Тупак Уальпа

Какой бы несправедливой и жестокой ни была казнь Атауальпы, она достигла той цели, которой добивался Альмагро и иже с ним. Теперь ничто не мешало объединенным силам Писарро и Альмагро направить свой завоевательный поход в центр империи инков. У большинства местного населения пер­вой реакцией на смерть Атауальпы было чувство облегчения. Она им казалась ознаменованием конца угнетению, которому они подвергались со стороны китонцев, победителей в граж­данской войне. Писарро не терял времени на сплочение сто­ронников Уаскара, так как он собирался дойти до Куско и же­лал появиться там как его освободитель. Теперь он уже знал, до какой степени управленческий аппарат империи зависел от самого Инки. И ему сильно повезло, что вместе с ним в Кахамарке находился самый старший сын из оставшихся в живых законных сыновей Уайна-Капака. Это был Тупак Уальпа, млад­ший брат Уаскара, человек, принимавший после своего при­езда в Кахамарку все меры предосторожности, чтобы избежать перспективы быть убитым по приказу Атауальпы. Писарро поза­ботился о том, чтобы этот Инка-марионетка получил при коро­нации все традиционные символы власти, какие получает Инка при восшествии на престол. Как только Атауальпу похоронили, Писарро «приказал немедленно созвать всех касиков и вождей, которые проживали в городе при дворе умершего правителя — а их было довольно много, и некоторые были из отдаленных областей, — на главную площадь для того, чтобы он дал им нового правителя, который будет править ими от имени его величества». Они сказали, что Тупак Уальпа следующий по очереди престолонаследник и что они не будут возражать.

Коронация началась на следующий день. «Были проведе­ны соответствующие церемонии, и каждый [вождь] подошел к нему и вручил ему белое перо в знак своей вассальной зависимости, ибо такова была их древняя традиция с тех времен, когда инки завоевали всю страну. Потом они пели и плясали и устроили великое празднество, во время которого их новый правитель не надел ни богатых одежд, ни украшения-бахромы на лбу, <...> как это делал прежде умерший правитель. Губер­натор спросил его, почему он так поступил. Он ответил, что та­ковы обычаи его предков: вступающий во владение империей должен носить траур по усопшему предшественнику. По тра­диции, они провели три дня запершись в доме и соблюдая пост, а затем появились с великой пышностью и церемония­ми и начался большой праздник... Губернатор сказал ему, что если таков древний обычай, то следует его соблюдать». Мест­ные жители быстро построили большой дом, в котором новый Инка должен был найти уединение. «Когда пост закончился, он появился, великолепно одетый в сопровождении огромной толпы людей: касиков и вождей, которые охраняли его; и куда бы он ни сел, везде лежали дорогие подушки, а под ноги ему клали богатые декоративные ткани. Главный полководец Ата­уальпы Чалкучима... сидел рядом с Инкой, и с ним вместе вое­начальник Тисо, а различные братья Инки сидели по другую сторону от него. И так один за другим по обе стороны от него сидели другие касики, военачальники, губернаторы провинций и вожди больших областей. Короче, там не было никого, кто не принадлежал бы к высшему обществу». «Затем они призна­ли его своим господином, унизившись и целуя его руку и щеку; и они поворачивали свои лица к солнцу и благодарили его, говоря, что оно дало им господина. И затем они возложили на его голову украшение в виде изящной бахромы, которая у них считается короной». «Все они ели сидя на земле, так как у них нет столов; а после еды Инка сказал, что хочет принять вас­сальную присягу его величеству, какую только что приняли его вожди по отношению к нему. Губернатор сказал ему, что он может поступить, как считает нужным, и тогда Инка вручил ему белое перо, одно из тех, что дали ему его касики... Губер­натор обнял его с большим чувством и принял перо».

На следующий день настала очередь испанцев проводить церемонии. «Губернатор предстал перед собравшимися в сво­их лучших шелковых одеждах в сопровождении королевских чиновников и некоторых идальго, которые присутствовали на церемонии также в своих самых лучших одеждах, чтобы под­черкнуть ее торжественность». Писарро заговаривал с каждым вождем по очереди, а его секретарь записывал их имена и на­звания провинций. Затем он зачитал декларацию, известную как «Требования», в которой испанские военачальники ин­формировали местное население, что завоеватели были посла­ны императором Карлом с целью донести до них учение ис­тинной религии, а также обещали, что все будет хорошо, если они мирно покорятся императору и его Богу. «Он зачитал им это, а затем переводчик перевел им все слово в слово. Затем он спросил их, хорошо ли они все поняли, и они ответили, что хорошо... Затем губернатор взял в руки королевский штан­дарт, поднял его над головой три раза и сказал им, что каж­дый из них должен сделать то же самое». Все касики послуш­но поднимали королевский штандарт под звуки труб. «После этого они подошли обнять губернатора, который принял их с великой радостью при виде их немедленного повиновения... Когда все закончилось, Инка и вожди устроили большие праз­днества. Каждый день проходили торжества, сопровождавши­еся развлечениями, играми и приемами, которые обычно про­ходили в доме губернатора».

Пока местная правящая верхушка праздновала то, что мно­гим из них казалось реставрацией законной власти их королев­ского дома, испанцы делали последние приготовления для за­хвата центральной части Перу. Некоторые менее безрассудные конкистадоры попросили разрешения вернуться в Испанию со своей долей сокровищ. Писарро чувствовал себя настолько уве­ренно, что дал им такое разрешение. Он дал им лам и индей­цев, чтобы они помогли переправить их золото через горы в Сан-Мигель. Среди них был Франсиско де Серее, который и сообщил невеселые новости о том, что некоторые испанцы по­теряли свои сокровища стоимостью свыше 25 тысяч песо, ког­да часть индейцев сбежала, прихватив с собой несколько лам, везущих золото. Возвращавшиеся конкистадоры отплыли в Панаму, а оттуда — на четырех кораблях в Испанию. Первый корабль с Кристобалем де Мена и первым грузом перуанского золота на борту достиг Европы в конце 1533 года и 5 декабря доплыл до Севильи, пройдя вверх по реке Гвадалквивир. Эрнандо Писарро прибыл со вторым кораблем 9 января; он привез первые сокровища для короля. В добавление к золоту и серебру, которое уже было переплавлено в бруски, губернатор г Писарро придумал послать ему несколько произведений искусства, чтобы продемонстрировать утонченность этой неизвест­ной культуры. Среди них были «тридцать восемь сосудов из золота и сорок восемь из серебра, из коих один был серебряный орел, чье тело вмещало 2 кантара [8 галлонов] воды; две огромные вазы, золотая и серебряная, в каждую из которых "могла поместиться разрубленная на части корова; два золотых котла, вмещающие по 2 фанега [111 литров] зерна каждый; золотой божок размером с четырехлетнего мальчика и два небольших барабана». Сокровища были выгружены на пристань в Севильи и перевезены на повозках в Торговую палату. 14 января 1534 года Эрнандо Писарро написал королю Карлу, что привез драгоценные предметы: «кувшины, вазы и другие редкости, которые стоит посмотреть». Он уверил короля, что (,ни один государь до него не обладал такой прекрасной и невиданной коллекцией. Даже Совет по делам Индий пришел в возбуждение. Члены Совета написали королю: «В связи с ог­ромной важностью этой новости мы просим Ваше Величество рассмотреть письма Писарро и распорядиться <...> желает ли Ваше Величество, чтобы он предстал перед Вашей королевской персоной с предметами из серебра и другими драгоценностями, которые он привез с собой».

Первая реакция короля была отрицательная: он отдал приказ Торговой палате переплавить все сокровища, за исключением самых легких, и из золота немедленно начать чеканить монету. Но спустя несколько дней он частично изменил приказ, позволив, чтобы эту коллекцию выставили на публичное обозрение, и разрешил Эрнандо привезти ему еще несколько драгоценных предметов. Одним из молодых людей, которые увидели эти произведения искусства, был Педро Сьеса де Леон. У него разгорелось воображение. Позднее он стал тонким це­нителем и одним из самых значительных хронистов Перу, но он всегда помнил «великолепные образцы, привезенные из Кахамарки и выставленные в Севилье». В конце февраля Эрнандо Писарро отправился в Толедо, взяв с собой небольшое ко­личество специально отобранных предметов. Среди них были огромная серебряная ваза и два тяжелых золотых котла (все они были позже отправлены в переплавку «на монеты»), два маленьких золотых барабана, позолоченный бюст индейца и золотой початок кукурузы. Король не выказал никакого удо­вольствия при виде этих очаровательных предметов. После краткого выставления для публики они были вручены королев­скому ювелиру и, вероятно, пошли в переплавку, как и другие произведения искусства, оставшиеся в Севилье.

Возвращение первых конкистадоров вызвало сильное воз­буждение. Эрнандо Писарро был оказан при дворе великолеп­ный прием, во время которого он вел переговоры о концесси­ях, чрезвычайно выгодных для Писарро, а затем он отправился в свою родную Эстремадуру, чтобы зажечь энтузиазм молоде­жи и набрать пополнение. А Мена и Серее выпустили каждый по книге, которые быстро стали бестселлерами и были пере­ведены на другие европейские языки. Европа в постренессансный период была ослеплена открытием и внезапным завое­ванием такой выдающейся империи, какую невозможно было себе даже представить.

Теперь испанцы в Кахамарке были готовы покинуть город, который они занимали в течение последних восьми месяцев, и направиться в Куско. Они пытались совершить одно из са­мых ошеломляющих вторжений в истории. Без запасов продо­вольствия, средств связи и подкрепления этот крохотный от­ряд пытался силой проложить себе путь к сердцу огромной, враждебно настроенной империи и захватить ее столицу. До­рога из Кахамарки в Куско проходит вдоль центральных Анд. Она многократно пересекает границу водораздела между бас­сейном Амазонки и Тихим океаном и проходит через полдю­жины второстепенных горных цепей и бурных горных потоков. Расстояние между двумя городами по прямой около 750 миль, и путешествие из одного города в другой можно было сравнить с путешествием от Женевского озера до Восточных Карпат или от пика Пайка до канадской границы, если в каждом случае следовать вдоль направления горных хребтов.

Писарро, Альмагро, Сото и их люди походным маршем вы­шли из Кахамарки 11 августа 1533 года. Сначала продвижение не было отмечено никакими событиями. Два дня они провели в Кахабамбе и четыре — в Уамачуко. Армия завоевателей продвигалась вперед по ничем не примечательной местности между Кахамаркой и горами, возвышающимися над Уайласской долиной, — это зеленый, довольно лесистый для Перу край, где в настоящее время растут низкие, искривленные деревья местных пород и плантации высоких, завезенных сюда из других мест эвкалиптов. В Уамачуко до наших дней сохранились древние развалины в двух местах. Вблизи колониального городка располагаются останки небольших строений, чьи стены сходятся под прямыми углами, а огороженные прямоугольные участ­ки, возможно, служили инкам в качестве военного лагеря; и на скалистом гребне над городом возвышаются стены из грубого камня и глины, заросшие кустарником и ежевикой. Это крепость Марка-Уамачуко, построенная еще до того, как стра­нна была завоевана инками, в период, когда Перу было разделено на города-государства. Из Уамачуко отряд Писарро направился в Андамарку, тот самый городок, где людьми Атауальпы был убит Уаскар. Там отряд отдыхал три дня. Испанцы решили не идти по главной магистрали через Кончукос к восточным склонам Кордильера-Бланки из-за многочисленных гор. Вме­сто этого они спустились в глубокую Уайласскую долину в том месте, где бурная река Сайта поворачивает на запад, прорезая себе путь к Тихому океану через сухие красноватые породы скалистых ущелий.

Испанцы достигли города Уайласа в последний день меся­ца, перейдя реку, на которой он стоял, по одному из знаменитых подвесных мостов инков. «В самом узком месте реки, где ее воды ужасающе бурлят, стиснутые со всех сторон, они дела­ют из камней мощные каменные фундаменты на каждом берегу реки. Поперек этих каменных сооружений кладутся толстые деревянные балки; и через реку они перекидывают и закреп­ляют толстые канаты из ивняка, похожие на якорные, только их канаты имеют толщину около трех пядей [3,5 фута] каждый. После того как через реку проложат и соединят друг с другом полдюжины таких канатов на ширину, чтобы проехала повозка, их переплетают крепкими пеньковыми веревками и укреп­ляют хворостом... Потом к каждой стороне моста приделывают бортики, как у телеги. И так этот мост лежит, наполовину по­виснув в воздухе высоко над водой. Казалось, невозможно заставить лошадей — животных, которые так много весят, легко приходят в возбуждение и пугаются, — пройти по чему-нибудь, подвешенному в воздухе... Хотя они и упирались сначала, но когда их поставили на мост, их страх, очевидно, улегся, и они перешли по нему одна за другой, так что на первом мосту не было неприятных происшествий». Педро Санчо вспоминал, ка­кой ужас охватил его при первой переправе по такому мос­ту: «Непривычному человеку такая переправа кажется опас­ной, потому что мост прогибается по всей своей длине, <...> так что сначала приходится идти вниз до середины моста, а потом нужно карабкаться вверх, чтобы достичь противополож­ного берега. Когда по мосту кто-то идет, мост сильно качает­ся; от этого у непривычного человека кружится голова».

В течение восьми дней испанцы из отряда Писарро отды­хали в Уайласе, прежде чем двинуться вверх по долине реки. В самой долине было тепло, в ней в изобилии произрастали цветы, кукуруза, а в настоящее время есть даже пальмы. Но края долины круто и равномерно поднимаются к горным хреб­там, возвышающимся по обе ее стороны: на западе к голым вершинам Кордильера-Негры, а на востоке к вечным снегам Кордильера-Бланки и увенчивающей ее самой высокой вер­шине Перу — горе Уаскаран. Склоны вокруг долины слишком круты: время от времени ледниковые отложения высокогорных каровых озер лопаются и склоны гор обрушиваются смертонос­ными оползнями. Отряд Писарро не спешил покидать долину и в середине сентября провел двенадцать дней на отдыхе в мес­течке Рекуай. Отсюда одна дорога вела вдоль долины Форталеса до Тихоокеанского побережья, где стоял огромный храм-крепость Парамонга, построенный из сырцового кирпича. Но Писарро двинулся по дороге, расположенной выше, которая огибала горы с юго-востока, перебираясь через верховья рек Пативилька и Уаура, и проходила через города Чикьян, Кахатамбо и Ойон.

Теперь испанцы были почти на полпути к Куско, не испы­тав за восемь недель путешествия после ухода из Кахамарки почти никаких трудностей. Та часть Перу, по которой они про­ходили, была верна партии Уаскара, и «до Кахатамбо касики и дорожные управители оказывали губернатору и испанцам хо­роший прием, обеспечивая их всем необходимым». И, несмот­ря на это, испанцы продвигались вперед с большой осторож­ностью, «всегда очень бдительные... с авангардом впереди и арьергардом позади». Посреди колонны испанцев на палан­кинах ехали два лидера двух противоборствующих сторон, пе­режившие гражданскую войну: новый молодой Инка Тупак Уальпа и великий главнокомандующий армией Атауальпы Чалкучима. Первый думал, что его несут, чтобы возвратить его фа­милии императорский трон в Куско, и он с готовностью со­трудничал с завоевателями. Но Чалкучима помнил, как его выманили из Хаухи, где он находился со своей армией, как его пытали по приезде в Кахамарку и как он стал свидетелем каз­ни своего господина Атауальпы. Поэтому едва ли было удиви­тельным то, что испанцы его боялись и подозревали подвох в каждом движении этой грозной фигуры. Как только они по­кинули Кахамарку, стало известно, что дружески настроенный к ним принц Уаритико, которого они послали вперед, чтобы обеспечить починку мостов и подготовку маршрута, был убит китонцами за пособничество испанцам. «Касик Тупак Уаль­па явил великую скорбь, узнав о его смерти, и сам губернатор очень сожалел о нем, потому что он очень полюбил его и еще потому что он был очень полезен христианам». В этом убий­стве обвинили Чалкучиму. Вдоль дорог инки содержали скла­ды для обеспечения продовольствием проходящие имперские армии. Когда некоторые из них оказывались пустыми, в этом тоже обвиняли Чалкучиму; но он возражал, что такая бесхозяй­ственность была результатом того, что за эту часть экспедиции отвечал Тупак Уальпа. Подозрения насчет Чалкучимы усили­вались по мере того, как захватчики подходили ближе к его бывшей штаб-квартире в Хаухе. Города Кахатамбо и Ойон ока­зались практически пусты: их жители скрылись, спасаясь бег­ством от войск Атауальпы. В это время до колонны испанцев добрался индеец с вестями, что бывшая армия Чалкучимы в Хаухе поднялась в ружье и под командованием некоего Юкра-Уальпы готовилась дать отпор. Китонские дозоры пытались не допустить, чтобы слухи об этих приготовлениях достигли Ту­пак Уальпы. Писарро решил позаботиться о том, чтобы Чал­кучима не сбежал и не встал во главе сопротивления, и за­ковал его в цепи. Наконец-то по крайней мере часть народа Перу попыталась противостоять вторжению. Как простодушно объяснил секретарь Писарро, «причина, по которой эти индей­цы восстали и добивались войны с христианами, состояла в том, что они увидели, как испанцы завоевывают их землю, а они сами хотели ею править».

И вот уже испанцы покинули пугающе пустые города на склонах Анд, обращенных к Тихому океану, и двинулись по тому же самому безлюдному перевалу, по которому в марте прошел Эрнандо Писарро. На земле все еще лежал снег; не­которые испанцы страдали от тошноты, вызванной слабостью от пребывания на большой высоте, от горной болезни. К вос­току от перевала местность так и оставалась голой, это было плато, по которому простиралась безлесая влажная саванна, и скалы, покрытые лишайником. Тревога захватчиков усилилась, когда они обнаружили еще одну покинутую деревню. Поступили новые сообщения о том, что впереди происходит сосре­доточение войск китонцев. «Все были уверены, что эта армия появилась здесь по совету и по приказу Чалкучимы — он имел намерение сбежать от христиан и присоединиться к ней». Ко вторнику 7 октября испанцы вновь вышли на главную королев­скую дорогу в городе Бомбон, расположенном на берегу озера Чинчайкоча (в настоящее время — Хунин).

Слухи нарастали, и Писарро решил, что продвижение впе­ред надо ускорить. Поэтому он оставил более неповоротливую часть колонны — пехоту, артиллерию, обоз с драгоценными металлами и даже палатки, — чтобы она продолжала движение под командованием королевского казначея Алонсо Рикельме. А сам Писарро вырвался вперед с 75 лучшими всадниками и своими талантливыми военачальниками: Диего де Альмагро, Эрнандо де Сото, своим братом Хуаном и Педро де Кандия; а также при нем находился специальный отряд из 20 пехотин­цев, который охранял закованного в цепи Чалкучиму.

В отличие от современной грунтовой дороги дорога инков вела дальше на восток: она взбиралась по горам и спускалась в тесную теплую долину Тарма. Это было идеальное место для засады. «Проход оказался труднодоступным — похоже было, что мы никогда не взберемся наверх. Там на горе был доволь­но сложный участок, по которому мы должны были спустить­ся вниз, в ущелье; и всем всадникам пришлось слезть с лоша­дей. А потом нам пришлось карабкаться наверх по обрывисто­му труднопроходимому склону горы». Современная Тарма — это симпатичный городок, тесно окруженный горными скло­нами, на которых расположены цветочные питомники. Но Пи­сарро боялся, что в этом месте, стиснутом со всех сторон го­рами, лошадям не будет места для маневра. Он остановился только для того, чтобы накормить лошадей, и поспешил даль­ше, а ночь 10 октября они провели на открытом горном скло­не. Санчо вспоминал это очень живо. Испанцы «были посто­янно настороже; кони оставались под седлами, а сами люди голодными. Они ничего не поели, потому что у них не было дров для костра и не было воды. Они не взяли с собой палат­ки и не могли нигде укрыться, и поэтому они сильно страдали от холода, так как с начала ночи пошел дождь, а затем снег. Доспехи и одежда, которая была на них, — все промокло». На следующий день измотанные люди проезжали через Янамарку и видели трупы более чем 4 тысяч индейцев, убитых в одном из сражений гражданской войны. Это было еще одно напоми­нание о боевых качествах солдат-профессионалов китонской армии. Испанцы двигались через горы, покрытые руинами доинковских поселений народа уанка, и, наконец, увидели вни­зу поразительно ровную долину Хауха, а между двумя остро­верхими горами в ее северной части угнездился город инков.

Они также увидели внизу темные массы китонских солдат, которыми когда-то командовал их пленник Чалкучима, а те­перь их возглавлял Юкра-Уальпа. Но когда они спустились в долину, перед ними открылась яркая картина самоубийствен­ного раскола, парализовавшего Перу. «Все местные жители вы­шли на дорогу, чтобы посмотреть на христиан, и сильно радо­вались их приходу, так как они думали, что для них это будет означать спасение от рабства, в котором их держала эта чужая армия». А тем временем эта «чужая армия» китонских инков готовилась оказать сопротивление. Это была первая военная акция за семнадцать месяцев со дня высадки испанцев на тер­ритории Перу и за два месяца со дня их ухода из Кахамарки. Основная часть индейской армии была сконцентрирована на дальнем берегу реки Мантаро. Но 600 воинов были посланы в Хауху, чтобы в последнюю минуту попытаться уничтожить огромные городские склады. Когда первые два испанских всад­ника въехали в Хауху, они встретили вооруженных индейцев, бегущих между домами. Испанцы сразу применили тактику, эффективность которой они узнали, когда завоевывали Мек­сику и Центральную Америку. Они немедленно атаковали. В узких улочках городка произошла стычка, а когда подскакали другие испанцы, индейцы были отброшены к реке. Они успели только поджечь тростниковую крышу одного большого склада и некоторые другие постройки. Хуан Руис де Арсе вспоминал, что они вошли в Хауху в тот момент, когда пожар в городе только начал разгораться. По воспоминаниям Педро Писарро, они доставали золотые сосуды из горячей золы на месте со­жженного склада, а Мартин де Паредес и Торибио Монтаньес написали из Сан-Мигеля, что Писарро взял «300 тысяч песо горелого золота в Хаухе». Альмагро продолжил преследование, направив лошадей в реку, уровень воды в которой начал уже подниматься в связи с началом сезона дождей. Индейцы на том берегу реки не знали, что им предпринять: то ли остаться и драться, то ли бежать до позиции, выгодной для обороны. Не­которые побежали на север, в горы, другие попытались драть­ся и были перебиты. Сражение закончилось на кукурузном по­ле у реки, где были заколоты перепуганные воины, пытавши­еся найти там убежище. «Осмотр места показал, что 50 из них спастись не удалось».

Должно быть, армия индейцев была деморализована этой первой жестокой встречей. Ее военачальники решили идти на юг и попытаться соединиться с армией Кискиса в Куско. Но испанцы опять действовали быстро. Дав измученным людям и лошадям для отдыха только один день, Писарро послал 80 всадников в погоню. Передвигаясь с большими трудностя­ми, захватчики вскоре достигли лагеря индейцев, в котором еще дымили костры. Огромная колонна индейской армии дви­галась вниз по широкой долине реки Мантаро в нескольких милях впереди. Солдаты шли походным маршем, «построен­ные в отряды по 100 человек, а женщины и слуги находились между этими отрядами». Арьергард — «отряд доблестных во­инов» — попытался оказать сопротивление, но был смят, и остальное войско обратилось в бегство, пытаясь укрыться в скалистых горах, окаймляющих долину. Многие бежали слиш­ком медленно, а испанцы не знали жалости. «Преследование продолжалось на расстояние 4 лиги [16 миль], и многие ин­дейцы были заколоты копьями. Мы забрали всех слуг и жен­щин, <...> в добычу вошло и большое количество золота и серебра». Эррера заметил, что среди пленников было «много красивых женщин, и среди них — две дочери Уайна-Капака». Франсиско Писарро оставался в Хаухе две недели, с воскре­сенья 12 октября по понедельник 27 октября. Спустя неделю после его появления в городе к нему присоединился Рикельме с отрядом пехоты, походным снаряжением и сокровищами. Во время этой короткой остановки в городе развернулась бурная деятельность. В порядке эксперимента Хауху решено было сде­лать городом с испанским самоуправлением, а затем первой христианской столицей в Перу. Восемьдесят испанцев, поло­вина из которых имела лошадей, должны были остаться в го­роде в качестве его первых жителей. Были выбраны здания для размещения церкви и муниципалитета. Теперь, когда захватчи­ки встретили организованное сопротивление, Писарро решил сократить свою армию, оставив наименее полезную ее часть охранять сокровища в Хаухе. Королевский казначей Рикельме также оставался в городе: Писарро предпочел не обременять себя его советами и быть подальше от его недреманного ока; и Рикельме не возражал находиться в тылу боевых действий. Ввиду того, что многие конкистадоры оставляли свой золотой запас в городе, они в спешке писали завещания и делали дру­гие распоряжения перед тем, как углубиться в незавоеванную территорию Перу.

Во время остановки в Хаухе молодой Инка Тупак Уальпа умер от болезни, которая подтачивала его силы еще в Кахамарке. Испанцы были глубоко опечалены потерей такой послуш­ной марионетки и стали искать виновника. Авторитетные жители Хаухи написали королю: «Считалось, что военачальник Чалкучима дал ему какие-то травы или питье, от которого он умер, хотя этому и не было никаких доказательств, и полной уверенности в этом тоже не было». Молодой Инка, вероятно, умер естественным путем, хотя у Чалкучимы была веская при­чина, чтобы убить этого члена кусковской ветви королевской фамилии, сотрудничающего с врагами. Смерть Инки приве­ла испанцев в большое замешательство. В свое время Писарро выбрал Тупака Уальпу как человека, наиболее приемлемого для вождей Атауальпы, и теперь он не знал, кого возвысить. Он понятия не имел о том, что Перу бурлило от заговоров, целью которых было короновать других претендентов. В Кито воена­чальники Атауальпы рассматривали возможность возведения на престол брата Инки, Киллискачу, в то время как генерал Руминьяви собирался захватить власть для себя. Ходили слу­хи, что генерал Кискис в Куско предложил королевский голов­ной убор брату Атауальпы Паулью, который симпатизировал китонцам. Писарро в спешке созвал на совет местных вождей, включая генералов Чалкучиму и Тисо. Встреча зашла в тупик, так как были выдвинуты два возможных кандидата на место Инки. Сторонники Уаскара предложили родного брата умер­шего Тупака Уальпы, по-видимому, того, кого звали Манко, который находился в районе Куско; китонцы же высказались в пользу юного сына Атауальпы. Писарро же постарался тай­ком оказать поддержку обеим сторонам. Он сказал Чалкучиме, что сделает его регентом, если тот сможет завлечь сына Атау­альпы в лагерь испанцев на коронацию. Чалкучима ответил, что пошлет гонцов в Кито, чтобы те привезли мальчика. Ве­роятно, и тот и другой лгали друг другу, и из этого предложе­ния ничего не вышло.

Этот торг по поводу престолонаследия показал, как низко пало величие Инки после начала гражданской войны и после всех унижений Атауальпы. Как только положение Инки поте­ряло свой престиж, то же самое произошло и со всей правя­щей кастой Перу. Другой разрушительной тенденцией стало понижение роли Куско и возрождение региональных центров и племенных столиц. В империи инков главенствующее поло­жение занимало одно племя, один город и одна правящая ди­настия. Поэтому Куско стал духовным и административным центром империи, какими в свое время были Рим и Византия. Здесь находилась роскошная резиденция каждого приходяще­го к власти Инки, пантеон мумифицированных правителей, огромная центральная площадь для церемоний, двор, посеща­емый представителями всех ассимилированных племен, и административные советы при дворе Инки. Язык инков, кечуа, был обязательным для всех в империи и оказался самым дол­говечным наследием инков: в настоящее время более полови­ны населения Перу говорит на нем как на родном языке.

Куско занимал главенствующее положение и как религиоз­ный центр империи. Здесь располагались главные храмы офи­циального бога-создателя Виракочи, а также храмы Солнца и Луны, поклонение которым инки пытались внедрить вместо почитания отдельных племенных божеств. Анимизм, существо­вавший до культа Солнца, все еще сохранялся: по всей долине Куско были разбросаны бесчисленные храмы и святыни вро­де скал, источников, пещер и деревьев. К ним относились го­ры Уанакаури и Кенко и пещера Тамбо-Токо в Пакаритамбо. В настоящее время установлена связь всех этих святынь с ле­гендой о том, как предок инков Манко-Капак овладел Куско. Инки проявили искусство и такт при обращении с божества­ми покоренных племен. Священные предметы и изображения богов, которые можно было перенести, удостоились чести быть перевезенными в Куско вместе со жрецами, которые им слу­жили. Оказавшись там, они стали заложниками традиционно­го поведения своих племен. В Куско сфокусировались многие религиозные церемонии, которыми был заполнен календарь инков. В начале сезона дождей в декабре праздновалась цере­мония Капак-Райми, на время которой чужестранцы должны были покинуть Куско, пока подростки из семей знатных ин­ков проходили обряд совершеннолетия. В мае отмечался праз­дник Айморай, посвященный сбору урожая кукурузы, а в июне устраивалось большое торжество под названием Инти-Райми в честь Солнца. Сентябрьский праздник Ситуа, или Койя-Райми, представлял собой церемонию очищения: в главной цере­монии участвовали божества подвластных инкам племен, а из Куско во все концы империи отправлялись эстафеты бегунов, которые исполняли символические ритуалы изгнания духов. Пахота в отдаленных провинциях могла начаться лишь после того, как Инка вскопает землю золотым ручным плугом в Куско. Куско временно утратил свое исключительное положение, когда Уайна-Капак довольно долго жил на севере страны, но впереди была коронация Атауальпы, который стал правителем в прежней столице. Междоусобная война и пленение Атауаль­пы испанцами нанесло большой урон престижу как Куско, так и правящей династии инков и всему их племени. В результа­те этого стали поднимать голову племена, которые не до кон­ца ассимилировались в империи. Эта центробежная тенденция была только началом. Ее первые признаки испанцы увидели во враждебности, с которой индейцы уанка в Хаухе встрети­ли оккупационную армию инков. Стремление к регионально­му и племенному обособлению стало играть все большую роль по мере того, как не так давно введенная инками система го­сударственного управления начала рассыпаться. Это оказало неоценимую услугу испанским захватчикам. Им был на пользу как династический раскол и последующая гражданская война, так и безразличие масс населения к судьбе правящих классов инкского общества.

Считается, что был еще один фактор, сыгравший на руку испанцам: индейцы якобы приняли их за вернувшегося верхов­ного бога Виракочу. Но мало что говорит за это. Атауальпа и его военачальники явно относились к испанцам как к обычным смертным и готовы были применить против них оружие. Ни в одной из хроник, написанной в период завоевания, нет свиде­тельств о том, что индейские вожди испытывали какие-либо колебания, боясь, что пришельцы могут оказаться божествами. После своего пленения Атауальпа сказал, что он позволил ис­панцам проникнуть в глубину страны до Кахамарки только из-за их малочисленности. Для крестьян испанцы были внушаю­щими страх чужеземцами, но не божествами.

Легенда о соотнесении испанцев с божествами появилась, когда хронисты более позднего периода заметили сходство между мифами о происхождении инков и своими собственны­ми библейскими сказаниями. Самые добросовестные из них, Педро Сьеса де Леон и Хуан де Бетансос, которые делали свои записи вскоре после 1550 года, были поражены тем фактом, что местные жители называли испанцев «виракочи» — по имени своего бога. «Когда я спросил индейцев, как выглядел Виракоча, когда их предки увидели его, <...> они мне ответили, что это был человек высокого роста в белой одежде до земли, при­хваченной на талии поясом; у него были короткие волосы, а на голове была корона, похожая на головной убор священни­ка; в руке он нес нечто, что им кажется теперь похожим на требник, который носят священники». Виракоча был «белым человеком крупного телосложения, который вызывал огромное уважение и благоговение... Далее индейцы повествуют, что он путешествовал, пока не пришел на берег моря, где он рассте­лил свой плащ, и уплыл на нем по волнам, и больше не появ­лялся, и они его больше не видели. Из-за того, каким образом он их покинул, они дали ему имя Виракоча, что означает «мор­ская пена»». Сьеса написал, что имя Виракоча впервые было употреблено по отношению к испанцам приверженцами Уаскара, которым конкистадоры явились как богоподобные избавители от китонцев Атауальпы. Родной племянник Атауальпы согласился с этим: «Они казались нам похожими на Виракочу — этим древним именем мы называли создателя Вселен­ной». И они загадочным образом появились со стороны того самого моря, в дали которого исчез их бог-создатель.

Испанцы только смутно догадывались о силах, действовав­ших в их пользу, независимо от открытой династической борь­бы, из которой они пытались извлечь свою выгоду. Для них Куско представлял собой важнейший центр империи. Мест­ные жители говорили о городе с почтением, и те три испанца, которые побывали в нем, дали завораживающие описания его сокровищ. Куско непреодолимо притягивал к себе всех испан­цев из отряда Писарро. Его неприступность и армия его защит­ников из числа местного населения не принимались в расчет в безумном стремлении захватить самый главный приз.