Типологические особенности миштекского языка

Миштекский язык (450 тыс. говорящих) распространен в штате Оахака, в южной части Мексиканского нагорья. Он делится на ряд диалектов, различающихся в большей или меньшей степени. Лучше всего исследован диалект Сан-Мигель-эль-Гранде, по которому опубликовано довольно много материалов и научных работ¹.

В близком родстве с миштекскими диалектами находятся языки трике и куикатекский ². Известна гипотеза о макроотоманганской (большой семье, в которую включаются такие языковые группы Мек­сики, как отоми, миштекская, сапотекская, пополокская, чинантекская, амусго, а также ряд вымерших языков³. И хотя родство отоманганских языков остается проблематичным ⁴, типологическое сходство между ними бесспорно. Важную роль здесь играет музы­кальный тон — и как средство выражения лексической семантики, и как экспонент грамматических категорий. По морфологической структуре это языки изолирующего типа с элементами агглютина­ции и фузии⁵,

Строй миштекского языка в своей основе также корнеизолирующий., В то же время в нем явственно прослеживаются агглютинативные тенденции, которые выступают в данном случае как живой процесс⁶. В этом ценность миштекского языка для лингвистической типологии, особенно в плане сопоставления с «классическими» изолирующими языками Китая и Юго-Восточной Азии. В частности, значительный интерес представляют соотношения между грамматическими функ­циями морфем и их фонетической структурой.

Фонологическая система диалекта Сан-Мигель в общем вписы­вается в общемиштекскую модель. В связи с важной ролью гласных ее следует отнести к атлантическому типу (по классификации Т. Милевского⁷). Различаются гласные простые: а, о, u, е, i, у (звучит как русское ы) и носовые: an, on, un, in, yn; согласные фонемы: глухие смычные р, t, k, kw (лабиализованная заднеязычная), ch (аффиката); соответствующие иреназализованные mb, nd, ng, ngw, nch; фрика­тивные b, d (звучат примерно как в испанском), j (в произношении варьирует между ж и й), h; сибилянты s, х (звук типа ш); носовые m, n, ñ; плавные l, r; гортанная смычка ?. Тонов три: высокий (á), низкий (à) и средний (не обозначается).

Синтагматика фонем весьма проста. Преобладают прикрыто-открытые слоги типа ta, т. е. слоги, начинающиеся на согласный звук и оканчивающиеся на гласный. Из согласных в конечной позиции допускается гортанная смычка. Впрочем, фонологический статус этой фонемы своеобразен и в других отношениях. В начале слога возможны сочетания сибилянтов со смычными sk, st, xk, xnd. Дру­гие группы согласных не встречаются.

Слоги бывают краткие и долгие. В первом случае ядром слога являются краткие гласные (ta, ti и т. д.), во втором — долгие мо­нофтонги (taa, tii и т. д.), реже дифтонги (tai, tia и др.). В дифтонгах допустимы разнообразные сочетания гласных. Краткие слоги ха­рактеризуются тоном определенного качества (tá, ta, tà), слоги с долгим слогоносителем — либо однородным тоном (táá, taa, tàà), либо разными тонами на начальном и конечном участках (tàa, táà и др.). Тем самым миштекский язык относится к моросчитающему типу, т. е. минимальным сегментом речевого потока здесь является мора — отрезок звучания, способный нести тон.

Звуковое строение морфем определяется вышеизложенными за­конами фонемной синтагматики. Морфемные границы почти всегда проходят по линии слогораздела. Однако миштекский язык не яв­ляется моносиллабическим, подобно китайскому или вьетнамскому, т. е. языкам, в которых морфема равна слогу. Зато обнаруживают­ся интересные зависимости между слоговой структурой морфем и их функцией. В этой связи можно выделить такие морфемные разряды.

1. Морфемы с чисто лексическим значением, т. е. корни. Любой корень способен к самостоятельному синтаксическому употреблению. Это значит, что в исходной (назывной) форме слово совпадает с корнем.

Подавляющее большинство корневых морфем двухморны, т. е. состоят либо из двух кратких слогов, либо из одного долгого: juku —«гора», nducha —«вода», chàa —«мужчина», kwa? àn —«идти», kahi - «есть», saù - «дождь» и т. п. Выражена тенденция к выравни­ванию гласных в пределах двухморной морфемы. Гласные обеих мор оказываются одинаковыми в 65% случаев.

Следует отметить, что доля сингармонических морфем значи­тельно варьирует в зависимости от их структуры. Для корней типа CVCV она составляет лишь 46%, зато при отсутствии согласно прослойки между гласными (тип CVV) возрастает до 2%. Морфемы с гортанной смычной внутри (тип CV?V) в этом отношении приближаются к последнему типу (74%).

Некоторые слова содержат три моры, очень редко — четыре: kachíní - «шляпа», stahà?a - «печень», jaña?mu — «орел», lìsu?ma – «скорпион», tykojè?nde - «радуга», ndikàndii -«солнце» и др. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что большинство многомерных слов обладает морфемной членимостью разной степени (об этом речь пойдет ниже). И лишь одно правило не знает исключений: среди морфем с чисто лексическим значением нет ни одной одноморной.

Любопытно проследить, как проявляются законы строения миштекских морфем при адаптации заимствовании из испанского языка. Легче всего усваиваются слова, которые соответствуют канонической формуле CVCV. Естественно, что при этом могут иметь место звуковые процессы в сторону приближения к нормам миштекской фонетики: kahá - «ящик» < caja, kwendú — «рассказ» < cuento, dañu - «вред» < daño, ?ihà - «дочь» <hija, lokó - «сумасшедший» < loco, majú — «май» < mayo, musú - «слуга, парень» < mozo, sijá — «стул» < silla, tiu — «дядя» < tíù и др.

Как бы то ни было, в сфере словообразования лишний раз под­тверждается основное морфонологическое правило о морных ха­рактеристиках морфем. Большинство многоморных слов оказы­ваются производными, причем в их составе содержится двухморный корень. Возможно, при более тщательном анализе количество неразложимых трехморных корней удастся сократить еще больше.

Таким образом, в миштекском языке функциональные различия между морфемами отражаются на их фонетической структуре. Морфемам с лексическим значением свойственна двухморность, грамматическим морфемам — одноморность, а морфемы промежу­точного типа в зависимости от выполняемой функции могут быть как двухморными, так и одноморными.

Тенденция к формальному противопоставлению морфем разных функциональных классов обнаруживается во многих языках. Это вытекает из общего принципа экономии в языке и в частности — из закона о соотношении сферы употребления и степени сложности языковых единиц⁹. Аффиксы и служебные слова употребляются гораздо чаще, чем корневые морфемы, поэтому и по звуковой струк­туре они обычно проще. А иногда эта тенденция приобретает ха­рактер более или менее четких количественных и (или) качествен­ных закономерностей.

Так, в семитских языках лексические и грамматические значе­ния передаются резко различающимися по физической природе звуковыми комплексами — согласными для корней и гласными для аффиксов. В тюркских языках функциональное противопо­ставление корней и аффиксов подкрепляется их различным отноше­нием к законам сингармонизма. Если вокализм корня стабилен, то аффиксы по своей огласовке «настраиваются» на корень. При переходе служебных слов в разряд аффиксов они, как и другие аффиксы, становятся вариативными (ср. в современном турецком языке послелог ile — «с, совместно» и восходящий к нему аффикс с аналогичным значением -1а/-1е). В языке кечуа своего рода индика­торами корня во многих случаях выступают ларингальные и ларингализованные согласные, которые в составе аффиксов не упот­ребляются¹⁰.

Примеры количественных закономерностей в построении морфем— известный закон трехконсонантности семитского корня, а также закон «трехбуквенности» корня, установленный для индоевропей­ского праязыка. Тенденция к двусложности корней и односложно­сти аффиксов прослеживается в языках кечуа¹¹, суахили¹², ма­лайско-полинезийских ¹³. Но нигде подобная тенденция не прини­мает столь закономерного характера, как в миштекском языке. Ее можно считать своеобразным проявлением «лингвистического символизма»¹⁴.

Не случаен также тот факт, что в изолирующих языках Даль­него Востока и Юго-Восточной Азии все морфемы моносиллабичны и в общем однотипны по фонемной структуре. Это связано с нераз­витостью морфологии в языках данного типа. И даже если те или иные морфемы подвергаются грамматикализации, из-за простоты строения не остается места для их фонетической редукции, как это имеет место в миштекском языке.

Но возможен и другой путь развития. Как известно, в древне­китайском языке принцип изоляции и моносиллабизма морфем и слов был выражен с максимальной последовательностью. В сов­ременном китайском языке картина несколько другая. Во-первых, некоторые односложные морфемы утратили знаменательный ха­рактер и превратились в настоящие аффиксы агглютинативного типа. Во-вторых, в результате интенсивных процессов словосло­жения нормой для современного китайского языка стали не одно­сложные, а двусложные знаменательные слова ¹⁵. Таким образом, получается формальное разграничение грамматики и лексики по принципу односложности — двусложности.

Впрочем, говорить о полной типологической параллельности между китайским и миштекским языками пока не приходится. Дело в том, что китайские слова-двуслоги в большинстве случаев сохра­няют этимологическую прозрачность, т. е. в них явственно выделя­ются односложные корни, иногда корни и полуаффиксы. Миштекские же «дублеты» не обнаруживают никаких признаков морфем­ной членимости, хотя бы в историческом плане. Тем не менее есть основания полагать, что китайский язык постепенно может прибли­зиться к миштекскому типу. Однако неясно, пришел ли миштекский язык к современному состоянию от исконной моносиллабической модели.

1.      Dyk A. Mixteco texts. Norman, 1959; Dyk A., Stoudt B. Vocabulario Mixteco de San Miguel el Grande. Mexico, 1965; Pike K. L. Analysis of a Mixteco Text.— IJAL, 1944, v. 10, N 4; Idem. Tone Puns in Mixteco —IJAL, 1945, v. 11, N 33; Мак C. A Unique Tone Perturbation in Mixteco.— UAL, 1950, v. 16, N 2; Idem. A Comparison of two Mixtec Tonemic Systems.— IJAL, 1953, v. 19, N 2.

2.      Arana Osnaya E. Relaciones internas del Mixteco-Trique.— Anales del Instituto nacional de antropologia e historia. 1959, Mexico, 1960, t. XII.

3.      Swadesh M. The Oto-Manguean Hypothesis and Macro-Mixtecan.— UAL, v. 26, N 2.

4.      Longacre R. E. Swadesh’s Macro-Mixtecan Hypothesis.— UAL, 1961, v. 2, N 1.

5.      De Angulo J. The Linguistic Tangle of Oaxaca.— Language, 1925, v. 1, N 3.

6.      De Angulo J. The Development of Affixes in a Group of Monosyllabic Langua­ges of Oaxaca.— Language, 1926, v. 2, N 1.

7.      Milewski T. Phonological Typology of American Indian languages —In: Etudes typologiques sur les langues indigenes de TAmerique. Krakow, 1967.

8.      Кубрякова E. С. О типах морфологической членимости. слов, квазиморфемах и маркерах.— Вопросы языкознания, 1970, № 2.

9.      Курилович Е. О. О передвижении согласных в германских языках.— В кн.: Исследования по лингвистике. М., 1961.

10.  Царенко Е. И. Некоторые фонетические особенности языка кечуа — Вопросы языкознания, 1976, № 4.

11.  Там же.

12.  Охотина Н. В. О слоговой структуре морфем различного типа в языке суахи­ли.—В кн.: Фонетика. Фонология. Грамматика. М., 1971.

13.  Макаренко В. А. Тагальское словообразование. М., 1970.

14.  Jakobson R. Quest for the Essence of Language — Diogenes, 1965, N 51.

15.  Горгониев Ю. А. и др. Общие черты в строе китайско-тибетских и типоло­гически близких к ним языков Юго-Восточной Азии (к проблеме моносил­лабизма).— В кн.: Языки Китая и Юго-Восточной Азии. М., 1963.