Встреча

Америка возникла в истории

западного мира, когда абсолютизм

был его целью, а нетерпимость —

способом повседневного существования.

Серхио Багу

Первая встреча поразила воображение Колумба: «Невозможно поверить, что человек может где-нибудь ещё увидеть таких добросердечных и открытых людей, готовых отдать христианам все, что имеют», людей, которые, «когда их просят, дают все с превеликой охотой, так что кажется, что, прося их о чем-либо, ты оказываешь им огромную милость». Нравы этих нагих, чистых и простодушных мужчин и женщин произвели громадное впечатление на адмирала, и тем не менее он очень скоро начал строить крепость во владениях правителя Гуаканагари, человека «великого милосердия, человечности и доблести», который при первой неудаче, которую потерпел адмирал у берегов Эспаньолы, помог снять с мели его судно, быстро разгрузить его и сберечь все вещи, что заставило Колумба написать в письме королям: «Заверяю Ваши Высочества, что ни в какой части Кастилии нельзя Было бы столь надежно сохранить все вещи, вплоть до последнего шнурка... так что думаю, в мире нет лучших людей и лучшей земли». Он писал, что «наш господь явил нам большую милость в том, что судно село там на мель... [потому что] это было не несчастьем, а великой удачей»⁸.

Несмотря на эти восторженные слова, несмотря на дружеское отношение со стороны Гуаканагари — который ради Колумба предал своих же соотечественни­ков, восставших против поработителей,— адмирал решает выстроить крепость, «хотя и не видит необхо­димости в том, чтобы обезопасить себя от этих людей... ибо они голы и безоружны». Отплывая с Эспаньолы, он оставил в ней тридцать девять человек, которым приказал собрать бочку золота.

Колумб делал свои выводы из того, что говорили ему аборигены, по-видимому не отдавая себе отчета в том, к каким губительным последствиям это может привести. Он писал: «Люди этих земель не понимают меня, и я часто принимаю одно за другое... и не слишком им доверяю, так как они неоднократно пыта­лись сбежать».

Немудрено, что они пытались сбежать, хотя чаще всего безуспешно, ибо речь идет о первых туземцах, которые, увидев чудесный плавучий дом, с любопытст­вом приближались к адмиральскому кораблю. Колумб весьма своеобразно удовлетворял их любопытство, при­казывая захватить индейцев, чтобы затем отвезти коро­лям Испании вместе с другими диковинками, такими, как попугаи, мотки хлопковой пряжи и немногочислен­ные предметы из золота.

Такой была встреча. Лас Касас пишет: «Люди обыкновенно впадают не в одну ошибку и совершают не один грех: сначала обычно совершается один боль­шой грех, а за ним другой. Так случилось и с адми­ралом, желавшим как можно лучше выполнить то, что он задумал. Он послал матросов в один дом... и они захватили и привезли семь женщин... с тремя детьми. Он сказал, что сделал это потому, что поведение [захваченных] мужчин в Испании будет много лучше, если с ними будут соотечественницы, нежели без оных». Муж одной из пленниц приблизился к готовившемуся отчалить кораблю и принялся умолять Колумба, чтобы тот захватил и его, поскольку увозят его жену и детей. Адмирал смилостивился. «И я в это верю,— пишет Бартоломе де Лас Касас,— но также убежден, что этот индеец скорее хотел, чтобы ему вернули его жену и детей; он желал бы остаться на родной земле, а не ехать умирать на чужбину». Захват пленников подтверждает и Овьедо, когда говорит, что к моменту прибытия Колумба в Палос большинство индейцев умерло, а остальные находились в плачевном состоя­нии, и к королевскому двору удалось доставить лишь шестерых из них. Одного из этих шестерых юный наследник престола дон Хуан сделал своим пажем, но тот прожил всего два года.

Среди завоевателей господствовало убеждение, что люди, которых они встречали, принадлежат им, что «знамя с крестом» и борьба «за нашу веру» давали им право, подкрепленное санкцией папы, распределять между собой американские земли, облагать чудовищной податью их законных правителей и принуждать их под страхом смертной казни — которой все равно не избе­жали многие касики — присягать на верность евро­пейским монархам.

Бросается в глаза и обилие противоречий, в которых запутываются летописцы конкисты, повествуя о коренном населении захваченных земель. Так, произ­ведения Фернандеса де Овьедо, который королевским указом был назначен официальным хронистом Индий, до такой степени насыщены типично колонизаторским жаргоном, что порой трудно понять, относился ли он к индейцам с высокомерием или просто ненавидел их, восхищался ими или презирал, видел в них «хороших людей и воинов» или людей порочных, ленивых, с дурными наклонностями. Можно предположить, что и он иногда испытывал угрызения совести, что проскальзывает в его писаниях, и потому всячески старался оправдаться, обвиняя аборигенов в идолопоклонстве и содомском грехе.

И хотя Овьедо «не хочет думать, что бог может без вины наказать индейцев и опустошить их земли, ведь они подвержены стольким порокам и приносят жертвы дьяволу», он тем не менее сурово обвиняет конкистадоров, доминиканцев и францисканцев в истреблении индейцев на Сан-Хуане, Кубе и Ямайке.

В своем «Я обвиняю» он пишет о «ненасытной алчности людей», которые в стремлении завладеть золотом обрекают индейцев на изнурительный труд, и о жестокости тех, кто не дает пищи этим «людям, которые по природе своей ленивы и порочны, плохие работники, унылы и трусливы, подлы и с дурными наклонностями...». По­хоже, что этот длинный перечень оскорблений пона­добился Овьедо лишь для того, чтобы, набравшись духу, добавить: «Многие из них по своей воле при­няли яд, чтобы не работать, а иные повесились».

Несмотря на свое восхищение Колумбом, поступки которого он стремится оправдать везде, где это только возможно, Лас Касас считает, что толчком к тому, что испанцы решились использовать индейцев «на таких в высшей степени тяжелых работах... и вымещали на них злобу, дабы подчинить и истребить их», послужили слова адмирала, обращенные к королям Испании: «Они не имеют оружия и все ходят нагими, и никакой привычки к оружию у них нет. Они очень трусливы... и весьма пригодны для того, чтобы повелевать ими и заставлять их работать, сеять и делать все другое, что необходимо, чтобы они строили города, приучались ходить одетыми и жили по нашим обычаям...»⁹

Невольно возникает вопрос, куда же исчезли «ан­гельские создания» времен первой встречи, о которых Колумб сказал, что «пусть лучше они перейдут в нашу святую веру по любви, чем по принуждению»,— те, кому он давал цветные шапки и стеклянные бусы в обмен на мотки хлопковой пряжи и замечательные золотые изделия; те, кто подплывал к кораблям с мно­гочисленными и разнообразными подарками; те, что были «очень хорошо сложены, очень красивы, с прекрас­ными телами и добрыми лицами».