Миграция и этничность

Начиная с Шарнэ и продолжая некоторыми авторами в этом сборнике, учёные склоняются к использованию в документах по Туле и Чичен-Ице концепции миграции и этничности весьма некритично. Эти процессы сложно изучать археологически и при помощи данных по искусству и я считаю, что большинство интерпретаций о миграции и этничности, связанные с этими городами, не согласуются с эмпирическими исследованиями. Первая проблема хронологическая; большинство рассказов по миграции и этническим группам являются аборигенными историями, а эти города были обитаемы задолго до них, чтобы считать их надёжными источниками. Миграция и этничность на самом деле весьма видные темы во всём мире (Henige 1982: 90-96), это вызывает сомнения касательно исторической правдивости месоамериканских примеров, обсуждаемых в этой статье. Сначала я сфокусирую внимание на миграции.

До середины XX века миграции и расселение были основными концепциями, которые использовали для интерпретации археологических данных. Изменения были результатом перемещения групп людей по территории либо неопределённых процессов проникновения идей или черт (Trigger 1787: 148-206). Влиятельное движение 60-70-х гг. прошлого века «Новая археология» указывала на местные процессы адаптации; роль миграций и других процессов, затрагивающих дальние расстояния, была преуменьшена. Лишь только с середины 1980-х гг. археологи снова возвращаются к миграциям, считая их достойными темами (Anthony 1990; Beekman and Christensen 2003; Rouse 1986). Археологи сейчас разрабатывают новые скрупулёзные методы документации и анализа древних миграций (Anthony 1990; Beekman and Christensen 2003; Burmeister 2000; Chapman and Hammerow 1997), полагаясь на более прочные эмпирические основы.

В месоамериканских исследованиях существовала дихотомия в подходах, касающихся изучения миграций. Большинство археологов прониклись идеями Новой археологии. Несколько десятилетий миграции просто не были интересными темами для проведения исследований. Несмотря на то, что данная «позиция не высовывания носа» (McCafferty, в этом сборнике) задерживала развитие науки, она же предотвратила месоамериканскую археологию от простейших приёмов начала XX в., когда миграции некритично привлекали для объяснения прошлого. Большинство этноисториков и историков искусства, с другой стороны, не восприняли Новую археологию и многие из них не развили критическое отношение к моделям древних миграций в Месоамерике. В отличие от археологов, этим учёным не надо было изобретать миграции для объяснения древних перемен; месоамериканские исторические традиции полны миграционных рассказов.

Миграционные рассказы присутствую практически во всех месоамериканских традициях. В большинстве из них миграция из некой местности была фундаментальным компонентом этнической идентичности (и порой политической легитимации) в XVI веке как до, так и после испанской конкисты (Boone 2000; Braswell 2001; Christensen 1997; M. E. Smith 1984). Эти верования являются фактически универсальными в ранних исторических традициях всего мира. Хенидж (1982: 96) рассмотрел различные примеры от Африки до Скандинавии, от Южной Америки до Таиланда и от Святой земли до Мексики – он отметил следующее: «довольно ясно, что упоминание о приходе откуда-то, где это место наиболее подходит предрассудкам чужаков или членов сообщества, весьма притягательно». Он продолжает указывать на то, что в большинстве случаев, где такие фундаментальные миграции («мифы перемещения» в терминах по Миллеру [1980]) можно исследовать отдельно от их роли в устной истории, там становится очевидным наличие у них лишь малой доли эмпирической достоверности. Одной из межкультурных мифо-исторических тем является «царь-чужестранец», прибывший из далёких областей, чтобы править царством (Feeley-Harnik 1985; Sahlins 1985: 73-103). Когда оценка мифологической природы ранних миграционных рассказов совмещается с хронологическими проблемами месоамериканской аборигенной истории, то становится безосновательным обсуждение миграций тольтеков или ица, считая их чем-то более мифологических рассказов.

Эта позиция не является популярной. Вместо историографической критики (Gillespie 1989; Gunsenheimer n.d., n.d.a) ряд учёных принимает истории о миграциях ица и тольтеков как исторический факт, ставя под сомнение лишь специфические даты когда предположительно случилась миграция (Andrews et al. 2003; Asselbergs 2001; Boot 1997; Coe and Koontz 2002: 154-155; Davoust 2002; Jimknez Moreno 1954-55; Pugh 2003; Reyes Garcia 1977; Schele and Mathews 1998: 198-204; Thompson 1970: 10-25; Tozzer 1957). В этом сборнике такой позиции придерживается Маккэфферти. Мне кажется, что такая доверчивость к сомнительным историческим ресурсам больше происходит из-за желания восстановить историческую информацию, не занимаясь критическим историографическим подходом к источникам. Как и в случае миграций тольтеков и ица, я не считаю правдивыми рассказы о миграциях «ольмека-шикалланка» и «ноноалька» (Asselbergs 2001; Chadwick 1966; Reyes Garcia 1977); на самом деле я даже ставлю под сомнение действительное существование групп людей с такими названиями вне идеологии элиты периода конкисты.

Бремя доказательства лежит на учёных, кто считает, что очевидно фрагментарные, пропагандистские и мифологические аборигенные исторические миграционные сообщения можно анализировать для получения достоверной исторической информации[1]. Я скептически отношусь не только к миграционным легендам, описанным в этом сборнике (Fournier and Bolaños, в этом сборнике). Вне зависимости сколько кто хочет приписать точности аборигенным историческим рассказам, никто фактически не применял точные археологические миграционные модели (Anthony 1990; Chapman and Hammerow 1997) к датам эпиклассического или раннего постклассического периодов, правда Бикман и Кристенсен (2003) сделали первый важный шаг в этой области; см. также Арно и Мишле (1991). Я не утверждаю, что миграции не происходили в древней Месоамерике; распространение языков обеспечивает нас доказательством существования множества основных миграционных волн (Justeson and Broadwell 1996). Наоборот, я призываю к проявлению более скептической позиции относительно рассказов о миграциях и применении более точных методов документации и анализу возможных случаев миграции.

Концепции миграции и этничности близко связаны как в месоамериканской аборигенной исторической традиции, так и в современной науке месоамериканистике. Этничность, возможно, труднее документировать археологически в сравнении с миграциями. Оставляя в стороне теоретические дебаты между примордиалистами и инструменталистами касательно теории этничности (Bentley 1987; S. Jones 199), существует фундаментальная проблема в изучении этничности с археологической точки зрения. Некоторые этнические группы в определённых ситуациях можно определить по их материальному наследию (такие материальные маркеры этничности могут проявиться посредством их общественного выражения этничности, либо посредством более личных, традиционных этнических практик). Другие этнические группы, либо этнические группы в других случаях, не выражают себя материально, хотя их этничность может иметь фундаментальную социальную важность в их повседневной жизни и их широком социальном контексте. Наши текущие познания в этом вопросе просто априори не позволяют сформулировать условия, которые определяют выражалась как-либо этничность материально в прошлом или нет. Когда археологи выявляют шаблонную вариацию в материальной культуре (будь то керамические изделия, драгоценности, архитектура, иконография или другие характерные черты), будет трудно, а то и невозможно определить отражает ли эта вариация этничность, либо проявление этничности другого рода (гендер, статус, занятие), либо другого вида социальные факторы, не связанные с идентичностью вообще. Действительно ли фрески Чичен-Ицы показывают нам этнические группы, как об этом заявлял Тоззер, а другие оспаривали это (см. дискуссию у Ковальски в этом сборнике)? Нет надёжного способа определить это.

Учитывая наше всё ещё неразвитое понимание природы и процессов этничности во времена испанской конкисты, маловероятно, что мы можем указать на специфические этнические группы или этнические процессы, которым много сотен лет[2]. Большая часть археологических сообщений о древних этнических группах основана на серии сомнительных допущений. Джонс (1996, 1997) определил 3 таких допущения в работах археологов Старого Света: 1) ограниченность: этнические группы являются тесно интегрированными социальными группами с отчётливыми границами; 2) единообразие: все члены этнической группы используют те же стили и типы материальных предметов; 3) непрерывность: этнические группы, их практики и материальная культура остаются постоянными на протяжении долгого периода времени. При знакомстве с любыми работами по древней месоамериканской этничности (включая несколько статей в данном сборнике) эти допущения можно выявить. Джонс (1997, 1999) обсуждал неадекватность этих допущений в свете этнографических и исторических данных по этничности (см. также Barth 1969; Emberling 1997; Terrell 2001; Wells 2001).

Самые надёжные археологические исследования этничности сфокусированы на возможных этнических анклавах. Когда группа людей намеренно поселяется к чужому этносу ради определённых экономических или политических выгод (Spence 1996). Самый лучший месоамериканский кандидат на эту «должность» так называемый «Сапотекский баррио» в Теотиуакане, где имеющиеся в наличие свидетельства явно указывают на присутствие сапотеков из Оахаки (Rattray 2001; Spence 1992, 2005). Менее подтверждённые случаи возможных этнических анклав предложены Стэнли и др. (1987), Раттрей (1990), Эрнандес Рейес (1990) и Смитом с Линд (2005). Весьма примечательно, что никто не сделал заслуживающих доверия предположений (и даже гипотетических предположений) о тольтекском анклаве в Чичен-Ице или майяском анклаве в Туле.

Если принять нереалистичные по сути вышеуказанные три допущения, тогда под сомнения подпадут многие научные изыскания в области древней месоамериканской этничности. Как говорит Эрик Вульф (1982: 6): «Наделяя нации, сообщества или культуры [или этнические группы] свойствами внутренней однородности и внешнего отличия, и связывая с ними предметы, мы создаём модель мира по манере игры в пул, где объекты отталкиваются друг от друга подобно твёрдым и круглым бильярдным шарам». Эти концептуальные и эмпирические проблемы с традиционными подходами к месоамериканской этничности  ещё одна причина почему я не соглашаюсь с существованием постклассических ица (до Майяпана), тольтеков или Ольмека-Шикаланка как исторически достоверных этнических групп. Научные статьи о мигрирующих этнических группах из или в Тулу или Чичен-Ицу дают нам одни из самых ярких примеров возникновения неправильных вопросов.

Что может означать появление определённой формы здания или архитектурной особенности (холл с колоннами, платформа с черепами в качестве украшений или утопленное патио) в отдалённых городах? Что насчёт разделяемых скульптурных стилей или схожих образов, например, пернатых змеев или воинских костюмов? Как учёным использовать свидетельства о схожих зданиях, стилях и символах далёких мест для реконструкции процессов взаимосвязей в прошлом? Эти вопросы лежат в основе большинства споров о связях Тулы с Чичен-Ицей. К сожалению, существует нехватка систематических моделей оценки и интерпретации подобного рода доказательств. Здесь всё ещё более неясно по сравнению с миграциями и этничностью; последнее является социальным феноменом, о котором нам стало что-то известно совсем недавно, и существует проблема документирования и понимания этого для сообществ прошлого. Схожие формы, стили и символы – это эмпирические наблюдения за древней материальной культурой и совсем не ясно каким образом учёным следует совершать их анализ. Могут ли схожие элементы быть результатом экономических, политических и религиозных процессов, древнего туризма, физического союза, предубеждения учёных или просто волей случая? Без согласованных моделей или подходов учёные вольны сколь угодно рассказывать о взаимодействиях без каких-либо способов оценки их достоверности.

Можно избежать спекулятивных рассказов одним из способов – начать исследование не с форм и стилей, а с подробной модели взаимодействия (торговли, миграции, завоевания и т.п.) и провести оценивание схожих материальных элементов с эталоном. Такой подход использовали Лиза Монтиель и я во время исследования центральномексиканских империй (M. E. Smith and Montiel 2001). Межкультурно имперская экспансия может быть связана с определёнными образцами материальных следов прошлого, от ремесленного производства до торговли и иконографии (см. также Parker 2003). Мы оценили археологические данные по Теотиуакану, Теночтитлану и Туле (а также их близлежащие и отдалённые районы) в рамках межкультурных шаблонов и пришли к выводу, что первые два города практически определённо столицами империй, а вот Тула, вероятно, не управляла империей. Подобного рода детальное тестирование моделей взаимодействия (например, Schortman and Urban 1992; Stark 1990) является плодотворным подходом, когда имеешь дело со схожими (разделяемыми) стилями и формами; статьи Кепекс, Хилана, Бейя и Рингла, а также Кристан-Грэхем являются полезными исследованиями в рамках этой линии поведения. До рассмотрения некоторых моделей, предлагаемых для взаимодействия между Тулой и Чичен-Ицей, я прокомментирую общие процессы по анализу разделяемых черт и символов. Эти комментарии отражают мой личный археологический взгляд на тему. Учёные истории искусств также разработали идеи и методы анализа образов, появляющихся на отдалённых территориях (Baxandall 1985; Graham 1998; Kubler 1962; Panofsky 1955; Pasztory 198), но они выходят за рамки данной статьи.

Первым делом (первый шаг) при рассмотрении разделяемых форм, стилей и символов необходимо оценить степень их схожести. Это может быть настоящей проблемой. Для некоторых Тула и Чичен-Ица «являются практически зеркальным отображением друг друга» (McCafferty, в этом сборнике), в то время как другие находят основные архитектурные группы в городищах весьма различными (Cobos, в этом сборнике; Lincoln 1986). Ну так что? Они схожи или различаются? Я больше впечатлён различиями, нежели схожестью, но в реальности всё намного сложнее (это одна из причин почему нам нужны лучшие модели). А что насчёт иконографии в этих двух городищах: они схожи или различаются (Stocker 2001; Taube 1999)? Пока учёные не разработают объективные критерии сравнения мы будем в плену непроверяемых субъективных интерпретаций. Это проблема многих тем месоамериканских архитектурных и городских исследований, в т.ч. возможной роли космологии в городском планировании у майя (M. E. Smith 2003b). У Кристан-Грэхем (в этом сборнике) рассматриваются различные интерпретации галерей с колоннами и утопленных патио в северной Месоамерике – это хороший пример обсуждаемой проблемы. У всех отличные точки зрения, так какую нам выбрать?

Поскольку мы решили, что два отдалённых города разделяют общие строительные формы, стили или символы, то вторым шагом будет реконструкция их использования или социального контекста этих элементов настолько полно, насколько это возможно. В основе схожести общественного религиозного искусства и схожести данных по ограниченной имперской дани лежат разные процессы. Третьим шагом является сравнение временного и географического распределения схожих элементов. Последние исследования, о многих из которых сообщается в статьях этого сборника, обеспечивают нас много лучшим пониманием географического распространения ключевых характеристик Тулы и Чичен-Ицы. Но, как я отмечал выше, хронология остаётся невыясненной.

Четвёртым и последним шагом является сопоставление этих сравнений в рамках обширного контекста независимых свидетельств о городищах, их организации и культурной системы. Только архитектурные или стилистические сравнения, выполненные отдельно от всего, нельзя интерпретировать правильно. Например, империи ацтеков и инков обе характеризуются схожими архитектурными элементами публичных зданий столиц с их провинциями. Но когда рассматриваешь общую картину, становится ясным, что в основу у этих схожих элементов положено отличное происхождение. У инков схожие элементы ключевых типов зданий (например, у кальянка, канча и храмов) возникли после намеренно распространяемой имперской строительной программы (D'Altroy 2002; Gasparini and Margolies 1980; Morris 1972). В случае с ацтеками те же самые пирамиды с двойными лестницами, например, были известны за столетия до создания их империи и здесь уместнее будет говорить о базовом культурном единстве центральномексиканских ацтекских народов в ранний ацтекский период (M. E. Smith 2003a: 37-42, n.d.b).

На этом, четвёртом, этапе контекстуализации, спотыкались многие ранние работы по Туле и Чичен-Ице; фокусируя внимание исключительно или по большей части на архитектуре этих двух городов, учёные фактически гарантировали себе невозможность формулирования заслуживающего доверия объяснения. Ряд статей в этом сборнике примечательны своим вкладом в новое понимание более широкого месоамериканского контекста этих двух городищ (в частности статьи Кепекс, Ковальски, Фрейделя, Хилана, Бейя и Рингла, Кристан-Грэхем, а также Фурнье и Боланьос). Очевидно, что подобного рода исследования приведут к намного лучшему пониманию ситуации.