Проза

Глава III

1

В XVI в. после завоевания и приспособления латинского алфавита для записи индейских языков литературное творчество у народов Месоамерики достигает определенного расцвета. Мы не знаем, кто именно ввел впервые латиницу для записи текстов на науатль, но большая рукопись «Некоторые исторические анналы мексиканского народа» имеет дату завершения 1528 г., т. е. была закончена уже через четыре года после конкисты.¹ От этого периода до нас дошло большое количество памятников, запечатлевших различные прозаические жанры, как традиционные, так и возникшие вновь под европейским влиянием. Этому обстоятельству способствовало несколько причин.

Во-первых, потомки индейской знати стремились к сохранению старых исторических традиций. С самого начала конкистадоры ввели практику сохранения земельных угодий индейских правителей за их потомством, крепостнической зависимости масеуалей (общинников) от прежних владык страны. Этому способствовало и то обстоятельство, что завоеватели охотно вступали в брак со знатными индейскими девушками, чтобы закрепить за своим потомством земли и привилегии. Поэтому возникает новый, по существу деловой, по форме и содержанию литературный жанр: «пробансас де идальгиа» - письменные доказательства знатности того или иного рода, т. е. рассказ о его истории; «титулос» - свидетельство о принадлежности земельных участков тому или иному роду, семье, общине и т. п. Во всех этих документах чисто юридическая часть занимает весьма незначительное место, а основное содержание посвящено историческим, легендарным и мифологическим сообщениям.

Во-вторых, в сохранении местной исторической и частично мифологической традиции были заинтересованы, как это ни парадоксально на первый взгляд, и деятели католической церкви. Чтобы успешнее бороться с язычеством и внедрять «истинную веру», местным священникам под угрозой лишения места, как мы уже отмечали, предписывалось владеть в совершенстве языком своей паствы. Так возникло огромное количество словарей и грамматик различных индейских наречий. Для совершенствования в языке собирались и записывались старые тексты. Часто в словари, а особенно в проповеди сочинитель вплетал куски из старых мифов и легенд, чтобы опровергнуть их или разъяснить в желательном для христианства духе. Еще больше подобных материалов находится в документах местных инквизиционных судов. Наконец, все в тех же целях борьбы с язычеством наиболее просвещенные церковные деятели (Педро Понсе, Хасинто де ла Серна, Пабло Бомон и др.) записывали данные, которые им удалось собрать, по истории и религии той местности, где они жили.

Особенно большие заслуги перед американистикой принадлежат, как уже говорилось выше, францисканскому монаху Бернардино де Саахуну. Следует отметить, что Саахун собирал свой материал почти на современном научном уровне исследователей-этнографов: он опрашивал старых индейцев, еще помнивших жизнь до завоевания, и при помощи молодых индейских писцов записывал их весьма подробные ответы. Как мы уже знаем, большинство этих текстов излагалось в метрической форме. Затем Саахун сравнивал различные ответы и пытался найти какую-то более, как ему казалось, правильную версию. Далее, уже на основе этих материалов, он и писал свою «Всеобщую историю вещей Новой Испании». Естественно, что для современных исследователей истории культуры древней Мексики основную ценность имеют именно первоначальные материалы Саахуна, записанные на науатль.

Третьей, хотя и менее важной причиной для изучения древней культуры явились бюрократические склонности испанской короны. Все происшедшее должно было быть зарегистрировано, все приобретенное – сосчитано, измерено и описано. Отсюда – громадные кипы бумаг, отправлявшиеся регулярно из испанских владений в метрополию или оседавшие в местных архивах. В эти деловые документы подчас вкрапливались и куски древних текстов. Особый интерес для историков доколумбовой культуры представляют ответы на подробный вопросник Филиппа II (разделявшийся на 50 пунктов, всего около 200 вопросов). Эти ответы, составлявшиеся в 1577 – 1585 гг. почти на всей территории Испанской Америки, содержат много материалов по доколониальной культуре, в том числе о языковой принадлежности того или иного поселения, о туземных структурах управления, способах войны, исторических традициях.

Отвечать на этот вопросник должны были местные чиновники короны, которые, естественно, привлекали к работе индейских информаторов. В результате этого в «Географических сообщениях» (так обычно называют эти ответы-отчеты) содержится немало интересных данных и для истории доколумбовой литературы. Подобные вопросники рассылались испанским правительством и в более позднее время.

Интересно отметить, что во многих местностях, где говорили на иных языках, информация давалась на науатль. Это показывает, что уже в раннеколониальный период данный язык являлся в Центральной Америке своего рода «лингуа франка» на огромной территории от северных областей Мексики до Коста-Рики.

После конкисты образованные индейцы Мексики писали не только на науатль, но и по-испански и на латыни. В ряде случаев произведения, написанные первоначально на науатль, дошли до нас только в переводах на испанский, а в одном случае – на французский («История Мексики», принадлежавшая космографу французского короля Андре Тевэ). С другой стороны, на туземных языках, в частности на науатль, имеется огромная масса документов и сочинений, написанных для фискальных и церковных целей: отрывки переводов из Библии, папские буллы, гимны, проповеди, иногда даже европейские предания и легенды. Так осуществлялся первый контакт между двумя культурами.

Индейская литература XVI в. развивалась в основном по тем же направлениям, или жанрам, которые существовали в доколумбов период. Она включает исторические (анналы и хроники), мифологические, дидактические, драматические и поэтические произведения, а также сочинения на обрядовые и медицинские темы (кроме текстов заклинаний и рецептов). К числу форм, возникших под испанским влиянием, относятся книги религиозных братств – кофрадий, различные контракты и завещания.

Первые исторические сочинения, написанные в начальные три десятилетия после завоевания, анонимны. К ним относятся «Анналы Куаутитлана», «Летопись из Тлателолько», «Анналы Пуэблы и Тлашкалы» (в 7 частях), «Анналы Текамачалько», «Летопись из Сан-Грегорио Акапулько», «Фрагменты истории древних мексиканцев» и др. Все они явственно следуют доиспанским образцам, а некоторые, вероятно, являются просто транслитерацией несохранившихся пиктографических кодексов. Не случайно, уцелевшие образцы последних снабжены глоссами на науатль и испанском (например, «Кодекс Обэн», «История Тольтека-Чичимека, или летопись из Куаутинчана», «Кодекс Теллериано-Ременсис»). Затем некоторые из воспитанников училища в Санта Крус де Тлателолько, ученики Саахуна, продолжили его работу, собирая и копируя сохранившиеся в памяти стариков литературные произведения. Из этих энтузиастов в первую очередь надо назвать Антонио Валериано из Аскапоцалько, Мартина Хакобита из Тлателолько, Алонсо Бегерано и Педро де Сан Буэнавентура из Куаутитлана, Кристобаля де Кастильо. Этим людям исследователи обязаны помимо исторических и мифологических сочинений («Легенда о Солнцах», «История мексиканцев» и др.) и сохранением большого числа произведений лирической поэзии, которые были собраны ими в рукописях, известных под названиями «Колексьон де кантарес мексиканос» и «Манускрипто де лос романсес де ла Нуэва Эспанья». Вероятно, им же принадлежит и составление третьего сборника ацтекской поэзии, хранящегося ныне в Парижской национальной библиотеке. В их сочинениях уже более заметно влияние их испанских учителей – миссионеров. Отметим, что вопросы о взаимоотношениях источников, написанных на науатль и испанском, а также атрибуции их тем или иным авторам (как индейским, так и испанским – хронистам и миссионерам) разные исследователи решают по-разному. В этой области предстоит еще немало серьезной работы.

2

Вопрос о жанрах месоамериканской литературы до испанского завоевания достаточно сложен. Во-первых, совершенно ясно, что у обитателей Месоамерики были свои понятия о делении литературных памятников на различные виды. Во-вторых, даже кажущееся наиболее простым разделение всех произведений на прозаические и стихотворные тексты может быть прослежено далеко не всегда. Так, например, мы знаем очень мало об особенностях стихосложения у древних майя и иногда не в состоянии определить, что перед нами – стихи или проза. О ритмизованной прозе ацтеков уже говорилось выше. Кроме того, следует помнить, что в понятие «древняя литература» (любого народа) входят и те памятники, которые сейчас мы отнесли бы к области науки (например, сочинения по астрономии, ботанике, медицине, этнографии и пр.). Чем дальше мы отступаем в глубь веков, тем синкретичнее, слитнее становятся отдельные виды литературы. Это явление блестяще сформулировано Н. И. Конрадом.² Начнем с характеристики наиболее ясных для нас жанров (разумеется, в современном их понимании).

Уже говорилось, что испанские хронисты неоднократно писали об исторических сочинениях у народов Месоамерики. Саахун упоминает о них, говоря об ацтеках, Сорита – о киче и какчикелях, Санчес де Агиляр – о юкатанских майя, Бургоа – о миштеках, Торквемада – о тотонаках, Овьедо – об обитателях Никарагуа. Эти примеры можно было бы умножить. Но ни от одного народа, кроме миштеков, до нашего времени не сохранилось ни одного доколумбова образца. Все же, основываясь на сделанных вскоре после конкисты записях, мы можем составить представление о них.

Наиболее распространенным жанром были исторические записи о странствиях предков перед их прибытием на место постоянного поселения. В сущности все они строятся по принципу сказаний о скитаниях мифических предков, т. е. чистых мифологем. Для таких рассказов характерны подробные перечисления пройденных местностей, сообщения о пище, организации стойбищ, о встречах в пути с какими-то лицами или явлениями. И первоначальные виды хроник народов Месоамерики построены именно по такой схеме, но группа предков в них заменяется уже племенной группой. Эти тексты, конечно, были достаточно сухи и фактологичны. Как пример, возьмем отрывок из «Кодекса Обэна», где рассказывается о странствованиях ацтеков перед их прибытием в долину Мехико:

Год 2 дом – здесь впервые было совершенно празднование «связки лет».*
На горе Коатепетль был зажжен огонь в год 2 тростник.
В год 3 кремень мексиканцы прибыли в Толлан.
В год 9 тростник мексиканцы (отметили) двадцатилетие пребывания в Толлане.
В год 10 кремень они прибыли в Атлитлалакиан.
Там они оставались одиннадцать лет.
В год 8 тростник они пришли в Тлемако.
В Тлемако они оставались пять лет.
В год 13 кремень они прибыли в Атотонилько.
Четыре года оставались мексиканцы в Атотонилько.³

Иногда стройное повествование по годам прерывается. В «Летописи Куаутитлана» две соседние строки разделены тринадцатилетним перерывом:

Год 13 кремень. В этом году начала править владычица по имени Истак Шилоцин, она долго управляла Куаутитланом.
Год 11 тростник. В этом году умерла правительница Истак Шочицин. Правила она одиннадцать лет.

Итак, за истекшие годы сменилось две правительницы. Если считать от смерти последней, царствовавшей одиннадцать лет, то на правление ее предшественницы приходится только два года. Но почему о ней говорится, что она правила долго? Или писец, читавший пиктографически написанное имя, ошибся в чтении? Маловероятно. Вернее всего, в первоначальной рукописи был потерян один лист.

В эти чисто исторические тексты нередко вплетались легенды и мифы, особенно когда речь шла о временах, ставших уже для самих ацтеков древней историей, например о тольтекской эпохе. Вот что сообщается в той же «Летописи Куаутитлана» о рождении и первых годах жизни знаменитого тольтекского правителя Кецалькоатля:

В год Один тростник,
Так говорят, так рассказывают:
В этом году родился Кецалькоатль,
Тот, кто именовался «Нашим владыкой»,
«Жрецом», «Одним тростником», Кецалькоатлем.
Говорят, что его мать
Именовали Чимальман.
И вот, что рассказывают о том,
Как Кецалькоатль был помещен
В чрево своей матери:
Она проглотила драгоценный камень…
И зачала сына.
Он родился в год Один тростник.
Прошли года: Два кремень,
Три дом, Четыре кролик,
Пять тростник, Шесть кремень,
Семь дом, Восемь кролик.
В год Девять тростник Кецалькоатль спросил о своем отце.
Ему уже было девять лет
Он уже достиг возраста понимания.
Он сказал:
«Я хочу знать своего отца,
Я хочу знать его лицо!».
Они ответили ему:
«Он умер; его похоронили далеко».
Кецалькоатль отправился немедленно
Раскапывать землю.
Он искал кости своего отца…⁴

В этом сказании на исторического Кецалькоатля, правителя тольтеков, переносятся некоторые черты Кецалькоатля-божества; он зачат чудесным образом, год его рождения совпадает с днем празднования бога и т. д. С другой стороны, он в результате поисков обнаруживает, что его отец, тольтекский правитель Мишкоатль, был убит врагами, т. е. сообщаются уже чисто исторические факты.

Сочетание мифа, легенды и истории вообще характерно для всех древнейших литератур, не составляют исключения, как мы видим, и ацтекские тексты. В ряде случаев эта характерная черта может быть прослежена и в памятниках, повествующих уже о конкретных исторических лицах – ацтекских правителях. Более того, можно отметить, что именно в легендарных частях ацтекская проза наиболее художественна и образна, обильна метафорами. Там, где рассказчик отрывается от конкретных дат, он становится менее сух и дает волю своему воображению. Исходным материалом ему, естественно, служат мифы.

Возьмем для сравнения один, более поздний ацтекский текст, повествующий о рождении ацтекского правителя Мотекусомы I.

Уицилиуитль хотел жениться на принцессе Миауашиуитль, дочери правителя Куаунауака (имя которого было Осомацинтеуктли) достойным способом. И как рассказывают старики, владения Осомацинтеуктли были населены уроженцами Куаунауака, и они доставляли ему большое количество хлопка, а также много самых разнообразных плодов, росших там. Ни один из этих фруктов не доставлялся в Мехико, не поступал к мексиканцам и хлопок, из-за чего они были в большой нищете, только очень немногие мексиканцы одевались в хлопковые ткани, а другие носили лишь набедренную повязку из тростника амоштли, росшего в воде.

Вот по этой-то причине Уицилиуитль, правитель мексиканцев, и послал просить принцессу Куаунауака себе в жены. Он несколько раз повторял: «Как мы можем стать родственниками Осомацинтеуктли, владыки Куаунауака? Конечно, только если попросим у правителя его дочь для меня!». Как рассказывают, Уицилиуитль до этого тщательно разузнавал во всех областях, но он не хотел ничего более ниоткуда. Его сердце стремилось только к Куаунауаку, и по этой причине он послал немедленно старейшин просить принцессу в жены.

Как рассказывают, Осомацинтеуктли был волшебником, могучим колдуном. Он созвал всех пауков, стоножек, змей, летучих мышей и скорпионов и приказал им сторожить его юную дочь Миауашиуитль (а она была очень красива), чтобы никто не мог появиться там, где она находилась, и обесчестить ее. Молодая девушка была тщательно заперта и хорошо защищена, потому что все виды диких зверей сторожили ее у каждой из дверей дворца. Из-за этого все боялись и никто не подходил близко к дворцу. Владыки из всех областей (долины Мехико) сватались за эту принцессу Миауашиуитль, потому что они хотели, чтобы их сыновья женились на ней, но Осомацинтеуктли не принял ни одного предложения.

Рассказывают, что Уицилиуитль заставил своих старейшин тщательно искать (девушек) во всех местностях: в Чалько, даже в Тепанекапане (хотя он уже выбрал там одну из своих наложниц), а также в таких местах, как Акулуакан, Кулуакан, Куитлауак и Шочимилько.

Однажды ночью Йоалли (бог Тескатлипока) появился перед Уицилиуитлем во сне и сказал ему: «Мы войдем в Куаунауак, несмотря на его людей, мы пойдем к дому Осомацинтеуктли, и мы возьмем его дочь, которую зовут Миауашиуитль».

Как только Уицилиуитль пробудился, он сразу же послал в Куаунауак (послов) просить принцессу в жены. Когда Осомацинтеуктли выслушал речь, в которой мексиканцы просили его дочь, он просто отвернулся от них и сказал: «Что это говорит Уицилиуитль? Что он может дать ей? Только то, что растет в воде? И раз его видели в набедренной повязке из тростника, растущего в грязной воде, он и ее будет одевать таким же образом? А что он может дать ей в пищу? Или, может быть, ваша местность такова, что в ней имеется все: и еда, и всевозможные плоды, необходимый хлопок и богатые одежды? Отправляйтесь и скажите все это вашему повелителю Уицилиуитлю, прежде чем вы появитесь здесь снова!».

Сразу же после этого послы отправились к Уицилиуитлю и сказали, что Осомацинтеуктли не согласен отдать свою дочь. Уицилиуитль был очень опечален, узнав, что с его просьбой не согласились.

И снова Йоалли появился во сне перед ним и сказал: «Не отчаивайся, так как я пришел сказать тебе, что ты должен сделать, чтобы овладеть Миауашиуитль. Сделай дротик и сеть. С ними ты должен отправиться на охоту, ты бросишь дротик в дом Осомацинтеуктли, где заключена его дочь, словно она является красивой тростинкой. Тщательно укрась свой дротик и хорошо расцвети его, а в центр помести драгоценный камень, самый ценный камень прекрасных цветов. Ты отправишься туда, к ее жилищу и там бросишь дротик с драгоценным камнем. Он упадет там, где заключена дочь Осомацинтеуктли. И тогда мы овладеем ею».

Так повелитель Уицилиуитль и сделал, отправившись в область Куаунауак. И немедленно он метнул дротик, хорошо раскрашенный и хорошо изготовленный, а внутри его был драгоценный камень, как уже говорилось раньше, игравший всеми цветами радуги. Он упал в середине внутреннего дворика (дома), где была заключена юная девушка Миауашиуитль.

Когда дротик упал в середине внутреннего дворика, юная девушка Миауашиуитль видела, что он устремился вниз к ней с неба. И как рассказывают, она сразу же взяла этот дротик в свои руки, смотрела на него, удивляясь и восхищаясь множеству разных цветов, таких она раньше никогда еще не видела. Затем она разломила его посередине и увидела изумительный камень, о котором уже говорилось выше, игравший всеми цветами радуги. Она вынула камень и спросила себя, твердый ли он. Девушка положила его в свой рот, она проглотила его, он проскользнул внутрь, и она не смогла уже изрыгнуть его назад. Так был зачат будущий правитель (Теночтитлана) Мотекусома Илуикаминацин.⁵

Из других источников нам известно, что правитель Теночтитлана Уицилиуитль действительно заключил второй брак с дочерью правителя Куаунауака, вызванный чисто политическими причинами (как и первый – с дочерью Тесосомока). Первый брак обеспечивал ему политическое влияние в долине Мехико, второй – экономические выгоды торговых связей с такой богатой областью, как Куаунауак. От этого союза и родился Мотекусома. Он имел прозвище Илуикамина – «Стрелок, стреляющий в небо», свидетельство, по нашему мнению, того, что легенда о его необычайном рождении была создана еще при его жизни. В приведенном тексте мы видим дальнейшее развитие этой легенды. Проводится определенное сопоставление героя с Кецалькоатлем и Уицилопочтли (чудесное зачатие), покровителем этого брака выведен бог Тескатлипока и т. д. Характерно, что сухие исторические факты приобретают порой новеллистическую окраску. И с этой точки зрения эпизод с женитьбой Уицилиуитля, конечно, является новеллой с ярко выраженными фольклорными мотивами. Одновременно исторический текст, становясь все более похожим на художественный, начинает отклоняться от ритмики, свойственной поэзии. О том, что сама история для ацтеков являлась результатом воли божеств, думается, повторять лишний раз надобности нет. Интересно лишь отметить, что автор – уже верующий католик, но, когда он пишет о прошлом, то в этом случае он искренне верит в реальность языческих божеств.

Восприятие этого рассказа современным читателем, основанное на европейской культурной традиции, значительно отличается от того чувства и понимания, которое было свойственно ацтеку раннеколониального периода. Во-первых, мотив вмешательства, вернее поддержки, божества для него уже предопределял многое в дальнейшей судьбе еще не родившегося младенца. Отсюда, вероятно, идет и значение его имени: «Владыка с сердитым лицом» и объяснение дальнейших военных успехов Мотекусомы I. Для нас имя спрятанной во дворце девушки кажется только трудным для произношения, для ацтека же этот комплекс, обозначавший буквально «Бирюзовый цветок кукурузы», вызывал представление и о небе, и о солнце, и о плодородии, как имя жениха – о блестящем оперении колибри. Самоцветный камень чальчиуитль (нефрит), проглоченный девушкой, был тесно связан и с культом воды и плодородия, и с представлением о твердости, богатстве и постоянстве.

3

Майя, как и другие народы Месоамерики, быстро перешли на латинский алфавит, приспособлен­ный миссионерами к их языкам. Это обусловило у майя дальнейшее успешное развитие литературы. Но пути этого развития, специфика жанров значительно отли­чались от литературных произведений народов науа. У майя, конечно, имелись, как у жителей Мексикан­ского плоскогорья, и хроники, и титулос, и пробансас. Но преобладающим литературным жанром на Юкатане после завоевания стали так называемые книги Чилам-Балам — совершенно новый синкретический вид литературных произведений, не имеющий аналогий у других народов Центральной Америки. Всего их известно восемнадцать (из них опубликовано только четыре), имеются упоминания еще о нескольких, но в древности они, вероятно, существовали почти в каж­дом значительном селении Юкатана; подавляющее большинство их было уничтожено в прошлом веке во время так называемой войны рас.

Книги Чилам-Балам (букв, книги «пророка Ягуара», вероятно, от имени известного пророка Балам из г. Ма­ни) были созданы вскоре после испанского завоевания во многих юкатанских селениях. Большинство их дошло до нас в списках XVIII в.⁶ По содержанию они пред­ставляют собой беспорядочную смесь отрывков разного происхождения и стиля. Здесь и медицинские рецепты, и календарные расчеты, и пророчества, и астрологиче­ские и мифологические тексты, и пособия для гаданий, и описания различных обрядов, и, наконец, хроникаль­ные записи исторических событий, начиная со времени вторжения мексиканизированного племени ица на Юка­тан и кончая раннеколониальным периодом. Вполне вероятно, что некоторые из этих отрывков являются транслитерацией иероглифических рукописей или их вольными пересказами. Иногда одинаковые тексты повторяются в разных книгах. Наибольшее значение имеют исторические тексты, восходящие к доиспанскому периоду: пять так называемых хроник, повествующих о событиях времен Хунак-Кееля и странствованиях племени ица. В них перечисляются в хронологическом порядке катуны — двадцатилетние периоды — с крат­кими сообщениями о происходивших в них исторических событиях.

Хорошее представление о содержании этих книг можно получить из перечисления разделов «Чилам-Ба­лам из Чумайеля». В ней находятся: «Книга происхож­дения», «Конкиста», «Катун», «Испытания», «Древние боги», «Духи», «Катун 13 Ахау», «Начало ица», «Книга месяцев», «Катун цветка», «Книга тайн», «Колесо катунов» (раздел о старом календаре), «Хроника Цулей», «Предсказания тринадцати катунов», «Книга предска­заний». Язык произведений сложен и изобилует симво­лическими выражениями. Четыре рукописи (Чумайель, Ишиль, Кава, Кодисе Перес) имеют иллюстрации, на которых изображены иероглифические знаки, кален­дарные колеса, владыки катунов, европейский зодиак, а кроме того, и рисунки исторического и астрологиче­ского содержания. Все они, кроме иероглифики, очень далеки от высоких норм доиспанского изобразительного искусства майя.

Наряду с отрывками, выдержанными в духе древ­ности, в книгах «Чилам-Балам» встречаются и следы явственного влияния европейской культуры. Прежде всего оно сказывается, конечно, в упоминании библей­ских персонажей, перифразах из Библии (индейцы под влиянием миссионеров очень быстро восприняли пред­ставление о том, что они потомки Адама и Евы). Но европейское влияние бывало порой и значительно более широким. В книге «Чилам-Балам из Мани» (по­вторена в «Чилам-Балам из Ишиля») рассказана исто­рия об остроумной девушке Теодоре, представляющая собой испанскую версию широко известной арабской новеллы об остроумной невольнице из «Тысячи и одной ночи».⁷ Можно найти и другие заимствования.

Рассмотрим имеющиеся литературные памятники майя этого периода по их тематике.

Прозаические произведения майя XVI—XVIII вв. в основном продолжают издаваться в рамках доиспанских традиций. Это особенно заметно в жанре хроник. Несмотря на отдельные вставки (например, слово «бог» часто передается испанским «диос») и в построении, и в стиле явственно чувствуется прообраз, созданный на иероглифической основе. Вот как повествует одна юкатанская хроника о странствованиях племени ица:

Потом они (ица) прибыли в Панабхаа,
Где рыли колодец.
Потом они прибыли в Кукучиль-Хаа,
Они прибыли к глубокой воде.
Потом они прибыли в Йальсихон;
Его название Йальсихон, там было основано селение.
Потом они прибыли в Шпитах, также основали селение.
Потом они прибыли в Канкабцонот.
Отправившись, они прибыли в Цула.
Потом они пришли в Пибхаальцонот.
Потом они прибыли в Тахаак.
Потом они пришли в Тикох,
Там их речи были нечестивыми,
Там у них были беседы.
Это место называлось Тикох.
Потом они прибыли в Тикаль,
Там они укрепились.
Это место называлось Тикаль.
Потом они пришли в Тимааш,
Где их воины защищались.⁸

У горных народов майя сохранилось несколько боль­шее число произведений такого жанра. К ним относятся «Летопись какчикелей» (история рода Шахила), исто­рия рода Тамуб у киче, «Войны киче и какчикелей» и др. К этому же виду примыкают и генеалогические списки, впоследствии широко использовавшиеся как важные свидетельства при разрешении споров из-за земельных владений и поэтому дошедшие до нас в зна­чительном количестве, «пробансас», «титулос». Неко­торые из них чрезвычайно кратки и сухи, другие, наоборот, обладают определенными литературными достоинствами — «Титуло Франсиско Ишкин-Нехаиба», «Родословная владык Тотоникапаиа», «История Шпанцай» и др.

Приведем отрывок на языке киче из «Завещания Шпанцай»:

Они ушли оттуда и прибыли в местность, называемую Шукаиуль-Такихйа. Затем они (имели остановки) в Чопойцель, Шокошикйа, Пишише-Апане, Мукушиме и Чочох-Че-Ниуала. Затем они прибыли в Панче, Чикохом, Мукубаль-Сиб-Битоль-Амак. Там правил владыка Шпанцай-Нох, сын Чималь-Акат, и родился владыка Шпанцай-Ах-мак, сын Шпанцай-Ноха. Там оставались они все, там они укрепились в темноте, в ночи, там они объединились одни с другими.⁹

Если сравнить этот отрывок с процитированным выше отрывком из юкатанских хроник, то легко можно выделить некие общие для них характерные черты. Они проявляются не только в определенном строении фраз с их ритмическими повторами, но и в явной скудости глаголов и прилагательных, связывающих между собой главные точки повествования (в данном случае — пере­числение местностей, по которым шло странствование племени). С нашей точки зрения, это говорит о том, что перед нами запись латиницей устного комментария к какому-то иероглифическому тексту, в котором опор­ные пункты (местности) были выражены иероглифами, а остальное читающий должен был черпать из памяти. Аналогии можно наблюдать и в ацтекском материале. Но в отличие от ацтеков, у которых устная традиция имела широкое и прочное распространение, у майя живая ткань устного повествования была уже утеряна ко времени толкования иероглифического подлинника. Несомненно, она была в древности значительно живее и красочнее. Об утере традиции косвенно говорят и хронологические сбои в параллельных по содержанию местах хроник.

Примером исторического произведения, в котором устная традиция сохранилась более прочно, может служить «Родословная владык Тотоникапана». Назва­ние это условно и дано первым исследователем ее Э. Брассером де Бурбуром ошибочно, ибо не отражает его подлинного содержания. В действительности в нем излагается история правившего у киче рода Кавек от выхода их из Тулана (Толлана) до правления повелителя киче Кикаба, жившего в середине XIV в. По всей видимости, оно было составлено в 1554 г. в быв­шей столице Утатлане с целью доказать права знати киче на какие-то земельные участки в районе тихо­океанского побережья Гватемалы; не случайно «Родо­словная» заканчивается описанием путешествия Кика­ба по этой местности и сообщением о совершенных им там разделах земель.

История этого документа по-своему драматична. В 1834 г. был обнаружен перевод его на испанский (в несколько сокращенном виде, как упоминает пере­водивший текст испанский священник). И только спустя почти полтораста лет подлинник на киче был найден американским исследователем Р. Кармаком. Рукопись тщательно сохранялась в глубокой тайне индейцами небольшого гватемальского селения. В 1985 г. Кармак опубликовал «Титуло», в нем явственно чувствуется ритмическое построение текста (что, возможно, облег­чило его запоминание и последующую запись). Осо­бенно выразительны первые главы или разделы, в кото­рых повествуется о далеком прошлом. Вот, например, отрывок, рассказывающий о путешествии повелителей киче на Восток к легендарному Накшиту — Кецалькоатлю для получения от него знаков власти (глава III):

Когда враги были повержены,
и воцарился мир,
Балам-Кице сказал:
«Пришло время отправить послов
к нашему отцу
и владыке Накшиту!
Тогда он узнает положение наших дел
и снабдит нас средствами,
так что в будущем
наши враги никогда не смогут победить нас;
тогда они никогда не смогут
преуменьшить знатность нашего рода,
тогда он назначит почести для нас
и для всех наших потомков,
тогда, наконец, он пришлет титулы
для всех, кто их заслуживает».¹⁰

Интересной разновидностью майяской хроники является также произведение, известное под назва­ниями «Летопись какчикелей», или «Мемориал из Текпан-Атитлана», или «Летопись из Солола». В отли­чие от многих других подобных памятников мы можем достаточно четко представить себе историю его созда­ния.

Вскоре после испанского завоевания какой-то пред­ставитель знатного какчикельского рода Шахила (оче­видно, отец упоминаемого ниже Франсиско Эрнандеса Арана) написал на родном языке, но пользуясь уже алфавитом Парры, предания и историю своего народа. Возможно, что в этом ему помогали несколько других членов его рода, добавляя, а может быть, и вписывая собственноручно различные события. Первым из таких соавторов, в дальнейшем (около 1560 г.) регулярно ведущим хроникальные записи, был Ф. Э. Арана (при­близительный год рождения— 1505), внук правителя какчикелей Хуника. Рукопись эта постепенно преврати­лась в своеобразный дневник жизни индейской общины в Солола, куда записывались даты рождения и смерти жителей селения, имена должностных лиц, земельные споры, пожары и землетрясения, прибытие в Солола различных чиновников, общинные расходы, затмения солнца, помощь нуждающимся членам общины и др. Последняя запись, в которой упоминается имя Ф. Э. Арана, датирована декабрем 1581 г. С 1583 г. в тексте появляется имя Франсиско Диаса, потомка правителей какчикелей Ошлахух-Ции. Он вел записи до 1604 г., на котором обрывается текст летописи. Возможно, какое-то количество заключительных стра­ниц потеряно, так как к первоначальной рукописи были приложены и другие документы, при переписках вошедшие в текст.

«Летопись какчикелей» — один из наиболее ценных письменных источников по истории и культуре индей­ских народов горной Гватемалы. Сведения, содержа­щиеся в первой части, помогают понять как политиче­скую историю какчикелей и киче до испанского завоева­ния, так и некоторые черты их культуры. Материалы второй части ярко освещают появление в стране испанцев, драматические события завоевания и посте­пенное укрепление колониальной системы.

Тонатиу - бог солнца.

Вместе с тем «Летопись какчикелей» интересна и как чисто литературный памятник. В отличие от «Истории чичимеков» Ф. де Альва Иштлилшочитля, где автор впервые в истории культуры Латинской Америки попы­тался совместить индейскую и европейскую традиции, какчикельское произведение продолжает чисто индей­скую линию развития даже в изложении событий после конкисты. Это очень сжатая, лапидарная проза, полная внутреннего драматизма, несмотря на кажущуюся бес­пристрастность составителя. В первой части еще явственно чувствуется та же скудость иероглифического прообраза, которая отмечалась выше при характе­ристике хроник юкатанских майя. Вот характерный пример:

Затем они пошли к месту, названному Теосакуанку, они все пришли туда, а затем перешли в другое место, названное Меахаух, где они собрались вместе. Затем, оставя Меахаух, они достигли другого места, называемого Вальваль-Шукшук, где они отдыхали. Они еще раз собрались и, уйдя отсюда, прибыли на места, называ­емые Тапку и Оломан.¹¹

Иной характер имеет отрывок из второй части о поведении Альварадо среди какчикелей:

И тогда Тунатиух* попросил одну из дочерей повелителя, и владыки дали ее Тунатиуху. Потом Тунатиух попросил у повелителя денег. Он пожелал, чтобы они дали ему много (драгоценного) металла, их сосуды и короны. И так как они не дали их ему сразу, Тунатиух рассердился на повелителей и сказал им: «Почему вы не при­несли мне металла? Если вы не принесете с собой все деньги племен, я сожгу вас и я повешу вас», — сказал он повелителям. И затем Тунатиух приказал им заплатить тысячу двести золотых песо. Пове­лители пытались уменьшить сумму, и они начали плакать, но Туна­тиух не согласился и сказал им; «Достаньте металл и принесите его в течение пяти дней. Горе вам, если вы не принесете его! Я знаю свое сердце!». Так он сказал владыкам.¹²

Здесь новые условия жизни невольно диктовали и новую форму записи. Хронологический костяк, харак­терный для доиспанских записей еще остается, но текст становится более пространным и эмоционально насы­щенным. Примечательно, что автор старается соблюсти лояльность к испанцам, в частности к Альварадо, но не скрывает его жестокости и корысти. Возможно, что в определенной внешней бесхитростности этого текста заложено и более глубокое, скрытое от поверхностного восприятия содержание, выраженное некоторыми грам­матическими частицами.

Еще более характерен в рассматриваемом отноше­нии отрывок из хроники майя — чонталей, живших на территории современного мексиканского штата Табаско. Он интересен еще и тем, что перед нами индейское свидетельство о последних днях героического Куаутемока:

Испанцы пришли в эту страну в год 1525. Их капитана звали дон Мартин** Кортес, Они пришли сюда из Таносика и прошли через селение Ташич, где начинается земля Шакчуте. Они запаслись съестными припасами в селении Тасаххаа. И находясь там со всеми своими людьми, он (Кортес) послал гонца за Пашболонача, который был, как мы говорили, владыкой (этой страны), а он (Пашболонача) собрал всех вождей из всех его селений, из селения Ташунум, и вождей из селения Чабте, и вождей из селения Атапан, и вождей из селения Тацанто, потому что он не мог сделать что-либо, не посо­ветовавшись предварительно с этими вождями. Он сказал им, как обстоит дело.

Начало этого отрывка, как мы видим, традиционно; оно так же перечисляет местности, в которых останав­ливались конкистадоры, и названия селений, как это делалось в доиспанских летописях. И это, и все осталь­ные факты вполне могли быть переданы иероглификой. Но изложение дальнейших драматических событий дано уже в иной форме; в ней чувствуется влияние вторг­шейся новой культуры (кроме чисто политической оценки событий):

А они (вожди) сказали: несправедливо, чтобы испанцы вызывали владыку, ибо неизвестно: что именно они от него хотят.

И тогда один из вождей по имени Чакпалокем встал и сказал: «О владыка и повелитель, ты должен остаться в своих владениях и своем городе; я пойду и узнаю: что хотят испанцы». И он отправился, во имя владыки, и с ним пошли другие вожди, которые именовались Пасинчикикуа и Пашкуаапук; они были из Палокем. И когда они появились перед капитаном дель Валье (Кортесом) и испанцами, то те не поверили им. . . Капитан сказал им: «Правитель должен прийти сюда, потому что я желаю видеть его. Я пришел сюда не для войны или зла, я хочу только пройти по этой земле и посмотреть ее. . . Я сделаю ему (Пашболонача) много хорошего, если он примет меня хорошо».

Те, кто пришел от имени владыки, поняли это и, возвратившись, рассказали все своему владыке Пашболонача, ожидавшему в селении. И после того, как послы вернулись, вожди снова собрались вместе, и владыка сказал им: «Я хочу пойти сам, увидеть капитана и испанцев, я хочу увидеть их, чтобы узнать: что они хотят и почем они пришли сюда». И поэтому Пашболонача отправился (к чужеземцам).

Испанцы, узнав об этом, вышли принять его, с ними был и капитан дель Валье. Чонтали принесли с. собой много подарков для них: мед, диких индюков, кукурузу, благовония пом и много фруктов. Капитан сказал: «Повелитель Пашболонача, я прибыл сюда в твою страну потому, что меня послал владыка мира, император, сидящий на своем троне в Испании. Он послал меня осмотреть эту страну и (узнать), какой народ здесь обитает. Я пришел сюда не для войны, а только попросить, чтобы ты показал мне путь в Улуа, она же Мехико, страну, где находится серебро, перья кецаля и какао; все это я увижу, когда пройду туда». А на эти слова Пашбо­лонача ответил ему; что охотно пропустит его и что он (Пашболонача) хотел бы пойти с ним в его местопребывание и его страну, а там они могли бы обсудить: что для этого необходимо. И капитан ответил ему, что он может быть спокоен и что он действительно отправится туда. И после этого (разговора) они отдыхали там двадцать дней.

А там (среди испанцев) был Куаутемок, повелитель Мехико, пришедший сюда с капитаном Кортесом. И Куаутемок тайно говорил с владыкой Пашболонача: «О владыка, подойдет время, когда эти испанцы принесут нам горе, и причинят нам много вреда, и будут убивать наших людей. Мне кажется, что мы (можем предупредить их действия) и убить их, потому что я привел сюда много воинов, много их и у тебя!». Так сказал Куаутемок владыке чонталей Пашболонача. Выслушав его доводы, Пашболонача ответил: «Я по­забочусь об этом, дай нам время, чтобы мы могли все это придумать». А обдумав это предложение, он увидел, что испанцы не сделали ничего плохого, они не ударили и не убили ни одного индейца, что они только просили мед, индюшат, кукурузу и фрукты (а это и давалось им каждый день). И раз они (испанцы) не сделали ничего плохого, то он (Пашболонача) не мог быть двуличным по отношению к испан­цам или иметь два сердца.

А Куаутемок постоянно мучал его, потому что он жаждал убить всех испанцев. Измученный настояниями Куаутемока, Пашболо­нача пошел к капитану и сказал ему: «Капитан дель Валье, этот предводитель и капитан мексиканцев, которого вы привели с со­бой, — обращайтесь с ним осторожно, чтобы он не поступил с вами как предатель, — он уже три или четыре раза предлагал мне, чтобы мы убили вас». Когда капитан дель Валье услышал это, он приказал схватить Куаутемока и взять его под стражу. На третий день плена они вывели его и окрестили (не проверено, какое имя они дали ему: дон Хуан или дон Фернандо). Когда его окрестили, испанцы отрезали ему голову и пригвоздили ее к большому дереву сейба перед домом богов в селении Йашсам. . . ¹³

Не следует забывать, что цитируемый отрывок напи­сан много лет спустя внуком Пашболонача. По нему мы можем видеть, что восприятие конкисты у майя было совершенно иным, чем у науа. Если для ацтеков вначале это событие было крушением мира, затем столкновением двух систем жизни и лишь в конце XVI—начале XVII в. какой-то отправной точкой для дальнейшей синтезации двух культур, то майя в сущности остались безразличны к нему. Как в «Летописи какчикелей», так и в сочинении Пашболонача перед нами некая отрешенность, бес­страстная регистрация событий, правда различно окрашенная (в первом случае — жестокость Альварадо, во втором — преданность Кортесу и осуждение Куаутемока). То же самое мы можем проследить и в других памятниках майяской литературы — эпосе, хро­никах, пророчествах и даже драме. Отдаленную при­чину этого явления нужно, вероятно, искать в сложных политических и культурных (угасание иероглифики, например) событиях X в. у майя, в присущем им фа­тализме, основанном на календарной символике, и опре­деленном эзотеризме. Духовного синтеза здесь не про­изошло, что и отразилось на дальнейшей судьбе куль­туры майя.

4

На произведениях исторической прозы Центрального плоскогорья можно хорошо проследить проникновение испанских влияний.

Рассказам ацтеков о конкисте можно было бы посвя­тить целый том, так они подробны и красочны. Так и поступил мексиканский исследователь М. Леон-Портилья, собрав избранные отрывки на науатль и переведя их на испанский.¹⁴ В основном это тексты, сохраненные Саахуном.

Рассматривая их и другие произведения, созданные индейскими авторами, можно заметить постепенное из­менение оценки испанского завоевания и происходив­ших на глазах авторов этнических и культурных процес­сов. Вначале завоевание воспринимается как гибель су­ществующего мира, как ожидавшаяся катастрофа в конце календарного цикла, хотя и наступившая не в предназначенное время. Наиболее ярко такие чувства выражены в поэтических памятниках. В дальнейшем в новых произведениях на первое место выходит тема гордости своим прошлым, описание (иногда сильно пре­увеличенное) культурных достижений своего народа в древности, утверждение незыблемости своего индей­ского сознания (вопреки реальным фактам). И уже третьим, сравнительно поздним этапом является осозна­ние конкисты как столкновения двух разных, но равно­правных по достоинству миров, при котором создается новое сообщество. Интересно отметить, что такое тече­ние возникает сперва среди индейских народов, ставших на сторону испанцев при завоевании ацтекского госу­дарства (у тлашкаланцев, тотонаков и др.), и постепен­но появляется и у ацтекских авторов. Отсюда, между прочим, и такая распространенность изложения отрыв­ков из Библии в начале индейских хроник: апелляция к священному источнику должна была показать любому читающему, и испанцу в первую очередь, что индейцы — это отколовшаяся ветвь той же семьи народов, к которой принадлежат и завоеватели. Образцом своеобразного праиндеанизма могут служить первые главы «Родослов­ной из Тотоникапана», где среди чисто библейских сюжетов встречаются и индейские символы.

К хроникам, написанным в таком ключе, следует отнести произведения потомков индейской знати, создававшиеся в конце XVI—начале XVII в. Их авторы были уже достаточно знакомы с европейской, в основ­ном., конечно, испанской культурой, хорошо знали труды своих предшественников (и частично их исполь­зовали) и в то же время сохраняли живой интерес к прошлому своего народа. Кроме того, благодаря семей­ным преданиям и фамильным документам, они были прекрасно вооружены знанием исторических фактов. Язык их произведений — почти классический науатль без заметного влияния испанского; во всех них просле­живается желание авторов показать; насколько инте­ресна и значительна была история их индейских пред­ков.

Среди них в первую очередь следует назвать три имени: Камарго, Чимальпаин и Тесосомок. На чет­вертом — Иштлилшочитле — наиболее колоритной фигуре можно будет остановиться более подробно.

Диего Муньос Камарго (приблизительно 1525— 1613), уроженец Тлашкалы и потомок его правителей, написал свою «Историю города и республики Тлашкала» около 1576—1595 гг. В ней он подробно изложил доиспанскую и раннеколониальную историю города, уделив особое внимание переселениям племен и генеало­гии знатных родов. В конце своей хроники он поместил небольшое сочинение о флоре и фауне Мексики, также основанное в значительной степени на индейских ис­точниках. Камарго — патриот своего города-государ­ства, союзника испанцев при завоевании, и это яв­ственно чувствуется в его произведении. Позднейшие хронисты-историки Хуан де Торкмада, Эррера и Клавигеро широко использовали работу Камарго в своих со­чинениях.

Еще более значительным писателем-хронистом был Доминго Франсиско де Сан Антон Муньон Чимальпаин Куаутлеуаницин, потомок тепанекских правителей Ас-капоцалько (1579— ?). Хотя он и называл свои сочинения просто «Сообщениями» — «Реласьонес», в дей­ствительности это, очевидно, была огромного размера хроника родной страны. Это можно понять уже по тому, что два первых сообщения были посвящены библейской истории, христианству и географическому обзору земли, следующее рассказывало о переселении чичимеков. К сожалению, далеко не все произведения Чимальпаина сохранились, не ясен и порядок следования друг за другом имеющихся сообщений. По тра­диционной нумерации шестое, и седьмое излагают ис­торию долины Мехико с 1558 до 1613 г., восьмое посвя­щено традициям индейской генеалогии. «Мемориал бреве», считающийся девятым сообщением, рассказы­вает о событиях 670—1299 гг. и об основании г. Кулуакана. Автор широко использовал анналы ацтеков, тлателолька и чалька, но в нем явно ощущаются тепанекские корни, не случайно он в шестом и седьмом сообщениях называет ацтеков «дикарями из Астлана». Поражение Аскапоцалько не было забыто их потом­ками.

Кроме «Реласьонес» известны и другие важные со­чинения Чимальпаина, как например «Тепанекские анналы», 1426—1589 гг. (от смерти тепанекского пра­вителя Тесосомока до последнего десятилетия XVI в.), «История завоевания Мексики» на испанском, а также так называемый «Дневник событий 1589—1615 гг.», представляющий собой детальный отчет о жизни г. Ме­хико в указанный период, новости о европейских собы­тиях и факты из личной жизни автора. Все это рисует Чимальпаина как широко образованного человека с хорошим литературным вкусом, стремившегося со­четать в своих сочинениях достижения как древнеиндейской, так и испанской культур. К сожалению, его работы не получили до сих пор должного признания.

Несколько иная судьба была у произведений другого автора — Эрнандо Альварадо Тесосомока. О его жизни известно очень мало: он был чистокровным индейцем, потомком правителей Теночтитлана и Аскапоцалько, родившимся между 1525 и 1530 гг.; как и Чималь-паин, был воспитанником знаменитой коллегии Санта Крус в Тлальтелолько. Его главные работы — «Кроника мексикана», написанная на испанском около 1598 г. и «Кроника Мешикайотль» на науатль (некоторые ис­следователи, впрочем, приписывают ее перу Чимальпа­ина). Оба эти сочинения посвящены истории народов Центральной Мексики, в основном ацтеков. В «Кронике Мешикайотль» описывается отправление ацтеков из их мифической прародины Астлана, странствования, осно­вание Теночтитлана и Тлальтелолько и другие события вплоть до 1579 г. В «Кронике мексикана» излагаются события истории теночков со времен Акамапичтли и до испанского завоевания. В испанском языке этого объемистого сочинения можно заметить отпечаток род­ного языка автора (метафоры, кальки), но уже то, что чистокровный индеец мог написать его на языке за­воевателей, говорит об устойчивом процессе диффузии двух культур. В «Кронику Мешикайотль» в отличие от своих предшественников Тесосомок охотно вплетает отрывки или пересказы старых поэтических произве­дений, благодаря чему его стиль приобретает особую живописность. Не менее характерно для него и сочета­ние чисто исторических фактов с легендарными или про­сто сказочными мотивами. Вспомним приведенный выше его рассказ о женитьбе правителя ацтеков Уицилиуитля на дочери правителя Куаунауака.

В начальных абзацах «Хроники Мешикайотль» Тесосомок так определяет свою задачу как историка. Предки позаботились о сохранении для потомков ис­торических преданий, поэтому никогда не должно быть забыто то, что сохранили предки. «Мы, которые имеем в себе их кровь, цвет кожи, мы должны рассказать, чтобы знание перешло к тем, кто еще не живет, кто еще не родился, детям мексиканцев, детям теночков».¹⁵

Но формулируя эту важную задачу, Тесосомок в отличие от предыдущих хронистов отнюдь не чужда­ется и чисто новеллистических мотивов. В этом, оче­видно, уже сказывается влияние европейской культуры. Так, войну ацтеков против Тлальтелолько, имевшую чисто политические причины, он объясняет следующим образом. Правитель города — соседа Теночтитлана Мокиуштли был женат на сестре Ашайакатля, царевне Чальчиуненецин, но не жил с ней, а проводил ночи с красивыми наложницами, которым он раздал и свадеб­ные подарки жены. Чальчиуненецин же была худа, не имела тела, у нее была костлявая грудь. Отвергнутая мужем, она спала в уголке дворца, прикрываясь только плащом из грубой ткани. Узнав об унижении сестры, Ашайакатль разъярился и пошел войной на Тлаль­телолько.¹⁶ Такой же новеллой, но со сказочными элементами выглядит и рассказ о старике, предупре­ждавшем Мокиуштли о грозящих несчастьях.¹⁷

Завершающей фигурой в хронистике Мссоамерики, по нашему мнению, является Фернандо де Альва Иштлилшочитль. К сожалению, и о его биографии, и о его сочинениях мы знаем весьма мало.

Иштлилшочитль был потомком индейских правителей Аколуакана и Теночтитлана, правнуком послед­него правителя независимого Тескоко. Следовательно, в нем сходились генеалогические линии трех царских до­мов долины Мехико. Отцом дона Фернандо был один из испанских завоевателей — Хуан Кавас Перес де Пе-раледа (почему он не унаследовал фамилии отца — неизвестно). Таким образом, уже по своему происхо­ждению Иштлилшочитль может быть сравнен с перу­анцем Гарсиласо де ла Вегой. Близкими оказались и их общественно-политические интересы, а в конечном счете и судьбы. Иштлилшочитль — характерная фигура того времени, яркая именно из-за своего переходного статуса между двумя мирами, индейским и испанским, между уходящим и нарождающимся. Это сказалось прежде всего в том, что свои произведения он писал и на науатль (хотя они не дошли до нас), и на испанском, притом весьма правильном и изящном.

Годы жизни Иштлилшочитля — 1578—1657 (по дру­гим, вероятно, ошибочным данным— 1568—1648). После окончания с отличием знаменитой школы Сайта Крус де Тлальтелолько (где он провел шесть лет) Ишт­лилшочитль работает на разных должностях в мекси­канском вице-королевстве. Известно, что в 1612 г. он был губернатором города Тескоко, а в 1617 г. занимал такую же должность в Тлальманалько. В последние годы он работал переводчиком при суде Индий, а вскоре после отставки умер в бедности.

Страстно интересуясь историей своих индейских предков, Иштлилшочитль собирает ряд ценнейших пиктографических рукописей («Мапа Тлоцин», «Мапа Кинанцин», «Кодекс Шолотль», «Пинтура де Мехико» и др.), пытается истолковать их, расспрашивает стари­ков о доиспанском прошлом. Он сопоставляет их со­общения с данными кодексов, собирает и изучает про­изведения старой лирической поэзии, стремясь истолко­вать их с помощью информаторов. Все результаты своих изысканий он оформляет сперва в виде небольших сообщений под традиционным названием «Реласьопес». Чтобы быть уверенным в правильности своего изложе­ния, он читает их перед собраниями представителей индейской знати и должностными лицами общин и полу­чает от них одобрения, закрепленные в письменном виде. Свою задачу он формулирует в посвящении к одному не дошедшему сочинению следующим образом: изложить древнюю историю Мексики, потому что «события, произошедшие в этом Новом Свете, не менее значительны, чем деяния римлян, греков, мидийцев и жителей других языческих государств, заслуживших славу во всей Вселенной. . .».¹⁸

Проблема хронологии сохранившихся произведений Иштлилшочитля и их соотношения между собой не ме­нее запутана, чем у Чимальпаина. Однако известно, что после «Реласьонес» Иштлилшочитль принимается за основной труд своей жизни «Историю чичимеков». В этом обширном сочинении, являющемся в сущности первым памятником новой метисной литературы, он излагает историю Мексики до испанского завоевания, начиная с четырех мифологических эпох до 9 июня 1521 г. — даты начала решающего наступления испан­цев на Теночтитлан. Имеющаяся рукопись этого произ­ведения Иштлилшочитля здесь обрывается; неизве­стно — утерян ли ее конец, или автор так и не успел закончить свой труд.

Естественно, что наибольшее внимание автора уделено истории чичимеков и их города-государства Тескока, где его предки были правителями. Будучи европейски образованным человеком, Иштлилшочитль пытается скоординировать мексиканскую историю с фактами истории европейских государств. Так, напри­мер, для него характерны следующие датировки: «В году се акатль, а по-нашему в 998 году, втором году папства Сильвестра II, четырнадцатом правления импе­ратора Отона IV и двадцать первом царствования Аль­фонса V в Испании, в город Толлан пришли три ко­роля. . .» (пятое сообщение).¹⁹ Иногда эта датировка дается еще пространнее: «В год се калли. . . который соответствует в нашем летоисчислении 556 году после Рождества Христова, на сорок шестом году правления Юстиниана, римского императора, а в Испании короля Атанахильда, а в Риме — пятнадцатом году папы Вигилия Римского. . . прибыли в Тулу тультеки» (третье сообщение) .²⁰ Этому же служит и постоянное употре­бление автором испанских титулов, званий и должно­стей в применении к древним мексиканским истори­ческим лицам: император, король, королева, инфанта, майордом, менестрель, капитан, кабальеро и т. д.

«История чичимеков», хотя в основе ее и лежит желание Иштлилшочитля дать мексиканскую параллель «Всеобщей хронике» Альфонса Мудрого, все же не является исторической хроникой ни в европейском, ни в индейском понимании этого жанра. Это прежде всего литературное произведение с новыми для того вре­мени и общественного окружения особенностями. Автор выбирает наиболее яркие и драматические моменты древнемексиканской истории (например, приключения молодого Несауалкойотля, геройские подвиги Теучимальцина) и создает на их основе ряд новелл, порой с подробными речами участников, описанием жизнен­ных ситуаций, переживаний героев и т. п. Немало способствует впечатлению и живой язык произведения. Возьмем из текста «Истории» только два при­мера.

История царской династии Тескоко не была идил­лической. Достаточно вспомнить факт осуждения Несауалкойотлем своего сына на смерть за связь с одной из наложниц отца. Но Иштлилшочитль, изобра­жая подобные события, придает им новеллистическую окраску, совершенно не свойственную ацтекской лите­ратуре. Вот характерный пример. Старший сын Несауалпилли Уэшоцинкацин сочинил сатиру на любимую фаворитку властелина, некую «госпожу из Толлана». Она, будучи талантливой, ответила ему стихами, и меж­ду молодыми людьми завязался обмен поэтическими произведениями. Инфанта заподозрили в ухаживании за фавориткой (а этот поступок расценивался как пре­дательство), он был осужден и предан смерти, хотя отец горячо любил Уэшоцинкацина.²¹

Такой же новеллистический характер (даже более эротический) имеет жестокий и романтический рассказ о неверной жене Несауалпилли Чальчиуненецин и о статуях ее любовников в спальне.²² И в самом изложе­нии событий, и в их трактовке и даже стиле чувствуется явственное европейское влияние. К сожалению, пока не удалось установить, что именно читал Иштлилшо­читль (в частности, эти эпизоды напоминают отдельные новеллы Декамерона), но влияние подобных произведений Старого Света на дона Фернандо здесь несомненно..

Интересно отметить, что у Иштлилшочитля (в противоположность более ранним хронистам) почти нет ссылок на Библию или перифраз из нее. При желании, можно, конечно, видеть в избиении Тесосомоком мла­денцев намек на Ирода или в истории Несауалкойотля и его военачальника пересказ легенды о Давиде и Урии, но подобных сходных происшествий в истории человече­ства случалось немало.

Таким образом, Иштлилшочитль в «Истории чичимеков» хотя формально и следует старым источникам, но намечает уже совершенно новые литературные пути. К сожалению, его сочинения долго оставались неизвест­ными широкому мексиканскому читателю. Единствен­ная дефектная рукопись «Истории чичимеков» была опубликована на его родине только в 1892 г. Несколько раньше Иштлилшочитль стал известен в Европе благо­даря публикациям отрывков в многотомном труде лорда Кингсборо (1847) и французскому переводу в собрании Терно-Кампана (1838).

По сравнению с произведениями таких ярких твор­ческих личностей, как Альварадо Тесосомок и Иштлил­шочитль, «Хроники Мичоакана» тарасков кажутся просто скучными. Причин тому две. Во-первых, это за­писи (пусть дословные) францисканцами рассказов стариков-тарасков; во-вторых, совершенно очевидно, что эти сказания были выдержаны в стиле доиспанских анналов. Материал по истории показывает, что в XV в. часть номадов-чичимеков — йанакео, говоривших на тарасканском языке, захватила власть над другими племенами тарасков, живших вокруг озера Пацкуаро, и основала примитивное государство. Столицей его стал город Цинцунцан («Место колибри»). Правители гор­дились своим чичимекским происхождением, а осталь­ных называли пурепеча (простолюдины, общинники). Позже это слово стало самоназванием всего народа. В течение двух последующих столетий тараски завое­вали большую территорию от р. Бальсас до Сантьяго. О столкновении их с ацтеками уже говорилось выше. В «Хрониках из Мичоакана» излагается история та­расков, их верования и обряды. Довольно много текстов посвящено этнографическим данным: пища, одежда, заключение брака, похороны и т. п. Вот характерный Пример текста, повествующего о брачных отношениях у тарасков.

Если родители считали, что он (юноша) познал ее, то они бранили свою дочь за то, что она сделала и говорили ей: «Я, твой отец, не совершал того, что сделала ты, ты навлекла на меня большое бесчестье, ты бросила грязь в мое лицо». Это означало, что отец не осмеливался появиться среди людей или поднять свои глаза, чтобы посмотреть на них, потому что любой мог посмотреть на него и публично оскорбить из-за проступка дочери. Он продолжал упрекать свою дочь: «Когда я был юношей, я женился на твоей матери и у нас появился дом, они (родители матери) дали мне приданое: кукурузы и одежды, они дали мне дом; разве это походит на то, что сделала ты? Почему ты поступила, как распутница? Потому что он (юноша) был распутным, он имел сношения с тобой и обесчестил тебя».

И мать тоже бранила свою дочь. А затем они шли к дому ее со­блазнителя и забирали все, что имелось в его доме: одежды, зернотер­ки и семена, приготовленные им, и они оскорбляли его. И если они решали выдать ее за него, то родители говорили друг другу: «Что мы можем желать нашей дочери? Мы не можем сделать ее снова дев­ственницей. Она уже запятнана, их сердца уже изменились и говорили друг с другом».²³

Таким образом, мы видим, что в определенной мере эти материалы перекликаются с 7-й книгой труда Саахуна.

Особый материал содержится в уникальной майяской рукописи, известной под названием «Ритуал Бакабов» (имена этих божеств фигурируют в тексте наиболее часто).

Она представляет собой сборник 42 заклинаний, главным образом против различных болезней. Хотя спорадически в них встречаются имена Бога (Диос), Богоматери, Иисуса, Адама, остальные божества — древние, и, следовательно, тексты имеют доиспанское происхождение. Язык заклинаний очень труден, на­звания лекарственных средств (растений и животных) табуированы, и их трудно отождествить. Вот, например, заклинание от тяжелого приступа астмы:

Плоский камень надо нагреть, закутать его в растение иш-коч очень горячее, (положить) на живот больного, на его кожу. Вот слова, которые следует произносить при этом: «Черный уголь — вот мой символ! Я ломаю его на спине Ицам-Каба из-за тяжелой астмы! Моим помощником является Сухуй-Как, когда я прерываю тяжелую астму! Кто связывает его кустарник? Белое растение муцкок, вот кто связывает его кустарник! Хун-Ахау! Кан-Ахау!

Некоторые из заклинаний этого сборника, судя по языку и архаическим ритуально-мифологическим формулам, восходят к весьма отдаленной эпохе; иеро­глифический первоисточник их несомненен. Например, заклинание, произносившееся при ревматизме:

Я готов уничтожить красного муравья, белого, черного, желтого!
Я готов уничтожить колючий красный куст цаха, белого, черного, желтого!

Покрывало ложа зеленого деревянного человека, зеленого каменного человека!

Из него я удаляю красного сверлящего муравья, белого, черного, желтого!

Это уходит в сверлящую змею, в мою ядовитую змею!

Из него я удаляю красную жгучую крапиву, белую, черную, желтую над зеленым деревянным человеком, над зеленым каменным человеком!*

Из него я удаляю красную траву лаль, из покрова акантуна, из покрова тьмы, где он был рожден!

Вот прошло краткое время, что теперь?

Я переменил покрывало твоего ложа! Что же является теперь новым покрывалом твоего ложа? Его покрывало — это хвостовые перья зеленого кецаля, его покрывало — это хвостовые перья попугая. У него** десять покрывал! О! Девять у него покрывал, тринадцать (у него) покрывал! (Его покрывала) — хвостовые перья иволги, хвостовые перья зеленого кецаля, которые я кладу здесь на ложе деревянного человека, каменного человека!²⁴

Весьма многочисленны пророчества, составляющие основное ядро в книгах «Чилам-Балам (книга пророка Балама)». Они подразделяются на прорицания о катунах (двадцатилетний период) и тунах (год); имелись также предсказания по дням (важные для новорожден­ных, по ним определялась будущая судьба). Учитывая символику повторяемости катунов, можно легко пред­ставить себе те футурологические возможности, которые эта повторяемость предоставляла жрецам-предсказа­телям. Зная события во время предшествующих одно­именных катунов и учитывая их символику, они пред­рекали будущее. Подобным же образом создавались пророчества и о тунах.

Часто встречающиеся в пророчествах указания на пришествие испанцев, очевидно, представляют собой переработку более древних текстов, относившихся ко времени тольтекского завоевания. Приведем начало одного из таких пророчеств:

Пророчество прорицателя Балама,
Певца из Кабаль-Чен в Мани.
(В день) тринадцатого владыки закончится двадцатилетие.
Это время придет для людей ица,
Это время придет для пригородов, о отцы!
Знак небесного единого бога,
Появится Вахом-Че,
Покажется живущим,
Осветится мир, о отцы!
Начнутся распри,
Появится зависть,
Когда придут несущие знак
Жрецы, о отцы!
Они уже в одном переходе от вас
………………
Идут наши господа, о люди ица!
Идут наши старшие братья, люди Тантун!
Принимайте ваших гостей, бородатых людей восточных стран,
Несущих знак бога, о отцы!²⁵

Как видно из этого отрывка, текст построен по прин­ципам, уже знакомым нам по предыдущим примерам; примечательны ритмичность (которую невозможно пе­редать достаточно точно на русском языке) и парал­лелизм построения фраз. Однако большая загружен­ность мифологическими образами затрудняет его пони­мание. Возможно, что определенная туманность из­речений является здесь сознательным приемом — соз­дает многозначность предсказания, т. е. расширяет воз­можности его применения. Подобные свойства про­роческих текстов хорошо известны хотя бы по изрече­ниям Дельфийского оракула.

5

Как и во всех древних литературах, в творче­стве народов Месоамерики имелись и дидактические тексты. Эта разновидность ацтекской прозы наиболее полно представлена в имеющихся источниках. Причина тому ясна — такого рода сведения живо интересовали испанских должностных лиц; они служили богатым ис­точником самой разнообразной информации, необхо­димой при управлении, и были наименее «подозритель­ны» с точки зрения искоренения язычества. Наиболее известными являются материалы, собранные А. де Ольмосом и Б. де Саахуном, «Уэуэтлатолли», или «Назида­ния старцев», и книга «Беседы двенадцати францис­канцев».²⁶ В этих текстах обобщен огромный опыт ацте­ков и предшествующих им народов в самых различных областях жизни.

Средства осмысления мира в дидактических текстах ацтеков, естественно, еще чисто фольклорные, поэтому они часто имеют вкрапленные в них мифы, поговорки, притчи, но систематизация содержащихся в них крупиц положительного, практического знания требовала выработки сознательного критического мировоззрения, противопоставляемого иррациональности мифа. Очень сильны в этих текстах и нравственные критерии, стрем­ление укрепить и упорядочить существовавшие в ац­текском обществе моральные принципы.

Дидактические тексты мы можем разделить на несколько видов (подчеркнем, что это деление принад­лежит современному исследователю, а отнюдь не ацтекам). Один из них можно назвать бытовым, или этнографическим. В таких текстах описываются группы ацтекского общества, их обязанности и права, начиная с рождения и до погребения. Даются, например, подроб­ные сведения о работе ремесленников: ювелиров, мозаи­чистов, изготовителей украшений и одежд из перьев. Осо­бенно интересны наставления, с которыми отец обра­щается к новорожденному сыну или дочери. В них он описывает жизнь на земле, трудную и полную забот и работы, редкую радостями. Но каждый рожденный должен выполнять свой жизненный долг, как бы ни был он труден, не поддаваться никаким соблазнам. Далее отец сообщает о видах работ, присущих тому или иному полу, о правильном поведении, о необходимости терпе­ния и т. д. Как образец можно привести начало такого наставления, обращенного к дочери:

Вот ты передо мной, моя маленькая девочка, мое ожерелье из драгоценных камней, мое перышко, мой человечек, рожденный от меня! Ты — моя кровь, мой цветочек, мой образ! Слушай меня, понимай. Ты появилась на свет, ты рождена, наш владыка Тлоке-Науаке, творец людей, изобретатель мужчин, послал тебя на землю! Теперь, когда ты начинаешь смотреть на асе, окружающее тебя, будь осторожна. Здесь (на земле) жизнь такова: здесь нет счастья, нет удовольствия. Здесь есть сердечная боль, мучения, усталость. Здесь зарождаются и растут страдания и горе. Здесь, на земле, место многих воплей, место, где наша сила истощается, где мы все хорошо познаем горечь и разочарование. (Здесь) дует ветер, острый, как обсидиан, он веет над нами.

Справедливо говорят, что нас жжет сила солнца и ветра. (Здесь) место, где почти каждый погибает от жажды и голода. Таков наш путь здесь, на земле.

Слушай внимательно, мое дитя, моя маленькая девочка! На земле нет места для хорошей жизни, здесь нет счастья, нет удоволь­ствия. Говорят справедливо, что земля - это место мучащего удо­вольствия, тяжелого счастья.

Старейшины всегда говорили: «Чтобы мы не ходили все время стеная, чтобы мы не были постоянно наполнены горечью. Бог дал нам смех, сон, пищу, нашу силу и выносливость, наконец, действие, благодаря которому люди размножаются. Все это услаждает жизнь на земле, чтобы мы не стонали беспрестанно. Но даже, если бы это было так, если бы было верно, что здесь только лишь страдания и что таков путь (людей) на земле, если даже и так, то разве должны мы всегда бояться? Должны ли мы быть всегда боязливыми? Должны ли мы жить постоянно в слезах?».

Далее поучение переходит к непосредственным за­дачам новорожденной. Надо тщательно выполнять все предназначенное ей, гордиться своей семьей, молиться усердно божествам, быть чистоплотной, работящей и заботливой, вежливой. Заканчивается оно советами, как держать себя по отношению к возможному же­ниху, и перечислением обязанностей перед мужем.

Кто бы ни будет твоим мужем, вы, двое, должны прожить остав­шуюся часть вместе. Не оставляй его, держись за него, прилепись к нему, даже если он будет бедняком, даже если он будет только малым орлом, малым ягуаром, несчастливым воином, нищим знатным, иногда усталым, не чтящим божества, — даже из-за этого ты не должна презирать его!²⁷

Другой вид этих текстов может быть назван этнографо-географическим. В них содержатся сведения о ближайших соседях ацтеков, их языке, условиях жизни, привычках, природе и климате, в которых они живут. Такие тексты сохранились о чичимеках (которых они разделяли на три народа: отоми, тамиме и теочичимеки, или сакачичимеки), нескольких племенах науа (матлацинка, тлалуика и др.), о куильтеках, масауа, тотона-ках, хуастеках, тлапанеках и др. Как пример такого текста можно привести отрывок из записей Саахуна, описывающий соседей и врагов ацтекского государ­ства — тарасков:

Они называются мичуаке («владетели рыбы») или каочпанме («обритые головы»), в единственном числе — мичуа, каочпан. Эти люди называются мичуаке, это название их происходит от того, что там рыбы особенно многочисленны. А каочпанме называют их потому, что никто из них не носит длинных волос, все они бреют голову, мужчины и женщины, даже почтенные старые женщины. Все они бреют голову, только очень немногие, один или два, носят длинные волосы.

В их стране имеются все виды пищи: кукуруза, амарант, бобы, шалфей, тыквы, различные съедобные плоды. Их одежда такова: мужчины носят куртку без рукавов; они всегда имеют при себе лук и стрелы, а свой колчан носят на плече. Они также употребляют для одежды меха ягуара, оселота, медведя, дикой кошки, лисы, оленя. Они носят полукруглые головные украшения желтого цвета, на лбу — ленты из беличьего меха, а спинной плюмаж из перьев птицы айокана. Их дома очень удобны, хотя они и, представляют собой всего лишь хижины из соломы, в которых они живут. (Мичуака) — хорошие ремесленники: они хорошие мастера по перьевой мозаике, плотники, резчики по дереву, художники, мастера по обработке камня.

Женщины мичуаков опытны в пряденье и тканье. Они искусны в изготовлении многоцветных (тканей), большие мастерицы в изго­товлении плащей двойного переплетения. Мужчины готовят очень хо­рошие сандалии.

Когда они приготовляют еду, то делают ее сразу (в большом количестве), чтобы есть ее в течение двух или трех дней, иногда даже в продолжение целой недели, а не на один день.

Они не носят никаких набедренных повязок, их сокровенные части не прикрыты. Они одевают только куртку, называемую кикуилли, похожую на женскую рубашку, вот во что они одеваются. В губах и ушах они проделывают очень большие дырки; очень боль­шие у них и лабретки. Женщины носят только платки, закрыва­ющие бедра, рубашек у них нет. И набедренный платок у них не очень велик и не длинный, он достигает только колен. И женщины не очень опытны в приготовлении пищи.

У этих людей есть бог, которого они называют Тарас; по нему они теперь называются тарасками. Этот Тарас на языке мексиканцев именуется Мишкоатль, бог чичимеков. Они приносят ему в жертву змей, птиц, кроликов; людей же они в жертву не приносят. Своих плен­ников они оставляют жить, делают их своими рабами. Своему правителю они послушны; они почитают его и во всем повинуются ему. Все повинуются ему, (даже) правители во всех городах; все доставляют ему дань, все послушны и покорны ему и считают его равным правителю Мехико.²⁸

Уникальным литературным произведением, по на­шему мнению, является дневник некоего Хуана Баутисты, жителя г. Мехико, который он вел с 1528 по 1581 г. (с перерывами). Интересно, что, помимо быто­вых и политических подробностей (цены на продукты, болезни, праздники, казни, проповеди — одна из них Б. де Саахуна), автор регулярно отмечает, напри­мер, какие поэтические произведения использовались на том или ином празднике. Благодаря этому мы узнаем названия многих, уже не дошедших до нас, литератур­ных памятников. Интересовали его и картины местных художников.

Далеко не все тексты этой разновидности столь фактологичны и прозаичны. Один из послов, отправлен­ных из Уэшоцинко в Мехико, чтобы просить там по­мощи, так описывает в своем отчете впечатления от вида долины Мехико, открывавшейся ему с горных высот:

Я поднимался, я достиг высот.
Огромное сине-зеленое озеро
Лежало передо мной.
То спокойное, то сердитое
Оно пенилось и пело среди утесов. . .
Вода, подобная цветам, нефритовая вода,
Где великолепный лебедь
С его волнистыми перьями
Плавает туда и сюда и поет.
А когда садится солнце,
Наш отец, Тонатиу,
Облаченный в богатые перья,
Устремляется вниз
В драгоценный сосуд,
Украшенный бирюзовым ожерельем,
Среди многоцветных цветов,
Падающих постоянным дождем.²⁹

---

* «Связка лет» - ацтекское название завершения пятидесятидвухлетнего цикла.

* Ацтеки назвали Альварадо — Тонатиу («солнышко»). Под этим индейским именем он был известен и в Гватемале.

** Ошибка, это был сам Эрнан Кортес.

* Подразумевается больной.

** У больного.