Откуда «начиналась» Панама

Ежегодно 3 ноября наступление рассвета в столице Панамы возвещают серебряные трубы. По улицам города скачут на лошадях горнисты, чтобы оповестить жителей о приходе нового дня — Дня Независимости.

В 8 часов утра на небольшой центральной площади проводится церемония подъема государственного флага в присутствии президента республики, членов кабинета министров и многочисленной общественности. Затем сле­дует традиционный благодарственный молебен, сменя­ющийся торжественным заседанием муниципального со­вета, провозгласившего в 1903 году выделение Панамы в отдельное государство. После этого начинается демон­страция жителей столицы. Под несмолкаемый гром ба­рабанов и пение горнов ее участники проходят перед президентским дворцом и узкими улочками выходят к зданию министерства иностранных дел. Здесь демонстра­ция заканчивается. На следующий день нарядные моло­дежные колонны — их ряды образуют учащиеся средних школ столицы — снова проходят потому же пути. На этот раз, чтобы отметить День Национального флага. Полот­нище, разделенное на четыре квадрата — красный, синий и два белых с двумя звездами,— реет над демон­странтами...

Однако не все в Панаме считают 3 ноября праздни­ком. Часть интеллигенции- и представителей обществен­ности предлагают считать «красным днем» календаря только 28 ноября 1821 года, когда Панама освободилась от 300-летнего колониального господства Испании. Кри­тическое отношение значительного числа панамцев к пер­вой дате вызвано тем, как именно произошло окончатель­ное отделение провинции Панама от Колумбии, в состав которой она входила 82 года, и к чему это привело.

Некоторые панамские историки, выражающие инте­ресы местной олигархии, оправдывают все происшед­шее в 1903 году как по форме, так и по содержанию. Они пишут о том, что политические деятели, руководив­шие отделением Панамы от Колумбии, вели-де себя как «подлинные патриоты» и поэтому в официальных па­намских учебниках истории они, мол, справедливо объяв­лены «героями, борцами за независимость».

Группа историков США считает, что панамское го­сударство было искусственным образованием и что амери­канская интервенция на перешейке «оправдывалась сооб­ражениями мирового прогресса». Другие пытаются нес­колько смягчить эту мысль. Они подтверждают, что «причастность США» к отделению Панамы от Колумбии «была очевидной и решающей», но ссылаются на то, что американское вмешательство якобы было «целиком отве­том на обращения к Вашингтону революционных эле­ментов, которых в свою очередь поддерживали мощные представители американских экономических интере­сов».

Панамские патриоты едины в том, что республика возникла не по приказу тогдашнего президента США Теодора Рузвельта. Во второй половине XIX века на Панамском перешейке произошло свыше 50 восстаний, ставивших своей целью образование отдельного суверен­ного государства. Все они были подавлены с помощью американских войск.

«Американский империализм, — подчеркивают па­намские коммунисты, — «не изобретал» Панамы, не по­рождал у панамцев решения отделиться от Колумбии. На деле он воспользовался и тем, и другим ради собст­венных интересов, деформировав развитие панамского общества и оставив в стороне интересы Панамы».

Итак, откуда же «начиналась» Панама? Многие полагают, что с восточного — Атлантического — побережья» Здесь, у панамского Дарьена, в начале XVI века появи­лись первые испанские мореплаватели. Они искали таин­ственный пролив, ведущий из Атлантического океана в Индию, новые земли, которые можно было бы поставить под контроль испанской короны, сокровища. Пришель­цы обследовали открытое ими побережье, основали там несколько поселений, чтобы использовать их в качестве опорных пунктов для дальнейших завоеваний. Так, на перешейке возникли первые испанские поселки Сан-Себастьян-де-Урба и Акла. Последнее название на языке местных индейцев означало «человеческие кости». Это было место, где по традиции проходили сражения враждо­вавших племен.

С этих «плацдармов» испанцы осуществляли рейды во внутренние районы, грабя индейцев, превращая их в рабов и захватывая новые территории. Конкистадоров интересовали в первую очередь те места, где племена индейцев добывали золото и другие драгоценные метал­лы. Малейшее сопротивление со стороны местного насе­ления испанскому нашествию жестоко каралось. А один из предводителей конкистадоров, Васко Нуньес де Баль­боа, даже травил индейцев специально обученными со­баками. Пленных подвергали истязаниям и пыткам.

Испанцы узнали, что по другую сторону гор на рас­стоянии перехода, равного «шести солнцам», или шести дням, есть другое море. 20 января 1513 года Васко Нунь­ес де Бальбоа в письме испанскому королю писал: «Я думаю, что в том море есть много островов. Говорят, что там много жемчуга, очень крупного, и у местных касике (вождей индейцев) его полные корзины, и что жемчуг есть также у всех индейцев». В том письме он сетовал на трудности, связанные с завоеванием новых земель для короны. «У нас здесь больше золота, чем здоровья», — отмечал предводитель, сообщая королю об открытии на перешейке нескольких рек с золотоносным песком. И 1 сентября 1513 года испанский отряд из 190 человек отправился в поход через сельву в поисках Южного моря, золота и жемчуга.

Испанцам противостояли не только племена индей­цев, не пропускавшие иноземцев в свои владения, но и, казалось, сама природа. Экспедиция с огромным трудом пробиралась сквозь лесную чащу, полную испарений и запахов гнили, где вершины могучих деревьев закры­вали небо. Повсюду вились мириады разноцветных насе­комых. Они впивались в тело и быстро раздувались кро­вавыми пузырями. Их можно было оторвать лишь с ку­сочками кожи. Эти места мгновенно воспалялись и ста­новились саднящими язвами. Среди листвы появлялись и исчезали пестрые птицы, болтали обезьяны, квакали древесные лягушки, шелестели ящерицы и змеи. По лианам и стволам деревьев прилежные муравьи-листорезы волокли в свои жилища на земле кусочки листь­ев.

А вокруг летали огромные, необыкновенно яркие по окраске бабочки морфо. Здесь испанцы впервые уви­дели редкую по красоте белую орхидею с толстыми барха­тистыми лепестками. Впоследствии белая орхидея, ко­торая цветет один раз в году — в августе, стала нацио­нальным символом Панамы...

Испанцы углублялись в неведомое, постоянно ожидая нападения. Их мучила жажда. Они не знали, как вос­пользоваться тем, что имелось в сельве, чтобы приглу­шить голод, остановить кровь, вылечить лихорадку, спастись от укусов ядовитых змей. Секреты сельвы были хорошо известны проводникам-индейцам, умевшим по­лучать свежую воду из «молочного» дерева, из трост­ника, растущего вокруг некоторых деревьев. Они ловко взбирались на высокие пальмы за кокосовыми орехами, полными вкусной и питательной жидкости. Индейцы знали, какая нужна для лечения кора и трава. Они, ка­залось, никогда не уставали, мало ели и пили и ни на что не жаловались... Им хватало пучка трав, горсти маиса.

Через 25 дней после начала похода, потеряв почти две трети отряда, испанцы под предводительством Баль­боа пересекли перешеек. Они были первыми европейца­ми, совершившими этот переход. Сейчас он занимает от двух до трех дней. Но тогда испанцы шли наощупь, сти­рая еще одно «белое пятно» с географической карты. На рассвете, когда на землю упали первые лучи солнца и птицы задавали обычный в этих широтах пронзительно громкий концерт, Бальбоа поднялся один на вершину холма. Оттуда он увидел огромное водное пространство, доселе неведомое испанцам море, которое сливалось вда­ли со светло-серым небом. Предводитель не торопился делить радость первооткрывателя. Он хотел насладить­ся ею, осознать значение свершенного. Но мысли о сию­минутном, о личном интересе мешали. Да и мог ли кон­кистадор сразу дать всестороннюю оценку тому, что люди много позднее назовут важным шагом в познании мира и человечества. Оставшиеся в живых 67 испанских сол­дат свалили дерево, сделали из него крест и написали на нем имена испанских королей. От имени правителей Кастильи (Испании) конкистадоры провозгласили, что вступают во владение «открытыми» ими землями. Спус­тившись с холма, они повторили ту же церемонию на бе­регу Тихого океана, который назвали Южным морем. Бальбоа с испанским флагом в одной руке и шпагой в другой зашел по колено в воду и выкрикнул ветру те же слова о «правах» испанской короны на острова, воду и «твердую землю» перешейка. Так началась долгая эпоха колониального владычества Испании в Панаме.

Обследуя Тихоокеанское побережье, завоеватели уви­дели индейские пироги. Их весла были украшены жем­чугом и бисером. Индейцы подарили пришельцам мно­жество раковин, в которых те обнаружили жемчужины необыкновенного блеска, такого не было у ранее собран­ных ими «зерен». Причина, как выяснилось, заключалась в том, что некоторые племена сначала варили раковины. Тогда створки легко открывались, можно было съесть чрезвычайно вкусного моллюска, достав белые, желто­белые, а иногда и черные жемчужины. Но жемчужины от варки тускнели.

Экспедиция, встретившая индейцев, в начале ноября отправилась в обратный путь, чтобы сообщить королю

о сделанном открытии, обнаруженных сокровищах и приобретенных владениях. В итоге опорный пункт испан­цев на Атлантическом побережье — Санта-Мариа — получил от испанского короля статус столичного горо­да. Однако в 1519 году королевскую колонию Санта- Мариа было решено перевести на Тихоокеанское побе­режье, поскольку «город» постоянно подвергался набегам со стороны индейцев. Кроме того, его население «косили» неизвестные тропические болезни.

Но вместо Санта-Мариа на Атлантическом побережье был основан поселок — Номбре-де-Диос. А на тихооке­анском берегу испанцы заложили населенный пункт под названием Панама. Оба стали «воротами» «королев­ской дороги» через перешеек. Поселение Панама состояло сначала из нескольких десятков соломенных хижин — «боио», расположенных вдоль мелководного залива. Суда могли подходить прямо к берегу лишь, во время при­лива, который на Тихоокеанском побережье обычно дос­тигает высоты 380 см, а иногда даже 640 см. Во время от­лива грузы приходилось переносить на плечах, бредя по илистому дну.

Жилища тянулись вдоль улиц, разбитых с востока на запад. И в поселении в солнечные дни не было тени. А солнце оказалось таким «болезнетворным», непривыч­ным для пришельцев, что им хватало нескольких часов пребывания под его лучами, чтобы, как свидетельствуют историки, слечь и умереть. Кроме того, воздух был не­здоровым от испарений близлежащих болот. Тем не ме­нее 15 сентября 1521 года по распоряжению Карла V Панама получила статус города и собственный герб. Новый город стал столицей всего края, именовавшегося испанцами Кастилья дель Оро («Золотая крепость»). Туда перебрались на жительство власти и население из Санта-Мариа и Аклы.

По королевскому указу Номбре-де-Диос на восточном побережье был превращен в транзитный порт испанских галер. Однако вскоре это поселение стало известно как место «захоронения живых». В 1584 году король Испании приказал покинуть Номбре-де-Диос из-за большой смерт­ности в этом районе, и все население перебралось в Порто­бело, где в 1502—1504 годах побывали корабли Христо­фора Колумба. Вот как описывал его сын Эрнандо Ко­лумб встречу испанцев с незнакомым краем: «Не оста­навливаясь, адмирал продолжал плыть, пока его корабли не вошли в естественную бухту, которую он назвал Портобело, потому что она была красивой, большой и на­селенной и вокруг нее было много обработанной земли... со многими домами, расположенными друг от друга на расстоянии броска камня или полета стрелы из арбалета. Виден один раскрашенный дом, такого красивого я ни­когда не встречал. Те семь дней, которые мы там были из-за дождя и непогоды, к нашим кораблям подплывали самые разнообразные каноэ, груженные различной мест­ной едой и клубками очень красивых ниток, которые они отдавали за булавки и небольшие иголки...»

Портобело стал одной из двух гаваней (другой был Веракрус в Мексике), через которые Испания осущест­вляла ввоз товаров и вывоз драгоценностей из Нового Света. Через Портобело велась торговля с Перу и други­ми испанскими колониями. Золото и серебро доставля­лись морем в Панаму, а оттуда через перешеек по вымо­щенной булыжником в вековой сельве «королевской до­роге» и по реке Чагрес они перебрасывались в Порто­бело.

Один или два раза в год из Испании в Новый Свет выходила особая флотилия, составленная из нескольких десятков торговых судов под охраной боевых кораблей. Ее называли «золотой», так как она предназначалась для вывоза драгоценностей из Нового Света. Караван судов подходил к Гаване и там разделялся на два отря­да. Один из них отправлялся в Веракрус, а другой — в Портобело, куда к тому времени уже прибывали грузы и где в ожидании кораблей шла знаменитая ярмарка.

Первая известная историкам ярмарка в Портобело состоялась в 1606 году. Затем они проводились ежегодно в течение 130 лет. Их участниками были торговцы из Колумбии, Перу, Чили, Центральной Америки, Мексики и Кубы. Долгое время торговец и пират выступали в од­ном лице. Обычно ярмарка длилась от двух до четырех месяцев. Узкие улочки и небольшие площади превра­щались в лавки под открытым небом. Жилье и пищу можно было получить лишь за баснословную цену. Обогащаясь за время ярмарки, местные жители ссыла­лись на то, что на вырученные золотые слитки и песок им надо будет дожить до следующей ярмарки, иного до­хода они не имели.

Торговая и транспортная монополия, введенная ис­панской казной для жесткого контроля над вывозом дра­гоценных металлов из американских колоний, просу­ществовала довольно долго. Франции и Англии удалось сорвать ее несколько необычным образом — с помощью своих корсаров («королевских пиратов»). В 1522 году французские морские разбойники перехватили в Атлан­тике испанскую флотилию, которая везла в Севилью сокровища последних мексиканских властителей — Монтесумы и Куаутемока. Английские корсары тоже довольно быстро освоили воды Нового Света. Однажды по ошибке они захватили добычу, состоявшую из партии древесины каобы, и доставили ее в Лондон. Поскольку она пользовалась большим спросом на мировом рынке, корсарам было приказано и дальше захватывать не только сокровища, но и грузы ценной древесины.

Один из самых удачливых английских корсаров, Фрэнсис Дрейк, в 1572 году высадился на Панамском пе­решейке и ограбил «золотой караван», который шел с гру­зом перуанского золота и серебра. В 1668 году пират Генри Морган захватил и разорил Портобело. Постоян­ные набеги морских разбойников заставили испанцев, несших крупные потери, отказаться в 1739 году от про­ведения ярмарок в Портобело. Вскоре это место стали называть «недобрым портом» (Пуэртомало) из-за рас­пространившихся здесь эпидемий желтой лихорадки. Нередко случалось, что корабли не могли выйти из бухты из-за нехватки матросов, остававшихся навечно в этих краях.

Сегодня, более двух веков спустя, Портобело стоит на прежнем месте. Столь же величественна сельва, об­ступившая залив. По-прежнему почти каждый день здесь идет теплый дождь. Но само поселение изменилось. Теперь оно насчитывает лишь несколько десятков до­мов, а всех жителей можно разместить в одном город­ском автобусе. Но Портобело — это след в истории Пана­мы, и он не может не притягивать. Не одно воскресенье провел и я в окрестностях бухты. Бродил по развалинам испанских фортов с лежащими на земле (лафеты давно сгнили) шершавыми от времени жерлами пушек — 17 штук в ряд, мимо действующей церкви колониальных времен с деревянной статуей «черного» Христа. Легко было представить, как за высокими каменными стенами разрушенного здания прежней «таможни» в ожидании прихода испанских судов росли горы слитков серебра и золота.

Здесь, в прибрежных водах Портобело, нашел веч­ное пристанище Фрэнсис Дрейк. В 1596 году его отряд потерпел на «твердой земле» сокрушительное поражение от испанцев, а сам предводитель заболел и умер. Англи­чане похоронили его в свинцовом гробу в заливе Порто­бело. Здесь же, как полагают, следует искать один из затонувших кораблей Дрейка. Поиски останков англий­ского корсара и его сокровищ ведутся по сей день. К мысу Дрейка периодически прибывают экспедиции из Великобритании, которые вместе с панамскими подвод­никами исследуют места, где предположительно затонул корабль Дрейка. Время от времени на поверхность из­влекают бронзовые пушки, свинцовые слитки, заменяв­шие английским судам якоря, золотые и серебряные кольца, броши и пряжки, но ни корабля, ни сокровищ, ни саркофага Дрейка до сих пор найти не удалось. «Дрейк,— писала газета «Панама-Америка», — насме­хается над искателями сокровищ».

Днем Портобело выглядит сонной панамской Таманью. На улицах видны лишь дети да собаки с курами. Взрос­лые укрываются от жары в деревянных домах. Они до­жидаются сумерков или утренней серой зорьки, чтобы отправиться на своих лодках в море. Видимая цель та­ких выходов — рыбная ловля. Но расположенный в Портобело пост Национальной гвардии следит, чтобы в спокойных прибрежных водах, где раньше частенько гостили пираты, не появились их тени — контрабан­дисты.

К концу XVI века Панаму стали называть одним из главных городов Нового Света и сравнивали ее с Вене­цией. Основную часть жителей, правда, составляли рабы-негры, которых торговцы завозили с островов Зе­леного Мыса и из Гвинеи. К тому времени численность индейцев, ранее превышавшая, по некоторым оценкам, два миллиона человек, резко сократилась. Индейцы гибли в схватках с колонизаторами, от эпидемий неиз­вестных им болезней. Испанцы, например, заносили в поселения непокорных индейцев одежду умершего от оспы человека, и целые деревни вымирали... Индейцы не знали, как бороться с этой бедой.

Негры были нужны испанцам как тягловая сила для переброски грузов, для заселения «твердой земли», стро­ительства города Панамы. Вместе с расцветом торговли множились общественные здания, соборы и монастыри, склады для колониальных товаров и драгоценностей. В 1671 году Морган, впоследствии получивший от бри­танской короны звание дворянина в знак признания его разбойничьих услуг, вместе со своим отрядом в очередной раз напал на Панаму, разграбил и сжег город.

После этого набега на побережье остались лишь раз­валины (ныне эти руины превращены в музей под наз­ванием «Старая Панама»). Несколько лет спустя в десяти километрах в стороне было выбрано новое место для го­рода. На сей раз выбор оказался более удачным. Залив здесь был глубже, а болота остались в отдалении. Торжественная закладка города у холма Анкон состоялась 21 января 1673 года. Было намечено расположение глав­ной площади, нового собора и кладбища, которому по­лагалось находиться рядом. Затем жители занялись строительством оборонительных сооружений, так как опасность нападения пиратов не миновала.

В 1736—1738 годах пираты, среди которых были и флибустьеры [1], захватив Портобело, перекрыли тран­зитный путь через перешеек. Испанцы были вынуждены отказаться от использования Панамы для перевалки грузов. Взамен они избрали кружный путь мимо мыса Горн. С Панамского перешейка начался массовый от­ток населения. Трудно с абсолютной достоверностью воспроизвести события, происходившие в этих краях в последующие 60—70 лет, так как исторических доку­ментов того времени не сохранилось. Да и позднее мало кто думал о сбережении оставшихся в Панаме испан­ских архивов.

Белисарио Поррас, бывший трижды президентом Панамы с 1912 по 1924 год, вспоминал: «Идея создать Национальный архив возникла у меня давно... Однажды я увидел, как из министерства внутренних дел выбра­сывали на пляж хранившиеся во дворце бумаги. Это про­извело на меня огромное впечатление. Затем опять из своей адвокатской конторы я видел, как выбрасывали архивы Верховного суда... Спокойно! Весело! С добрыми намерениями! «Теперь у нас не будет жуков, сверчков, пауков, пыли», — говорили судьи. Сколько важных бумаг старых времен унесли волны! Сколько сокровищ из на­шей истории утрачено! Сколько свидетельств нашей жиз­ни в колониальную эпоху, нашего отделения от Испании и нашей независимости было утоплено!»

Власть Испании над «твердой землей» слабела. Вся экономика метрополии пришла в полное расстрой­ство, страна нищала и хирела, и в Европе, и в Новом Свете испанская монархия, втянутая в бесконечные войны, терпела поражение за поражением. В первой четверти XIX века Испанская Америка в основном освобо­дилась от власти испанской короны. Для Панамы этот день наступил 28 ноября 1821 г. Сразу же по призыву главы национально-освободительного движения Ла­тинской Америки Симона Боливара кабильдо — откры­тое собрание общественности Панамы — приняло реше­ние о «присоединении территории перешейка к респуб­ликанскому государству Колумбии».

Симон Боливар, убежденный в необходимости соли­дарных действий молодых государств континента, соз­вал в Панаме Первый конгресс латиноамериканско­го единства. Он состоялся в 1826 году, хотя и в неполном составе. Это была первая попытка организовать внешне­политическую защиту Латинской Америки от интервен­ции со стороны стран Европы и США.

Идеи Симона Боливара и сегодня воодушевляют ла­тиноамериканские народы на борьбу за подлинно неза­висимую и могущественную Латинскую Америку. В 1976 году по инициативе Панамы на перешейке в честь 150-й годовщины первого объединительного конгресса стран континента состоялось торжественное заседание Постоянного совета Организации американских госу­дарств (ОАГ). Его участники — представители 24-х стран подтвердили жизненность идеалов великого Осво­бодителя, как называют в Латинской Америке Симона Боливара — «героя прошлого, предвестника настояще­го».

Уже на заре отделения от Испании молодым латино­американским государствам пришлось столкнуться с экспансионистской политикой Англии и США.

Англия стремилась к установлению статуса колоний, протекторатов и других форм своего господства в Испан­ской Америке. США внимательно следили за действиями своих европейских соперников. Чтобы остановить их продвижение в Новом Свете, в 1823 году была выдви­нута «доктрина Монро». США провозгласили, что будут рассматривать любую попытку стран Европы расширить свое политическое влияние в этой части планеты как «угрозу делу мира и безопасности». Вполне понятно, что речь шла об обеспечении интересов США, о мире и без­опасности для США, а не для стран Латинской Америки.

Результатом применения этой доктрины стало пос­тепенное вытеснение с Американского континента Испа­нии и Англии.

Президент США Джон Квинси Адамс как-то заявил: «Мир должен привыкнуть к мысли считать американский континент нашим естественным доминионом». Контроль над коммуникациями через Панамский перешеек стал одним из основных элементов в американской полити­ческой концепции о «предначертаниях судьбы». И США добились его довольно просто — при помощи договора, подписанного 12 декабря 1846 года с Новой Гранадой, как тогда именовалась Колумбия.

Под предлогом взаимного урегулирования коммерче­ских вопросов США взяли на себя обязательство гаран­тировать в условиях мира или войны нейтралитет пере­шейка и бесперебойность транзита через него.

Таким образом, договор 1846 года стал тем юриди­ческим документом, прикрываясь которым США могли осуществлять интервенции на перешейке и владеть исключительными правами на все транзитные трассы через панамскую территорию. Теперь следующим шагом США в плане поэтапного захвата Панамского перешейка стало строительство железной дороги, которая соединила бы оба побережья. Но этому событию предшествовало другое. В Калифорнии 24 января 1848 года некто Джеймс Маршал обнаружил крупинки золота в потоке воды около мельницы Саттера. Разнесшаяся весть об этом и охватившая американцев «золотая лихорадка» дали себя знать в Панаме.

В то время наиболее надежная дорога с востока на запад США лежала... через Панамский перешеек. Аме­риканская пароходная компания имела две линии: одну из Нью-Йорка до поселка Чагрес на восточном берегу Панамы, другую — от города Панамы до Сан-Франциско. И ее суда были перегружены пассажирами. Они заполони­ли улицы сонной Панамы и быстро превратили ее в шум­ный город таверн, танцевальных салонов и игорных до­мов. Но москиты — разносчики желтой лихорадки — летали тучами. Сотни бородатых искателей золота нав­сегда остались на местном кладбище, а тысячи их, по­желтевшие и ослабленные после болезни и месяцев ожи­дания, с трудом взбирались на борт судов, отправляв­шихся в Калифорнию. В их числе находился Генрих Шлиман. Спустя два десятилетия этот самоучка-археолог произвел раскопки легендарной Трои и доказал факти­ческую достоверность гомеровского эпоса.

Трасса через Панаму в течение ряда лет использо­валась также для перевозки калифорнийского золота. Поэтому строительство на перешейке первой американ­ской трансконтинентальной железной дороги оказалось для США чрезвычайно своевременным делом. Созданная в Северной Америке компания нанимала рабочих в Новой Гранаде, на Ямайке, в Англии, Ирландии, Франции, Германии, Австро-Венгрии, Индии и Китае. В 1850 году было начато строительство. Оно велось в трудных усло­виях — в сельве среди болот, без необходимых продук­тов питания и жилья для рабочих. Довольно быстро бо­лее половины строителей стало страдать от малярии и дизентерии. Врачей не было. Временами ведение работ на трассе прекращалось; люди падали от слабости, дру­гие бежали со стройки в страхе перед болезнями.

Американская компания не регистрировала смерть рабочих с темной кожей, а именно на их плечи легла вся тяжесть строительства трассы. Сколькими тысячами жизней оплачена эта дорога, осталось тайной.

.В 1855 году 77-километровая железная дорога была введена в строй. Когда 28 января первый пассажирский поезд пересек перешеек от одного океана до другого, Соединенные Штаты «приобрели прочную позицию в Панаме» и чаша символических весов, отражавших ход борьбы за овладение самым узким местом в Западном полушарии, склонилась в пользу американцев.

В строительство железной дороги было вложено около 8 млн. долл. Однако компания установила такие высокие тарифы (возможно, самые высокие в то время в мире), что уже в начале эксплуатации трассы зарабо­тала более 1 млн. долл., а к 1859 году окупила все затра­ты. За время существования дороги.— до того, как она была приобретена правительством США в 1904 году,— компания получила свыше 37 млн. долл. прибылей.

Какое-то время конечная железнодорожная станция на Атлантическом побережье оставалась без названия. Американцы именовали ее Аспинуолл — по имени аме­риканского предпринимателя, действовавшего одно вре­мя на перешейке. Колумбийские же власти и панамцы хотели назвать город Колоном — в честь Христофора Колумба (по-испански звучит «Колон»). Двойное наз­вание — Аспинуолл-Колон не удовлетворяло обе сто­роны. Это положение сохранялось до 1890 года, пока колумбийское правительство не дало указания возвра­щать отправителям всю почту, адресованную в Аспи­нуолл, заявив, что такого города на территории Колум­бии, частью которой являлась Панама, нет. С тех пор го­род официально стал называться Колон.

На одной из главных улиц Колона на высоком поста­менте стоит памятник открывателю Нового Света. Он как бы наблюдает медленную агонию этого населенного пункта, называемого «городом, который сам падает», «городом привидений». Легионы детей и стариков про­тягивают руки, прося подаяний.

В Колоне, насчитывающем почти 86 тыс. жителей, 15 тыс. безработных. Это район вопиющей нищеты, дерз­кой преступности, неизлечимых болезней, отчаянной безработицы и острого дефицита жилья.

Американская железнодорожная компания, захва­тившая земли вокруг Колона, сделала его задним двором железнодорожной станции. Ни один торговец не мог начать строительства в Колоне из-за опасения, что компания востребует себе любой земельный участок и заберет его без всякого выкупа. По договору 1846 года компания получила в бесплатное пользование государ­ственные земли вдоль пути. Ей были также подарены еще 250 тыс. акров земли на перешейке. Конечные пункты трассы было разрешено объявить «свободными портами», т. е. не подчиняющимися юрисдикции Колумбии и де­партамента Панама. Поэтому городская застройка велась очень медленно. Люди вынуждены были ютиться - в двухэтажных деревянных сооружениях. Город до сих пор задыхается из-за отсутствия пространства, так как компания добилась установления географических гра­ниц района, где у нее не может быть никакой конкурен­ции. И без ее разрешения нельзя начать строительство шоссе, канала или другого железнодорожного пути че­рез перешеек.

Обочины дороги, ведущей в Колон, обставлены щи­тами реклам различных компаний, которые разместили здесь в «свободной от налогов зоне» свои склады товаров и продукции для оптовой мировой торговли. Иностран­ный капитал давно мечтал сделать Колон удобным для себя местом проведения «горячих финансовых дел», своей перевалочной базой в торговле с другими странами. И только в 70-х годах XX века патриотическое прави­тельство Панамы начало заботиться о том, чтобы раз­витие Колона в большей мере отвечало интересам нацио­нальной экономики, а не только нуждам транснациональ­ных корпораций и мирового рынка.

Во второй половине XIX века США вели отчаянную борьбу с Англией за господство в Центральной Америке. В результате ловких дипломатических маневров Ва­шингтону удалось заключить соглашение, которое оз­начало утрату Англией особого положения в этом районе. Затем Соединенные Штаты добились дальнейшего укреп­ления своих позиций, вступив в выгодные для себя дого­ворные отношения с Никарагуа и другими центрально-американскими государствами.

На Панамском же перешейке США все полнее вжи­вались в роль «международного жандарма». В 1856 году против антиамериканского стихийного восстания в Па­наме в который раз были брошены воинские подразде­ления США. В результате 20 панамских патриотов по­гибли и более 100 получили ранения. Это кровавое столк­новение известно под названием «инцидента из-за куска арбуза», так как началось оно у ларька торговца фрукта­ми. Но США воспользовались им и под предлогом защи­ты американских граждан потребовали и получили в собственность шесть панамских островов — Табога, Табогилья, Наос, Кулебра, Фламенко и Перико для соз­дания в Панамском заливе военно-морской базы, про­существовавшей до 80-х годов XX столетия. Кроме того, США добились выплаты денежной компенсации за ущерб, якобы понесенный американской железной дорогой на перешейке. Наглым притязаниям американского жан­дарма в те времена было трудно противостоять, и Ко­лумбия уплатила США 1 млн. 400 тыс. долл. золотом. «За каждой попыткой панамцев получить независи­мость, — отмечает панамский исследователь Карлос Иван Суньига Гуардиа, — следовали открытые или тайные дей­ствия США, направленные на подрыв этого движения сначала при помощи законодательства, затем путем при­менения физической силы...»

Дальнейшему осуществлению захватнических планов США в отношении Панамы помешала развернувшаяся на перешейке в 1899—1902 годах гражданская война. Хотя официально она велась между местными консер­ваторами и либералами, на самом деле в значительной мере противоборство шло между сторонниками США в лице консерваторов и всеми теми, кто под знаменами либералов выдвигал идеи независимого развития Пана­мы, Среди панамских патриотов, поднявшихся на борь­бу за независимость, быстро выдвинулся крестьянин- индеец Викториано Лоренсо, научившийся читать и писать в тюрьме, куда часто попадали бесправные сель­ские труженики.

Викториано повел безземельных крестьян — чоло — на борьбу с угнетателями. Он отличился в боях в горных районах родной провинции Кокле. Под его руководством чоло, хотя и плохо вооруженные, умело и дерзко нано­сили поражение за поражением регулярным войскам.

Панамские чоло, жизнь которых всегда была полна ли­шений и обид, услышав о Викториано и его отряде, бра­ли ружье на плечо, пришивали красную ленту на сом­бреро и вливались в партизанскую армию. Она увели­чивалась с каждым днем, и вскоре индеец из Кокле стал бригадным генералом, национальным героем.

Но разгоравшееся пламя народного восстания на­пугало буржуазию. Либералы и консерваторы быстро завершили свою междоусобную борьбу полным согла­сием, заявив, что в этой 1000-дневной войне нет ни побе­дителей, ни побежденных. Американцы, не менее обес­покоенные волной народного гнева, предоставили для подписания договора о мире палубу крейсера «Вискон­син», стоявшего на якоре в Панамском заливе. Это согла­шение послужило поводом для разоружения панамцев и устранения последних препятствий к осуществлению американского «великого проекта» окончательного «оседлания» перешейка.

Узнав о содержании договора, партизанский генерал Викториано Лоренсо выступил против его заключения. Он увидел в этом документе предательство идеалов на­родной борьбы и отказался сдать оружие. Крестьянское восстание продолжалось. Викториано понимал револю­цию как войну бедных против богатых. Однажды к нему привели индейца, подозреваемого в шпионаже в пользу противника. «Ты — консерватор?» — спросил его Викто­риано. И сам ответил: «Ты не можешь им быть, потому что ты не богач, а такой же бедняк, как и я».

Викториано был опасен для правящих кругов. Он, как руководитель движения обездоленных, мешал даль­нейшей эксплуатации крестьян и нарождавшегося про­летариата, ставил под угрозу безопасность американских интересов на перешейке. Ему подстроили ловушку, схватили и заключили в тюрьму. Состоялась пародия на суд. Борцу за национальное освобождение был вы­несен смертный приговор.

В старой части панамской столицы сохранился басти­он, каменным мысом выходящий в залив и некогда огра­ждавший город от пиратов. Позднее он был превращен в тюрьму, в одном из казематов которой томился 39-летний Викториано Лоренсо. Жизнь панамского патриота оборвалась 15 мая 1903 года. Ежегодно в этот день под кронами цветущих деревьев у открытой здесь мемори­альной доски собираются взрослые и дети. А в бывшем помещении бастиона теперь выступают маленькие теат­ральные группы.

Как отмечал панамский общественный и политиче­ский деятель XIX века Хусто Аросемена, «янки соверша­ли всяческие нападения, проявляя в каждом случае, в каждом провокационном действии самое нахальное презрение к институтам, привычкам, власти и народу перешейка». В сражениях с американскими интервента­ми за свободу Панамы погибли сотни ее сынов. Виктори­ано Лоренсо был одним из них. Еще не умолкло эхо ру­жейных залпов на месте казни, как имя Викториано ста­ло легендой. Спустя полгода Панама была провозгла­шена республикой.

Некоторые буржуазные историки, выступая с пози­ций своего класса, и сегодня пытаются принизить роль Викториано Лоренсо в национально-освободительном движении страны. Они не гнушаются представить его «бандитом», опорочить его заслуги перед Панамой. Но Викториано и его дело — это неразрывная частица ис­тории страны.

Через залив, загораживая развалины «старой Панамы», поднимаются многоэтажные здания самого дорогого в столице жилого района — Пайтильи. К нему вплотную подступают высокие башни, где разместились «конкис­тадоры XX века» — иностранные банки, образовавшие на панамской земле свою «колонию». По соседству с ними в тропической зелени утопают приземистые особняки с черепичными крышами. В них живут семьи крупных землевладельцев, начинающих промышленников, ком- мерсантов-посредников. А ближе к окраине расположены пролетарские районы. Руками тружеников — жителей этих кварталов — воздвигался город на Тихоокеанском побережье, ставший столицей страны, создавались ба­нановые плантации и «раздвигалась» земля перешейка, чтобы соединить два океана. И как знать, не отсюда ли «начиналась» современная Панама?!