«Ритуальные центры» и «протогорода»

В силу изложенных выше причин (разрушение и перекрывание более ранних архитектурных остатков позднейшим строительством) наши сведения о характере «догородских» поселений древних майя весьма невелики. Речь идет прежде всего о материалах по архитектуре архаического (доклассического) периода, найденных в ходе раскопок таких памятников, как Алтар де Сакрифисьос, Вашактун, Тикаль и Цибильчальтун. Все имеющиеся сейчас данные говорят о том, что крупные поселения с зачатками формальной планировки и монументальной архитектуры (преимущественно культового характера) появляются на территории Центральной области майя лишь во второй половине I тысячелетия до н.э.

В Алтар де Сакрифисьос в позднеархаическое время уже существовал формальный центр (ядро будущего города) в виде прямоугольной площади, окруженной платформами, служившими основаниями для храмов. Первоначально эти платформы имели облицовку из адобов и окаменевших раковин моллюсков, а позднее — из тесаного камня[388].

Аналогичное явление наблюдалось в 350–150 гг. до н.э. (этап Чиканель) в Вашактуне, где в Группе «Е» была сооружена прямоугольная, вымощенная камнем площадь, окруженная тремя храмовыми пирамидами-основаниями, также с облицовкой из каменных грубо отесанных плит. Столбовые ямки на вершине пирамиды E-VII-суб указывают на то, что здесь стояло когда-то легкое храмовое здание из дерева, глины и листьев, наподобие современных индейских хижин. Точно такое же сооружение обнаружено и в Группе «А» (пирамида «А» в комплексе «А-I»)[389].

Несколько больше сведений о характере «догородских», крупных поселений майя конца I тысячелетия до н.э. дает нам Тикаль. Прежде всего в ходе многолетних раскопок здесь удалось получить некоторое представление о динамике развития этого памятника. Согласно данным Д.Пьюлстона (США), в среднеархаическое время (этап «Цек», 600–300 гг. до н.э.) на территории Тикаля существовал земледельческий поселок площадью от ¹/₈ до ¹/₄ кв. км без каких-либо признаков монументальной архитектуры[390].

В позднеархаическое время (конец I тысячелетия до н.э.) площадь поселения увеличилась до 3,8 кв. км. Тогда же впервые появляются монументальные культовые сооружения и первый (каменный) вариант будущего Северного Акрополя[391]. Интересно, что наиболее ранний комплекс архитектурных сооружений Северного Акрополя очень похож на группу из трех храмовых пирамид, разбитых вокруг прямоугольного двора в Вашактуне (Str. A-V)[392].

В Цибильчальтуне У.Эндрюс выделил в доклассической истории города три больших этапа. Древнейший из них (соответствующий этапу «Мамом» в Вашактуне и Чиапа III в Чиапа де Корсо: 1000–500 гг. до н.э.) имеет одну дату С₁₄ — 965 г. до н.э. В это время керамика тонким слоем рассеяна по всей археологической зоне Цибильчальтуна. Единственный, обнаруженный до сих пор архитектурный комплекс состоит из низкой платформы, облицованной слоем глины и штука и имеющей опорную стену из грубого камня. Вокруг платформы — группы простых жилищ из дерева и глины. Крыши, видимо, делались из пальмовых листьев. Форма жилищ круглая или овальная. Следов развитой культовой архитектуры не обнаружено.

Следующий этап (соответствует «Чиканелю» в Вашактуне и Чиапа IV–V в Чиапа де Корсо: 500–300 гг. до н.э.) отмечен появлением в зоне Цибильчальтуна крупного населенного центра. Возникают монументальные культовые сооружения в виде ступенчатых высоких пирамид, разбитых вокруг четко спланированных прямоугольных площадей[393]. Одна из раскопанных крупных построек (Str. 450) к концу этапа состояла из высокого пирамидального основания, несущего на себе храм. К нему вела от уровня прямоугольной мощенной камнем площади длинная каменная лестница. Размеры площади: 38×28 м. С трех сторон площадь была обнесена каменной стеной в 1–2 м высотой. Четвертую сторону замыкали три низкие прямоугольные платформы. Следовательно, еще за несколько веков до н.э. майя Юкатана строили свои ритуально-административные комплексы в центре селений, окружали эти комплексы стенами, искусственно выделяя их таким образом из общей жилой застройки[394]. Перед нами — несомненный прообраз будущих классических «акрополей».

Крупный населенный центр с зачатками монументальной культовой архитектуры (Пирамида Е-3–1) и планировкой основных зданий вокруг прямоугольных площадей существовал в конце I тысячелетия до н.э. и на крайнем юго-востоке майяской территории (в Чалъчуапа, Сальвадор). Этот быстро развивающийся центр, достигший к рубежу н.э. всех формальных признаков городской жизни (включая стелы с иероглифическими надписями), внезапно погиб (в 1–200 гг. н.э.) в результате катастрофического извержения вулкана Илопанго, засыпавшего толстым слоем пепла все окрестные районы[395].

Таким образом, археологические материалы с территории культуры майя позволяют говорить о том, что во второй половине I тысячелетия до н.э. там появляются крупные населенные пункты с зачатками монументальной общественной архитектуры (культовой и гражданской), которые с известным основанием можно считать «протогородами». Однако о природе и функциях этих майяских «протогородов» пока говорить рано за неимением соответствующих фактов.

Между тем Новый Свет в отличие от Старого дает нам хорошие археологические и этнографические модели «протогородских» центров, позволяющие более полно судить о подобного рода памятниках. К числу археологических параллелей «протогородских» центров относятся памятники культуры ольмеков в Мексике (I тысячелетие до н.э.) и североамериканских индейцев (долина р. Миссисипи; IX–XIII вв. н.э.); этноисторическая модель представлена материалами чибча-муисков из Колумбии.

Ольмекская культура — во многом еще загадочная и малопонятная для современных исследователей — будет представлена здесь наиболее известным своим памятником — Ла Вента (штат Табаско, Мексика), существовавшим, судя по серии дат С₁₄, с 800 до 400 г. до н.э. Ла Вента расположена на небольшом песчаном островке площадью 5–6 кв. км, окруженном обширными мангровыми болотами долины р. Тонала[396]. Архитектурный комплекс поселения состоит всего лишь из нескольких монументальных построек, среди которых выделяется высокая коническая пирамида с плоской вершиной (33 м высоты, 72×126 м в основании), сложенная из глиняных блоков. Севернее ее расположены строго по линии север-юг два параллельных низких холма, образующих прямоугольную площадь; далее идет двор или площадь, окруженная вертикально поставленными столбами из базальта и т.д. К югу от пирамиды также выявлено несколько холмов, содержавших остатки древних построек. Вокруг этого центрального комплекса найдено несколько крупных каменных изваяний, в том числе стелы, алтари и гигантские антропоморфные головы весом до 40 т[397]. Никаких видимых следов жилых построек обнаружить здесь не удалось. Не найдено в Ла Венте и ни одной иероглифической надписи. Все авторы, писавшие когда-либо об этом памятнике, подчеркивают его сугубо ритуальный характер: изолированность и небольшие размеры острова, наличие там только культовых сооружений и т.д.[398]

Агробиологические исследования в этом районе показали, что при методах подсечно-огневого земледелия, практикуемого современными индейцами Веракруса и Табаско, в Ла Венте могли жить и обеспечивать себя пищей не более 150 человек. Понятно, что столь малое население было просто не в состоянии построить гигантские архитектурные памятники и изваяния этого центра. Только для возведения большой пирамиды объемом в 4 700 000 куб. футов потребовалось 800 000 человеко-дней. Следовательно, он строился и снабжался за счет окрестных земледельцев, деревушки которых были разбросаны на площади приблизительно в 900 кв. км[399]. Однако в Ла Венте явно жили не только жрецы, но и вожди и их слуги. Косвенным подтверждением этого могут служить гигантские каменные головы в шлемах, которые некоторые исследователи называют «портретами» вождей из правящего рода[400] — прообраз будущих династических «портретов» классического периода.

Таким образом, в середине I тысячелетия до н.э. Ла Вента представляла собой политико-административный и культовый центр довольно большой области, но население самого памятника оставалось немногочисленным и вряд ли превышало несколько сот человек.

Североамериканские памятники «догородского» типа представлены здесь поселением Кахокья (Cahokia), близ современного города Сент-Луис, Иллинойс (США), в бассейне р. Миссисипи. Поселение существовало с 800 по 1500 г. н.э., но наивысший расцвет его приходится на 900–1200 гг. н.э.

Наиболее заметным составным элементом памятника является высокий ступенчатый холм, вздымающийся на 30 м над окружающей равниной и занимающий площадь 6,5 га. Вокруг него сгруппированы в отдельные комплексы вдоль улиц и площадей свыше 80 других искусственных холмов разной формы и величины. Границы Кахокьи прослеживаются по линии рва и палисада, окружавших когда-то всю площадь поселения. В пределах очерченной территории можно выделить несколько участков, имеющих явно различные функции.

Главный ступенчатый холм и соседние с ним сооружения были окружены деревянной стеной и тем самым искусственно отделены от остальной части поселения. Внушительные размеры пирамидального холма свидетельствуют о больших трудовых затратах на его строительство, что косвенно указывает на особое значение данной постройки не только для самого поселения, но и для жителей прилегающих районов. Это особенно вероятно в свете этнографических данных об индейцах натчезах, живших в тех же самых местах в момент прихода европейцев. Главный вождь натчезов (с титулом «Солнце») должен был каждое утро подниматься на коническое возвышение близ своего дома и приветствовать восходящее светило. Такое же коническое возвышение было видно когда-то и на третьей террасе большого пирамидального холма. Вполне возможно, что этот холм и обнесенный вокруг него стеной участок представляли собой жилище и святилище главного вождя не только Кахокьи, но и всей окружающей области[401].

М.Фаулер выделяет на территории Кахокьи участки с погребальными холмами, участки с жилищами, участок с примитивной астрономической обсерваторией и участок с мастерской по производству бус из раковин[402]. Есть данные о дальнем обмене и торговле экзотическими товарами (морские раковины и т.д.).

Вокруг Кахокьи обнаружено несколько синхронных, но более мелких поселений-сателлитов, удаленных от «метрополии» на 12–16 км[403]. Наконец, завершают описание «протогородских» центров Нового Света памятники чибча-муисков (Колумбия), которые увидели и описали в своих трудах испанские завоеватели и монахи. «Муиски, — пишет С.А.Созина, — пользовались двумя типами поселений — концентрированным и рассеянным, что зависело от экономических или военных надобностей. Компактный тип поселения представлял собой крупные, укрепленные соления («города» испанских хроник), служившие административным, религиозным центром, местопребыванием племенной знати, а также убежищем, крепостью для земледельцев, дома которых были рассеяны на полях, окружавших такой «город». Основная же часть муисков была распылена по небольшим селениям по 10, 20, 30 и 50 домов в каждом…»[404]

В эпоху конкисты основным элементом социально-экономической структуры общества муисков была соседская община-«сибин», несущая еще на себе груз пережитков общины родовой. Как правило, «сибин» всегда составляла часть более крупных социальных организмов, например, «округ» (comarca), «касикство» (cacicazgo) и «город» (pueblo). Все три термина — синонимы, обозначающие одну территориально-политическую единицу во главе с правителем-касиком, которая объединяла группу соседских общин (3–6), живших обычно в пределах одной горной долины. «Резиденции правителей (касиков) племенного значения, за которыми закрепилось испанское название «город» (pueblo), — подчеркивает С.А.Созина, — были средоточием жизни всех объединяемых ими общин»[405].

Термин «касик» всегда связан с «городом» (pueblo), а «капитан» — с одной сельской общиной (parte, parcialidad). Капитаны обычно подчинялись касику.

Но «касикства» (это явно прообраз будущих городов-государств) не были вершиной территориально-политических объединений муисков. В XVI в. на горном плато Боготы имелось пять крупных племенных союзов местных индейцев, названных в испанских источниках «царствами». Каждое из них состояло из 10–18 «касикств», или «княжеств»[406].

В чем же состоит основное отличие ритуального центра» (протогорода) доклассических времен от «ритуального центра» (города) эпохи цивилизации (I тысячелетие н.э.) на территории майя? Как мы уже убедились, в работах крупнейших зарубежных специалистов по данному вопросу (Г.Уилли, У.Сандерс и др.) нет четкого разделения тех и других по каким-либо общетеоретическим или конкретным признакам, если не считать чисто количественных изменений. Больше того, складывается впечатление, что их авторы вообще не видят особой разницы между характером доклассических и классических майяских «центров»! Действительно, практическое разделение крупных протогородских «центров» конца доклассического времени (конец I тысячелетия до н.э.) и ранних городских «центров» классического времени (I тысячелетие н.э.) дело весьма затруднительное, поскольку между теми и другими наблюдается прямая преемственность в развитии основных материальных признаков городской культуры[407]. Однако еще со времени Г.Чайлда есть один довольно надежный критерий для подобного членения — наличие или отсутствие письменности. Что же касается общетеоретических различий, то главное из них состоит в том, что классические «центры» майя существовали и развивались почти тысячу лет (I–IX вв. н.э.) при наличии раннеклассового государства и цивилизации, тогда как доклассические памятники, какими бы крупными и внушительными они не казались внешне, относятся еще к догосударственной доцивилизованной стадии развития. Город потому и стал городом, что его зарождение и развитие протекало одновременно с зарождением и развитием государства.

* * *

Город в наиболее яркой и прямой форме отражает особенности социально-экономической структуры породившего его общества. Таким образом, происхождение города, его внутренняя организация и т.д. непосредственно связаны с эволюцией социально-экономических институтов данного народа. В структурном плане древние мезоамериканские города представляют собой конгломерат нескольких соседских общин, объединенных в рамках единой городской организации центральной властью и верховным божеством, но сохраняющих при этом известную автономию и прежнюю организационную структуру (см. Теотихуакан, Теночтитлан, Ицамканак, Тайясаль и др.). У ацтеков в их столице городской квартал-«баррио» (тлашиллакалли) был эквивалентен сельской общине-«кальпулли», имел собственное название, своего бога-покровителя, свой храм, свою школу, своего начальника, свои обряды и празднества и выставлял отдельный отряд воинов. Центром всей общественной жизни каждого квартала служила центральная площадь, где находились дом главы квартала, храм, школа, арсенал и другие общественные постройки, как и в сельских общинах[408].

Эти кварталы-общины (тлашиллакалли) входили, в свою очередь, в качестве составных частей в более крупные городские объединения — четыре «больших квартала», или «района» (parcialidad, altepexexeloliz) Теночтитлана, образованных двумя пересекавшимися под прямым углом улицами-проспектами, ориентированными точно по странам света и, видимо, связанными с символикой цветов и частей света. Каждый из четырех «больших кварталов» также имел свой храм или целый храмовый комплекс в честь своего бога-покровителя и просторный дом (дворец) — «huehuecallis», принадлежащий главе или правителю этого городского подразделения. Все упомянутые постройки были сосредоточены в районе центральной площади «большого квартала» и, таким образом, были точной копией структуры меньших кварталов (вчерашних сельских общин). И наконец, основной центр Теночтитлана, его ритуально-административное ядро, составляли культовый участок с храмами важнейших ацтекских богов, обнесенный стеной и примыкающий к нему район царских дворцов (tecpan)[409]. Следовательно, «великий Теночтитлан» — столица могущественного государства ацтеков — представлял собой в структурном отношении гигантскую «суперобщину», копирующую по своей структуре простую сельскую общину»кальпулли». Согласно некоторым источникам, таких общин-»кальпулли» первоначально было у ацтеков 20, но в XVI в. их было явно больше — 48–60. Как уже отмечалось, в городских условиях вчерашняя сельская община превращалась в квартал (barrio, tlaxillacalli), во многом сохраняющий свою автономию и структуру. По мере роста Теночтитлана росло и число его кварталов, так что нет ничего удивительного в том, что к моменту конкисты их могло быть 48 или даже 60 (если судить по количеству школ — «домов юношей», «telpochcalli», имевшихся в каждом квартале)[410].

Из письменных источников XVI–XVII вв. известно, что в канун испанского завоевания многие города юкатанских майя имели четырехчленное внутреннее деление. Так было в Чичен-Ице, Майяпане, Ицамканаке, Потончане и Тайясале[411]. Эти четырехчленные подразделения юкатанских городов названы испанскими хронистами термином «parcialidad» (букв. «часть», «деление», «группа людей»), а самими майя — терминами «cuch teel», «tzuc cul». Как показал М.Д.Ко, указанные четыре городских деления связаны с определенными частями света и определенной цветовой символикой и в целом служат полным эквивалентом ацтекским «altepexexeloliz» — четырем «большим кварталам» Теночтитлана[412]. Каждый из них имел своего главу (principal, ah cuch cab), своего бога-покровителя и соответственно его храм, свои празднества и т.д.[413] Эти крупные подразделения имели в свою очередь более мелкие деления — кварталы (barrio, cuch teel, tzucul). В городе Тайясале (Петен) — столице государства майя-ицев — к моменту завоевания его испанцами в конце XVII в., помимо четырех крупных делений, было еще 22 «района» (distritos — исп.), каждый из которых имел своего вождя, свой храм (с богом-покровителем) и свое особое название[414], совпадающее с именем главы квартала.

Аналогичная ситуация наблюдалась в XVI в. в Ицамканаке — столице майяского государства Акалан[415]. На наш взгляд, четырехчленное деление ацтекского Теночтитлана и ряда юкатанских городов — несомненное отражение следов прежней племенной организации: 4 подфратрии, или 4 группы родов, из которых состояло типичное индейское племя в Мезоамерике. В пользу этого говорит и ассоциация этих «больших кварталов», скорее, «районов» в нашем понимании этого слова, с определенной частью света и определенным цветом. «По старинной, восходящей, по-видимому, к „ольмекам“ традиции, — пишет Ю.В.Кнорозов, — племя должно было состоять из четырех подразделений (связанных в религиозной символике со странами света и соответствующими божествами) и 20 родов, божества которых были одновременно покровителями дней 20-дневного месяца. В племени ица было четыре подразделения, но родов фактически было 16 или 15…»[416] В Теночтитлане же было первоначально 20 общин-кальпулли, а в Тайясале — 22. Однако, видимо, уже в классический период это были лишь пережитки давно распавшейся племенной организации, приспособленные к условиям нового раннеклассового общества. Здесь уместно напомнить слова выдающегося советского этнографа А.М.Золотарева, писавшего о роли фратрии в период ее упадка и исчезновения: «…чем больше фратрия утрачивала значение брачной и гражданской единицы, тем сильнее возрастала ее церемониально-символическая роль»[417]. И далее, указывая на символизм сезонов года, стран света и цветов, этот исследователь отмечает: «Все эти символические черты, встречающиеся только в зародыше у тех племен, где дуально-родовая организация доминирует в области экономики и брачных отношений, развиваются по мере того, как дуальная организация теряет свое экономическое и брачное содержание и превращается в обрядовый институт. Вместе с тем возрастает ее влияние на мировоззрение и внешние формы быта (например, организация власти и церемоний), насквозь пропитывающиеся дуальностью. Этим и объясняется сохранность дуально-родовой организации в столь высоко развитых обществах, как Древнее Перу или Мексика. Здесь фратрии уже существовали не как брачно-экономические, а лишь как ритуальные и религиозные организации»[418].

И действительно, накануне конкисты мы встречаем у юкатанских майя лишь смутные следы былой родоплеменной организации, переосмысленной и приспособленной к нуждам классового общества. Из налоговой переписи 1584 г., составленной на Юкатане испанской колониальной администрацией, можно заключить, что одни и те же группы родовых имен были представлены в различных кварталах города[419]. И в городах, и в селениях господствующей формой общины была территориальная (соседская), хотя и несшая на себе пережитки общины родовой[420].

Весьма ценную информацию о внутреннем делении древней общины юкатанских майя можно найти в описании новогоднего празднества Вайеяб, которое содержится в работе Диего де Ланды. Суть его состоит в том, что в конце года, в течение «пяти смутных дней», в каждом селении майя происходили сопровождаемые пышными ритуалами и празднествами выборы нового главы селения («князя», «принципала») с полномочиями на 1 год. Кандидат при этом всегда избирался из четверки местных сановников — видимо, глав каких-то четырех крупных делений внутри общины или селения. Одновременно происходила смена власти и у четверки богов[421]. Перед нами — несомненное реминисцентное отражение древнего обычая ежегодной смены власти среди представителей четырех подфратрий, групп родов, общин (и «кварталов»).

Согласно Ланде, в каждом юкатанском селении в XVI в. имелись (в идеальном варианте) четыре дороги, ориентированные строго по странам света и ведущие от окраин селения к его центру, к главной площади, где находились, видимо, жилища четырех «князей» («принципалов»), поочередно правивших по одному году общиной[422]. «В целом, — пишет М.Д.Ко, — имеется информация о каком-то четырехчленном разделении древнемайяской общины, причем каждое из этих делений связано с определенной частью света и определенным цветом; известно также, что происходила передача ритуальной власти среди этих делений… в течение цикла из 4-х лет; и что эту власть каждый «принципал» получал на один год»[423].

Накануне эпохи испанского завоевания главы внутренних подразделений («кварталов») майяских селений назывались «ах куч кабами» (ah cuch cab); они образовывали совещательный совет при правителе города — «батабе». Испано-майяский Венский словарь определяет «ах куч каба» как «знатного человека, подобного советнику, который ведает подразделением (parcialidad) города». В словаре Мотуль, он считается «индейским князем», управляющим подразделением (parcialidad) города в целях «сбора дани в пользу правителя и ведения общинных дел». В разных источниках «ах куч кабы» («принципалы») названы людьми богатыми и знатными[424].

Ю.В.Кнорозов переводит этот термин просто как «начальник». Однако буквальный перевод слова «ах куч каб» выглядит следующим образом: «ах куч» — «носильщик», «несущий тяжесть»; «каб» — «страна», «земля», «селение». Выражение «носильщик», «несущий тяжесть» (исп. cargo, cargador) часто использовалось у майя для обозначения разного рода должностных лиц среди людей и богов: например, бог такой-то, несущий на себе бремя очередного двадцатилетия, т.е. правящий в течение 20 лет. Таким образом, общий смысл термина «ах куч каб» можно перевести как «тот, кто правит селением (землей)». Однако мы знаем, что во главе крупных селений и городов Юкатана в XVI в. стояли «батабы» — чиновники, назначаемые правителем государства. Таким образом, речь здесь может идти об управлении какими-то более мелкими делениями внутри городской общины — «кварталами». «Ах куч кабы» собирали людей своих кварталов для обрядов и празднеств и в случае военных действий[425].

Известно также, что к моменту конкисты возделываемые земли на Юкатане находились в собственности городов и крупных селений (исп. pueblo)[426] и соответственно в собственности их внутренних делений. Исходя из вышесказанного, есть все основания полагать, что города юкатанских майя в X–XVI вв. н.э. по своей внутренней структуре состояли из четырех крупных делений-кварталов, которые и в новых городских условиях обладали всеми функциями сельской общины: имели своего бога-покровителя, свой храм, свои ритуалы и празднества, своего главу, свое ополчение воинов и свои земельные участки.

По всей вероятности, способ слияния вчерашних сельских общин в рамках единого города («синойкизм») — слияние вольного или невольного — был основным способом возникновения древнемайяских городов.

Об этом, хотя и косвенно, свидетельствуют следующие факты. В городе Уман кварталы Цибикаль и Килакан в прошлом были отдельными селениями[427]. У индейцев майя-кехаче, живших в южной части Центрального Юкатана, не только весь город Тиак был обнесен рвом и палисадом, но и его кварталы имели собственные укрепления, направленные как бы друг против друга[428].

В 50-х годах XVI в. испанская администрация настойчиво проводила политику укрупнения индейских поселений на Юкатане (реформы Лопеса Меделя). И весьма показательно, что для подобной реформы был успешно использован древний механизм «синойкизма» местных сельских общин, превращаемых в рамках города в отдельный квартал. В 1543 г. существовало крупное селение Нумкини. Но после упомянутых реформ в документе от 1572 г. Нумкини назван уже кварталом города Калкини. Затем, где-то между 1582–1656 гг. Нумкини вновь возрождается на старом месте в качестве самостоятельного селения[429]. Здесь интересен сам факт превращения бывшего самостоятельного селения (т.е. сельской общины) в особый квартал. Аналогичные процессы были отмечены и в Теночтитлане, когда значительные группы пришлого населения образовывали там новые отдельные кварталы со своей профессиональной специализацией (например, ювелиры из Шочимилько), своим богом-покровителем, храмом и празднествами (например, выходцы из Кольхуакана)[430]. В новых городских условиях вчерашние сельские общины-кварталы во многом сохраняли свою изолированность и автономность и зачастую выражали недоверие и антагонизм к жителям других кварталов. Так. на Юкатане в 1549 г. существовало крупное селение Килакан с числом жителей около 1350 человек. В 50-х годах XVI в. в связи с политикой испанских властей по укрупнению индейских деревень и селений Килакан был переведен в город Калкини, став его отдельным кварталом. Но жители этого квартала не считали себя горожанами. «Они имели свой собственный праздник и своего „святого“ („Хуана“). До недавнего времени они бросали камни в людей из „центра“ (города. — В.Г.), случайно зашедших в их квартал»[431].

В городе Кикиль один из кварталов — Чочола был когда-то самостоятельным селением, а три другие квартала (barrios) — Ичтунич, Хольтунчен и К’анкаба — составляли, видимо, первоначальные деления города. Кстати, в документах по истории Кикиля прямо говорится, что кварталы (barrios) владели земельными участками[432].

Таким образом, из всего вышесказанного вытекает, что ранний город в доиспанской Мезоамерике, по-видимому, возникает и развивается из соседской общины, вернее, из объединения («синойкизма») нескольких соседских общин в качестве центрального поселения (урбанизированного ядра) определенной, ограниченной, территории, населенной группой родственных общин (горная долина, бассейн реки, оазис и т.д.). В чем же тогда состоит отличие собственно города от соседской общины? Его отличие от последней заключается в том, что он является местонахождением органов государственной власти. И видимо, далеко не случайно почти все древнейшие города, возникшие в первичных очагах цивилизации (Ближний Восток, Мезоамерика, Перу), имели первоначально форму городов-государств. Город на заре своего существования — это бывший племенной центр (с резиденцией вождя и святилищем верховного божества племени), превратившийся на качественно новом, государственном уровне в политико-административный, культовый и хозяйственный центр определенной замкнутой области или района.

Следы бывшей племенной организации в городской структуре (принцип дуальной организации) были выделены Ю.В.Кнорозовым при анализе иероглифических рукописей майя[433].

«Есть все основания считать, — подчеркивает он, — что древнейшим циклом у майя был 4-летний. Об этом свидетельствуют связанные с ним многочисленные обряды и мифологические персонажи. По представлениям майя, было четыре главных бога (Хобниль, Кан Цик Наль, Сак-Кими, Хосан-Эк’), каждый из которых правил миром в течение года, а затем уступал власть преемнику. В связи с праздниками 4-летнего цикла жители селений выбирали себе «князя», обязанностью которого было выполнение новогоднего ритуала. Кроме того, с 4‑летним циклом связаны выборы „военачальника“ — накона… Эти обычаи — пережитки родового строя, когда вождь и военачальник действительно были выборными. Представление о богах, сменяющих друг друга у власти, нельзя понять иначе, как отражение в мифологии древнего реального социального института. Речь идет о смене правления по родам, характерной для перехода от родоплеменной организации к государству, и известной у многих народов Азии и Африки. На следующем этапе обычно наблюдается тенденция удлинить срок правления. Выделяются династические роды, узурпирующие власть, хотя при этом обычно сохраняется традиция периодической передачи власти, но уже не от одного рода к другому, а внутри одного правящего рода. Таким образом, циклическое летосчисление возникает как естественный результат смены правления по родам, а количество лет в цикле определяется не прихотью жрецов, а количеством родов племени (или во фратрии, если должности дублируются)…»[434]

Ю.В.Кнорозов на основе блестящего анализа майяского календаря хорошо показал эти самые ранние страницы бурной и драматической истории городов, постепенное упрочение царской власти и окончательную победу единоначалия над сепаратистскими тенденциями родовой аристократии: смена верховных должностных лиц в городе совершалась сначала через 1 год, затем через 4 и, наконец, фиктивная смена власти через 20 лет и продление полномочий того же самого правителя от лица богов на следующий двадцатилетний цикл[435].

«Реальной смены власти у земных правителей уже не происходило. Такая смена власти осталась только у богов. Правитель получал от очередного бога официальное право на власть в течение следующего периода. На многочисленных стелах в честь „пятилетий“ и „двадцатилетий“ проводится идея о том, что земной владыка получил от соответствующего бога право на очередной срок правления…»[436]

В заключение следует отметить, что совершенно аналогичный процесс образования раннего города наблюдается и в Месопотамии. «Будучи объединением сельских общин (курсив мой. — В.Г.), — пишет Дж.Томпсон, — город имел внутри себя несколько храмов, каждый со своим богом, причем один из них считался первым в качестве бога-покровителя города»[437].

Таким образом, хотя у нас почти нет прямых археологических данных о генезисе города майя, мы можем на основе этноисторических материалов и немногих скудных фактов об эволюции местной культуры на последних этапах архаического периода и в начале классического сделать некоторые, во многом пока гипотетические, выводы на этот счет.

Древнейшие города майя возникают первоначально в наиболее цветущих и плотно населенных земледельческих областях, на плодородных землях, на удобных путях сообщения, вблизи источников воды и разного рода сырьевых ресурсов (Петен, Юкатан, бассейн р. Усумасинты и т.д.).

Ранний майяский город по прямой линии происходит, вероятно, от бывшего племенного центра — места обитания вождя и местонахождения святилища главного божества племени. Такие крупные племенные центры, судя по некоторым находкам в Цибильчальтуне, Тикале, Вашактуне и других пунктах, появляются у майя в позднеархаическое время (500–100 гг. до н.э.). Учитывая известные археологические (бассейн р. Миссисипи, Кахокья — в США; ольмекские центры — Ла Вента, Трес Сантес, Сан Лоренсо — в Мексике) и этнографические (культура чибча-муисков в Колумбии) параллели, можно судить как о внутренней структуре, так и общем характере таких центров.

Все археологические признаки города майя (каменные храмы и дворцы со ступенчатым сводом, планировка вокруг прямоугольных дворов и площадей, «акрополи») представлены в комплексе где-то к рубежу н.э.

Города классического периода выступают прежде всего как продукт объединения (добровольного или насильственного) нескольких соседских общин, что хорошо отражено и во внутренней городской структуре.

В I тысячелетии н.э. мы видим прежде всего города-государства, своеобразный вариант раннего античного «полиса»: столица и подвластная ей округа из сельских общин.

Город выступает в данном случае как политико-административный, культовый и хозяйственный центр своей округи.

---

[388] Proskouriakoff Т., 1971, р. 143.

[389] Ibid., р. 143.

[390] Haviland W.А., 1975, р. 8–9, 20.

[391] Ibidem.

[392] Proskouriakoff Т., 1971, р. 144.

[393] Andrews Е.W., 1965, р. 50.

[394] Hardoy J., 1973, р. 208, 209.

[395] Sharer R.I., 1974, р. 165–172.

[396] Heizer R., Drucker Ph. and Squier R., 1955.

[397] Heizer R., 1966, p. 122.

[398] Hardoy J., 1968, p. 18–22.

[399] Heizer R., 1966, p. 122–123.

[400] Sanders W.T. and Price B.J., 1968, p. 127.

[401] Fowler M.L., 1972, p. 212.

[402] Ibid., p. 213.

[403] Ibidem.

[404] Созина С.A., 1969, с. 50.

[405] Там же, с. 113, 114.

[406] Созина С.А., 1969, с. 115.

[407] Гуляев В.И., 1966.

[408] Sanders W.Т., 1971.

[409] Calneck Е.Е., 1972, р. 350–354.

[410] Sanders W.Т., 1971.

[411] Roys R.L., 1943.

[412] Сое М.D., 1965, р. 103–109.

[413] Ibid., р. 109.

[414] Means Р., 1917.

[415] Scholes F. and Roys R., 1948.

[416] Кнорозов Ю.В., 1966, с. 123.

[417] Золотарев А.М., 1964, с. 149.

[418] Там же, с. 150.

[419] Roys R.L., 1957, р. 7.

[420] Ibid.

[421] Ланда Д. де, 1955, с. 169–175.

[422] Сое М.D., 1965, р. 102.

[423] Ibid., р. 103.

[424] Ibid., р. 104.

[425] Relaciónes de Yucatán, Т. I. — CDI, 1900, p. 137, 138.

[426] Roys R.L., 1957, p. 8.

[427] Ibid., p. 7–8.

[428] Ibid., p. 8.

[429] Ibid., p. 21.

[430] Calneck E.E., 1972, p. 348, 349.

[431] Roys R.L., 1957, p. 22.

[432] Ibid., p. 119.

[433] Кнорозов Ю.В., 1975, с. 253–255.

[434] Ланда Д. де, 1955, с. 72–73.

[435] Кнорозов Ю.В., 1971, ч. I, с. 81–86, ч. II, с. 35–38.

[436] Там же, 1971, ч. II, с. 37.

[437] Томпсон Дж., т. I, 1958, с. 76.