Эпос

Глава IV

1

Эпические произведения существовали, оче­видно, у всех народов мира. Имелись они и у обитателей Месоамерики. К сожалению, до нас дошли только не­многочисленные отрывки из них, к тому же записанные достаточно поздно. Исключением является лишь эпос одного из народов языковой группы майя — киче «Пополь-Вух» («Книга народа»).

Исследователи делят эпические произведения на несколько видов; эпос мифологический, героический, исторический, дидактический, генеалогический и пр. В Месоамерике наиболее ярко был представлен первый, повествующий о рождении и деяниях божеств. И у ацтеков, и у майя сохранилось много отрывков из про­изведений такого рода. Естественно, что зачастую они противоречат друг другу, это обычное явление в ми­фологическом материале, находящемся в стадии систе­матизации. Поэтому такие противоречия или несоответ­ствия не должны смущать читателя.

Прежде чем перейти к рассмотрению конкретных эпических памятников, следует хотя бы в нескольких словах остановиться на одной специфической черте ацтекских литературных текстов. Наиболее ярко она проявляется в поэтическом творчестве, но ее можно встретить и в некоторых на первый взгляд вполне прозаических произведениях. Богатство языка науатль позволяло оратору или поэту комбинировать целую цепь из слов, имевших тончайшие оттенки одного и того же значения. Поэтому то, что в переводе звучит повторением, в подлиннике значительно тоньше и изящнее, а параллельные, казалось бы, места оказы­ваются таковыми лишь по формальному построению. Так, например, в эпосе о Кецалькоатле рассказывается, что волшебник Титлакауан принял вид старика, прежде чем появиться перед тольтеками. Буквальный перевод этого отрывка будет приблизительно таким: «Он превратился в старенького человечка, он принял вид, он из­менился таким образом, так преобразился, он стал совсем согбенным, белоголовым, его голова окра­силась в белый цвет, и вот таким он пошел к дому Кецалькоатля».¹

Очень распространенным приемом было употребле­ние биномов, состоящих из двух сопоставленных, близких по ацтекскому мышлению слов; этот бином имел третье, несколько отличавшееся от первых двух значение. Приведем несколько примеров: мшититлаи— айаутитлаи («в облаках, в тумане») = «таинственно», нома—hokum («моя рука, моя нога») =«мое тело», ин чальчауитль—ин кецалли («нефрит, перо кецаля») = — «богатство или красота», итлатоль—иийо («его слово, его дыхание») = «его речь», инатль—интепетль («вода, холм») = «поселение, город», ин митль—ин чималли («дротик, щит») = «война» и т. д. Кстати, понятие «поэ­ма» чаще всего выражалось биномом ин шочитль—ин куикатль («цветок, песня»).

Другими обычными особенностями поэтических текстов были параллелизмы, например: Йе атль чичик. . . йе глакуаль чичик. . . — «Воистину горек хлеб здесь. . . воистину горька вода. . .», характерны и алли­терации и ассонансы, необычайно развитая метафористика; можно заметить в ряде случаев и стремление к начальным рифмам, т. е. к созвучиям начал строк.

Наиболее распространенным поэтическим разме­ром был трохей, иногда можно предполагать и более сложные формы, однако в целом вопрос об ацтекском стихосложении недостаточно исследован.

И еще одно предварительное замечание. Надо иметь в виду, что ацтеки считали тольтеков образцом государственности и творцами культуры. Подобные представления вообще свойственны древним цивилиза­циям (и не только им). Образец в прошлом почти всегда служил ключом к будущему. Орды варварских племен, разбивавшие римские легионы, постепенно брали рим­ское государственное устройство за образец. Так и полудикие номады — чичимеки, появившиеся в долине Мехико, окружили разрушенную ими тольтекскую державу ореолом исключительности, совсем как Сасаниды обращались к памяти ахеменидского Ирана.

Тескатлипока — бог-творец, божества ночи, звездного неба, покровитель колдунов.

Очень характерным явлением в этом плане была в древних обществах традиция «обретения старого закона». Она состояла в том, что всякий новый шаг в культуре подавался как находка старой рукописи (камня с надписью и т. п.), в которой якобы содер­жались древние законы или положения. Их необходимо возродить для будущего преуспеяния. Но так же как молодое вино невозможно влить в старые меха, так и нововведения лишь маскировались под древние формы и легко обнаруживались в них.

Тескатлипока - бог-творец, божество ночи, звездного неба, покровитель колдунов.

Особой популярностью у ацтеков пользовался огромный эпос о Кецалькоатле; сохранились многочис­ленные отрывки из него, повествующие о сотворении этим богом мира и людей, о нахождении им кукурузы и т. д. В этот же эпос входило составной частью и сказа­ние о жизни Кецалькоатля в Толлане — сказочном городе, своего рода рае, откуда он был изгнан затем своим соперником богом Тескатлипокой.² Правители реальной тольтекской столицы именовали ее Толланом (как, очевидно, до них повелители Теотиуакана и других городов-государств классического периода), а себя считали воплощением Кецалькоатля. Это обстоятель­ство породило в сознании ацтеков причудливое сочета­ние мифологических и чисто исторических данных, отра­женное в эпосе. Такое смешение вызвало (и вызывает) ожесточенные споры между историками-американи­стами. Одни считают цикл сказаний о Толлане чисто историческим сочинением и на основании его строят хронологию и историю тольтеков, другие — совершенно отрицают какие-либо исторические зерна в повество­вании и всё стараются истолковать чисто мифологи­чески. Истина лежит где-то посередине. Обращаясь за аналогиями к литературе Старого Света, мы можем указать, например, на «Илиаду». Война, известная под названием Троянской, действительно имела место между государствами материковой Греции и троянским царством, но строить по этой гениальной поэме историю династии Пелопидов было бы вряд ли разумно.

Кецалькоатль — бог-творец, божество культуры, покровитель мудрецов, скульпторов, художников.

Чтобы читатель мог бы судить сам, приведем перед переводом отрывка эпоса краткие сведения о мифах, в которых участвует Кецалькоатль. Это тем более важно, что использование образов из них и намеки на эти мифы встречаются довольно часто в современной мекси­канской и гватемальской литературе.

Тепейолотль — бог-ягуар подземных недр, одна из ипостасей Тескатлипоки.

Кецалькоатль и его брат Тескатлипока были сы­новьями божественной пары Ошомоко и Сипактональ (по другим вариантам мифа родителями Кецалькоатля являются бог Мишкоатль и девушка Чимальман). Братья создали землю из чудовища Тлальтекутли, и Те­скатлипока стал солнцем. По прошествии 676 лет (т. е. тринадцати пятидесятидвухлетних циклов) Кецаль­коатль превратился в ягуара, сшиб лапой Тескатлипоку и стал вторым солнцем. Конец владычеству Кецалькоатля кладет тот же Тескатлипока, а солнцем ста­новится Тлалок, водное божество. Но не случайно в важнейшем источнике по мифологии науа — «Истории мексиканцев по их картинам (письменам)» он назван богом ада. Известно, что одна из ипостасей Тескатлипо­ки — Тепейолотль был богом глубин земли. Так как в данном случае Тлалок выступает как ставленник Тес­катлипоки и одновременно как его ипостась, то эту третью эпоху, или солнце, можно рассматривать опять-таки как эру владычества Тескатлипоки. И совершенно естественно, что именно сообщают те же источники о дальнейших событиях. «По прошествии этих лет Кецалькоатль вызвал с небес огненный дождь, устранил Тлалока и сделал солнцем его жену Чальчиуитликуэ. . .», т. е., говоря современным языком, он поста­вил у кормила власти свою креатуру — Чальчиуитликуэ.³

Итак, все предыдущие четыре эпохи идут попере­менно под знаками владычества Тескатлипоки и Кецалькоатля при постоянной борьбе между ними. Пятая текущая эпоха должна идти под знаком Тескатли­поки, а в следующей — шестой должно быть явление и владычество Кецалькоатля. Эти представления, как известно, нашли свое отражение в событиях испанского завоевания.

Кортес прибыл в Мексику с востока, откуда должен был вернуться Кецалькоатль. Отсюда двойная не­решительность Мотекусомы II, до того энергичного государственного деятеля и храброго воина. Он должен был решать: кто прибывшие — боги или нет, и если боги, то какой эры. Исследователи не обращали до сих пор внимания, что Мотекусома послал Кортесу вскоре после его высадки два костюма божеств: Кецалькоатля и Тескатлипоки. По замыслу ацтекского правителя Кор­тес должен был облечься в один из этих костюмов и тем самым показать: продолжается ли эра Тескатлипоки, или он — Кецалькоатль в новом облике. Как известно, Кортес не надевал этих костюмов и тем самым оставил вопрос нерешенным. Многое в дальнейшем поведении Мотекусомы объясняется этим обстоятельством.

Как уже говорилось выше, эпос о Кецалькоатле дошел до нас в многочисленных фрагментах. Одним из наиболее ярких можно назвать миф о путешествии Ке­цалькоатля в царство мертвых — Миктлан. По пред­ставлениям ацтеков, в конце каждой эры население земли уничтожалось какой-нибудь катастрофой, по­этому после наступления пятой эры боги были озабо­чены: кто же будет жить на земле и приносить им жертвы. Чтобы восстановить человечество снова, требо­вались кости людей прошедших эр (здесь проглядывает любопытное мифологическое уподобление: кости умершего — это семена, из которых произрастают новые поколения). Достать эти драгоценные кости вызывается Кецалькоатль:

И тогда Кецалькоатль отправился в Миктлан,
Он приблизился к Миктлантекутли и Миктлансиуатль
И сразу же сказал им:
«Я пришел. Ты хранишь драгоценные кости,
Я пришел, чтобы взять их!».
И сказал ему Миктлантекутли:
«Что ты хочешь делать с ними, Кецалькоатль?».
И этот снова сказал ему: «Боги озабочены —
Кто же будет жить на земле?».
И Миктлантекутли сказал: «Хорошо!
Протруби в мою трубу из раковины
И четырежды обойди вокруг с ними мой нефритовый трон».
Но труба не имела отверстий,
И поэтому он (Кецалькоатль) призвал червей.
Они сразу же просверлили много отверстий,
И в нее вошли шмели и пчелы.
Они заставили трубу звучать.
И тогда снова сказал Миктлантекутли:
«Ну, хорошо, бери кости!».
А своим подданным, мертвецам, сказал:
«О боги, скажите ему, чтобы он не брал костей!».
А Кецалькоатль ответил:
«Нет, я возьму навсегда!».
А своему двойнику ⁴ он шепнул:
«Иди и скажи: „Я не буду брать их!"».
И его науалли воскликнул громким голосом:
«Я не буду брать их!».
А сам Кецалькоатль, благодаря этому,
Пошел и собрал драгоценные кости.
Кости мужчин лежали в одном месте,
А кости женщин — в другом.
Он собрал их, сделал связку из них
И понес с собою.
И снова сказал Миктлантекутли
Своим подданным: «О боги,
Он поистине уносит драгоценные кости!
Отправьтесь и выройте ему глубокую яму».
И они пошли и сделали яму.
И Кецалькоатль упал в яму,
Он ушибся о землю,
Его испугала перепелка,
Он упал, как падает мертвый.
А с ним упали и рассыпались драгоценные кости,
Их клевали и грызли перепелки.
Скоро Кецалькоатль очнулся,
Он оплакал происшедшее
И сказал своему науалли:
«Двойник мой, что теперь я буду делать?».
А тот ответил: «Что будет?
Могло бы быть лучше, но пусть будет как есть!».
Кецалькоатль собрал кости,
Сложил их вместе, снова связал их
И принес в Тамоанчан.*
Когда он прибыл в Тамоанчан,
Богиня по имени Киластли,**
Ее называли и Сиуакоатль,
Смолола кости и сложила их
В драгоценный сосуд.
Кецалькоатль пролил на них кровь
Из своего мужского члена,
А за ним совершили такой же обряд
Боги Апантекутли и Уиктолинки,
Тепанкиски, Тлалламанак и Цонтемок
И шестой — Кецалькоатль —
Все совершили обряд покаяния.
И они возгласили:
«О боги, масеуали*** рождены!».

В этой мифологеме, имеющей в основе семанти­ку катабасиса — «спуска божества в преисподнюю», так широко распространенного почти у всех народов земного шара, воплощена уже определенная социаль­ная идея: бог совершает подвиг и жертвует своей кровью для создания человечества. Отсюда закономер­ны и заключительные строки этого отрывка: «И поэтому мы, смертные, обязаны нашей жизнью богам, ибо они ради нас совершили жертву».⁵ Интересно отметить, что в памятниках изобразительного искусства класси­ческого периода существуют и другие версии схожде­ния Кецалькоатля в подземное царство.

По ритмическому построению этот отрывок состоит из восьмистопных трохеев, причем слоги 1, 3, 5, 7-й несут более сильное ударение, чем четные 2, 4, 6, 8-й. Следует также иметь в виду, что в ацтекском стихо­сложении существовало то же правило, что и в древне­греческом, т. е. поэтическое ударение не совпадало с прозаическим, в котором слово на науатль всегда имело ударение на предпоследнем слоге. Однако и в эпосе, и в лирике науа правила стихосложения были менее обязательными, чем у народов Старого Света: достаточно часто встречаются строки меньших, чем в восемь стоп, размеров, трохей заменяется дакти­лем и т. п.

Очень интересна часть эпоса о Кецалькоатле, свя­занная с Толланом (она сохранилась в нескольких из­водах). В начале дается описание этого замечательного края:⁶

Тыквы там огромные, длиной в локоть, початки кукурузы ве­личиной с камень зернотерки (маленькие идут на топку бань), а по листьям амаранта можно вскарабкаться, как по ветвям пальмы. Хло­пок вырастает в Толлане уже окрашенный в разные цвета: красный, желтый, розовый, зеленый, синий, малиновый, голубой, оранжевый, коричневый и темно-золотой. Всюду растут деревья какао и цветочного какао. Там множество прекрасных птиц с блестящим разноцветным оперением, и все они поют, как горные соловьи. Поэтому тольтеки не знали ни голода, ни жажды, у них не было ни бедности, ни горя.

Правил ими мудрый и целомудренный владыка Кецалькоатль. Он почитался почти как божество. Его дом-храм был очень высоким зданием, к нему вела лестница с многими, чрезвычайно узкими ступе­нями. Сам Кецалькоатль был всегда плотно закутан, даже лицо его было закрыто, потому что, говорят, оно было безобразным, как колода без человеческих черт, но с длинной и большой бородой. Он совершал свои омовения в купальне, называвшейся бирюзовой. Кецалькоатль не признавал человеческих жертвоприношений так как любил тольтеков. Он пронзал свою голень шипами агавы и приносил жертвы своей кровью.

В Толлане находились четыре дома, принадлежавших владыке. Первый из них, западный, был построен из зеленого нефрита; второй, восточный, — из желтого золота; третий, северный, — из розового перламутра, четвертый, южный, — из белого перламутра. Покрыты они были мозаикой из бирюзы и кецалевыми перьями. Неподалеку стояла гора Цаципетль, на нее взбирался глашатай, чтобы про­возгласить приказы владыки, и его слова были слышны далеко кругом, вплоть до Анауака.

И вот волшебники решили обмануть Кецалькоатля, ибо они хотели человеческих жертвоприношений. Их было трое — Уицилопочтли, Титлакауан и Тлакауэпан,⁷ они предвещали Толлану не­счастья и гибель. Первым начал Титлакауан, он появился в городе под видом старика и попросил приема у Кецалькоатля. Служители дворца говорили ему, что владыка болен, что его нельзя тревожить. Но старик настаивал, придворные доложили Кецалькоатлю, и тот разрешил впустить странника, так как тот, по его словам, ждал его уже 5 или 10 дней.

Представ перед Кецалькоатлем, Титлауакан говорит ему, что он болен, предлагает посмотреть в зеркало, и владыка ужасается своему виду. Пришелец уговаривает его принять лекарство. Повели­тель соглашается, что чувствует себя плохо: у него болят руки, ноги, все тело словно мертвое, бессильное, разбитое, но пить он не хочет. Старик снова предлагает лекарство: оно очень хорошее, мягкое и хмельное, выпив его, владыка почувствует себя здоровым. Сперва он заплачет, огорчится сердцем, подумает о смерти и о том, куда он должен уйти. На вопрос Кецалькоатля, куда же он должен уйти, Титлауакан отвечает: «Ты должен уйти в Толлан-Тлапаллан. Там находится старик сторож, ты посоветуешься с ним. А когда ты вер­нешься, то станешь снова, совсем как малое дитя».

После уговоров старика Кецалькоатль соглашается попробовать немного, макает и облизывает палец, а затем делает и большой глоток лекарства. Ему становится легче, и он с удивлением замечает, что уже не чувствует себя больным. Старик убеждает его выпить еще: «Твое тело окрепнет». Владыка Толлана выпивает еще и чувствует себя пьяным, потому что он пил опьяняющий напиток октли, при­готовленный из сока агавы, смешанного с медом.

Опьяневший Кецалькоатль нарушает пост, пирует, поет, а затем посылает за своей сестрой Кецальтепетль, совершавшей покаяние у горы Ноноуалько, и велит привести ее. Та повинуется, усаживается рядом с братом и тоже выпивает пять чаш октли. Утром Кецалькоатль просыпается рядом с сестрой и сознает содеянное. В горе и раскаянии он покидает Толлан.

Имеются и другие сказания о скитаниях и конце Кецалькоатля, о бедствиях, обрушившихся на тольтеков после его ухода. Отдельно от них находится рассказ об игре последнего правителя тольтеков Уэмака с тлалоками (повторяющая по смыслу греческий миф о Мидасе), повествование о злоумысле Тескатлипоки, соблазнившем под видом красивого юноши дочь Уэ­мака, и др. Все они включают в себя и элементы волшеб­ной сказки.

Другим большим эпическим циклом были сказания, связанные с главным богом ацтеков Уицилопочтли. Сюда относится прежде всего поэма о рождении бога от девы Коатликуэ и его сражении с враждебными братьями и Койольшауки. Она изложена в первой главе третьей книги труда Саахуна. Формально к кругу поэм, связанных со странствованиями ацтеков, принад­лежит эпическое произведение о сестре Уицилопочтли Малинальшочитль и ее сыне Копиле. Она сохранилась благодаря тому, что Альварадо Тесосомок включил ее в «Кронику Мешикайотль». В действительности же это не столько сказание о вожде племени, сколько миф о странствующем солнечном божестве.

Следует, наконец, упомянуть и об эпической поэме, посвященной отношениям тепанекского тирана Тесосомока и царевича Несауалкойотля. Ею безусловно ши­роко пользовался Иштлилшочитль, когда касался этой темы.

Ацтекский эпос, конечно, еще далек по своей форме от эпических произведений народов Древнего Востока. Он просто не успел пройти весь сложный путь соеди­нения, переработок, компиляций, согласований и пр. И тем не менее он остается заметным явлением в куль­турной жизни древних обитателей Мексики.

2

Мы почти ничего не знаем об эпических произведениях у сапотеков, как и у многих других народов Месоамерики. Тем не менее они, конечно, некогда существовали, но не были своевременно зафик­сированы. Так, например, если бы скромный викарий из Куилапы (штат Оахака) не записал в свое время текст, мы не знали бы ничего о миштекском эпосе. Более того, и запись викария пропала бы для нас, если бы монах Грегорио Гарсиа не включил его в 1607 г. в свое сочинение «О происхождении индейцев Нового Мира и восточных Индий». Вот этот текст, представ­ляющий собой начало космогонического эпоса миштеков:

Индейцы рассказывают, пишет Гарсиа, — что
В год и день
мрака и абсолютной темноты
перед тем, как появились
и дни, и годы,
когда мир был погружен
в глубокий мрак,
когда все было хаосом и беспорядком,
земля была покрыта водой.
И были только ил и грязь
на поверхности земли.
В это время
появился и стал видим
бог по имени «Один олень»,
а прозвище «Змея пумы»,
и богиня, очень красивая и прелестная,
имя которой
было тоже «Один олень»,
а прозвище — «Змея ягуара».
И говорят, что эти боги
были началом всех остальных богов. . .
Как только эта пара богов стала видимой
на земле в человеческом виде
предания (нашего) народа сообщают,
что своим всемогуществом и мудростью
они создали и установили большой камень,
а на нем они построили
очень пышные дворцы,
сооруженные с большим мастерством.
И они стали их местонахождением
и жилищем на земле.
А на самой высокой части,
на вершине этого дома и жилища этих богов
был помещен медный топор
с лезвием, обращенным вверх,
а на нем покоилось небо.
Этот большой камень и дворцы богов
находились на очень большом холме
Около селения Апоала,
что в провинции, называющейся Миштека Альта.*
Этот камень на языке данного народа
назывался «Место, где находится небо».*

Этим они хотели обозначить, что здесь находится рай и блажен­ство, где имеется высшее счастье и изобилие всего, и не отсутствует ничего.*

Это было первым местом, которое
боги избрали для своего жилища на земле.
И там они пребывали много веков
в полном покое и удовлетворенности,
как в приятном и восхитительном месте.
А мир в то время находился
в мраке и темноте.

Все это индейцы считали за совершенно достоверное и истинное; в этой вере и уверенности (жили) и умирали их предки.*

И эти божества,
отец и мать всех богов,
когда они жили в своих дворцах,
имели двух сыновей, очень красивых,
умных и сведущих во всех искусствах.
Первого звали
«Ветер девяти змей»,**
это было название того дня,
в который он родился.
А второго звали
«Ветер девяти пещер»,
что тоже было названием дня,
в который он родился.
Эти два ребенка
росли в большой роскоши.
Старший, когда хотел развлечься,
превращался в орла,
летавшего по вершинам.
Второй превращался
в маленькое животное
в виде крылатой змеи.*
И она летала по воздуху
с такой подвижностью и ловкостью,
что проникала через камни и стены
и делалась невидимой.
Находившиеся внизу
слышали шум и грохот,
который производили эти двое.
Они принимали такой вид,
чтобы всем была понятна
их способность превращаться
и возвращаться к прежнему виду.

Далее Гарсиа подробно описывает первое жертво­приношение из размельченного табака, насыпанного на курильницы, которое братья устроили богам, своим родителям. Затем они создали сад и огород, где поса­дили многие виды деревьев, усыпанных цветами, розы, плодовые деревья и благоухающие травы. В этом саду братья отдыхали. Затем они совершили кровавое жертвоприношение, пронзая мочки ушей и языки и раз­брызгивая кровь при помощи ивовой ветви на ветки различных деревьев и растений. Совершая это, они мо­лили своих родителей, чтобы появились свет и земля, а воды бы разделились. . .

В этом месте Гарсиа неожиданно прерывает рассказ о сотворении мира, заявляя: «Чтобы не докучать чи­тателю такими сказками и бессмыслицами, какие рас­сказывают индейцы, я оставляю в стороне и опускаю многое (из них)». Далее он скороговоркой заключает, что «произошел всеобщий потоп, при котором многие боги утонули. После потопа началось сотворение неба и земли богом, который на их языке называется „Творец всех вещей". Человечество было восстанов­лено к жизни, и таким образом миштекское царство заселилось».⁸

Как видно из приведенного материала, миштекский эпос был обширным и интересным. Специфика имен героев (календарное+личное) показывает, что мате­риал, изложенный Гарсиа, достаточно аутентичен подлиннику. Вероятно, имелся и пиктографический кодекс на эту тему, тем более что ученый монах в этой связи упоминает какую-то рукопись доиспанского вре­мени, хранившуюся в доминиканском монастыре Куилапы. К сожалению, она не дошла до нашего вре­мени.

Мифологический эпос юкатанских майя почти не сохранился; имеющиеся в распоряжении исследо­вателей отрывки из него (например, сказание «Борьба богов», «Создание виналя») показывают, что он значи­тельно уступал в художественном отношении ацтек­ским образцам. Мифологемы изложены нарочито слож­ным и туманным языком, изобилующим намеками на известное только посвященным. Характерным обра­зцом может служить миф о борьбе богов 13 небес — Ошлахун-Ти-Ку с богами подземного мира — Болон-Ти-Ку, т. е. в сущности та же ситуация, которая в эпосе киче разыгрывается между Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Ахпу, с одной стороны, и владыками Шибальбы — с другой. Вот описание, их борьбы:

Тогда спустилось пламя,
Тогда спустился канат,
Тогда спустились камни и палки.
Тогда началось избиение палками и камнями,
Тогда были захвачены (боги) Ошлахун-Ти-Ку.
Были пробиты их головы,
Были избиты их лица,
Они были искалечены
И опрокинуты на спину.
Тогда они были лишены скипетра и черной краски
на лице.⁹

3

В противоположность скудным эпическим материалам по Юкатану один из народов горной Гватемалы сохранил нам памятник, который состав­ляет гордость мировой культуры. Речь идет об эпосе киче «Пополь-Вух», к анализу которого мы теперь и переходим. История его достаточно загадочна и в сущности надо было бы начать именно с нее, но в це­лях лучшего понимания произведения придется сна­чала изложить его содержание.

В основе «Пополь-Вух» лежат две главные темы: мифологический цикл о двух братьях и история народа киче. Согласно большинству исследователей, текст делится на четыре части, из которых две первые и зна­чительная часть третьей посвящены рассказу о сотворе­нии мира и о подвигах двух божественных близнецов, остальное занимает описание скитаний киче после их отправления из Тулана, их прибытие на территорию северо-западной Гватемалы, создание государства и другие события, имеющие уже исторический и гене­алогический характер.

После краткого вступления о причинах написания книги (вспомним мотив утерянного и вновь обретенного завета) автор рассказывает о состоянии хаоса во Все­ленной:

Поистине все было еще спокойно,
поистине все было еще неподвижно,
было спокойно.
Поистине было тихо
и еще было пусто чрево небес.
Существовало только небо,
не было видно еще лица земли,
простиралось только безбрежное море
и чрево неба.
И все!¹⁰

Согласно сказанию, творцам мира были богиня Тепев и боги Кукумац и Хуракан. Они собрались на совет среди бесконечных вод и решили сотворить мир. «Да будет земля», — вскричали они, и появилась земля. Затем боги создали горы, долины, растения и жи­вотных. Однако животные не могли говорить и прославлять своих создателей, поэтому Тепев, Кукумац и Хуракан изготовили из глины человека. Но их создание оказалось неудачным: оно расплывалось, не могло двигаться; в первые мгновения оно, правда, могло говорить, но разума у него не было. Поэтому раздраженные боги уничтожили свое неудавшееся творение.

Тогда на совет были призваны отец и мать богов, старцы Шпийакок и Шмукане. Было решено на этот раз создать людей из дерева. Это и было сделано, но деревянные люди оказались непочтительными и непослушными. Снова было принято решение об их уничтожении. Был вызван потоп, разразилась ужасная буря, и страшный черный дождь полил на головы деревянных людей. Каждый вид животных выступил против них; даже домашняя утварь, обиженная их жесто­ким обращением, присоединилась к преследованию. В результате катастрофы деревянные люди почти все были уничтожены, спасшиеся (а их осталось немного) превратились в маленьких обезьян.

На этом месте история сотворения мира преры­вается рассказом о приключениях божественных близ­нецов Хун-Ахпу и Шбаланке.

После потопа на земле жило страшное существо по имени Ву­куб-Какиш; тело его в основном состояло из золота, серебра и дра­гоценных камней. Вукуб-Какиш был очень надменным, хвастливым и непочтительным. Этим он раздражал и сердил богов, которые послали на землю Хун-Ахпу и Шбаланке, чтобы они расправились с Вукуб-Какишем и его сыновьями.

Вукуб-Какиш был обладателем прекрасного плодового дерева тапаль, плоды которого, похожие на вишни, и являлись его главной пищей. Однажды молодые герои набрели на Вукуб-Какиша, когда он карабкался на это дерево, чтобы собрать плоды. Хун-Ахпу мгновенно поднес ко рту свое оружие — выдувную трубку, стреляв­шую глиняными шариками, и дунул в нее. Раненый в рот Вукуб-Какиш упал с дерева, и Хун-Ахпу набросился на него. В последо­вавшей схватке Вукуб-Какиш оторвал у своего противника руку, и, прекратив борьбу, побежал домой. Там он, поместив руку над ог­нем, начал сушить ее, а жена Вукуб-Какиша, Чимальмат, произно­сила магические заклинания.

Чтобы вернуть руку Хун-Ахпу, близнецы присоединились к двум старцам-колдунам, бродившим по дорогам (в них легко угадываются Шпийакок и Шмукане). Те изменили облик юношей, и вчетве­ром они пришли к дому Вукуб-Какиша, назвав себя целителями зубной боли. Когда они предложили раненому гиганту вылечить его поврежденный рот, тот обрадовался и охотно согласился на их предложение. «Единственная возможность избавить тебя от муча­щих болей, — сказали они, — это удалить все зубы». Во время операции волшебники заменили Вукуб-Какишу зубы кукурузными зернами и содрали так, что он не заметил, драгоценную оболочку с его глаз. После этого Вукуб-Какиш умер, Хун-Ахпу был исцелен, и братья занялись двумя сыновьями Вукуб-Какиша — Сипакной и Кабраканом, которые были богами землетрясений.

Четыреста юношей по предположению Хун-Ахпу и Шбаланке на­чали строить себе дом. Когда они волочили огромный ствол дерева, чтобы сделать из него центральную балку, к ним подошел Синакна и предложил свою помощь. Они вырыли очень глубокую яму и попро­сили великана спуститься туда, чтобы продолжить работу. Сипакна спустился, и юноши сделали попытку убить его, сбросив в яму огром­ное бревно. Но великан избежал смерти, заблаговременно вырыв в стене ямы убежище. Горя мщением, Сипакна обрушил на их головы выстроенный дом, после чего убитые юноши превратились в созвездие Плеяды.

После этого Хун-Ахпу и Шбаланке удалось заманить Сипакну в долину около горы Меаван, и там они обрушили на него своды пе­щеры. Так погиб Сипакна.

Затем близнецы победили и второго сына Вукуб-Какиша. Они угостили его жареной птицей, предварительно натерев ее спинку мелом. Поев ее, Кабракан лишился силы и был похоронен братьями.

Этим эпизодом и заканчивается первая часть «Пополь-Вух».

Начало второй части повествует о жизни и смерти отца и дяди близнецов — Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу. Родителями их были Шпийакок и Шму­кане — божественная пара, участвовавшая в сотворе­нии мира.

Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу очень любили игру в мяч и занимались ею целые дни. Своим шумом братья обратили на себя внимание владык Шибальбы — царства мертвых. Правители этой страны вызвали братьев на соревнование в игре. Герои приняли вызов и отправились туда, но еще до начала игры им пришлось подвергнуться целому ряду испытаний. Когда они пересекли реку крови и вошли во дворец обитателей Шибальбы, то увидели две сидящие фигуры. Братья почтительно приветствовали их, принимая за хозяев дворца, но не получили ответа, так как это были лишь дере­вянные куклы. Спрятавшиеся рядом повелители мертвых разразились хохотом и стали издеваться над ошибшимися братьями. Затем Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу было предложено сесть; но камен­ная скамья, па которую опустились было пришедшие, оказалось раскаленной докрасна. После этого братьев отвели в дом мрака, где они не выдержали приготовленного им испытания и были прине­сены в жертву. Голова Хун-Хун-Ахпу была повешена на бесплод­ном тыквенном дереве. И тогда неожиданно оно все покрылось плодами, среди которых голову казненного увидеть было невозможно. Услышав об этом чуде, дочь повелителя мертвых Шкик решила посмотреть дерево с удивительными плодами. Когда она приблизи­лась к нему, то голова Хун-Хун-Ахпу плюнула в ее ладонь, и де­вушка забеременела. Правители Шибальбы приговорили ее за это к смерти, но Шкик спаслась и бежала в страну живых, к матери Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу. Здесь она родила тех близнецов, о деяниях которых рассказывалось в первой части эпоса.

Хун-Ахпу и Шбаланке в юности много охотились на птиц. Их сводные братья, Хун-Бац и Хун-Чоуэн, совсем не работали, а только занимались игрой на флейте и пением. Близнецы, раздоса­дованные ленью и грубым отношением своих братьев, превратили их в обезьян. В дальнейшем они помогали матери и бабушке обра­батывать землю для посевов и много играли в мяч.

Случайно Хун-Ахпу и Шбаланке узнали о путешествии отца и дяди в Шибальбу и об их страшном конце. Поэтому, когда владыки преисподней пригласили их на игру в мяч, близнецы приготовились к самому худшему. Попрощавшись с матерью и бабушкой, они от­правились в далекий путь. Как знак своей жизни они оставили родным зеленый тростник.

Хун-Ахпу и Шбаланке пересекли реку крови на своих выдувных трубках и приблизились к перекрестку четырех дорог. Здесь они послали на разведку москита, вооружив его волоском с ноги Хун-Ахпу. Он должен был выведать, где помещены деревянные куклы и как зовут владык Шибальбы. Когда москит жалил кого-нибудь из них, то остальные называли пострадавшего по имени и спраши­вали, что случилось. Так москит Шан узнал все, что ему требовалось, и сообщил об этом близнецам.

Благодаря полученным сведениям, братья сумели избежать и пок­лонов деревянным куклам, и раскаленной каменной скамьи, к боль­шому огорчению повелителей царства мертвых. Когда их послали принести цветы, тщательно охранявшиеся, близнецы заручились поддержкой муравьев, которые незаметно для стражи срезали цветы и доставили их Хун-Ахпу и Шбаланке. Так же успешно Они прошли и через другие места испытаний, куда помещали их владыки Шибальбы: Дом холода, Дом ягуаров и Дом пламени, где в каждом в случае ошибки их поджидала смерть.

В Доме летучих мышей неудача все-таки постигла героев. Им было предложено провести там ночь стоя и не двигаясь. Братья за­лезли внутрь своих выдувных трубок и заснули. Почти вся ночь прошла благополучно; уже начинало светать, когда Хун-Ахпу, же­лая узнать, не занимается ли заря, высунул голову наружу. И тогда гигантская летучая мышь слетела сверху и одним ударом своего крыла срезала голову героя.

При помощи богов на плечи Хун-Ахпу была помещена черепаха вместо головы, повешенной владыками Шибальбы в здании для игры в мяч. Заранее торжествуя победу, правители мертвых вызвали братьев на новую партию игры в мяч. Играть мог только один Шбаланке. В самый горячий момент противники близнецов ошибочно приняли выпрыгнувшего из потайного места кролика за мяч и погна­лись за ним. Пока они отсутствовали, Шбаланке заменил черепаху, помещавшуюся на плечах брата, его настоящей головой. Так Хун-Ахпу был возвращен к жизни. Теперь братья были снова вместе. Потерпев новую неудачу, правители Шибальбы решили уничто­жить близнецов огнем. Была построена огромная подземная печь, и в ней разожжен большой костер. Владыки мертвых предложили юношам полетать над огнем. Но братья отказались от этого. Сказав своим противникам, что им известно о предстоящей смерти, Хун-Ахпу и Шбаланке обнялись и смело прыгнули на раскаленные угли. Так погибли герои. В доме бабушки тростник сразу же засох.

Все обитатели Шибальбы были исполнены радости. Чтобы юноши не возродились каким-либо образом, по совету двух провидцев, Шулу и Пакама, кости их были размолоты между камнями, как мелют кукурузные зерна, и брошены в речную стремнину. Но побе­дители не знали, что Шулу и Пакам сказали то, что им было прика­зано юношами.

На пятый день Хун-Ахпу и Шбаланке появились снова, сперва в виде людей-рыб, а затем как два старика-фокусника. После того как ими были показаны различные чудеса, братья по очереди убили и оживили друг друга. Это последнее представление возбудило особое любопытство у правителей Шибальбы, которые также поже­лали испытать ощущения смерти и возрождения. Братья согласились удовлетворить их желание и принесли в жертву двух главных владык Шибальбы, но, конечно, не вернули к жизни ни того, ни дру­гого. Затем Хун-Ахпу и Шбаланке объявили свои имена и проис­хождение. Это и было концом схватки между братьями и повелите­лями мертвых. Обитатели Шибальбы, полностью усмиренные, под­чинились своим победителям. Им было запрещено играть в их люби­мую игру в мяч; единственным занятием побежденных должно было отныне стать изготовление глиняной посуды.

Братья навестили место погребения своего отца и сообщили ему о происшедшем. После этого они удалились из Шибальбы и вознес­лись в небо, где стали солнцем и луной. Убитые Сипакной четыреста юношей, превратившиеся в созвездие Плеяды, стали их товарищами.

Этим событием заканчивается вторая часть «Пополь-Вух».

Очень интересен вопрос об изобразительных мате­риалах, иллюстрирующих эту часть эпоса. Долгое время считалось, что их в искусстве майя вообще нет (рассматривались материалы классического периода). Теперь это положение кардинально изменилось. Аме­риканский археолог М. Ко склонен считать большин­ство сцен на расписной керамике майя классического периода иллюстрациями к «Пополь-Вух», в особен­ности к пребыванию близнецов в Шибальбе. Более того, он полагает, что все они в совокупности представляют собой нечто вроде «Книги мертвых» — египетского сборника заупокойных формул.

На наш взгляд, установка М. Ко чересчур катего­рична. Во-первых, целый ряд сцен на полихромной керамике майя явно относится к другим жанрам (двор­цовые сцены, боевые и пр.). Во-вторых, даже если они относятся к сказанию о подвигах близнецов (а он был широко распространен не только в Центральной, но и Южной Америке), то вовсе не обязательно, что они отражают именно версию киче. В-третьих, наконец, надо учитывать, что древним культурам вообще было свойственно различие в подаче мифа в словесном материале и памятниках изобразительного искусства.¹¹

Начало третьей части возвращает нас к прерванной истории сотворения мира.

Боги-творцы, неудовлетворенные своими прежними попытками создать человека, решили на этот раз использовать в качестве ма­териала кукурузу. Вначале они не знали, где достать ее, но лисица, койот, попугай и ворона помогли им, указав местность Пашиль. Из зерен размолотой кукурузы и были созданы четыре первых чело­века, но они оказались слишком разумными и проницательными. Это не понравилось богам, и Хуракан навеял на их глаза туман, после чего многое в мире стало для них тайным и непонятным. Во время их глубокого сна боги создали четырех женщин, ставших подругами первых людей. Эти четыре пары и были предками парода киче. Все это происходило еще до появления (= создания) солнца. После его восхода прародители отправились из Тула на в странство­вания и в конце концов прибыли на территорию Гватемалы.

Далее, как уже говорилось выше, излагается исто­рия киче и других народов.

Даже в этом кратком пересказе чувствуется неод­нородность эпоса или его какая-то необычно слож­ная структура, понять которую сейчас невозможно. Эту особенность «Пополь-Вух» пытались объяснить по-разному, об этом и до сих пор ведут спор исследо­ватели. Думается, что к разрешению подобных вопро­сов лучше вернуться после изложения истории руко­писи памятника.

«Пополь-Вух» был обнаружен монахом-домини­канцем Ф. Хименесом, занимавшим в 1701 —1703 гг. должность настоятеля церкви в маленьком гватемаль­ском городке Санто-Томас-Чувила (или Чичикасте-нанго). Хорошее знание языка киче и горячий интерес к доиспанскому прошлому Гватемалы позволили ему оценить всю важность и значимость найденного им ли­тературного памятника. Хименес переписал индейский текст, перевел его и неоднократно использовал в своих работах по истории древней Гватемалы. Однако под­линный текст Хименеса до нас не дошел, мы знаем его по копии, сделанной в 1734 г., вскоре после смерти первооткрывателя. В 1855 г. Брассер де Бурбур обна­ружил эту копию и опубликовал ее в 1861 г. с переводом на французский язык. Именно с этого издания и на­чинается знакомство исследователей с эпосом киче. Оригинал «Пополь-Вух» был написан в Санта-Крус-Киче около 1550—1555 гг. Датировка эта может быть уточнена двумя фактами: использованием для записи алфавита де ла Парры (как мы помним, изобретен­ного в 1545 г.) и упоминанием о знатном индейце доне Хуане Кортесе как о живом. О последнем мы знаем, что он стал ах-попом-камха в 1524 г. и умер около 1558 г.

Составитель или автор «Пополь-Вух» был членом правившего у киче рода Кавек, так как он дает исто­рию киче именно с точки зрения этого рода. Это стано­вится совершенно ясным, если сравнить текст памят­ника с «Родословной владык Тотоникапана» — един­ственным другим документом рода Кавек, с одной стороны, и с документами родов Нихаиб и Там — с другой. Автор эпоса безусловно не Диего Рейносо - творец «Родословной», как считают некоторые иссле­дователи, но он принадлежал несомненно к той же группе «чахалей» (стражей), получившей образование в миссионерской школе.

Текст «Пополь-Вух» основан на иероглифическом кодексе, о чем неоднократно упоминает и сам автор. Сомнительно, однако, что он имел его в своем распоря­жении, ибо говорит о нем, как о давно «потерянном» (глагол этот может также обозначать «разрушен» или «забыт»). Никаких данных, уточняющих, что вошло в текст из иероглифического подлинника и что было добавлено автором из устной традиции, у нас нет. К этому надо прибавить, что при копировании рукописи (а мы могли проследить по крайней мере три ступени его) были, конечно, допущены пропуски и ошибки. Немало загадочного таит в себе и композиция произ­ведения. В рукописи текст «Пополь-Вух» не разделен на главы или части; он идет беспрерывно. Принятое теперь деление было впервые предложено Брассером де Бурбуром. Тем не менее при чтении произведения деление его на какие-то части ощущается совершенно явственно; на это, например, указывает наличие опре­деленного вида концовок, подытоживающих сказанное выше, и зачинов (или вступлений), информирующих читателя о том, что последует дальше. Таковы, напри­мер, фразы: «. . . теперь следует (повествование) о поражении и смерти Сипакны, побежденного двумя юно­шами Хун-Ахпу и Шбаланке» (часть 1, начало главы 8); «. . . вот рассказ о девушке, дочери владыки по имени Кучумакик» (часть II, начало главы 3); «. . . вот, что было совершено ими после обдумывания, после раз­мышления. . .» (часть I, конец главы 1); «. . . здесь сле­дуют имена шестого поколения правителей» (часть IV, начало главы 10), и др. Иногда концовка одного раздела увязывается с началом следующего в единое целое: «. . . теперь мы расскажем о рождении Хун-Ахпу и Шбаланке, предварительно сообщив о поражении Вукуб-Какиша, Сипакны и Кабракана здесь, на земле» (часть I, конец последней главы). Поэтому мы думаем, что деление Брассера, поддержанное гватемальским исследователем А. Ресиносом, в основном правильно.

Недавно американский ученый М. Эдмонсон пред­ложил новое деление. Рассматривая рукопись, он об­ратил внимание, что приблизительно через каждые сто строк следующая строка начинается с более крупной затемненной буквы. Он считает эту черту за выделение автором новой части и соответствующим образом чле­нит текст на определенные разделы. Однако, во-первых, следует помнить, что перед нами — копия с копии и это механическое деление (на что указывает цифра 100) могло быть введено Хименесом или его копиистом, а в оригинале оно отсутствовало. Во-вторых, это члене­ние разрывает смысловую нить рассказа, и поэтому сам Эдмонсон вынужден дробить эти отрывки на более мел­кие, чтобы как-то выделить те зачины и завершения, о которых мы говорили выше. Вероятнее всего, эти за­темненные буквы — не что иное, как изобретение ко­пииста, позволявшее ему отсчитывать проделанную работу, и к замыслу автора прямого отношения не имеет.

При рассмотрении текста сразу бросается в глаза, что помимо основного деления «Пополь-Вух» на две части — мифологическую и историческую — в первой части существует другая структура, принципы по­строения которой нам не вполне ясны. Почему, напри­мер, автор разрывает рассказ о попытках божеств создать людей вставкой (если это только можно назвать просто вставкой) о деяниях божественных близнецов? Большинство исследователей просто не замечают этого разрыва или не считают данную часть интрузией.

По мнению, например, Эдмонсона, текст эпоса изла­гает историю сотворения мира, близкую к ацтекской легенде о четырех эрах. В предпоследнюю перед появле­ния киче эпоху и совершали свои подвиги Хун-Ахпу и Шбаланке.

Несомненно, что у майя, как и у ацтеков, имелись представления о членении развития мира на эпохи, но в тексте «Пополь-Вух» они отражены слабо. Дос­таточно, например, указать, что главный мотив — гибель одного солнца и создание нового — в нем прак­тически отсутствует. Уже этого довольно, чтобы отри­нуть вопрос о непрерывности имеющегося текста. Но существуют и другие, более основательные доводы. Чтобы рассмотреть их, обратимся к истории создания произведения.

Во вступлении автор так определяет причину своей работы: «Мы излагаем это потому, что у нас нет уже более светоча, Пополь-Вух, как он именуется, ясного света, пришедшего с другой стороны моря, символа на­шей защиты, светоча для ясной жизни. Подлинная книга, написанная много времени тому назад, сущест­вует, но зрелище ее скрыто от того, кто ищет и думает». Близкое по содержанию высказывание имеется и в зак­лючении «Пополь-Вух»: «Больше о существовании народа киче сказать нечего, потому что нельзя уже больше видеть светильника, который повелители киче имели в древние времена; она (книга. — P. K.) совер­шенно исчезла».

Таким образом, автор рукописи признает, что в древ­ности у правителей киче существовала некая книга под названием «Пополь-Вух». В ней излагалась исто­рия сотворения мира (см. слова вступления: «Величе­ственным было ее появление и повествование в ней о том, как совершилось возникновение всего: неба и земли...»). Ныне эта книга исчезла, и автор считает нужным передать ее содержание. Но не говоря уже о том, что подобная ссылка на существование какой-то старинной книги может быть лишь литературной фикцией (неоднократные примеры чего мы встречаем в литера­туре Древнего Востока), даже признание факта действи­тельного существования древнейшей «Пополь-Вух» еще ничего не говорит о ее структуре. Только если обна­ружится какая-либо иероглифическая рукопись с текс­том рассматриваемого нами произведения или отрывки из него на памятниках изобразительного искусства (а и то, и другое маловероятно), то лишь тогда можно будет говорить о серьезном сравнительном анализе.

Все это вовсе не означает, что мы полностью отри­цаем возможность существования в древности какой-то иероглифической рукописи, частично близкой к рас­сматриваемому нами эпическому памятнику. Известно, что перед испанским завоеванием в Кумаркаахе — столице киче существовали иероглифические рукописи исторического содержания, это утверждают такие хро­нисты, как Эррера-и-Тордесилья и А. Сорита.

Более того, мы считаем, что указаниям автора «Пополь-Вух» можно вполне доверять, при условии, однако, правильного их понимания. Содержание первой части этого первоисточника ясно из приведенной выше цитаты вступления. Вторая же часть, по нашему мне­нию, содержала генеалогический список правителей киче из дома Кавека (начиная с их мифических пред­ков) и указания на важнейшие события, происшедшие во время правления, перемешанные со всякого рода предсказаниями грядущего. Аналогичными образцами подобного рода произведений являются хроники юка­танских майя, «Летопись какчикелей», о чем уже гово­рилось выше, или миштекские пиктографические руко­писи. Подтверждением высказанного предположения служат слова нашего автора: «Они (правители киче Кикаб и Кависимах. — Р. К.) знали, будет ли война, и все было ясно перед их взорами; они видели, будет ли смерть или голод, будут ли какие-нибудь споры. Они поистине хорошо знали, где можно все это увидеть, где была книга, которую они называли „Пополь-Вух"» (часть IV, глава 11). Таким образом, автор утверждает за древнейшим образцом «Пополь-Вух» как раз те про­роческие функции, которые характерны для определен­ной группы литературных произведений юкатанских майя.

У нас нет никаких данных, которые могли бы под­твердить, что составитель дошедшей до нас версии «Пополь-Вух» имел в своих руках эту древнейшую иероглифическую рукопись. Его слова о том, что «нельзя уже больше видеть светильника, который повелители киче имели в древние времена; она (книга) совершенно исчезла» (часть IV, глава 12), говорят об обратном. Поэтому, думается, возможно предположить, что, зная по рассказам своих старших родствен­ников, может быть, представителей жречества или знати, содержание этой книги (по-видимому уничто­женной, как и многие другие иероглифические руко­писи, монахами после завоевания), он вознамерился записать его, чтобы сохранить для будущих поколений. Но когда этот автор, или составитель последней вер­сии, как правильнее именовать его, начал осуществлять свое намерение, перед ним возникли затруднения. Одним из наиболее существенных был вопрос: куда, в какое место повествования следует включить рассказ о деяниях божественных близнецов Хун-Ахпу и Шбаланке, который был известен ему, но не входил в древ­нейший образец. Составитель дошедшей до нас версии по тем или иным причинам (для нас неясным) решил включить его в свое повествование. Наиболее подходя­щим местом для этого ему казался конец третьей главы части I, повествующей об уничтожении деревянных людей, так как во всем эпизоде с Вукуб-Какишем и его сыновьями ни о существовании людей, ни о сотворении солнца не упоминается (вспомним начало рассказа о Вукуб-Какише: «Облачно и сумрачно было тогда на поверхности земли. Солнце еще не существовало»). Поместить его дальше, т. е. после первой главы части III, было уже невозможно, ибо в ней речь шла о сотворении человека, а немного далее (часть III, глава 9) — о восходе (=сотворении) солнца. Поэтому именно данное место казалось составителю последней версии наиболее подходящим для вставки. Он не счи­тал, что она разрывает рассказ о происхождении человеческого рода, поскольку Хун-Ахпу и Шбаланке становятся в конце этого эпизода солнцем и луной, что хорошо согласуется с дальнейшей частью повество­вания.

Следует также обратить внимание, что мифологиче­ский цикл о близнецах в сущности явственно делится на две части: 1) рождение Хун-Ахпу и Шбаланке и их борьба с повелителями Шибальбы; 2) борьба братьев с Вукуб-Какишем и его сыновьями. Эти два раз­дела безусловно были некогда совершенно самостоя­тельными мифами, объединенными лишь общими име­нами действующих в них героев. Так, в мифе о Вукуб-Какише совершенно не упоминаются ни родители близ­нецов, ни старая Шмукане; братья получают повеления непосредственно из уст Хуракана, Чипи-Какулха и Раша-Какулха (часть I, глава 5, 9). В 5-й главе они прямо называются богами. Не случайно поэтому борьба с Вукуб-Какишем предшествует в «Пополь-Вух» рас­сказу об их рождении. Так как и Вукуб-Какиш, и его сыновья являются божествами, то в этом мифе перед нами сказание о братьях-богоборцах.

Допустима, теоретически конечно, и другая возмож­ность: рассказ о Хун-Ахпу и Шбаланке входил в древ­нейшую (иероглифическую) версию «Пополь-Вух», но составитель последней редакции не знал его точного места. Этому предположению противоречит, однако, та строгая внутренняя связь всех повествовательных элементов между собой, которую мы наблюдаем в ос­тальных частях произведения. Можно заметить, что во всех других случаях составитель точно помнил последовательность отдельных частей. Кроме того, поэтическая образность части, повествующей о близне­цах, имеет несколько иной характер, чем другие. Ду­мается, что в таком «внедрении» рассказа о подвигах божественных братьев в ткань повествования сказались те же специфические черты, присущие вообще древ­нему эпосу, которые в памятниках античной литера­туры именуются исследователями «законом хроноло­гической несовместимости».

Сложным является вопрос о поэтике «Пополь-Вух». Значительную роль в ней играют особенности литера­турного языка киче, соблюдаемые и до сих пор. Если индейца киче попросить дать перевод на его родной язык какого-либо испанского слова, он обязательно от­ветит двумя синонимами. Эти парные сочетания очень характерны для литературы на языке киче и не слу­чайно в анонимном «Францисканском словаре» почти все испанские термины переданы в киче двумя словами. Это же явление широко представлено и в тексте «По­поль-Вух». Второй отличительной чертой поэтики «Книги народа» являются так называемые ключевые слова, несущие основную семантическую нагрузку строки. Следующая фраза строится или параллельно, или по принципу оппозиции к предшествующей, т. е. ключевое слово либо повторяется, либо дается тради­ционная семантическая противоположность ему, типа «солнце — луна», «день — ночь», «олень — птица», «черный — белый» и т. п. Одним из наиболее широко применяемых в «Пополь-Вух» средств художественной выразительности являются всевозможные аллитерации, в частности, подбор нескольких аллитерирующих глаго­лов или существительных, поставленных в ряд, друг за другом. Частицы, которыми так богат язык киче, придают таким аллитерирующим рядам необычайную тонкость нюансировки, пропадающую при переводе.¹² Не менее распространен в тексте исследуемого памят­ника и параллелизм членов — явление, очень свой­ственное и древневосточным литературам. Охотнее всего автор применяет этот прием в конце периода (см., например, часть I, глава 2, часть XIV, глава 11 и др.). Нередко встречаются и хиастически построенные парал­лелизмы. Характерны для эпических произведений и так называемые типические места, т. е. постоянно повторяе­мые при определенном описании фразы и отдельные выражения. Следует, впрочем, отметить, что по срав­нению, например, с древнегреческим эпосом количество этих повторений кажется ничтожным. Известно, что при устном исполнении такие повторения служат момен­тами отдыха и ослабления внимания и памяти для слушателей. С нашей точки зрения, сравнительно малое число типических мест в эпосе кичс говорит также в пользу предположения о письменном характере архетипа.

Автор охотно прибегает к игре слов, широко исполь­зуя для этого омонимы, которыми так богат язык киче; см., например, описание Дома мрака в Шибальбе (часть II, глава 2) или сцены, связанные с игрой в мяч (часть II, глава 2), где постоянно обыгрываются слова: «бросать жребий (белой костью)», «смеяться», «играть в мяч», «белый». Ряд мест, в особенности содержащих описания религиозных действий или человеческих жертвоприношений, выдержан в нарочито туманном стиле; автор часто ограничивается лишь многозначи­тельными намеками. Причины этого понятны: состави­тель не хотел раскрывать священных, по его пред­ставлениям, вещей, к тому же и просто опасных, учиты­вая преследования со стороны католических миссио­неров.

Нельзя не обратить внимание на широкое употребле­ние в тексте прямой речи, иногда в форме диалога, что несомненно является своеобразным зачатком драмы. С другой стороны, развернутые сравнения, столь характерные для древнегреческого эпоса, в «Пополь-Вух» отсутствуют. У Гомера они разрастаются в целые отступления, в эпосе киче их совершенно нет. Причины этого, очевидно, следует искать в разнице исторических реалий, в которых создавался тот или другой эпос. Очень скромную роль играют в «Пополь-Вух» и эпи­теты; зачины сводятся к немногочисленным выраже­ниям типа «здесь мы откроем», «здесь мы расскажем», «вот рассказ о. . .», «теперь мы сообщим о. . .» и т. д. В этой скупости художественных приемов, с одной стороны, сказывается определенная стадия развития эпоса, к которой принадлежит «Пополь-Вух», с дру­гой — таится и своеобразный замысел автора, связан­ный опять-таки с исторически сложившимися обще­ственными условиями. Так, например, его почти не ин­тересует ни причинная связь следующих друг за другом эпизодов, ни душевная жизнь описываемых ими героев. Чаще всего их внутреннее состояние выражается обыч­ным для всех древних эпосов способом — через дей­ствие. Лишь в редких случаях составитель находит нужным кратко рассказать о переживаниях девушки Шкик, несправедливо осужденной своим отцом на му­чительную смерть, или о тревоге бабушки за судьбу ее внучат.

Любовные мотивы в «Пополь-Вух» полностью игно­рируются. И это объясняется, конечно, не отсутствием подобного рода переживаний у окружавших автора современников, как полагают некоторые западноевро­пейские литературоведы (например, О. Хаксли). Можно совершенно уверенно утверждать, что он имел достаточно материала для развертывания подобных тем. Вспомним хотя бы яркую любовную лирику народов Центрального мексиканского плоскогорья или «Песни из Цитбальче», о которых речь пойдет ниже. Но он сознательно их удаляет. Это соответствует его основ­ному художественному замыслу: не затемнять основ­ной идеи произведения отвлекающими деталями, побоч­ными сюжетными линиями и чисто внешним блеском. Ярким примером может служить роман между Кокавибом и его невесткой, а также последующая история с ребенком Кокавиба, о которых говорилось в третьей главе «Родословной владык Тотоникапана». Автор последней версии «Пополь-Вух» несомненно знал об этих событиях. Но он, рассказывая о путешествии предводителей киче на восток, не нашел нужным даже упомянуть об этом эпизоде. Такое умолчание, однако, становится понятным, если разобраться, что же явля­лось основной идеей при создании дошедшей до нас версии.

Эта главная идейная установка выражена как в пер­вых словах, открывающих «Пополь-Вух» («Мы рас­скажем о начале и главных корнях всего, что было сде­лано в каждом поселении киче, каждым племенем народа киче». . .), так и в заключительной фразе произ­ведения («Больше о существовании народа киче. . . сказать нечего...»). Автор желал создать повествова­ние о славном прошлом своего народа. Конечно, эту славу он понимал своеобразно, как представитель ран­неклассового общества: успешные войны, захват пленных и поселений враждебных племен, законо­мерность и необходимость человеческих жертвоприно­шений, существовавших у киче. В этом случае его взгляды разительно отличаются от мировоззрения Ф. Иштлилшочитля, который стремился, сознательно или бессознательно, показать, что тескоканцы были равны и по общественному (отсюда феодальные тер­мины) и по культурному уровню испанцам.

Автор последней версии всячески подчеркивает положительные стороны киче: непоколебимость в тяже­лых испытаниях, храбрость, энергию и смелость в бит­вах, трудолюбие, душевную стойкость, привязанность и послушание по отношению к родителям, верность ин­тересам своего народа. Основываясь на этих установ­ках, он сознательно устраняет из своего рассказа все то, что, по его мнению, может каким-либо образом опоро­чить его родной народ в глазах слушателя (или чита­теля). Не случайно поэтому он обрывает свой рассказ, не доведя его до двух наиболее трагических событий в истории киче: внутренних раздоров, которыми вос­пользовались какчикели, чтобы ослабить своих старин­ных соперников, и испанского завоевания.

Прямых антииспанских высказываний в тексте «Пополь-Вух» не имеется, но общая его направлен­ность, постоянное умалчивание тем о завоевате­лях, о христианстве уже достаточно характерны. Автор не желает признавать ничего нового, появив­шегося с испанцами, они для него просто не суще­ствуют.

Единственное упоминание о христианстве во введе­нии: «Это мы пишем уже при слове Бога (характерно, что для последнего понятия употреблено испанское слово «диос»), уже в христианстве», вероятнее всего, является просто способом обмана духовной цензуры. Ацтекские писцы, переписывая древние гимны богам, также ставили в начале текста слова: «Посвящается епископу. . .». Прямую аналогию этому мы видим в заключительной части «Пополь-Вух» — «Это благо­словил господин епископ» (Ш-уцирисашик р-умаль сеньор обиспо).

Особо следует коснуться вопроса о связи начальных разделов «Пополь-Вух» с текстом Библии (Книга Бы­тия). Мнение о том, что описание первоначального состояния Вселенной до разделения земли и воды и последующих актов творения было заимствовано из христианской мифологии, широко пропагандирова­лось первыми исследователями эпоса киче. Впослед­ствии, при развитии сравнительного изучения мифоло­гических систем у различных народов Америки и Ста­рого Света, эта гипотеза была признана несостоятель­ной. Об этом не стоило бы и говорить, если бы в послед­нее время она не появилась снова в работах американ­ских и мексиканских исследователей (Эдмонсон, Рене Акунья). Доводы их, однако, неубедительны.

Подлинным героем «Пополь-Вух» является народ киче. Даже в заключительной части произведения, где речь идет уже о сложении у киче раннеклассового общества и генеалогиях знати, автор последней версии вопреки всем фактам пытается видеть в правителях киче лучших представителей своего народа. Очень характерен в этом отношении отрывок из главы 9, часть IV:

Тогда возросли слава
и могущество киче,
тогда возвеличивались
величественность
и значительность киче.
Тогда были построены
и покрыты белой известью
дома в столице Сиван-Тиначит.
Малые племена
сходились туда,
И повелитель был прославлен.
Киче стали горды,
когда возрастали
их слава,
их могущество.
Тогда они воздвигли дом для божества
и дома для своих владык.
Но не они сами делали это,
не они работали,
не они сооружали свои дома.
Не они трудились над воздвижением
жилища для своего божества.
Это было потому, что они давили
своих подчиненных
и порожденных сыновей.
И они вовсе не обманывали их,
не грабили их,
не схватывали их силой.
Поистине они принадлежали владыкам но праву.
И много было у них (киче)
старших братьев и младших братьев.
И они сходились вместе,
они скучивались вместе,
чтобы слушать приказания
каждого из владык.

Под терминами родства («сыновья», «старшие бра­тья» и «младшие братья») здесь уже подразумеваются понятия чисто социальные, подчинения и рабства. Примечательно, что автор вообще редко употребляет слово мун («раб»), заменяя его, как правило, выраже­ниями «сыновья» и «младшие братья».

Глубокая внутренняя связь автора «Пополь-Вух» с народом сказывается и в другом: вставленные им части имеют более гуманистический характер, чем те, в которых он следовал иероглифическому прообразу своего произведения. И это не случайно: предания о добрых братьях-близнецах, очищающих мир от носи­телей зла, освобождающих угнетенных от угнетателей (пусть это выражено, как и свойственно той эпохе, в мифологических образах), восстанавливающих на земле принципы добра, — все это, конечно, значи­тельно ближе к фольклорным, народным истокам, нежели к генеалогии знатных родов киче. Но и мифоло­гему древнего эпоса о близнецах автор также подвер­гает переработке. В этом смысле очень характерно изменение образа Шмукане. Из дикой людоедки, имею­щей связь с ягуаром или тапиром и покушающейся на жизнь своих внучат, она превращается здесь в забот­ливую и нежную бабушку. Определенные изменения можно заметить и в обрисовке характеров близнецов. Заданную древним мифом антикаузальность, непонятные уже ему сочетания групп образов, автор последней версии превращает в последовательное развертывание событий, пытается найти подходящие (как ему ка­жется) причинные связи. Отсюда, скажем, мотивировка превращения близнецами старших братьев в обезьян и др.

Из таких установок автора вытекает, по нашему мнению, и то реалистическое отношение к действитель­ности (назвать такое явление реализмом в полном смысле этого слова, конечно, еще нельзя), которое можно наблюдать в повествовании. Автор охотнее останавливается на повседневных картинах трудовой жизни, на обстановке обычного жилища земледельца, чем на описаниях дворцов знати и пиров, происходя­щих в них. Работа индейца на поле, устройство его хижины дается в «Пополь-Вух», можно сказать, почти с этнографической точностью. Не смущает автора и то обстоятельство, что послом старой Шмукане является вошь. Жизнь простого земледельца-майя с ее огорче­ниями и маленькими радостями рисуется им без всяких прикрас, просто и правдиво.

Выше уже отмечалось, что автор сравнительно скупо использует художественные средства. Тем не менее он создает впечатляющие глубокие образы. Достаточно, например, вспомнить описание лишений, которые терпели киче во время своих странствований (часть III, глава 7), смерть Хун-Ахпу и Шбаланке в подземной печи, восход Утренней звезды и др. Свое­образие жанра «Пополь-Вух» в отличие, от произведе­ний Фернандо де Альва Иштлилшочитля, Гарсиласо де ла Веги и других потомков индейской знати заклю­чается в том, что, поставив перед собой ту же, что и упо­мянутые писатели, задачу — рассказ о древней истории своего народа — автор памятника киче разрешил ее совершенно иным способом, чем они. Он создал не хро­никальное, метисное, а эпическое индейское произведе­ние.

Неудивительно, что созданное для народа произве­дение получило самое широкое распространение, приз­нание и любовь. Ф. Хименес писал об обстоятельствах, при которых он обнаружил рукопись «Пополь-Вух»: «Эта рукопись хранилась у них (индейцев Чичикасте-нанго. — Р. К.) с такой секретностью, что никто из прежних священников и не знал о ней. . . Я обнаружил, что это сочинение они впитывали чуть ли не с молоком матери и что все они знали его почти что наизусть. . .». После опубликования текста киче и французского перевода Брассером де Бурбуром в 1861 г. «Пополь-Вух» постепенно вошел в круг чтения сперва спе­циалистов, а потом и широкой публики под весьма неудачным названием «Библия Центральной Америки». Цитаты и реминисценции из этого памятника довольно часты в произведениях латиноамериканских писателей. Существуют переводы и пересказы «Пополь-Вух» на испанский, французский, английский, русский, не­мецкий и японский языки.

---

* Тамоанчан — блаженный край, место пребывания богов и создания современного человечества.

** Киластли («Та, что заставляет произрастать») — один из эпитетов богини-матери у народа науа.

*** Масеуаль — общинник, человек низкого происхождения, отличный от знатных пипильтин.

* Эта строка, как и другие, отмеченные одной звездочкой, являются вставкой Г. Гарсиа.

** В испанском оригинале календарные имена даны именно так: число и название согласованы.