В СТАРОЙ ХИЖИНЕ

Глава четырнадцатая

Они были бедны, они не владели ничем, но они были людьми, дивными по своей природе.
«Пополь‑Вух»

Хун‑Ахау много раз мечтал о радости, которую он испытает, встретившись с друзьями. Но эта радость оказалась омраченной услышанными им горькими вестями.

Умер, раздавленный упавшим камнем, Ах‑Кукум – единственный в Тикале человек из его родных мест. Его похоронили две недели назад. Укан глухо кашлял, выплевывая кровь. «Демон засел во мне, – хрипло прошептал он, стараясь улыбнуться, – с тех пор как надсмотрщик ударил меня палкой по спине. Я почувствовал, как внутри у меня что‑то разорвалось после этого удара, и вот в эту дырку вошел злой дух. Ни ночью, ни днем не дает он мне покоя…»

Хун‑Ахау видел, что дни Укана сочтены. Только Шбаламке и великан Ах‑Мис были здоровы, но и они выглядели страшно истощенными.

Когда Хун‑Ахау в сопровождении управляющего царевны появился на строительстве храма, ни надсмотрщик, ни его друзья не узнали в этом высоком, чистом, хорошо одетом юноше прежнего раба. Только тогда, когда все отобранные им люди были отведены в хижину, где Хун‑Ахау провел свою первую ночь в Тикале, и управляющий удалился, недоразумение рассеялось, и товарищи горячо обняли друг друга. Здесь Хун‑Ахау и узнал о печальной судьбе Ах‑Кукума.

Хун‑Ахау не спешил посвящать друзей в доверенную ему тайну. На все расспросы он кратко отвечал, что ему удалось выхлопотать своим друзьям месяц отдыха, после чего у них будет другая работа. Этот месяц он проведет с ними, поэтому у них еще будет время, чтобы подробно и спокойно рассказать друг другу все.

Сообщив надсмотрщику, что с этого дня отобранные им люди поступают в распоряжение царевны, юноша поспешил во дворец, к Эк‑Лоль. Он рассказал ей, в каком состоянии нашел своих друзей, и горячо просил об оружии и пище, без которых они останутся беспомощными. О втором царевна распорядилась сразу же, а оружие обещала прислать дня через два. «Пусть твои друзья побольше упражняются, – сказала она, – чтобы в нужный момент суметь прикрыть тебя: ты мне нужен живым. Когда наступит решительный час, я извещу тебя через Цуля. А теперь ступай, мы увидимся снова только перед нападением».

Перед уходом юноша добился разрешения царевны на то, чтобы увеличить свою группу до десяти человек, если он сумеет найти пригодных ему людей среди рабов на строительстве. Для каких целей он собирает их, он не скажет ни участникам, ни кому‑либо другому даже под пыткой. Вызванному управляющему дочь правителя сообщила, что она подбирает группу рабов для работы по улучшению старого храма в Иак‑на, дальнем поселении, перешедшем ей по наследству от матери.

Когда Хун‑Ахау возвратился в хижину, его друзья уже сидели около большой миски с горячим варевом и наслаждались едой. Тоненькая как тростинка молодая рабыня, присланная из дворца, с почтительным удивлением взирала на усердствовавшего Ах‑Миса, а когда он, закончив есть, на всякий случай попросил еще, сконфуженно пролепетала, что завтра принесет больше. Это обещание привело добродушного великана в восторг. Доволен был и Шбаламке, два раза сумевший ввернуть девушке, что он не раб, а попавший в плен воин, и получивший от нее почтительный взгляд.

На следующее утро, после завтрака, Хун‑Ахау рассказал товарищам, что он попал в услужение к царевне, дочери правителя Тикаля. Она обещала освободить его и его товарищей после того, как они окажут ей некоторые услуги. А для этого всем надо научиться хорошо владеть оружием, которое на днях будет доставлено сюда.

– А она не обманет нас, как уже обманул Экоамак? – спросил Укан, задумчиво грызя веточку.

– Нет, не думаю; я рассказал ей об Экоамаке, и ей это не понравилось. Вот что она подарила в залог своих слов.

Хун‑Ахау вытащил из‑за пазухи древний топор, с которым он не расставался ни на секунду с той памятной ночи. Несколько минут при восхищенном молчании топор переходил из рук в руки.

Наконец Укан воскликнул:

– Один этот топор стоит трех десятков таких рабов, как мы, кроме Ах‑Миса, конечно. Поверь мне, Хун‑Ахау, уж я знаю толк в подобных вещах! Если царевна дарит такую ценность, то она наверняка отпустит нас на свободу после того, как мы выполним ее желание. Я, наверное, скоро умру – болезнь мучит меня, но даже умирать легче свободным! Что мы должны будем делать?

– Сражаться! – кратко сказал Хун‑Ахау.

– Сражаться? С кем? – спросил встревоженно Ах‑Мис. – Я раб и не хочу сражаться с рабами!

– Нет, Ах‑Мис, сражаться мы будем с воинами и знатными людьми, – ответил Хун‑Ахау. – Неужели ты думаешь, что я уже все забыл? Ведь я тоже раб!

– Тогда надо учиться, – просто сказал Ах‑Мис. – Я не был воином и не знаю оружия.

– А что ты скажешь, Шбаламке? – обратился Хун‑Ахау к своему названому брату, который сидел все время молча с надутым лицом.

– Что я скажу? – медленно повторил тот. – Сражаться за свободу – великое дело. Будем сражаться и добудем себе свободу! Я воин и научу вас владеть оружием, это нетрудно. Но вот чего я не могу понять… – продолжал Шбаламке недовольно. – Почему царевна выбрала именно тебя? Ведь я значительно красивее тебя? Ну, скажи, пожалуйста, что такого особенного она нашла в тебе? Я и умнее тебя во много раз, и настоящий воин, а не земледелец…

Хун‑Ахау молча пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он после паузы.

– Наверное, потому, что у тебя в тот день лицо было очень заляпано грязью, – сказал невинным голосом Укан, – и твою красоту нельзя было разглядеть. Иначе царевна Эк‑Лоль, конечно, остановила бы выбор на тебе!

– А ты помнишь, что я в этот день был очень грязный? – обрадовано спросил Шбаламке.

– Помню очень хорошо. Да вот и Ах‑Мис тебе подтвердит это, – по‑прежнему серьезно сказал Укан.

Послушный Ах‑Мис подтвердил, что это было сущей правдой, так как рабы на строительстве ходили грязными каждый день.

Выяснив этот мучавший его самолюбие вопрос, Шбаламке успокоился, а через полчаса окончательно утешился мыслью, что он и Хун‑Ахау – братья и, следовательно, все почести, доставшиеся одному, в то же время возвышают и другого.

Теперь он горел желанием как можно быстрее получить оружие, показать товарищам свое умение и обучить их.

Укан подошел к Хун‑Ахау, закашлялся, выплюнул кровь.

– Царевны обычно не дарят оружия своим рабам, – тихо сказал он, – даже если они умываются каждый день. Это, наверное, дворцовый заговор. Твоя юная владычица жаждет трона?

– Может быть, – неохотно сказал Хун‑Ахау.

– Не может быть, а наверное, – возразил ему Укан. – И нас это касается. Если она выиграет, мы получим свободу. В случае неудачи…

– Я хочу получить оружие в руки – это первое, – сказал Хун‑Ахау, – во-вторых, привлечь как можно больше рабов…

– Не делай этого, прошу тебя!

– Почему?

– Ты хочешь завоевать свободу себе и своим друзьям – или всем рабам в Тикале?

– Конечно всем!

– А ты знаешь, сколько здесь рабов? И ты думаешь договориться с каждым и объяснить ему все? Не пройдет и трех дней, как тебя схватят, подвергнут пыткам и казнят, и даже царевна не сможет заступиться за тебя! Кто‑нибудь из рабов – среди них очень разные люди, не забывай этого – донесет на тебя, и все погибнет. Ах‑Кукум рассказывал мне, как ты отговаривал их от преждевременных выступлений, когда вы плыли по Усумасинте. Что же, теперь ты хочешь повторить их ошибку? Чтобы растолковать твои намерения всем рабам Тикаля, нужны годы, да, кроме того, не всякий пойдет за тобой; один – из страха перед наказанием, другой – потому, что он просто не знает иной жизни. Со многими ты договорился во дворце?

– Ни с кем, – огорченно сказал Хун‑Ахау, вспоминая наглые лица придворных рабов.

– Вот видишь! – Укан снова закашлялся. – Все не так просто. Лучше довольствуйся пока свободой для себя и нас, а дальше будет видно. Но снова прошу тебя: не гонись за большим числом участников.

– Хорошо, – с усилием сказал Хун‑Ахау, – но что будет с остальными?

– Если дела пойдут хорошо, то никому ничего не придется растолковывать; к нам присоединятся все, ожидающие втайне удобного случая освободиться. Если же нас постигнет неудача…

Появившийся управитель прервал их беседу. Двое мускулистых рабов несли за ним большой длинный тюк, плотно закутанный в грубую ткань.

– Этот сверток посылает тебе наша милостивая владычица, – сказал управляющий, подойдя к Хун‑Ахау. За последние дни его отношение к юноше совершенно изменилось. Он, видимо, никак не мог понять, почему один из самых младших рабов, пусть и назначенный опахалоносцем царевны, удостоился какого‑то важного и, очевидно, секретного поручения. Полуразрушенный храм в Йакна он знал хорошо и не мог представить, что же именно там можно и нужно переделывать или сохранять.

Рабы свалили сверток в углу хижины около дремавшего Ах‑Миса. Хун‑Ахау учтиво поблагодарил, и управляющий медленно удалился, бросая любопытные взгляды на обитателей хижины. Как только он и его спутники скрылись из виду, Хун‑Ахау, Укан и Шбаламке бросились к тюку. Через несколько мгновений его содержимое было аккуратно разложено на развернутой ткани, а трое юношей, затаив дыхание, созерцали находившееся перед ними богатство.

Да, лежавшее перед ними оружие было самой великой ценностью для рабов, потому что оно казалось им залогом будущей свободы. До самого последнего момента каждый из них в душе сомневался, действительно ли Эк‑Лоль пришлет им оружие или это останется только обещанием. И каждый, боясь посеять сомнение в других, молчал. Но теперь оружие лежало перед ними.

Первым опомнился, как и подобало воину, Шбаламке.

– Его надо распределить, – сказал он. – У Хун‑Ахау есть топор, его надо прикрепить к древку. Ты согласен биться священным топором? – обратился он к Хун‑Ахау.

– Да! – И перед глазами Хун‑Ахау мелькнуло мимолетное видение утренней битвы в родном селении, и его пальцы почувствовали крепко зажатое в них топорище. – Да, я буду биться топором!

– Прекрасно! Укан, сил у тебя мало, но ты ловок и гибок, как молодой ягуар. Ты будешь метать дротики. – Шбаламке широким жестом показал на две связки дротиков. – Я, чьи дротики никогда не знали промаха, научу, что надо делать!

– А что выберешь себе ты, прославленный воин? – спросил Укан.

– Моими будут вот эти копье и топор, – Шбаламке любовно прикоснулся к ним, – а Ах‑Мису очень пойдет палица…

Великан радостно улыбнулся.

– Я уже сам подумал о ней, – признался он. – Она будет летать у меня в воздухе как перышко.

– Прекрасно! – повторил Шбаламке. – Оставшееся оружие пойдет новичкам, о которых позаботится Хун‑Ахау. А теперь давайте упражняться!

Несколько дней пролетели, как вспугнутые птицы. Шбаламке заставлял друзей тренироваться с раннего утра до темноты, а они каждый день радовали его новыми успехами. Укан безошибочно метал пруты (настоящие дротики Шбаламке берег для битвы) в намалеванный глиной небольшой круг на стене хижины, а палица Ах‑Миса то порхала бабочкой около головы наставника, то, со свистом разрезая воздух, со страшной силой обрушивалась на заранее подготовленную связку прутьев.

– Подождите, – говорил им гордый Шбаламке, – на днях я подниму вас ночью, и мы повторим все это в темноте. Настоящий воин должен уметь сражаться при любых обстоятельствах.

Вскоре в хижине поселилось еще семь человек – молодых рабов, чьи сердца горели при мысли о свободе. Упражнения с оружием пришлись им по душе, и теперь Шбаламке не знал ни минуты покоя. Его новые ученики даже во время отдыха беспрерывно расспрашивали его, советовались, показывали свои достижения. А он устраивал им бой по парам, общее сражение, ночные вылазки, нападение на часового. И учитель, и ученики были безмерно довольны.

Шбаламке неизменно побеждал всех, кроме Ах‑Миса и Хун‑Ахау. Ах‑Мис в самую горячую минуту вдруг просил своего наставника отойти, а то он «ударит по‑настоящему», и тот, поглядев на поднятую палицу, всегда исполнял эту просьбу. А Хун‑Ахау показал такие способности, что Шбаламке никак не мог поверить, что, кроме единственного случая, тот никогда не сражался.

– Уж очень у тебя тяжелая рука, – как бы оправдываясь, говорил он, – а это бывает только у опытных воинов!