Под давлением обстоятельств

В канун Пасхи, 14 апреля 1533 года Франсиско Писарро вышел из Кахамарки, чтобы приветствовать своего партнера Диего де Альмагро, который со свежими силами — его отряд насчитывал 150 испанцев — двигался в глубь страны. «Оба ста­рых друга и компаньона встретились, изъявляя взаимную лю­бовь. Маршал [Альмагро] немедленно нанес визит Атауальпе, поцеловал его руку с великой почтительностью и дружески по­беседовал с ним». Атауальпе было нечему радоваться, так как вновь прибывшие кардинально изменили баланс сил в Кахамарке.

Хотя Альмагро и болел в Панаме, он выполнил свою часть партнерского соглашения: экипировал вооруженный отряд из 153 испанцев и 50 лошадей, построил корабль «с двумя топ­селями», заполучил корабли Эрнана Понсе де Леона и знаме­нитого мореплавателя Бартоломе Руиса — они незадолго до этого вернулись из Перу — и пошел на кораблях на юг вдоль Тихоокеанского побережья. Альмагро, как и ранее Писарро, высадился на побережье Эквадора, и его экспедиция выбилась из сил, ведя поиск вдоль него. Он двинулся к Тумбесу, но ме­стные жители не шли с ним на контакт; и только когда один из его кораблей доплыл до Сан-Мигеля, он и его люди узна­ли о таком успехе их соотечественников, о котором нельзя было и мечтать. Писарро со своей стороны послал своего сек­ретаря Педро Санчо и других, чтобы поджидать Альмагро на побережье. Он даже хотел послать золото для вновь прибыв­ших, чтобы заплатить за их корабли, так как ходили нехоро­шие слухи, что Альмагро, возможно, попытается начать свой собственный завоевательный поход.

Небольшая группа Эрнандо Писарро возвратилась в Кахамарку спустя одиннадцать дней после прибытия Альмагро. Та­ким образом, силы испанцев в городе почти удвоились и вооруженный отряд чужестранцев принял очертания авангарда агрессоров. Инка немедленно заподозрил, что он никогда не откупится от испанцев. «Когда приехал Альмагро со своими людьми, Атауальпа стал испытывать беспокойство и страх, что его ждет смерть». Он спросил, намереваются ли испанцы осно­вать постоянное поселение и «как должны быть поделены ин­дейцы между испанцами. Губернатор сказал ему, что каждому испанцу будет отдан один касик. Атауальпа спросил, собира­ются ли испанцы поселиться со своими касиками. Губернатор ответил, что нет, что испанцы будут строить города, в кото­рых они будут жить все вместе. Услышав это, Атауальпа ска­зал: «Я умру...» Губернатор разубедил его, пообещав отдать ему лично провинцию Кито, а христиане займут территорию от Ка­хамарки до Куско. Но так как Атауальпа был умным челове­ком, он понял, что его обманывают, и стал очень ласков с Эр­нандо Писарро, который пообещал, что никогда не согласится на то, чтобы Инку убили».

Атауальпа лелеял надежду, что договор насчет выкупа был еще в силе, хотя он теперь понял, что испанцы с одинаковым нетерпением ждали как прибытия Альмагро с подкреплени­ем, так и золота для выкупа. Теперь караваны с сокровищами приходили все чаще, и 3 мая Писарро приказал, чтобы накопленное к этому времени золото и серебро было переплавлено. А 13 мая вернулся первый из трех испанцев, ушедших на раз­ведку в Куско. Он принес захватывающие вести о золоте этого необыкновенного города, которое уже находилось в пути в Кахамарку. Спустя месяц Эрнандо Писарро уехал из Кахамарки в Испанию, взяв с собой для короля отчет об успехе экспеди­ции и 100 тысяч кастельяно золота (1 кастельяно = 4,55 г).

Теперь у испанцев было огромное количество изделий из драгоценных металлов, скопленных с момента их первой вы­садки в Перу. Все сокровища тщательно охранялись стражей Писарро, и ни один испанец не мог что-нибудь взять себе. В конце концов, 17 июня губернатор издал указ о распределении серебра, а также о переплавке и апробировании золота; распре­деление золота не проводилось до 16 июля. Индейские кузне­цы осуществляли переплавку в девяти кузнечных горнах под руководством слуги Писарро Педро де Пинеды. Переплавка се­ребра и золота продолжалась с 16 марта до 9 июля; в течение многих дней кузнецы переплавляли по 60 тысяч песо — бо­лее 600 фунтов золота. Свыше 11 тонн золотых изделий бы­ло скормлено кузнечным горнам в Кахамарке; из них получи­лось 13 420 фунтов 22,5-каратного «настоящего золота». Изде­лия из серебра после переплавки дали около 26 тысяч фунтов «настоящего серебра». Большей частью это были вазы, стату­этки, ювелирные украшения, домашние принадлежности, ше­девры, сделанные руками кузнецов-инков. Уничтожение этих художественных изделий было невосполнимой потерей. О ве­ликолепии того, что было уничтожено, мы можем судить лишь по качеству керамики и тканей инков, а также по немногочис­ленным уцелевшим предметам из драгоценных металлов.

Золото и серебро, вышедшее из переплавки, было офици­альным образом промаркировано королевским клеймом, что­бы показать, что оно было переплавлено на законных основа­ниях и что королевская пятая часть уже уплачена. Сокровища были педантично описаны армейскими нотариусами и коро­левскими чиновниками, прибывшими с Альмагро. Доля всад­ника составила около 90 фунтов золота и 180 фунтов серебра, а пешие солдаты получили половину этого количества. Себе Франсиско Писарро взял долю, почти в семь раз превышаю­щую долю всадника, и получил «в подарок» трон, на котором путешествовал Атауальпа: он был сделан из 15-каратного золо­та и весил 183 фунта (83 килограмма). Эрнандо Писарро полу­чил долю в три с половиной раза большую, чем доля всад­ника, а Эрнандо де Сото — в два раза большую. Переплавщик и клеймовщик получили один процент от общего количества, а пробирщик — премию. Королевская казна получила пятую часть всех сокровищ, и чуть меньше половины всей этой сум­мы Эрнандо Писарро уже повез в Испанию. Священнослужи­тели получили меньшую долю, чем пешие солдаты, и всего лишь символические награды были вручены испанцам, только что прибывшим с Альмагро, а также тем, кто оставался на побе­режье в Сан-Мигеле.

«Когда Атауальпа услышал об отъезде Эрнандо Писарро, он зарыдал, сказав, что раз Эрнандо Писарро уезжает, то его теперь убьют». 13 июня, на следующий день после отъезда Эрнандо из Кахамарки двое испанцев, наконец, вернулись из Куско, приведя небывалый караван из 225 лам, навьюченных золотом и серебром из храмов этого города; и еще 60 лам, ве­зущих золото более низкого качества, прибыли спустя несколь­ко дней. Невозможно оценить стоимость этого выкупа в совре­менных условиях. Покупательная способность золота и серебра изменилась со времен XVI века, изменилась и относитель­ная стоимость товаров и услуг и потребность в них. В Перу со­кровища стоили значительно меньше, чем в Европе. И тем не менее интересно узнать, на сколько потянул бы выкуп Атауальпы на современном рынке ценных металлов. Золото стоило бы 2 570 500 фунтов стерлингов (6 169 200 долларов), а сереб­ро — 283 850 фунтов стерлингов (681 240 долларов); всего — 2 854 350 фунтов стерлингов (или 6 850 440 долларов).

Внезапное высвобождение таких несметных сокровищ при­вело к тому, что Кахамарка превратилась в город золотой ли­хорадки, где цены на европейские товары вызывали голово­кружение. «Если один человек был должником другого чело­века, он расплачивался кусочком золота, даже не взвешивая его и не беспокоясь о том, не стоит ли он вдвое больше, чем сум­ма долга. Должники ходили от дома к дому вместе с индейцем, нагруженным золотом, в поисках своих кредиторов, чтобы вы­платить им долги».

Когда Атауальпа увидел, что все сокровища, привезенные в качестве выкупа, переплавили, а он все еще остается пленником, он пришел в отчаяние. Вероятно, теперь у него с каждым днем возрастала уверенность в том, что испанцы и не собираются его освобождать. Ему оставалось надеяться лишь на то, «Что его освободят силой. Единственный военачальник, который смог сделать это, был Руминьяви, то есть полководец, оставленный удерживать Кито, когда Чалкучима и Кискис направились юг страны. Возможно, Атауальпа приказал Руминьяви приблизиться к Кахамарке и приготовиться напасть на тех, кто держал его в плену, и на любых испанцев, которые попытались бы вывезти золото на побережье. Испанцы подозревали, что будет предпринята какая-нибудь попытка такой спасательной операции. Их подозрения вскоре переросли в убежденность. «Не было почти никаких сомнений в том, что он уже отдал приказ своим воинам собраться, чтобы напасть на испанцев. Такой приказ и в самом деле был им отдан, и воины были в полной готовности вместе со своими военачальниками. Но касик [Инка] откладывал нападение только потому, что он сам был несвободен и его полководец Чалкучима также был плен­ником». Поползли слухи. Вождь Кахамарки пришел к губерна­тору Писарро и сказал ему, что Атауальпа совершенно точно посылал приказ собрать воинов, находившихся на его родине в Кито. «Все эти воины находятся под командованием великого военачальника по имени Руминьяви, и они очень близко от­сюда. Они придут ночью, нападут на этот лагерь и подожгут его со всех сторон. Первым они попытаются убить тебя и освобо­дят из плена своего господина Атауальпу. Двести тысяч индей­цев из Кито идут сюда, и среди них 30 тысяч караибов, кото­рые едят человеческое мясо»... Когда губернатор услышал это предупреждение, он от души поблагодарил касика и оказал ему большую честь. Он приказал секретарю записать все это, и сек­ретарь составил для него об этом доклад. Этот доклад переда­ли дяде Атауальпы и другим благородным инкам и женщинам. Выяснилось, что все, что сказал касик Кахамарки, было прав­дой». Педро Санчо, секретарь Писарро, подтвердил, что испан­цы проводили расследование этих ужасающих слухов. «Были получены длинные сообщения от многих касиков и собствен­ных приближенных Атауальпы. Все они добровольно призна­лись и раскрыли заговор без страха, пыток или принуждения». Информаторы даже сообщили, какие трудности были в этой армии с продовольствием. Они сказали, что армию разделили на отдельные вооруженные отряды, но выяснилось, что нужно еще собрать урожай кукурузы и высушить ее, чтобы сделать запасы продовольствия.

Испанцы отнеслись к этим слухам предельно серьезно. Пи­сарро приказал выставить вокруг лагеря сильную охрану. «Каж­дые четверть часа 50 всадников выезжали патрулировать [лагерь], и еще 150 были в полной боевой готовности на рассвете. В те­чение всех этих ночей губернатор и его офицеры не спали: они проверяли караулы и делали все, что было необходимо. Люди, сменившиеся с постов, спали в полном вооружении, а лошади оставались под седлами».

Писарро предстал перед Атауальпой с убийственными до­казательствами готовящегося нападения. Инка решительно все отрицал, говоря, что он никогда не посмел бы приказать сво­ей армии совершить попытку своего освобождения из плена таких могущественных — а также безжалостных — людей, как конкистадоры. А без его приказа никакая армия не двинется с места. «Атауальпа ответил: «Вы шутите? Вы всегда рассказы­ваете мне неправдоподобные вещи. Каким образом я или мои воины могли бы потревожить таких храбрецов, как вы? Пере­станьте надо мной так зло подшучивать». Он сказал все это, не проявляя никакого замешательства, но с улыбкой, чтобы скрыть свое коварство. За время, прошедшее после его плене­ния, он много раз говорил выдающиеся вещи, показывающие его незаурядный острый ум. Испанцы, которые слышали их, были поражены такой мудростью дикаря». По воспоминаниям одного молодого испанца из отряда Писарро, Педро Катаньо, он слышал однажды, как Инка спорил, демонстрируя мощную логику: «Правда, что если бы какие-нибудь воины должны бы­ли прийти сюда из Кито, то это было бы по моему приказу. Но выясните сначала, правда ли это. И если это все же окажется правдой, то я в вашей власти, и вы можете меня казнить!» Не­смотря на такие горячие оправдания, Писарро приказал надеть на своего пленника ошейник и посадить его на цепь, чтобы предупредить попытку побега, — было известно, что Атауаль­па уже один раз бежал из плена в начале междоусобной вой­ны. По словам Сереса, секретаря Писарро, позже стало изве­стно, что, как только Атауальпу заковали в цепи, он сначала послал Руминьяви приказ остановиться. Но затем он отменил его и «отправил ему указания, как, где и когда его армия дол­жна атаковать лагерь. Ибо он был еще жив, но если они будут медлить, то найдут его мертвым».

Писарро созвал на совет руководителей экспедиции: своих собственных военачальников, Диего де Альмагро, королевских чиновников, включая казначея Алонсо Рикельме, монаха-доми­никанца Висенте де Вальверде, нотариуса Педро Санчо, Мигеля де Эстете и других. Споры бушевали в основном вокруг вопроса о том, целесообразно ли сохранять Атауальпе жизнь, а не о том, существует ли армия Руминьяви. Теперь, когда сокровища были переплавлены, всем хотелось уехать из Кахамарки в легендарное место сказочных богатств, которым представлялся город Куско. «Мы строили планы, как везти Атауальпу и какую охрану поста­вить возле него. Мы обсуждали это и спорили, сможем ли мы _я защитить его при переходе через ущелья и реки в случае, если его люди попытаются его отбить». Многие чувствовали, что Атауальпа стал уже помехой, — как в свое время Мария, королева Шот­ландии, — стесняющей будущих правителей Перу.

Сам Писарро и большинство испанцев, которые прожили рядом с Атауальпой эти восемь месяцев, хотели сохранить ему жизнь. Они знали, что пленный Инка — это их гарантии по­лучения сокровищ. Некоторые даже считали, что, раз выкуп был выплачен, испанцы должны выполнить свою часть сделки. Едва ли Инку можно было обвинить в том, что он причинил испанцам какой-либо вред. Единственный испанец, который пострадал с момента прихода Писарро в Перу, был человек, ко­торому один из его соотечественников отрубил руку. Некото­рые испанцы, проведя с пленником много приятных вечеров, возможно, даже полюбили его. Вновь прибывшие испанцы бы­ли менее сентиментальны. Они горели желанием углубиться дальше в территорию Перу, чтобы завоевать себе богатства, и боялись, что, пока Атауальпа жив, они будут в постоянной опасности. «С его смертью все это прекратилось бы и в стране наступило бы спокойствие».

Споры зашли в тупик, а затем вернулись к вопросу о не­посредственной опасности, исходящей от армии Руминьяви. «Желая узнать правду, пятеро испанцев благородного проис­хождения вызвались лично пойти на разведку, чтобы выяснить, действительно ли те воины собираются напасть на христиан. В конце концов, губернатор... согласился, и капитан Эрнандо де Сото, капитан Родриго Оргоньес, Педро Ортис, Мигель Эс­тете и Лопе Белее отправились, чтобы найти тех врагов, кото­рые якобы приближались к нам. Губернатор дал им проводни­ка, или лазутчика, который сказал, что знает, где находится враг. После двух дней пути проводник упал в пропасть и раз­бился насмерть... Но пятеро всадников продолжали свой путь, пока не достигли того места, где, по слухам, они должны были наткнуться на вражескую армию».

После отъезда этого разведывательного отряда растущая ис­терия среди испанцев, остававшихся в Кахамарке, не улеглась. Молодой солдат Педро Катаньо заявил, что пришел в сильное негодование, когда впервые до него дошел слух о том, что Инку могут убить. Он поспешил донести свой протест до губернатора; но Писарро велел заковать его в цепи и посадить под замок, что­бы наказать его за самонадеянность и охладить его юношеский пыл. Альмагро навестил его в тюрьме, а Писарро затем решил подольститься к нему и оказал ему честь, пригласив его на обед с ним и Альмагро. Во время обеда Писарро говорил прочувство­ванные речи, благодаря молодого Катаньо за то, что тот отгово­рил его причинять вред Инке. Растроганный Катаньо «от имени всех конкистадоров поцеловал руки его светлости за его посту­пок». Обед закончился игрой в карты. Когда они играли, в комнату ворвался Педро де Анадес, таща за собой никарагуанского индейца. Он объяснил, что этот индеец, находясь в трех лигах от Кахамарки, видел огромное полчище индейцев, направлявшее­ся прямо к городу. Писарро расспросил индейца, и тот повторил свой рассказ, добавив подтверждающие его подробности. Аль­магро взорвался: «Ваша светлость собирается позволить нам всем умереть из-за вашей любви к Катаньо?» Писарро молча вышел из комнаты. Вскоре за ним последовал и Альмагро. Серее и Мена также отметили в своих записях, что в субботу вечером на закате дня прибыли «два индейца, которые находились на службе у ис­панцев». Они сказали, что встретили других индейцев, спасав­шихся бегством от приближающейся армии. Эта армия, которую сами местные жители не видели, «появилась на расстоянии трех лиг и в ту же ночь или на следующую придет, чтобы напасть на лагерь христиан, ибо приближается она с большой скоростью». Состоялось срочное заседание совета. «Капитан Альмагро настаивал на смертном приговоре [Атауальпе], называя много причин, по которым он должен умереть». «Королевские чинов­ники требовали смертного приговора, и ученый доктор, на­ходившийся при армии, рассудил, что оснований для этого достаточно». «Против воли губернатора, которому никогда не нравилась эта идея, они решили, что Атауальпа должен уме­реть, так как он нарушил мир и замышлял предательство, при­звав своих людей убить христиан». «Они решили убить это­го великого касика Атауальпу немедленно», и поэтому «губер­натор с согласия королевских чиновников, военачальников и других людей приговорил Атауальпу к смерти. Из-за того, что он совершил предательство, говорилось в приговоре, он дол­жен умереть путем сожжения на костре, если только он не при­мет христианство».

Не было ни суда, ничего, кроме поспешного решения Пи­сарро, который поддался авантюрным требованиям Альмагро и королевских чиновников. «Конечно, эти местные вожди не чи­тали законов и не могли их понять, и все же [испанцы] объ­явили этот приговор ничего не подозревавшему язычнику. Ата­уальпа зарыдал и сказал, что им не следует его убивать, ибо в его стране нет ни одного индейца, который стал бы повино­ваться им без его высочайшего повеления. Раз уж он их плен­ник, то чего же им бояться? Если они делают это ради золота или серебра, то он даст им вдвое больше того, что уже по его приказу было доставлено. Я увидел, что губернатор плачет от жалости к нему, так как не может гарантировать ему жизнь; он не мог рисковать и боялся того, что может случиться в стране, если его освободить».

Как только решение было принято, испанцы стали действо­вать с устрашающей скоростью, как будто боялись, что если они будут колебаться, то могут передумать. Педро Санчо, сек­ретарь Писарро, написал подробный отчет о казни. Она состо­ялась на печально известной площади Кахамарки в субботу 6 июля 1533 года ближе к ночи. Атауальпу привели из тюрьмы в центр площади под звуки труб, которые должны были воз­вещать о его вероломстве и предательстве, и привязали к стол­бу. Тем временем монах [Вальверде] начал через переводчи­ка утешать его и рассказывать о догматах нашей христианской веры... Инка был тронут и попросил, чтобы его крестили, что этот святой отец и совершил без промедления, [дав ему при крещении имя Франсиско в честь губернатора Писарро]. Его наставления пошли [Инке] на пользу. Ибо, несмотря на то что его приговорили к сожжению живым, его на самом деле заду­шили с помощью веревки, затянутой вокруг его шеи».

Конкистадор Лукас Мартинес Вегасо описал, свидетелем какой необыкновенной сцены он стал в тот вечер. Когда Атауальпа сидел, привязанный к стулу, с гарротой вокруг шеи, он сказал, что «поручает своих сыновей губернатору дону Фран­сиско Писарро. Отец [Висенте де Вальверде] посоветовал ему забыть о своих женах и детях и умереть как христианин: если он хочет им стать, то должен принять воду священного кре­щения. Но он продолжал настаивать на том, что отдает своих сыновей под покровительство губернатора; при этом он пла­кал и показывал рукой, какого они роста; и слова, и жесты его говорили о том, что они были маленькими и что они остались в Кито. Святой отец снова попытался заставить его стать хри­стианином и забыть о своих детях, ибо губернатор позаботит­ся о них так, как если бы они были его собственными деть­ми. [Атауальпа] сказал: да, он хочет стать христианином; и его крестили...» Сестра Атауальпы Инес Юпанки подтвердила, что она видела, как ее брат поручил своих сыновей Писарро.

«После произнесенных им последних слов испанцы окру­жили его со словами молитвы о его душе и быстро задуши­ли его. Да сохранит его Всевышний, ибо он умер в истинной вере христианской, раскаиваясь в своих грехах. После того как он был таким образом задушен и приговор приведен в испол­нение, его подожгли, и часть его одежды и плоти сгорела. Он умер поздно вечером, и тело его было оставлено в ту ночь на площади, чтобы все узнали о его смерти. На следующий день губернатор приказал всем испанцам явиться на его похороны. Его несли в церковь с крестом и церковными облачениями и похоронили с такой пышностью, как будто он был самым важным испанцем в нашем лагере. Все вожди в его свите бы­ли очень довольны этим: они оценили великую честь, оказан­ную ему».

Далекие от того, чтобы «оценить великую честь» похорон по христианскому обычаю, сторонники Атауальпы были потрясе­ны его смертью. «Когда его вывели, чтобы убить, все местные жители, которые находились на площади — а их было нема­ло, — распростерлись на земле, упав на нее, как пьяные». Во время похорон были еще трогательные сцены. «Когда все мы находились в церкви на заупокойной службе по Атауальпе и его тело тоже было там, вдруг с громкими криками появились женщины — его сестры, жены и другие, состоявшие с ним в близких отношениях. Они кричали так громко, что прервали божественную службу. Они сказали, что могилу нужно сделать значительно больших размеров, так как, по их обычаю, когда умирает великий господин, все, кто любит его, должны быть похоронены заживо вместе с ним. Им сказали, что Атауальпа умер христианином и его отпевают одного. То, о чем они про­сят, нельзя выполнить, потому что это грешно и против хрис­тианских обычаев: они должны уйти и не прерывать службу и позволить совершить обряд похорон». Педро Писарро вспоми­нал, что «остались две сестры, которые ходили вокруг с во­плями; они били в барабаны, пели и перечисляли деяния сво­его мужа. Атауальпа раньше говорил своим сестрам и женам, что, если его не сожгут, он вернется в этот мир. Они подожда­ли, когда губернатор выйдет из комнаты, пришли к тому мес­ту, где до этого жил Атауальпа, и попросили меня позволить им войти. Войдя внутрь, они начали звать Атауальпу и искать его во всех уголках. Но, поняв, что он не отвечает, они вышли, испуская громкие вопли... Я вывел их из заблуждения, сказав, что мертвые не возвращаются».

Сото и его разведывательная группа вернулись уже после смерти Атауальпы. «Он принес весть, что никого они не ви­дели и ничего там не было». «Они не нашли ни воинов, ни вообще каких-либо людей с оружием, и все было спокойно... Поэтому, видя, что это была уловка, низкая ложь и явное ве­роломство, они вернулись в Кахамарку... Когда они пришли к губернатору, они нашли его пребывающим в сильном горе; на нем была войлочная шляпа в знак траура, а глаза его были мокры от слез». Когда он услышал, что Сото ничего не обна­ружил, Писарро «очень опечалился о том, что убил его; а Сото опечалился даже еще больше, ибо, как он сказал, — и он был прав, — лучше было бы отослать его в Испанию: он сам от­правился бы с ним в море. Это было бы самое лучшее, что они могли бы сделать для этого индейца, так как невозможно было оставить его в той стране».

Просто удивительно, как меняется отношение испанских хронистов к смерти Атауальпы. Самые первые очевидцы — официальные секретари Франсиско де Серее и Педро Санчо, наблюдатель Мигель де Эстете, Кристобаль де Мена и члены городского совета Хаухи — все они опустили всякое упоми­нание о разведывательной миссии де Сото и о ее отрицатель­ных результатах. Один Серее что-то туманно написал о двух индейцах-следопытах, которые были посланы на разведку. Эти историографы уже чувствовали некоторую неуверенность. Пе­ред лицом возможной цензуры они сомкнули свои ряды, на­стаивая на реальности той угрозы, которая исходила от армии Руминьяви.

29 июля 1533 года Франсиско Писарро сам написал импе­ратору Карлу V с целью объяснить свои действия. Он напи­сал, что казнил Атауальпу, потому что ему стало известно о «его приказе мобилизовать всех воинов с тем, чтобы они на­пали на [меня] и других христиан, которые присутствовали при его пленении». Точно такое же объяснение Писарро пред­ставил в письме и своему брату Эрнандо, который к этому времени был уже в Панаме. Эрнандо повторил его без ком­ментариев: «Согласно тому, что пишет мне губернатор [Фран­сиско Писарро], стало известно, что Атауальпа собирал силы для начала войны с христианами; и он сообщает, что они каз­нили его».

Со стороны последовала быстрая и критическая реакция на казнь Атауальпы. Судья Гаспар де Эспиноза, давний губерна­тор Панамы, написал королю письмо, которое было отправле­но на том же корабле, на котором Эрнандо Писарро путеше­ствовал в Испанию. Реакция Эспинозы была такой же, какую дал и суд Испании, и все просвещенные люди в Европе. Он был ослеплен достижениями Писарро: «Величие и богатства Перу растут день ото дня в такой степени, что в это почти не­возможно поверить <...> это как сон». Но на него совершенно не произвели никакого впечатления те обстоятельства, которые окружали казнь Атауальпы. «Они убили касика [Инку], пото­му что они утверждают, что он собирал силы с целью напасть на наших испанцев. Поэтому губернатора уговорили — почти заставили — сделать это чиновники Вашего Величества свои­ми настойчивыми просьбами и требованиями... На мой взгляд, вину Инки следовало бы сначала четко установить и доказать, прежде чем убивать человека, попавшего к ним в руки и не причинившего никакого вреда ни кому-либо из испанцев, ни кому бы то ни было». Эспиноза знал, что «жадность испанцев, принадлежащих ко всем классам, так велика, что ее невозмож­но насытить: чем больше дают местные вожди, тем больше ис­панцы пытаются убедить своих военачальников и губернаторов убивать или пытать их, чтобы те давали еще и еще... Но со мной у них это не выйдет». Эспиноза считал, что Атауальпу следовало выслать на другую оккупированную испанцами тер­риторию. «Они могли бы выслать его сюда [в Панаму] вместе с его женами и слугами, как и приличествует его положению. У него не было недостатка в золоте, [чтобы заплатить за это]. Здесь мы оказывали бы ему все почести и уважение, как если бы он был высокородным господином из Кастилии».

Император был тронут такими решительными суждениями. Он написал Писарро холодное послание: «Мы получили ваше сообщение о казни плененного вами касика Атауальпы». Карл принял утверждение Писарро, что Инка готовил силы для на­падения. «И тем не менее мы недовольны смертью Атауальпы, а особенно тем, что это было сделано именем правосудия, ведь он был монархом... После получения сведений об этом деле мы пришлем наше повеление». Король помнил о святости коро­левского права помазанника Божьего. А оно серьезно подры­валось действиями такого удачливого выскочки, как Писарро, который безнаказанно смог казнить одного из самых могуще­ственных императоров в мире.

В течение сороковых годов XVI века хронисты отражали это официальное неодобрение действий Писарро в своих нападках на него. Гонсало Фернандес де Овьедо строго осудил убийство «такого великого государя», назвав его «позорным деянием» и «плохой услугой Господу и императору», «актом великой не­благодарности» и «вопиющим грехом». Паскуаль де Андагойя открыто обвинил Писарро и его чиновников в обмане: они «за­ставили индейских колдунов, которые были враждебно настро­ены по отношению к Атауальпе, объявить, что у него есть на­готове армия, чтобы напасть и убить их. Атауальпа ответил, что все это ложь <...> пусть они пошлют кого-нибудь на равнину, где, по их сведениям, собирались войска, чтобы удостоверить­ся в этом. С этой целью из лагеря выступил капитан Сото с несколькими товарищами. Но все было подстроено так, что Писарро и его советники убили Атауальпу до возвращения Со­то». Хуан Руис де Арсе в личном послании своей семье также обвинил Писарро в том, что «он сыграл на обмане конкиста­доров», отправив Сото на поиски химеры.

Около 1550 года акценты сместились. Теперь первых за­воевателей возвели в ранг овеянных славой, почти легендарных героев. Поэтому хронисты стали искать козлов отпуще­ния и перестали обвинять Писарро и его людей в преднаме­ренном обмане. Доказательствами предполагаемой вины Атауальпы послужили свидетельские показания местных жителей, допрошенных по поводу армии Руминьяви. Эти допросы были проведены через посредничество индейцев-переводчиков, ко­торых обучили испанцы. Главный переводчик, молодой чело­век, весьма располагающий к себе, которого ласково назы­вали Фелипильо, был арестован в 1536 году людьми Альмагро и задушен по обвинению в предательстве. Перед смертью он признался и в других случаях, когда он подстрекал местных жителей против испанцев. Агустин де Сарате и шовинистичес­ки настроенный Франсиско Лопес де Гомара создали исто­рию, будто Фелипильо намеренно искажал показания местных жителей в 1533 году. А также будто бы его застали в момент прелюбодеяния с одной из жен Атауальпы, и только его цен­ность как переводчика спасла его от немедленной смерти за этот акт оскорбления его величества; и затем он подстроил казнь Атауальпы, чтобы спасти свою шкуру. Эта версия пред­лагала необходимого козла отпущения и спасала репутацию конкистадоров. Никто не принимал во внимание, что таких проницательных людей, как Серее и Санчо, вряд ли мог вве­сти в заблуждение диаметрально противоположный по смыс­лу перевод таких исключительно важных свидетельских пока­заний. Поэтому история с фальшивым переводчиком была с радостью принята. Она возникла в пятидесятых годах XVI века и пересказывается и по сей день.

Репутации конкистадоров были также отчасти восстановле­ны благодаря тому, что казнь Атауальпы состоялась в резуль­тате последовательных судебных действий, а не была просто поспешным решением руководящей верхушки. Фернандес де Овьедо непреднамеренно положил этому начало, когда напи­сал, что «они начали судебный процесс, который был плохо организован и еще хуже записан; его главными авторами были своекорыстный, неуправляемый, бесчестный священник, амо­ральный и некомпетентный нотариус и люди одного с ними сорта». Лопес де Гомара, который в своем труде «Испания Виктрикс» прославлял завоевания конкистадоров, развил эту те­му, добавив, что Писарро устроил суд по всем правилам — это должно было воззвать к чувствам испанцев XVI века, привер­женных букве закона. Гарсиласо увидел в этом зародыш хоро­шего сюжета. В своих «Коментариос реалес», опубликованных в 1617 году, он утверждал, что Гомара почти не оценил по до­стоинству этот суд. Сам он раздул его до размеров «торжественного и весьма продолжительного» действа, в котором принима­ли участие двое судей, государственный обвинитель, адвока­ты защиты, поверенные, много свидетелей (чьи показания бы­ли конечно же искажены при переводе). В нем содержалось расследование по двенадцати пунктам, продолжительные деба­ты в зале суда, апелляции к императору Карлу V и назначение официального защитника Атауальпе. Обвинительный акт Ин­ки теперь содержал обвинения в убийстве его брата Уаскара, уничтожении племени каньяри и других, в совершении так на­зываемых человеческих жертвоприношений и в кровосмеси­тельной полигамии. Гарсиласо также представил имена один­надцати испанцев, которые якобы смело выступили в защи­ту Инки. Таким образом, суд, вымышленный Гомарой, чтобы обелить поведение испанцев, был использован красноречивым Гарсиласо, чтобы усилить драматизм, насмешку и ужас казни Атауальпы. «Суд» Гарсиласо выглядел чрезвычайно драматич­но, и с этой историей трудно расстаться. Прескотт повторил ее, но с некоторой осторожностью: озадаченный тем, что самый главный апологет инков подчеркивал законность казни Атау­альпы, Прескотт заключил, что «где нет повода для обмана, как в этом примере, там, вероятно, можно поверить [Гарсиласо] на слово». Спустя некоторое время историки перестали мучиться сомнениями, повторяя эту версию. Маркхэм, Хелпс, Мине и другие негодовали по поводу этого «убийства по суду». Книга, написанная в 1963 году, даже предлагала сравнение с совре­менностью: «Как в сталинской России нашего времени, судеб­ное разбирательство было проведено с выставлением напоказ правильности процессуальных форм». Маркхэм уделил боль­шое внимание одиннадцати испанцам из рассказа Гарсиласо, выступившим в защиту Инки, назвав их «немногими честными и уважаемыми людьми», чьи имена «достойны памяти». Хайэмс и Ордиш восхваляли «огромное нравственное мужество» этих «десяти процентов» испанской общины в Кахамарке за то, что «они были готовы, перед лицом большинства и истеблишмен­та, с риском для себя встать на защиту справедливости и ми­лосердия». К несчастью для этого убедительного рассказа, вы­яснилось, что только двое из одиннадцати доблестных мужей, названных Гарсиласо, действительно находились в то время в Кахамарке. Все свидетельские отчеты на самом деле оставили совершенно другое впечатление. Самые первые хронисты под­разумевали, что большинство испанцев были за то, чтобы оста­вить Инку в живых, или им было все равно. И только опреде­ленное меньшинство, возглавляемое Альмагро и казначеем Рикельме, силой заставили Писарро допустить трагическую казнь.

Существование армии Руминьяви навсегда останется вопро­сом без ответа. Есть различные причины верить в нее: показа­ния знатных инков, убежденность многих испанцев в ее при­ближении, вероятность того, что Атауальпа, отчаявшись, все же призвал ее себе на помощь. Имеется также запись о том, что вскоре после ухода испанцев из Кахамарки в город вошел отряд инков, чтобы перенести тело Инки и разрушить город, ставший свидетелем унижения империи. Руминьяви действи­тельно командовал армией, выступившей против испанцев в следующем году, так что, вероятно, она у него была готова к нападению и в 1533-м.

Но есть также и мощные аргументы в поддержку традици­онной точки зрения, что испанцы поддались панике из-за хи­меры. Показания местных жителей неубедительны: свидетели, возможно, продолжали политику междоусобной войны против Атауальпы; возможно, они думали, что их спрашивают о том, может ли Руминьяви представлять угрозу Кахамарке, или им, может быть, нравилось разжигать в и так явно напуганных ис­панцах панику. Ни один испанец и ни один индеец, находив­шийся у них на службе, ни разу не видели какую-либо враже­скую армию. Руминьяви, идущий из Кито, почти наверняка двинулся бы на юг по главной магистрали. А если Сото со сво­ей разведывательной группой достиг Кахаса, как это утверж­дает Педро Писарро, он должен был встретить какой-нибудь воинский отряд.

Наверное, важнее, чем правда, скрывающаяся за слухами, был тот эффект, который эти слухи произвели на испанцев в Кахамарке. Теперь, когда они получили золото и не освободи­ли взамен Инку, они чувствовали себя уязвимыми. Никто из них на самом деле никогда еще не воевал против армии инков, и половина воинов в лагере состояла из новичков, которые да­же не участвовали в истреблении индейцев на площади Ка­хамарки. Возможно, поэтому многие испанцы были охвачены паникой, усиленной паранойей, виной и неизвестностью. Эта паника, внезапно подкрепленная никарагуанским индейцем, могла в один момент исказить оценку происходящего в глазах Писарро.

В обычных обстоятельствах, видя угрозу со стороны индей­цев, испанцы вскочили бы на коней и бросились бы на них в атаку. Но это были необычные обстоятельства. Верил ли Пи­сарро в приближение армии Руминьяви или нет, но совершен но очевидно, что он находился под влиянием требований в сло­жившейся ситуации убить пленного Инку. Атауальпа оказался в точке столкновения двух чуждых друг другу миров. Он был готов к тому, что его убьют немедленно после захвата в плен, и его убежденность в этом стала снова расти, когда он увидел, что вместо того, чтобы уехать с выкупом, испанцы в Кахамар­ке получили подкрепление в лице своих соотечественников. Некоторые испанцы стали думать, что Инка перестал представ­лять какую-либо ценность как заложник и послушный им ма­рионеточный правитель. Теперь все испанцы в Кахамарке хо­тели отправиться в Куско. Люди Альмагро отчаянно стреми­лись разбогатеть. Убийство Атауальпы гарантировало им, что все другие найденные сокровища не будут считаться частью его выкупа, на который они не могли претендовать. Теперь, ког­да Атауальпа был жестоко и цинично обманут насчет своего возвращения на престол, нельзя было больше полагаться на то, что он станет поддерживать господство испанцев. Во вре­мя длительного и трудного похода к Куско присутствие Инки могло бы повлечь за собой нападение на колонну испанцев; а о том, чтобы освободить его и дать ему возможность править в Кито, нельзя было даже и думать. Практическая целесообраз­ность требовала, чтобы Инку убрали, и только она была един­ственно возможным объяснением его убийства.

Многие поверили и верят в обвинение, которое первым выдвинул Хуан Руис де Арсе: Писарро убедился в необходи­мости избавиться от Атауальпы и умышленно отослал Сото выполнять бесполезное задание, чтобы удалить главного за­щитника Инки. Но показания тех, которые при всем присут­ствовали, свидетельствуют о том, что Писарро в какой-то мо­мент, под давлением аргументов и требований Альмагро и Рикельме, внезапно сдался при приближении ночи в ту роковую субботу. Решение о казни правителя было принято момен­тально, чего нельзя было делать так поспешно. Писарро знал, что два человека, которые всегда были его двумя главными военачальниками, Эрнандо Писарро и Эрнандо де Сото, вос­противились бы этому. Атауальпу нельзя было обвинить ни в каких враждебных действиях, несмотря на чудовищную про­вокацию захватчиков. Подлое публичное удушение и лицемер­ная церемония его похорон ничего не изменили в его смер­ти. Если бы Инка был политическим узником, было бы лучше избавиться от него в его камере, скрытой от посторонних глаз, или отослать его умирать в ссылке.