без названий

Песен твоих изумруды нижу я,
из песен я делаю ожерелье,
тверда золотая оправа песен,
ими себя укрась.
Ничто не сравнится с твоим богатством!
По двое вскинуты перья кецаля,
стройно колышутся, вверх устремляясь,
черно-зеленые, красные —
ими ты барабан украшаешь свой.
Ничто не сравнится с твоим богатством!

***
Граню изумруды и золото лью для изделий,— это песня моя.
В золото изумруды одеты,— это песня моя.
Гранями камня город расцвечен на лесной горе Колибри.
Мы — ожерелье, и мы — кецали.
Песен твоих изумруды один к одному подбираю, -
так дружба нас на земле единит.
Солнце — в гербе твоем, а во владенье - горе и муки.
Пой же, певец. Песен-цветов твоих яркая радуга радует сердце мое.

***
На ткани цветочной ты рисуешь слова,
слова своей песни, благороднейший Несауалькойотль.
Ты цветами нежнейших оттенков свое сердце украсил,
ты рисуешь слова, слова своей песни, благороднейший Несауалькойотль.

***
Ликуй с барабаном гремящим вместе
или уйди, если сердце захочет.
Ведь бабочка, как цветок воздушный,
меж людьми летает, покорна только самой себе.
Вкуси от цветов, наслаждайся ими —
соками наших цветов!
Она порхает меж веерами,
в дыме табачном от наших трубок,
в лад с барабаном ликует она!

***
Даже смарагды могут разбиться,
даже золото в прах распасться
и облететь — оперенье кецаля...
Мы живем на земле не вечно —
лишь мгновенье, лишь миг мы здесь!

Падают, как семена, изумруды,
цветы рождаются, благоухая:
это песня твоя!
Как только ты к небу цветы вздымаешь,
над Мехико солнце встает!

***
Блеск бирюзы, пестрота плюмажей —
вот твои мысли, о жизнедатель:
смертных жалея, милость им даришь —
мгновенье рядом с тобой.

И распускаются, как изумруды,
твои бутоны, о жизнедатель:
расцветшим пышно и чуть раскрывшим свой алый венчик —
всем им дано лишь мгновенье рядом с тобой.

***
Даже если все это правда,
что жизнь земная — одни страданья,
что так на земле всегда, неизменно,
нужно ли вечно всего бояться,
нужно ли вечно дрожать от страха,
нужно ли вечно рыдать?

Зачем так заведено в этом мире,
что вечно в нем господа, властелины,
что есть правители, знатные родом,
ягуары есть и орлы?

Но кто же сказал, что это навеки
и что таков бытия порядок?
Кто на себя навлекает гибель?
Есть и жизнь, есть и желанья,
битвы есть и труды!

***
Яркость цветов, песнопения празднеств
он источает — слушайте, люди!
Дом его пышный во мхах воздвигнут,
дом его бабочками наполнен,
света полна его песнь.
Ярок Цветок на сияющем троне,
песнь его сеет цветы. Блаженство!
Флейты цветущие ждут его в доме,
труб ликованье и песнопение,
счастье в доме живет.
В доме, увенчанном охрой цветущей
и водяными цветами одетом,
ты - жизнедатель на ложе мягком из разноцветущего мха!
Пахнет маисом красный цветок твой,
в Мехико, здесь, раскрывает он венчик,
бабочки мед золотой впивают,
пьют его птицы, схожи с орлами,
дом твой в цветах водяных из яшмы,
как золото солнца, из ахры яркой,
в Анауаке ты вождь.

Кружат цветы и звенят колокольцы —
это твой барабан, повелитель.

Красный цветок ты из огненных перьев,
в Мехико - здесь, раскрывающим венчик,
миру даешь ты благоуханье,
им наслаждаются люди мира.
Яркий упал изумруд на землю —
цветок родился —
родилась твоя песня!
Если в Мехико будешь петь ты —
СОЛНЦУ над ним сиять.

***
Я говорю:
пусть только три,
три наших песни-цветка, -
кончилась наша скорбь, наша досада.

Други мои, не всякий час радость живет на земле,
но утешает всегда верная дружба.

***
Земля - могила и ничто не избежит ее,
ничто не превосходно настолько, чтобы не сойти в нее,
Реки, ручьи, фонтаны и воды текут,
но никогда не возвращаются к своему радостному истоку.
Тревожно спешат они по обширному царству бога дождя.
Расширяя свои берега, они строят тем самым
печальную гробницу для своего захоронения.

Наполнено чрево земное тлетворной пылью,
бывшей когда-то плотью и кровью,
однажды живших тел людей, восседваших на тронах,
решавших дела, возглавлявших советы, командовавших армиями,
покорявших провинции, владевших сокровищами, разрушавших храмы,
торжествовавших в своей гордости, величии, успехе, достоинствах и власти.
Исчезла их слава, как исчезает пугающий дым
Изрыгаемый внутренним огнем Попокатепетля.
Ничто не напоминает о них, кроме исписанных страниц.