На перепутье
Революция – это стихия, которой трудно управлять.
Симон Боливар
Созванный по предложению Боливара континентальный конгресс в Панаме должен был состояться еще в 1825 году, вскоре после победы при Аякучо. Но прибывшие в Панаму перуанские делегаты вынуждены были ожидать шесть месяцев, пока к ним присоединились представители Колумбии. Наконец в июне 1826 года явились посланцы Мексики и Гватемалы, и 22‑го числа того же месяца в здании местного францисканского монастыря открылся континентальный конгресс.
Впрочем, вряд ли можно столь громко назвать Панамскую встречу, в которой участвовало всего лишь восемь человек – по два делегата от каждой представленной республики. Делегат США явился после закрытия конгресса. Опоздал на конгресс делегат Боливии. В качестве наблюдателей присутствовали представители Англии и Голландии. Ни Чили, ни Аргентина своих делегатов не послали.
Конгресс заседал до 25 июля. Он принял резолюцию о «вечной конфедерации» испано‑американских республик, договоры о взаимной защите и о запрете работорговли. И все же ни одна из республик, даже Великая Колумбия, не ратифицировала решений конгресса.
Континентальный конгресс постановил собираться раз в два года в городе Такубайе (Мексика). Это сильно обеспокоило Боливара. Близость Такубайи к США позволила бы североамериканскому правительству влиять в выгодном для него направлении на испано‑американские республики. Конгресс в Панаме, писал Боливар, уподобился греческому безумцу, который с берега пытался управлять плывущим в море кораблем.
Боливар пытался преуменьшить значение панамского фиаско. Он характеризовал конгресс как своего рода театральный трюк. Своим друзьям он говорил:
– Я созвал конгресс в Панаме, с тем чтобы вызвать сенсацию. Я хотел, чтобы имя Колумбии и других южноамериканских республик приковало к себе внимание всего мира. Я никогда не думал, что американская лига будет рождена этим конгрессом, подобно тому как Священный союз был создан конгрессом в Вене.
В наше время идеологи империализма провозглашают Боливара творцом так называемой «панамериканской солидарности». В действительности же Боливар решительно выступал против привлечения США к союзу испано‑американских республик. Американцы Севера, писал он в 1825 году, «для нас чужестранцы. Поэтому я никогда не соглашусь на то, чтобы приглашать их улаживать наши американские дела… Я очень рад, что Соединенные Штаты не войдут в федерацию».
Впрочем, тогда США и не помышляли участвовать в союзе испано‑американских республик. Этот союз мог укрепить бывшие испанские колонии, в чем вовсе не были заинтересованы правящие круги Вашингтона. Достаточно сказать, что даже такой прогрессивный североамериканский деятель, как президент Джефферсон, выражал надежду, что новые республики не сплотятся воедино и не превратятся в равноправного соседа США.
Правительство северной державы намеревалось воспользоваться войной за независимость для того, чтобы захватить Кубу и превратить ее в свой резервуар дешевого рабского труда.
Еще в октябре 1824 года Джефферсон писал Монро: «Я откровенно признаюсь, что всегда смотрел на Кубу как на наиболее интересное дополнение, которое когда‑либо можно было сделать к системе наших штатов». В том же году государственный секретарь Джон Адамс сообщал американскому послу в Мадриде, что аннексия Кубы «является необходимой предпосылкой целостности США».
После Аякучо правительство США предупредило Боливара, что оно не позволит патриотам оказать помощь освобождению Кубы. В 1826 году Сантандер сообщал Боливару: «Ревенга (колумбийский министр иностранных дел. – И. Л. ) информирует Вас конфиденциально о демарше, предпринятом США с целью побудить нас воздержаться от экспедиции на Кубу. Гавана представляет собой самый важный торговый пункт для США; и так как торговля является подлинным божеством американцев, то они боятся, что независимость этого острова отразится неблагоприятно на их интересах».
Правительство США в инструкциях своему представителю на панамском конгрессе предписывало заявить делегатам, что Соединенные Штаты против любого изменения статуса Кубы. США возражали не только против того, чтобы Куба отошла от Испании под власть какой‑либо другой европейской державы, но также и против ее присоединения к какой‑либо из республик Южной Америки. До сих пор, указывалось в инструкциях, эти республики боролись за свою собственную независимость, имея на своей стороне добрую волю и сочувствие большей части мира, в частности Соединенных Штатов. Но если они предпримут военные действия против испанцев на Кубе, это будет равнозначно захватнической войне. Такая война независимо от ее результатов нанесла бы ущерб интересам других держав, которые, несмотря на свой нейтралитет, не могли бы спокойно взирать на происходящие события.
США считали освобождение Кубы преступлением, а свои захватнические войны против Мексики и других латиноамериканских республик – благодеянием для человечества.
Правительство США угрожало силой помешать освобождению Кубы, содействуя тем самым дальнейшему закабалению кубинского народа, который оставался под гнетом испанских колонизаторов еще 75 лет.
На Кубе и Пуэрто‑Рико испанцы продолжали накапливать войска и оружие, угрожая новым вторжением в Южную Америку. Это заставляло республиканские правительства тратить большие средства на вооружение, средства, которые охотно предоставлялись на основе кабальных займов Англией и теми же США. Такова была «арифметическая» политика США, которую открыто и решительно осуждал Боливар.
***
Война закончилась, но порожденные ею страсти продолжали кипеть на всем протяжении бывшей Испанской Америки. Не проходило дня, чтобы во дворец Магдалены в Лиме не поступали к Боливару тревожные известия со всех концов освобожденной им огромной территории. Восставали солдаты, которым месяцами не платили жалованья, крестьяне, требовавшие обещанной земли, рабы – долгожданной свободы, генералы, мечтавшие стать президентами, фанатики церковники, недовольные просветительной политикой правительства, сторонники федеративной системы правления против сторонников сильной центральной власти и наоборот, плели заговоры сообщники испанцев, не терявшие надежды на возвращение старых порядков.
«Индейцы не хотят платить прежней подати, – сообщал о положении в Великой Колумбии в 1826 году своим читателям выходивший в Санкт‑Петербурге журнал «Сын отечества». – Негры требуют освобождения, мулаты – уничтожения питаемых против них предрассудков, метисы – прекращения войны, индейцы – своих преимуществ. Все сии обстоятельства, так же как и предпочтение, оказываемое некоторыми областями иным генералам, суть затруднения, которые правительство Боливара должно победить и которым оно не без искусства противоборствует; но часто оно должно уступать корыстолюбию главных начальников… Неудивительно, что все отрасли государственного управления находятся в болезненном состоянии при столь многочисленных беспорядках, которые еще питаются ужасами междоусобий, возгорающимися в разных местах».
В Перу Боливара уважали, но не любили. Аристократы в глаза ему льстили, а втайне готовили против него заговоры. Перуанские магнаты видели: Боливар для народа является символом антиколониальной революции, простые люди верят Освободителю и ждут от него мер, способных улучшить их долю. Прелаты, помещики, разбогатевшие генералы боялись, что Освободитель захватит их земли и раздаст крестьянам. Они требовали вывода из страны колумбийских войск: с перуанской армией они могли бы легко справиться – она наполовину состояла из частей, боровшихся ранее на стороне испанцев и перешедших на сторону патриотов только после победы при Аякучо.
15 апреля по решению трибунала были приговорены к расстрелу перуанский генерал Бериндоага и офицер Терон, перебежавшие к испанцам во время захвата ими Лимы. Муниципалитет Лимы обратился к Боливару с просьбой помиловать их, на что Освободитель ответил:
– Помилование злодеев, повинных в предательстве родины, означало бы подлое покушение на честь республики, означало бы открыть дорогу подобным же преступлениям, которые постоянно умножались бы благодаря попустительству. Представители народа утратили патриотический дух и энтузиазм. Вот почему необходимо дать пример искупления и общественной справедливости, даже если он и вызывает всеобщий ужас.
В Боливии, этом детище Освободителя, его враги ополчились против неисправимого мечтателя Родригеса, объявившего войну мракобесию. Родригес с присущей ему энергией выполнял свои обязанности министра просвещения. В открытую им в Чукисаке «образцовую школу» он набрал двести учеников; в их числе было много детей бедняков. Родригес поселил учеников в удобном большом доме, где имелись мастерские с соответствующим инструментом.
– Я не хотел, – говорил Родригес, – наводнить страну ремесленниками – соперниками или бедняками, а пытался сделать из юношей полезных людей, обучить и приучить их к труду, дать землю и обеспечить их работой, заселить страну ее собственным населением. Мы давали образование и занятия женщинам…
Начинание Родригеса кончилось плачевно. Провинциальная знать смотрела на вводимые им новшества с недоверием и подозрением. О деятельности Родригеса распространялись нелепые слухи. Говорили, что он якобы на уроках анатомии раздевается догола. Утверждали, что Родригес еретик, безбожник, вовсе безнравственный человек.
С особым ожесточением нападали на Родригеса церковники, ведь из их рук ускользало такое важное орудие церковного влияния, как воспитание молодого поколения. Об этом писал Сукре Боливару: «Но более всего встревожило то, что Родригес сказал: или ему грош цена, или через шесть лет он покончит с церковью Иисуса Христа. Судите сами, какое зло принесли эти слова, сказанные устами человека, которого Вы так уважаете и под чье руководство было отдано воспитание молодежи».
Вынужденный оставить Боливию, Родригес счел унизительным для себя жаловаться Боливару, он уехал в Чили, где продолжал преподавательскую деятельность.
***
События, происходившие в Великой Колумбии, все больше беспокоили Боливара. Тревожные вести поступали из Эквадора. Эта страна, население которой не превышало 700 тысяч человек, дала освободительной армии Перу больше половины ее солдат и огромную для того времени сумму – около 2 миллионов песо. В течение последних пяти лет Эквадор походил на гигантский военный лагерь, вся жизнь населения была подчинена нуждам освободительной армии Перу. Пока шла война, эквадорцы стойко сносили невзгоды в надежде, что с победой положение изменится к лучшему. Произошло обратное. С окончанием войны положение ухудшилось. Свободный ввоз американских и английских тканей вызвал разорение текстильных факторий, которыми когда‑то славилась страна. Ввоз дешевой, хотя и зачастую гнилой, муки из США привел в упадок сельское хозяйство Эквадора.
Враги республики использовали трудности в своих целях. Они призывали эквадорцев «освободить страну от Освободителя», избавить ее от тирании «колумбийского султана». Доверенные люди сообщали Боливару, что эти призывы находили все больший отклик среди различных кругов населения.
Правда, в Новой Гранаде, за исключением Пасто, где все еще бродили по лесам банды сторонников испанцев, народ поддерживал правительство, возглавляемое Сантандером. Но и здесь уже мало кто хотел жертвовать собой во имя неясного и неопределенного будущего.
Сантандер жаловался Боливару:
– Никто не платит налогов, сборщики их не собирают, торговцы только и делают, что обогащаются, эксплуатируя народ.
В Новой Гранаде, как и в других республиках, американские купцы и спекулянты делали свой бизнес за счет народа. США вышли из своего первого экономического кризиса благодаря усиленной эксплуатации молодых республик, возникших на развалинах Испанской Америки. Об этом писал «Московский телеграф» в 1825 году. «Тесное положение, в каком находилась торговля в Соединенных Штатах в 1817–1821 годах, и даже замешательство в банковых и кредитных отношениях сего государства, распространившееся на все отрасли промышленности, ныне совершенно миновались, и североамериканская торговля находится в цветущем состоянии. Особенно увеличилась торговля их с Южной Америкой. Из одной Балтиморы вышло в 1823 году 30 кораблей с товарами в Южную Америку, а в 1824 году из той же гавани вышло туда же двойное число кораблей – именно 60: так возрастает сия торговля. Доказательством улучшения и увеличения американских мануфактур служит то, что большая часть товаров, отправленных из Балтиморы в Южную Америку, суть произведения американских мануфактур. Особенно с успехом идут хлопчатобумажные товары, и это обещает богатую отрасль промышленности. Большие хлопчатобумажные мануфактуры в Балтиморе и в округе его беспрестанно увеличиваются, и новые прядильные заведения беспрестанно усиливаются. В добротности американские хлопчатобумажные товары равняются с английскими, если не превосходят их; это доказывается тем, что в Южной Америке они отбирают дорогу у английских».
Еще печальнее обстояли дела на родине Боливара в Венесуэле. В стране росла дороговизна. Власти выслали всех канарцев и испанцев, в руках которых находилась торговля. Несмотря на освобождение крепости Пуэрто‑Кабельо, в Венесуэле продолжала ощущаться атмосфера переднего края. В провинциях занимались грабежами и разбоем контрреволюционные банды, и Паэсу было столь же трудно справиться с ними, как в свое время испанцам с его отрядами. Сельское хозяйство находилось в упадке. Казна была пуста, служащим месяцами не платили жалованья.
Солдатам тоже не выплачивали денег. Пришлось многих отпустить по домам. Каждый из отпускников получал в качестве вознаграждения по нескольку лошадей и коров. Чтобы не возиться с этим добром, солдаты убивали скот, сдирали шкуру с убитой скотины и продавали ее. Количество скота в стране катастрофически сократилось – с 4,5 миллиона голов в 1812 году до 256 тысяч в 1823 году.
Бывшие участники освободительной войны, так и не получив земли (выданные им ранее аграрные сертификаты были давно скуплены ловкими дельцами), возвращались с пустыми руками в родные места, где их ждали голодные семьи и пепелища.
В конце 1825 года в Боготе были получены сведения: испанцы, сосредоточив большую армию в Пуэрто‑Рико и на Кубе, готовят новое вторжение на Берег Твердой Земли. В связи с этим правительство Колумбии поручило Паэсу провести мобилизацию в народное ополчение. Мобилизация шла туго, и Паэс вынужден был, как и в прошлые времена, применить силу для набора ополченцев. Сантандер обвинил его через своих друзей в парламенте в незаконных действиях. Парламент постановил отстранить Паэса от власти и вызвать его в Боготу для объяснений.
Паэс отказался подчиниться. Его поддержали власти большинства провинций Венесуэлы. Вскоре Паэс был провозглашен верховным правителем Венесуэлы. Он заявил, что не признает правительства Колумбии, возглавляемого Сантандером, и что на первую же попытку применить к нему силу ответит военными действиями.
Боливар получил сведения об этих событиях с большим опозданием: письма из Боготы и Каракаса в Лиму шли месяцами. Сантандер требовал от Боливара примерного наказания Паэса, а последний просил отстранить Сантандера от власти. «Освободитель! – писал с возмущением Паэс. – Агенты годов, засевшие в Боготе, пытаются меня погубить. Я был так расстроен, что думал сжечь публично на площади все мои революционные мундиры, великолепные свидетельства моего несчастья, и сохранить только Ваш бюст, посланный мне Перуанской республикой, как доказательство чистосердечной дружбы к Вам и как знак признательности к перуанскому правительству».
Страсти разгорались все больше. Боливар не смог примирить враждующие стороны. Следовало срочно возвращаться в Боготу и брать в свои руки бразды правления Великой Колумбией, иначе построенное с таким трудом здание могло рухнуть и под своими развалинами похоронить последние надежды на образование Андской конфедерации.
Измеряя быстрыми нервными шагами свой кабинет во дворце Магдалены, Боливар говорил адъютанту:
– Впервые в моей жизни я не знаю, как мне поступить, О'Лири. Пойду на север, в Боготу, Перу и Боливия покинут нас. Останусь здесь, Великая Колумбия распадется, и тогда перуанцы выгонят нас из Лимы как назойливых иностранцев.
Но нельзя было терять времени на раздумья. И Боливар решается. 4 сентября 1826 года он навсегда покидает берега Перу на корабле, который доставит его в Гуаякиль. Как память о славной перуанской кампании Боливар взял с собой золотую саблю и парадный мундир главнокомандующего, подаренные ему муниципалитетом Лимы. Но он все еще числится президентом Перу, уезжая, он не подал в отставку. Пусть перуанцы думают, что он может вернуться…
Три года назад Боливар прибыл в Перу во главе колумбийской армии с намерением освободить эту страну от владычества испанцев. Теперь, кроме республики Перу, на свет появилось еще одно государство – Боливия, призванное стать образчиком для других республик. Но не являлась ли эта надежда химерой?
Как‑то Боливар сказал Сукре:
– Вы человек войны, я человек трудностей.
Сможет ли Боливар доказать это в Боготе? Многие сомневались в его успехе.