Школа мужества

Искусству побеждать учатся на поражениях.

Симон Боливар

Точно сквозь пелену тумана, видит он цепь последующих событий, которые за пять лет так изменили судьбу его родины, его соотечественников и его собственную жизнь.

Ах, если бы человеку было дано все повторить сначала, вернуться к исходу, заново перетасовать колоду карт – событий и, уже помудревшим, вновь начать игру, ставкой в которой благополучие его народа! Тогда результат был бы иной, тогда не было бы пролито напрасно так много крови, не было упущено столько возможностей, Монтеверде потерпел бы поражение, и флаг независимости теперь гордо реял бы над бывшим дворцом генерал‑капитана в Каракасе.

***

Что же произошло после возвращения нашего героя на родину? Каракас все еще находился под впечатлением неудавшейся экспедиции Франсиско де Миранды в район Коро в 1806 году. Хотя попытка революционного генерала освободить Венесуэлу не увенчалась успехом и он был вынужден покинуть Берег Твердой Земли, она сильно напугала испанские власти и вселила новые надежды в сторонников независимости. Высадка Миранды показала и тем и другим, что освобождение колонии от испанского господства вовсе не мечта фантазера, а весьма реальная возможность.

В Каракасе ходили слухи, что Миранда продолжает оставаться в районе Карибского моря, набирая волонтеров и подготавливая новую освободительную экспедицию. Симон Боливар узнал о планах соотечественника, находясь в США. Мантуанец сообщил об этом своим единомышленникам в Каракасе, и те стали энергично готовиться к захвату власти, полные решимости на этот раз оказать Миранде максимальную поддержку.

Международная обстановка складывалась в пользу сторонников независимости. Положение в Европе становилось все более запутанным и неясным. Наполеон, возложив на свою голову корону императора, стремился подчинить Франции все европейские страны. Ему удалось завлечь в Байонну испанскую королевскую семью[1] и добиться ее согласия на провозглашение королем Испании своего брата Жозефа Бонапарта. Французские войска пересекли Пиренеи, но неожиданно для себя встретили со стороны испанцев ожесточенное сопротивление. В стране возникали партизанские отряды и патриотические хунты для борьбы с завоевателями. В Севилье образовалась Центральная хунта, принявшая на себя функции испанского правительства.

Бедами Испании пыталась воспользоваться ее извечная соперница Англия. С одной стороны, она обнадеживала Миранду, обещая оказать ему, правда, в весьма туманной форме помощь в освобождении колоний, а с другой стороны, тайно готовилась сама завладеть ими. Такая попытка, предпринятая в 1806–1807 годах английским флотом и войсками в Буэнос‑Айресе, с треском провалилась. Разгромленные местными ополченцами, захватчики позорно капитулировали. Победа жителей Буэнос‑Айреса оказала заметное влияние на ход последующих событий в Испанской Америке. Если они сумели одержать верх над опытной и хорошо оснащенной английской армией, то с не меньшим успехом они могут сражаться и с испанскими войсками. Таков был урок событий в Буэнос‑Айресе, из которого извлекли соответствующие выводы креолы в Каракасе и в других колониальных центрах.

Стоит ли удивляться, что в Венесуэле испанские власти проявляли нервозность и нерешительность, терзаясь сомнениями, к кому им присоединиться – к Наполеону, севильской хунте или к местным жителям, если последние, следуя примеру колонистов Северной Америки и жителей Сан‑Доминго, поднимут знамя восстания и провозгласят независимость?

Молодые патриоты, сторонники независимости, собирались в поместье Боливаров Эль‑Палито близ Каракаса, которое они в шутку называли креольским конвентом. Боливар и его друзья стремились убедить влиятельных мантуанцев старшего поколения воспользоваться обстоятельствами и заставить генерал‑капитана под предлогом соблюдения верности испанскому королю Фердинанду VII, плененному, как и его отец Карл IV, Наполеоном, образовать в Каракасе правительственную хунту, то есть независимое от севильской хунты правительство.

Мантуанцы, возглавляемые маркизом дель Торо, поддерживавшим тайную связь с Мирандой, действительно предприняли попытку склонить генерал‑капитана к тому, чтобы образовать независимую хунту. Но действовали столь нерешительно, что при первом же окрике со стороны испанского наместника покаялись перед ним, выдав всех участников патриотического заговора. Генерал‑капитан, однако, был напуган не меньше самих заговорщиков, и поэтому они отделались всего лишь его отеческим репримандом.

Французы между тем продолжали военные действия в Испании, угрожая оккупировать всю территорию страны. В Европе мало кто сомневался в том, что, если французам удастся покорить Испанию, колонии в Америке изберут путь независимости. Такое мнение разделял даже император Александр I.

В письме графу Ф. П. Палену в связи с его назначением посланником в США русский царь писал: «Я полагаю, что если война в Испании еще продлится, то обширные и богатые земли, которыми она владеет в Америке, не желая находиться под управлением призрачного лица и отдавать все свои сокровища в распоряжение хунты, находящейся под опекой Англии, образуют одно или несколько независимых государств. Трудно правильно учесть все изменения, могущие произойти в результате такого события в политических и торговых связях Европы, но легко предвидеть, что эти изменения будут весьма важными».

Граф Пален учел интерес, проявленный Александром I к положению в Испанской Америке, и из Соединенных Штатов постоянно и весьма обстоятельно информировал Петербург о развитии событий в этой части света.

В одном из первых своих донесений из США, помеченном 14(26) ноября 1809 года, русский дипломат писал: «Громадные владения Испании в Новом Свете, которые в спокойные времена не так быстро пришли бы к мысли об отделении от метрополии, чувствуют сейчас такую потребность и сознают, какие преимущества они получат, если станут независимыми государствами и займут среди других держав земного шара место, предназначенное им природой. Как только у Испании не будет больше никаких шансов на спасение и мы увидим, что эта древняя владычица Нового Света попала под иго Франции, семена свободы сразу же дадут ростки в разных провинциях Испанской Америки… Эти новые государства не смогут более оставаться под управлением священников и фаворитов, и они, естественно, последуют по пути, который подскажут им их собственные интересы».

Впрочем, то, что видел граф Пален, видели и другие внимательные наблюдатели событий в Испанской Америке. Грозовые тучи уже давно собирались над нею, и гром, который грянул в 1810 году, не явился ни для кого неожиданностью.

Как и следовало ожидать, французы после ожесточенных сражений с партизанами смогли оккупировать значительную часть испанской территории. 19 апреля 1810 года, когда сведения об этом достигли Каракаса, население венесуэльской столицы, руководимое все теми же молодыми патриотами во главе с Симоном Боливаром и его братом Хуаном Висенте, восстало и свергнуло генерал‑капитана. Власть перешла к Патриотической верховной хунте, которая, хотя и присягнула на верность Фердинанду VII, в действительности стремилась к полной независимости от Испании.

Ф. П. Пален в своем донесении министру иностранных дел Н. П. Румянцеву так сообщал о событиях в Венесуэле в начале сентября 1810 года: «В Каракасе… население создало независимое правительство, но в то же время оно признало принца Фердинанда своим законным королем на случай, если ему когда‑нибудь удастся воцариться в Испании. Это признание было сделано лишь для того, чтобы не оттолкнуть тех людей, которые еще держатся за древнюю монархию, но главные действующие лица глубоко убеждены, что Фердинанд больше не появится на сцене, а если бы он и появился у них, они первые не захотели бы его признать».

Между тем события развивались, если можно так сказать, зигзагообразно. Победы патриотов чередовались с поражениями. Мантуанцы старшего поколения, имевшие большое влияние на деятельность хунты, не проявляли ни решительности, ни энергии, ни сообразительности в борьбе за укрепление новой власти в Венесуэле. Одни из них опасались, что слишком решительные действия могут привести к «французской революции» и лишить их поместий, рабов и даже жизни, другие надеялись на компромисс с Испанией, третьи бездействовали по неопытности или просто по беспечности.

И все же хунта сумела осуществить ряд мероприятий. Она отменила многие обременительные для населения налоги, в том числе на некоторые предметы первой необходимости, сократила подати, взимаемые с индейцев, провозгласила свободу внешней торговли и запретила работорговлю.

Руководители хунты постановили направить за границу специальные миссии, чтобы заручиться поддержкой других государств и закупить необходимое для защиты новой власти оружие.

Доверенные люди были посланы на остров Кюрасао к голландцам, на Ямайку к англичанам и, что важнее всего, в Вашингтон и Лондон. Миссию в Вашингтон было поручено возглавить Хуану Висенте Боливару, а в Лондон – его брату Симону. Эти назначения были сделаны с учетом того, что оба брата уже бывали за границей, знали иностранные языки и согласились сами оплатить все расходы, связанные с поездкой и работой миссий.

Хуан Висенте сравнительно успешно выполнил свое поручение в Вашингтоне. Правда, ему не удалось добиться поддержки правительства США, но он сумел закупить большую партию оружия. К несчастью, на обратном пути в Венесуэлу Хуан Висенте погиб в кораблекрушении. Умерла и младшая сестра Хуана. Теперь из семьи Боливаров в живых остались только Симон и старшая сестра Мария Антония.

Смерть Хуана Висенте лишь укрепила решимость Симона продолжать начатую борьбу, но одной решимости было еще недостаточно для победы…

В Лондоне миссию Боливара английские власти встретили сдержанно. Вместо признания каракасской хунты английское правительство предложило ей договориться с Регентским советом, представлявшим после самороспуска Центральной хунты интересы испанской короны. Прохладный прием англичан отнюдь не расстроил Боливара. Ведь он встретил в Лондоне своего кумира – генерала Франсиско де Миранду, который вслед за ним последовал в Каракас.

Возвращение предтечи венесуэльской независимости генерала французской революции Миранды на родину консолидировало радикальное крыло патриотов, требовавших окончательного разрыва с Испанией. Радикалы, действовавшие через Патриотическое общество, основанное Симоном Боливаром и его друзьями, требовали немедленного провозглашения независимости. Страстные речи о необходимости такого шага произносили в Патриотическом обществе Миранда и его единомышленник молодой Боливар. 4 июля 1811 года Боливар в Патриотическом обществе подверг резкой критике колебания большинства членов конгресса:

– В национальном конгрессе спорят о том, какое решение следует принять. И что же говорят нам? Что, прежде чем объявить независимость, следует объединиться в конфедерацию, как будто мы все не объединены против иностранной тирании! Какая разница, продаст ли нас Испания Бонапарту или будет впредь владеть нами как рабами, если мы готовы завоевать свободу. Эти сомнения показывают, что над нами все еще довлеет старый порядок. Нам говорят, что большие решения следует принимать, хорошо поразмыслив. Разве трехсотлетнего господства испанцев было недостаточно для размышлений? Патриотическое общество уважает национальный конгресс, но конгресс, в свою очередь, должен прислушаться к голосу Патриотического общества, являющегося светочем прогресса и выразителем всех революционных чаяний нашего народа. Заложим же бесстрашно краеугольный камень южноамериканской свободы! Проявить нерешительность в этом вопросе равносильно поражению.

По предложению Боливара собравшиеся избрали делегацию, которая на следующий день совместно с членами Патриотического общества и их сторонниками окружила здание конгресса и потребовала от депутатов объявления независимости.

Конгресс сдался. 5 июля депутаты почти единодушно провозгласили независимость Венесуэлы. Вскоре после этого конгресс принял республиканскую конституцию. Так благодаря усилиям Миранды, Боливара и их соратников Венесуэла стала независимой республикой.

Но настоящие трудности только начались. Молодую республику ожидали тяжелые испытания. Ее противники устраивали восстания, плели заговоры. На Каракас упорно наступали жаждущие реванша сторонники старого порядка во главе с ревностным служителем испанского короля капитаном Доминго Монтеверде.

Казалось, что против патриотов восстали не только все земные силы, но и небесные. В стране произошло огромной силы землетрясение, вызвавшее гибель многих тысяч жителей. Больше всего пострадали районы, находившиеся во власти патриотов. Этим воспользовались испанцы и их сообщники – священники, утверждавшие, что землетрясение – кара господня за стремление венесуэльцев установить «безбожную» республику.

Ссылаясь на свидетельства очевидцев, Александр Гумбольдт так описывает в одном из своих сочинений происшедшее землетрясение. 26 марта 1812 года был исключительно жаркий, тихий и безоблачный день. Это был четверг страстной недели, и значительная часть населения находилась в церквах. В 4 часа 7 минут дня жители ощутили первый толчок. Он был настолько сильный, что закачались церковные колокола. Немедленно за ним последовал второй толчок, во время которого земля в непрерывном волнообразном движении словно кипела, как жидкость. Думали, что опасность уже миновала – вдруг послышался оглушительный подземный гул. Он напоминал раскаты грома, но был более сильным и более длительным, чем гром тропических гроз. Гул предшествовал вертикальному поднятию, за которым последовало более длительное волнообразное колебание. Ничто не могло устоять против толчка снизу вверх и перекрещивающихся колебаний.

Каракас был разрушен до основания. Тысячи жителей оказались погребенными под развалинами храмов и домов. Ночь с четверга на пятницу являла взорам раздирающее душу зрелище отчаяния и горя. Густой слой пыли, поднявшейся над развалинами и висевшей в воздухе, подобно туману, постепенно осел. Никаких толчков больше не ощущалось; никогда ночь не была так прекрасна и тиха.

Почти полная луна освещала круглые вершины Сильи, и безмятежное небо представляло резкий контраст по сравнению с усеянной руинами и трупами землей. Матери несли на руках детей в надежде вернуть их к жизни. Безутешные семьи бегали по городу, разыскивая брата, мужа, друга, чья судьба была неизвестной, и все еще думая, что он затерялся где‑то в толпе. Люди теснились на улицах, которые можно было узнать лишь по рядам нагроможденных развалин.

По отношению к мертвецам оставалось выполнить долг, диктуемый одновременно и жалостью, и страхом перед заразой. Так как нельзя было предать погребению тысячи трупов, наполовину засыпанных обломками, специальным уполномоченным поручили сжечь тела. Среди груд развалин разложили костры. Похороны продолжались несколько суток.

Священники и монахи денно и нощно проповедовали на улицах и площадях, призывая оставшихся в живых каракасцев «образумиться», отречься от республики и вернуться под покровительство испанского монарха и католической церкви. Иначе новые страшные и жестокие бедствия обрушатся на Венесуэлу. На одной из каракасских площадей Симон Боливар стащил со стола такого проповедника и, заняв его место, призвал соотечественников не верить антипатриотической пропаганде церковников.

– Если природа против нас, мы заставим ее подчиниться, – так говорил Боливар.

Между тем правительство республики растерялось. Оно оказалось не в состоянии принять решительные меры против врагов независимости. В этих условиях власть перешла к радикальному крылу патриотов, возглавляемому Франсиско де Мирандой и Симоном Боливаром.

Миранда был провозглашен диктатором и генералиссимусом войск республики, а Боливар после участия в подавлении антиреспубликанского мятежа в Валенсии, за что был произведен в полковники, стал комендантом военно‑морской крепости в Пуэрто‑Кабельо, где содержались пленные испанцы.

Однако ни Миранда, ни Боливар, ни их друзья не смогли предотвратить падения Первой Венесуэльской республики и победы сторонников Монтеверде. Отсутствие дисциплины в рядах патриотов, беспечность, доверчивость и недостаток политического опыта многих руководителей, страх, испытываемый некоторыми из них перед рабами, жаждавшими свободы, иллюзии, которые питали патриоты, в их числе и сам Миранда, относительно возможности демократических преобразований в самой Испании после принятия кортесами в 1812 году конституции, – все это привело к поражению лагеря независимости. И, как часто бывает в такие минуты, людьми овладели неверие в свои силы, отчаяние, подозрительность; друг ополчился против друга, брат против брата, сын против отца, ученик против учителя.

Каждому из участников казалось, что в гибели республики виновны все, за исключением его самого. Боливар не проявил должной бдительности в роли коменданта крепости Пуэрто‑Кабельо, которую захватили заключенные в ней испанцы, нанеся тем самым смертельный удар по интересам республики. Миранда, усталый и разочарованный, потерял веру в победу и капитулировал, поверив обещаниям врага не применять репрессий против патриотов.

Капитуляция Миранды, позволившая капитану Монтеверде во главе отряда в 300 человек захватить Каракас, вызвала гнев и возмущение Боливара и его друзей, которые арестовали своего недавнего кумира, надеясь продолжать борьбу. Но было уже поздно. Арестованный ими Миранда попал в руки испанцев, а Боливар был вынужден бежать из Венесуэлы, причем не без согласия самого Монтеверде.

Так родилась и погибла Первая республика Каракаса[2], так появился из водоворота событий новый завоеватель Венесуэлы Монтеверде, так пал жертвой своих собственных ошибок Миранда и случайно спасся Боливар. Спасся, потеряв своего кумира, состояние, а для многих и репутацию патриота.

***

За событиями в испанских колониях внимательно следил Александр Гумбольдт. В 1812 году он заканчивал редактировать свой труд о путешествии в равноденственные области Нового Света. В предисловии к нему немецкий ученый не скрыл своих симпатий к сторонникам независимости, выразил уверенность, что, несмотря на трудности и поражения, их дело в конечном итоге восторжествует. Гумбольдт писал:

«После того как я покинул Америку, в испанских колониях разразилась одна из великих революций, время от времени потрясающих человечество[3], по‑видимому, она готовит новые судьбы населению в четырнадцать миллионов человек, распространяясь из южного полушария в северное, от берегов Ла‑Платы и Чили до северной Мексики. Глубокая ненависть, порожденная колониальным законодательством и поддерживаемая политикой недоверия, повела к кровопролитию… В Кито уже пали жертвой своей преданности родине самые добродетельные и самые просвещенные граждане. Описывая края, память о которых стала для меня столь дорогой, я то я дело переношусь мысленно в места, воскрешающие в моем уме воспоминания о погибших друзьях.

Когда начинаешь размышлять относительно политических волнений в Новом Свете, приходишь к выводу, что американские испанцы находятся в менее благоприятном положении, чем жители Соединенных Штатов, которые были подготовлены к независимости длительным периодом почти неограниченной конституционной свободы. Внутренних раздоров следует особенно страшиться в тех странах, где цивилизация не пустила еще достаточно глубоких корней и где под влиянием климата леса быстро снова завоевывают расчищенные, но затем предоставленные самим себе земли… Обращаясь к более приятным мыслям, я даже льщу себя надеждой… что под влиянием нового общественного строя эти страны достигнут быстрых успехов на пути ко всеобщему благополучию. И если тогда некоторые страницы моей книги избегнут забвения, житель Ориноко и Арабало[4], с восхищением убедится, что многолюдные торговые города и поля, обработанные руками свободных людей, раскинулась именно там, где во время моего путешествия были лишь непроходимые леса и пространства, затопленные водой».

Пройдет немало десятилетий, прежде чем эти надежды немецкого ученого воплотятся в жизнь. Но для того чтобы это стало возможно, нужна была победа над испанцами, а в те суровые дни 1812 года, в дни гибели Первой республики Каракаса, многим венесуэльцам победа дела независимости казалась не только далекой, но и недостижимой мечтой…