Поучительные путешествия

Я хочу жить свободным и умереть гражданином.

Симон Боливар

 

В 1799 году родственники Боливара, на попечении которых он находился, решили отправить его в Испанию, в Мадрид, подальше от беспокойного Каракаса. Молодой мантуанец должен был приобрести в столице Испании светский лоск и завершить свое образование. Это было тем более необходимо, что Родригес и Бельо больше заботились о его физическом и философском воспитании, чем о том, чтобы преподать ему элементарные правила грамматики или арифметики.

Путешествие не обошлось без приключений. Корабль, на котором находился Симон Боливар, стремясь избежать встречи с англичанами, воевавшими тогда с Испанией, вынужден был завернуть в мексиканский порт Веракрус. Воспользовавшись этим, Боливар посетил Мехико[1], столицу вице‑королевства Новой Испании, славившуюся своими дворцами и памятниками древней культуры ацтеков. Вице‑король, к которому у Боливара были рекомендательные письма, ласково принял юношу и пригласил его к столу. Во время трапезы речь зашла о французской революции. Вице‑король спросил Боливара, что он думает об этом событии. Молодой человек, не смущаясь, стал восхвалять французский народ, казнивший Людовика Бурбона. Испанский вельможа был явно смущен. Он поспешил переменить тему.

Вскоре Боливар вновь тронулся в путь. Его корабль благополучно прибыл в Бильбао, древнюю столицу Басконии, родину первого Симона Боливара. Из Бильбао в почтовой карете молодой венесуэлец отправился в Мадрид, где дядя дон Эстебан Паласиос давно уже ожидал его.

Дон Эстебан находился в испанской столице по поручению покойной матери Боливара, которая после смерти мужа решила ходатайствовать перед королем о признании титулов маркиза и виконта, купленных дедом Симона. Такие дела при дворе тянулись годами, да и сам дон Эстебан не спешил с выполнением порученной ему миссии. И хотя мать Боливара давно уже умерла, дон Эстебан все еще оставался в Мадриде, весело прожигая жизнь. Действительно, зачем было спешить с признанием титулов и возвращаться в скучный провинциальный Каракас, когда можно было наслаждаться всеми благами жизни в отнюдь не пуританском Мадриде?

Дядя Боливара жил во дворце своего закадычного друга и земляка гвардейского офицера дона Мануэля Мальо. Красавец Мальо сделал не совсем обычную карьеру. Он числился в то время первым фаворитом испанской королевы Марии Луисы. Предшественником Мальо на этом своеобразном посту был другой гвардеец – Мануэль Годой, ставший благодаря покровительству Марии Луисы премьер‑министром королевства, фельдмаршалом и принцем.

К креолу Мальо высший мадридский свет не особенно благоволил, и он был вынужден довольствоваться обществом своих соотечественников, проживавших в Мадриде. Особую симпатию Мальо проявлял к дону Эстебану, которому он выхлопотал место министра в счетном трибунале королевства. Во дворец к Мальо дон Эстебан и привез своего молодого племянника.

На первых порах Боливар с голевой окунулся в светскую жизнь Мадрида. Благодаря стараниям Мальо он был представлен ко двору и даже допущен к игре в мяч с наследным принцем доном Фердинандом, впоследствии королем Испании, смертельным врагом будущего Освободителя. То, что Боливар увидел и узнал о нравах королевского двора и королевской семьи, вряд ли могло укрепить его верноподданнические чувства по отношению к испанской короне. Боливар неоднократно был свидетелем любовных свиданий беззубой и дряхлой королевы Марии Луисы с красавцем Мальо.

В Мадриде все знали, что король и его семья находится во власти продажной и способной на всевозможные мерзости и низости камарильи.

– И эти люди вершат судьбами Испании и американских колоний! – с возмущением говорил Боливар дону Эстебану. – До каких пор мы будем терпеть их на своей шее?

Но дон Эстебан только пожимал плечами.

– Зачем принимать все так близко к сердцу, мой мальчик? Чем, собственно говоря, ты недоволен? Ты живешь при дворе, ты считаешься одним из богатейших наследников империи, скоро утвердят принадлежащие твоей семье титулы маркиза и виконта, и ты станешь грандом Испании. И кто знает, может, тебе улыбнется счастье и ты станешь со временем фаворитом королевы. Если же проявишь больше смекалки, чем мой приятель Мальо, то сможешь получить даже пост премьер‑министра. Тогда наведешь порядок не только в Испании, но и в ее заморских владениях. Или ты думаешь преуспеть больше, следуя примеру нашего соотечественника Миранды, который вот уже двадцать лет как скитается по белому свету и грозит низвергнуть власть испанского короля в колониях? Веселясь в беспечном Мадриде, мой мальчик, ты куда большего достигнешь, чем тоскуя в респектабельном и чопорном Лондоне.

Эти разговоры кончались обычно тем, что вспыльчивый Боливар покидал своего дядюшку и подолгу не появлялся во дворце Мальо.

Боливар находил приют у маркиза Устариса, уроженца Каракаса, многие годы проживавшего в Мадриде.

Устарис был сторонником политики просвещенного абсолютизма и поклонником французских энциклопедистов, врагом иезуитов. В свое время он дружил с Флоридабланкой, Арандой, Ховельяносом – талантливыми министрами Карла III, реформы которых несколько оживили дряхлое тело испанского государства. Это Устарис добился через своих высокопоставленных друзей разрешения Гумбольдту и Бонплану посетить заморские владения Испании, в том числе Венесуэлу.

Маркиз с искренним радушием принимал молодого креола. Он познакомил Боливара со многими выдающимися людьми Испании – писателями и учеными, разрешил ему работать в своей библиотеке, где особенно богато были представлены произведения о французской революции. Здесь Боливар обрел надежное убежище от сутолоки дворца Мальо.

***

Прошел год, как каракасец прибыл в Мадрид. Он уже покинул Мальо и дядю Эстебана. Теперь он живет в небольшом особняке а района Анточа, неподалеку от своего покровителя маркиза Устариса. Впоследствии Боливар говорил, что в молодости он усиленно штудировал Локка, Вольтера, классиков античности, историков, ораторов и поэтов Испании, Франции, Италии и Англии. И это удалось ему в значительной мере благодаря все тому же Устарису.

Старый аристократ решил завершить воспитание молодого каракасца соответствующей его рангу женитьбой. В доме Устариса Боливар встретился с молодой мантуанкой Марией Тересой Родригес, единственной дочерью богатого каракасца дона Бернардо Родригеса де Торо, баска по происхождению, проживавшего тогда в Испании. Боливар полюбил Марию и не замедлил сделать ей предложение. Дон Бернардо дал согласие, но, учитывая возраст жениха, которому едва исполнилось семнадцать лет (невеста была на два года старше его), предложил отложить свадьбу на несколько месяцев.

Тем временем всесильный временщик Годой не терял надежды вновь занять первое место в любвеобильном сердце королевы Марии Луисы.

Годой плел сложную сеть интриг против Мальо и его венесуэльских земляков. Благодаря стараниям временщика был арестован и посажен в тюрьму дядя Боливара дон Эстебан. А вслед за этим королевская стража пыталась задержать и самого Боливара.

– Поезжай в Париж, мой друг, – посоветовал Устарис Боливару. – Поживи там несколько месяцев, пока здесь не успокоятся разбушевавшиеся страсти. Тебе полезно побывать во Франции. Ты узнаешь новый мир, о котором мечтали Вольтер и Руссо и которому принадлежит будущее. Познакомься с ним поближе. Будь я помоложе, обязательно поехал бы с тобой.

В начале 1802 года Боливар направляется во Францию, посещает Байонну, Амьен, Париж. Он полон впечатлений, однако ему не терпится возвратиться в Испанию, где его ждет невеста.

В мае в Мадриде Боливар сочетается браком с Марией Тересой. Через несколько дней после свадьбы молодая чета выезжает в Венесуэлу. Радостно встречают молодых в Ла‑Гуайре родственники и знакомые. Симон и Мария Тереса поселяются в новом доме в Каракасе. Но счастье их недолговечно. Мария Тереса плохо переносит климат Венесуэлы, постоянно недомогает. В Каракасе свирепствует желтая лихорадка. Молодая женщина заболевает ею. Местные врачи не в состоянии спасти больную. Проходит несколько дней, и она умирает на руках своего мужа.

– Нет, я не рожден для счастья, – повторяет Боливар. – В десять лет – сирота, в девятнадцать – вдовец. Личная жизнь для меня кончена.

***

В конце 1803 года Боливар вновь покидает Венесуэлу и направляется в Европу.

Некоторое время он живет в Мадриде в обществе своего тестя дона Бернардо Родригеса и маркиза Устариса. Но местная атмосфера явно не благоприятствует ему. Не успел он приехать в столицу Испании, как королевским декретом было запрещено пребывание в ней иностранцев якобы из‑за «трудностей в снабжении продовольствием столицы». В действительности же испанское правительство хотело удалить из Мадрида французов и креолов, среди которых было много сторонников республиканского порядка. В Испании многочисленные тайные патриотические общества призывали к свержению монархического строя, установлению демократических свобод, предоставлению независимости колониям. Полиция подозревала, что среди «смутьянов» были видные креолы, проживавшие в Мадриде, и французские эмигранты, бежавшие в Испанию от термидорианского террора.

Боливар переезжает в Париж, где снимает особняк, он пытается забыть свое горе, отдаваясь утехам французской столицы. Но здесь, как и в Мадриде, его больше всего тянет к своим землякам.

В Париже жила дальняя родственница Боливара Фанни, племянница священника Аристегиеты, крестившего Симона. Муж Фанни, полковник наполеоновской армии Дервье дю Вийяр, был вдвое старше ее, постоянно находился в походах. Салон Фанни посещали многие генералы – сподвижники Бонапарта, артисты, ученые и литераторы. Боливар стал ежедневным гостем в этом доме, в котором его больше всего привлекала сама хозяйка.

Фанни была двадцативосьмилетней брюнеткой, с копной вьющихся черных волос и оливковыми глазами. Она напоминала Боливару красавиц его родины. Молодая женщина приложила немало усилий, чтобы познакомить Боливара с парижским высшим светом. В ее доме Боливар встречал великого трагика Тальмá, писателя Шатобриана.

Однажды Боливар беседовал в доме Фанни с Гумбольдтом и Бонпланом, которые делились с ним своими впечатлениями о поездке по заморским владениям Испании.

Гумбольдт вспоминал свое пребывание в Каракасе, поездки на соседствующий с городом горный хребет Силью‑Седло, в саванну – льяносы, посещение рудников и плантаций, выращивающих какао и индиго.

– Скажите, – спросил молодой креол немецкого ученого, – настала ли пора Испанской Америке сбросить чужеземное иго?

– Да, – ответил Гумбольдт. – Ваша родина созрела для независимости, но там нет человека, способного возглавить освободительное движение.

– Я не согласен с вами, Гумбольдт, – вмешался в разговор Бонплан. – Мне кажется, что раз колонии созрели для независимости – а они действительно созрели, – то как только поднимется восстание, оно само выдвинет вождя.

– Вы забываете, господа, о генерале Миранде, – напомнил собеседникам молодой креол.

Боливар близко сошелся с Бонпланом. Каракасец полюбил этого скромного ученого, уверовавшего в будущее народов Южной Америки. Боливар предлагал Бонплану половину своих доходов, если он согласится переехать на жительство в Венесуэлу и будет продолжать там свою научную деятельность. Но Бонплан не принял предложения венесуэльского друга.

Во время пребывания Боливара в Париже Наполеон короновался императором Франции. Сохранилось письмо Боливара к полковнику дю Вийяру, свидетельствующее о крайне отрицательном отношении его к Наполеону в тот период.

«Не могу представить себе, – писал Боливар, – чтобы кто‑либо был сторонником первого консула, хотя Вы, дорогой полковник, и превозносите его до небес. Я преклоняюсь, как и Вы, перед его военным талантом, но разве Вы не видите, что его единственной целью является захват власти? Этот человек становится деспотом… И это еще называется эрой свободы?.. Разве какой‑либо народ может быть заинтересован в том, чтобы вверить свою судьбу в руки одного человека? Будьте уверены, правление Бонапарта станет в скором времени более жестоким, чем правление тех маленьких тиранов, которых он свергнул».

Много лет спустя Боливар, вспоминая эти дни, говорил своему адъютанту французу Перу де ла Круа:

– Я боготворил Наполеона как героя республики, как блестящую звезду славы, как гения свободы… Я не видел в прошлом никого, кто бы мог с ним сравниться, мне казалось, что и в будущем не сможет появиться подобный человек. Но с того дня, когда Наполеон провозгласил себя императором, для меня он превратился в двуличного тирана. Я воображал себе, как он с успехом подавляет благородные порывы человечества, борющегося за свое счастье, как он низвергает в прах колонну Свободы. Какое ужасное чувство возмущения вызвала в моей душе, горевшей фанатичной любовью к свободе и славе, столь грустная картина! С тех пор я не мог примириться с Наполеоном. Даже его слава мне казалась исчадьем ада, мрачным пламенем разрушительного вулкана, освещающим закованный в цепи мир. Я смотрел с удивлением на Францию (покрытую трофеями и монументами, гордившуюся своей армией и учреждениями), которая меняла фригийский колпак свободы на императорскую корону, и на ее народ, отказывающийся от своего суверенитета в пользу монарха. Я едва мог поверить в то, что видел: народ, ненавидевший тиранию и жаждавший равенства, бесстрастно взирал, как на руинах его завоеваний воздвигался трон и торжествовал предрассудок.

Несмотря на неприязнь к Наполеону‑императору, душителю свободы, лавры Наполеона‑полководца манили и влекли молодого креола. Каракасец спрашивал себя, сможет ли он совершить нечто такое, что прославило бы его не только в Южной Америке, но и во всем мире.

«Отвечая на этот вопрос, – признавался впоследствии Боливар, – я не мог не вспомнить о рабском положении колоний, и я был уверен, что тот, кто завоюет для них свободу, покроет себя вечной славой!»

В один из январских дней 1805 года Боливар получил письмо из Вены, подписанное Самюэлем Робинзоном.

– Он жив, он в Вене, он зовет меня к себе! – воскликнул каракасец, прочтя послание любимого учителя.

Прошло несколько дней, и они обняли друг друга в столице Австрийской империи.

Родригес теперь был увлечен наукой. Он все свое время посвящал химическим опытам.

– Только наука может спасти человечество от суеверий, рабства и нищеты, – убеждал с жаром Робинзон своего ученика. – Тот, кто овладел тайнами науки, станет господином мира, ему будут повиноваться короли и императоры, его будут славить народы.

Но работа в лаборатории не прельщала Боливара.

– Хорошо, – сдался наконец учитель. – Если ты не желаешь разделить со мной лавры открывателя философского камня, то тогда давай попутешествуем вместе по Европе, но только пешком, как любил путешествовать бессмертный Жан‑Жак Руссо. Великая мать человека – природа – исцелит тебя от великосветской хандры и заставит забыть все твои горести и тревоги.

Боливар возвращается в Париж, куда вскоре следует за ним Робинзон. 6 апреля 1805 года друзья, захватив с собою самое необходимое, покидают столицу Франции. Их путь лежит в солнечную Италию.

Путники прибыли в Милан, где присутствовали еще на одной коронации Наполеона – на этот раз в качестве короля Италии. Затем они направились в Венецию, откуда через Феррару, Болонью, Флоренцию и Перуджу прибыли в столицу папского государства – Рим. Испанский посол поспешил пригласить молодого мантуанца, молва о богатстве которого всюду открывала ему двери, посетить папу Пия VII. Боливар принял приглашение, но отказался подчиниться обычаю и поцеловать крест, вышитый на папской туфле.

Испанский дипломат пришел в негодование.

– Как вы осмелились оскорбить святого отца? – закричал он Симону, как только они покинули папские покои.

– Сеньор, – спокойно ответил ему Боливар, уже тогда не терпевший религиозного ханжества, – должно быть, папа не уважает эмблему христианства, если носит ее на своих туфлях, а ведь даже могущественные монархи считают за честь носить ее на короне.

 

Однажды Боливар и Родригес очутились на Священном холме – Монте‑Сакро.

– Настало время освободить Америку от испанского господства, и ты должен сделать это, – горячо стал убеждать своего молодого друга Робинзон. – Если негры Сан‑Доминго смогли изгнать французских рабовладельцев и завоевать независимость, то креолы подавно смогут добиться свободы. Испанцы слабее французов, а нас, американцев, больше их в несколько десятков раз. Главное – осмелиться начать. Решайся!

Боливар задумался.

– Ты прав, учитель. Дальше медлить нельзя. Клянусь честью и жизнью, что рука моя не устанет разить врагов и душа моя не обретет покоя до тех пор, пока я не разорву цепи, которыми Испания опутала мою родину.

Путешественники посетили еще Неаполь. Там они вновь встретились с Гумбольдтом, а также – знаменитым химиком Гей‑Люссаком.

Из Неаполя друзья возвратились в Париж, а через несколько месяцев, напутствуемый советами Родригеса‑Робинзона, Боливар покинул Европу. На пути в Венесуэлу он заехал в Соединенные Штаты Америки. О его пребывании в этой стране мало что известно. Возможно, каракасец пытался заручиться поддержкой американских властей делу независимости. Если это так, вряд ли ему удалось добиться большего, чем словесные выражения симпатии. Янки считали, что Испанская Америка еще не созрела для самостоятельности.

И вот наконец Боливар в Каракасе, в кругу своих родных и знакомых. Что готовит ему будущее?

---