Ученик Жан Жака Руссо
Здесь мы часто видим людей, действия которых опровергают их философские воззрения. В одной руке у них Рейналь, а другой они наказывают своих рабов. Они требуют свободы от испанского владычества, но это не мешает им торговать новорожденными.
А. Гумбольдт
Каракас – столица генерал‑капитанства Венесуэла – расположен невысоко над уровнем моря, в долине, защищенной горными хребтами: с севера – от набегов карибских пиратов, с юга – от горячих равнинных ветров». В Каракасе «вечная весна». Широкие мощеные улицы выходят на четыре просторные площади, где помещаются здания колониальной администрации. Кругом сады, парки, цветники. Город часто подвергался землетрясениям, поэтому дома, даже самые богатые, строились одноэтажными. За их стенами скрывались внутренние дворики – патио.
В одном из таких домов на площади Сан‑Хасинто проживал знатный мантуанец из семьи «больших какао», дон Хуан Висенте Боливар‑и‑Понте, предок которого, баск Симон Боливар, поселился в Венесуэле еще во второй половине XVI века. Симон Боливар занимал пост казначея при генерал‑капитане Каракаса и оставил после себя солидное состояние в виде имений и плантаций. Его потомки приумножили эти богатства. Один из них приобрел в 1663 году поместье Арроа с большими медными рудниками. Отец дона Хуана Висенте купил титулы маркиза и виконта, которыми, однако, дон Хуан Висенте так и не воспользовался, ибо король не подтвердил их.
Дон Хуан Висенте Боливар вел образ жизни знатного мантуанца – командовал полком колониального ополчения, пятнадцать лет прожил в Мадриде, представляя интересы каракасского кабильдо[1]. Из столицы Испании он привез военные, исторические и религиозные сочинения. Наряду с произведениями Кальдерона и Сервантеса, проповедями Боссюэ и трактатами испанских теологов в его библиотеке появились книги великих богохульников – Эразма, Вольтера, Руссо.
В 1728 году испанская корона отдала всю торговлю с Венесуэлой на откуп баскскому торговому дому – Гипускоанской компании, которая за бесценок приобретала какао и другие колониальные товары. Против засилья этой компании в 1749 году поднялось восстание под руководством креола Леона. Восставшие заняли Каракас и вынудили испанские власти лишить Гипускоанскую компанию права монопольной торговли с Венесуэлой. Когда возмущение несколько улеглось, испанцы арестовали руководителей движения и казнили их. Дон Хуан Висенте относился с симпатией к восстанию Леона, хотя в нем не участвовал. Он был глубоко потрясен расправой испанцев над его руководителями.
С большим сочувствием следил дон Хуан Висенте за борьбой населения английских колоний в Северной Америке против колониальных властей. Испания, всегда готовая пустить кровь своей извечной сопернице Англии, решила помочь Вашингтону и объявила Альбиону воину.
Вместе с североамериканскими колонистами сражались против англичан испанские войска, посланные во Флориду с Кубы. В боях за независимость Соединенных Штатов принимал участие венесуэльский креол Франсиско де Миранда, служивший в то время адъютантом генерал‑капитана Кубы. Дон Хуан Висенте и другие видные мантуанцы установили связь с Мирандой и предложили ему возглавить антииспанское восстание в колониях. Но Миранда считал, что для открытого выступления против испанских властей время еще не настало.
Дон Хуан Висенте был закоренелым холостяком. Он женился, только когда ему исполнилось сорок семь лет. Его спутницей стала четырнадцатилетняя Мария Консепсьон Паласпос‑и‑Бланко, принадлежавшая, как и он сам, к одному из богатейших мантуанских родов. Донья Мария подарила своему мужу сперва сына, названного по имени отца Хуаном Висенте, а затем двух дочерей: Марию Антонио и Хуану. А в ночь с 24 на 25 июля 1783 года в доме Боливаров на площади Сан‑Хасинто в Каракасе произошло новое важное событие – донья Мария родила еще одного сына. По существовавшему в знатных семьях обычаю его назвали несколькими именами – Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Тринидад, последнее в честь святой Троицы.
Симона крестил один из родственников семьи Боливар – настоятель кафедрального собора Каракаса Феликс Аристегиета. Он предлагал наречь мальчика именем святого Иакова, патрона Испании. Но дон Хуан Висенте потребовал назвать своего сына Симоном: «Он должен прославить наш род не менее нашего предка Симона. Я предчувствую, что мой сын будет освободителем Венесуэлы от испанского господства». В 1783 году Англия была вынуждена признать независимость Соединенных Штатов. Разве это не было счастливым предзнаменованием? Аристегиета не разделял крамольных взглядов дона Хуана Висенте. Прелат был убежден, что мальчика ждет беспечная жизнь, полная утех и наслаждений, и, чтобы в них не было недостатка, он подарил новорожденному имение, приносившее годовой доход в 20 тысяч песо.
Через шесть месяцев после рождения Симона умер Аристегиета, а еще через два года за ним последовал и дон Хуан Висенте, оставив своей семье в наследство огромное состояние. Вот перечень его богатств:
258 тысяч песо наличными;
две плантации какао;
четыре дома в Каракасе с рабами, обстановкой и драгоценностями;
девять домов в порту Ла‑Гуайра;
серебряный поднос стоимостью в 46 тысяч песо;
летняя резиденция на побережье;
имение Сан‑Матео близ Каракаса с 1000 рабов и двумя сахарными заводами;
плантация индиго в долине Арагуа;
три скотоводческих поместья в льяносах;
медные рудники в долине Арроа и золотой прииск в Кокороте.
Кроме того, дону Хуану Висенте принадлежали:
в Веракрусе (Мексика): 1185 фунтов индиго, 13804 фунта какао; в Кадисе (Испания): 2421 фунт индиго, 80852 фунта какао.
Один из биографов Боливара, американец Уолдо Фрэнк, оценивал состояние его отца в 10 миллионов долларов в переводе на современные деньги.
Не прошло и шести лет, как умерла от туберкулеза и донья Мария. Мальчик Симон остался на попечении своей няни – негритянки Иполиты. Простая раба заботилась о маленьком мантуанце с любовью и преданностью. Боливар вспоминал о ней: «Иполита – моя мать, ее молоко вскормило меня, и я не знал других родителей, кроме нее».
Воспитанием сироты занялся его дядя Карлос Паласиос. Он взял своему племяннику в наставники двадцатилетнего Симона Родригеса. В то время Родригес служил писарем у дедушки Боливара Фелисиано Паласиоса. Несмотря на молодость, наставник Боливара был вполне зрелым человеком, обладавшим разносторонними знаниями и большим жизненным опытом. Родригес успел побывать в Европе. Четырнадцатилетним подростком он нанялся юнгой на корабль, и, попав в Европу, обошел пешком Испанию, а затем Францию и Германию. По некоторым источникам, он побывал даже в России.
«Я не хочу быть похожим на дерево, которое укореняется на одном месте, я хочу быть похожим на ветер, воду, солнце, на все то, что находится в постоянном движении», – любил повторять Родригес.
Наставник Боливара слыл страстным поклонником французских энциклопедистов, особенно Руссо, книгу которого «Эмиль», проповедовавшую новые методы воспитания, считал наивысшим откровением. Даже его внешний облик – тонкие губы, худой и длинный нос, выдающейся вперед квадратный подбородок, – казалось, напоминал автора трактата об общественном договоре.
Возвратившись из Европы, Родригес стал директором одной из немногих школ венесуэльской столицы. В докладной записке, представленной кабильдо и озаглавленной «Размышления о недостатках преподавания в школах начального обучения в Каракасе и о мерах по улучшению оного», молодой педагог предлагал ввести совместное обучение мальчиков и девочек, учить ремеслам, допускать в школы детей негров и мулатов. Родригес писал: «Хорошо, что молодежь изучает науки: пусть изучает языки, литературу, право, физику, ботанику, но есть еще более важная вещь, которую следует знать в первую очередь, – умение жить в обществе». Городским властям записка Родригеса показалась богохульной, и они предпочли на нее не отвечать.
Поклонник Руссо считался в Каракасе большим оригиналом. Его настоящая фамилия была Карреньо. Он не верил в бога. Брат же его был фанатичным католиком. На этой почве у них происходили частые ссоры. В конце концов Симон порвал с братом и, чтобы его с ним не смешивали, отказался от фамилии Карреньо, приняв фамилию матери – Родригес. Своим дочерям он дал имена небиблейского происхождения – Маис (кукуруза) и Тюльпан, следуя и в этом духу учения Руссо.
Родригес хотел сделать своего ученика похожим на Эмиля, наделенного Руссо всеми гражданскими доблестями. Ведь Боливар, как и Эмиль, был сиротой, богатым, знатным, сильным и здоровым юношей. Родригес поселился с ним в поместье Сан‑Матео[2]. Там учитель и ученик вели спартанский образ жизни, спали в гамаках, в полночь учитель будил ученика, и они шли купаться в прохладных водах реки Гуайры. Охота, верховая езда на полудиких скакунах, разговоры с рабами, с суровыми льянеро, прогулки в горы – вот чем жили молодой креол и его воспитатель.
Поменьше книг и побольше общения с природой – таков был совет учителя своему ученику. Родригес познакомил Симона с жизнью Робинзона Крузо – с единственной книгой, которую рекомендовал Руссо в качестве учебника. Под руководством Родригеса Боливар получит хорошую физическую закалку. Молодой мантуанец стал неутомимым ходоком, прекрасным наездником, отважным пловцом.
Подолгу беседовали учитель и ученик о французской революции, объявившей войну тиранам. От Родригеса Боливар узнал, что его знаменитый соотечественник Франсиско де Миранда стал одним из виднейших полководцев революционной Франции.
Однажды учитель принес ученику «Декларацию прав человека и гражданина», изданную в столице Новой Гранады – Боготе сторонником французской революции Антонио Нариньо. Богатый негоциант Нариньо купил типографский станок и отпечатал переведенный им на испанский язык текст знаменитой декларации. Испанские власти, узнав об этом, арестовали Нариньо, конфисковали все его имущество, а самого выслали в Испанию и заточили в тюрьму в Кадисе.
Вести о французской революции доходили не только до верхов колониального общества, они проникали и в гущу народа. О событиях во Франции знали и негры‑рабы. В 1790 году среди них прошел слух: испанский король отменил рабство, но рабовладельцы, сговорившись с колониальными властями, скрывают это. Рабы, обслуживавшие своих господ, прислушивались к их разговорам, выкрадывали господские письма, бумаги, газеты, надеясь узнать правду. Дети плантаторов рассказывали рабам новости, которые тщательно скрывали их отцы. Из уст в уста передавались слова сына помещика Мансанаса, сказанные им своей няне‑негритянке: «Пробил час объявить всех равными, ибо цвет кожи не имеет никакого значения».
Рабы узнали, что на острове Гаити их собратья по несчастью восстали, перебили плантаторов и провозгласили республику. В Каракасе а других городах Венесуэлы находили подметные письма с призывами к населению взяться за оружие и провозгласить «французский закон», то есть отменить рабство.
В 1795 году рабы, к которым примкнули свободные негры, метисы, мулаты и некоторые из белых крестьян, подняли восстание в сельской местности, неподалеку от города Коро. Восставшие захватывали поместья, убивали хозяев, объявляли об отмене рабства, снижали налоги. Колониальным властям при поддержке местных помещиков удалось подавить движение, а его вождя – самбо Хосе Леонардо Чириноса после жестоких пыток казнить. Такая же участь постигла и многих других участников восстания.
Родригес и его ученик знали об этих событиях.
– Раньше или позже, но народ все равно победит, – повторял Симон‑старший Симону‑младшему. – Республика – вот к чему мы должны стремиться.
Между тем и в самой Испании было тревожно: возникали тайные мятежные ложи, создавались республиканские общества, плелись заговоры. Их участники призывали народ взять пример с французских революционеров, свергнуть испанских Бурбонов и провозгласить республику. Тюрьмы не вмещали всех арестованных по подозрению в антиправительственной деятельности. Королевские власти стали высылать политических заключенных в американские колонии. В начале 1797 года группа таких арестантов во главе с республиканцем – уроженцем испанского острова Мальорка Пикорнелем – была доставлена в Ла‑Гуайру и заключена в местную крепость.
Появление Пикорнеля и его товарищей на венесуэльской земле вызвало большое оживление среди сторонников французской революции в Каракасе. Это были главным образом молодые люди из богатых креольских семей, руководил ими учитель Боливара Родригес.
Конспираторы организовали побег Пикорнеля и его товарищей, надеясь с их помощью произвести республиканский переворот. Подготовкой восстания занялись два молодых креола – Хосе Мария де Эспанья и Мануэль Гуаль.
Казалось, все предвещало близкий успех. Но в последний момент предатель раскрыл планы патриотов испанским властям. Начались повальные аресты. Гуаль и Эспанья бежали на остров Тринидад. Спасаясь от ареста, покинул Каракас и Родригес.
Поздно вечером прискакал он в поместье Сан‑Матео, чтобы проститься со своим учеником.
– Прощай, мой юный друг! Помни – испанский режим обречен. Венесуэла скоро будет свободной, а пока не падай духом. Попроси взять тебе в учителя Андреса Бельо, секретаря генерал‑капитана. Он один из наших, но ему ничто не угрожает, ибо предатель не знал об его участии в заговоре.
На следующее утро из порта Ла‑Гуайры вышла по направлению к острову Тринидад американская бригантина, на борту которой находился новый матрос – Самюэль Робинзон. Так назвал себя Родригес в честь любимого героя Руссо Робинзона Крузо.
Вскоре Боливар переехал жить в Каракас, в дом на площади Сан‑Хасинто. Его новым наставником стал Андрес Бельо, не уступавший в учености Родригесу. Бельо хорошо знал английский и французский языки, писал стихи, подражая классическим поэтам древности. Он постарался привить своему ученику вкус к чтению. Бельо познакомил Боливара с бессмертными творениями Гомера «Одиссеей» и «Илиадой», с произведениями Данте и Вергилия, Кеведо и Сервантеса.
В 1798 году в Венесуэлу тайно возвратился Эспанья.
И вновь в Каракасе и других городах по ночам таинственные люди расклеивали листки, призывавшие народ свергнуть испанцев и провозгласить республику. Андрес Бельо в эти дни часто отлучался из дома своего ученика, ссылаясь на неотложные дела.
Патриотов и на этот раз постигла неудача.
Власти выследили Эспанью, он был схвачен и казнен. Но его единомышленники остались на свободе. И они были готовы при первой же возможности вновь заявить о себе…
***
Шел 1799 год. В Каракас из Европы с остановкой на острове Тенерифе прибыли два знаменитых ученых – немецкий географ и естествоиспытатель Александр Гумбольдт и его друг французский ботаник Эме Бонплан. Они получили разрешение Мадрида посетить колонии в Новом Свете, с тем чтобы дать их научное описание, – испанские власти надеялись воспользоваться результатами исследования в своих интересах.
К ученым потянулась патриотическая молодежь Каракаса, для которой оба путешественника олицетворяли революционный Париж. Гумбольдта и Бонплана всюду сопровождал Андрес Бельо, он представил им своего питомца, молодого Симона Боливара.
Александр Гумбольдт и Эме Бонплан пробыли в Венесуэле около года. Гумбольдт первым из европейцев неиспанцев посетил все ее семь провинций и оставил потомству их подробное описание в своем знаменитом 30‑томном сочинении «Путешествие в равноденственные области Нового Света в 1799–1804 гг.», впервые изданном в Париже в 1807–1834 годах. Это сочинение позволяет считать Гумбольдта первооткрывателем современной Венесуэлы.
Немецкий ученый прекрасно разобрался не только в природе Венесуэлы, но и в ее социальной действительности, предсказав неизбежный разрыв с Испанией не только этой, но и других испанских колоний и превращение их в независимые государства. Гумбольдт предвещал, что подавление освободительных движений силой приведет только к еще большему ожесточению местного населения по отношению к метрополии, которая в конце концов будет вынуждена покинуть свои владения.
«Когда я прибыл: в Каракас, – писал Гумбольдт в своем сочинении, – сторонники метрополии только что избавились от опасности, которой, по их мнению грозило задуманное Эспаньей восстание. Это смелое начинание привело к особенно серьезным последствиям, так как вместо того, чтобы вникнуть в истинные причины народного недовольства, испанцы прибегли к самым жестоким средствам, думая таким образом спасти метрополию».
Немецкий ученый с благодарностью вспоминал, с каким радушием принимали его каракасцы. Он отмечал, что Каракас, как и Гавана, которую он посетил ранее, лучше по сравнению с другими испанскими колониями осведомлены в вопросах политических связей между народами – им присущ более широкий взгляд на состояние колоний и метрополии.
Частые торговые сношения с Европой и положение на берегах Карибского моря, писал Гумбольдт, оказали могущественное влияние на общественный прогресс Венесуэлы, как и острова Куба. Нигде больше в Испанской Америке цивилизация не приобрела такого сходства с европейской. Мексике и внутренним районам Новой Гранады большое число индейцев‑землевладельцев придает своеобразный, даже экзотический характер. В Гавайе и Каракасе, несмотря на рост негритянского населения, чувствуешь себя ближе к Кадису и Соединенным Штатам, чем в любом другом городе Нового Света.
Гумбольдт оставил глубоко проникновенный анализ взглядов и настроений венесуэльских креолов, которым суждено было вскоре стать во главе движения за независимость. «В Каракасе, – отмечал он, – как и всюду, где назревают великие перемены в – идеях, существует два рода людей, можно сказать, две совершенно различные генерации. Одна, в настоящее время немногочисленная, сохраняет горячую привязанность к старинным обычаям, простоте нравов, умеренности в желаниях. Она живет лишь прошлым Америки, считая ее собственностью своих предков, которые ее завоевали. Отвергая все, что называют достижениями современности, она тщательно сохраняет как часть своего родового достояния наследственные предрассудки. Другая, интересующаяся не столько даже настоящим, сколько будущим, обнаруживает часто бессознательную склонность к новым обычаям и идеям. Когда эта склонность сочетается с любовью к прочному знанию, когда ее обуздывает и направляет ясный и просвещенный ум, она приносит пользу обществу. Среди представителей второй генерации я знавал в Каракасе много людей, замечательных своей любовью к науке, и мягкостью нравов, и возвышенностью чувств, но я знавал и иных: презирая все, что есть достойного и прекрасного в характере испанцев, их литературе и искусстве, они утратили свой национальный облик, но в то же время не почерпнули из сношений с иностранцами сколько‑нибудь точных представлений об истинных основах счастья и социального порядка».
Последовательный противник рабства, Гумбольдт критически отнесся к тем креолам, которые щеголяли своей просвещенностью, рассуждали о свободе и независимости и вместе с тем продолжали оставаться рабовладельцами, изнуряя до смерти непосильной работой своих рабов.
С большой теплотой описывал Гумбольдт колониальный Каракас и его обитателей: «В Каракасе восемь церквей, пять монастырей и театральный зал, вмещающий от 1500 до 1800 человек. В мое время он был устроен как партер, где мужчины сидели отдельно от женщин, не имел крыши. Можно было одновременно смотреть на актеров и на звезды… Улицы в Каракасе широкие и прямые, пересекаются под прямыми углами, как во всех городах, основанных испанцами в Америке. Небольшие размеры долины и близость высоких гор Авила и Силья придают Каракасу мрачный и суровый характер, особенно в то время года, когда стоит самая прохладная погода, то есть в ноябре и декабре. Утро тогда очень красиво: на фоне чистого ясного неба отчетливо вырисовываются две куполообразные вершины Сильи и зубчатый гребень Серро‑де‑Авила. Но к вечеру атмосфера сгущается; вершины гор скрываются в тучах, и гряды облаков ползут по вечнозеленым склонам, как бы разделяя их на отдельные ярусы. Мало‑помалу ярусы сливаются, холодный воздух, спускающийся с Сильи, заполняет долину и превращает легкие облака в огромные клочковатые тучи. Они часто опускаются ниже Лагудайрского креста и движутся, касаясь земли, на Каракас к Пасторе и ближайшему кварталу Тринидад. При виде туманного неба мне казалось, что я нахожусь не в жарком поясе в одной из долин с умеренным климатом, а в глубине Германии в горах Гарца, поросших соснами и лиственницами. Но в разгар лета вы не увидите этой мрачной и печальной картины, этого контраста между утренней ясностью неба и туманным небом по вечерам. В июне и июле ночи светлые и прекрасные. Воздух почти постоянно сохраняет чистоту и прозрачность, какие характерны для плоскогорий и высокогорных слоев разной температуры. Только летом можно наслаждаться всей красотой ландшафта, который в конце января хорошо освещен лишь в течение нескольких дней».
Гумбольдт писал, что он обнаружил во многих каракасских семьях склонность к науке, знакомство с шедеврами французской и итальянской литературы, ярко выраженную любовь к музыке, которой здесь с успехом занимаются. Вместе с тем немецкий ученый отмечал отсутствие у местного общества интереса к естественным наукам.
Пребывание Гумбольдта и Бонплана в Венесуэле оставило глубокий след в памяти жителей этой страны, которые впервые в их лице встретились с подлинными учеными. Рассказы исследователей о научном прогрессе, их демократизм, свободолюбие, отрицательное отношение к рабству, всяческой тирании встречались с восторгом креолами, мечтавшими избавиться от испанского колониального владычества. Хорошо запомнил свою встречу с учеными и молодой мантуанец Симон Боливар. Ему не терпелось побывать в Европе, самому увидеть все то замечательное, о чем рассказывали эти два знаменитых чужестранца.
[1] Городское самоуправление.
[2] Старший брат Боливара жил тогда в Каракасе, где учился в школе.