещением», когда от аборигенов были очищены огромные территории континента для рождающейся американской цивилизации. 1890 год, когда у Вундед-Ни было сломлено последнее индейское сопротивление, отметил собой конец существования североамериканского «фронтира».

---

1.      TurnerF. J. The frontier in American history / Ed. R. A. Billington. N. Y;., 1962. P. 3.

2.      Innis U. A. The fur trade in Canada. Toronto, 1962. P. 15, 384, 392.

3.      Lurie N. 0. Indian cultural adjustment to European civilization // Seventeenth century America / Ed. J. M. Smith. Chapel Hill, 1959. P. 39.

4.       Brasser T. 3. Early Indian-European contacts // Handbook of North American Indians. Wash. (D. C.), 1978. Vol. 15: The Northeast. P. 78-88.

5.      The voyages of Jacques ('.artier/ Ed. H. P. Biggar. Ottawa, 1924.

6.      См. обзор: Ray A. J., Freeman D. «Give us good measure»: An economic analysis of relations between the Indians and the Hudson's Bay company before 1763. Toronto, 1978. P. 10-18.

7.       Vaugkan A. T. New England frontier: Puritans and Indians, 1620—1675. Boston, 1965. P. 211-34;

8.      Innis H. A. Op. cit.

9.      Eccles W. J. The Canadian frontier, 1534-1760. N. Y., 1969. P. 24.

10.  Цит. по: Ewers J. C. The influence of the fur trade upon the Indians of the Northern Plains//Bolus M. People and pelts. Winnipeg, 1972. P. 3.

11.  Ray A. J. Indians in the fur trade: Their role as trappers, hunters, and Middle men in the lands southwest of Hudson Bay, 1660—1870. Toronto, 1974. P. 51 — 57.

12.   Duff W. The Indian history of British Columbia. Vol. 1. The impact of the white man. Toronto, 1975.

13.   Гринев А. В. Товарообмен между индейцами тлинкитами и атапасками Скалистых гор в XIX в. // Сов. этнография. 1986. № 5.

14.   Fisher R. Contact and conflict: Indian-European relations in British Columbia, 1774-1890. Vancouver, 1977. P. 42-43; Ray A. J. Op. cit. P. 14-16.

15.   Biggar H. P. The works of Samuel de Champlain. Toronto, 1925. Vol. 11. P. 171; Ray A. J. Op. cit. P. 69; Керн С., Макензи А. Путешествии по Северной Америке к Ледовитому морю и Тихому океану, совершенные господами Херном и Маисняиен. . . СПб., 1808.

16.   См. подробнее: Smith W. The fur trade and frontier: A study in iiiU>r-rultural alliance//Anthropologica. N. S. 1973. Vol. 15. P. 21­36.

17.   TriggerB. The Jesuits and the fur trade // Ethnohistory. 1965. Vol. 12, N 1. P. 38.

18.   TriggerB. G. The children of Aataentsic; A history of the Huron people to 1660: 2 vol. Montreal, 1976.

19.   The present state of Hudson's bay containing a full description of that settlement and adjacent country, and likewise of the fur trade and hints for its improvement/By E. Urnfreville; Ed. W. S. Wallace. Toronto, 1954.

20.  ^1Й Hay A. J, Op. cit. P. 91.

21.   Hay A. J, Freeman D. Op. cit. P. 236.

22.   Duff W. Op. cit. P. 53.

23.   The native population of the Americas / Ed. W. N. Denevan. Madison, 1976. P. 291.

24.  DobynsF, Native American historical demography. Chicago, 1976; The native population. . .

25.   Driver H. E. Indians of North America. 2nd ed. Chicago, 1970. P. 257; Hodge P. W. Handbook of the Indians of Canada. Ottawa, 1911. P. 390.

26.   Cook Sh. F. The significance of disease in the extinction of the New England Indians // Human Biol. 1973. Vol. 14. P. 487-491; Trigger

27.  G. The children of Aataentsic. Montreal. 1976. Vol. 2. I¹. 499-501; Ewers J. C. The blackfeet: Raiders of the Plains. Norman. 1958. P. 65-66: Upton I.. S. F. The extermination of the Beothuks//CHR. 1977. Vol. 7, N 2. P. 133-153; Duff W. Op. cit. P. 42-43.

28.   Taylor J. F. Sociocultural effects of epidemics on the Northern Plains, 1734 — 1850//West. Canad. J. Anthropol. 1977. Vol. 7, N 4. P. 78.

29.   The Jesuit relations and allied documents / Ed. H. Thwaites. Cleveland, 1898. Vol. 10. P. 39.

30.  CML например, свидетельство Д. Томпсона из района Саскачевана в 1780 г.: David Thompson's narrative, 1782-1812 / Ed. J. В. Tyrrell. Toronto, 1916. P. 324.

31.   RayA. J. Op. cit. P. 183-191.

32.   МагЦп С. Keepers of the game, Indian-animal relations and the fur trade. Berkeleyi, 1978. P. 113—156; RoeF, G. The North American buffalo: A critical study of the species in the wild state. Toronto, 1970; Idem. The Indian and the horse. Normian, 1974.

33.   Moore, J. The Cheyenne nation: A social and demographic history. Lincoln, 1987.

34.   David Thompson's narrative. . . P. 204 — 205.

35.   The Jesuit relations.. . Vol. 6. P. 297.

36.   Kalm P. Travels into North America. Barre (Mass.), 1972. P. 489; David Thompson's narrative. . . P. 113.

37.   Hatley Th. The dividing path: The direction of Cherokee life in the eighteenth century. Chapel Hill, 1977; Reid J, Ph. A better kind of Hatchet: Law, trade and diplomacy in the Cherokee nation during the early years of European contact. Philadelphia, 1976.

38.   Kalm P. Op. cit. P. 492.

39.   AxtellJ. The white Indians of colonial America // William and Mary Quart. 1975. Vol. 32, N 1. P. 55-88.

40.   Mandelbaum D. The Plains Cree: An ethnographic, historical and comparative study. Regina, 1979. P. 10.

41. О них см.: Фурсова Л. Я. Формирование метисного населения Канады// Сов. этнография. 1982. № 5.