Титу Куси и Инка Карлос

Новое государство инков в Вилькабамбе было обязано сво­им существованием присутствию там Инки Манко и его сы­новей. Несколько тысяч уцелевших инков поселились в его негостеприимных долинах, чтобы находиться поближе к по­томкам своих древних правителей, а в равной степени избе­жать преследований со стороны испанцев из оккупированной части Перу. Наверное, центром притяжения Вилькабамбы был сам Титу Куси. Он был светилом, вокруг которого вращалось маленькое государство. Все, что мы знаем о нем, говорит о том, что он был умелым и добросовестным правителем. Он постоянно перемещался по своим владениям. Его образ жиз­ни был лишен показной роскоши, но сохранялись традицион­ные церемонии, полагающиеся его рангу. Он относился к сво­им обязанностям главы государства и религии инков со всей серьезностью и с энтузиазмом участвовал в различных празд­нествах, которые доставляли такое удовольствие его поддан­ным. Близость оккупированного испанцами Перу не приво­дила его в ужас, как регентов Сайри-Тупака. Он поддержи­вал спокойные отношения с испанцами и был восприимчив к различным новым веяниям. Его главной заботой было бла­госостояние своих подданных и сохранение своего государства и династии.

В 1565 году Матьенсо описывал Титу Куси как «человека тридцати трех лет от роду, очень крепкого и несколько более крупного телосложения, нежели другие индейцы», в то время как для Родригеса де Фигероа он был «среднего роста со сле­дами оспы на суровом и мужественном лице». Каланча писал, что он был толстяком. Когда Родригес впервые увидел его, на нем было полное церемониальное облачение: головной убор из разноцветных перьев, диадема на лбу, ожерелье на шее, разри­сованная маска и серебряная пластина на груди; под туникой у него была подвязка из перьев с маленькими деревянными помпончиками; в руках у него были золотая пика, кинжал и щит. В других менее важных случаях его видели в тунике из голубого дамаста и в плаще из очень тонкой ткани кумби, со­тканной из шерсти вигоней, или в тунике из малинового бархата и плаще из такого же материала.

Кое-какие черты характера Титу Куси проступают в отчетах испанцев, которые встречались с ним, и в его собственных записках. Он был энергичным, эмоциональным человеком, у которого внезапный гнев мог смениться добродушным настроением. Был случай, когда он позволил своим военачальникам угрожать Диего Родригесу, а сам напыщенно заявил, что «сам он может убить 50 испанцев», и потрясал копьем. На следующий же день он от всего сердца посмеялся над этим и на­звал этот эпизод шуткой. Точно так же он угрожал и монахам-августинцам: он то гневался на них, то устраивал им розыгрыши, а после этого говорил Диего Ортису, что любит его как брата.

Он был внимательным хозяином: с того самого момента, когда Диего Родригес перешел реку по мосту Чукичака, он окружил его заботой. Вскоре после первой встречи Инка прислал Родригесу записку с метисом Пандо, в которой говори­лось, что он хочет отдохнуть, так как устал, и на следующий день выполнит все пожелания Родригеса. Однажды он пред­ложил испанцу выпить чашу чичи. Вот как вспоминал об этом Родригес: «Я выпил четверть, а затем скривился и стал выти­рать рот платком. Он начал смеяться, понимая, что мне неиз­вестен этот напиток». Четыре года спустя он взял двух мона­хов с собой в Вилькабамбу, чтобы доставить им удовольствие и показать им город. Это был дружеский жест после того, как он разбранил Маркоса Гарсию за попытку покинуть его стра­ну без его разрешения.

В Титу Куси не было непроницаемой сдержанности и за­гадочности, присущей Атауальпе. Он открыто говорил с Родригесом и Матьенсо и даже однажды показал Родригесу шра­мы от ран на ноге, которые ему нанесли убийцы его отца. Он явно радовался подаркам, которые привез ему Родригес: «по­ловине арроба хрусталя и жемчуга и семи серебряным брас­летам», «очень хорошему зеркалу, двум коралловым ожерель­ям и книге из бумаги», или восьми ярдам желтого дамаста, которые ему прислал президент Гарсия де Кастро. Он мог в слезах броситься к ногам судьи Матьенсо при встрече на мос­ту Чукичака.

Титу Куси проявлял поразительную терпимость по отноше­нию к испанцам, часто вопреки воле своих более воинствен­но настроенных приближенных. Тот факт, что он позволил Диего Родригесу воздвигнуть большой крест и проповедовать в Пампаконасе, явился примером этой его снисходительно­сти; сюда же можно отнести и то, что он принимал и защи­щал монахов из различных духовных орденов, даже когда они дерзали осуждать местные празднества или матримониальные традиции или когда они спровоцировали ярость реакционеров Вилькабамбы, уничтожив святыню Чукипальта. Инка держал при себе секретаря-полукровку Мартина Пандо, который раз­гуливал в своем рваном испанском плаще. Титу Куси имел обыкновение заниматься с ним фехтованием на европейский манер. После 1570 года монах Диего Ортис стал его близким компаньоном.

Титу Куси живо интересовался всем, что касалось испанцев, несмотря на то что остро осознавал их двуличие и жестокость. Встретившись с судьей Матьенсо на мосту Чукичака, он тут же стал изливать свои печали «со слезами на глазах». «Он расска­зал, как Хуан Писарро пообещал держать его и его отца в тюрь­ме в ошейниках, как собак, пока он не получит сундук золота. Его мать и одну из его сестер изнасиловали в долине Тамбо. Его отец нашел себе прибежище в этих горах, и несколько раз [Эрнандо] Писарро, [Гонсало] Писарро и Оргоньес приходили сюда, чтобы победить его, и многие индейцы и испанцы про­стились при этом с жизнью. В благодарность за гостеприим­ство семеро испанцев из числа сторонников Альмагро убили его отца». Эти же самые несправедливости составили основную часть докладной записки, которая была вручена судье Матьенсо в 1565 году, а также вошли в его «Воспоминания», продикто­ванные Пандо и Маркосу Гарсии в 1570-м. Во всех этих доку­ментах Инка изображал своего отца мудрым идеалистом, тер­пимым человеком, не поддающимся гневу, но могучим в бою. Тот факт, что он не поленился перечислить все оскорбления, показывает, что он правильно почувствовал в высших испанс­ких чиновниках сильное гуманное начало. А то, каким он опи­сывал своего отца Манко, раскрыло те качества, которым пы­тался подражать сам Титу Куси.

Оценки, которые давал Титу Куси испанцам, были удиви­тельно проницательными. Не считая того, что он использовал в своих интересах чувство вины христиан за их завоеватель­ный поход, он четко взвешивал мотивы, которыми руковод­ствовались президент Кастро и другие испанцы по отношению к нему самому. В одном откровенном отрывке своих «Воспо­минаний» Титу Куси утверждал, что изначально он установил три мотива, которые стояли за щедрыми предложениями испанцев: раздражение от партизанских вылазок из Вилькабамбы; чувство вины короля Филиппа за то, что отнял такую зна­чительную часть Перу у другого монарха, и угроза восстания на оккупированной испанцами территории Перу, которая ис­ходила от независимого индейского государства в Вилькабамбе. Однако затем он добавил, что главным мотивом испанцев, по его мнению, была, вероятно, пропаганда христианского вероучения. Некоторые современные историки отметают заигрывания Титу Куси с христианской религией, считая их дипломатичес­кой уловкой, использованием в своих интересах предмета, на который испанцы были особенно падки. Хитрому Инке при­писывают то, что «он был покорным по необходимости и стал христианином ради политической выгоды». Но такая трактовка не обязательно соответствует действительности. Из его повествования под названием «Воспоминания» («Реласьон») явствует, что Инка был искренне убежден: его обращение в хрис­тианскую веру было главной целью испанцев. Это произвело на него такое же впечатление, как и искренность и бескорыс­тие миссионеров и явный успех бога испанцев в защите их интересов. Хотя Титу Куси никогда не позволял, чтобы христианская религия вытеснила религию коренного населе­ния, он лично выступал в ее защиту и позволил ей развиться в альтернативную религию, распространенную среди его под­данных. Первоначальное восхищение Титу Куси новой рели­гией угасло, когда Маркое Гарсия попытался ввести пуритан­ский аскетизм. Но после отъезда Гарсии Инка оставил при себе христиан Диего Ортиса и Мартина Пандо в качестве бли­жайших доверенных лиц. Таким образом, Титу Куси получил возможность заявить в «Реласьон»: «Я принял христианство и остаюсь христианином и по сей день».

Если Титу Куси уважал христианскую набожность испан­цев, то он так же боялся их печально известной жадности. В районе Вилькабамбы имелись некоторые минеральные мес­торождения, в частности серебряные рудники Уамани и Уаманате и золотоносное ущелье Пурумата. Уже говорилось, что одним из качеств, благодаря которому Инка вначале проник­ся любовью к Маркосу Гарсии, было «отсутствие жадного ин­тереса к землям, содержащим серебро». Безобидный испан­ский старатель по имени Ромеро появился в Вилькабамбе в 1570 году и попросил разрешения искать золото. «Инка дал ему разрешение, и он благодаря своим поискам обнаружил богатые жилы. За несколько дней он добыл много золота. Ро­меро думал, что Инка обрадуется, и принес ему золото, наде­ясь договориться о новом разрешении сроком на несколько месяцев, в течение которых он смог бы добыть еще больше. Когда Инка увидел золото, он подумал, что оно может разбу­дить алчность и привлечь сюда тысячи испанцев и тогда он потеряет свою провинцию. Поэтому он приказал убить испан­ца Ромеро». Вмешательство Диего Ортиса не помогло спас­ти Ромеро. Его обезглавили и бросили в реку. Это был един­ственный испанец, убитый по приказу Титу Куси. Инка пра­вильно расценил, что притягательность минеральных богатств была тем магнитом, который непременно приведет к тому, что испанцы потоком хлынут в Вилькабамбу. Точно так же, как президент Кастро, в панике отреагировавший на обнаружение склада пик в Хаухе, Титу Куси признал чрезвычайную важ­ность найденного испанцем Ромеро золота.

Инка также понимал опасность напряженности между ис­панцами и индейцами, возникающей вследствие расовых раз­личий. Он отказал Диего Родригесу в просьбе допустить в Виль­кабамбу нескольких испанцев с целью начать торговлю кокой и древесиной. Основанием послужило то, что «если бы испан­цы жили среди них и разгорелся бы какой-нибудь спор, в результате которого испанцы убили бы одного из них или они убили бы испанца, то возникли бы волнения».

К концу шестидесятых годов XVI века Титу Куси явно про­водил хорошо продуманную политику в своих переговорах с испанцами. Вполне возможно, что его целью стало нечто боль­шее, чем простое увиливание. Возможно, он планировал ни много ни мало, а выживание независимого государства Виль­кабамбы, этого индейского анклава, имеющего к испанскому Перу такое же отношение, какое Басутоленд (в 1884—1966 го­дах владение Великобритании в Африке; с 1966 года — госу­дарство Лесото. — Примеч. пер.) или Бечуаналенд (в 1885— 1966 годах владение Великобритании; с 1966 года — государ­ство Ботсвана. — Примеч. пер.) имели к Южной Африке в наше время. Если бы ему это удалось, то сейчас Вилькабамба, воз­можно, входила бы в состав Организации Объединенных На­ций, как Лесото или Ботсвана. Политика Титу Куси в течение шестидесятых годов XVI века делится на три этапа. В самом начале он возобновил набеги на приграничные районы испан­ского Перу, как это практиковал его отец, и инспирировал на­циональные восстания вроде того, которое было в Хаухе. В се­редине десятилетия он вел переговоры, начав их с посольства Гарсии де Мело и закончив совершением акта подчинения ис­панской короне. В течение этого периода у Титу Куси, очевид­но, поменялись цели, и он решил вести переговоры о сосу­ществовании, нежели продолжать конфронтацию. Эта пере­оценка ценностей была вызвана осознанием могущества и по­стоянства испанской оккупации. Инка сам имел возможность убедиться в ее крепости, участвуя в вылазках, и он отметил ту легкость, с какой было подавлено восстание в Хаухе. Сменой точки зрения он, возможно, был обязан Мартину Пандо, это­му вездесущему метису, который привез весть о смерти Сайри-Тупака и оставался советником Инки в течение всех деся­ти лет. Всякие сношения Титу Куси с испанцами облекались в слова и переводились этим умным секретарем. Пандо прини­мал участие в качестве переводчика во всех встречах с послан­никами испанцев. В конце шестидесятых годов индейцы ста­ли придерживаться политики сосуществования, позволяя мис­сионерам проповедовать в Вилькабамбе и не допуская ничего оскорбительного в отношении испанских властей. Титу Куси принимал посольства и переписывался с испанскими губерна­торами в качестве монарха и главы государства.

Титу Куси чрезвычайно успешно удавалось подогревать ин­терес испанских властей к Вилькабамбе. Каждый год происхо­дило что-нибудь, что поддерживало бы в испанцах надежду и удерживало бы их от каких-либо шагов. В 1564 году произо­шел обнадеживающий обмен письмами и встреча с Гарсией де Мело; в 1565 году — конструктивные беседы с Родригесом де Фигероа и Хуаном де Матьенсо; 1566 год был свидетелем под­писания договора в Акобамбе; в 1567 году договор был рати­фицирован, Инка продемонстрировал свое подчинение испан­ской короне, а Киспе Титу был крещен; в 1568 году состоялось крещение самого Титу Куси; а в течение последующих двух лет происходила регулярная переписка между Инкой и его друзь­ями в испанском правительстве и церкви.

Письма Титу Куси содержали искусную смесь гордой не­зависимости и раболепного подчинения. Благодаря Мартину Пандо они были написаны приемлемым дипломатическим языком и в основном выражали идеи, которые хотелось бы услышать их получателям. Рассматривая еще раз свои дейст­вия, описанные в «Воспоминаниях» в 1570 году, Инка мог на­стаивать на том, что он «полностью ратифицировал <...> мир с королем и его вассалами, который дал слово поддерживать». «Как известно вашей светлости, вы прислали ко мне Диего Родригеса, чтобы он стал коррехидором моей страны, и я при­нял его». Он поддерживал мир, «во-первых, встретившись на мосту Чукичака с оидором (судьей) Матьенсо, <...> а также впустив к себе в страну священников, чтобы они обучили ме­ня и моих людей вере в Бога... Другим убедительным свиде­тельством моего стремления к миру является мой отказ, о ко­тором я заявил вашей светлости именем его величества, от всех моих не многих и не малых земель и поместий, которы­ми владел мой отец».

Все эти явные уступки совмещались с политикой, направ­ленной на сохранение независимости Вилькабамбы. Это мож­но было осуществить, только не давая испанцам повода для вторжения. Отсюда — приказы Титу Куси прекратить набеги и избегать убийств испанцев или причинения вреда церкви. То, что он допустил в свои владения миссионеров и сам принял христианскую веру, устраняло всякие основания для нападения по религиозным мотивам. Его нежелание принять у себя ис­панских поселенцев служило залогом того, что никакой не­предвиденный инцидент не станет casus belli (повод к войне. — Примеч. пер.). А сокрытие минеральных богатств Вилькабамбы предотвращало вторжение, инспирированное алчностью.

Но испанцы выдвинули одно требование, которое Титу Куси не мог выполнить. Оно было мерилом успеха или про­вала их дипломатических усилий. Оно было той частью Акобамбского договора, которая имела нечеткую формулировку, и о ней Инка не упомянул в своих «Воспоминаниях». Речь идет об отъезде Титу Куси и его братьев из Вилькабамбы и их переселении на оккупированную испанцами часть Перу. Титу Куси не соблазнился удобствами Куско, как его брат Сайри-Тупак. Резиденция Инки продолжала оставаться в Вилькабамбе; его присутствие там поддерживало жизнь в этом непокор­ном индейском государстве.

В то время как Титу Куси гордо пребывал в своей ссылке в Вилькабамбе, другие члены королевской фамилии инков купа­лись в роскоши в Куско и Кито. Некоторые благодаря своему высокому происхождению стали владельцами земель вместе с проживающими на них индейцами. И все они пользовались глубоким уважением индейцев и сентиментальных испанцев.

Во главе этой аристократии стояла великолепная фигура сына и наследника Инки Паулью Дона Карлоса. Ему было около двенадцати лет, когда умер его отец, и он сполна поль­зовался наградами, причитавшимися Паулью за его сотрудни­чество с испанцами и искусное политическое балансирование между двумя оппозиционными сторонами. «Родители его вос­питали так, как они жили сами после принятия христианской веры: в роскоши, с наставниками-испанцами и слугами; у него были великолепные лошади, упряжь и другое убранство». Карлос был единственным чистокровным индейцем, который вос­питывался вместе с франтоватыми сыновьями конкистадоров, учась вместе с ними верховой езде, охоте и фехтованию. Он приобрел светские качества джентльмена XVI века и хорошее классическое образование от таких наставников, как священ­ник Педро Санчес и каноник Хуан де Куэльяр, «которые обу­чали латыни и грамматике метисов, сыновей знатных и бога­тых людей». Кипу-камайоки с благоговением отзывались о До­не Карлосе как «об очень образованном и щедром человеке, хорошем писце и наезднике, умелом в обращении с оружием и искусном музыканте». Гарсиласо де ла Вега (сам будучи сы­ном принцессы королевской крови) вспоминал, что он не знал ни одного индейца, который говорил бы по-испански, за ис­ключением двух мальчиков, которые были его соучениками и «пошли в школу и учились читать и писать с детства. Одного из них звали Дон Карлос, сын Инки Паулью».

Испанцы не считали целесообразным короновать Карлоса, как это было с его отцом. Хотя он и не обладал реальной властью, будучи фигурой декоративной, он был потомственным предводителем коренных перуанцев, обладающим земельными богатствами, которые обеспечивали ему его положение. Он жил во дворце Колькампата вместе со своей матерью Катали­ной Уссикой, которая сочеталась церковным браком с Паулью незадолго до его смерти и которая пережила своего мужа на тридцать лет. Дворец Колькампата возвышается над Куско, и осаждающие войска Манко захватили его целым и невредимым во время самой первой стремительной атаки из крепости Саксауаман. Поэтому огромный зал дворца пережил осаду и в шес­тидесятых годах XVI века все еще был цел. Он служил местом сбора во время дождей, и именно здесь индейцы праздновали свои торжества. Здесь находился двор Карлоса, которого окру­жала горстка обедневшей индейской знати, исполнявшая роль придворных. Он развлекал многих сановников, приезжавших в Куско, и проявлял гостеприимство по отношению к испанцам и метисам, живущим в городе. Он содержал церковь Сан-Кристобаль, которая была основана его отцом в Колькампате, и сам заложил часовню, посвященную Деве Марии Гваделупской во францисканском женском монастыре.

Наградой Карлосу за такое примерное поведение стало то, что он был принят и уважаем в обществе Куско. Он играл видную роль в процессиях и турнирах, которые были неотъем­лемыми элементами городской жизни. Гарсиласо описал про­цессию во время празднества в честь святого Марка, которая началась у доминиканского женского монастыря (бывшего храма Кориканча) и закончилась у хижины отшельника непо­далеку от дворца Карлоса Колькампаты. Во главе процессии шел украшенный гирляндами бык, которого привели прямо к высокому алтарю церкви. Другая процессия проводилась еже­годно в ознаменование праздника тела Христова. Каждый из 80 горожан-энкомендеро предоставлял щедро украшенный по­мост на колесах, на котором находился святой образ; этот по­мост везли индейцы, подданные этого энкомендеро. Вождям из окрестностей Куско дозволялось надевать «все регалии и украшения, которые они носили во время своих главных праз­днеств при королях-Инках... Некоторые из пришедших вы­глядели как сошедший с картинки Геракл: они были одеты в шкуры пум, а головы их были скрыты звериными головами, потому что они гордились тем, что являются потомками этих животных. У других на спинах были прикреплены крылья очень большой птицы, которую они называют кондором, по­хожие на крылья, которые рисуют ангелам... На третьих были надеты необычные одежды, украшенные золотыми и серебря­ными пластинами... Некоторые пришли наряженные чудови­щами с ужасными масками на лицах и шкурками различных мелких зверюшек на кистях рук, как будто они добыли их на Эхоте. Они жестикулировали как сумасшедшие, чтобы доста­вить удовольствие своим королям любым способом: кто-то — демонстрируя пышность и богатство, а кто-то — при помощи шутовства и разной чепухи». Индейцы и индианки шли флейтами, барабанами и бубнами, но «песни, которые они пели, восхваляли нашего Господа Бога». Такого рода ряженые масках и по сей день участвуют в танцах и процессиях, которые проводятся в каждой деревне на высокогорном плато рокруг озера Титикака и на северо-западе Боливии во время карнавала. Но в середине XVI века за этими процессиями наблюдали церковные и городские советы. Заметной фигурой на этих карнавалах был Карлос и «оставшиеся в живых инки королевской крови, которым оказывались всяческие почести и которые являлись живым подтверждением того факта, что эта империя когда-то принадлежала им».

Карлос выделялся также тем, что он был единственным индейцем среди членов городского управления Куско. Он был единственным инкой знатного происхождения, который женился на испанке — а их редко можно было встретить в раннем колониальном Перу, где многие безземельные испанцы вынуждены были довольствоваться женами-индианками. Женой Карлоса была Донья Мария де Эскивель из Трухильо в Испании. Это была «очень важная дама... и очень набожная христианка», как о ней отзывались кипу-камайоки.

Влияние Карлоса в Куско на короткое время прервалось, когда там правил, коронованный на престол, его двоюродный брат Сайри-Тупак в 1558—1561 годах. По понятным причинам сын Паулью Карлос не принимал участия в церемониях, посвященных прибытию сына Манко. И Сайри-Тупак охотнее поселился на время у своей тетки Беатрис, нежели в Колькам-Епате. Поэтому безвременная смерть Сайри-Тупака была облегчением для Карлоса. Эксцентричный писатель-полукровка Фелипе Гуаман Пома де Аяла передал отголоски слухов, которые, сомнения, циркулировали в то время, прямо заявив, что Инка Дон Карлос и Дон Алонсо Атаучи... убили Инку Сайри-Тупака, дав ему яд, потому что его появление сильно досаждало им, равно как и то, что все население королевства чествовало его и проявляло к нему глубокое уважение».

Алонсо Титу Атаучи, которого Пома де Аяла обвинил в соучастии в убийстве Сайри-Тупака, был амбициозным молодым [человеком, который стремился сделать такую же карьеру, как и Паулью. Он был внуком Уайна-Капака и сыном полководца, который был убит по приказу Атауальпы вместе с Уаскаром в Андамарке. Таким образом, его родословная была такая же или даже еще лучше, чем у сыновей Паулью, а Сармьенто де Гамбоа назвал его единственным оставшимся в живых чле­ном айлью его дяди Уаскара. Алонсо Титу Атаучи был двадцать один год, когда поднял восстание Франсиско Эрнандес Хирон, и он возглавил отряд из 4 тысяч индейских воинов, которых привел на помощь королевской армии. Он заявил, что помог нанести поражение Хирону в Пукаре в октябре 1554 года, и стал искать королевской милости. Король решил, что нашелся еще один Паулью. В октябре 1555 года он наградил Титу Ата­учи звучным, передаваемым по наследству титулом главного алькальда четырех суйю. Дону Алонсо стало позволено носить королевский головной убор «маскапайча», всегда иметь при се­бе жезл судьи, окружать свой дом цепями в знак неприкосно­венности и иметь свой герб.

В шестидесятые годы XVI века Куско был нецивилизован­ным городом, и Инка Карлос позволил себе якшаться с его жителями, известными своей дурной репутацией. В результа­те браков между конкистадорами и индианками на свет по­явилось поколение деятельных, энергичных полукровок. Они были соучениками Гарсиласо де ла Веги, который навсегда покинул Перу в 1560 году и часто с ностальгией вспоминал о школьных годах, проведенных вместе с ними. Теперь эти по­лукровки возмужали. Они гордились своим происхождением как по отцовской, так и по материнской линии и подвигами своих отцов.

Законы Испании подвергали дискриминации метисов, ли­шая их некоторых прав, которыми обладали европейцы, но при этом запрещали им жить в сельской местности с чистокровны­ми индейцами. В 1549 году Карл V издал указ, согласно кото­рому метисы не могли занимать посты в государственных, му­ниципальных или общественных организациях, а также им не позволялось заставлять индейцев служить себе. Их даже лиши­ли привилегии носить оружие. В указе, запрещающем им это, содержалась жалобная нотка: «Многие из них умеют обращать­ся с аркебузой лучше, чем испанцы». Иногда метисам не раз­решалось становиться священниками. Такая дискриминация породила возмущение среди гордых метисов Куско. Креолы, рожденные в Америке испанцы, также испытывали горечь при виде того, как лучшие должности и энкомьенды отдаются аван­тюристам с большими связями на далекой родине; их приток в Перу не иссякал. Тяжелые чувства вызывал в них также рас­путный граф де Ньева, раздающий награды своим фаворитам. Ньева в свою очередь написал королю, что смешанные браки между европейцами и местным населением следует запретить, «потому что уже и так очень много метисов и мулатов, и у них такие дурные наклонности, что из-за такого их количества уже нужно опасаться беспорядков и нанесения ущерба».

Беспорядки, которых так боялся Ньева, не заставили себя долго ждать. В 1562 году возник план несостоявшегося восстания, в результате которого власть в Перу перешла бы к четырем консулам, как в Древнем Риме. В начале 1566 года возникло опасение, что восстание может поднять коррехидор Кус­ко Диего Лопес де Суньига, поэтому его спешно заменили на Херонимо Костилью. Но самый серьезный заговор, вынаши­ваемый метисами, созрел к концу 1566 года. В гуще его находились два брата, Ариас и Кристобаль Мальдонадо: как раз только что был расстроен их план женить Кристобаля на Бе­атрис Кларе Койе. С ними заодно был их двоюродный брат Хуан Ариас Мальдонадо, сын Диего Мальдонадо эль Рико, вла­дельца Андауайласа, самой богатой энкомьенды в Перу. Дру­гой метис, Педро дель Барко, сын конкистадора с таким же именем, приказал своим индейцам в Муйне изготовить 150 фу­тов артиллерийского фитиля. А в это время Хуан Мальдонадо собрал в Куско 40 аркебуз.

Многие встречи заговорщиков проходили во дворце Инки Карлоса Колькампате. Велись хвастливые разговоры о том, что метисы, которые называли себя «монтаньесес», перебьют ис­панцев и завоюют себе большие земельные владения. Хуан Мальдонадо, Инка Карлос, Педро дель Барко и их последо­ватели должны были убить коррехидора Куско. Другие долж­ны были поднять мятеж в Арекипе и Уаманге. Согласно пла­ну Ариас и Кристобаль Мальдонадо заколют своего врага, президента Лопе Гарсию де Кастро, которому их представит Мельчор де Брисуэла, всеми уважаемый главный констебль города Лимы. Инка Дон Карлос «должен был призвать индей­цев восстать и захватить запасы продовольствия», а после за­хвата испанских городов заговорщики попросили бы Титу Куси оказать им поддержку.

11 января 1567 года один из заговорщиков, Хуан де Ньето, рассказал о заговоре на исповеди Хуану де Виверо, настояте­лю монастыря августинцев, человеку, который в следующем году будет крестить Титу Куси в Вилькабамбе. Виверо решил, что он должен нарушить тайну исповеди и предупредить кор­рехидора Костилью о том, что затевается заговор. Коррехидор немедленно отправил Атилано де Анайя, который на тот мо­мент был опекуном Беатрис Клары Койи, чтобы предупредить Кастро в Лиме. Анайя был в пути всего восемь дней. Кастро без проволочек арестовал Ариаса и Кристобаля Мальдонадо, о которых до него уже дошли порочащие слухи. Он также арес­товал констебля Брисуэлу в тот момент, когда он освобождал из заключения братьев Мальдонадо. Тем временем в Куско за­говорщики были раскрыты, и большинство из них были арес­тованы к 18 января. Хуан Ариас Мальдонадо и семеро других метисов под усиленным конвоем были отправлены в Лиму. Братьев Мальдонадо и констебля Брисуэлу выслали в Испа­нию, а их поместья были конфискованы торжествующим Кас­тро. Инка Карлос едва избежал ссылки, к которой приговори­ли его друзей-заговорщиков. Коррехидор Херонимо Костилья возбудил против него судебный процесс, но иск был передан президенту Кастро. Тот в свою очередь передал его выше, в Аудиенсию Чаркаса, где он и остался, зафиксированный в до­кументах, как дамоклов меч над головой Карлоса.

Несмотря на эту угрозу, Карлос продолжал наслаждаться роскошью в Куско. Он был в процессе дачи показаний, ког­да новый вице-король Франсиско де Толедо с триумфом всту­пил в Куско в 1571 году. Это был первый вице-король, кото­рый посетил этот город. Секретарь Толедо Антонио Баутиста де Саласар описал сцену, привычную для колониального режи­ма. «Огромная толпа туземцев спустилась по склону холма и предстала перед зрителями. Инки вышли вперед, за ними сто­яли представители провинций четырех суйю, каждая со своим флагом; флаги были самых разнообразных цветов. Почти у всех индейцев были золотые или серебряные диски или пластины на груди, украшенные большим количеством перьев. Они все стояли лицом к солнцу, и я не могу найти сравнения, чтобы описать, насколько великолепно они выглядели. Когда пред­ставители каждой суйю или племени представали перед вице-королем, они отвешивали в своей манере поклон и совершали «моча» и произносили короткую приветственную речь. Затем каждое племя выходило танцевать свой танец, и эти пляски, хоть они и были второстепенными зрелищами в главной цере­монии, заслуживают внимания и упоминания. Затем они ста­ли разыгрывать между собой батальные сценки — гуасабарас, или пуэльяс.

Спустя несколько месяцев после прибытия Толедо жена Карлоса, наконец, родила сына после многих лет брака. Ви­це-король оказал Карлосу особую честь, став крестным отцом младенцу, которого нарекли Мельчором Карлосом в честь од­ного из трех королей, потому что крестины состоялись в день Богоявления в 1572 году. В результате этого Толедо стал Кар­лосу кумом — такое родство и по сей день считается в Латинской Америке очень близким. Церемония крещения проходила в церкви Сан-Кристобаль, в Колькампате, и на ней присутствовал весь цвет индейской знати. И снова «были празд­нества, веселье, фейерверки, танцы и много новомодных и дорогих забав, которые они великолепно умели устраивать в Куско в те дни».

Инка Карлос направил королю Филиппу письмо с выраже­нием благодарности за доброе отношение к нему вице-коро­ля Толедо. Он писал: «В течение многих лет я страстно же­лаю явиться к Вашему двору, чтобы запечатлеть поцелуй на ко­ролевских руках и ступнях Вашего Величества». Хвала, кото­рую он воздавал новому вице-королю, была особенно льстивой: «Как это прекрасно, <...> хотя те, кто правил этой страной, делали это очень хорошо, никто из них не правил с таким усер­дием, как это делает сейчас Толедо. Он прибыл, чтобы лично заниматься процветанием местного населения и этой страны». Сын Паулью следовал за своим отцом по стезе раболепия пе­ред испанцами (фото 41).

Другой значительной группой внуков Уайна-Капака были дети Атауальпы. Привязанный к столбу перед казнью в Кахамарке, Инка Атауальпа поручил своих детей заботам Франсис­ко Писарро, хоть они и находились тогда у Руминьяви в про­винции Кито. Дети Атауальпы были захвачены во время втор­жения в Кито. Но к этому времени Писарро уже сделал Ман­ко Инкой-марионеткой, поэтому с политической точки зрения ему не было нужды в этих малолетних отпрысках китонской ветви королевской фамилии. Он решил, что самым безопасным местом для них будут стены христианских монастырей. Пяте­ро детей были вверены попечению монахов-доминиканцев в Куско, а трое доверены францисканцам в Кито, так как это были единственные монастыри, основанные к 1534 году.

В Куско остались трое мальчиков и две девочки, и все они пережили гражданские войны, находясь под защитой монахов-доминиканцев, в особенности усердного Доминго де Санто Томаса. Санто Томас страдал при виде того, что эти наслед­ники королевской крови растут без семьи и средств к суще­ствованию. Поэтому в 1544 году он от их имени организовал опросы в Куско, а затем в 1555 году в Лиме. Одной из его сви­детельниц стала Донья Инес Юпанки, бывшая любовница Пи­сарро, а теперь жена могущественного Франсиско де Ампуэро. Результаты своих опросов Санто Томас отвез в Испанию и лично представил их королю Филиппу во Фландрии. Крас­норечие Санто Томаса и магия имени Атауальпы возымели желаемое действие: была выделена пожизненная пенсия в размере 600 песо в год сыновьям Атауальпы по имени Диего Ильякита и Франсиско Нинанкоро. Диего, Франсиско и их брат Хуан Киспе-Тупак тихо жили в Куско. Они и их дети были известны различным испанским хронистам: Гарсиласо де ла Веге, Гуаману Пома де Аяле, Сармьенто де Гамбоа и Бернабе Кобо — все они консультировались у них.

Другие сыновья Атауальпы процветали в Кито. Сыновья Инки по имени Карлос и Франсиско получили воспитание во францисканском монастыре в Кито и крестились в 1548 году. На следующий год президент Педро де ла Гаска выделил Карлосу энкомьенду в Конокото, так что он стал вторым выход­цем из общества инков, который присоединился к тем немно­гим, кто был удостоен привилегии получить такой подарок. Эти мальчики нашли поборника своих прав в лице францис­канского монаха Франсиско де Моралеса, который в 1552 году написал королю, что юный Франсиско Тупак-Атаучи нахо­дится в колледже Сан-Андреса в Кито «без средств к суще­ствованию: Вашему Величеству следовало бы дать ему немно­го денег, чтобы он смог жениться». Он был упомянут в ко­ролевском указе 1556 года и вскоре стал получать ежегодную пенсию в размере 1000 песо. Таким образом, обеспеченный постоянным доходом, «ауки» Франсиско сумел-таки удачно жениться: он женился на дочери курака из Отавало. Он стал богатым человеком в колониальном обществе и приобрел в Кито различную собственность (включая ту, которая находит­ся недалеко от каменоломен, — она до сих пор известна как Тьеррас дель Ауки), а также земли в долине Чильо, в Латакунге, Отавало и Кумбая и фруктовый сад в Амбато. К 1576 году Франсиско был единственным человеком, получающим пен­сию от королевского казначейства в Кито. В одном официаль­ном отчете говорилось, что «он поддерживает домашнее хо­зяйство и живет очень тихо и мирно; он доволен этой мило­стью, так как она дает ему средства к существованию». Фран­сиско Тупака-Атаучи сделали распорядителем общественных работ в Кито. Он умер после 1580 года, будучи богатым и ува­жаемым гражданином. Его похоронили в часовне, которую он заложил в церкви Сан-Франсиско.

Выжили и другие члены семьи Атауальпы, находившиеся в районе Куско. Когда Себастьян де Беналькасар вторгся в Кито, он отправил капитана Диего де Сандовала в провинцию Чапарра, расположенную далеко на севере империи инков, рядом с Кали в современной Колумбии. Сандовал захватил в плен группу беглецов-инков, включая сестру-жену Атауальпы, кото­рая при крещении приняла имя Донья Франсиска Койя. Жители Куско глубоко почитали ее. Одна из ее служанок позже свидетельствовала, что когда Франсиска Койя забеременела и служанка спросила ее, от кого, то та сказала, что беременна от своего хозяина капитана Сандовала. Она родила дочь, а ее внучка вышла замуж за видного испанца по имени Висенте де Тамайо. Их семья разрослась в течение колониального перио­да. Еще одна жена Атауальпы, Донья Исабель Ярук Палья, ста­ла любовницей другого офицера из отряда Беналькасара, Дие­го Лобата. Она обладала большим влиянием как вдова Инки, но тесно сотрудничала с завоевателями. Губернатору Кито Педро де Пуэльесу она выдала план готовящегося восстания индейцев, в результате чего он арестовал кураку из Отавало и заключил его и других заговорщиков под стражу.

Таким образом, и в Кито, и в Куско члены королевской фа­милии инков использовали свое привилегированное происхож­дение, чтобы получать пенсии и почести в испанском колони­альном обществе. Их трудно осуждать за то, что они старались воспользоваться щедростью испанцев с выгодой для себя или пытались усвоить европейские привычки. Но их сотрудниче­ство носило исключительно эгоистический характер, ему не хватало того достоинства, с которым Титу Куси пребывал в своей одинокой ссылке в лесистых горах Вилькабамбы.