Какао в истории, культуре и религии майя классического периода

Майя культивировали какао на побережье Тихоокеанского залива, в Северном Белизе и низменностях современного мексиканского штата Табаско, по меньшей мере, со среднего доклассического периода (600-300 годы до нашей эры). В перечисленных областях дождевые осадки, почвы и климат создали идеальные условия для прорастания этого прихотливого дерева.[1] В элитных погребениях в городище Кольха (Северный Белиз) найдены сосуды, содержащие остатки какао и датируемые временем между 600 годом до нашей эры и 250 годом нашей эры. Этот пример доказывает, что майя готовили и употребляли шоколадный напиток за столетия до начала классического периода.[2]

Сосуд из городища Кольха, в котором путем химического анализа были обнаружены остатки какао

Согласно бытующему мнению, в Доколумбовой Месоамерике какао являлось исключительно лакомством для элиты, а простолюдинам доступ к нему был закрыт. Однако находки археологов в Серене свидетельствуют о том, что в данном вопросе все не так однозначно. Хойа-де-Серен – это небольшое городище на территории современного Сальвадора. Хотя ученые не могут пока с уверенностью сказать, на каком языке говорили его жители, более важно, что их быт едва ли сильно отличался от условий жизни большинства семей майя классического периода. В литературе Серен сравнивают с Помпеями, так как около 600 года нашей эры в результате извержения вулкана Лома-Кальдера это селение было погребено под толстым слоем пепла. Люди в панике покинули свои дома, оставив личное имущество, но, по иронии судьбы, их трагедия обернулась редкой удачей для будущих исследователей. Под пеплом Серен был надежно укрыт от разрушительного воздействия времени и прекрасно сохранился до наших дней. Археологи смогли даже восстановить очертания разложившихся растений путем заливки раствора в образовавшиеся в пепле пустоты. Сохранились засеянные маисом и маниоком поля. Судя по имеющимся на сегодня данным, Серен состоял из небольших семейных домохозяйств с приусадебными участками. Большинство построек в городище – это скромные жилые дома. Отдельно от собственно дома, служившего местом для сна и отдыха, располагались подсобные помещения и кухни, где семья хранила в керамических сосудах свои запасы фасоли, тыквенных семян и других продуктов. Поразительно, что, хотя Серен был скромной деревушкой, его обитатели владели большим количеством керамики, использовали ценные импортные вещи (обсидиановые лезвия, каменные топоры, изделия из раковин), употребляли в пищу столь же разнообразные продукты, что и знать майя. В частности в Серене выращивали какао, а в сосудах найдены спелые зерна этого дерева. Следовательно, простые общинники также могли хранить бобы какао и, помимо прочего, использовать их для совершения ритуалов.[3]

Серен

И все же, когда говорят о значении какао для цивилизации майя, речь ведут, прежде всего, о быте привилегированных слоев общества. Необычайно ценным источником, проливающим свет на жизнь при дворе майяского царя или вельможи, являются изображения и надписи на парадной расписной керамике, изготовленной в I тысячелетии нашей эры. Эти изысканные вазы, чаши и тарелки были не просто посудой, но ценились как предметы роскоши. Зачастую они украшались яркими сценами мифологического характера или же изображениями правителей, восседающих на троне в окружении подданных. Иероглифические тексты на керамике, как еще в 1970-х годах отметил известный американский исследователь М. Ко, начинаются с набора из нескольких постоянно повторяющихся в определенном порядке знаков. Ко предположил, что эта формула, названная им «Первичной стандартной последовательностью» (PSS), связана с представлениями майя о загробной жизни и посмертном путешествии умершего по подземному миру.[4] Его интерпретация в свое время пользовалась популярностью и была в частности поддержана советскими майянистами.[5] Однако по мере дальнейших исследований и успехов в дешифровке стало понятно, что на самом деле «Первичная стандартная последовательность» никакого отношения к царству смерти не имеет и встречается не только на сосудах.[6] В полном варианте она включает дату, сообщение о том, что предмет был посвящен и украшен (расписан или покрыт резьбой), указание на тип и предназначение вещи, а также имя и титулы ее владельца.[7] Например, текст типичной «Посвятительной формулы» на сосуде К3230 гласит: «Вот посвящена поверхность чаши для плодового какао Чалаб-Туун-Ахкаль-Иб-Хукууба».[8] Как видим, при помощи подобных кратких записей ценные вещи надежно связывались с личностью их хозяина.

Сосуд К3230. Прорисовка и перевод надписи Ю. Полюховича. Публикуется с разрешения автора

Несмотря на свою лаконичность, стандартные тексты на керамике и предметах мелкой пластики, для которых недавно было введено более точное обозначение «Посвятительные формулы»[9], имеют большое значение и пристально изучаются историками. Во-первых, они дают представление о круге лиц, составлявших верхний слой общества майя в классический период, ведь парадную керамику, резные раковины, жадеитовые кельты и другие статусные предметы могли позволить себе только цари и люди из их окружения. Для нашей темы, однако, более важно, что подавляющее большинство расписной керамики, прежде всего вазы цилиндрической формы, названо в «Посвятительных формулах» чашами для питья какао: счет таких сосудов идет на сотни. Посуду для шоколадного напитка иногда изготавливали и из более экзотических материалов, например, раковин и даже жадеита, как в случае с замечательными мозаичными вазами,  найденными в царских гробницах в Тикале.[10] Это неоспоримое свидетельство его важности в придворной культуре майя. Далее мы расскажем о том, как бобы какао стали предметом дани и средством платежа, об употреблении получаемого из них напитка в ходе важных ритуальных церемоний и даже о связанных с какао сюжетах мифологии майя. Но для начала давайте посмотрим, какими любопытными способами майя фиксировали на письме сам этот термин.

Жадеитовая мозаичная ваза для какао, найденная в царском «Погребении 196» в Тикале. Портрет на ее крышке, возможно, является изображением умершего владыки в облике бога кукурузы

В своем основополагающем исследовании «Первичной стандартной последовательности» М. Ко, не имея тогда возможности прочесть иероглифы, дал им условные обозначения на основании внешних форм. Один из знаков он назвал «рыбой». Годом позже Ф. Лаунсбери первым дешифровал запись ka-ka-wa на страницах Дрезденского и Мадридского кодексов, связанную с изображениями богов, удерживающих чаши, из которых растут плоды какао. Форма записи в данном случае довольно простая: два гребнеподобных знака для слога ka и слоговый знак wa образуют какав. Дешифровка Лаунсбери стала общепризнанной, но прошло еще десятилетие, прежде чем Д. Стюарт опознал на многочисленных сосудах классического периода гораздо более распространенный и ранний вариант записи того же слова. Он показал, что хорошо известный эпиграфистам иероглиф «рыба» – это изначальная, архаичная форма записи слога ka, производная от слова кай, «рыба». Во многих примерах перед ним стоят две маленькие точки, что по правилам иероглифической письменности майя обозначает удвоение чтения соответствующего слогового знака. В других случаях вместо точек стоит еще один знак ka, обычно имеющий форму плавника, то есть опять-таки сокращенного обозначения рыбы. За этими элементами обязательно следует слоговый знак wa, что вместе дает запись ka-ka-wa, какав, «какао». Иногда майя прибегали к характерным для их письменности сокращенным написаниям и обходились одним знаком ka в виде рыбы, к которому добавляли wa. Данный пример показывает нам, сколь необычные и любопытные метаморфозы случались порой с иероглифами майя: знак, изображающий рыбу и производный от слова «рыба», стал обычным слоговым знаком и использовался для записи названия шоколадного напитка.[11]

Иероглифическая запись слова какав на сосуде К3230

Наибольшее распространение сосуды с «Посвятительными формулами» получили в регионе Петен – ядре и колыбели цивилизации майя. Первые образцы таких текстов могут быть датированы временем не позднее 250 года, то есть самым началом классического периода. Насколько можно судить по имеющимся в настоящее время данным, традиция нанесения их на керамику зародилась в центральной части Петена – области, где в раннюю классику процветали такие важные города, как Тикаль, Вашактун и Эль-Соц. По мнению Д. Стюарта, появление «Посвятительных формул» на сосудах – это один из элементов масштабной, но еще не вполне понятной нам трансформации общества майя при переходе от доклассического к классическому периоду, проявившейся, прежде всего, в возрастании роли иероглифической письменности. Хотя древнейшие известные надписи из Петена датируются примерно рубежом нашей эры, с началом классического периода наблюдается качественный скачок: становится заметен акцент на индивидуальность, по всей низменной области майя устанавливаются стелы с портретами царей. Тексты на сосудах, обозначающие их предназначение и владельцев, вполне вписываются в общий тренд.[12] При этом, сопоставив керамику из разных городищ, можно легко обнаружить очевидные региональные особенности и предпочтения. Так, на вазах, происходящих из области близ современного городища Наранхо, довольно часто можно увидеть тексты, поясняющие, что это сосуд для питья какао, принадлежащий местному царю. С другой стороны, еще одним крупным центром производства парадной расписной керамики стало царство Ик’а’ (Мотуль-де-Сан-Хосе), однако на вазах оттуда сцены придворной жизни сопровождаются указанием, что это изображение правителя с чих – мяйяским алкогольным напитком из агавы, аналогом более известного пульке. В Паленке, несмотря на наличие впечатляющего корпуса монументальных надписей, тексты на керамике встречаются крайне редко и являются, скорее, исключением из правила. Сказанное справедливо и для другого крупного центра в долине Усумасинты, Пьедрас-Неграса. В Копане в раннеклассических царских погребениях найдены сосуды, в которых путем химического анализа были выявлены остатки какао, хотя «Посвятительные формулы» на них отсутствуют. В позднюю классику в этом городище, расположенном на границе области майя, сложилась своя особая традиция производства сосудов, украшенных плодами какао и лицами богов или предков. Они использовались для совершения подношений и очень отличаются от керамики из Петена. Большое количество резных сосудов так называемого стиля Чочола было произведено в Северном Юкатане. Судя по «Посвятительным формулам», многие из них предназначались для какао.[13]

Покрытый штуком сосуд-трипод с крышкой, найденный в раннеклассическом погребении царицы в Копане. Химический анализ показал наличие в нем остатков какао

Находки в Копане сосудов, содержащих остатки какао с рыбьими и индюшачьими костями, говорят о том, что майя использовали бобы этого дерева для приготовления соусов.[14] Однако основной формой употребления какао, несомненно, был шоколадный напиток. Как древние майя его делали и отличались ли их рецепты от наших собственных? К сожалению, ни одного подробного описания ингредиентов и процесса приготовления в классический период не сохранилось. Судя по сцене на знаменитой «Принстонской вазе» (К511), майя, как и другие народы Месоамерики, переливали какао из одного сосуда в другой для получения ценившейся ими пены.[15] «Посвятительные формулы» свидетельствуют о том, что различалось множество вариаций этого напитка, имевших свои нюансы. Как ни странно, простые «чаши для питья какао» – редкость, обычно при описании их содержимого использовались те или иные дополнительные характеристики. Подчас можно встретить весьма неожиданные комбинации, например, сосуд K2777, принадлежавший женщине из царского рода, предназначался для «шоколадного атоле» (ti’ kakawal ul).[16] Атоле – это жидкая кукурузная каша, еще одно важное блюдо в кухне древних и современных майя. По-видимому, в данном случае в нее добавили какао для придания пикантного вкуса. Также в надписях на керамике упоминаются «зрелое какао», «медовое какао», «сладкое какао», «вишневое какао», а чаще всего «свежее какао», «плодовое какао» и загадочное «кукурузного дерева какао», к обсуждению которого мы еще вернемся. Как видим, у майя существовала своеобразная классификация напитков какав с выделением той или иной отличительной черты, характеризующей каждый способ приготовления. В большинстве случаев речь шла о состоянии зерен какао или вкусовых качествах напитка, различных добавках к нему. Но иногда встречаются более сложные для истолкования примеры. Так, на сосуде K7529, созданном в регионе Наранхо, столицы «Священных Са’альских Владык», указано, что он предназначен для «са’альского какао» (sa’al kakaw). По мнению Д. Стюарта, в данном случае писцы предпочли подчеркнуть место происхождения напитка.[17] Наранхо действительно располагается в Восточном Петене – области, где природные условия позволяли выращивать какао. Если Стюарт прав, то мы имеем дело с древним аналогом современных меток типа «цейлонский чай», «ассамский чай» либо, как вариант, с указанием, что содержимое сосуда предназначено исключительно для представителей династии «Священных Са’альских Владык». С другой стороны, Д. Беляев, А. Давлетшин и А. Токовинин отмечают, что в ранних словарях колониального юкатекского языка слово sa’ обозначает кукурузную кашу атоле вообще, тогда как ul – это более изысканная сладкая разновидность атоле из молодой и мягкой кукурузы. Вполне возможно, что данное различие существовало уже в классический период. В надписях на керамике ul встречается гораздо чаще чем sa’, но это не вызывает удивления, ведь логично, что элитная расписная посуда предназначалась для особых блюд. Таким образом, sa’al kakaw могло обозначать еще одну разновидность смеси какао с кукурузной кашей, подобной вышеупомянутому «шоколадному атоле».[18] Стоит отметить, что некоторые термины, раскрывающие особенности тех или иных видов напитка какав, по-прежнему не дешифрованы или не поддаются переводу. Можно поэтому надеяться, что впереди ученых-эпиграфистов ожидает еще немало открытий и дальнейшие исследования позволят лучше понять, каким было «какао по-майяски».[19]

«Принстонская ваза» (К511). Обратите внимание на даму, переливающую какао из одного сосуда в другой для получения пены. Фото Д. Керра

Красочная посуда с лакомыми блюдами, несомненно, предназначалась для торжественных случаев. К таковым относились пиры, а также различные церемонии во дворцах. Общепризнанным шедевром монументальной скульптуры древних майя является панель 3 из Пьедрас-Неграса, созданная в конце VIII века. Это уникальный памятник, ведь на нем показан прием местным правителем Ицам-К’ан-Ахком IV делегации из соседнего Па’чана (Йашчилан), а в редком по своей подробности иероглифическом тексте описаны состоявшееся тогда торжества, которые затянулись на несколько дней. Поводом для праздника стал двадцатилетний «юбилей» пребывания Ицам-К’ан-Ахка IV на троне. По этому случаю его царство владык Йокиб-К’ина’ посетили правители и царевичи из династий Па’чана и Хишвица (Сапоте-Бобаль), что, очевидно, символизировало доминирование Ицам-К’ан-Ахка IV над соседями. Торжественный прием был дан 31 июля 749 года, а 2 августа Ицам-К’ан-Ахк IV совершил танец и уже после захода солнца пил «хмельное какао». Мы видим, что в данном случае питье какао выступает в качестве важнейшего элемента праздничного действа. Оно удостоено упоминания в монументальной надписи и поставлено в один ряд с ритуальным танцем.[20]

Панель 3 из Пьедрас-Неграса. Фото Хорхе Перес де Лара Элиас

К сожалению, тексты классического периода характеризуются исключительным лаконизмом, на основании этих скупых протокольных сообщений довольно трудно воссоздать живую атмосферу придворного праздника. Епископ Д. де Ланда оставил более подробное описание пиршеств, проходивших на колониальном Юкатане в XVI веке: «Сейчас они едят и пьют, как мы. Индейцы были очень распущенны в питье и пьянстве, и у них от этого случалось много дурного… Когда оргия была общей и с жертвоприношениями, ее оплачивали все; когда же она была частной, издержки нес тот, кто ее устраивал, с помощью своих родичей… Они ели, [развлекаясь] танцами и зрелищами (con vailes y regozijos), сидя попарно или по четыре. После еды виночерпии (los escancianos), которые не имели обыкновения опьяняться, приносили несколько больших кувшинов (artezones) для питья, пока не начинались ссоры, и тогда женщины должны были отводить своих пьяных мужей домой. Они растрачивали на оргии то, что заработали за много дней торговли. У них было два обычая устраивать праздники: первый – обычай сеньоров и людей знатных – обязывал каждого гостя устроить другой такой же пир. Каждому из гостей давали жареную птицу, хлеб и напиток какао в изобилии, а в конце пира они имели обычай давать каждому плащ, чтобы покрыться, скамеечку и сосуд, очень изящный по возможности. Если один из них умирал, то обязан был устроить пиршество его дом или родичи. Другой обычай был между родственниками, когда их дети вступали в брак или праздновали память дел своих предков, и он не обязывал возместить [пир]; однако, если сто [гостей были приглашены] к индейцу на праздник, то каждый [из них] приглашал [его], когда устраивал праздник или женил детей. Они очень чувствительны к дружбе и сохраняют память об этих пирах, хотя бы и далеких одни от других. На этих праздниках им подают напитки красивые женщины, которые, подав сосуд, поворачиваются спиной к тому, кто его взял, пока он его не осушит».[21]

Ваза K2784. Фото Д. Керра

Итак, снова употребление какао – неотъемлемая часть пиршества. Сцены на керамике классического периода в целом согласуются с рассказом Ланды. Например, на цилиндрической вазе K2784, судя по форме предназначавшейся для какао, мы видим восседающего на троне майяского владыку, окруженного посетителями или придворными. Стоящий на коленях слуга подносит царю тарелку с тамалями, а один из участников торжества, кажется, держит чашу с какао и ведет беседу с важным гостем, владыкой Ахкаля. Примечательно, что, как и на панели 3 из Пьедрас-Неграса, пиршество происходит в ночное время суток, а поводом для него, вероятно, опять-таки послужила коронация правителя.[22] Чаще всего на сосудах запечатлевали праздники в царских дворцах, но иногда главными героями сцен становились представители высшей знати. Так, на уникальной с точки зрения внимания к деталям повседневной жизни чаше для плодового какао К2914 показан дом лакама (один из титулов майяской знати) Наханаль-К’инича. Хозяин сидит в окружении своих родственников, других сановников и слуг. Перед ним стоит высокая цилиндрическая ваза для какао и зеркало.  О богатстве лакама свидетельствуют изображения мешков с фасолью и стопок тканей.[23]

Ваза K2914. Изображение дома лакама Наханаль-К’инича. Фото Д. Керра

Естественно, майяские праздничные застолья и используемая на них посуда изучаются не только эпиграфистами, но и археологами. В качестве положительного примера, когда используемые археологами методы подкрепили выводы специалистов по письменности, можно привести случай с раннеклассической вазой из богатого погребения в городище Рио-Асуль. Этот необычный сосуд украшен расписанными по штуку иероглифами, поясняющими, что чаша предназначалась сразу для двух разновидностей напитка какав. Химический анализ показал наличие в вазе остатков какао.[24] Археологические данные подтверждают также, что практика обильных пиршеств получила в среде знати майя широкое распространение, правда, они не всегда легко согласуются со свидетельствами иконографии и эпиграфики. Например, археологи обнаружили следы пиршеств в вышеупомянутом Мотуль-де-Сан-Хосе, а также в соседнем городище Тринидад-де-Носотрос, которое, кажется, использовалось царями Ик’а’ в качестве портового центра и рынка. Тем не менее, пока нельзя утверждать с уверенностью, что именно эти празднества запечатлены на керамике, происходящей из Ик’а’. В Мотуль-де-Сан-Хосе пиршества с употреблением пищи имели место на городской площади, тогда как сцены на сосудах неизменно носят более интимный характер, разворачиваются внутри дворца или дома. В Тринидад-де-Носотросе пышные торжества происходили на стадионе для игры в мяч и соседней площади и, вероятно, приурочивались к важным событиям. Однако, несмотря на обильные находки полихромных сосудов, там не выявлено ни одного фрагмента расписной керамики, сходной с известными нам образцами изящной посуды, принадлежавшей «Священным Владыкам Ик’а’». Таким образом, хотя цари Ик’а’, видимо, организовывали пиршества в Мотуль-де-Сан-Хосе и Тринидад-де-Носотросе, пока нет никаких доказательств, подтверждающих, что именно эти события запечатлены на K1453 и других вазах. Некоторые исследователи даже сомневаются, правильно ли называть сцены на керамике «пиршествами», ведь обычно мы видим на них лишь демонстрацию изысканных блюд, таких как тамали или напиток какао, а вот собственно процесс еды и питья изображался крайне редко, такие случаи являются, скорее, исключениями из правила.[25]

Раннеклассическая ваза из погребения в Рио-Асуле

Так или иначе, для правящей элиты коллективные торжественные собрания служили важнейшим средством коммуникации и подчеркивания своего высокого статуса. Во время подобных мероприятий заключались или подтверждались союзы, происходил обмен дарами и предметами роскоши. Сюзерен использовал их для демонстрации своего богатства и власти, обеспечения лояльности со стороны вассалов. Таким образом, пиршества были одним из ключевых способов политического и экономического взаимодействия между представителями высших слоев общества. Видимо, именно их значимостью и можно объяснить появление парадной расписной керамики со сложными сценами и надписями, указывающими имя владельца. В доклассический период сосуды имели простую форму и окрашивались одним (чаще всего красным или оранжевым) или иногда двумя цветами, но при переходе к классике обычная повседневная посуда трансформировалась, поскольку стала маркером политического и общественного статуса ее хозяина. Она теперь предназначалась для особо изысканных кушаний, таких как тамали, сладкий атоле и различные вариации напитка какав, ее демонстрировали уважаемым гостям в торжественных случаях.[26]

Ваза K2800. Еще один яркий пример изображения пиршества, в ходе которого его участники пьют какао. Фото Д. Керра

Многие сосуды, например знаменитая «Ваза с кроликом» К1398, в «Посвятительных формулах» названы «тонкостенными чашами» для какао. Это не случайно. Они действительно отличались от более грубых бытовых гончарных изделий с толстыми стенками. Высокая степень мастерства, с которой придворные художники расписывали элитную керамику, придавала этим произведениям искусства особую ценность и препятствовала их хождению в широких слоях общества. Правда, есть свидетельства того, что условный «средний класс» пытался подражать правящей верхушке и иметь у себя похожие вещи. В домашних и административных контекстах археологи часто находят остатки полихромных сосудов, которые украшены псевдоиероглифами, имитирующими подлинную письменность, и с точки зрения качества производства и сложности росписей также заметно уступают керамике из дворца. Вероятно, это показывает, что знать среднего уровня вполне могла позволить себе пиршество с питьем какао, пусть и более скромное, чем у владыки, но изящно расписанные сосуды с «Посвятительными формулами» доставались ей лишь изредка, скорее всего, в виде дара от сюзерена. Посуду для царей и высшей знати, видимо, производили в специальных мастерских, пользовавшихся протекцией двора и укомплектованных высококвалифицированными кадрами.[27] Как свидетельствуют надписи, некоторые талантливые художники непосредственно принадлежали к правящей элите, являлись близкими родственниками царей. Например, сразу несколько ваз, созданных по заказу «Священных Владык Ик’а’», были расписаны «владыкой из Туубаля» – местности, упоминаемой также на стелах из Наранхо. Здесь уместно сказать, что и на каменных монументах (стела 7 из Агуатеки и другие) встречаются подписи резчиков с титулами владык. Они дают основания предположить, что младших царских отпрысков, которые не могли претендовать на высшую власть, но обнаруживали талант к рисованию и каллиграфии, видимо, отдавали в особые школы при дворцах, где принцев обучали сложному мастерству росписи или резьбы. В условиях полигамии и наличия у правителей майя многочисленного потомства мужского пола это, помимо прочего, был еще и один из механизмов, позволявших до поры до времени ослабить напряжение внутри элиты, дать возможность младшим царевичам занять достойное общественное положение. Схожую ситуацию мы встречаем у науа кануна Конкисты, где, например, сын знаменитого царя Тескоко Несауалькойотля по имени Уэцин занимался изготовлением скульптур из цветного камня.[28]

Ваза K5418, расписанная «владыкой из Туубаля»

Особо хотелось бы упомянуть текст на цилиндрической вазе К635, предназначавшейся, согласно «Посвятительной формуле» в верхней части сосуда, для питья свежего какао. Внимание эпиграфистов с конца 80-х годов привлекала нижняя полоска иероглифов, которая в зависимости от порядка чтения знаков дает почву для различных толкований. Д. Стюарт в свое время интерпретировал всю нижнюю полосу как подробную подпись художника, расписавшего сосуд. При таком чтении получалось, что мастер, который называет себя просто ах Машам, то есть «человек из города Наранхо», приходился сыном «Священному Са’альскому Владыке» и царевне из Йаши (Йашха).[29] Под влиянием публикации Стюарта красивая история о царевиче, расписывавшем изящные сосуды для какао, прочно вошла в научно-популярную литературу и часто пересказывается по сей день. Тем не менее, после более внимательного изучения надписи она была поставлена под сомнение. Крайне маловероятно, что вся нижняя строка – это подпись художника. Скорее, она представляет собой продолжение предыдущего фрагмента – столбцов, в которых назван хозяин чаши. Последний, несомненно, принадлежал к династии правителей Наранхо, он носит традиционные для местных царей титулы «Священного Са’альского Владыки» и сак чувена. Логично поэтому думать, что именно владелец сосуда назван сыном царя и царицы, художник же скромно именуется «человеком из Наранхо» и в данном случае представителем правящего рода, скорее всего, не был.[30]

Цилиндрическая ваза К635. Фото Д. Керра

Д. де Ланда в своем «Сообщении…» отмечает, что пир у знатных майя на Юкатане завершался вручением ценных подарков. Можно сказать с уверенностью, что похожая практика существовала и в классический период. В качестве даров гостям, вероятно, могли передавать самые разнообразные ценные предметы, от тканей и бобов какао до украшений из жадеита, но надежнее всего археологически засвидетельствовано распространение расписной керамики, в том числе цилиндрических ваз для напитка какав. Например, ваза K4464, знаменитая своим изображением танцующих богов кукурузы, изначально служила одним из сосудов для питья какао «Священному Са’альскому Владыке» К’ахк’-Тилив-Чан-Чаахку, но археологи нашли ее не в его столице, а внутри богатого погребения в городище Буэнависта-дель-Кайо (Белиз), расположенном в 14,5 км на восток от Наранхо. Последние находки подтверждают, что Буэнависта-дель-Кайо являлась центром скромного царства Комкомских владык, которое в 696 году потерпело от Са’аля военное поражение, после чего оказалось в его сфере влияния.[31] Напрашивается поэтому вывод, что К’ахк’-Тилив-Чан-Чаахк подарил свою личную чашу для какао за верную службу некоему вассалу из Буэнависты, видимо, местному правителю. Сосуды, принадлежавшие «Священным Владыкам Ик’а’», обнаружены в гробницах Эль-Перу, Дос-Пиласа, Тамариндито, кроме того, есть свидетельства, что иногда художники из Ик’а’ расписывали посуду изначально предназначавшуюся для владык из других царств.[32] Замечательная чаша для «свежего лесного какао», известная теперь как «Ваза начальной серии», была создана мастерами из Па’чана (Эль-Соц), но нашли ее археологи Института Карнеги (Вашингтон) в ходе раскопок погребения в соседнем Вашактуне.[33] Наиболее вероятно, что расписная керамика передавалась из рук в руки прямо во время совместного пиршества. Последнее, таким образом, выступало одновременно средством подтверждения политического союза или лояльности и формой распределения ценных вещей между представителями узкого круга элиты, своеобразной альтернативой открытых для более широкого доступа рынков.[34]

Ваза K4464, подаренная правителем Наранхо своему вассалу из Буэнависта-дель-Кайо. Фото Д. Керра

Майя ценили какао не только потому, что из него можно было приготовить разнообразные и вкусные напитки. В Месоамерике бобы этого дерева использовались в качестве платежного средства, своеобразного заменителя монет. Для Центральной Мексики XVI века испанские авторы оставили нам целые перечни с указанием стоимости тех или иных товаров и услуг в какао-бобах, также имеются сведения о сумме дневной зарплаты в бобах для представителей различных профессий.[35] Д. де Ланда не балует читателей своего «Сообщения…» такими подробностями, но он также пишет о том, что для майя Юкатана бобы какао представляли ценность как средство оплаты: «Они вывозили соль, ткани и рабов в землю Улуа и Табаско, обменивая все это на какао и камешки (cuentas de piedra), которые служили у них монетами. На них они имели обыкновение покупать рабов и другие камешки, изящные и красивые, которые сеньоры носили на себе как драгоценности на праздниках».[36]

«Ваза начальной серии», произведенная в Эль-Соце, но найденная археологами в соседнем Вашактуне. Фото М. Бэкер

На расписной керамике классического периода не раз можно увидеть сцены подношения майяскому правителю больших свертков, обернутых белой тканью или перевязанных веревками. Иероглифические подписи свидетельствуют о том, что в них содержались предметы дани, вручаемые владыке его сановниками. Судя по имеющимся данным, получение сюзереном дани от вассалов являлось одним из ключевых элементов отношений господства-подчинения в политической иерархии майя. К сожалению, в надписях отсутствуют подробные отчеты о поступлении дани с перечислением ценных предметов, из которых она состояла. На основании разрозненных свидетельств можно сделать вывод, что правителей майя интересовали ткани, яркие перья птицы кецаль, шкуры ягуара и, конечно же, украшения из жадеита. Но одной из самых распространенных форм уплаты дани являлась передача определенного количества бобов какао. Так, на фреске из Бонампака рядом с царским троном изображен большой мешок, на котором написано, что в нем содержится «пять раз по восемь тысяч (бобов) какао», то есть сорок тысяч бобов. Другой важный пример мы имеем на вазе K5453, где под царским троном можно увидеть мешок, подписанный «три раза по восемь тысяч (бобов) какао», что суммарно составляет двадцать четыре тысячи бобов. Данная сцена интересна еще и потому, что в ней запечатлен прием «Священным Кукульским Владыкой» посланника от «Священного Канульского Владыки». Читателям сайта «Мир индейцев» уже, вероятно, хорошо известно, что кукульские и канульские владыки – это две наиболее могущественные династии, которые на протяжении большей части классического периода боролись за гегемонию в мире майя. Здесь не место подробно вдаваться в сложный вопрос, представитель какой именно ветви «Священных Кукульских Владык» выступает главным героем на вазе K5453 и как следует понимать прием канульского посла в общем контексте истории майя. Для нашей темы важно лишь отметить, что бобы какао, весьма вероятно, были переданы посланником в качестве щедрого дара, призванного закрепить достигнутый договор или склонить кукульского царя к союзу. Постоянное стремление писцов указать точное количество бобов, видимо, не случайно и говорит о том, что древним обитателям Месоамерики какао заменяло монеты еще за много веков до испанского завоевания. Правда, трудно утверждать с уверенностью, что подписи на мешках в дворцовых сценах следует понимать буквально как фиксацию одновременного поднесения царю десятков тысяч бобов. Возможно, это просто символическое обозначение богатства правителя.[37]

Ваза K5453, прием канульского посла «Священным Кукульским Владыкой». Фото Д. Керра

Как средства платежа бобы какао играли важную роль при осуществлении сделок купли-продажи. Д. де Ланда отмечал склонность майя к торговле. Яркое свидетельство ее значения в жизни общества классического периода мы имеем из городища Калакмуль, где в VII-VIII веках располагалась резиденция «Священных Канульских Владык». В ходе раскопок Северного акрополя археологи обнаружили небольшую квадратную пирамиду, покрытую извне разноцветными росписями. На фресках представлены изображения групп мужчин, женщин и детей разного социального положения, которые передают, принимают, насыпают или употребляют еду, пьют напитки, а также переносят сосуды и различную поклажу. Рисунки сопровождаются иероглифическими подписями, которые относятся к конкретным персонажам и переводятся «это изображение человека с атоле», «человек с табаком», «человек с глиняными горшками», «человек с кукурузой», «человек с солью» и так далее. Пояснения обычно прямо соответствуют изображениям. Хотя о смысле и предназначении этих росписей исследователи продолжают спорить, наиболее вероятно, что перед нами сцены повседневной жизни на рынке, персонажи, с которыми связаны подписи, являются продавцами товаров, а остальные их покупателями. Следует отметить, что у современных майя-чорти продавец кукурузы до сих пор именуется «человеком с кукурузой», а продавец фасоли, соответственно, «человеком с фасолью».[38] Упоминания «человека с какао» на фресках в Калакмуле отсутствуют, зато на фрагменте алтаря и стеле 7 из Ицимте сохранились подписи резчика, который назван «человеком с какао» и «мудрецом». В жилом «Сооружении F4-6» в Тонине найдена любопытная скульптура собаки, известная теперь как монумент 89. Ее хозяин опять-таки носит титул «человека с какао». Возможно, в таких случаях мы имеем дело с упоминаниями людей, которые достигли богатства и высокого общественного положения, занимаясь торговлей.[39] О ценности бобов какао в качестве средства платежа, вероятно, свидетельствует также находка в гробнице самого знаменитого из царей Эк-Балама (Северный Юкатан, Мексика) Укит-Кан-Леек-Тоок’а. Среди прочих подношений археологи обнаружили там набор раковин, которым древние мастера придали форму бобов какао. Скорее всего, их предназначение заключалось в том, чтобы обеспечить покойного царя вечной неразрушимой валютой в потустороннем мире. Также здесь можно усмотреть намек на какао как источник богатства «Священных Талольских Владык», правителей Эк-Балама.[40]

Раковины из царского погребения в Эк-Баламе, которым древние мастера придали форму бобов какао

Пример из гробницы в Эк-Баламе подводит нас к последнему аспекту, на который хотелось бы обратить внимание – роли какао в религии и мифологии майя. Как и все земледельцы, майя тесно связывали свои представления о жизни и смерти с окружающей средой. Под влиянием наблюдений древнего человека за сменой циклов природы, которая словно «умирает» осенью либо в начале сухого сезона и «воскресает» весной или с приходом первых дождей, в мифологиях многих народов мира сложился сюжет об умирающем и воскресающем боге. Классическими стали мифы о египетском боге продуктивных сил природы и владыке загробного царства Осирисе, убитом родным братом Сетом, а затем воскрешенном из мертвых сыном Хором или о древнегреческой богине плодородия Персефоне, которая весну и лето проводила на Олимпе, а на осень и зиму уходила в царство к своему мужу Аиду. В религии майя таким умирающим и воскресающим божеством был бог кукурузы Ишиим. Рассказы о нем сложились и приобрели огромную популярность задолго до расцвета цивилизации классического периода. К сожалению, пока не найдено ни одного подробного изложения мифа о смерти и воскресении Ишиима в письменной форме, поэтому исследователи вынуждены реконструировать его сюжетную линию на основании интерпретации различных памятников изобразительного искусства, в первую очередь сцен на расписной керамике. Если говорить кратко, то отделение кукурузного початка от стебля во время сбора урожая воспринималось как обезглавливание божества. Умерший бог переплывал потустороннюю реку в каноэ, которым управляли так называемые «боги-гребцы», начиная тем самым свое долгое и полное опасностей путешествие по подземному миру. При поддержке героев-близнецов и других персонажей Ишиим одержал победу над владыкой царства мертвых Ицамаатом, а затем воскрес, вернувшись в мир живых из расколотого панциря черепахи, который в представлениях майя олицетворял землю. Этот сюжет дополнялся и трансформировался на протяжении столетий, в видоизмененном виде он послужил основой знаменитого эпоса майя-киче «Пополь-Вух», записанного при помощи латиницы уже после прихода испанцев.[41]

Так называемая «Тарелка воскресения» (K1892). На ней показан выход Ишиима из расколотого молнией панциря черепахи, олицетворяющего землю. Сцена символизирует возвращение бога кукурузы из царства мертвых в мир живых. Фото Д. Керра

Но какое отношение миф о воскресении бога кукурузы имеет к какао? Дело в том, что в мировоззрении древних майя это дерево было особым образом связано с миром мертвых. На замечательном раннеклассическом сосуде K6547, известном также как «Берлинская ваза», можно увидеть тело умершего и погребенного владыки, над которым произрастают три различных дерева с человеческими лицами. Каждое из деревьев можно идентифицировать по его плодам, например, в центре растет какао. На знаменитом саркофаге правителя Паленке К’инич-Ханаахб-Пакаля предки царя связаны каждый с определенным плодовым деревом, в частности его мать Иш-Сак-К’ук’ – с какао. Исследователи по-разному интерпретируют сцены такого рода. В. Талах полагает, что на саркофаге в Паленке изображены деревья, произрастающие в майяском «раю» (о таком «рае» с «изобилием еды и питья великой сладости» упоминает Д. де Ланда), а их плодами питаются души умерших правителей. С другой стороны, Л. Шиле и Д. Фрейдель связывали изображения деревьев с представлениями индейцев о том, что плоть погребённого превращается в дерево, вырастающее из его могилы[42] (такие верования известны, например, у цутухилей горной Гватемалы).[43] С. Мартин также полагает, что на «Берлинской вазе» и саркофаге в Паленке представлено превращение умерших в деревья. Правда, в случае «Берлинской вазы» над могилой одного покойника растут сразу три дерева, но исследователь объясняет это тем, что в помещенное посередине дерево какао превратился сам хозяин сосуда и гробницы, а справа и слева изображены его родители.  Умирающий и воскресающий владыка отождествлялся с богом кукурузы, повторял его путь. Поэтому, по мнению С. Мартина, мотив прорастания из тела покойника плодовых деревьев можно понять таким образом, что разлагающийся Ишиим давал жизнь многочисленным растениям, чьи плоды использовались в пищу человеком. Кукуруза, которая была и остается главным продуктом в рационе жителей Месоамерики, при такой интерпретации выступает в буквальном смысле основой всего живого.[44]

«Берлинская ваза» (K6547). Фото Д. Керра

Конечно, с точки зрения обеспечения жизнедеятельности человека какао не может сравниться по значимости с кукурузой, но, во всяком случае, для майяской знати это, видимо, был столь же бесценный и незаменимый продукт. На раннеклассическом резном сосуде K4331, являющемся теперь частью коллекции в Думбартон-Окс и сделанном, что довольно необычно, из камня, изображен в различных позах юный бог, из тела которого растут плоды какао. М. Ко, первым проанализировавший иконографию сосуда, принял его главного героя за майяского бога какао. Однако по мере прогресса в дешифровке иероглифической письменности стало понятно, что в данном примере все не так просто и однозначно. Подписи к сценам на K4331 свидетельствуют о том, что это изображения «кукурузного дерева» или «дерева бога кукурузы» (ишиим те’). Внешние черты молодого божества – напоминающая зрелый початок продолговатая и остриженная голова, жадеитовые украшения – соответствуют отличительным признакам Ишиима.[45] Загадочное ишиим те’ часто упоминается на керамике как элемент описания одного из вариантов шоколадного напитка (ишиим те’ель какав), буквально «какао кукурузного дерева». Д. Стюарт в свое время предположил, что это собственное название ароматических растений, листья или плоды которых добавлялись к какао (действительно, на Юкатане название iximche’ имеют несколько растений, в том числе лекарственных, а именно  Casearia nitida, Citharexylum Schottii и Andira inermis).[46] Однако, по мнению С. Мартина, сцены сосуда K4331 доказывают, что в представлении древних майя между какао и кукурузой существовала особая тесная связь, которая и отражена в общем понятии ишиим те’ель какав, объединяющем эти растения. Героя сосуда K4331 он считает богом кукурузы, олицетворяющим дерево какао или принимающим его облик.[47] В. Талах полагает, что ишиим те’ – это растение кукурузы, на котором одновременно растут плоды какао, то есть вариант мифологического «древа изобилия», с которого происходят разные (иногда – все известные людям) плоды. Такое дерево изображено, в частности, на главной панели из «Храма лиственного креста» в Паленке, где оно названо «Деревом Пяти Миинов» (Миины – мифологические существа с телом оленя, лапами ягуара и загнутым кверху хоботом, относящиеся к древнейшем насельникам Вселенной). На связь происхождения какао с Миинами прямо указывает текст на резной кости №56 из погребения царя Хасав-Чан-К’авииля I в Тикале: «В день 9 Имиш выросло какао у Первого Рогатого Земного Миина, из драгоценного моря какао Кукурузного Дерева».[48] Если эта гипотеза верна, то майя считали какао плодом древнего «древа изобилия», росшего среди первозданного моря.

Сосуд K4331. Фото Д. Керра

Развивая идею превращения кукурузы в плодовые деревья, о которой шла речь выше, С. Мартин предложил собственную реконструкцию мифа о воскресении Ишиима и роли какао в данном сюжете. При этом он опирался на аналогии с источниками более поздней эпохи. Хорошо известно, что в «Пополь-Вух» голову убитого владыками подземного мира отца героев-близнецов Хун-Хун-Ахпу, которого исследователи считают поздней кичеанской версией бога кукурузы, поместили посреди ветвей калебасового дерева, находящегося около дороги. Тотчас дерево, никогда раньше не приносившее плодов, внезапно покрылось ими.[49] По мнению С. Мартина, аналогичный сюжет принесения богом кукурузы жизни в растительный мир в классику являлся частью мифа о смерти и воскресении Ишиима, но в этом случае вместо калебасового дерева оплодотворялось какао. В качестве обоснования своей точки зрения исследователь приводит сцену на вазе К5615, где голова бога кукурузы изображена висящей на дереве среди плодов какао. Влияние различных вариаций мифа оказалось столь сильным, что во многих языках майя понятия «плод» и «лицо» обозначаются одним словом.[50]

Ваза К5615. С. Мартин интерпретирует сцену на ней как превращение головы бога кукурузы в плод какао. Фото Д. Керра

С. Мартин далее отмечает, что, как и калебасовое дерево Хун-Хун-Ахпу в «Пополь-Вух», какао на керамике классического периода растет в подземном мире, представляя значительный интерес для его обитателей. На сосуде К631 показан двор владыки царства мертвых Ицамаата, известного в литературе также как «Бог L». Хозяин подземного мира ведет беседу с богом молнии К’авиилем, который жестом указывает на антропоморфное дерево с приметными крупными плодами какао. Без сопроводительного иероглифического текста смысл сцены понять трудно, однако Мартин полагает, что это опять-таки один из эпизодов мифа о смерти и воскресении Ишиима. Если так, то Ицамаат в данном контексте выступает как предшественник владык Шибальбы из «Пополь-Вух». Обезглавив бога кукурузы, он завладел деревом с плодами какао, которое, видимо, стало источником богатства его двора.[51] На «Принстонской вазе» Ицамаат восседает на троне в окружении молодых красивых женщин, одна из которых готовит для него пенное какао. Его дворец поражает роскошью и блеском. Следует сказать, что майя почитали «Бога L» не только как владыку подземного царства, но и покровителя торговли. Бобы какао, как мы помним, заменяли им монеты в качестве средства оплаты товаров. На фреске из Какаштлы (Мексика) «Бог L» изображен как странствующий торговец, обративший лицо к дереву какао.[52] Практическая и символическая связь какао с торговлей оставалась нерушимой и в позднейшие времена: Д. де Ланда пишет, что на Юкатане покровителем какао выступал бог торговли Эк-Чуах.[53]

Сосуд К631. Беседа Ицамаата с К’авиилем в царстве мертвых. Фото Д. Керра

В конечном итоге, однако, богатство не уберегло Ицамаата от поражения и последующего унижения. На нескольких сосудах в разных вариантах запечатлена утрата владыкой подземного мира своей одежды и знаков власти. Судя по всему, в классический период существовал большой цикл мифов о победе молодых богов над силами смерти. В борьбе против Ицамаата и его подданных помимо бога кукурузы активное участие принимали герои-близнецы, богиня Луны и ее неизменный спутник кролик.[54] Не остался в стороне и вышеупомянутый бог К’авииль. Как олицетворение молнии, персонификация топора в руках бога дождя Чаахка, он имел непосредственное отношение к плодородию и земледельческому циклу, поэтому соприкасался с Ишиимом.[55] Чаахк освободил Ишиима из панциря черепахи с помощью молнии, то есть К’авииля. По всей Месоамерике широко распространен миф, согласно которому семена полезных для человека растений изначально были скрыты внутри большой горы и извлечены оттуда молнией. Именно под углом такого рода представлений С. Мартин интерпретирует появление К’авииля на сосуде К631. Сохранилось изображение этого бога, несущего в руках большой мешок с множеством плодов какао. Особый интерес  представляет утраченная теперь сцена из «Храма сов» в Чичен-Ице, показывающая возрождение К’авииля в небесах. Бог молнии выходит из подземного мира через раскрытую пасть змея и держит в одной руке тарелку с жадеитовыми шарообразными бусинами и ушными вставками. Желтые зрелые бобы какао свисают с небес и преисподней, словно растут из них. По мнению С. Мартина, эта сцена символизирует происхождение какао из подземного мира. Бог молнии освобождает семена, показанные в виде драгоценностей, приносит их из преисподней на землю и в небеса.[56]

Сцена из «Храма сов» в Чичен-Ице. Прорисовка С. Мартина

Реконструкция С. Мартина приобрела значительную популярность и обильно цитируется сегодня в научных публикациях. Впрочем, письменные источники, которые содержали бы подробное изложение мифологических сюжетов классического периода, в том числе мифа о смерти и воскресении Ишиима, пока не обнаружены, а сцены на керамике и памятник иной исторической эпохи (Пополь-Вух) – это весьма зыбкая почва для реконструкций. В таких условиях возможны и даже неизбежны различные интерпретации имеющегося материала. Например, В. Талах полагает, что С. Мартин несколько искусственно соединил в единую систему мифологические сюжеты, связь которых между собой и с повествованием о боге кукурузы совершенно не ясна и, возможно, вовсе отсутствовала. Первый сюжет – это вышеупомянутое дерево изобилия, с которого происходят в частности плоды какао. Второй сюжет – особая роль дерева какао в царстве мертвых Ицамаата. И, наконец, третий сюжет – это миф, героями которого выступают К’авииль и Ицамаат, но его детали нам неизвестны и связывать его с мифом об Ишииме, по мнению В. Талаха, нет достаточных оснований.

Еще один очень архаичный миф о происхождении какао записан у соседей майя, пипилей Западного Сальвадора, однако, по мнению Р. Кинжалова, отражен на фрагменте майяского расписного сосуда из Альтун-Ха. В нем говорится, что удачливый охотник, преследуя раненого оленя, оказался в подземном мире, где живут олени-оборотни. Старший из них принуждает охотника остаться с ними и вступить в брак с девушкой-оленихой, которая ежедневно рождает от охотника сыновей-оленей. В конце концов, олени отпускают охотника и в награду вручают ему семена дерева какао, растущего в подземном мире, взяв с него обещание больше не убивать оленей, а жить благодаря выращиванию какао. Очевидная агитация к переходу от охоты к земледелию позволяет отнести появление мифа к раннему неолиту.[57]

Ваза из Альтун-Ха

Итак, в обществе майя классического периода какао играло видную роль. Для представителей элиты оно выступало одним из маркеров высокого социального положения. Употребление разнообразных вариантов пенного напитка какав являлось важнейшей составляющей торжественных церемоний и пиршеств, в ходе которых заключались или подтверждались союзы, происходил обмен дарами и предметами роскоши. Видимо, именно значимостью подобных мероприятий можно объяснить появление парадной расписной керамики – ваз, чаш и тарелок, украшенных мифологическими сценами или изображениями правителей, восседающих на троне в окружении подданных. Очевидно, что столь ценная посуда приберегалась хозяином для особых случаев и изысканных кушаний, таких как тамали, сладкий атоле и, конечно же, какав. Также бобы какао использовались в качестве платежного средства, своеобразного заменителя монет. На расписной керамике можно увидеть большие мешки с множеством бобов, подносимые правителю его подданными или посланниками из других царств в качестве дара либо дани. В мифологии майя классического периода с какао связаны различные сюжеты, которые, по одной из версий, являлись частью большого цикла мифов о смерти и воскресении Ишиима.